Глава VI
Волшебная сказка об авторе Святой вести (Зенда-Весты, по-гречески Евангелия).
.
Не успели индийские племена, — говорит Д-р Лемани в Копенгагене,— еще освободиться от своей кочевой, первобытной жизни, как уже их первая религия оказывается достигшею полного развития и изложенной в учебной литературе.
Как вам это нравится, читатель? По-моему, ведь это смертный приговор всей древне-индусской ученой литературе. Великие судьбы, выпавшие на долю индских народов, мало изменили внутренний строй их жизни, и спустя целые тысячелетия, мы находим у этих непоколебимых народов те же самые политические условия, те же нравы и жизненные воззрения.
А это, читатель, не кажется ли вам смертным приговором всей индусской истории? Но вот, переходя к персам, автор становится еще наивнее. «Резко развертывается, — говорит он, — жизненная драма персидского народа. Из первобытного периода, совершенно скрытого во мраке, персы внезапно выступают на полный свет истории. Владея удивительными военными способностями, они под председательством вождей, одаренных блестящим политическим талантом, распространяют свое владычество над древними государствами западной Азии и в течение немногих поколений создают мировое государство от Турана до Абиссинии, от Инда до Эгейского моря. Благоразумною терпимостью и введением цивилизующих порядков еще более, чем силою и умом своих деспотических правителей, это громадное государство достигает прочной организации и цветущая культура растет на новой почве до тех пор, пока не разрушается вследствие собственной величины, вместе с внезапным падением государства через двести лет».
Таки, читатель, исторический закон и полезный вывод для правителей: не давайте культуре своего народа сильно развиваться, чтоб не упала от собственной величины и не раздавила вас самих, но пойдем и далее.
Возвысившееся на развалинах древнеперсидского Парфянское царство унаследовало воинственную силу древних персов, но не культуру, и именно поэтому (какое противоречие) не могло утвердиться на продолжительное время. Но должны были пройти целые столетия опустошительных войн, прежде чем уничтожилась навсегда самостоятельность этого народа, и только после его слияния с магометанами мы видим, что язык его и религия постепенно угасает.
От иранских народов, живущих оседло между Каспийским морем и Персидским заливом, следует прежде всего отделить жителей Сузианы. Их нельзя считать ни за иранцев, ни, как думали иные, за сумерийцев древней Южной Месопотамии. Они, как доказывает их язык, — эламиты; но более точное этнологическое определение сузиан до дальнейших исследований невозможно.
Что касается мидян, самого западного из иранских народов и притом ранее всех появившегося на исторической сцене, то нужно прежде всего заметить, что скифы древних писателей по всей видимости находились с ними в племенном родстве. Таким образом, цветущая и даже утонченная культура мидян выросла из недр кочевой скифской жизни. Слияние обоих народных элементов было так тесно, что после Кира и Дария, можно, конечно, говорить лишь только о мидо-персидском народе, так же как и греки упорно называли персов «мидянами».
Остается нерешенным вопрос, действительно ли Кир, основатель Персидского царства, соблюдал мидийские обычаи. Совершенно иное дело с Дарием. В надписях он деятельный почитатель Ормузда и уже это имя ручается за то, что вера имела своим основанием определенно развитое учение Заратустры, так как имя Агура Мазд, или Гоуса Мазд носит по преимуществу абстрактно-догматический характер этой теологии и без нее немыслимо.
Но ведь Заратустру современные историки религии считают за мифический образ. Дело находится в том же положении, как относительно легенды о Будде. Если рассматривать поздние и плохие рассказы о Будде, то можно, пожалуй, думать, что имеешь дело с мифами и сказками; если же обратиться к действительно древним (и хорошим) источникам, то дело явится в совершенно другом свете.
Но почему же, спросите вы, хорошие рассказы более древние, чем плохие? Чем это доказывается? Ничем! Одним желанием историков.
«Сведения о Заратустре, взятые из позднейшей Авесты, или из еще более сказочной новоперсидской Заратустровой книги в значительной мере легендарны, но не таковы древние гимны (Гата): здесь мы видим перед собой человека, облеченного духом и верою пророка, мужа, который жил и страдал, надеялся и боролся, и которого личность и мысли действительно дали религии свой отпечаток». Но каким же образом определили, — спросите вы, — что «хорошие» гимны древнее «плохой» Авесты, а не наоборот? Опять тут полный произвол. «Гимны, — продолжает автор, — не сама собою выросшая народная религия, представления и обычаи которой, насквозь проникнутые суеверием и чародейством, как в Ведах. Здесь мы видим строго продуманную и систематически и практически последовательно проведенную теологию, занимающую по отношению к народному верованию, на почве которого она возникла, вполне определенное положение и строго осуждающую в нем все то, что не уживается с системой. Но подобная система указывает на действие одной личности, чем на случайное самообразование идей. Если бы даже Авеста не давала таких богатых доказательств существования Заратустры, каких и следовало ожидать от такой книги, то о существовании подобного ему человека следовало бы заключить уже на основании характера его произведения».
И вот, значит, Заратустра, — говорят нам, — несомненно существовал. Отечество его всеми восточными источниками относится к западному Ирану и «самые лучшие из них определяют его в северо-западной окраине Мидийского царства. Именно здесь нужно искать область Ариана-Бэджа (т.е. арианское ведение), на которую Авеста всегда указывает как на страну пророка; также и Бундехеш упоминает, что он там жил. Так можно ли в этом сомневаться? По другим известиям он даже родился в Гецне, в самой Атропатене, и проживал в городе Раге.
В Авесте он часто называется по имени своего предка Спитама; если же судить по имени пророка (которое, вероятно, значит «богатый верблюдами») и его отца Пурушаспа («богатый лошадьми»), то он принадлежал к богатому роду. При дворе царя Гистаспа он имел влиятельные связи. С Ямаспой, министром царя, он находился в дружественных отношениях и даже женился на его племяннице Хвови и с тремя его сыновьями связывается сказание, что от них происходят три иранские сословия: жрецы, воины и земледельцы.
Но вокруг этих исторических (?) данных, — говорит др. Леманн, — которые и сами по себе довольно скудны, а за совершенной неопределенностью их хронологии висят как бы в воздухе, создался с течением времени цикл более или менее баснословных легенд. Черти и змеи угрожают во сне уже матери будущего пророка, но она видит также, как он, окруженный лучами света, разгоняет силы мрака; рассказывалось еще, что он засмеялся при своем рождении и с победоносным превосходством преодолел все напасти и затруднения, которые готовятся ему еще в детстве царем злых духов (Дурансаруном). От угрожающих ему тайным убийством, огнем и дикими зверями, Заратустра спасается чудесным образом, благодаря божественной силе; взрослым юношей он высказывает открыто свое отвращение от волшебства и вскоре после этого призывается к пророчеству могучими сновидениями. Откровение, сообщившее ему всю мудрость, воспринимается им в разговоре с самим Ормуздом на небе, куда он был отнесен ангелами.
Здесь опять встречаем мы отголосок сказаний о Христе (Ведидад XIX). По приказанию дьявола один из демонов бросается на Заратустру, чтоб уничтожить его, но пророк отражает его святыми молитвами и затем сам нападает на демонов, бросая в них большими камнями (метеоритами). Дьяволу становится страшно, и он старается уловить обещанием земного господства. Но Заратустра определенно отказывается, говоря: «Лопни мое тело и моя душа, но я никогда не оставлю закона поклонников Тора Мазды».
О дальнейшей жизни Заратустры легенда рассказывает еще целый ряд чудес, имеющих обычный легендарный характер. Многие полагают, что Заратустра, в качестве пророка, выступил в Бактрии. Однако, установлено, что древний Гистасп не был бактрийским царем; ни одно слово в Авесте не указывает на это, а греческие известия показывают, что он царствовал в Западном Иране, в Мидии. Таким образом, чудесное путешествие Заратустры в Бактрию является совершенно излишним. Заратустра, как равно и его жрецы, называют себя постоянно и исключительно атраванами, жрецами огня.
Прежде чем мы попытаемся представить главные черты этой религии, нам нужно вкратце рассмотреть ее литературу. Прежде всего обращает на себя внимание Авеста персов. Авеста значит «знание» (русское весть) и пророк получил его в беседах с богом, чтобы возвестить его людям. Название «Зенд-Авеста», которое часто приходится читать, значит приблизительно предание вести, соответственно Ведам — ведению.
Первоначальная Авеста, — говорят нам, — вероятно представляла обширную литературу, которая обнимала собою также всю область науки. Но наибольшая часть ее давно погибла; согласно мало вероятному преданию, она была уничтожена Александром; скорее в этом виноваты были арабы. То, что имеется в нашем распоряжении, состоит, к сожалению, из отрывков, притом в плохой редакции и на языке, который особенно в самых важных частях книги очень трудно понимать. Первые рукописи ее были принесены в Европу французом Анкетилем, который в качестве колониального солдата жил в Индии в течение семи лет. Затем датский лингвист Раск (который впервые правильно определил историческое значение языка Авесты) нашел в Индии другие важные манускрипты ее. Объяснение текстов было научно обосновано Бюрнуфом (1801—1852), критические издания дали Вестергард и Гельднер, словарь — Юсти, комментированные переводы — Шпигель и Дармстаттер. Но преимущественная заслуга исследования Авесты принадлежит Виндишманну.
Наша Авеста распадается на различные части, из которых Книга Жертв (Ясна) содержит гимны, которые произносятся при жертвенных действиях. Часть этих гимнов, так называемые гаты, или песнопения, вследствие своей более широкой форме языка, древне-арийского размера, и темного, сжатого способа выражения, признаются за самую древнюю часть этой литературы. Часто они цитируются в поздней Авесте почти так же, как мы приводим библейские тексты; делались даже попытки подражая диалекту гат, сообщить позднейшим поэтическим произведениям старинный оттенок.
Жертвенные песни — яшты — более новы. Форма языка их легче, изложение пространное и менее искусное, часто вполне тривиальное. Как гаты являются важнейшим источником нашего знания об учении Заратустры, так яшты важны в качестве источника сведений относительно образов авестийских богов; много мифов и сказаний о богах и героях древности рассказываются в них вполне обстоятельно и наглядно. Ведидад, книга закона, как уже можно видеть из самого названия «Данный против демонов» есть по преимуществу книга очищений; тут мы видим этику и право мидо-персов. Для иранской археологии Ведидат является главным источником, так как в нем мы встречаемся с нравами, обычаями и суеверными представлениями, но изображение их вполне в духе Заратустры и редакция всей книги очевидно очень нова: географический обзор мира, которым начинается эта книга, помимо святой земли Ариана-Вэджи, упоминает только провинции «Западного государства». Это единственная книга из Авесты времен Сассанидов, которая дошла до нас в целом виде; она начинается космогоническими объяснениями и заканчивается концом мира. Ясны и Вендидат образуют в обычном делении, вместе с небольшим жертвенным молитвенником Висперед, собственно Авесту, а яшты перечисляются в сокращенной Авесте, небольшой молитвенной книге, в которой помещаются также молитвы, читаемые мирянами и предназначенные для различных времен дня и года.
Знание авестийской религии, которое дают нам эти фрагменты священного писания, очень отрывочно; но пополняется другими сочинениями. Прежде всего обращает на себя внимание Бундегеш и другие произведения, относимые ко времени Сассанидов, и написанные на пехлевийском диалекте, которые содержат в себе позднейшую, создавшуюся на почве Авесты, геологию парсизма. Греки, имевшие с персами такие оживленные сношения, посвящали персидской истории много интереса. Известия Геродота часто подтверждаются надписями, так же, как и известия Бероза и, напротив того, Ктезий, якобы живший при персидском дворе, совершенно ненадежный свидетель. Киропедий Ксенофонта отличается романтическим характером, но можно пользоваться сочинениями Страбона и Плутарха, считая их, конечно, не ранее крестовых походов. Латинские источники еще более скудные.
Из арабских и армянских известий средних веков Арабская хроника Табери переведена Нольдеке (1879), но она не важна для знания персидской религии. Больше дает сочинение Шарастани «Религиозные партии», переведенное Хаарбрюкеном (1850—51). А армянские известия о древне-персидской религии переведены Ланглуа (1868—69).
Нельзя не заметить, что Авеста не содержит в себе одно лишь чистое учение Заратустры, но что изложенная в ней религия часто является конгломератом из различных верований. Уже первый гимн Ясны, призвав господствующих богов и ангелов Заратустрова учения, продолжается:
«Я приношу в жертву звездам, созданиям святого духа, звезде Тиштрии (Сириусу), блестящей чудной звезде; луне, которая обладает семенем тельца и блестящему солнцу с мчащимися конями, оку Ормузда; я приношу жертву духам — покровителям праведных и тебе, огонь сын Мазды, вместе со всяким другим огнем; доброй воде и всяким созданным богом водам; и сякому богом созданному злаку».
Здесь за немногими исключениями являются те же самые объекты почитания, как и во всякой еще первобытной религии.
Почитание стихий, играющее важную роль в системе Заратустры, так же, как и связь между высшими духами этой веры и стихиями, указывает с разных сторон на первоначальный культ природы.
Есть также и анимистический пережиток в Авесте: духи-покровители, число которых бесконечно, по собственному признанию Авесты, суть души умерших, имеющие характер древних семейных и местных духов, каких можно встретить повсюду на свете. Злые духи и черти прямо кишат в Авесте.
Сказания и обычаи скотоводства обнаруживаются на каждом шагу. Святость коровы и собаки для парса стоит столь же незыблемо, как и святость самого Ормузда и с этими животными связаны такие мифы и обычаи, из которых достаточно ярко выясняется вера в их сверхъестественную силу. Создание растительного и животного мира из убитой перво-коровы принадлежит у иранцев, как и у многих других народов, к числу первых космологических представлений. Давать обильную пищу коровам составляет не только само по себе священную обязанность, но и обыденный образ выражения для исполнения обязанностей вообще. Как у индусов и многих других народов, так и в Авесте, бычачья моча составляет самое священное очистительное средство, несмотря на то, что по авестийской этике моча в высшей степени нечиста и воняет. Собаке в «Ведидад» посвящаются одна за другой целые главы; она прогоняет чертей и убить ее опасно. Она, как творение Ормузда, вполне равного достоинства с людьми. Большая часть практической этики Авесты, может быть понята лишь с пасторальной точки зрения, не говоря уже о представлении рая в виде картин из пастушеской жизни со старым пастухом Йима в роли охранителя блаженных.
Но наряду или над этими отголосками скотоводства мы находим в Авесте небольшой ряд индогерманских мифов и сказаний.
Так в сказании Авесты о Йиме-царе мертвых, оказывается, что конец мира будет чем-то вроде зимы, полной холода и мрака, из которой затем должно было произойти состояние блаженства в виде вечной весны в раю у Йимы. Это представление не соответствует системе Заратустры, на основании которой мир должен погибнуть через огонь и только праведные спасутся от этой катастрофы. Но авторы Вендидада не сознают противоречия и сказание это приводится в числе многих других, как один эпизод общего хода мировых событий. В иранском сказании о борьбе героя Трэтаона со змеем Ази-Дахака мы находим черты, напоминающие даже германские мифы, а также и апокалиптическое пророчество. Так Дакхака, побежденный героем, не убит, но привязан к скале Демавенда и должен находиться там до последних дней, производя своими конвульсиями землетрясения. Так и у германцев змий Локи был привязан Тором; и если дракон перед решительной битвой вырывается из своих оков и в рядах злых выступает против богов, то это сказание опять напоминает миф о волке Фенрисе.
Гораздо чаще встречаются в Авесте совпадения с индусами. Связь между иранцами и индусами в древности признается такой тесной, что круг сказаний Авесты многие считали почти однозначащим с кругом ведийских преданий, и обе религии выводили из одного общего корня. Так, бог Митра является и в Ведах, и в Авесте, где он функционирует в качестве судии мертвых. Но и он, и Сома, божественный, жертвенный напиток, общий обоим народам, странным образом не упоминается в гатах.
Более прочную опору представляет родство между индийским названием богов асура и иранским словом агура, которое не только образует главную составную часть в имени высшего бога Агура-Мазда, но, как нарицательное имя, обозначает и весь подчиненный ему мир духов. Здесь мы находим действительную общность, полную значения; поклонение Асурам (от еврейского Ассур — вождь), неоспоримо бывшее основным культом в арийское время, сохранилось в Иране и развилось там в официальную теологию, между тем как в Индии оно все более и более уступало месту почитанию Дев. Но боги-Девы в иранской религии должны были отдать свое имя для дьяволов, совершенно подобно тому, как и в Индии Азуры сделались злыми существами. Девы были божествами древних арийцев, от которых отреклась жреческая теология и на которых она мало-помалу стала смотреть как на дьяволов.
Как у индусов есть Яма, так и у иранцев бог Йима (по-еврейски Эло-Им), и можно доказать, что первоначально это было одно и то же божество, хотя в обоих религиях они имеют далеко не один и тот же образ. Индийский Яма есть прежде всего бог мертвых, царь преисподней, а персидского Йиму в этом звании мы встречаем лишь в исключительных случаях. Йима у иранцев является отцом-покровителем первобытного человечества и авестийская теология делает даже попытку согласовать древнее почитание Йимы с позднейшим почитанием Заратустры. Ормузд (говорится в Вендидат) сначала избрал Йиму для того, чтобы открывать на земле небесную истину. Но он отказался, предоставляя это будущему Заратустре и удовлетворился добрыми делами: охранять творение, помогать ему и делать его счастливым. В его время был золотой век, так Йима был блестящий, богатейший, великолепнейший из рожденных, которого освещало солнце. Все живущее так размножалось, что Йима должен был до трех раз расширять землю, чтобы дать место. Во время его не было ни холода, ни жара, ни старости, ни смерти; ни вода, ни растения не сохли, а люди и животные были бессмертны и вечно юны.
Для выяснения соотношения между Ведами и Зендавестой отметим, что Авестийское слово для обозначения понятия «победоносный» — Веретрагна (т.е. убийца Вритры) доказывает, что иранцы также имели этот миф. Слово удержалось в имени бога победы Веретрагни. Имя Индра имеется также в Авесте, но лишь как название второстепенного бога. Предполагалось, что Ормузд есть то же, как и Варуна, что Тратаона — есть индийский Трантана и т.д.
Но наибольшая часть авестийской религии возникла на иранской почве. В Авесте предполагается, что для помещения мертвых устраивается особенное здание (дакма), но вместе с тем упоминается и о первобытном способе выставления в горах и других пустынных местностях, и о сожигании трупов, ибо Авеста энергично восстает против этого нечестивого обряда; но уже отмеченное нами название погребального места Дакмой (что значит костер) выдает, что сожжение ранее было обычным способом погребения среди иранцев.
«Здесь, — говорит д-р Леманн, — был истинный культ огня, а не только признание его в качестве священной стихии; в этом заключается различие от индийского почитания Агни; уже одно то, что название огня у двух соседних и родственных народов различно: у индусов агни, а в Авесте атар — в высшей степени замечательно». В борьбе со злым началом мы встречаем огонь в сказании о битве между Атаром и драконом за царскую славу. Ормузд посылает свой огонь, а Ариман — дракона, чтобы овладеть ею. Они преследуют один другого, дракон одерживает перевес и Царская Слава спасается бегством в озеро Вурукаша, где Сын воды принимает ее под свою защиту. Один злой туранец голым бросается в озеро, чтобы похитить ее, но озеро вздымается и дает возможность славе уплыть подальше. Трижды повторяется одно и то же, и туранец, при всей своей ловкости не может ее схватить. Она приплывает к царю Ирана и приносит ему плодородие, богатство и уважение, остается у него и он уничтожает все не арийские народы.
Боги в Авесте называются Язатами («достойные почитания»), а в клинообразных надписях употребляется слово бага — русское «бог», откуда богатырь. Затем идет еще ряд духов, полубогов и героев, а всему этому миру богов противостоит царство демонов с дьяволом Ариманом во главе.
Аура-Мазда (в клинообразных надписях Аурмазд, позднее Ормузд) значит мудрый дух или «господь». Это древнее божество иранских племен. В одной хвалебнойпесне он чествуется так:
«Я назначаю эту жертву торцу Агура-Мазда, лучезарному, величественнейшему, высочайшему, непоколебимому, мудрейшему, великолепнейшему по телу, высшему по чистоте, который создал нас и дал нам образ, святейший дух, который нас питает».
В другом месте он называется «познанием и мудростью, всевидящим, совершенной святостью, высшей благодетельностью, непобедимым защитником хранителей».
Он представляется в виде царя с тиарой, с кольцом и со скипетром, а также с крыльями птицы. Его святость, чистота и справедливость — образуют в Авесте троичное единство. Он сотворил этот мир и часто называется творцом всех вещей, хоть теологи и говорят, что лишь вещи, принадлежащие к царству добра, берут от него свое начало. Благочестивым, которые веруют в него и поступают по его справедливости, он обнаруживает себя как благодетельный хранитель и помощник. Вся природа охраняется им, и когда нужно, поддерживается его добрыми духами, чтоб не портилась, не увядала и не разрушалась.
Но хотя Ара-Мазда есть самый непреодолимый и великолепный, однако его могущество, как и христианского бога, имеет свои границы. В течение этого мирового периода он лишь с помощью чистых сил, и прежде всего, благодаря участию людей, верующихв него, одержит окончательную победу над противником Ариманом. Весь культ Заратустры более или менее относится к участию человечества в поражении злого Аримана.
Вокруг Аура-Мазды стоит его небесная свита слуг, семь «бессмертных святых», которые все семеро имеют одну и ту же мысль, говорят одно и то же слово, совершают одни и те же деяния, «помня благие мысли, слова и деяния и созерцая рай; пути их светлы; они помогают приносящему жертву» (Яшты 17).
Двое величайших из них — дух Благомыслия и дух справедливости. Далее следуют дух Вожделенного Царства и дух Святого Смирения, дух Совершенства, дух Бессмертия и дух Послушания. Абстрактный характер их имен навел Дармстетера на мысль, что здесь являются идеи позднейшей и чужой философии. Он вспоминает о неоплатонизме, в особенности в его философской форме, и делает предположение, что теперешняя Авеста представляет собой отчасти обратный ее перевод с греческого языка. Это смелое по его времени предположение он распространяет и далее, доходя до утверждения, что гимны, в которых Амеша-Спенты играют значительную роль, как в силу этого обстоятельства, так равно и в лексическом отношении, составляют самую новую часть Авесты.
«Столь странные выводы, — восклицает Шантепи-де-ля-Соссей (II, 186), — понадобились для того, чтоб объяснить поразительный идеализм и абстрактность семи бессмертных святых! Тем не менее их идейный и в то же время личный характер является прочно установленным, как первоначальное, основное определение Заратустры. Таким образом, Дух Справедливости является и покровителем огня, дух Святого Смирения покровителем земли, дух Вожделенного царства — металлов, дух Благомыслия — скота, дух Совершенства — покровитель растений, и дух Бессмертия — воды.
Все в мире, по Зенд-Авесте, распределено в системе классов, из которых каждый поставлен под наблюдение какого-либо определенного существа. Этот надзиратель называется ратуном; он есть типический представитель своего класса (как, например, есть ратун четвероногих) и в то же время начальник, которым управляется и охраняется этот класс. И во главе всей этой правительственной системы стоят Бессмертные Святые, как ратуны самого высшего порядка, которые, подобно министрам, управляют миром от имени Ормузда и осуществляют его волю. Эти деятельные духи в религиозном сознании часто выдвигаются на первый план и на них смотрят не только как на наблюдателей и покровителей, но и как на создателей и руководителей мира; однако же права Аура-Мазды остаются при этом нерушимыми, потому что все то, что создали семь бессмертных, остается все-таки творением Мазды, всегда ему принадлежащим миром, в котором они только управляют, содействуют и поддерживают порядок. Даже и они сами суть его творения.
Внешний образ семи бессмертных святых так же разнообразен, как разнообразны и те религиозные функции, которые они выполняют. Все они вообще представляются личными существами. Так дух Святого Смирения есть женское существо и как богиня земли, жена и дочь Аура-Мазды, она же и мать первого человека (Гайомаретана) и через него всех людей. Дух Благомыслия, наоборот, мужчина; чрез него, как через христианский Логос, Ормузд сотворил землю и этот дух не только величайший, но и прежде всех сотворенный из семи; через него дано было откровение закона; он привратник неба, который в своем золотом седалище встречает освободившуюся душу. Духу Справедливости (Аша-Вагисту) присвоена вся законоспособность. В загробной жизни он заведует исполнением наказаний. В особенно же абстрактном виде представляется дух божьего царства, т.е. грядущего, ожидаемого царства, которое мы стремимся приобрести сами и распространять среди других людей. Совершенные же абстракции представляют собой и духи Совершенства и Бессмертия. А Дух Послушания представляется, напротив, в живом пластическом виде; он изображается как жреческий бог и напоминает Агни. В природе это бог утренней зари; ему посвящен петух, который призывает людей к деятельности и труду. А ночью он стережет дом и очаг; в особенности же оказывает помощь бедным и с поднятым оружием защищает творения Мазды против нападения демонов. У него всегда есть дело; он не может спать. Перед ним преклоняются все демоны и с ужасом бегут от него в ад. Он самый крепкий, самый храбрый, самый быстрый из юношей; он едет в виде вооруженного копьем воина на четырех белых конях, блестящих, быстрых, золотокопытных; его славные палаты, поддерживаемые тысячью колонн, построены на Эль-Урзе; внутренность их сверкает собственным светом, внешняя сторона подобна блеску звезд. Охранительная деятельность духа послушания простирается также и на будущую жизнь человека; он проводник душ, сопровождающий их на исполненном опасностей пути мертвых. Он же судья над умершими. Он подготовляет будущую жизнь также и борьбой, которую он ведет против демонов в последние времена мира заодно с Ормуздом. Возникнет борьба между ним и Эшма — дьяволом, соответствующим апокалиптическому «Зверю с семью головами», и только после того, как он победит его, Ормузд сможет даровать рай блаженным. Как вполне развившееся божество, он находится в связи с Мифрой, который чужд учению Заратустры.
«Происхождение персидского Мифры, — говорит Шантепи-де-ля-Соссей (II, 189), — для нас неизвестно; он появляется только в более поздней (?) Авесте, уже с пышным могуществом и с правами бога, получившего полное право гражданства. Говорится, что Агура-Мазда создал его столь же великим и достойным жертв, как и он сам».
Слово Митра означает в Авесте «верность» (как в санскритском митрам — друг, обманывающий Мифру и клятвопреступник однозначащие слова). Но это еще не значит, чтоб такое значение не пришло сюда из Великой Ромеи, где Митра — значит по-гречески коронованный.
Кто нарушает ему клятву, тот оскверняет страну так, как сто еретиков, и его поразит Мифра, имеющий тысячу ушей и тысячу глаз, бдительный и проворный, коней которого никто не может догнать. В гневе он разрушает тот дом, деревню, город, страну, где кто-либо поступает против него. Но кто сохраняет ему верность и чтит его жертвами, тому он ниспосылает благословение и победу. Если сам он не бог солнца, то его предвестник, «который, как первый бессмертный святой, восходит над Эльбрусом», в впереди солнца, первый достигает золотистых прекрасных его вершин и обозревает все арийские (т.е. арианские) владения. Но уже самое восхождение его над Эльбрусским хребтом на южном берегу Каспийского моря показывает нам, что миф о нем пришел с запада через христианскую Армению, история которой вплоть до Багратидов (859—1046) должна считаться мифом, в который могли войти путем смешения сходных имен детали даже из Германской жизни.
Юношеский образ, в котором Митра является в Яштах и впоследствии побеждает полмира, невольно сближает его с императором Юлианом, уничтожившим арианский культ созвездия Тельца и заменившим его почитанием созвездия Овна, сгорающего в огне вечерней зари при наступлении весеннего равноденствия.
Богиня Анагита, упоминаемая вместе с Митрою в надписи Артаксеркса Мнемона, несомненно, пришла от ариан. Характер и ее культ указывают прямо на семитическое происхождение. Сильная и непорочная, она заставляет все потоки и моря разливаться по семи частям света и сама называется великим потоком, который стекает с гор в океан. Она в мужчину вкладывает семя, в женщину зародыш, дает благополучные роды и производит своевременно молоко в грудях матери.
Анагита изображается в образе женщины сильной, лучезарной и прекрасной, с полными белыми руками. Культ ее, как сообщает Страбон, отправлялся среди многих церемоний, около рек и озер. И в ее храмах, которые в позднейшее время находились в глубине Армении, молодые девушки должны были проституироваться в сесть богини; греческий повествователь рассказывает, что дочери лучших фамилий предавались этому служению и что это не считалось для них позором. Эта черта показывает нам, что мы имеем здесь одну из форм культа Милитты, или Астарты, который распространился по всей передней Азии. А ее изображения прямо напоминают христианскую деву Марию. (рис. )
Очень часто упоминаются в Авесте ангелы-хранители Фраваши (новоперсидское Фервер); целый длинный гимн (Яшт 13) посвящен им одним. «Они более величественны, сильны и победоносны, чем можно выразить на словах; где есть люди, охотно приносящие жертвы, они являются туда 10 000 раз; в битвах они сражаются каждый за свое собственное жилище и свою родину, подобно тому, как обороняется герой или храбрый воин, на колеснице, опоясанный колчаном. Если они благоволят к людям, то приходят к ним подобно прекрасно окрыленным птицам; являются для них мечом и щитом, наступлением и обороной против злых духов и неверных насильников и против все умерщвляющего, неверующего Аримана, подобно тому, как сильный человек защищает слабого. Но эти ангелы изображались в виде египетских сфинксов, чем и обнаруживают, что их культ пришел из Ромейского Египта.
Естественный по самой своей природе религиозно-философский дуализм, так неудачно затушевываемый в новейшем христианском учении позднейшей идеей о всемогуществе творца миров, который на деле все же не может до сих пор справиться с сатаной, обнаруживается в Зендавесте еще в полной мере.
«И в начале были два духа, подобные близнецам, и каждый из них был сам по себе». Когда они встретились, то создали прежде всего жизнь и смерть и назначили, чтобы преисподняя служила для злых, а небо для праведных». Злой дух избрал себе злое дело, а святой дух праведное, и избрал себе тех, которые чистыми поступками угождают Аура-Мазде.
Вся мировая жизнь представляет беспрерывно продолжающуюся борьбу между этими двумя силами, и мировая задача состоит в преодолении зла и восстановления единодержавия Ормузда и его верных. Ариман (в Авесте Ангро-Майнью) значит дух муки. Подобно Ормузду, он действует не как персональный дьявол, а скорее как дух противоречия; точно также и Ормузд, в противоположность ему понимается всегда как спента майниу — святой дух. Но как Ормузд окружен своими бессмертными святыми, так и Ариман повелевает бесконечным сонмом бесов, ведьм и чудовищ, которые выполняют в мировой жизни его злые намерения. Общее название для этих демонов дэва (новоперсидское дев) было в более раннюю религиозную эпоху именем богов. Они представляются как принципиально лживые духи, выдают зло за добро и считают его таковым, и Ариман не только думает, что он может помочь злу одержать победу, но он тем самым делает счастливыми своих духов. Из них друджи представляют демонов-женщин, из которых одна называется специально Друдж (обманщица). Она водится с нечистыми людьми и участвует с ними в разного рода преступлениях; у нее четыре любовника: тот, кто не дает верующему милостыни; тот, кто оскверняет свою ногу собственной мочой; тот, кто теряет свое семя; и тот, кто не носит священного пояса. Но если кто искупляет эти грехи, тогда он как «волк» вырывается из ее объятий.
Весь мир наполнен мужскими и женскими чертями, во всех углах они ведут свою игру; ни один дом, ни один человек не застрахован от них, и нужно совершать ежедневные очищения, жертвы, молитвы и заклинания, чтобы удалить их от себя. Всякое зло и порок есть дело определенного черта и к ним прибавляется еще бесчисленное количество чудовищ: колдуны (Яты), действующие посредством коварных фокусов. Пайрики (греческие парки) – злые феи и ведьмы, более известные под новоперсидским названием Пери; и после смерти всякий неверный становится злым приведением.
Склонность персов считать дьявольским все им враждебное, обнаруживается в том, что греки и римляне, турки и арабы выступают в качестве военных сил Аримана.
Злые духи могут стать и видимы, и невидимы, и ощутимы, и неощутимы. Главное жилище их находится на севере, так как им приятен холод и мрак; но они живут и во всяких глухих местах, на могилах, в пустынях и городах; так же и внутри земли, как и во всех мифологиях, существует преисподняя для дьяволов. А первоначальное жилище Аримана переносится в морскую бездну.
Эта война злых и добрых духов ведется во всех сферах. Уже при сотворении мира Ариман, в противоположность каждой доброй земле, созданной Ариманом, тотчас создавал другую землю; в противность хорошему климату — дурной; в противность хорошим животным — ядовитых и т.д. Все, что обнажено и пустынно: болото и топь, скала и степь, являются его излюбленными местами.
9999 болезней разослал Ариман по земле и Ормузд должен был идти к старому Арияману, своему родственнику из рода Асур, и великими обещаниями побудить его к тому, чтобы он удалил их. С демоническом происхождении болезней согласуется то, что говорится о врачебной науке: что из трех целебных средств ножа, питья и заговора, всегда предпочтителен последний. Но понятия о болезни в Авесте распространяется и на недостатки человека, а боги рассматриваются как врачеватели, обладающие лекарствами. Самое будущее совершенство представляется в виде восстановления первоначального здоровья и непорочности.
Ариман старается содействовать смерти верующих и, чем благополучнее был умерший, тем больше триумф Диавола. Но если умирает один из неверных, то эта потеря для демонского царства сопровождается жалобными воплями бесов.
Священники Авесты, несмотря на их наименование атраваны, удержали и свое первоначальное название магов, т.е. могучих, как назвали их и греки. Это имя встречается также и в священной литературе и даже до сих пор в наименовании Мобед <…>. Каждый мог сделаться священником, но, как и у христиан, исполнение ритуала строжайше воспрещалось всякому, кроме посвященного, так что всякий, кто совершал жертвоприношения или очищения, не будучи призван, считался за смертного грешника и подвергался тяжелым наказаниям до обезглавливания, сдирания кожи и смерти на колу.
Занятия священников состояли не только в отправлении церковной службы, но также и в совершении домашних служб, и в обоих случаях их деятельность имела механический характер. Персидский доисламитский ритуал был не так обременителен и сложен, как индийский, и в нем не было места для разнообразной веселости, которая часто была связана с ведийскими жертвенными праздниками. Зажигание священного огня, возлияние спиртной сомы, простирание вверх жертвенных ветвей совершались с педантической тщательностью; чтение гимнов и молитв, которые отчасти читались громко, и отчасти бормотались про себя, с повторениями и одним и тем же припевом, были монотонны и бессодержательны. Заклинания, как можно видеть из Яшт, часто представляют собой бесконечные повторения пустых именных списков, хотя в одном месте Зендавесты и говорится:
«Бывают многие люди, досточтимый Заратустра, — сказал Аура Мазда, — которые носят повязки на рту, но которые не препоясывают чресл своих законом. Если такой человек говорит: «я — священник, тогда он лжет; я не называю его священником, досточтимый Заратустра. Ты должен называть священником, досточтимый Заратустра того, кто всю ночь напролет сидит, бодрствуя, и стремится к святой мудрости, позволяющей человеку стоять без страха на мосту смерти, той мудрости, благодаря которой они достигают святого, великолепного райского мира».
Культ огня, который образует составную часть авестийского служения богам, не был, по-видимому, связан с храмом; прежние священники, так же, как в настоящее время мобеды, носили с собой переносные алтари с пылающим в нем огнем, чтобы в любом месте иметь возможность отправлять службу; однако служба в храмах была самою важною и храмы уже в раннее время были в Персии значительными зданиями.
О них можно составить понятие частью по развалинам, частью по устройству современных храмов. Священным местом их является комната, где горит на жертвеннике огонь; она находится внутри здания и хорошо защищена со всех сторон, в особенности против проникновения внешнего света. Там, на квадратном камне, в металлическом сосуде, наполненном пеплом, и горит священный огонь (рис. ).
От этого очага и берется всякий новый огонь, который должен гореть в домах. Отсюда мы видим, что в те времена, когда не были еще распространены огнива и спички, храмы монополизировали себе снабжение населения пламенем, ставшим уже необходимым для людей, привыкших к вареной пище. В жертвенном помещении находились для этого всегда многочисленные связки дров и хвороста. В других помещениях отправлялись литургические служения, а возле храмовых колодцев совершались священные омовения, соответствующие крещению христиан. Наконец, к храму принадлежал сад с деревьями, за которыми тщательно ухаживали.
Особенное значение имели в культе Зенд-Авесты жертвенные ветки, называемые баресман и находящиеся, может быть, в связи с ведийской баррис, жертвенной травой. Но они не рассыпались, в виде подстилки для сидения богов, а их брали в руки и торжественно поднимали вверх. Их следовало срезывать с деревьев при чтении известных текстов, и при соблюдении церемоний, в определенное время, обративши лицо к солнцу. Затем они доставлялись в храм в качестве средства для искупления ритуальных проступков. Соответствующий причастному вину христиан спиртной напиток Гаома (очевидно тот же, что и индийский сома) в Авесте не возводится еще на степень божества, как в Ведах. При всех восхвалениях его божественности, он все так же остается жертвенным напитком; но в высоте своего значения Гаома не уступает никакому богу; даже боги и герои приносили жертвы исходящему от него опьяняющему святому духу и просили у него себе милостей. Хвала в честь его проходит через всю Авесту; прославляется земля, облака и дождь, которые дают рост производящим его растениям. На самых высоких вершинах Эльбруса опускается с неба, полный небесных сил и спасительных свойств, все может доставить божественный дух, получаемый из брожения гаомы и все исцелить. Он дает мудрость и блаженство, делает сердце нищего одинаковым с сердцем богача, все дьяволы исчезают в один миг из того дома, куда приносится спасительный святой дух спирта и где его чествуют. Поистине он сильный, мудрый, святой дух.
Не только говорится, что самое незначительное выжимание священного спирта служит для изгнания 1000 дьяволов, но даже и приборы для приготовления его почитаются за великие святыни и им молятся в хвалебных песнях:
«О премудрый, мы почитаем нижнюю часть пресса, которая содержит стебли спиртоносной гаомы; о премудрый, мы почитаем и верхнюю часть этого пресса, которую я надавливаю сильною мужественною рукою», и когда дьявол спрашивает Заратустру, каким оружием он будет уничтожать зло, тот отвечает: «Священные ступы, священные чаши, священный спирт Гаомы и слова, которым научил Мазда, вот мое оружие!»
Так отразился обряд причащения виноградным вином и хлебом в церквах восточно-христианской церкви на религиях внутренней Азии!
При всех этих церемониях религии Зенд-Авесты играют большую роль жертвенные песни, заклинания, молитвы и исповедания веры. После слов: «Я отрекаюсь Сатаны», — следует постоянно: «Верую в Мазду», и это признание имеет свою определенную и освященную формулу, как и второй пункт исповедания: «блажен муж, справедливость которого совершенна».
В Ясне говорится: если только знать символ веры наизусть и безошибочно произносить его, то можно благополучно перейти через смерть к высшему блаженству, но если забыть треть или четверть его, то можно удалиться от неба столь далеко, как широка и длинна земля.
Множество очищений, обрядов, и искуплений сопровождали культ Зенда-Весты. За сожжение трупа во всякой форме определяется смертная казнь и даются точные указания, каким способом следует снова очистить оскверненный таким позорным делом огонь. Если верующий в Мазду находит в воде падаль, он должен удалить ее из святого элемента, а оскверненная вода должна быть отведена, прежде чем кто-либо может напиться из этого ручья или пруда. Если корова ела оскверненную падалью траву, то ее молоко, в течение известного времени несъедобно, в него вселяются дьяволы.
В течение целого года поле, на котором найден мертвый человек или собака, должно лежать под паром, и если кто-либо умышленно выбросит их на поле, то он должен подвергнуться строгому покаянию.
Насколько женщинам приходилось страдать от этой страсти к очищениям, видно из того, что должна была терпеть роженица после выкидыша. На сухом, свободном от воды месте, вдали от огня, вдали от скота, от верующих, должен быть выстроен деревянный загон, в котором она сидит три дня и три ночи; затем она пьет бычачью мочу, смешанную с золой, чтобы очистить в себе место смерти; потом она может принимать незначительными порциями вареную пищу, а воду может пить лишь по выполнении известных церемоний, так как святой элемент не должен без них входить в ее нечистое тело. Подобным же образом поступают с женщиной и при обыкновенном случае менструаций, и характерно то, что она тогда принуждается к чрезвычайно строгой диете, чтобы дьявол в ней умер с голоду. Обычными же средствами очищения служили разного рода заклинания, из которых некоторые сохранились в Авесте.
«Я отрицаю власть чертей злых, дурных, ложных, злонамеренных; я отрекаюсь от чертей и их поклонников, волшебников и их приверженцев, в помышлениях, в словах и действиях и во внешних знаках», а далее говорится об их изгнании: «из этого дома, из этой деревни, из этого округа, из этой страны». Омовения совершались в больших размерах, как в храмах, так и в домах. Самым действенным было омовение бычачье й мочой, которое обыкновенно предпринималось с самого начала, что сближает персов и с другими народами. У индусов вода священной коровы также издавна считалась очистительным средством, а питье мочи роженицами можно еще констатировать в числе недавних суеверий Европы. За омовением мочой следовали омовения водой, которая уже сама по себе обладает освятительной силой; через окропление ею изгоняется дьявол, вошедший в человека, например, от соприкосновения с трупом собаки. Лишь только святые капли достигают тела, он бежит в нем из темени в ухо, оттуда вскакивает в правое плечо, потом в левое, потом в грудь, в спину и наконец выходит наружу из пальцев левой ноги.
Наклонность к культурной жизни уже повсюду обнаруживается в Авесте. Не только пастушеская жизнь, которая является прообразом райской славы, но и земледелие описывается как благополучие и совершенство. На вопрос, где земля чувствует себя всего счастливее, Агура Мазда отвечает: прежде всего там, где больше всего приносится жертв, где повинуются закону и возносится хвала богам, а затем следует и второй пункт: там, где верующий человек устраивает дом со жрецами и со скотом, с женой и детьми; там, где благоденствует скот и преуспевает святость, и корм, и собака, и женщина, и дети, и огонь, и всякое благополучие. А в третьем пункте: «там, где верующий больше всего возделывает хлеба, и травы и плоды, где он орошает сухую почву и отводит воду из сырой», «ибо несчастлива та почва, которая долго лежит необработанной, в ожидании хозяина, подобно взрослой девушке, которая ходит бездетной в поисках мужа; но кто обоими руками приносит работу к земле, тому она приносит богатство, как возлюбленная супруга приносит мужу свое дитя».
Читатель видит сам, что эти строки писаны уже в то время, когда не только было земледелие, но и оросительная система. А в Персии все это совершенно невозможно без всеобщего употребления железных орудий производства.
«Кто сеет хлеб, тот сеет святость», — говорится в Ведидаде, — «когда всходит ячмень, трепещут черти; когда хлеб растет хорошо, у чертей <…>, они не могут оставаться в доме, где собрано много хлеба. Для них это все равно, как если вставить им в глотку раскаленное железо.
А в моральном отношении мы видим тут нечто совершенно обратное евангельскому учению о блаженстве нищих духом: «Домохозяин лучше, чем бездомный; имеющий собственность лучше, чем не имеющий ее; отец семейства лучше, чем бездетный человек; бедность — позор, если она вызвана нерадением». «Кто обоими руками не возделывает земли, то, воистину, должен стоять возле двери и выпрашивать в виде милостыни объедки тех, кто живет в богатстве».
Обилие детей не только почитается в качестве желанного дара (как это видим у мессианцев-евреев) богов, но устанавливаются строгие правила для половых сношений с заботой о том, чтобы не пропали даром ни сила, ни зародыш; кто сделает женщину беременной, тот должен содержать ее; кто в ненадлежащее время имеет с ней сношения, или губит зародыш — повинен смерти. Все формы половой противоестественности наказываются самым суровым образом; они составляют неискупимые смертельные грехи и делают человека при жизни дьяволом, а по смерти опасным привидением.
Точно так же мы находим в Зендавесте и такие требования, которые указывают на вполне определенные формы нравственности, сближающие эту книгу с евангельским учением.
Вот, например, обет: «Проклинаю дьяволов, признаю себя поклонником Мазды, последователем Заратустры, ненавистником чертей, превозносителем семи бессмертных святых. Клятвенно отрекаюсь от воровства и похищения скота; клятвенно отрекаюсь от грабежа и опустошения деревень, верующих в Мазду. Домохозяевам обещаю свободное передвижение и свободное жительство, где бы они ни жили здесь на земле со своими стадами. С искренней покорностью, с поднятой вверх рукой клянусь: впредь не буду грабить и опустошать верующие в Мазду общины, не буду никому мстить на теле, ни на крови». А вот и домашнее приветствие: «Да превозможет в сем доме покорность над неповиновением, правда над ложью, мир над раздором, щедрость над скупостью, справедливость над несправедливостью».
Но еще более сближают с христианством такие места, как «царство небесное предназначено для тех, кто помогает бедным». Соответственно этому в число пособников чертей зачисляется всякий человек, который отказывает в милостыне просящему. Зендавеста говорит нам, что во время поминовения мертвых бедным членам общины давалась одежда и другие дары и торжественно объявлялось, сколько умерший завещал от своего имущества в пользу бедных и этот обычай удержался у парсов в Индии и в настоящее время и при их богатстве.
Понятно, что там, где предписания морали понимаются в смысле заповедей божества, нарушение их признается грехом. Это до такой степени проводится в Зендавесте, что на весь Вендидад можно смотреть как на кодекс грехов: если человек совершил то-то и то-то, какое наказание полагается за это и какое искупление? Каждый грех обусловливает двойное наказание, одно на земле, и другое на небе. Первое искупается посредством очищений, небесное же наказание можно искупить лишь религиозными действиями. Но существуют и неискупимые грехи, которые не прощаются ни здесь, ни в загробной жизни, здесь они наказываются смертью, а на том свете адскими мучениями; это сожжение трупов, поедание падали и противоестественные пороки. Исповедание грехов и обещание не делать их опять при многих случаях откладывается, но оно играет важную роль на смертном одре и в молениях при поминовении умерших, хотя в Авесте вовсе нет речи об оправдании верою.
Глава VIII
Древняя ли это история или просто современная литература гебров - парсов, выработанная под влиянием апокалипсиса?
.
Если судить по суеверным обычаям и до сих пор существующим у немногочисленных и почти уже оевропеившихся гебров (или парсов) Индии, то момент смерти представляет для верующего в Мазду особенную опасность, так как тот час же являются дьяволы и нужно употребить все усилия, чтобы освободиться от них, и умершего, и самих себя. Вот почему заклинания и очищения, молитвы и жертвы сопровождают мертвого до тех пор, пока еще возможно нападение на него со стороны злых духов.
Умирающий омывается и одевается в чистую одежду; затем приглашается священник, который прочитывает исповедание грехов, повторяемое умирающим, и вливает ему в рот или ухо напиток святого винного духа — гаому, питье бессмертия, приготовлявшее его к вечности. Когда же наступила смерть, и труп еще раз подвергся очищению и положен на носилки, уже к нему не может прикасаться никто, кроме людей, обряжающих его, и носильщиков, потому что уже в момент смерти Ариман посылает к смертному одру трупного черта Назу (от греческого <…>) в виде трупной мухи, и с этого времени труп попадает под власть черта. Чтобы отогнать его, в комнату вводят четырехглазую собаку, то есть собаку с двумя клоками шерсти на лбу, потому что взгляд собаки с такими признаками уничтожает дьяволов. Комната освящается, дезинфицируется, для чего сжигают ароматическое дерево, вроде сандального. Около сосуда с огнем, но не ближе трех шагов от мертвеца, сидит приглашенный священник и, не переставая, читает из Авесты похоронные молитвы. Вблизи трупа должны находиться, по крайней мере, два человека, чтобы отгонять демонов. Вскоре являются носильщики, которые тоже постоянно должны быть по двое; они одеты в белую одежду и тщательно охраняют себя от всякого загрязнения. Труп несется ими к месту погребения на носилках, сделанных из железа, а не из скважистого дерева, и сопровождается родственниками, друзьями и жрецами. Перенесение не должно совершаться ночью, и лишь в виде исключения в дождливую погоду, чтобы демоны не были слишком сильны и чтобы священная вода не подвергалась осквернению.
Место погребения, куда относится труп, есть и до сих пор употребляющаяся дакма, то есть башня трупов, нечистое место, находящееся вдали от города. В некотором определенном расстоянии от него траурная процессия должна проститься с умершим, что сопровождается молитвами и очистительными обрядами. Дакма есть обширное цилиндрическое здание, около двенадцати футов вышины, крыша которого приспособлена к принятию трупов. Начиная от краев здания, она косо опускается к середине, где находится отверстие, вроде колодца, закрываемое крышкой. Трупы кладутся на крышу концентрическими рядами, причем с них должна быть снята вся одежда; затем они предоставляются действию стихии и трупоядных животных, которые держатся около дакмы, в особенности воронов и коршунов, летающих стаями вокруг всех мест погребения.
Когда труп съеден или высох, то кости сваливаются носильщиками в колодезь, где и остаются до тех пор, пока существует дакма. По прошествии ряда лет, по заповеди Авесты, дакма должна быть разрушена; такое дело вменяется в большую заслугу и имеет последствие отпущение многих грехов; однако в действительности оно и прежде исполнялось редко, а теперь и вовсе не исполняется.
Цель дакмы состоит в том, чтобы погребение совершалось с возможно меньшим соприкосновением со священными стихиями. Огонь при этом вовсе не применяется; вода посредством тщательно устроенной в стенах дакмы системы дренажа и фильтрования отводится от наискось лежащих трупов возможно скорее и в возможно чистом виде. Соприкосновение с землей избегается символически тем, что четыре деревянные столба, служащие основанием дакмы, обвязываются золотым или шерстяным шнурком, что должно означать, что все здание находится собственно на воздухе. Относительно последней стихии, разумеется, невозможна никакая охрана, но при этом рассчитывается преимущественно на уничтожение трупа нечистыми животными и птицами.
В парсийских общинах Индии еще и теперь существует несколько дакм; в настоящее время они называются «башнями тишины», потому что находятся в безлюдных местах, только носильщики трупов бывают возле них. Что возле дакм водятся черти, которые каждую ночь, со всеми своими болезнями и нечистотой, бегают вокруг них, пляшут, пируют, пьют и совокупляются — все это, разумеется, само собой, и об этом в избытке и подробно рассказывается в Авесте.
В первый день после похорон начинается праздник в честь умершего. Он продолжается три дня, потому что три дня должно пройти прежде, чем душа умершего совершенно отделится от земной сферы и путь ее в далекую страну загробного мира будет окончен.
Праздник в честь умершего совершается частью в родном доме, частью в ближайшем храме огня. Не вдалеке от дома умершего, в том месте, где тело его лежало перед тем, как его унесли, зажигается огонь, который горит три дня, и лампа, горящая девять дней; тут же ставится кружка с водой, в которую родственники умершего каждое утро и каждый вечер приносят свежие цветы. В течение этих трех дней ближайшие родственники умершего должны воздерживаться от всякой мясной пищи и вообще в доме не приготовлять пищи. В нем ежедневные молитвы справляются с особой торжественностью. Но высший пункт домашнего праздника состоит в церемонии, происходящей вечером с того времени, когда появятся звезды, до полуночи. Она называется «праздник благодати». Оба священника сидят друг против друга и держат в руках цветы, читая в то же время молитвы; в этот праздник поется гимн «благословение праведного».
Празднования в храме, начинающийся на следующий день, носит характер заупокойной службы; священнодейственная его часть заключается в принесении хлеба в жертву Духу Послушания. Эта плоская лепешка раздается потом всем участникам жертвоприношения; затем следует жертва Винного Духа (гаомы) и чтения из Ясны, или из Вендидада. На третий день священники, родственники и друзья собираются на общий праздник, раздаются подаяния бедным и сообщаются документальные сведения о пожертвованиях, сделанных умершим в пользу общины, сопровождаемые, если они велики, благодарственными чествованиями умершего со стороны общины.
На четвертый день с рассвета празднование достигает своего наивысшего развития; в этот самый момент определенно решается судьба души; поэтому надо быть неутомимым в молитвах и щедрым на жертвы; еще раз Духу Послушания приносятся в дар лепешки и «жертва праведных». Этим заканчивается религиозная часть праздника, и участники его могут пировать. В числе подарков, раздаваемых во время пира, находятся новые одежды для священников и для бедных, а если не давать их священникам, то на страшном суде умерший явится нагим и должен будет стыдиться.
Лишенная тела душа в эти дни бывает так чувствительна и нежна, как новорожденное дитя, которое не может само найти дорогу; нужно, чтобы Дух Послушания принял ее, как добрая повивальная бабка, кормил и заботился о ней, чтобы она окрепла для трудного и страшного пути; надо также, чтобы на земле горело много огней, чтобы отгонять демонов, так как Дух Послушания, поддерживаемый богом победы, поднимается вместе с душой, их сильно преследуют в воздухе демоны, старающиеся похитить душу.
В воздушном верхнем слое возвышается сияющий мост ветра от горы, находящейся в середине мира, до вершины Эльбурза. До него долетает Дух Послушания с освобожденными душами, если их добрые дела были достаточны для того, чтобы спасти их от нападений демонов. Здесь, на мировой горе, при начале моста, происходит первый суд над душой. Судей трое: Митра — бог справедливости, Дух послушания и Рашну с Васами, заседают в этом суде. Митра, в качестве председательствующего, управляет совещанием и объявляет решение; рядом с ним находится Рашну с «весами духов, которые не уклоняются ни на волос в угоду какому-нибудь человеку и одинаково взвешивают как царей и властителей, так и бедных и жалких людей». Здесь взвешиваются дела людей, и добрые сравниваются со злыми на основании самой строгой справедливости. Помогают только спасительные исповедания: как исповедь грехов самой души и ее друзей, так и исповедание веры. Они присоединяют свой вес к той чаше весов, на которой лежат добрые дела, и могут заставить ее опуститься. Но даже в том случае, когда добрые дела перевешивают злые, суд еще долго не считает последние искуплениями; они караются одно за другим разными наказаниями, исполняемыми тут же на месте, и только после этого душа может идти на небо через мост. Для праведного он широк как улица, для осужденного он узок как волос, и он падает с него в пропасть ада, страшно зияющую под мостом.
А когда праведный, сопровождаемый Духом Послушания, перейдет через мост, он уже издали чувствует, как навстречу ему веет ароматом рая, и в этом благоуханном воздухе у дверей неба душу ласково встречает высокая лучезарная девица. Душа спрашивает:
– Кто ты, девушка, прекраснейшая из виденных мною женщин?
– Муж благих мыслей, слов и дел! Я твоя благая вера, твое собственное исповедание. Ты был всеми любим за твое величие, доброту и красоту, за твое благоухание и победную силу, ибо и ты меня любил за мое величие, мою благость и красоту. Когда ты видел человека живущего в легкомыслии, безбожии и ненависти, скрывающего свой хлеб, то ты садился возле него и пел гимны и приносил жертвы огню Аура-Мазды, а праведного ты ободрял, откуда бы он ни приходил: из близких мест или издали.
С такими словами она ведет душу в помещение блаженных. Первый шаг приводит ее к добрым мыслям, второй – к добрым словам, третий – к добрым делам и через эти три преддверия рая душа достигает его и входит в вечный свет (Яшт 22).
Однако же суд над отдельными лицами не составляет последнего слова Зенд-Авесты. В ней речь идет и о более важных предметах: об окончательном уничтожении зла, об установлении безусловного владычества Аура-Мазды, при котором блаженные праведные будут жить с ним вечно. К этому окончанию всемирной истории, уже с самого начала входившему в предначертания Ормузда, стремятся взоры всех верных. Как и в христианских пророчествах, мы встречаем здесь упоминание о «пришествии царства» в ближайшем будущем.
«Последние времена» — это три последние из девяти тысячелетий великой мировой истории, в которых сила зла представляется преобладающею, но в которые входит и милосердие.
При наступлении этого времени появятся знамения на солнце и на луне; произойдут многочисленные землетрясения, ветер превратится в бурю; в мире умножится скорбь и страдание, и враги явятся сотнями и тысячами: греки, арабы и турки бросятся на Иран и опустошат его области. Если кто-нибудь еще может спасти свою жизнь, то уже не имеет времени спасти свою жену, ребенка или имущества. Когда же демоны с распушенными волосами приблизятся с Востока, тогда появится черное знамение и Гушедар (т.е. Государь), сын Заратустры, родится на озере Фраздан. Он герой первого тысячелетия. Он собирает бесчисленных воинов из всех арийских стран и три раза разбивает дьяволов с кожаными поясами так, что Эшма и все демоны должны идти к ним на помощь. Тогда Аура-Мазда посылает Духа Послушания и его ангелов, и он возбуждает в борьбе сына Вистасаы (Гитаспа), чтобы он снова восстановил владычество веры. Они выходят, разбивают и рассеивают демонские войска и опустошают языческие храмы. Тогда время волка прошло и на земле наступает владычество агнца. Другой сын пророка, Гушедар-мах (Государь-мир) есть властитель второго тысячелетия. Ему также приходится сражаться со злыми и демонами, но затем он приносит время мира, в течение которого люди делают такие успехи во врачебном искусстве, что человека уже нельзя будет убить ни ножом, ни мечом, а потребность их в пище будет так мала, что они мало-помалу могут и вовсе отвыкнуть от нее. Но именно в это счастливое время происходит отпадение от веры, через это Ариман приобретает такую силу, что может восстать опять. Он освобождает от оков дракона, связанного Третаоной, и дракон свирепо преследует верующих: он истребляет третью часть живущих людей, портит огонь и воду, губит растения и совершает ужасные зверства. Тогда творение обращается с мольбой к Аура-Мазде, чтобы он воздвиг героя, который бы мог его спасти. Таким человеком является храбрый Керезаспа; он убивает злого дракона; раздор и опустошение удаляются с земли, и наступает тысячелетнее царство.
Тогда одна девица будет купаться в озере Касаве и зачнет от семени Заратустры, которое упало в озеро, и родит сына по имени Спаситель (Саошиант). Авеста рассказывает о нем, как о Мессии, который должен явиться в последние времена для спасения мира. Из некоторых мест можно даже вывести заключение, что Спаситель не только сын Заратустры, но что сам пророк воплощается в нем, чтобы в этом возрожденном виде способствовать окончательной мировой победе. Великое событие, совершаемое Спасителем, называется в Авесте «творение будущего», т.е. нового мира, при чем, прежде всего, состоится воскрешение мертвых. Когда душа после решения суда на мосту Цинват идет на небо, или в ад, тело в это время остается еще на земле, где отдельные его части переходят в различные стихии: кости – в землю, кровь – в воду, жизнь – в огонь, волосы – в растения; и все эти телесные части душа соберет в последний день и тогда всякий человек, злой или добрый, восстанет в полной телесности, со всеми своими индивидуальными особенностями, на том месте, где он умер.
Первый, поднимающий свои кости из могилы, будет Гайомард (библейский Адам) – первый человек; за ним последует первая человеческая пара и за ними остальное человечество, каждый в том виде, какой он был. Все они соберутся вместе, и каждый будет видеть перед собой свои добрый и злые дела, и злого человека можно будет так же легко отличить, как черную овцу между белыми. Тогда праведный будет разлучен со злым: один пойдет на небо, а другой в ад, где он в течение трех дней будет терпеть наказание на своем теле, как раньше терпел его на своей душе. Тогда поднимется плач во всем свете, потому что муж будет разлучен с женою, брат с братом, друг с другом; все будут плакать: добрые о злых, а злые о самих себе; и скорбь земли будет как скорбь овцы, схваченной волком.
Тогда все горы и холмы расплавятся и прольются на землю, и все люди должны будут идти через поток расплавленного металла. Здесь произойдет последний суд над людьми, как бы великое испытание огнем, ибо для праведных расплавленный металл будет как теплое молоко, для грешников же, как пожирающий огонь. Но, перейдя через это огненное испытание, все люди соединятся в теснейшей любви друг к другу, и будут спрашивать один у другого: где был ты столько лет, и какая участь назначена была твоей душе? Был ли ты оправдан, или подвергался наказанию? И все люди единогласно будут восхвалять Аура-Мазду.
Затем остается еще борьба между небесными и адскими духами. Все семь вечных духов (вроде христианских архангелов) сражаются с соответствующими им дьявольскими существами и совершенно уничтожают их. Связать самого Аримана и змея будет делом Мазды и Духа Послушания. Оба бога, с помощью молитв и четок, одолевают злых и бросают их в горящий поток. Мир становится вполне чистым, вся вселенная наполнена только творениями Мазды и все живущее получает бессмертие и небесное совершенство (Бахман-Ягит 43; Бундегег 30).
Но, читатель! Ведь это же все переписано прямо из Апокалипсиса, почти фраза в фразу! Случайное совпадение тут совершенно немыслимо! Но автор Апокалипсиса не мог взять этого из Зенд-Авесты, потому что, как я уже хорошо показал, он взял все это с натуры, вывел из положения планет, по созвездиям и по фигурам облаков во время грозы на Патмосе 30 сентября 395 года нашей эры. Значит, все, что тут написано Иоанном Златоустом и предание об авторе Зенд-Авесте – есть предание о нем или о самом «Великом Царе», основателе христианского богослужения, оформившееся своеобразно на индийской почве, вероятно уже при европейцах в Индии.
Morozov_Tom7-11 Великая Ромея Первый светоч средневековой культуры
Сообщений 301 страница 330 из 1001
Поделиться3012014-02-18 10:53:06
- Администратор
- Откуда: Германия
- Зарегистрирован: 2012-04-21
- Приглашений: 48
- Пол: Мужской
- Возраст: 71 [1952-06-02]
- Провел на форуме:
11 месяцев 4 дня - Последний визит:
Сегодня 05:46:31
Поделиться3022014-02-18 11:06:43
- Администратор
- Откуда: Германия
- Зарегистрирован: 2012-04-21
- Приглашений: 48
- Пол: Мужской
- Возраст: 71 [1952-06-02]
- Провел на форуме:
11 месяцев 4 дня - Последний визит:
Сегодня 05:46:31
Глава IX
Персы, парсы и парижане
.
Нам говорят, что от 226 по 651 год в Персии царствовала династия Сассанидов, основанная Ардаширом-Бебегатом, царствовавшим от 226 по 140 год, которая стремилась к восстановлению древне-персидского быта и религии Заратустры, затерянных будто бы несколько тысяч лет тому назад.
Из них Сапор I, — говорят нам, царствовал от 241 по 271 год нашей эры и взял в плен римского императора Валериана; Сапор II (309—380) был современником Юлиана и Феодосия I. Он покорил Армению и Месопотамию и был жестокий гонитель христиан, т.е. не иначе как в качестве арианина. Хозрой Акуширван (т.е. Справедливый, 531—578), завоевавший Месопотамию, Колхиду и Сирию, был первый с правами на историчность, а сын его Хозрой Парвез (578—628) был будто бы так благочестив, что увез к себе из Иерусалима (Эдь-Кудса) даже крест Христа. А последний из них Ездегерд III (632—651) был будто разбит аравийцами, потерял Персию и удержался лишь на берегах Аму-Дарьи, благодаря чему «рассудку вопреки, наперекор стихиям» возникла Ездегердова эра летоисчисления, датирующаяся годом его неудачного воцарения с 16 июля 632 года у каких-то азиатских пораженцев. В это же время агарянство, — говорят нам, — сменило религию Зороастра в Персии.
А кто же повествует нам обо всем этом?
Прежде всего Аммиан Марсельский, апокрифичность которого я уже показал в IV книге Христа (стр. 354) отстствием указываемого им солнечного затмения в 360 году. Затем апокрифическая книга от имени Прокопия и ряд других авторов очень сомнительной достоверности (например, Табари).
Сассаниды, — говорят нам, — возвысили Зороастрову веру на степень государственной религии и основали свой трон на ее алтаре. Иерархически организованное жречество составляло главную силу в государстве и награждало царей, следовавших его указаниям, ореолом святости. За это Сассаниды строили храмы, среди которых в особенности был знаменит большой храм огня в главном городе Истархе. Они и заботились о правильной редакции Авесты, т.е. попросту создавали ее.
Нам говорят, что Ездегерд II (438), преследовавший как христиан, так и иудеев, действовал не только силой, но и приводил доказательства против христиан, упрекая их за то, что они приписывали богу как хорошее, так и худое, что они допускали рождение бога от женщины и распятие его, что их учение восстает против брака, прославляет нищету и бездетность и таким образом угрожает дальнейшему существованию мира. Но это ведь могло быть только не ранее появления Евангелий, т.е. позднее VII века, а не в IV, когда еще не было ни одного Евангелия. Император Ираклий нанес, — говорят нам, — страшные удары персидскому могуществу и снова воздвиг крест в Иерусалиме (14 сентября 629 года). И в это время приближалось арабское могущество, которое положило конец царству Сассанидов.
О религиозный учениях того времени говорят разнообразно и даже толкуют их различно. Так, манихеизм при Сассанидах в Персии понимали и как форму христианского гностицизма (Басобр и большинство историков церкви) и как буддизм (Ф. К. Баур). Другие ученые этого времени называют Маздакизм, созвучно с именем Ормузда, состоящим из Аур — Свет и Мазда — Его основатель. Маздак провозглашал, — говорят нам, — коммунистическое учение, и вначале даже проводил разделение имущества и женщин между всеми мужами. Но дворянство и жречество свергли с престола царя Ковада I, который следовал таким советникам, и когда он снова воцарился, то сам осознал опасность, которая угрожала обществу со стороны коммунистов, и он их разгромил, а его сын Хозрой Ануширван, покончил с оставшимся от отца. Однако еще и в позднейшие столетия, во времена Ислама, — говорят нам, — мы встречаем тайных последователей теорий Маздака.
Оригинальная литература Сассанидского периода написана на пехлевийском языке, состоящем из смешения персидских и библейских слов. С одной стороны, в ней переведены и комментированы зендские тексты, с другой — написаны многие самостоятельные произведения. Но она получила свое завершение лишь уже после времен Сассанидов. Имеющиеся в нашем распоряжении рукописи восходят не далее XIV века, большинство же пехлевийских сочинений заключают в самих себе указание на то, что они появились уже после падения Сассанидов; а относительно некоторых историки сами устанавливали время около конца Х века. А между тем она содержит предания и теологические рассуждения, относимые к Сассанидам, а не позднее, когда по мнению ортодоксальных историков было уже магометанское влияние.
Из ее произведений, книга «Первоначальное творение» (Бундегеш) есть интереснейший теологический трактат, из всех вообще имеющихся у нас относительно персидской религии. В ее тридцати четырех главах (у Юсти 35) излагается космогония, космология и эсхатология, описывается борьба между двумя духами, одним — добрым, светлым, всеведущим, и другим — злым, темным, ограниченным. Злой дух лишь по временам получает перевес, а в конце концов побеждается. Но много глав дают в ней просто перечень различных стран, гор, морей, земных существ или генеалогию царей и священников.
Бундегеш сравнивали уже с книгой Бытия, да и другие произведения пехлевийской литературы напоминают собою библейские и христианские апокалипсисы. Так книга Бахман Яшт дает подробный обзор будущего хода мировой истории с точки зрения Зороастровой религии. А нем рассказывается об откровениях, в которых божество показало пророку будущность религии. Автор предсказывал здесь и турок, и даже распространение европейского могущества в Азии. То, говорят, что истинная религия отодвинута ими лишь на некоторое время; в промежуток 1000 лет появляются три пророка, которые продолжают дело Заратустры и доведут его до конца.
Скажите сами: возможно ли считать такую книгу не только древней, но даже и средневековой?
Совершенно в ином роде трактат под названием «Прилично—неприлично» (Шайаст-ла шайаст), содержащий заповеди относительно чистоты и различных грехов, вместе с правилами для религиозных церемоний и обрядов.
Имеются еще сочинения Манушигара, персидского первосвященника, жившего, — говорят, — в конце IX века, которые представляют письма к его единоверцам и обширное сочинение Дадистан-и-диник, т.е. религиозные решения, касающиеся разнообразных вопросов. Книга написана без систематического порядка, но, несмотря на это, признается учеными ценной для изучения религии.
Точно так же в книге Минокиред, без всякой связи перечисляются 62 вопроса, на которые отвечает дух Мудрости. Они касаются отношений между добрым и злым духами, состояния души после смерти, а также этические правила и перечни грехов и добрых дел.
Кроме этих сочинений, в состав пехлевийской литературы входят еще несколько других произведений, полезных для познания религии и еще одна книга, которая написана на новоперсидском языке, но по своему содержанию относится сюда же. Это «100 глав» (Сад-дар), в которых говорится о религиозных обязанностях и обрядах. Книга эта относится к XVI веку и представляет собой прозаическое произведение, которое признается очень древним и было переложено в стихи.
«Очевидно, — говорит Шантепи-де-ля-Соссей (II, 224), — во времена Сассанидов древние тексты получали окончательную редакцию, и в то же время собирались древние предания, и делались попытки ответить на разнообразные религиозные вопросы, которые с ними были связаны. Но, по-видимому, оказалось невозможным создать законченную систему».
Мы не имеем отельных сведений о судьбах персидского культа в течение столетий после арабского завоевания. Но что там не было запрета парсизма, видно из того, что как манускрипты Авесты, так и пехлевийские писания, все относятся к этому периоду. Даже на новоперсидском языке писали сочинения, с целью разъяснения темных пунктов в персидской религии, вплоть до новейшего времени. Другие сочинения также свидетельствуют о духовной деятельности этого времени, между прочим интересное сочинение Улемай-Ислам, в котором персидский вероучитель излагает свое верование перед несколькими мусульманами. Высоким уважением пользуется у парсов еще одна книга, которая содержит откровения, данные 15-ти древним пророкам на новоперсидском языке. Произведение это называется Дезатир и опубликовано оевропеившимся туземцем Индии муллой Фирузом бен Каусом в 1818 году. «Но уже и в то время, когда эта книга только что сделалась известна европейским ученым, — говорит Шантепи-де-ля-Срссей, — она возбудила сомнения; теперь же, конечно, никто уже не станет принимать ее за действительно древний и достоверный источник». А между тем автор «Дабистана», относимый к XVII веку, составил свое изложение персидской религии на основании этой самой книги.
Лишь при династии Газневидов получили свою окончательную форму древнеперсидские героические предания. Абуль-казим, по прозванию Фирдуси (ум. 1020) и (по соображениям, высказанным в VI книге Христа) современник или преемник Абул-казима же, по прозванию Достославный (Магомет), написавший Коран, передал нам героические сказания в своей «царской книге» (Шах-Наме по-персидски). Они имеют одинаковую ценность и для науки и для литературы. Первая часть его книги излагает мифическую первобытную историю, в которую включено много интересных эпизодов; эта часть доходит до появления пророка при Гистаспе. Вторая половина царской книги содержит легенды об Александре Великом (Искандере), очень короткую историю Арсакидов (Ашканидов) и более подробную историю Сассанидов. Она представляет целый ряд геройских сцен и многих царей, к деяниям и приключениям которых автор возбуждает интерес с их чисто психологической мотивировкой. Главный мотив составляет борьба иранских героев против темной силы Турана (турок).
А в религиозном отношении поэт не всегда верен сам себе. Мы находим у него смесь древнеперсидских и магометанских идей, но последним принадлежит львиная доля. У Фирдуси уже древние мифические цари сооружали большие храмы огню и понятие о божестве имеет более магометанский, чем парсийский характер. Существует лишь один единственный бог, от которого исходит как добро, так и зло и герои постоянно чувствуют свою зависимость от могущества коварной и неизбежной судьбы.
«Теперешние парсы в Западной Индии, — говорит Шантепи-де-ля-Соссей (II, 228), — достигают лишь 85 000 душ, из которых почти 50 000 живут в Бомбее. Их обычные занятия составляют торговля и промышленность; между ними очень мало земледельцев и совсем нет солдат. Вообще же они пользуются благосостоянием и занимают почетное положение. Их руководители придают образованности большое значение, но знание древнего зендского языка среди них незначительно и потому их традиции непрочны и только в их правах и обычаях продолжает жить многое, что считают за древнее …
Из этого-то источника и получены те сведения, которые дают европейские путешественники со времени Анкетиль-дю-Перрона, или образованные парси, как Дособхай Фрамхи относительно жизни и занятий парсов, об их праздниках и погребальных обрядах, или об устройстве их дакм, согласно с якобы древними предписаниями. Их религиозное учение в том виде, как оно, например, излагается в катехизисе Гузарати, в высшей степени просто: исповедание единого бога и его пророка Зороастра, исполнение нравственных заповедей, вера в награду и наказание в загробной жизни. Здесь парсизм сильно приближается к исламу, хотя действительного знания собственной религии и понимания ее источников у парсов не существует, — повторяет автор этой главы в книге Шантепи-де-ля-Соссей (II, 229), предвосхищая мой вывод, что все восточные народы узнали историю своих собственных религий от современных нам европейских ориенталистов; произносимые ими зендские молитвы совершенно для них непонятны; даже образованные парсы, как Дособхай Фрамжи в знании Авесты являются учениками европейских исследований.
А мы только прибавим к этому от себя: «Не в одном знании Авесты, но и в буддизме, и в магометанстве, ив конфуцианстве, и в брамаизме. Вся псевдо-древняя история Азии создана в новейшее время Лондонскими, парижскими и Берлинскими ориенталистами и преподнесена в готовом виде изумленным туземцам, которые даже и не подозревали, что у них такие длинные хвосты в глубине веков!.
Читатель уже знает, что главнейшие наши сведения о древних «парсах» мы имеем не из Персии, а из Индии, в которую они будто бы переселились из той страны, которую европейцы окрестили Персией, хотя у самих обитателей этой страны имя Персия совсем не известно, они называют себя Ирани, а созвучное с Персией имя впервые встречается в Библии, где упоминается народ Паризи, более созвучный с древним названием французов — парижанами.
Откуда же мы знаем, что эти индийские парижане приехали из …
«О переселении парсов в Индию, — говорит К. Иностранцев, — мы имеем извести я в Киссе-и-Санджан (Повествовании о Санджане). Сочинение это, впрочем, не может считаться историческим памятником парсийской письменности в точном смысле этого слова: по форме оно вполне примыкает к обычному типу парсийского поэтического творчества (оно написано стихами), содержанием же своим обязано, несомненно, почти исключительно устному преданию парсийской общины. Содержащиеся в нем исторические данные были в недавнее время подробно разобраны ученым парсом Моди. Нужно отметить, что Кисса-и-Санджан написано весьма поздно — на рубеже XVI—XVII веков нашего летоисчисления (древнейшая рукопись его, известная Д. Д. Моди, относится к концу XVII века) и автор его, Бахман-бен-Кейкобад-бен-Хормаздийр, неоднократно указывает на то, что основывает свои повествования на древних преданиях.
Так говорит сам К. Иностранцев. Но какую же историческую ценность, — спросим мы, — имеет повествование, основанное на ничем не проверенных и притом одиночных случаях, так как только в необузданном воображении старинных беллетристов допускается до сих пор, что целые народы говорят в унисон, как в балетах хоры?
А в данном случае это всенародный хор пел — уж не ежедневно ли? — в течение девяти веков, не умолкая следующую арию:
«Когда последний представитель Сассанидской династии шах Иездегард лишился власти, все преданные вере Зороастра миряне и духовные покинули свои жилища. Сто лет прожили они в Кухистане (т.е. в Нагорье), а затем вследствие страха перед иноверцами перешли в Хурмуз, в области которого провели пятнадцать лет; по истечение этого срока они, вследствие притеснений со стороны иноверцев, сели вместе с женами и детьми на корабли и, переправившись морем, высадились в Диу. И здесь, однако, они не оставались долго — руководясь астрологическими предсказаниями, они через девятнадцать лет высадились на материк Индии, на Гуджератский полуостров и поселились в Санджане. Через несколько времени они соорудили здесь храм огня». И вот на основании этой всенародной арии, от которой после выхода рукописи Хормаздиара не осталось ни малейшего эха; Моди отмечает как будто бы исторический факт четыре даты: 1) переселение в Кухистан и пребывание там сто лет; 2) переход оттуда в Ормуз и пребывание там в течение пятнадцати лет; 3) переселение в Индию, в Диу, и пребывание там девятнадцать лет; 4) переход на материк, на Гуджератский полуостров и поселение в Санджане. Считая прекращением власти Иездегерда его смерть, Д. Моди и начинает свой расчет с этой даты, причем самое событие он относит к 651 году по Р. Х. — с этого времени парсы и поселяются в Кухистане. Чтобы получить дату выхода из этой области в Ормуз, надо прибавить сто лет — 651+100=751 г. по Р. Х. С этого времени они пятнадцать лет живут в Ормузе — 751_15=766 г. по Р. Х. Этим годом датируется их переселение в Индию. В Диу они пребывают девятнадцать лет — 766+19=785 г по Р. Х., год их поселения в Санджане.
Так просто и точно решаются «на основании народных преданий» хронологические вопросы! А по какому же календарю, — спросите вы, — пел парсийский народ эту свою арию? Ну, конечно, по современному нам парсийскому солнечному календарю!
Ведь это же говорят и другие, открытые европейцами восточные писатели, писавшие через тысячу или более лет после описываемых событий и объевропеившиеся индийские историки, вроде самого Ивана Джемса Моди. Ведь сам Динавери, относимый к IX веку при рассказе об убийстве Иездегера, говорит: «Это случилось в 6 году халифата Османа, т.е. в 30 году Хиджры; тогда-то и было прекращение самостоятельного персидского государства и до сего времени персы ведут от этого события свое летосчисление».
Но какие же доказательства имеем мы, что это говорилось в IX веке? Ведь это тоже слух, основанный на «некоей рукописи нашего времени»!
Мы видим, что относительно появления Парсов в Индии существуют лишь ничем не проверенные слухи. А потому мы и должны оставить этот вопрос подлежащим дальнейшей разработке.
Глава Х
Еще о парсах в Индии и о годе Осла
.
Странное прозвище Стойкого Осла, данное последнему Омайяду Марвану II, так старавшемуся спасти потерянное дело династии, вызвало различные толкования арабских писателей и писавших об этой эпохе европейских ученых, — говорит К. Иностранцев в своей статье «Переселение парсов в Индию и мусульманский мир в половине VIII века». За исключением приведенного Велльхаузеном мнения сирийских хроник, согласно которому Марван был прозван так потому, что любил пионы, называвшиеся «ослиными головами», приводятся два толкования. Одно из них заключается в том, сто слово «осел» должно было означать энергию и упорство, с которыми Марван сопротивлялся своим врагам. Другое состоит в том, что он был прозван так по голу «Осла».
Какое же из этих двух объяснений можно считать приемлемым?
Уже Мжик обратил внимание на то, что «осел» в мусульманских литературах не может считаться ласкательным словом, а употребляется наоборот в бранном значении. Так, рассказывая о выступлении сторонников известного аббасидского эмиссара Абу-Муслима в ХорасанеЮ Динавери говорит: «выступили они верхом на лошадях и ослах, а также пешими; кричали они на ослов и понукали их: ну, ну, ну, Марван! Называя их так в поношение Марвана-ибн-Мухаммеда», а потому К. Иностранцев особое внимание обращает на «год Осла».
Но год смерти Марвана-Стойкого Осла не соотвествует началу столетия ни по юлианскому счету, ни по счету Геджры. Сотый год Гелдры равен 718—719 году юлианского счета, а Марван стал калифом только с 745 года, что не соотвествует началу столетия и по той, и по другой дате.
Но может быть, тут имеется начало нового столетия по какой-нибудь другой эре? И это не выходит.
Отнесение прозвища Марвана к столетию Омайядской династии, — говорит К. Иностранцев, — не соответствует точным историческим данным: в год смерти Марвана прошел со времени основания этой династии 91 год (самое большее 97 лет), если считать с года смерти Османа. Правда, «письмо Гурека», написанное будто бы в 100 году Хиджры указывает именно на этот год, как на время прекращения арабского господства. Но это ошибочно, потому что в 100 году Хиджры Омайядская династия благополучно управляла халифатом, а Марван II был убит лишь через 32 года и к столетию Хиджры еще не управлял халифатом. В первом случае мы не имеем полных ста лет, во втором — прозвище Марвана остается необъясненным, а оно ставится арабскими авторами в связь с истечением столетия. Этим и должны, — как соглашается и К, Иностранцев, — окончиться раз навсегда попытки отождествления года «Осла» с годом Марвана-Осла. Необходимо искать другого объяснения, как и делает автор. Прежде всего он доказывает, что ожидание конца мира, связанные с сотым годом Хиджры, подтверждаются арабскими известиями.
Так, по Динавери, в 101 году Хиджры (719—720 гг. нашей эры) в сирийское местечко Хумайму, местопребывание имама аббасида Мухаммеда-ибн-али явились представители шиитов с просьбой принять их клятву верности, говоря:
«Наступили такое время и такой момент, который мы находим в пророческих преданиях, передаваемых вашими учеными». А имам ответствовал им:
«Это момент наших ожиданий и надежд, ибо прошло сто лет летосчисления, а всегда по истечении ста лет веры бог обнаруживает истину праведных и уничтожает зло дурных». Ссылаясь далее на 261 стих II суры Корана, имам послал их вести скрытую пропаганду конца мира.
Но в данном случае Мухаммед-ибн-Али повторил здесь только то, что сказал ему за четыре года перед этим Абдуллах-ибн-Мухаммед, внук халифа Али, передавая свои права и завещая ему начать проповедь конца мира в «год Осла». Мухаммед-ибн-Али спрашивал его — что такое «год Осла», а он отвечал:
«По истечение этого века обязательно исполнится пророчество. Как только окончится век, необходимо послать эмиссаров для проповеди конца мира. Историческая достоверность рассказа, разумеется, сомнительна, но интересно, что и в нем, как и в рассказе Динавери, ясно выражаются определенные ожидания, связанные с наступлением нового столетия агарянской эры. Стих Корана об Эздре и его воскресшем осле привлечен несомненно, для доказательства достоверности предания. Вот этот стих:
<?????>
Основанием как самого пророчества, так и цитаты Корана, служили, по-видимому, предания, которые в письменной форме могут быть возведены, как уж догадывался Велльхаузен, к так называемым «книгам предвещаний» (кутуб ал-йалахим), пророческим сочинениям полемико-политического содержания, которые мы отождествляем с библейскими пророчествами: Исаией (442 г. нашей эры по нашей хронологии), Иеремией (451 г.), Иезекиилом (453 г.), Даниилом (568 г.), Малыми пророками (V—VI век нашей эры), в том числе и Валаамом и его Ослицей, вошедшим в библейскую книгу «Числа» (710 г. нашей эры) и самим Эздрой. Здесь мои хронологические выводы замечательным образом сходятся с агарянскими сказаниями.
Же с первого века Хиджры (т.е. с VII века нашей эры) появляются апокрифические пророческие книги относительно грядущих судеб ислама и мусульманского государства, имеющие также отношение к далекому прошлому Персии. Позже число подобных книг еще увеличивается. По мусульманскому преданию, восходящему к подобного рода книгам, воскрешаемый осел Ездры связывается при объяснении 261 стиха II суры Корана с пленением иудеев вавилонским повелителем Навуходоносором и освобождением их персидским шахом, причем исчезновение пророка продолжается сто лет.
Здесь восточное предание опять подтверждает мои выводы, основанные на астрономических данных, что Ездра и пленение Вавилонское было не за 500 лет до начала нашей эры, а почти через столько же лет после нее, так как сассаниды, владевшие Персией, возникли одновременно с Ромейскими царями. Они считаются с 226 года нашей эры, куда относим Александра Севера, и сошли со сцены вместе с потерей Гераклием этих же стран при Ездегерде III (632—651), соответствующем Ромейскому царю Гераклию.
Ведь сами наши первоисточники говорят, что агаряне отняли у Ездегерда III Персию в 636 году, а у Гераклия они же отняли Сирию, Месопотамию и Египет в 632—641 годах. И об этих же сассанидах говорится, что они возродили древнюю религию Зороастра, т.е. на самом деле установили ее, что сближает —с одной стороны — Зороастра с библейским Зоробабелем, а с другой — переносит обоих ко времени багдадского калифата. В связи с этими идеями, — говорит К. Иностранцев (стр. 15), — находится отождествление Али с «земным зверем», известным в мусульманской эсхатологии (т.е. апокалиптике) и подробно описываемым: «зверь этот, — говорится там, — косматый, в перьях, пестрый, с четырьмя ногами, с головой быка, с ушами слона, с рогами оленя, с шеей страуса, с грудью льва, с ногами верблюда, с Моисеевым жезлом и Соломоновой печатью». А в выражении «едущий на осле» усматривалось указание на мессианическое значение Мухаммеда.
А в иранской мифологии мы находим фантастическое животное, именуемое ослом. В Авесте он встречается лишь один раз: «осел, стоящий посреди моря Борукаша». В Минохиреде (LXII, 26—7) он именуется «трехногим», пребывающим в море Варкаш и очищающим падающую на него дождевую воду. Подробное же описание этого создания мы находим в Бундахише (XIX, 1—13). Он также именуется «трехногим», стоящим среди безбрежного моря; у него шесть глаз, девять ртов, два уха, один рог; два его глаза расположены там, где и следует быть глазам, два других на макушке головы, два третьих на горбу; острым взглядом этих глаз он побеждает и разрушает; у него три рта на голове, три на горбу, три — на боках; каждый рот величиной с дом; сам он величиной с гору Альванд (в пазендских рукописях Хунаванд); ноги его громадных размеров; двумя ушами он может обхватить Мазандеран; своим рогом он побеждает и уничтожает вредные деяния дурных существ; когда он погрузит свою шею по уши в море, вся вода придет в волнение, а гора Ганавад сотрясется в основании; его пребывание очищает воду; с его помощью собирает воду звезда Тишар (Сириус), которая, как враг демона сухости, тучей собирает воду и крупными каплями посылает ее на землю.
Этот сложный мифологический образ представляет до нашего времени затруднения для исследователей, хотя на самом деле это простое подражание апокалиптическому зверю, которого Иоанн видел в тучах.
И не даром Дармстеттер еще ранее меня видел в нем метеорологический миф — олицетворение туч и бури. Объяснение это находит подтверждение в арабских источниках.
В виду того, что иранская мифология относит пребывание этого мифического существа к морю Воурукаша, которое обыкновенно отождествляется с Каспийским морем (а на деле это Средиземное море близ острова Патмоса), мы должны обратить внимание на известия арабских писателей об этом море, называемом ими, как известно, Хазарским, Джурджанским, Табаристанским. Так мы находим у Ибн-ал-Факиха следующий рассказ, который цитируется им якобы из персидских источников:
«Когда Сасанидский шах Ануширван, — говорит К. Иностранцев, — овладел Каспийскими воротами (Дербент) и провел заграждавшую их стену и мол в море, он восхвалил бога, предрекшего ему проведение стены и покорение врага, и помолившись о возвращении на родину, лег отдыхать. Тогда поднялся из моря водяной смерч, закрывший весь горизонт, а с ним туча, скрывшая свет. Он направился к стене, поднялся над молом и сказал шаху, что он, давнишний обитатель этого моря, видел как семь раз сооружалась эта стена и как она семь раз разрушалась, но все обитатели этого моря знают, что властитель, подобный Ануширвану, проведет эту стену навсегда. Затем смерч скрылся в море».
Но точно ли это сказание подтверждает, что миф об апокалиптическом звере зародился на берегах Каспийского моря? К. Иностранцев думает — да, я думаю — нет. К. Иностранцев говорит (стр.17): «Книга Бундахиш (относимая им же самим уже к Х веку нашей эры) упоминает и некоторые другие местности, позволяющие отождествлять местопребывание этого существа с Каспийским морем. Так ее гора Альванд не должна, — по К. Иностранцеву, — отождествляться в современной горой Эль-Венд, близ Хамадана (как то думал Уэст), а должна отождествляться с персидским словом бенд — «затава», упомянутым у Ибн-ал-Факиха; это толкование подтверждается по автору и пазендскими переводами Бундахиша, где Хунаванд значит Гунская застава, и этим же именем издавна обозначалась местность, называвшаяся персами Дербенд, а гора Гунавид — это Хоросанские горы, с которыми связывается почитание священного огня и по форме это слово есть арабское множественное от перс. Гумбед — «купол». А описанный смерч появляется по Ибн-ал-Факиху вместе с тучей, сопровождающей звезду Сириус и по арабской версии отождествляется с одним из обитателей моря. Уничтожая по парсийскому преданию вредные деяния дурных существ, он подчинен вместе с тем знаменитому шаху Сассанидской династии, покровительствовавшей зороастризму. Казвини отождествляет это явление с морским драконом, который (как объясняет сам Казвини), по мнению одних — морской ураган, несущий тучи и тьму и рождающийся на дне моря, а по мнению других — животное, живущее на морском дне и имеющее вид большого черного змия, «как рассказывают со слов Ибн-Аббаса, т.е. дяди самого пророка Магомета, к которому возводится, между прочим, и предание об Эздре и его осле». Все это, конечно, очень интересно, но какое же отношение имеет рассказанное к «году осла», как начальному году некоего столетия исламитского счета? До сих пор мы не видим ничего подобного, а лишь чувствуем нечто совсем постороннее.
Составление Бундахиша, в котором все это рассказывается, относится, по мнению всех арабистов, к Х веку нашей эры, а между тем этот зверь известен и в Авесте, да и новейшие парсийские предания, описывая рождение Александра Великого от Аримана, явившегося в виде вихря, приводят к тому же. Как же отделить их более чем полутора тысячами лет друг от друга? Ведь выходит, как будто Зенд-Авеста не древнее Бундахиша (т.е. Х века нашей эры). А возвратившись к предмету, мы видим и в нем еще осложнение. К. Иностранцев указывает, что и в самом выражении «год осла» <…> осел и <…> покрывало раздваиваются в арабском языке лишь более мягким или более твердым произношением начального <…>, так что тут возможна игра слов.
Тут рушится, как мне кажется, последняя подпора для отождествления имени «год осла» со всеми апокалиптическими зверями, хотя его ожидания и должны быть связаны с апокалиптическими видениями Иоанна на Патмосе.
Выходит даже совершенно наоборот. «Год осла» (Гимара) — это лишь созвучное искажение первичного названия «год покрытия» (Гымара). Но что же такое «год покрытия»? Тут мне кажется не может быть никакого сомнения… В то время существовали два счета лет: по солнечному году — юлианский счет и по лунному год — агарянский счет. При обоих счетах начала столетий расходились, но мог быть в исторический период времени и такой счет, когда начальный год лунного столетия покрывал первый год юлианского столетия, и этот год одинаково мог называться и просто годом покрытия, и фигурально годом осла, так как лунный год садился на солнечный, как всадник на осла, тем более, что христиане, считавшие по юлиански и носили у агарян имя ослов. Эту кличку отметил еще Дози, да и самая поговорка исламитов «более неверующий, чем осел», сближает и тех и других, я не говорю уже об оставшихся от древности изображениях «и сын распятого на кресте» (Христос, кн. Рис. ), вероятно, принадлежащих руке агарянских художников.
Но когда я с этой точки зрения вычислил 14 случаев налегания агарянских вековых годов на христианские, то получил лишь один случай и притом случай замечательный — налегания 700 года Хиджры на 1300 год христианского летосчисления и 701 год Хиджры на 1301 год христианской эры. (табл. I и табл. II). Считая, что «бегство Магомета», относимое к началу первого года Хиджры, произошло 16 июля 622 года юлианского счета, я пришел к заключению, что нулевые года (0, 100, 200 и т.д.) должны считаться конечными годами предшествовавших им веков; первые (1, 101, 201 и т.д.) — начальными годами следующих столетий, и читатель сам может видеть замечательные результаты. Совпадение последних вековых годов было только в конце VII века, в 700 году Хиджры, налегшем на 1300 год христиан в сентябре (т.е. месяце, с которого Ромейско-Византийская церковь и считала начало своего года и окончился он в сентябре же 1301 юлианского года, служившего окончанием и 1300 ромейского года, но в этом последнем году обоих столетий еще не было чего-нибудь особенно замечательного, кроме солнечного затмения, да довольно вещего расположения планет, но в первом году нового века, в самом его начале — месяце Мохарреми агарянского счета и в сентябре византийского появился на небе огромный огненный меч — знаменитая в исторических летописях комета Галлея.
Вот как описывают ее в летописи (Ше-Ке, ма-тан-лин), открытые в Китае в XVII веке католическими миссионерами, при переводе их летосчисления и небесной топографии на наши европейские.
«Около 16 сентября 1301 года (т.е. перед самым началом 701 года Хиджры) при Солнце в созвездии Девы явилась комета в ногах Близнецов. Она смела северный Венец, причем длина ее доходила до 10 локтей и прошла в область Змея и Змеедержца. Ее видели 46 дней».
Расположение планет в это время тоже было зловещее: Сатурн перешел во Льва, Юпитер в Тельца, Марс в сентябре и октябре, т.е. во все время пребывания кометы на небе, шел по Скорпиону, куда спешило и солнце из Девы, вместе с Венерой и Меркурием.
Все эти, соединившиеся вместе обстоятельства, неизбежно должны были вызвать большую тревогу как в христианском, так и в исламитском мире и ряд зловещих пророчеств и беспокойных ожиданий конца мира. Такое предположение сразу объясняет и сказание о «годе покрытий» и о переходе этого имени в созвучный с ним на языке Корана «год осла». Но остановившись на этом выводе, мы опять приходим к тому же выводу, как приходили и ранее разными путями: почти все восточные предания и книги, которым придается очень древнее происхождение, возникли не ранее XIV века нашей эры и большею частью под европейским влиянием.
А кроме того, мы получаем и другие интересные указания.
Неисполнение всеобщих ожиданий и предсказаний всегда приводило к разочарованию людей в своих старых верованиях и переход их к какой-нибудь другой вариации той же самой религии. Так должно было произойти и в этом случае. И вот мы видим, что через восемь лет, когда страхи окончательно улеглись и налегания агарянских годов на христианские прекратились, новый монгольский иль-хан Персии Ульчжейту (1304—1316 г.) открыто перешел к шиитству, получив от правоверных прозвище «Слуга Осла (Хербенде)». Отсюда можно заключить, что и шиитство в Персии возникло только с «года Осла», как протест против неоправдавшего себя в 1301 году суннитства, т.е. правоверного магометанства, водворенного по нашим выводам только Магометом Газни (ум. 1030 г.).
Мы видим, что ситуация получается почти та же самая, только вместо Мервана Стойкого Осла, — не подходящего хронологически к 700 году нашей эры, у нас получается «Слуга Осла» Ульчжейт.
Таблица I
Налегания начальных годов каждого столетия Хиджры на юлианские годы (вычислено с точностью до 1 суток, так как в разных счетах они начинались то с полуночи, то с полудня, а у астрономов, чтобы не перебивать ночь, то с вечера, то с утра.
Эта вычисленная мною таблица наглядно показывает, что со времени начала агарянской эры начальные годы ее столетий только один раз налегли на начальные годы христианских веков. Это был 701 год Хиджры, целиком налегший на 1301 год византийского счета с 1 сентября. Он начался лишь на неделю позднее (7 сентября) и окончился на 3 дня ранее (28 августа). То обстоятельство, что он сел на христианский год, как всадник на осла, да еще с бичом-кометой, вероятно, и дало импульс к мусульманскому преданию о «годе Осла» и к названию таким именем вообще начальных годов каждого века.
Таблица II
Налегание нулевых годов Хиджры на нулевые годы юлианского счета
Глава XI
Общее происхождение всех теософий старого света.
.
Когда освободишься от рабства разноязычным именам, прикрывающих различием звуков одинаковые по своей сущности понятия и представления, то быстро убеждаешься, что первичные мифологии разных народов не более различаются друг от друга, чем разноместные березовые рощи с их подрастительностью. И подобно тому, как они, охватившие теперь всю северную часть умеренного пояса земного шара, не возникли во всех его местах самостоятельно, а последовательно распространились из области первоначального зарождения березы и только осложнились своею под растительностью, распространившеюся тоже из разных нередко чрезвычайно отдаленных стран, так и в религиозных верованиях лингвистические корни имен мифологических существ или общность представлений под разными звуками имен, дают нам часто полную возможность определить страну, в которой первоначально возникло данное фантастическое или мистическое представление.
Вот, например, хотя бы слово нимфа, вошедшее в поэзию почти всех европейских языков. Только на греческом языке она имеет реальный смысл и значит просто «невеста». Совершенно ясно, что представление о нимфах распространилось из области греческого языка, где им обозначалось существо вроде русалки, заманивающей своими улыбками одиноких путников. Вот слово сильфида, тоже вошедшее во все европейские литературные языки и обозначающее прекрасное воздушное существо, и несомненно, что оно пришло к нам из Италии. Особенно заметно это в христианских представлениях, где самое слово «Христос» пришло к нам никак не из Палестины, где оно не имеет никакого смысла, а из греческой части Великой Ромеи — Византии, где оно просто значит: помазанный священным маслом в знак мистического получения прав учительства, нечто вроде магистра — в эпоху возрождения в западных университетах, еще мало отличавшегося от мага в народных представлениях.
Я мог бы здесь наполнить несколько страниц такими лингвистическими сопоставлениями, и сделать соответствующие выводы о месте первоначального возникновения почти любого мифологического или религиозного представления, но это в большинстве случаев так просто, что знающий несколько основных языков и сам легко может сообразить, и потому закончу эти соображения только одним последним выводом, к которому я и подготавливал читателя. Вот, я только что сказал, что представление о Христе возникло не в Палестине, а в Греции, потому что слово Христос имеет самостоятельный смысл только на греческом языке, но вот аналог его в Монголии, Тибете и Индии-Будда или вернее Будда, имя которого несомненно происходит от славянского слова будить, а книга, в которой впервые появляется этот воскресавший по их представлениям уже несколько раз бого-человек, называются Ведами, опять от славянского слова ведать, чужого для тех стран, в которых распространился буддизм. И если мы посмотрим в довершение на санскритский язык, которым написаны священные книги, в которых начинаются первые ростки буддизма, развившегося уже в последствии, то увидим, что он весь переполнен словами явно славянского происхождения и так же чужд местным языка всего восточного азиатского континента, в том числе и Индии, как был когда то чужд латинский язык христианско-католического богослужения для немецкого, датского, скандинавского и великобританского населения, но существовавший вплоть до начавшейся там реформации как единственный и обязательный язык религиозных и даже — хотя и не обязательно — научных книг.
Аналогия санскрита в Индии и в соседних с нею странах «ведской» умственной культуры с латинской в средней и северной Европе в средние века и в эпоху возрождения так велика, что для свободомыслящего филолога не остается другого выхода как сказать: все внушенные нам представления о самостоятельном возникновении брамаизма и буддизма в Индии и Тибете (и при том еще в глубокой древности) находятся в непримиримом противоречии с существующими до сих пор и доступными для непосредственной проверки филологическими фактами. Буддизм и брамаизм такие же наносные в своих местах религии какими был и католицизм в западной Европе, и занесены они туда из одного и того же центра своего возникновения из Великой Ромеи, которая заключая в себе Египет, Сирию, Балканский полуостров и Италию, дало начало четырем стадиям культуры: раввинской, с обязательным европейско-библейским языком, представляющим искажение критско-арабского, славянской с искажениями его церковно-славянским, греческой с искажением его в церковно-греческом, а затем эволюционно в классической эпохи возрождения; латинской (с искажениями сначала вцерковно-латинский и последующей эволюцией в классический латинский той же эпохи возрождения).
С латинской и греческой гегемонии я уже говорил в первых томах, а здесь скажу лишь о последних.
Теология коптско-арабской библейской гегемонии двинулась на Восток в мало сопротивляющиеся страны, пошла до Индии и Монголии, и перешла в существующее теперь магометанство накануне крестовых походов.
Теология славянской христианской гегемонии, перекинулась через плохо поддававшиеся ей ближайшие страны Азии, где уже окрепла библейская интеллектуальная культура, как при Колумбе испанская литература перекинулась через Атлантический океан, и осела в лесах языческой еще тогда Индии, а оттуда значительно изменившись по пути перешла в Индо-Китай, Китай, Тибет и Монголию. И все это было уже после начала средних веков, так как брамтская троица три-мурти (русское три морды) носит все признаки христианской и сам многовоскресавший индусский бого-человек Кришна есть ничто иное, как усовершенствованный греческий Христос. Здесь мы имеем уже и философское определение бога по Евангелию Иоанна: в начале было Слово и Слово было у бога и Слово было — бог и без него не было ничего что было (гл.1), так как имя бога отца индусов Брама и значит в переводе «Слово». Такое учение известное в философии под именем Логоса — откуда теперь наука Логика, (учение о слове), зоология (животнословие), геология (земле-словие), филология (любословие) и т.д. — развилось только в средние века, а потому и появление его в индусской троице Три-Мурти могло произойти никак не за две тысячи лет до возникновения ученых о логосе, а с ним и всяческих логик, а только вслед за этим временем. А буддизм, как согласны все ученые, возник уже из брамаизма, как протестантство из католицизма, а потому явился уже позднее.
Само учение восточно-азиатских браминов и буддистов о переселении душ не так уж отличается от учения европейских теологов, как может показаться с первого взгляда. Ведь и по христианскому учению отцу и матери принадлежит только тело ребенка, а на душу его оно смотрит не так, как современные ученые — естествоиспытатели. В глазах этих вольнодумцев душа человека и животных есть только комплекс различных свойств их тела, причем сознание своего состояния принадлежит только их мозгу. Руководясь законом вечно и непрерывно совершающегося эквивалентного превращения физических сил друг в друга, света в теплоту, теплоты в электричество, электричества в химическое сродство, химическое сродство в притяжение, а также и обратно во всевозможных комбинациях, они рассматривают и деятельность человеческого ума и воли, как постоянно возникающую из света теплоту, электричества химического сродства окружающей природы и отработав обратно превращаются в них в эквивалентном количестве, никогда не уменьшающейся в общем своем количестве. Человеческий мозг и тело служат только как бы временными фокусами, в который сосредоточивается эта игра всех физических сил, причем индивидуальность характера данного человека или животного и особенности его психической деятельности, т.е. всего его поведения в отношении к себе и ко всем окружающим обусловлены комплексом всех его прежних впечатлений от окружающего мира. Те из них, которые приобретены им после рождения, называются приобретенными условными рефлексами, они могут легко подавляться или заменяться новыми путем специального упражнения, другие переданные по наследству как, например, пенье петуха, любопытство человека, половой инстинкт, всех высших животных и т.д. неуничтожимы по его воле и при насильственных препятствиях приводят к уродливым последствиям или к гибели самого тела. Ощущение своего сознательного индивидуального существования имеет у нас своей основой только память о прошлых переживаниях, доставляемую ему (по моим представлениям) в мозжечок, невидимыми отпечатками в сером веществе его большого мозга. Этот же процесс дает ему представление и о времени. Без памяти нет времени, а без времени нет и представления о каком либо существовании, т.е. происходит субъективное как бы погружение в нирвану буддистских учителей.
Но разница с буддистскими учеными-философами (так как общая масса представляют свою нирвану просто вроде христианского рая на высшем небе) у современных естествоиспытателей в том, что погружение индивидуума после смерти в бессознательное состояние только субъективно для него, а на самом деле силы, которые обуславливали его индивидуальное представление о себе, лишь переходят в те же свет, теплоту, электричество, магнетизм и электрическое сродство, которые его и создали и новые комбинации, которые опять возродятся, сосредоточившись как в фокусе вогнутого зеркала в новом индивидууме того или другого видоизменения органической жизни и так без конца по тем же самым эволюционным законам, пока данная планета не окончит свое существование, а в глубине мирового пространства не возникает новая, развитие которой пойдет по тем же вечным законам эволюции небесных светил.
В отличии от этого реалистического представления о теле и душе, как лишь о взаимоотношениях двух процессов, совершающихся во времени и пространстве на подобие волн в безбрежном океане, буддийская психология, как и христианская, резко разделяют душу и тело живых существ и приписывают им независимое существование, в чем и заключается основная ошибка:
Представление о независимой душе с оттенком христианского мировоззрения прекрасно выражено в стихотворении Лермонтова «Ангел».
.
По небу полуночи ангел летел
И тихую песню он пел.
.
И месяц и звезды и тучи толпой
Внимали той песне святой.
.
Он пел о блаженстве без грешных духов
Под кущами райских садов,
.
О боге великом он пел, и хвала
Его непритворна была.
.
Но новую душу в объятиях нес
Для мира печали и слез.
.
И звук его песни в душу молодой
Остался без слов, но живой.
.
И долго на свете томилась она
Желанием тайным полна.
.
И звуков небес заменить не могли
Ей скучные песни земли.
.
С такой точки зрения только тело человеческого зародыша принадлежит его матери и отцу, а душа приносится в момент его зачатия из вне от бога, и руководит после рождения своим телом как рулевой пароходом. И это же дуалистическое представление мы видим у буддистов, но только понятие о странствованиях души после оставления его тела, которое немедленно попадает во власть нечистых духов и начинает гнить, если его сразу не превратят в газы путем сожжения на костре, — уже значительно усложнились, чем и доказывает снова, что восточно-азиатские религии были лишь дальнейшим развитием занесенного туда из Великой Ромеи христианства.
Как и христиане, они считают все на свете сотворенным богом-отцом, считая его как и христиане в своей позднейшей теологии духом всеведающим, всевсеблагим, неизменяемым, всемогущим, вездесущим, безначальным, вседовольным и всеблаженным.
С этой точки зрения следовало бы ему творить и посылать на землю для человеческих зародышей все души вполне совершенными и безгрешными, но потому ли, что материал для их производства на небе был плох или по другой какой причине этого не вышло. Души оказываются часто своевольными, капризными и даже часто не признающими своего творца за творца. Богу не оставалось ни чего, как их наказывать разными пытками в аду, что и допустили христианские учителя, но это так противоречило понятию о доброте творящего их бога-отца, который всегда мог бы сделать их хорошими, что невольно отталкивало идею о жестоких наказаниях. При том же постоянное творение новой души для каждого нового человеческого или животного зародыша явно приводило к такому выводу; при огромном количестве земного населения, причем каждую секунду зачинается может быть по тысяче всевозможных зародышей, богу ни для чего другого не оставалось бы времени, да и число душ уходящих из почивших тел в ад или рай возрастало бы до бесконечности. И вот буддизм исправил этот логический недочет, признав, что души не творятся все новые и новые, а сами ждут образования подходящих зародышей, чтобы немедленно вселиться в них по тому принципу: ведшие себя в данном биологическом виде плохо воплощаются в зародыши низких родов и видов, а ведшие себя хорошо — в зародыши высших, с которыми и связывают свою судьбу. Таким образом своевольные души могут своем упорстве дойти до самых низших и противных, и наконец попасть в ад под землю, а послушные законам своего творца до его собственного дворца в раю на небесах, где уже и остаться на всегда. Это и есть царство успокоения.
Мы видим здесь и ад и рай на подобие христианских, но детали уже более развиты, что опять приводит к выводу о более позднем возникновении религий восточной и южной Азии сравнительно с европейским христианством. А заимствования из него отдельных деталей, настолько подавляющи, что исследователям нашего времени ничего не оставалось делать, как признать, что христианство деградировало из восточных религий или они развились из него. Но к сожалению до сих пор они держались первого решения, от чего и не могли перейти на эволюционную точку зрения.
[1] то есть б=п, в=ф, ж=ш и т.д.
.
[2] то есть б=бь, п=пь, и т.д.
.
[3] то есть б=п, в=ф, г=к,<.>=х, чж=ч, ж=ш, цз=ц, з=с, <.>=й, <.>т=д, <.>т=т, п, р, <.>л
.
[4] Еврейское АРИЕ — Лев.
.
[5] Христос, кн. VI, ч. III, гл. IX.
.
[6] См. у меня т. V, стр. 568.
.
[7] От славянского зоркий, откуда взор, озираться и т.д., и от международного астра — звезда. Виндишман переводит золотая звезда, первично золот-астра, но это не дает ясного смысла.
.
[8] Созвучно с еврейским АУР — свет и МЗД — в словаре нет.
.
[9] Созвучно с АРИЕ — лев и МН — дар.
.
[10] Это был французский авантюрист, поступивший солдатом-волонтером во французскую колониальную армию, отправляемую в Индию.
.
[11] Зендским языком называется язык богослужебных книг, а пеглевийским — обычный язык индустанских гебров, все равно как у нас церковно-славянский, употребляющийся в церкви, и русский, на котором говорят дома.
.
[12] Он же Арта-Ксеркс от греческого Орто-Кесарикос, т.е. Прямоцарственный.
.
[13] К. Коссович. Четыре статьи из Зендавесты с присовокуплением транскрипции русского и латинского перводов, объяснений, критических примечаний, санскритского перевода и сравнительного глоссария, СПБ, 1861, стр. XXV.
.
[14] Т.е. книга, «данная против демонов».
.
[15] От библейского АУР — свет и Мозад, а не от порчи санскритского Асура-Медас, т.е Живой-Мудрый, как тенденциозно переводили.
.
[16] Арие-Амон — истинный лев.
.
[17] Савошяд, иначе Савошянто от корня Сава — спасенье.
.
[18] По-гречески Сома значит тело, плоть и при том исключительно человеческое.
.
[19] К.Коссович четыре статьи из зенвесты. Стр. ХХХII.
.
[20] По транскрипции Коссовича смысл мне не известен, как и Виванао и Йимы.
.
[21] Траетаоно по транскрипции Коссовича.
.
[22] Урвакшайо и Кересаспасча по транскрипции Коссовича.
.
6 т.е. достославен тот, кому подвластна природа и ее движения и святость его в такой же степени наполняет пространство и время. От него исходят благие помыслы для деяний в этом мире. Творцу света принадлежит власть. Он податель пищи неимущему. Славьте его благие воды, славьте воды благого создания. Будьте верны закону, чтущему творца.
.
7 Урва — город, а Кшайя — царствующий
.
[23] Иллюстрированная история религий, II, 161.
.
[24] Шантепи-де-ля-Соссей, II, 167.
.
[25] Яшт 5, а также Виндишманн: Персидская Анагита, 1956.
.
[26] К. Иностранцев. Переселение парсов в Индию и мусульманский мир в половине VIII века, 1915.
.
[27] Моди доказывает ошибочность датировки.
.
[28] Например, в IX веке у Ибн-ал-Факиха, о.с. 315, якобы со слов Абу-Мухаммеда-ибн-Муслма-ибн-Кутайбы о нем говорится: «Хорасанцы победили Омайяда, самого старшего по возрасту, самого мудрого, самого стойкого, самого знаменитого в организации войска, самого умного в управлении государством».
.
[29] Интересно опять-таки отметить соотношение с сассанидской традицией — псевдо-Балхи (текст 165, пер. 150) рассказывает, что в сокровищнице полководца Иездегерда Хурмузана арабы нашли арабскую книгу с предсказаниями относительно всего, что свершится до страшного суда.
.
[30] Называемым Ануширван, что связывает этот рассказ с сассанидской традицией.
.
[31] Зороастр значит Зрящий Звезды, а Зоробабель — Зрящий Врата Господни. Здесь Зоро — есть отголосок славянского слова зоркий, а не арабского <…> — чуждый, как думают закрывающие глаза на многочисленные славянизмы в Библии.
.
[32] Псевдо-Балхи, о.с. II, текст 198—203, пер. 173 — 6.
.
[33] Бундахиш, VII, 11.
.
[34] См. Бундахиш, XII, 34.
.
[35] См. Например, Дамири, о.с., текст 212, пер. 552.
.
[36] Сатурн ходил весь год взад и вперед около Ослов, созвездия Рака и Яслей Христа, что напоминает год Осла; Марс тоже проходил в сентябре мимо ослов в этом году, а благодетельный Юпитер в 1300 все время ходил по Овну — символу закланного Агнца, что должно было вызвать ожидания и у христиан. А 15 августа 1300 года, за месяц до начала 700 года Гиджры, было солнечное затмение в самой середине созвездия Льва со срединой в 10 часов 43 минуты от Гринвичской полуночи и около полудня к Египту. Полоса полного затмения шла из Атлантического океана, через Марокко, Сахару и верхний Египет к югу от Баб-эль-Мандебского пролива в Индийский океан. В частном виде оно было хорошо наблюдаемо в Испании, всей Северной Африке и Аравии.
.
[37] По санскритски
Глава I
Славяне и Христос
.
Чем более вдумываться в распространение христианства по старому свету в средние века с филологической точки зрения, тем более убеждаемся в громадной роли ромейско-византийских славян в этом деле. Европейским историкам, в детстве получившим почти гипнотическое по своей силе внушение, что христианство распространилось с берегов Мертвого моря в Палестине («стране кочевников», по библейски) через греков и римлян, еще простительно было бы недосмотреть этот факт, благодаря их недостаточному знанию или неполному знанию славянских языков. Но как до сих пор недоглядели этого наши славянофилы?
Мне скажут: лингвистические сопоставлениями можно доказать, что угодно… Но ведь это только до тех пор, пока вы сопоставляете слова бессмысленно, вроде, например, немецкого слова Got — бог с русским словом «год». Или еврейского названия того же бога с русским словом «ель».
А если вы, наоборот, сопоставляете их не только по звукам, но и со смыслом — созвучно и сосмысленно — и притом не одиночно, а целыми сродными группами, то этот метод по математической теории вероятностей должен считаться одним из самых надежных и прочных способов историко-археологических изысканий.
По отношению к затронутому мною вопросу об огромной роли славян в деле распространения средневековой теологии, филологический метод дает поразительные результаты, представляющие культурную роль Великой Ромеи в совершенно новом свете, но вполне согласные с тем, что и теперь мы видим на Балканском полуострове и особенно в его столице Царь-Граде.
И в XIX веке нашей эры там живут в тесной смеси и турки с их Кораном — этой легкой вариацией библейского пятикнижия и библейских псалмов, как по языку, так и по смыслу, и славяне с их славянской библией и Евангелием, и единоверческие с ними греки и латины — итальянцы, с их римско-католической культурой, а если вы возьмете не один Царь-Град, а всю наиболее культурную европейскую часть прежней Великой Ромеи — Балканский полуостров, то увидите, что даже и в XIX веке славянское население было в ней преобладающим, а ранее славяне и еще более преобладали, как показывают славянские названия мест, где уже почти вытеснено славянское население. Таковы, например, название Венеция, т.е. Венчанная, полуостров Морея, т.е. Морская Земля, не говоря уже о многих местечках в современной Греции, сохранивших прежние славянские имена, указанные Фальмеранером. Да и самое слово грек — есть славянское горяк или горец, так как оно неизвестно на греческом языке, потому что сами греки называют себя всегда ромеями, т.е. римлянами или эллинами, т.е. народом божиим, от еврейского корня ЭЛ — бог. Кроме того, и выступили на историческую сцену лишь в V веке нашей эры, как религиозные бунтовщики против семитического арианства под влиянием Апокалипсиса, может быть, первой книги, написанной по-гречески и гениальным греком-астрологом Иоанном, получившим за нее название Златоустого. Лишь на несколько столетий позднее появились на греческом языке и Евангелия, упрочившие грекам религиозную гегемонию на востоке Европы и в Азии, хотя авторами их могли быть и славяне, для которых греческий язык, как богослужебный со времени Иоанна Златоустого, был тем же, чем латинский для Западной Европы. И те. И другие учили первоначально на своем, узком и тесном, богослужебном языке, а потом разработали его в соответствующий классический, уже много более просторный и сложный, и по словарю и по грамматическим формам. Но точно ли славяне на Балканском полуострове, составлявшие большую часть населения, настолько раболепствовали перед своим богослужебным языком, чтобы не пытаться создать сейчас же и свою национальную литературу? Сами наши исторические первоисточники показывают обратное. Балканские славяне пошли даже далее западных родов, так как уже в средине IX века двое славянских ученых Кирилл (ум. 885 г.) и Мефодий (ум. 869 г.) перевели, несмотря на сопротивление Великих Римских понтифексов и самих Евангелие и Библию на славянский язык, и в таком виде стали распространять христианскую литературу и далее. А если вы припомните мой вывод в I томе «Христа», что важнейшее по своей поэтической силе и таланту Евангелие Иоанна, почти наверное написанной Иоанном Дамаскиным (ум. В 777 г.) не в Дамаске, а в Дар-Мешке, т.е. городе Наследственной Власти, как Дамаск везде называется в библейской книге Паралипоменон, и что Евангелие Луки вместе с Деяниями апостолов писано Лукою Элладским (850—946) уже после Кирилла и Мефодия, то вы придете к заключению, что славянские тексты этих книг были одновременно с греческими и что славянская богослужебная литература вовсе не дочь греческой, а сестра и греческой и латинской, и может считаться дочерью только раввинско-мессианской литературы, как она отразилась в Апокалипсисе и библейских пророчествах и даже, кажется, что в распространении христианства на Азиатском континенте она играла не меньшую роль, чем и раввинское мессианство.
Исследуем же этот предмет филологически, руководясь нашим методом созвучия-сосмыслия целых групп слов.
Я не буду повторять того, что уже детально развивал в III томе этого исследования, о том, что огромное количество основных слов в богослужебном языке индусов чисто славянские. Весь этот язык, такой же чуждый местному населению Индии, как и латинский был для жителей Европы, имеет по своему лексикону характер смеси славянских и еврейских слов, лишь с незначительной примесью местных, и в таком виде мог быть перенесен туда только балканскими славянскими проповедниками одновременно с Кириллом и Мефодием.
Не возвращаясь уже к сказанному ранее о нем, я приведу только несколько чрезвычайно показательных случаев.
Вот Буда (или Будда) буддистов, имя его значит будитель и пробужденный, от славянского корня будить, и созвучно и сосмысленно.
Вот бог-спаситель индусов по имени Кришна. И без меня уже указывали, что это двойник Христа. Но двойниками от рождения до смерти были только Сиамские близнецы, да и те, проехавшись по Европе и заработав своим визитом много денег, попросили, говорят, наконец их разрезать.
Кришна явно сам Христос, уже с международным своим именем пришедший из Европы в Индию не иначе, как через Босфор и Царь-Град.
Вот индусская троица Три-Мурти… И созвучно и сосмысленно это славянское выражение Три-Морды, причем слово морда первоначально не имела, конечно, современного русского насмешливого смысла и Три-Мурти значило три лица святой христианской троицы.
Посмотрим теперь на каждое из трех лиц: Брама, Вишну и Шиву.
Бог Вишну созвучно со славянским бог Вышний или превосходной степени Всевышний бог. Здесь тоже и созвучное и сосмысленное тождество. Он, спустившись с неба, обошел весь мир тремя шагами, совсем как Юлий Двух Концов Земли (Джуль Карнайн в Коране), отождествляющийся у нас и с Александром Македонским и с императором Юлианом, совершившим поход и в Галлию, и в Индию, а сам Юлиан и был Великим Царем (Василием Великим по-гречески), основателем христианского богослужения, давшим начало мифу о Христе. Ведь христианская литература впервые введена в его царствование и не могла быть против его воли. Он был отступником только от семитического арианства. Бог Вышний (Вишну), как и Христос по учению православной церкви, есть источник существования всех существ. Его супругой вместо Марии Магдалины является местная индусская Венера (Лакшми), богиня красоты и счастья. Его изображают с диском солнца (иероглиф Элисса-Юлия), с жезлом и (местное прибавление!) с четырьмя руками, тогда как у христиан в Европе не хватило для этого фантазии: единственный случай, который мне приходилось видеть — это икона Богородицы-троеручицы (рис. ), но и у нее еще не хватает четвертой руки.
Бог Шива, по-славянски очевидно бог Живый, причем Ж превратилось в Ш по неуменью произносить это звук в промежуточных странах. Он в латинском произношении переходит также и в С (так что Шива обратился даже и в Сиву). Особенно же интересно, что и греческое слово Зевс тоже значит Живущий. К имени его постоянно прибавляется Мага-Дева — Великий Бог, но он не считается творцом мира, а соответствует более святому духу христианства, хотя и изображается не в виде голубя, а в виде человека с тремя глазами. Кроме того, этого святого духа, который все очищает и разрушает (как огонь) вдобавок еще и женили в Индии на местной богине Марвайт.
И, наконец, первое лицо этой индусской троицы — Триморди — бог Брама, что значит бог Слово, совсем как в Евангелии Иоанна, начинающемся словами: вначале было Слово и Слово было у бога, и Слово было бог. Это показывает, что брамины, как называются все его служители, являются потомками христианских проповедников, пришедших не иначе как с Балканского полуострова через Царь-Град, на что указывает и более белый цвет кожи этих браминов. Но можно ли и имя Брамы произвести от какого-нибудь славянского корня? Мы знаем только одно созвучное славянское слово «бормотать», причем могло существовать и первичное существительное «борома», т.е. говор, от которого, с одной стороны, могло возникнуть слово Брама, а с другой — бормот, подобно тому, как греческое логос — слово, отразилось в русском лгать.
Я не настаиваю, конечно, на последнем словопроизводстве. Дальнейшие исследования, возможно, обнаружат лучшее словопроизводство имени Брамы-Слова, а хочу только показать, что соответствие его Богу-Отцу христианской троицы несомненно. Как у русских и греческих христиан вы найдете храмы с именами: храм Святой троицы, храм Спаса. Храм Святого Духа, храм Пресвятой Богородицы, храм Архангела Михаила, храм Николая Чудотворца, но не найдете нигде «храма богу Отцу, вседержителю, творцу неба и земли, видимых всех и невидимых», так и у браминов есть храмы кому угодно, но нет ни одного верховному богу — Браме. Обычное объяснение, что первое лицо пресвятой троицы вообще «выше всякого почитания, годно только для того, кто запоминает слова, как попугай, не сопоставляя их смысла с окружающей действительностью. Ведь существует же у христиан молитва «Отче наш» — со всякими просьбами к богу отцу, так почему бы не построить ему и алтаря? То же самое и о Браме. Объяснение тут может заключаться лишь в том, что первоначально храмы ставили ему у подножия Везувия и Этны, а затем и в областях Средиземного моря, подверженным частым землетрясениям, считая его богом-потрясателем земли, и то обстоятельство, что он сам же и разрушал время от времени воздвигаемые ему алтари, и могло привести к заключению, что он не желает себе жертвенников, оскверняемых приходом недостойных.
И здесь мы видим указание на сходство христианского культа с брамаизмом, но уже в позднейшей стадии, как у современных теологов, отказавшихся от прежней привычки представлять его могучим стариком, летающим над облаками, с развевающейся по ветру седою бородой, и объявивших бога отца вездесущим и бесконечным творческим началом. Так и у индусов Брама стал теперь пантеистической сущностью, источником всего живого, возвращающегося к нему же. Мы видим, что и здесь теософия брамаизма следовала за теософией в Европе и едва ли могла быть самостоятельной, а первичное представление бога-Слова и у индусов было личным, ему в Индии дали даже и супругу с именем Сара-Свати, иначе Царя Святи, т.е. Святая Царица.
Таковы первостепенные славянизмы в Ведийской религии, где и самое название священных книг Веды славянское и значит «ведение», что сохранилось и у нас в названиях земледелия, мироведение и т.д., а слово санскрит созвучно и сосмысленно с италийским <…>
А вот, например, еще и Зендавеста, и мифический ее автор Зороастр.
Зендавеста и созвучна и сосмысленна со словом Санта-Весты, т.е. Святая Весть, по-гречески Евангелие. Случайно ли это сосмыслие и созвучие? Автор ее — Зороастр — созвучно со Зрящим Звезды, т.е. с астрономом, если считать, что первая часть происходит от славянского «взор», а вторая часть от ромейского «астра» — звезда, чему не мешает и клинописное начертание Зарат-уштра, так как слово Астра созвучно с уштра при обычном переходе С в Ш и обратно и выходит: Зрит Звезды.
Все это, мне кажется, не оставляет ни малейшего сомнения в том, что все азиатские религии пришли туда с Балканского полуострова и главным образом через славянских миссионеров. Но и на западе мы видим их влияние.
Вот, например, бог Один. Это верховный бог скандинавской мифологии, творец мира и его законодатель. В тех местах, где его чтили, это имя не имеет никакого значения, а у славян это Единый Бог. Опять и созвучно и сосмысленно, а потому является надежным указателем, что этот Единый Бог пришел опять с того же Балканского полуострова, когда там уже было введено единобожие, т.е. в средние века, не ранее возникновения оживившейся сейсмической деятельности.
Так, теологическое сопоставление религиозной терминологии может служить нам надежным компасом при исторических исследованиях, и этот метод заслуживает несравненно большего применения, чем делается до сих пор.
Поделиться3032014-02-18 11:23:56
- Администратор
- Откуда: Германия
- Зарегистрирован: 2012-04-21
- Приглашений: 48
- Пол: Мужской
- Возраст: 71 [1952-06-02]
- Провел на форуме:
11 месяцев 4 дня - Последний визит:
Сегодня 05:46:31
Глава 2
Всякое прозаическое повествование не древнее того времени, когда оно впервые записано
.
О ком они рассказы пишут?
Где разговоры эти слышат?
.
Такими словами охарактеризовал впервой половине XIX века ту часть нашей тогдашней беллетристики, которая, не считаясь с психологическим состоянием тогдашнего общества, выводила на сцену небывалые типы и влагала им в уста небывалые речи.
Теперь нам, привыкшим к реалистическому роману, эти произведения кажутся просто неумелыми, по-детски наивными, а наши дети, еще не имевшие другой изящной литературы, кроме еще более детских фантастических сказок, еще зачитывались ими.
Но реализм, давно проникший в европейскую беллетристику, все еще почти отсутствует в европейской истористике, если можно так выразиться.
Наши истории государств или даже, так называемые, «всемирные истории», все еще во многом похожи на те романы, где авторы, забывши, что их героям и героиням по их физической природе необходимо было хотя бы через сутки пить и есть, ставили их в такие сочетания приключений, при которых им абсолютно нельзя было этого сделать по целым месяцам.
Правда, что в них нет уже таких первосозданных богатырей, о которых в русских сказках говорится, как при встрече с несметным полчищем врагов:
.
Махнет мечом направо – улица,
Махнет налево – переулочек,
.
но все же приписывают людям прошлого такие качества, которые не уступают этим богатырям меча.
Главнейшее из этих необычайных качеств наших предков – это, по истине, богатырская их память.
Чтобы иметь здесь нереалистическую основу, я понимаю, опыт, который не раз производился в мое время для иллюстрации точности рассказов, передаваемых через несколько человек. Вокруг стола садилось с десяток человек, из которых первый, выписав на бумажке какой-нибудь коротенький рассказ, хотя бы в десяток строк, передавал его на ухо своему соседу, тот делал то же самое соседу и так далее, вплоть до последнего, который его записывал со слов предпоследнего рассказчика. Затем обе бумажки прочитывались вслух и, всегда оказывалось, что содержание обоих записей настолько разнилось, что его нельзя было узнать, особенно если в нем встречались какие-нибудь иностранные имена. Выходили два совершенно разных рассказа на основании того психологического закона, что представления слушающего никогда не бывают тождественны с представлениями рассказывающего.
Таков основной закон всякой традиции, в том числе и исторической, так как слово традиция и значит передача словами какого-либо ряда событий. Через десять поколений она должна сделать всякий рассказ неузнаваемым и так перепутать имена чужих мест и деятелей, что их придется восстанавливать по косвенным соображениям, установив общие психологические законы эволюции мифов, и сравнивать между собою их варианты.
— Но это, — скажут нам, — и делает уже историческая критика.
—Да, — отвечу я. – Но только как?
Вот, например, в двух найденных в разных местах в разное время списках каких-нибудь повествований о давно минувших событиях, кроме вариантов, время от времени попадаются места, буквально повторяющие друг друга. Если бы такие буквальные совпадения, хотя бы несколько фраз, произошли в сочинениях двух учеников средней школы, сделанных по заданию учителя в классе, то он объявил бы, что один просто списывал у другого, а в исторической критике делается вывод, что один документ подтверждает другой, или, в крайнем случае, говорится, что оба пользовались третьим затерявшимся теперь документом. Пусть так, но стал ли этот более древний документ достовернее оттого, что его списывали два человека? Поскольку же Евангелие Марка с его чудесами стало достовернее оттого, что его почти целиком переписали евангелисты Лука и Матвей, дополнив лишь новыми прибавками невероятного.
Историческая критика XIX века, когда с ней познакомишься по подлинным произведениям ее основоположников, так детски наивна, что часто нельзя ее читать без улыбки. А подкрепления исторических предположений другими науками нередко ставят понимающего эти науки читателя прямо в тупик. Вот, например, один египтолог вычислил «астрономически», что пирамида Хеопса построена за столько-то тысяч лет до начала нашей эры, потому что найденный в ней канал от гробницы, который был направлен, конечно, на небесный полюс, отступил от него на столько-то градусов. А так как это движение небесного полюса вокруг созвездия Дракона ровно на 1°39¢ в столетие, то, разделив на это число полную величину отступления, мы найдем, за сколько столетий до нас была построена эта пирамида. Как все это кажется, просто и ясно. Но оно просто и ясно только для представляющего себе сущность процессии.
Ведь небесный полюс есть та точка неба, на которую направлена земная ось. Значит, для того, чтобы канал пирамиды показывал на небесный полюс, надо только одно, чтобы он был сделан параллельно земной оси и больше ничего. И если он теперь оказывается непараллельным земной оси, то и никогда не был параллельным, то был бы и теперь. Он мог бы сделаться параллельным лишь от перемещения земной оси на самой земной поверхности, а не на небе. А раз никакого систематического перемещения земного полюса на земной поверхности , кроме легких шатаний, не установлено, то и вопрос о канале решается лишь в том смысле, что строители пирамиды немного ошиблись в его направлении и больше ничего.
Но и без таких наивных ляпсусов, ярко показывающих на односторонность образования прежних историков, прошлая историческая критика не дает никаких поводов для удивления себе, разве только в отрицательном смысле.
Вот, например, хотя бы индусская литература. Ведь письменность занесена в Индию не так уж давно, в арабские времена. (Сравнить санскритскую азбуку с арабской).
— А как же передавались индийские сказания до этого времени?
— Передачей из в уста в продолжении тысячелетий неизменно, — отвечают нам.
— Но ведь в природе нет ничего неизменного, — ответим мы
Все-таки говорит классический <…>
Глава III
Когда написаны Веды
.
Древнейший известный нам период индийской религии называется ведическим по имени священных писаний этого времени.
Слово «Веда» означает «ведение», что вошло в русский язык, например, в словах «землеведение», «мироведение». Священное учение, изложенное в этих книгах, считается возникшим путем откровения, и потому является несокрушимым авторитетом для веры и жизни. Ведийская литература включает в себя не только священные песнопения, но также руководства к совершению богослужебных обрядов и к практической теологии, а также начатки философского умозрения. Собрание песнопений, составляющих главную часть вед на индийском языке носит название «мантрас». Они распадаются на четыре сборника: Риг-Веда — книга, содержащая религиозные гимны; Сама-Веда — тексты; Яджур-Веда — молитвенные формулы, употребляемые при жертвоприношениях и Атарва-Веда — книга магических песен и заклинаний.
Из этих книг для изучения религии важны только Риг и Атарва, а два другие сборника носят более технический характер. В них излагаются вообще всякие обряды при жертвоприношениях, но при этом приводится также много мифологического, теологического и даже грамматического материала.
За ведами следуют «сутры» (иначе вегандас — «члены ведения»), которые впрочем, принадлежат отчасти к той же области литературы. Они служат «руководством» для школьного обучения и поэтому изложены в значительно более сжатой форме, чем веды, которые пространны и многоречивы. Они трактуют, между прочим, о домашних обычаях и о законоведении. Знаменитое собрание законов Ману возникло из этой литературы.
Касательно древности ведических песен существуют только смутные предположения, но время возникновения этих песен не может быть глубоко потому, что на них лежит современный чисто индийский отпечаток.
Легкомысленно основываясь на астрономических данных, имеющихся в ведической картине мироздания и допускающих сколько угодно решений, Якоби определил время за 2 000 лет «до Р. Х.»; он даже думал, что нашел следы более древнего летосчисления, относящегося к минус 4 000 году.
К такому же легкомысленному результату одновременно пришел и индийский астроном Тиллак. Но даже самые пристрастные к древности санскритологи не убедились их вычислениями, не имеющими под собой достаточно твердого фундамента.
Если мы и находим в ведах следы юношеской фантазии и примитивных воззрений, которые свидетельствуют о молодости народа, то эти же черты характеризовали индусский фольклор и теперь. А схоластико-философских мудрствований, состоящих из многословия, есть тоже первобытный признак, обусловливаемый скудостью знаний. Большая часть столь высоко прославленных ведийских стихотворений религиозного или нравоучительного характера, — говорит Шантепи-де-ля-Соссей в своей иллюстрированной истории религии, — имеет формальный и безжизненный характер, отличается бедностью мысли и даже для самих индусов они являются темными. Но не все стихи Риг-Веды духовного содержания, да и собраны они вовсе не в литургических целях; многие из этих песнопений носят вполне мирскую окраску, как, например, жалобная песня игрока, песнь о лягушках, где высказываются насмешки над браманскими школами. Встречаются в Риг-Веде басни о зверях и поэтические сказки, не говоря уже о песнях, относящихся к конским богам и о непристойных стихах. Побудительной причиной для сочинения таких песнопений были большие жертвенные праздники, устраиваемые по распоряжению какого-нибудь князя, или богатого господина. В таких случаях браман, наученный стихосложению, должен был представить песню и авторы самым недостойным образом приноравливали свои сочинения к данному положению. Многие песни веды носят не только подобострастный характер, изобилующий лестью господину, в честь которого приносится жертва, и его страстям, но в них вполне откровенно выражается желание получить богатый гонорар. Все это могло существовать даже и после приезда англичан в Индию.
При большей части ведийских песен приводится имя сочинителя, но эти показания не имеют никакого значения, так как приписывать фольклорные сказания какому-нибудь знаменитому баяну очень обычно. Самым знаменитым из всех мифических авторов был Васишта, фамилии которого приписывается вся седьмая книга Риг-Веды. Подобно тому, как все другие повествования об авторах в ведийской литературе легендарного характера, так и история Васишты тесно связана с мифом о боге Индре и ему приписывается божественное происхождение. Он представляется нам в таком же виде, как Орфей и другие певцы отдаленной древности, которые не могли существовать в том виде, в котором их рисуют. И вот вместо того, чтоб смотреть на веды как на недавно составленные сборники индийского фольклора, имеющие только этнографическое, а не историческое значение, получившие их европейские ученые, стали с чисто детской наивностью определять их время по фамилиям мифических авторов. Это распределение песен было так тщательно выполнено и по чисто произвольным правилам, что француз <…> даже нашел в них применение арифметической системы (число и длина песен и строф). Другие в поисках хронологии стали распределять песни по авторам, затем по божеству. Раньше всех стоит Агни, после него — Индра, и т.д. Стали хронологировать и по размеру, обращая внимание на строфы и держась точности, доходящей до педантизма. Десятая книга Вед, содержащая особенно большое количество заклинательных и философских песен обыкновенно считается более позднего происхождения, чем прочие книги. А на самом деле о их «древности» проще всего судить лишь по времени открытия их европейцами, для удовлетворения поискам которых, вероятно, и записан весь этот фольклор вперемежку с браминскими преданиями недавнего времени. С этим согласны и сами ориенталисты. «Прежде всего следует заметить, что Веды в течение столетий были передаваемы устно, а не письменно, — говорит, например, Шантепи-де-ля-Соссей (стр.12). — Апофеоз их авторов достигает в них самих уже полного развития. Их отождествляют даже с богами (и прежде всего с Агни); они были одарены божескою проницательностью, были сотрапезниками богов и своими песнями и заговорами произвели гениев, а жертва их сообщила солнцу его сияние. В Пурушазукте (Х, 90) приводится, что из жертвы первобытного человека произошли три веды, рядом с которыми хотя и не называется Атарва-Веда, но упоминаются заклинательные песни, а в Сатапати-Брамана повествуется, что Праджа-Пати, который первоначально существовал один, вследствие своего благочестия произвел из себя три мира (землю, воздух, небо), откуда в свою очередь произошли три бога Агни, Вайя, Сурия, а от них три Веды, как необходимое условие жертвоприношения. Из этого и подобных мест выясняется как божественное происхождение, так и мировое значение Вед: все миры собраны в тех Ведах и покоятся на них; таким образом последние являются как эссенцией, так и основанием мироздания. Изучение Веды принадлежит к пяти ежедневным обязанностям: 1) принесение дара животным (кормление птиц); 2) людям (гостеприимство, до подания глотка воды); 3) предкам; 4) богам (до связки прутьев); 5) изучение Вед. Кто занимается этим изучением, тот уже приносит таким образом жертву богам: песни Риг-Веды — все равно, что дар молока, песни Яджур-Веды — масла, Сама-Веды — сомы, Атарвы-Веды — жира. За исполнение этой обязанности награждаются тем, что получают вечную жизнь и соединяются с Брамой. Но все это, читатель, говорится только в самих уже Ведах или в проповедях браминов. А действительно ли эти Веды постоянно читаются и изучаются даже браминами? Но ведь, если бы так, то экземпляры их должны были бы даже и в XVII веке иметься в каждой индийской пагоде? Ведь это не иголки в маленькой коробочке, которые можно утаить. Кроме того, для постоянного их пополнения должны были иметься в Индии во всех важнейших городах специальные цехи переписчиков, занятые только этим делом, как было в Европе до изобретения печатного станка. А для распространения их должны бы существовать и книжные лавочки… Где все это? Почему об этом никто не пишет? И если Веды в рукописях так распространены по Индии, что все брамины их имеют, в своих домашних библиотеках, то как же скрылось все это от европейцев?
«Систематическое учение о Веде излагается, — говорят нам, — комментатором Саяна-Мадгава (14 столетие после Рождества Христова). Положение, занимаемое философскими школами относительно веды, было, — говорят нам. — чрезвычайно противоречиво, тем не менее все школы чувствовали необходимость изъяснить для себя это священное слово и подкрепить им свое учение. Также нужно было обсудить всевозможные сомнения и недоразумения и определить отношение предания к веде. К преданиям, кроме сутры, причисляли еще законодательные книги, философские афоризмы и они признавались вытекающими из веды, или предназначенными для судров и женщин, чтобы и они могли найти путь к спасению, между тем как изучение веды было привилегией мужчин трех чистых каст».
Но ведь, опять, читатель, для того, чтобы поверить этим спорам, надо допустить, что у всех спорящих имелись эти книги, иначе это был бы не спор, а простые вопли. И вот, пока европейские ученые не объяснят нам, почему рукописи таких распространенных по их словам книг не были вывезены ими хотя бы в нескольких сотнях одноименных экземпляров в Европу и не хранятся во всех музеях, хотя бы по одному экземпляру, мой скептицизм по поводу общеизвестности их содержания в Индии, остается в полной силе.
Относительно того, что слово Веда существовало там со времени средних веков, и того, что с этим именем соединялось представление о каком-то таинственном божьем писании, я, конечно, нимало не сомневаюсь. Но ведь номены не есть еще феномены.
Глава V
Браминская теология по европейским представлениям.
.
Самым общим термином для обозначения бога на санскритском языке является дева, то же что латинское деус, от латинского корня диес — день, т.е. свет, а в месте с ним и голубое сияющее небо, по санскритски диу или див. Но, наряду с общим названием бога, слово дева в то же время обозначает определенную группу сверх - естественных существ называемых «девами», которые во многих гимнах противопоставляются другому семейству божеств — «аузарам» (от азу-жизнь), показывая тем самым, что они являются живыми существами.
Число всех божеств в ведийской теологии обыкновенно считается 33, причем их еще разделяют по трем местопребываниям — небо, воздух и земля — на вазус рудрас и адамиес. Однако же число 33 далеко не достаточно для фактического счета божеств; в одной песне веды говорится, что «3339 божеств воздавали поклонения Агни». Однако каждая ведийская песнь обыкновенно относится к одному или к двум божествам (хотя встречаются и песнопения обращенные ко «все богам»), и избранное божество часто прославляется как единое и высочайшее существо, причем без всякой критики влагают в его образ черты, функции и события из жизни этих последних. Происходящее отсюда смешение божеских свойств чрезвычайно затрудняет возможность составить определенное представление об индивидуальности отдельных божеств. Нельзя представить себе, чтобы подобное своеобразное направление могло служить преддверием монотеизма; оно скорее заключает в своих недрах зачатки более позднего пантеизма.
Ведийские божества чаще всего признаются «богами природы», причем их обыкновенно представляют себе или непосредственно, как естественные силы природы, или как представителей этих сил. Индра не есть молния, но он бросает молнию; Индра не дождь и солнце, но он есть тот, кто посылает дождь и солнечный свет. Агни есть огонь и не представляет ничего более, как эту стихию в ее различных формах, а такое божество как Сурия, совсем тождественно с солнцем.
Нельзя в кратких словах охарактеризовать богов веды. Религия эта складывалась в течение долгого промежутка времени и явилась продуктом жизни многих поколений и народностей, поэтому не следует поражаться тем различием в представлении божеств, которые замечается в ведах. Это различие выступает еще яснее, если мы станем наблюдать пестрый мир низшей религиозной жизни, свойственный современной народной массе. Здесь, вместе с рядом светлых чистых божеств, существует в воздухе и на земле целый рой духов и демонов: черти, нечистые, эльфы, ведьмы и приведения, от которых человек должен стараться или защитить себя, или снискать их расположение. Эти божества второго разряда, как более удовлетворяющие религиозным потребностям народной массы, нежели установленные жрецами святые существа высшего класса, пользуются в ней не менее серьезным почитанием и так часто являются действующими лицами в мифическом кругу официальных богов, что трудно даже провести границу между миром богов и демонов. Если мы еще присоединим к этому первобытное почитание всевозможных предметов и явлений природы, каковы горы, реки, животные и растения, — одним словом, самый грубый фетишизм, с прибавлением к нему культа мертвых и почитания предков, то мы получим чрезвычайно смешанную и не всегда возвышенную картину ведийской религиозности, которая однако имеет то преимущество, что она дает нам всестороннюю и не поддельную ее характеристику. Считать этих демонов остатком первобытных туземных культов нет никакого основания и она настолько же совместного происхождения, как и сами божества и как совершенно подобный же мир духов, встречаемых нами и теперь в Европе.
Но все эти божества представляются обыкновенно обладающими вполне человеческими свойствами: они едят и пьют, чувствуют любовь и ненависть; кроме того, они не лишены способности к употреблению ловкой хитрости и грубой шутки. Они часто изображаются в виде воинов и еще чаще, а в более поздний период даже по преимуществу — в виде священнослужителей, отправляющих жертвенные обряды.
А там, где образы божеств не сливаются в нечто неопределенное, они теряются в чудовищном и сверхъестественном. Полуживотные, или вполне животные изображения, запутанные символы и всякие необычайные творения почитаются и теперь у индусов за божество. Не следует однако забывать (при часто делаемом сравнении с греческой религией), что подобные же грубые представления о божествах господствовали и в народной фантазии эллинов, и европейцев средних веков, и что пластическая красота олимпийцев была созданием новейшего искусства, а не религии.
Духовная жизнь высших богов обладает обыкновенными качествами вполне развитого божественного типа — бессмертием, всемогуществом, всеведением и т.д. Однако, это бессмертие сообщается им божественным напитком. Всемогущество есть нередко чисто физическая сила, а их всеведение в мифологии часто заключено в очень узкие пределы.
В числе индийских богов первое место принадлежит древнему «Диаус-Питару», т.е. Деусу Юпитеру латинов и Диосу-о-Патэру греков. Но нельзя решить, считался ли он в ведах отцом богов, или равным им богом; мы не имеем также никаких сведений о его характере, деятельности и культе, и как в настоящее время нет у православных храмов, посвященных богу-отцу. Представление о Диаусе тесно связывается с представлением о Притиви (земля), и у индусов как и почти везде, земля признается богиней.
Также высокопочитаемая Адити, согласно учению индийской теологии, является богиней земли. Она тоже часто, на основании чрезвычайно свободного и крайне сомнительного объяснения ее имени («несвязанная») и ее сыновья Адитиим охраняют все: они суть небесные защитники всего мира; «далеко смотрят святые и, охраняя высшее владычество, карают всякое злодеяние», — говорят веды. Этическая сторона их деятельности везде выступает на первый план.
Митра, культ которого был так характерен для Византии в IV и V веке нашей эры, тоже принадлежит к числу божеств которые в ведийский период мало заметны. Только одна песня посвящена ему исключительно; в других случаях он обыкновенно призывается вместе с Варуной, созвучным со славянским Перуном и греческим Ураном. Раньше Митра был, как кажется, могущественный бог западных арийцев, на что по крайней мере указывает его имя (по санскритски «друг»). Из вед мы знаем, что его почитали как благосклонного бога-покровителя, который освобождает от нужды и бедствий, охраняет своих поклонников от болезней, смерти и гибели, умножает богатство и посылает людям здоровье, но, несмотря на все это, следует опасаться его гнева. «мы не хотим повергнуться гневу Митры, любимейшего из мужей».
Варуна в представлении индусов рисуется обыкновенно в образе человека; его обитель находится высоко в небесах, обыкновенно в образе человека; его обитель находится высоко в небесах, он разъезжает туда и сюда на своей колеснице, и носит пышное одеяние. Его часто величают «царем Варуна»; он господствует над всем миром и управляет им, следуя строгим законам. Везде, где есть воды, там Варуна проявляет свое могущество; он распределяет небесные потоки и посылает их на землю. Варуна вездесущ, однако преимущественно пребывает на западе. Ему все известно, даже внутренние помышления сердец, а то, что он не может сам исследовать, то ему доносят тысячи духов. «Кто идет или стоит, кто тайно крадется, кто ищет себе убежище, или спешит от него, о чем говорят двое сидя вместе, то знает царь Варуна, присутствующий в качестве третьего. И если б я перешел за пределы неба, то все же я не ушел бы от царя Варуны; с небес спешат сюда его соглядатаи, обозревающие мир тысячью глаз». Так сходно звучит песнь Варуны с библейскими словами.
В качестве владыки мира Варуна прежде всего создал порядок природы. Он разделил небо от земли и основал подпоры поддерживающие небо; он проложил широкий путь солнцу и распростер под ним землю как кожу; он правит днями, как кучер своими лошадьми.
Варуна-судия в большинстве случаев является мстителем, но часто он представляется и богом милосердным, прощающим и забывающим вину, который в тоже время вразумляет людей и кротко руководит ими в течение их жизни.
При обращении к нему молитва играет наибольшую роль и несколько отодвигает на задний план религиозную коммерческую сделку с богом — жертвы, в ведийских песнях, особенно в тех из них, которые приписываются певцу Васиште, слышится не редко искренняя, прочувственная молитва, и не без жалобного вопля: «Прости нам, Варуна, то чем когда-то согрешили наши отцы; прости и то, что совершили мы собственной рукой; отними от меня мои собственные злодеяния и не допусти меня, о владыка, нести искупление за чужие грехи». Тут скорее всего можно бы допустить сравнение с библейским благочестием.
Имя Варуны обыкновенно производится от слова вар — окружать, покрывать. Но недавно Ольденберг и Гарди хотели доказать, что он был богом луны, а первый приписал ему даже семитическое происхождение, для чего историческим основанием служило некоторое сходство его с вавилонским представлением о богах.
Но деятельную жизнь постоянно воинственных индусов не удовлетворили одни эти таинственные боги — азуры. Требовались смелые и отважные божества, которые могли бы помогать в войне и на работе и принимать участие в жизненных радостях; такими божествами, опять по-видимому с запада явились девы, от деус — бог, которым и приносились преимущественно жертвы. Во многих ведийских песнях говорится, что девы похищают у азур божественный напиток и приманивают к себе жертвенный огонь Агни Варуне предлагают подчиниться господству дев и победа последних, как победа христианских богов над языческими в Европе, была настолько полна, что слово дева стало служить для обозначения божества, а азуры — для обозначения демонов, и его стали понимать в смысле а-зуры — нечистых.
Характер дев наиболее отчетливо раскрывается в образе главного представителя этой божественной семьи, Индры имя которого, согласно новейшему разъяснению Якоби, значит «муж», как и греческое Андрей. Этот «Андрей Первозванный» есть любимец индусов; он самый национальный и самый популярный из ведийских небесных святых; он чаще всех призывается и чаще всех прославляется. Его могущественная мужская сила достаточно характеризуется прозвищем: «истекающий бык». В битве он является непобедимым богатырем и страшным сокрушителем врагов.
Светло-русый, а не темный сын юга, мчится он — индусский Илия — на своей колеснице, которую везут по воздуху блестящие кони: с громовой палицей в руке мечет он молнию на все стороны. Небо и земля повинуются его воле. Землю он покрывает одним пальцем ноги, а в сжатом кулаке держит весь мир — доходит до абсурда прославляющая его фантазия.
Его врагами являются все демоны, вредящие природе и притесняющие людей; между ними особенно часто упоминаются чернокожие дазиусы, которых будто бы вытеснили индусы; но в мифических сказаниях они продолжают жить и теперь в стране, в качестве демонов, и в виде страшных приведений; в воздушном пространстве они тоже ведут свои козни и пытаются даже проникнуть в небеса. Кроме них на Андрея-Индру восстают ночные духи, ияты, таинственные существа, и наконец пани волшебные скряги, которые не хотят выдать сокровищ дождя. Они похитили облачных коров, из которых струился дождь, и скрыли их в скалистой пещере; только с помощью Враспати, бога молитвы, удается Индре проникнуть в их скалу и освободить коров.
Но самым злейшим врагом для Индры является Вртра, воздушное чудовище, которое стережет воды и по своей злобе держит их взаперти. И вот «Стоя высоко в воздухе, бросил Индра свое метательное копье в Вртру. А Вртра, окутавшись туманом, внезапно низвергнулся на него, но Индра своим острым оружием одолел врага». Борьба их и теперь так страшна, что небо и земля и все творения дрожат; пораженные дыханием Вртры, все боги бегут, небо освещается молниями Индры, и даже Твастар, который сковал громовой молот, падает без чувств при виде его сокрушительных действий. Имя Вртра означает «препятствие», задержку дождя во время засухи. Часто он обозначается прозвищем Аги змея.
Обычной деятельностью Индры является победа над демонами засухи ;в качестве бога ветров проносится он по небу и с ревом бегут облачные коровы. Горы содрогаются, когда он сокрушает деревья и вихрем высоко поднимает пыль. После дождя Индра действует тоже как благодетельное божество если люди уже удовлетворились количеством влаги и чувствуют необходимость в солнце, то он снова порождает солнце, вливает его свет в свет дня и позволяет земле взирать на небо. И в человеческой жизни он является постоянно в виде помогающей силы. Друг его никогда не бывает побежден и без него никогда не может быть удачной битвы. Он дает обоим рукам, и правой и левой; дает не мало, а много, и ни чего ни когда не оставляет для себя.
Однако он не достигает высочайшей мудрости, свойственной Крану – Варуне. Он обладает как добродетелями, так и слабостями воина; он груб, склонен к чувственности, невоздержан в пище и питье и поглощает «целые пруды опьяняющей сомы», а после этого он кружится в воздушном пространстве и не знает что находится в низу, что на верху. Святость брака тоже не совсем ясна в его нравственном сознании, и жена его Индрани, эта греческая Андромеда ,должна всячески стараться ему понравиться. Однако нет жестокости в характере Индры; он вспыльчив, но его легко укротить; он добродушен и не отличается практическим благоразумием. Поэтому, несмотря на всю свою силу, он часто подвергается серьезным опасностям, которых избегает только благодаря хитрости своих помощников. Вообще же Индра изображается с большим юмором и в этом отношении он так же напоминает германского Тора.
Служителями и спутниками Индры являются бурные Маруты, многочисленный рой диких и неукротимых ветров. Они называются распространителями дождя; дождь — это их пот, который течет на землю, когда они со свистом и воем вместе с Индрой носятся по воздуху; подобно последнему, они суть отважные бойцы на колесницах и в бою находятся рядом с ним, хотя в храбрости и энергии далеко уступают великому богу. Это видно из одной песни (1, 165), в которой Индра, под предлогом путешествия для принесения богатой жертвы, вовлек их нечаянно в битву; как только Маруты завидели Вртру, так и обратились в бегство, и потом с презрением были осмеяны богом.
В тесной и даже родственной связи с Марутами находится Рудра, злой бог Вед. В ведийской монографии наряду с Адитиями существует целая группа «Рудр»; он вместе с тем принадлежит к числу немногих ведийских божеств, которые сохранились до настоящего времени. Предание гласит, что когда бог Праджапати совершил кровосмешение со своей дочерью, то боги, желая создать такое существо, которое было бы достаточно жестоко, чтобы наказать эту вину, снесли в одну кучу самые страшные вещества, бывшие в них, и из них произошел Рудра — дикий охотник, который со своей стаей устремляется на землю и поражает стрелами из лука ненавистных ему людей; «живот его черно-синий, а спина красного цвета»; темно-синим он покрывает врага, а красным поражает того, кто его ненавидит. В особенности он стоит в близких отношениях к скоту, над которым властвует и на который, будучи в дурном расположении духа, насылает всевозможные болезни. Но так как, будучи умиротворен жертвой, он может и снять болезнь, то поэтому он считается также за врачующего бога. И над людьми он тоже проявляет свою силу посылать болезни и исцеления, благодаря чему над болящим произносится заклинание: «Стрелу, которою Рудра пронзил тебе члены и сердце, мы вытаскиваем теперь у тебя со всех сторон». Ольденберг (Религия Веды № 223) доказал, что он существо подобное многочисленным фавнам и сильванам индогерманской мифологии, которых боятся как враждебных сил и которые проявляют свою божественную мощь то в качестве хранителей стад, то в качестве духов бури.
«Пробудился огонь на земле, взошло солнце; величественная, блестящая заря являет свое великолепие и вы, обратья Асвины, уже снарядили свою колесницу; бог спаситель Санитар повсюду широко разливает жизнь». Так один гимн рисует нам картину ведийского утра. Асвины, которым посвящена эта песнь, были два брата. Имя их производится от асва — лошадь, характеризует их как правящих лошадьми. Несомненно, что по своему мифологическому образу они тождественны с Близнецами, но более чем сомнительно, чтобы здесь они имели какую либо связь с этим созвездием. Скорее здесь они находятся в связи со световыми явлениями раннего утра: сумерками или первыми лучами солнца, с утренней и вечерней звездой. Асвины описываются как божества сильные, смелые, постоянно приветливые, всем помогающие и всех охраняющие; они не только приносят свет и утреннюю росу, он и оказывают помощь человеку во всякого рода нужде и опасности и сопутствуют ему в качестве благодетельных сил во всех важных моментах жизни. Они охраняют праведного во время битвы; являются во время бури и при опасности на море погибающему и возвращают его счастливо домой. К ним тоже обращаются как к врачам, и они преимущественно исцеляют глазные болезни и даже могут возвратить слепому зрение. Людям, которые от старости сделались дряхлыми, они дают молодость отцветшим женщинам возвращают свежесть и красоту; бесплодным дают детей, и кто хочет заключить счастливый брак, тому должны сопутствовать Асвины. Эти же светящие братья, податели росы, дают всему успех и посылают плодородие земле.
Розовая девушка, богиня утренней зари— Ушас, сопровождает своих братьев Асвин; она их обоих избрала себе в мужья и каждое утро аккуратно спешит к месту свидания, отыскивая себе суженного, подобно девушке лишенной родных, которая по этому принуждена сама заботиться о своем замужестве; она не стыдится показывать всему свету свою юную красоту, или украшает себя как женщина, желающая нравиться мужчине. Появление зари Ушас служит сигналом для наступления дня: она разгоняет по небу облачных красных коров и катясь в своей лучезарной колеснице, прокладывает путь к солнцу. И вот наступает пробуждение жизни на земле: птицы вылетают из гнезд, огонь вспыхивает на очаге и на алтаре; люди идут искать себе пропитание; жрецы возносят хвалебную песнь и надеются с помощью жертвы его приобрести себе богатство. Подобно греческим богиням Эос и Авроре, с которыми она тождественна по имени богиня Ушас (гореть), есть настолько же поэтический, насколько и религиозный образ.
Бог Вишну, т.е. Вышний, судя по своему имени, пришел с Балканского полуострова от славян, как второе лицо Троицы (Тримурти – Три морды), и о нем в Ведах говорится только то, что он все небо проходит тремя шагами, и ведийская теология отождествляет это с утром, полднем и вечером. Но из браман мы узнаем вдруг, что Вишну считался карликом, сопровождавшим царя богов Индру, в его полетах и, благодаря своей хитрости, оказывавшим ему помощь в критические моменты. Это ему удавалось тем легче, что он знал всевозможные волшебства, и посредством чудесных превращений мог принимать такой вид, какой требовался при данных обстоятельствах. Такое превращение, впрочем, не редко в теологической мифологии.
Параллельно этому Вышнему Богу мы имеем и другое отражение славянизма в индийской теологии в виде бога Агнца, называемого Агни, что созвучно тоже со славянским именем огня и с латинским огонь.
Подобно тому, как повсюду на земле огонь почитается священным сокровищем очагов и покровителем дома, так и в жреческой религии вед поклоняются Агни как жертвенному пламени; агни общеупотребительное индийское слово для обозначения огня, служит также и наименованием божества. Обитая в дереве, он как будто дремлет в нем, но как только жертвоприноситель помещает дрова, так он снова зарождается; он живет на солнце и даже заменяет его, когда. Загоревшись до солнечного восхода, пламенем зари, он поднимается к небу. Существует там даже сказание, что божество это было похищено с неба и индийский Прометей называется Матарисван.
В тесной связи с культом Агнца-Огня находится Сома — напиток, приготовляемый из стеблей растения <…>. Его светложелтый сок, приведенный в брожение и смешиваемый обыкновенно с молоком, употребляется как вино для священного употребления, и потому заменил в Индии и Персии христианское причастное виноградное вино, для привлечения богов, в особенности Индры, владыки и царя сомы, чтобы они, сошедши на землю, приносили с собой свои дары, в особенности дождь. Что сома, как и Винный Дух, почитался как божество — это было совершенно согласно с воззрениями не одних индусов; но могущественным божеством он является потому, что боги не могут обойтись без этого «святого духа» и следовательно должны, как только услышат его запах, они немедленно являются на место жертвоприношения.
Вопрос о том, каким образом божество Сома превратилось в бога Луны или по крайней мере поставлено было в тесную связь с нею (слово Сома по-санскритски есть название Луны), остается еще предметом спора. Часто святой дух Сома связывается с Агни или приравнивается к нему. Молния-огонь производит дождь, дождь в свою очередь создает огонь, так как он, производя рост деревьев, влагает в них огонь; Сома — это огонь в жидком состоянии. Таким образом древний хорошо известный миф о низведении Сомы следует объяснять связью, существующей между Агни и Сомой.
«Своим постоянно возрастающим значением божества Агни и Сома обязаны их связи с жертвоприношениями, так как религия веды с начала до конца есть жертвенная религия», - что и вполне естественно. Ведь без жертв в период натурального хозяйства не могло существовать и служителей культа, а потому понятно, что они и прославляли ее. «Жертва — это сердцевина мира». Сами божества в сравнении с жертвой имеют второстепенное значение, представляя из себя как бы нечто дополнительное. Они сами приносят жертвы, и только благодаря силе жертвы получают возможность проявлять свое могущество. Самый мир сотворен божественной жертвой, и сами боги произошли из жертвы. Место происхождения жертвы есть небо.
Жертва освящает и благословляет не только повседневную жизнь человека, и все важнейшие ее моменты, но также охраняет его в течение всего его существования и оберегает во всех обстоятельствах даже чисто физического характера.
В первобытном своем образе ведийская жертва есть, как и христианская священная оргия, веселое пиршество, — говорит Шантепи-де-ля-Соссей, — Святой дух вина, приготовленная для общей еды жертва и песнопения, заставляют богов сойти на землю; им предлагают занять место на священной траве, разбросанной перед алтарем, и тогда в изобилии приносится невидимым бессмертным все, что может доставить им удовольствие: блины, клецки из хлеба и риса, молоко и масло, жир и мясо жертвенных животных, но прежде всего сома, драгоценнейший из напитков. Благоухание, музыка и танцы тоже услаждают этих высоких гостей, не говоря уже о прославляющих их песнопениях.
Всеми силами стараются вымолить милостивое пребывание божественных сил; однако усиленная любезность, выражающаяся в этом гостеприимстве, истекает отчасти из эгоистических целей. Я тебе — а ты мне. Такова короткая формула ведийской жертвы, как и нашей и совершенно как при какой-нибудь торговой сделке мечтается при этом, сколько даров должны отдать боги в уплату за жертву.
Совершенно подобный же характер носят молитвы, сопровождающие ведийские жертвоприношения. Алчная жажда награды выражается во всех песнопениях. «Если бы я, о Индра, был так же могуществен, как ты, то, о всещедрый, я богато одарил бы певца; я не допустил бы его до бедствия и пришел бы на помощь тому, кто изо дня в день меня превозносит» (VII, 32). А в частных случаях жертва имела и искупительный характер.
Жертвоприношения совершались в домах, или под открытым небом; о храмах веды ничего не говорят. По своему частному или официальному характеру они разделялись на жертвы с одним или тремя огнями. Наиболее употребительным и первобытным из них был огонь домохозяина, священный огонь очага; другие два были «жертвенный огонь» ы честь богов и «южный огонь» в честь душ умерших и демонов. Добывание огня обыкновенно совершалось трением дерева о дерево, причем огонь очага, торжественно возжигаемый домохозяином при основании дома, снабжал обыкновенно огнем алтари, на нем же приготовлялась священная жертвенная пища.
Особенно торжественную часть приготовлений к жертве составляло выжимание сока. Жрецы обязаны были вымыться, натереться благовонными мазями, одеться и препоясаться и соблюдать бесчисленные предписания относительно церемонии и ритуала, ходить мерным шагом, обращая внимание на страны света и на соблюдение определенной очереди различных обрядовых возгласов и таинственного молчания; к этому еще присоединялась обязанность произносить песнопения и изречения без малейшей ошибки, соединяя их с соответствующими действиями.
Мы видим здесь уже настоящую литургию первичного средневекового христианства, сохранившуюся в далекой Индии как старо-французский язык в далекой Канаде.
Приносящий жертву тоже вовсе не оставался в покое; вместе со своей женой он приготовлялся к этому священнодействию, тщательно исполняя над собой очистительный обряд освящения, который состоял в омовении — первобытном крещении, повторявшемся сколько угодно раз, в посте и воздержании от супружесуих сношений, что начиналось уже за день раньше; при этом стригли также бороду и волосы. При больших общественных жертвоприношениях это «посвящение себя» становилось продолжительным актом, исполнявшимся с чрезвычайною строгостью, как и прочие христианские посты. Через каждые четырнадцать дней приносились жертвы в новолуние и полнолуние; (церемонии, совершаемые при этом носили тот же типический характер, который свойствен большим жертвоприношениям). Приносили обыкновенно блины или лепешки, лили много масла в огонь и устраивали общую трапезу для приносящего жертву и жрецов.
Огромной пышностью отличались очередные большие жертвоприношения при начале трех времен года: весны, дождливого времени и осени. Добывание и возжигание нового огня при начале этих новых периодов имело символическое значение. Во время праздника, по случаю периодических дождей, приготовляли из теста и шерсти Агнца, символа Агни-огня. Подобные символизации, или образные представления очень часто употреблялись в жертвоприношениях; на последнем празднике особенно благодетельными выставлялись боги ветра и бог воды, Варуна.
Жертвы из первого сбора приносились во время жатвы ячменя и риса (как и у мессианцев). Во время обоих солнцестояний и при начале дождливого времени (осенью) не довольствовались принесением растительных жертв, а обыкновенно закалывали козла, варили и разделяли между богами и людьми; лишь жирный сальник и здесь, подобно тому, как и в остальных культах, сжигался богам. Из годовых праздников самым большим был праздник «прославления Агнца-огня» в весеннее время, на который люди стекались со всех сторон. «Церемонии начинаются с самого раннего утра. То идет приготовление и принесение жертвенных лепешек и молока, то одиннадцать козлов закалываются для жертвы 11 знакам Зодиака, сопутствующим Агни-Овну, то занимаются выжиманием святого духа из сомы, очищением добытого напитка, соединением его с различными примесями и переливанием в различные сосуды. В течение целого дня совершаются церемонии и приношения, соответствующие трем последовательным процессам выжимания, именно — утреннему, полдневному и вечернему; все они сопровождаются обрядами как нового, так и древнего происхождения, воззваниями к божествам и колдовствами дикого, первобытного времени» (Ольденберг, стр. 460).
Особое и редкое жертвоприношение называлось «царь жертв». Оно устраивалось для защиты страны только по повелению царя и при участии всего народа и сопровождалось пышными церемониями, приготовление к которым продолжалось целый год. Освященный купаньем конь должен был в это время обходить всю страну, охраняемый 400 юношами. Непосредственно за убиением коня, царица должна была лечь как его супруга рядом с еще теплым животным (что подавало повод ко всевозможным непристойностям со стороны жрецов). Время жертвоприношения коня — даже и ранее трех настоящих жертвенных дней — было временем народного праздника, сопровождавшегося разгулом на манер нашей масленицы, где что может быть названо общественным весельем, проявлялось с полной свободой. Состязание в конских бегах и игра в кости, которым индусы предавались со страстью и которым давался религиозный оттенок, игра и пение фокусников и танцовщиц, рассказывание сказок и задавание загадок, пение песен — все это соединялось в пестрой народной жизни, носившей преимущественно светский характер.
Между жертвами, описываемыми в Ведах, есть и жертва теням умерших. Вся церемония носит характер примитивного обряда и состоит в простом кормлении живущих в земле предков, которые вызываются заклинаниями, причем в то же время и демоны изгоняются из домов. Жертвоприношение предкам лепешек начинается вечером, после того, как проведены борозды для предохранения от демонов. Пол окропляется освященной водой, устилается сорванной травой и на нем предлагается занять место отцам, дедам и прадедам. «Да посетят нас теперь наши быстроумные отцы», таково изречение, которое произносит при этом чтец. Собственно жертвоприношение совершается самим хозяином жертвы: он становится на левое колено и поливает выкопанную борозду, а также траву, тремя пригоршнями воды для омовения отцов; затем протянутой вниз рукой он кладет три лепешки на места, политые водой: «это тебе, отец мой, и тем, которые вместе с тобой!». Затем он тотчас поворачивается и произносит: «здесь, отцы, пусть каждый из вас пользуется своей долей». Затем высказываются желания получить через принесение этих даров долгую жизнь. Потом снова изливается вода для того, чтобы отцы могли омыться водой после принятия пищи; кроме того, они получают благовонные мази, платья или овечью шерсть. «Вот, отцы, мы даем вам платье; не берите от нас больше ничего!» Только после этого начинают произносить настоящие молитвы, посвященные отцам: «Да прославятся ваши силы, ваша жизнь, ваш гнев и страх; да будете вы крепче всех из живущих в том мире, а из живущих в этом мире да буду я самый крепкий!» После этого следует торжественное отпущение отцов: «Восстаньте, отцы и шествуйте вашим прежним таинственным путем, подайте нам богатство и славу и прославляйте перед богами ваши дары». За собственно жертвоприношением следует прославление огня очага и просьба, обращенная к Агни об уничтожении грехов. Лепешки собираются: одну из них приносящий жертву дает съесть своей жене, для того, чтоб она через это получила мужской плод, а две остальных бросает в огонь или в воду, или отдает их брамину.
Да и вообще ведийское жертвоприношение имеет в значительной степени характер чародейства. Так и в церемонии ежегодного жертвоприношения перед дождливым временем года, заклинательный отпечаток придается ей не только бросанием в огонь орехов карира для получения дождя, но и вообще вся эта церемония есть ни что иное, как колдовство, посредством которого вызывается дождь, и это не единичный пример.
Волшебство, которое часто просвечивает в Риг-Веде и совершенно преобладает в Атарве, является практическим выражением настоящей индийской народной религии. Зачатки его, бесспорно, коренятся в верованиях самого древнего, первобытного времени и отчасти сохранились до нашего времени в низших слоях индийского населения. Таким образом, брахман — священнослужитель Атарвы, самое важное и популярное лицо из духовенства, является жрецом-чародеем в Ведах, да и теперь таков его характер. Даже в официальной жизни брахман должен был играть роль чародея-гадателя. На войне он должен был удалять дурные предзнаменования и пользоваться хорошими и поэтому он всегда находился пи царе.
Отсюда ясно, что Веды и другие индусские книги рисуют совсем не глубокую древность, а не ранее чем конец средних веков и даже настоящее время. Это сборники современного нам фольклора Индии, о чем свидетельствует и сама унитарность их экземпляров.
«Пестрый волшебный мир Вед для нас еще почти совсем скрыт, — восклицает верящий в их древность ординарный профессор теологии в Амстердаме Шантепи-де-ля-Соссей (т. II , стр. 36). — Те немногие части Атарвы, которые до сих пор были разъяснены, производят впечатление суеверия, или культа демонов, многочисленные таинственные обряды которого подобно сети опутывают всю жизнь, проникая и в официальный культ. Все, к чему человек питает страх, или от чего стремится освободиться: злые духи, враги и соперники, несчастия, болезни и неудачи, — все это устраняется заклинаниями, точно так же, как и все то, чего он хочет достигнуть, получается с помощью тех же средств. То надо изгнать ведьму из хлева или со двора, то сорвать растение, с помощью которого можно видеть все злые существа. Сядет ли демон в виде нарыва на затылке у человека, или нападет на него проказа, понос или умопомешательство, немедленно прибегают для отвращения беды к разным заклинаниям и напиткам. Рог быстроногой антилопы способствует ускорению выздоровления от всякой болезни; сома и камни, которыми его растирают, вместе с Агни и Варуной изгоняют желтуху. Всякое проклятие не только может быть уничтожено заговорами, но даже и перейти на самого чародея и, при уменье пользоваться надлежащими волшебными средствами, можно даже есть яды как кашу.
Для любви существовали чудодейственные средства: влюбленная, но не любимая девушка клала под подушку юноши известные травы, или обмакивала волшебную ветвь в меде, чтобы дать ему почувствовать сладость ее губ. Обманутая жена силой заговоров убивает свою соперницу, а незамужняя девушка скоро приобретает себе мужа благодаря чарам своих родителей.
Волшебство получает и религиозное значение. Амулеты из бессмертного золота обеспечивают долгую жизнь и даруют бодрые силы: даже умирающий может быть снова возвращен к жизни. Чародейства делают природу благосклонной, а многозначительные слова по окончании работы дают богатство и счастье. Злоба и вина человека может быть смыта святой водой, сожжена огнем и уничтожена растениями и заговорами: тот факт, что «южный огонь» употреблялся для отвращения демонов, тогда как происхождение его связано с древним культом демонов и указывает н то, что последний так близко стоял к служению богам, что уже с давних времен они слились вместе друг с другом.
Фактическую часть всего этого изложения я главным образом беру из иллюстрированной Истории религий Шантепи-де-ля-Соссея. По ней же продолжу и несколько далее, так как наша цель не есть открытие новых фактов, а только их новая классификация.
Поделиться3042014-02-18 11:31:29
- Администратор
- Откуда: Германия
- Зарегистрирован: 2012-04-21
- Приглашений: 48
- Пол: Мужской
- Возраст: 71 [1952-06-02]
- Провел на форуме:
11 месяцев 4 дня - Последний визит:
Сегодня 05:46:31
Недавность составления Вед характеризуется и идеализацией или «доброго старого времени». Они говорят, например, будто бы семейная жизнь индусов была еще до начала нашей эры «установлена религией на прочных, нравственных началах; на брак смотрели как на божественное учреждение; нарушение его вело за собой наказание, а после добровольного признания виноватой женщины, должно было быть искуплено. Целомудрие девушек заботливо охранялось и не нарушалось, как потом, обычаями культа; если у нее не было родственников, то она вверялась попечению общины и оскорбление ее почиталось тяжелым преступлением. Трагическая судьба многих индийских женщин, а именно сожжение вдов, не было всеобщим обычаем и заменялось часто соответствующим символическим действием».
Так хорошо, читатель, было в Индии «до Рождества Христова». И однако же следы первоначальной культуры, когда все приносилось в жертву ради благоденствия и охраны племени, еще продолжают выступать наружу; так, например, выходило, что в ведийские времена существовали человеческие жертвоприношения…
Посвящение царя, как и у христиан, рассматривается в Ведах как одно из наиболее важных религиозных торжеств и установление самих богов, и где рука права не может достигнуть злодея, там бодрствует божеское правосудие, так что он ни в каком случае, как и у христиан, не может избежать наказания. Это мы видим в образе Варуны (созвучно с русским словом Верный), от которого ничто не ускользает и который везде отправляет правосудие. «Сотворил ли я преступление бодрствуя, или был преступником во сне, сделано ли оно, или может быть сделано, от всего этого избавьте меня, как от пыточного столба, — говорится в Атарве (VI, 15).
Как и у христиан исповеди придается огромное искупляющее значение. Все твердо верили, что если например, нарушительница брака не исповедовала бы своей вины перед алтарем, то она непременно подверглась бы большому несчастью. «Сознание смягчает вину, так как правда всегда торжествует».
Похороны по Ведам сначала состояли или в зарытии в землю, или в сожжении. Но эти два обряда не совпадали друг с другом: погребение было по-видимому более первобытным и уже в недавнее время благодаря огнепоклонству было заменено сожжением; следы погребения продолжали существовать и в более позднем ритуале.
Само собой понятно, что при отождествлении, благодаря созвучию имен, бога Агнца с богом Огнем, сожжение трупа было однозначно с преданием его апокалиптическому богу Агнцу в созвездии Овна, и потому в ритуале сожжения к Агни обращаются с просьбой не наносить вреда душе покойника, а землю, в которую раньше зарывали, молили не давить на покойника, а дать ему просторное и удобное убежище. Таким образом, жизнь умершего, в известном смысле продолжалась и в пепле, точно так же, как для первобытного воззрения казалось вполне естественным продолжение ее в погребенном трупе.
Двойственной форме этих обрядов соответствуют также и различные представления о существовании после смерти. В недрах земли, царь мертвых, Яма (опять от славянского слова Яма, т.е. место, куда можно упасть) основал свое царство. Он первый из мертвецов отправился в то место, куда ведут глубокие ямы, чтобы приготовить смертным обитель и там возникли жилища отцов, откуда они следят за жизнью своих детей и посылают им помощь, утешение и совет.
Но подобное представление о боге Яме существенно изменяется, как только ведийское верование достигает полного развития. Одновременно с возникновением обычая трупосожжения, принесенного первичным христианством, начинают проникать в религию другие представления о загробной жизни. «Туда, где свет никогда не гаснет, где самая внутренность неба и где струятся вечные воды, туда, где обитают радость и веселие, дружба и счастье, где желание хотящего находит себе исполнение, — туда, в вечное бессмертие, отведет меня дух вина сома!» В этом светлом мире возвышается царство Ямы, уже потерявшего связь с ямами, где он вместе с Верным (Варуной) господствует в блеске и великолепии; сюда же спутник душ Агни (Агнец-Овен) отводит мертвецов, и тут они встречаются со своими предками.
Мы видим, что предание трупа огню было только поручением ему отнести умершего на небо, а не в землю, как было по старому завету Библии: «Земля еси и в землю отыдешь», а при обряде сожжения человек только получал новое тело, в котором не остается ничего болезненного, или изуродованного. Ум его тоже обновляется от огня и уже более не является стесненным какими-либо земными ограничениями. Там, на небесах родители свидятся со своими детьми, и свободные от грехов будут лицезреть Верного (Варуну) и Адити (Гадеса?). Конечно, для того, чтобы приобрести блаженство, надо было жить хорошо и справедливо, а прежде всего следовало оказывать послушание богам, прилежно совершать жертвоприношения и быть щедрым относительно жрецов. Кто оказывается дурным, злым или скупым в жертвоприношениях, тот попадает в ад; это место предназначается для тех, кто соблазнит девушку, у которой нет братьев, также для неверных жен, или для тех, кто соблазняет жен браманов. А кто не почитает брамана или бесчестит его как-нибудь, тот будет погружен в кровавый поток и будет пожирать волосы. Представления об аде в Ведах вообще скудны и неясны, они скорее имеют характер случайной угрозы, а не составляют необходимой части в системе религиозных догматов. О прекращении существования всех вещей в ведах вовсе не говорится, в них не упоминается ни о восстановлении мира, ни о страшном суде, ни о разрушении мира и обновлении его. Вероятно, компиляторы их тенденциозно не собирали этой части индусского фольклора.
Время возникновения новейших Вед и первых произведений после-ведийского периода, называемое обыкновенно браманским, является для нас во всех отношениях более ясным, чем собственно ведийская эпоха; указания об этом мы можем найти в книгах закона и в обширной философской и научной литературе.
Если в Риг-Веде индусское распадение народа по происхождению на различные общественные степени мало отмечается, то это вовсе еще не значит, что она писана до возникновения каст. Скорее всего это происходит от того, что компиляторы их уже не считали это божественным установлением, или смотрели как на общеизвестный факт, который нет нужды подчеркивать. Но в так называемом новом ведийском периоде, который с нашей точки зрения является более старым, разделение общества на касты проводится с неумолимой последовательностью. Браман обучается священному знанию, совершает жертвоприношения и погружается в размышления, вполне удовлетворенный чувством собственного достоинства и умственного превосходства над другими. Кшатрия или воин, ведет свою княжескую или дворянскую жизнь среди почестей и материального благополучия, и если он не управляет своих сил на войне или не употребляет их на какое-нибудь богоугодное время по обещанию, то он проводит время на охоте, на конских бегах и в веселых ночах. Жизнь вайсия проходит среди промышленных занятий; в качестве скотовода и земледельца, возничего и кузнеца, гончара и ткача, моряка, купца или цирюльника, он находится в низшем положении относительно высших сословий и не смеет приравнивать себя к ним, но в свою очередь с пренебрежением смотрит на плебеев-слуг; при богослужении, совершаемом высшими классами, он может присутствовать только как пассивный соучастник. Брахманы произошли из головы Брамы, воины из его рук, вайсии из его бедер, а судры — из его ног. Говорилось кроме того, что все люди были сначала брахманами и только вследствие вырождения произошли другие касты. Но слово каста (варна) по-индусски значит просто цвет, из чего можно заключить, что этот термин употребляется первоначально в смысле цвета кожи и обозначал разные касты. И это вполне согласно с моими выводами, что браманы-словесники были миссионеры средневекового христианства с белым цветом лица, пришедшие с Балканского полуострова, а кшатрии — воины, какие-то завоеватели. Узнать это из Вед нам невозможно, раз они лишь сборники современного фольклора, как не могут не согласиться все.
Вот, например, точные слова Шантепи-де-ля-Соссея (II, 45). «Изучение вед происходило исключительно устным путем, и должно было быть доведено до виртуозности. Уже с семи лет ученик-браман отправлялся к какому-нибудь учителю и здесь целые дни проводил в постоянном повторении рассказываемого, усваивая таким образом по частям всю веду. В вознаграждение за это он должен был прислуживать своему учителю; вся домашняя работа и личный уход за учителем лежал на его обязанности; он делал все, начиная с топки печи и приготовления обеда и кончая вытиранием учителя после купания и подаванием ему в обеденное время полоскания для рта и зубов».
Невольно удивляешься, как автор не замечает полной несуразности такого положения, не дающего ученику свободного времени для зазубривания таких больших книг! Затем он, успокоив себя звуками этих слов, похожих на гул пустого бочонка при ударе, продолжает: «Это была первая из четырех ступеней или шагов (асрама), которые каждый движа (дважды рожденный, это было название брамана), был обязан пройти. По истечении учебного времени, ученику брили голову (только на темени оставлялась одна косичка) и он покидал учителя, чтобы вступить на второе жизненное поприще и выполнить «обязанность отцов» (т.е. произведение сыновей).Одновременно с этим он начинает действовать и в качестве жертвоприносителя. А по окончании воспитания детей, браман удаляется от суеты мирской жизни в лесную глушь, что обыкновенно откладывалось до старческого возраста».
Ну, неужели вы сами, читатель, не видите нелепость этой попытки объяснить устную передачу целой ведийской литературы от учителя к ученику без всяких книг в продолжение двух тысячелетий? Поверить этому так же смешно, как тому, если б кто сказал, что ранее, чем получить право на богослужение, каждый браман был обязан обежать сто раз вокруг земного шара. Все эти измышления — только детские попытки браманов объяснить европейским ученым, каким образом сохранилась у них вся эта литература без наличия повсюду распространенных и известных между собою копий каждого сочинения?
Сначала выдумали легенду, будто бы брамины их скрывают, а затем когда после многовекового сожительства произошло взаимное сближение и браминские дети стали получать воспитание в европейских университетах, объяснение это стало невозможным, и потому была придумана для браманов сверхъестественная (виртуозная по словам Шантепи) память, которая у них тоже не обнаруживается ни в одной из европейских школ. Отсюда ясно, что вся индусская литература есть недавно составленные и потому находимые обычно униками сборники современного индийского фольклора, который составители апокрифировали в древность, чтоб придать больше значения. С этой точки зрения мы и разберем их дальнейшие особенности.
Главный бог псевдо-ново-ведийского периода был, — говорят нам, — Праджарата, т.е. Прежде-Патер. Он служит олицетворением творческой силы, а другой бог Висвакарман значит «Вседелающий». Первый в одной из песен веды прославляется как золотое яйцо (Хираниагарба Брам), он тот, кто вначале был единственным устроителем вселенной, — тот, который укрепил небо и землю, который дарует жизнь и силу, перед которым преклоняются все существа, даже и самые боги. Море и горы вещают о его величии, страны света это его руки; он есть единый бог, бог всех богов.
Подобное же величие и единство присущи и демиургу Висвакарману, который произошел из вод и теперь возвышается над всем миром и всеми богами и эти последние существуют только его бытием. По своему существу он неведом и неисчерпаем, вроде Христа.
Но высочайшим божеством браманизма, первородным принципом бытия является Брама. Брама (т.е. слово) возведен был постепенно на степень божества. Мы можем шаг за шагом проследить процесс перехода Брамы-Слова в высшее божество. Сначала ему поклоняются в образе солнца; потом он возводится в сан бога и приравнивается к богу отцу Праджа-пути, затем снова возвращается уже выше его и становится абсолютным, самодовлеющим мировым принципом. Как бог, Брама является в мужском образе и находится в супружестве с богиней Сарасвати (Св. царица). Проявляясь же в форме высшего метафизического принципа, он переходит за пределы личности и опять становится вполне абстрактным понятием «Творческим Словом».
Полное изложение этих мыслей мы находим в философских сочинениях Веды Упанишадах, т.е. в «тайных заседаниях». Из множества упанишад, которые несмотря на свое множество, как будто почти все открыты в одном экземпляре, заслуживают особенно быть названными: Ката, Чандогия и Брад-Араниака. Все они, в том виде, в каком мы их имеем, относятся к довольно позднему периоду. Нет никакого сомнения в том, что философия, изложенная в этих сочинениях, не исключительное создание браминов; многие данные свидетельствуют о том, что она также результат теоретической деятельности и военной касты. Цари Индии, по-видимому, оказали не малые заслуги в деле развития ведийской мудрости; часто они изображаются спорщиками, которые приводят брамана в замешательство, но еще охотнее дают ему тысячу коров за удачное разрешение вопроса. Ставится, например, вопрос: «что такое «Он», который был сначала и который есть все?» Есть ли он «то» или «это». Ответ гласит: «Он» есть дух (атман по-санскритски, то же, что и дыхание, воздух), но этот «воздух» или дух следует разуметь не в смысле психической души, а в смысле внутреннего, жизненного принципа. Атем этот бесконечен, вечен и неизменяем, не имеет никаких определяющих качеств, стоит выше всякого определения и непостижим. Одним словом, «он не есть ни то и не это». Он не говорит словами, не думает мыслями, не смотрит глазами, не слушает ушами и не дышит дыханием. «Это — начало», удалившее от себя всякое зло, никогда не стареющееся и не умирающее, никогда не чувствующее ни печали, ни голода, ни жажды, его-то и надо стремиться познать; подобно тому, как кусок соли есть только сплоченная вкусовая масса, так же и эта сущность является сплоченной массой познания. Но как бы усиленно ни старались представить Атем совершенно абстрактным, тем не менее нередко встречается и чисто материалистическое определение — образны язык упанишад часто тождественен с атомистическим учением, может быть, благодаря созвучию слов «атман» и «атомный»? Так, — говорят нам, — семена в смокве состоят из мельчайших невидимых его зернышек. Часто описывается он также в виде эфира, или вода является космическим принципом. Подобно тому, как вода проникает во все вещи и властвует над всем; из него произошел весь свет; но кроме того, происхождение вещей часто приписывают первобытному «Ничто» — утверждение, которое многие считают не имеющим смысла. Это первобытное несуществующее стремится получить бытие и становится или духовным, или тонким материальным принципом, как, например, вода, из которого через продолжающееся стремление, или через искупление и жертвоприношение происходит все большее число существ, часто путем совокупления с созданным самим же Атемом женским принципом. Создание мира постоянно представляется как эманация Атема; оно истекает из него, как паутина из паука, как искра из огня; и так как все вещи произошли от него, то все они в нем и, так сказать, им и существуют. Из этого следует, что человек по своей сущности тождествен Атману. Если мировая душа есть Атман, в таком случае и человек носит в себе Атмана, так как в нем есть самосознание. Если мировая душа — личность, то она живет в сердце человека в образе маленького духа, ростом с мизинец, или в глазу, в виде маленького человечка. Если это эфир, в таком случае он вездесущ и невидимо присутствует в сердце, величиной меньше рисового зерна, или даже самого маленького зернышка, но больше земли, неба и всех миров.
Задача человека заключается в стремлении познать эту тождественность: «Я есмь Брама!». Кто познал это, тот преодолеет смерть, — смерть над ним не властна; он достигает полного возраста жизни и становится одним из этих божеств. Сверх того, познание это дает высшее блаженство: «Тот, кто это нашел и познал, тот участвует всюду и во всех наслаждениях, так что благоденствие самих богов не может быть приравнено к блаженству высшего познания». Для достижения этого состояния надо до такой степени погрузиться в созерцание, чтобы все сознание слилось в одну идею. Оно есть сновидение, или скорее такой сон, во время которого человек чужд всяких желаний и не видит никаких грез. Погруженный в это временное угасание сознания, человек ближе всего приближается к абсолютному.
Так изображает Шантепи (стр. 51) философию брамаизма… Но точно ли она его общая философия, если он извлек все это из рукописей, находимых в одном экземпляре и не получивших распространения на своей родине?
Одним из самых любимых размышлений этих отдельных авторов были те, которые касались вопросов космогонии. Так уже в Риг-Веде мы находим много гимнов космогонического содержания, с окраской то искусственно выдуманной школьной мудрости, то жреческого кастового духа. Самая знаменитая из этих песен есть Ригведа Х, 129.
«Тогда не было ничего существующего и ничего несуществующего; не было ни воздушного круга, ни неба вверху. Что же двигалось? Где? Под чьим покровом? Была ли вода бездонной?»
«Не было тогда ни смерти, ни бессмертия, ни смены дня и ночи. Единое дышало, неколебленное ветром, по своей собственной силе, и кроме этого ничего другого не существовало».
«Была тьма, окутанная тьмою; и вначале вся масса вод была неразличима. Только громадное единое, заключенное в пустом пространстве было создано силой искупления».
«Прежде всего пробудилась в нем воля; и это было первое проявление духа; мудрецы, вопросившие о нем свои сердца, проницательно нашли сродство существующего и несуществующего».
«Кто знает наверное, кто может разъяснить, откуда произошло творение? Чрез эманацию (вселенной) произошли все божества, как ее следствие; кто же знает, откуда она сама проистекла?»
«То, из чего они произошли, было ли создано или нет?»
«Это известно только живущему на высшем небе хранителю вселенной, или может быть, и ему неизвестно?»
Утонченный скептицизм последней строфы обнаруживает рефлективную точку зрения, а следовательно и позднее происхождение песни. Наряду с философской, с которой описан тут хаос, в этом изображении встречается специфически христианская черта, заключающаяся в том, что искупление считается творческой силой. Самым позитивным и в то же время самым первоначальным элементом этой космогонии является по-видимому идея о первобытной воде, как о некой хаотической массе, которая существует собственной силой без постороннего воздействия. Во всяком случае тут замечательно то обстоятельство, что путем эманации происходят и сами боги. Да и в других песнях, касающихся космогонии, тоже описывается «рождение богов».
Библейское изречение «вначале была вода» многократно повторяется в ведийских текстах, или же о воде говорится, как о первозданном элементе. Большинство текстов сходятся между собой в описании того, каким образом зародыш, возникший в воде, вследствие ее вожделения, или аскеза, или вложенный в нее непосредственно «Словом», развивается в мир: небо, землю и человечество. Так повествуется, например, в начале книги законов Ману.
«Непостижимый, неисповедимый, предвечный, побуждаемый своим стремлением, возжелал произвести из себя различные существа; прежде всего он создал воду и положил в нее зародыш. Семя это превратилось в золотое яйцо, сиявшее подобно солнцу, в котором он сам, отец всех миров, родился в образе Брамы».
Созданный этой первою причиной, непостижимый и превечный, одновременно существующий и несуществующий, зародыш (Пуруша) сделался в мире известным под именем Брамы. Он, высочайший, провел целый год в золотом яйце и затем разделил его одною своею мыслью на две части. Из двух половин скорлупы образовал он небо и землю, а между ними поместил воздушное пространство, восемь стран света и постоянное вместилище для воды.
Наряду с таким рассказом о возникновении вселенной из воды, существует и другой, повествующий о происхождении всех живых существ. Это особенно подробно изложено в Брад-Аранака-Упанишад (1, 4).
«Вначале существовало «это нечто» (Пуруша). Оглядевшись, оно не нашло ничего другого, кроме себя; первое, что им было высказано, было «Я есмь», но оно не было этим удовлетворено и желало иметь другого. Тогда это нечто разделилось на две части и вследствие этого возникли муж и жена… Муж соединился с женою и таким образом произошли люди. Но жена стала думать: «как же может он, создавши меня из себя, соединиться со мной? Попробую я скрыться от него». Тогда она обращается в корову, а он в быка. Бык в свою очередь совокупляется с коровой и производит рогатый скот. Она превращается в кобылу, а он в жеребца; снова совокупляются они между собою и производят однокопытных животных и т.д. Таким образом «нечто» создало все, что существует попарно, даже до муравьев. После этого оно вызывает огонь и сому и наконец заканчивает высшими созданиями — богами. Это «нечто» есть самое высочайшее существо, так как им, хотя смертным, было создано бессмертное».
А вот и другой рассказ о том же.
«Когда боги, желая сделать жертвенное возлияние, приготовили жертву из Пуруши (человеческой сущности), жертвенным маслом была весна, дровами — лето, жертвенным возлиянием — осень. Из этой всеподающей жертвы произошли песни Риг и Оама, из нее же возникли метры поэзии; из нее же произошли лошади и все животные, снабженные двумя рядами зубов; из нее же возник рогатый скот, овцы и козы. Когда боги разрезали Пурушу, — на сколько частей разделили они его? Во что превратился его рот, как стали называться его руки, бедра и ноги? Рот его сделался Браманом, из рук его произошли Раджани, из бедер Вайсии, а из ног — Судра. Месяц возник из ума, солнце из глаза, изо рта произошли Индра и Агни, из дыхания — Вайу. Из пупа сделалось воздушное пространство, из головы образовалось небо, из ног — земля, из ушей — страны света, так были сотворены миры». (V, X, 90)
Но как бы ни были в начале разнообразны мифологические элементы этой космогонии, тем не менее все они, вследствие последующей переработки, сделались составными частями одного последовательного ряда мыслей.
В Каушитаки-брамана — в Упанишадах встречается одно чрезвычайно интересное место, которое гласит так: «Все покрывающие этот мир имеют свое местопребывание на луне, которая в первую половину месяца постоянно увеличивается от их жизненного дыхания; во вторую половину месяца она подготовляет их к возрождению. Луна есть дверь, ведущая в небесные обители; кто ей отвечает на ее вопрос, того она пропускает, а тот, кто не дает ей ответа, — низвергается вниз, превращаясь в дождь. Такие люди, соответственно их делам и их знанию, вновь рождаются здесь в виде червя, моли, рыбы, птицы, льва, кабана, дикого осла, тигра, человека или другого какого-либо существа в том или ином состоянии».
Разработка теории переселения душ, сделавшаяся непоколебимой основой всего индусского мышления, едва ли началась ранее средних веков.
.
Выписка из вопросов теософии (стр. 67)
Следы представлений о переселении душ заметны и у кельтов, — говорит Шантепи-де-ля-Соссей (стр. 57) и особенно ясно выступает в философии и мистериях греков. В воззрениях Пифагора, Эмпедокла, Платона и Пиндара и уже в Каушитаки-упанишад, слилось с христианским учением о возмездии, хотя и сильно усложнило его наивную идею. Здесь уже признавалось, что высокое и низменное положение, благоденствие или неприятность каждого существования суть следствие его поведения в прошлом, а нравственными достоинствами или недостоинствами настоящего бытия обусловливается его судьба в будущем. Полнейшее развитие этой системы переселения душ мы находим в 12-й главе книги законов Ману. Все грехи разделяются в ней на классы, соответственно которым распределяются рождения: телесные грехи ведут за собою неодушевленное бытие в разных предметах, словесные — превращают грешника в птицу или животное, мысленные — делают его членом низшей касты. Каждая из этих форм бытия в свою очередь состоит из целого ряда различных степеней, начиная с камней, насекомых и рыб, и переходя через все классы животных, до слонов, лошадей и членов касты судра (которые причисляются к животным) и далее до различных демонских существований, которые также служат наказанием за чувственные наслаждения и грехи. Далее этот ряд продолжается вверх через все классы человеческих существ, от игроков и пьяниц до царей и рыцарей, а от них опять в различные виды духов (каковы гандарвы и апсаразы), и только потом уже и в вершины человечества: пустынников, аскетов и браманов, которые представляют собою как бы последнюю ступень к божеским существованиям все высшего и высшего достоинства; доходя наконец, до Брамы и до Непостижимого. После всех этих определений приводятся частные указания: так. Например, убийца обращается в хищное животное, вор зерен — в крысу, вор мяса — в ястреба, убивший брамана — в собаку или осла, браман, который пьянствует или ворует, обращается в моль или в ужа. Все это в сущности то же самое, что мы уже видели у буддистов.
Таким образом, учение самсары разрешает для индусов все вопросы, касающиеся жизненных отношений, и задачи, представлявшие для западной мысли большие трудности, вроде вопросов: где был ты до твоего рождения? Что будет с твоей душой после смерти? Для чего мне быть добрым, если через это я не буду счастлив? Как может в том мире, где существует правда, злой быть счастливым, а благочестивый несчастным? Все они разрешались одним ответом: ты уже существовал в бесчисленно многих формах, и постоянно будешь являться в новых телах; жребий твой есть плод твоих прежних дел, твои же теперешние поступки — семя твоей будущей судьбы.
И нельзя не признать, что в этом отношении буддизм и брамаизм последовательнее христианства и магометанства, чем и доказывается их более позднее происхождение.
Философия упанишад, развившаяся в недрах религии, никогда не могла освободиться от влияния последней. Совершенно иное видим мы в учении Веданты, которое может быть названо философским изображением собственно-индийского мышления. Школа веданты признает существование связи между нею и ведами, на что указывает, между прочим, ее название: конец веды; но очевидно, что действительная связь у нее существует только с идеями новейших вед, имеющих мало общего с религиозными представлениями древних гимнов. Система этой философии нам знакома преимущественно из сутр веданты, известных под именем бадараян и из произведений великого комментатора Санкара, относимого напрасно к IX веку нашей эры, так как тут идеи новейшей европейской теософии.
Основная мысль веданты — есть отождествление Брамы и души, выражающее то, что браман, т.е. сила, которая созидает все миры, охраняет и снова поглощает их в себе, тождествен с Атманом, т.е. с душой. Эта — душа, принадлежащая каждому из нас, не есть часть Брамана или нечто от него исходящее, но она есть вечны, неделимый Браман во всей его полноте и целости.
Задача спасения заключается в освобождении Атмана от индивидуального существования, которое его стесняет и поэтому доставляет ему страдание. Однако освобождение Атмана не может быть достигнуто путем деяний, так как последние, хорошие или дурные, требуют своего возмездия, и таким образом ведут человека в новые существования, в которых может осуществиться это возмездие; следовательно, деяния обусловливают собой лишь переселение душ. Следовательно освобождение никак не может состоять в том, чтобы что-нибудь делать, а лишь в познании того, что уже существует. Только знание сожигает семена дел и таким образом для дальнейших возрождений не остается более никакого содержания. Но в то время, когда браминская Веданта еще не успела сложиться в учение школы, философия Перчисления (Санкия), возникшая в среде воинской касты, вооружилась уже критикой против всего этого образа мышления. Анти-жреческий характер, отличавший учение Перечисления, происхождение которого возводится к мифическому Капиле, обнаруживается в том, что она отрицает всякую связь с ведами, не придает никакого значения священным произведениям и не хочет знать ни о каком боге.
Но то, что философия эта рассматривает мир как множественность, указывает уже самое название этой школы: Санкия, что значит «перечисление», — и именно перечисление двадцати пяти основных начал, из которых произошел мир. Первым из этих начал была материя (или природа), последним же, двадцать пятым началом является дух. Материя считается «созидающей», а дух, или душа, как и в упанишадах, считается за личность. Материя состоит из трех составных частей: сущности, как начала легкого и светящегося; страстности, как начала возбуждающего и подвижного, и тьмы, как начала тяжелого и противодействующего, и они входят в состав состояний человеческой индивидуальности.
Таким образом, между материей и духом существует абсолютное различие в их сущности. Тем не менее они связаны между собой и это необходимо, так как без руководства мыслящей души движение материи оказалось бы бесцельным, а без движения материи душа лишена была бы возможности проявлять свою деятельность. Но, так как душа сама по себе не имеет объекта и не может проявлять самостоятельных действий, то вследствие этого, чтобы создать что-нибудь, они обе должны соединить свои силы. Но посредством познания, достичь которого, впрочем, очень трудно, так как человек имеет прирожденную склонность к «неразличению», получается полное отделение души от тела и от телесной души. Душа не погибает при этом, так как она неделима и вместе с тем неразрушима; она не делается и богом, так как никакого бога не существует.
По учению «перечисления» не может быть и речи о том, чтобы какие-нибудь религиозные или этические действия становились в заслугу, или имели какое-нибудь значение; они только могут препятствовать достижению освобождения. Аскетические упражнения тогда лишь имеют силу, если они исключительно направлены на то, чтоб усилить освобождающую силу различения, но для этой цели они не бесполезны.
Нельзя не признать за этой школой некоторого рода гуманности. Прежде всего она, хотя бы из-за полемики против жрецов, совершенно уничтожила кастовое разделение и, в противоположность Веданте, открывает как судрам, так и женщинам доступ к спасению. Кроме этого, каждый достигший освобождения, может выступить в качестве учителя истины. Но последователи Санкии устранились от деятельного проявления любви к человечеству, благодаря их учению о вреде всякой деятельности.
Мы несколько остановимся на еще одном своеобразном явлении браманского периода, на так называемых йоганах. Йога в переводе значит соединение, именно соединение души с высочайшим началом.
Упражнение йога состояло в самогипнотизировании, которое совершалось по известным правилам. Состояние экстаза во время которого человек чувствовал себя отождествленным с высочайшим, достигалось посредством неподвижного сидения на корточках, смотрения в одну точку, задерживания дыхания и постоянного держания в уме знаменитого слова «ом», служащего мистической формулой для Брамы. Йогом (того же корня, как и Иегова) назывался тот, кто подвергался экстазу, считал себя владеющим божеским всемогуществом. Известно всем, с какой дикой жестокостью браманские жрецы выполняли умерщвление плоти: теперь еще рассказывают о таких действиях, как связывание рук, отчего они отсыхали, смотрение на солнце до слепоты, неподвижное стояние между четырьмя огнями, стояние в продолжение целых часов на голове, опасное качание на головокружительной высоте, пост, при котором количество пищи прибавляется или убавляется соответственно возрастанию или уменьшению месяца и т.п. ….
Глава VI
Секта Джанов
.
Священное знание, изучение Вед, с самого начала было присвоено себе брамской кастой; но, как мы видели, это не всегда было так: воинская каста принимала также горячее участие в теологических занятиях; она достигла даже вольнодумства, перейдя через веру и божественность этих книг, и могла несколько свысока смотреть на браманов, твердо державшихся писания.
Секта Джаина получила название от слова «победитель». Из числа многих (24) победителей, которые согласно преданию являлись провозвестниками религии Победы, особенно выделяется Вардамана.
Прозванный Магавира (т.е. великий герой), Вардамана был сын мелкого князя в стране Магада. До тридцати лет ему пришлось вести вполне светский образ жизни, но к этому времени, после смерти своих родителей, он проникся строгим воззрением на жизнь, оставил жену и родных, и стал странствовать по миру как бесприютный аскет. Двенадцать лет он провел в самых тяжелых изнурительных испытаниях и в глубоком размышлении. Тогда свет его сознания осенил его и он уверовал, что достиг степени святого. Он выступил в качестве учителя и после того, как приобрел много приверженцев в окрестных странах, организовал религиозную общину. Он действовал, как говорят нам, в качестве пророка, в течение 30 лет, и умер около 72 лет от роду.
Мировоззрение его было вполне атеистическое. Только началом всех вещей оказываются здесь не материальные атомы, но души, и эти души, которые суть реальные независимые существования, проникают своей деятельностью все, что есть, даже материю. Они прикованы к телу, потому что стремление к деятельности, которое присуще душам, побуждает их держаться чувственности и телесности. Продуктом этой деятельности душ в теле является действие. Оно бывает или заслуга, или грех, и род его определяет судьбу человека, должен ли он идти к новому лучшему или худшему возрождению, или же совсем освободиться от переселения душ. Только полное уничтожение действия в какой бы то ни было форме освобождает душу от рабства телесного существования и странствования. Это освобождение и есть Нирвана; но Нирвана в этой системе не есть прекращение сознания: душа остается, потому что сущность ее неразрушима; ее абсолютное состояние определяется только как независимость от действия и телесности.
Не все приверженцы этой секты живут аскетами. Большая часть ее — миряне, которые должны нести более легкие обязанности, но которые зато и могут ожидать меньшей награды. Между тем как аскеты должны вполне посвящать себя исполнению священных обязанностей, мирянин может продолжать свою мирскую жизнь, так что пять обетов святых: «не обижать, не говорить неправды, ничего не брать без позволения, сохранять целомудрие и упражняться в отречении», — исполнение которых в самой крайней строгости предписываются аскету, для мирянина имеют значение легких этических правил, в которых, например целомудрие означает супружескую верность.
Идя навстречу религиозной потребности народа, культ Победы (Джана) носит характер настоящего богопочитания, с храмами и изображениями, с праздниками, с приношением цветов и фимиама. А аскеты, чтобы иметь возможность заботиться о духовном наставлении оседлой общины, переменили свое бесприютное скитание по стране на оседлую жизнь. Это повело к учреждению монастырей, и деятельность монахов джанской секты распространилась на такие предметы, на которые первоначально не обращалось внимания. Таким образом, в монастырях развилась весьма замечательная литература, которая имеет не только религиозное и философское содержание, но дает и изящные статьи, и даже занимается реальными науками. Эта литература написана большей частью на народном диалекте — пракрите. В искусстве, особенно в архитектуре, секта джанов достигла также значительных успехов, как это видно преимущественно на храмах.
В настоящее время приверженцы учения джана находятся в большинстве индийских городов. Своею спокойною жизнью они приобрели прочное положение в обществе и часто даже отличаются своим благосостоянием. Так как земледелие, в виду связанного с ним нарушением прав живых существ, им запрещено, то они живут большей частью торговлей; в провинциях запада и северо-запада они играют даже выдающуюся роль. С браманистами они уживаются очень хорошо.
Поделиться3052014-02-18 11:33:53
- Администратор
- Откуда: Германия
- Зарегистрирован: 2012-04-21
- Приглашений: 48
- Пол: Мужской
- Возраст: 71 [1952-06-02]
- Провел на форуме:
11 месяцев 4 дня - Последний визит:
Сегодня 05:46:31
Глава V
Общая характеристика индусских культов.
.
Религия индуизма в той самой форме, в какой мы имеем ее проявление в Ведах, существует почти неизменною и в наше время, в виде культа духов, или демонов, которые связываются в представлении с деревней и полем, с лесом и горой, или имеют значение для отдельных случаев жизни: рождение, болезни, смерти; при этом нет недостатка в почитании деревьев и камней, змей и других животных и в разного рода фетишизме, и весь культ носит характер колдовства, с которым мы знакомимся в Атарве. Но к этому дикому стволу прививаются теперь идеи, которые развились внутри высших каст. Ведийские элементы в этой передачи остаются еще заметными не только в названиях богов, но в легендах и поучениях, которые связываются с ними, и даже в обычаях ведийского происхождения. Но еще яснее заметно влияние браманизма и философских школ. Что браманы принимали деятельное участие при создании первоначального «индуизма», это видно из всего характера древних сект. Веды еще и теперь постоянно признаются основным источником священной мудрости, и на почве Упанишад создается религиозный образ мыслей. Можно в тоже время заметить и направления школы Сакиа-Муни, что и понятно, так как мы знаем, что среди первых значительных личностей, от которых исходил индуизм, были и кшатрии. Притом, с течением времени, воззрение школ не сохранились в чистоте; от главных течений отделились ветви, развивавшие собственные взгляды и образовавшие особенные самостоятельные учения.
Соответственно этому и спасение достигается различными путями. Оба старинные пути: — путь дел, который в особенности обозначал ведийскую практику жертвоприношений, и — путь познаний, под которым понималось размышление, еще и поныне остаются первыми путями системы, но к ним, в качестве третьего, присоединяется еще новый, который является в высшей степени характерным для индуизма. Это путь полной преданности богу и его милосердию.
Хотя разные секты и были основаны преимущественно людьми из высших каст мысли которых были положены в основание их теории, мифические представления и формы культа оказываются имеющими народное происхождение. Правда, что великие боги индуизма имеют иногда имя, а иногда и те или иные характерные черты, общие им с богами Веды: но фактическую форму, под которой они боготворились сектами, они большею частью унаследовали от духов и мелких божеств местных и случайных культов. Еще и теперь мы можем наблюдать тот процесс, посредством которого местный бог постепенно вступает в пантеон, то возвращается на степень самостоятельного божества, то рассматривается как одна из сторон, или форм проявления признанных богов; таким образом не подлежит сомнению, что великие боги теперешнего индуизма приобрели свой характер благодаря такому слиянию. Бог земли Бумия, культ которого совершенно примитивен, отождествляется с Вишну. Ваба, дух племен–аборигенов, во многих местах сделался новым проявлением Сивы, и таким образом всюду в культах и мифах, в формах и отличительных знаках богов, можно узнать или переживание прежних местных религий или зарождение новых.
В связи с этим находится и то характерное для индуизма обстоятельство, что образы эпической поэзии играют в нем главную роль; Рама, герой великого эпоса Рамайаны, в то же время и национальный герой, и отождествлен с Вишну, точно так же, как и Кришна и бог.
Об историческом начале индуизма, — говорит историк религий Шантепи–де–ля–Соссей (II,125), — известно очень мало, и в особенности недостоверны первые хронологические данные. Бюлер пытается приписать самым старинным индийским сектам довольно глубокую древность. По его мнению, они должны были существовать значительно раньше буддизма, даже ранее джайнизма, потому что в сочинениях последних сект о них говорится, как об издавна существующих. Во всяком случае, относительно так называемых Адживаков (созвучно со славянским Оживаки, т.е. воскресенцы или отживаки — отживающие) признается, что они существовали до появления Будды и враждебно относились к новому движению. Они — говорят нам, — составляли монашеский орден и как Джаин (созвучно с Иоаннитами, благодаря обычному переходу и в ДЖ, например Иоанн-Джон и т.д.) они возвели в правило отречение от земной жизни (отсюда и название их: адживака «до жизни» и через аскетизм стремились достичь блаженства. Они — говорят нам, — ревностно почитали Нарайану, Вишну). Но не оставили после себя никакой литературы, так что мы знаем о них лишь из отдельных надписей (например, в пещерах, которыми они пользовались) и из упоминания о них в буддийских и джаинистических (иоаннистических) сочинениях.
Керн и Бюлер отожествляли Отживаков со знаменитой сектой Багаватов (созвучно со славянским бого-веды), которые также почитали Вишну (Вышнего) и Кришну (Христа), но характерное для них имя божества есть Вазу-дева, т.е. бог Уазу, созвучно с Йязу. Жили ли Багаваты подобно Адживакам монахами, мы не знаем; но их теология и философская система изложены в Панкаратре и занимает самостоятельное положение и проникнута духом эпической поэзии.
И совершенно такую же теорию, как в Панкаратра мы находим у последователей Рама-нуджи, брамана из южной Индии, жившего в XII веке, который будто бы обновил философию Багаватов (существовавшую следовательно и в XII веке). Секта Рома-Нужда выше всего почитает Раму (бога Рама) и имеет действительно новейшее представление о божестве.
Из главнейших вождей, около имен которых группировались секты в Индии и которые пользовались большим почтением, мы назовем прежде всего южного реформатора Рама-нанда (около 1400 года нашей эры. Он проповедовал суетность всех внешних религиозных обрядов и употреблял народный язык) для выражения своего учения. На нем он написал много поучительных стихотворений. Два самых влиятельных человека новейшего индуизма, реформатор Кабир (в XV веке) и поэт Тулсидас (около 1600) обязаны ему своим направлением.
Эти секты распространялись на все классы народа, но секта Мадва, члены которой следовали знаменитому философу Анандатирту, все еще стремилась захватить браманистический характер и все ее члены должны были принадлежать к этой касте, а кришнаитская секта Валлаба вела вполне мирскую жизнь и даже в значительной степени передавалась светскости.
Сиваитские секты не могут предъявить столь славных имен. Все эти секты отдают предпочтение Вышнему богу (Вишну), почему и называются вишнуитские, но есть еще остатки и Живаитских, где Живый бог (Жива, Шива, Сива, Зива, Зевс) — обожается более других, при чем и Зевс у классиков тоже значит Живы. В средние века шиваизм, по видимому, более могуществен из всех сект и только реформаторские движения 15 столетия придали вишнуизму его силу. Впрочем, соперничество их никогда не приводило к борьбе и боги вигнуитов без всякого колебания призывались поклонниками Шивы и наоборот.
Как мало было жреческого характера в этом индуизме, видно уже из того, что эпические произведения играют важную роль в его священной литературе. Магабарата — это Илиада индусов, которая с течением времени выросла из героической поэмы в целую литературу с сагами и легендами, философскими и религиозными умозрениями, даже и самого нового времени. Но когда это началось? Уже в VII веке — говорят нам, творение Вьяза, мифического поэта, почиталась как книга правды, кодекс нравственности и путеводитель к блаженству, и уже тогда, как и теперь, предполагалась, как Евангелие у христиан, для чтения в храмах, в качестве священной книги и для назидания. Но я уже показывал, что имя Вьязу происходит от имени Иезу, получившего столько вариаций (Йешуа, Йесус, Иисус, Йезус, Джизес, Жезю и т.д.), а потому и время появления книги боговатов (т.е. боговедов,) как первоисточника Магабараты, должно относиться ко времени Кирилла и Мефодия у славян, и действительно санкара сообщает около 800 г., что Магабарата предназначалась для религиозного поучения тех кому недоступно было изучение Вед и Веданты.
В современной нам редакции этой книги выступают все основные религиозные направления нашего времени: почитание Вишну, Кришны и Шивы , рассказываются их легенды, развиваются их теологические взгляды. Магабарата в современном нам виде состоит из 18 книг, содержащих около 220000 стихов и ее основная тема — борьба двух родов Куру (созвучно со словом Кир (господин)) и Туру (созвучно даже с Париом), нечто вроде Илиады со вставными эпизодами вроде «Наль и Дамаянти», переведенного у нас Жуковским. Аналогичное можно сказать и о великом южном эпосе, Рамайане, состоящей из 24000 двустиший, по объему составлявшей лишь одну четверть Магабараты. Ее имя значит судьба Рамы, т.е. Роменца, который есть ничто иное как Вышний бог (Вишну) воплотившийся в человеческом теле составителем ее (из народных сказаний) называют индусского поэта Вальмики и впервые напечатана она в Калькутте в 1859 году, а по латыни первые две ее книги изданы Шлегелем еще в 1838 году, за 21 год ранее издания оригинала.
Во время бегства изгнанного царского сына Рамы к югу, — говорится в ней, — и в его битвах, к которым принадлежат также попытки его возвратить свою украденную жену Ситу (аналогичную жене Менелая Елене), появляются медведи и обезьяны в образе человекоподобных существ и помогают ему всевозможными чудесами. Да и вообще все это произведение является плодом смелой романтической фантазии и сильно возвышается не только над грубой народной фантазией южной Индии, но и над ее художественной поэзией не всегда безупречной в моральном отношении.
Индейские древние книги, называемые пуранами, на санскритском языке имеют космологический характер, вроде библейской книги Бытие, еврейское название которой Борошит значит «вначале». И тут, как в Библии, пураны по своей задаче должны обнимать собою все развитие существования, начиная от космологии, мировых переворотов и генеалогии богов доисторических периодов человеческого рода и династий царей, но фактически они представляют довольно беспорядочные собрания теологических и философских рассуждений, легенд сказочных преданий, обрядовых и аскетически наставлений и т.п. И все они оказываются продуктами средневековья позднейшего происхождения, нежели Магабарата, к которой они часто примыкают, как теологические продолжения.
Из них самая большая, переведенная и изданная Бюрнуфом — Багавата-пурана признается Бюлером за подделку 12 столетия.
Как на дополнения к пуранам следует смотреть на Тантры, считающиеся уже всеми за произведения последних веков. Это ритуалистические сочинения, состоящие довольно часто лишь из массы имен и формул, но они имеют особенный интерес благодаря тому, что содержат и себе правила тайного культа который играет такую важную роль в современной Индии. И кроме того, религиозная литература индуизма содержит значительное количество хвалебных песен (Стотр), которые до сих пор постоянно сочиняются и собрания которых играют такую же роль, как книга церковных песнопений в христианской церковной жизни.
Мифологический элемент в индуизме, вообще говоря, отступает на задний план и распознавать его секты приходится по внешним формам жизни, а в теориях основные философские воззрения часто играют гораздо более важную роль, чем представления о богах. Могущественнейшего божества Вед, царя богов Индру величают именем «сын Индри» в Магабарате. Главный бог браманского времени, Брама часто называется просто Праджапати (Прежний патер), но часто упоминается и как бог-Слово (Брата). В современных изображениях он стоит на цветке; его кожа темно-желтая; у него четыре лица, или головы; пятую у него отрубил Шива за то, что он утверждал, будто сотворил и самого Шиву; в локонах его вплетены нитки жемчуга. Две руки воздеты для молитвы, а две другие держат чашу и четки. Однако это изображение, говорит Цигенбальг, не считается предметом почитания, как изображения Вишну и Сивы. Брама, как и у христиан бог-отец, не имеет ни своих погод, ни праздничных дней и постов, ни жертв; ему поется жрецами лишь несколько хвалебных песен; он бог, живущий только в изображении.
Но как у христиан царица небесная так и в индуизме очень большое значение имеет Сара-свати (Свята царица), его жена, которая, как богиня красноречия и учености, имеет свое определенное место в индусском пантеоне.
Культ Вишну, как высшего (т.е. вышнего) бога, возник, — говорит историк религии Шантепи-де-ля-Соссей (II, 133), по видимому, одновременно с возникновением индуизма, т.к. Нарайана, которого почитают уже Отживаки (Адживаки) есть никто иной, как Вишну, и Вазу-дева высший бог Багаватов, отождествляется также с Вишну. В качестве верховного божества, Вышний (Вишну) занимает сразу место и Брамы и Индры. Он прежде всего представляет собою абсолют, т.е. атмосферу (Атма). Прямо говорится: «нет ничего выше Вишну, Вишну больше чем Брама». В то же время Вишну, подобно Индре, есть живой, деятельный бог, который является помощником людей и в своем телесном образе отличается определенными признаками, из которых некоторые унаследованы им от Индры. Он носит диск (солнце), боевую раковину и булаву, и на четвертой руке у него кольцо, если только обе верхние руки не представлены распростертыми «для утешения и дарения». Цвет тела часто зеленый или темно-синий; он пышно одет, увешан цветами и стоит на цветке лотоса. Или изображается спокойно лежащим на извивах мировой земли Ананты; у его ног восседает его супруга Лакшми (Венера — богиня красоты и счастья) и его пупа на длинном стебле растет цветок лотоса, на котором помещается совсем маленькая фигура Брамы. А иногда Вишну представляется сидящем на птице Гаруда, убивающей змей, который тоже оказывается почитание, в особенности на юге и которой в таком случае придается смешанный вид человека и птицы.
Всевышний — Вишну, как и Христос, — всегда благосклонный бог, постоянное стремление которого состоит в том, чтобы приносить людям всякого рода помощь, сообщать им истину, охранять в опасности, избавлять от зла и принимать к себе на небо, которое представляется в виде рая. Но высшее блаженство верных заключается в том, что бы сделаться тождественным с Вишну (как у христиан — уподобиться Христу). Участие Вишну в судьбе людей осуществилось им посредством его Аватар, т.е. авантюр, воплощений, или «нисхождений», через которые он приближается к людям, становится им подобным. Эти воплощения Христа, которых в Индии было уже несколько, вместо одного случая в Европе, понимаются в смысле глубокого таинства. «Это не преходящее проявление божества, но полное существование бога в живом теле: он есть истинно бог и истинно человек в теснейшем их единении».
И, как у христиан первое воплощение Христа символизировано рыбой, что могло прийти лишь из Великой Ромеи с Балкан, так как там рыба служила анаграммой Христа — IX ТУС — Иисус Хрмстом Теу, Иоос Сотер, т.е. Иисус Христос Бога Сын Спаситель.(рис. ) Но тут первичный символ получил уже новое толкование.
Первое воплощение относится к легенде о потопе, в том виде, как она содержится в Сатаната-Брамане: Вишну возвещает Ману-Менессу, всеобщий потоп и приказывает ему построить ковчег; под видом рыбы он сам направляет его пока ковчег не причаливает к одной горе в Кашемире. Вторая Аватара (т.е. авантюра) Вышнего бога-Вишну — есть его превращение в черепаху, поддерживающую землю (рис. ), что объясняется двумя рассказами, которые содержат ведийские элементы. Первый рассказ заключается в том, что боги захотели размешать молочное море (Млечный путь) город — Мандарагири, чтобы приготовить себе божественный напиток Амрата — бессмертный; но так как они не могли оторвать горы от земли, то Вишну спустился в виде черепахи в подземную пустоту и оторвал у горы корень. А другой рассказ сообщает, что однажды мир начал падать; чтобы удержать его, Вишну сделался черепахой и в этом виде подпер землю. Третья авантюра есть превращение в медведя, т.е. в созвездие Большой Медведицы, причем он победил одного демона и вытащил из воды землю, что также напоминает ведийскую легенду о Праджарати. Четвертая авантюра есть превращение Вышнего в человека-льва, разорвавшего хулителя бога. Это по-видимому навеяно его предполагаемым воплощением в Ария, имя которого значит по еврейски Лев, и может быть символизировано в созвездии Льва (рис. ). Пятая авантюра есть его воплощение в ребенка, и отражает может быть евангельское сказание о младенце Христе уже учащем взрослых, что может быть символизировано Яслями Христа в созвездии Рака (или одним из Близнецов). Шестая авантюра (аватара) есть его воплощение в Парнеу-Раме, т.е. Парисе-Ромейце, вероятно авторе Апокалипсиса Иоанне Злоатоусте, где он изображался с цветком в одной руке в награду верным и секирою в другой, для надменных царей земли, как это пророчествуется в самом Апокалипсисе (рис. ). Седьмая авантюра, по-видимому, должна быть хронологически отодвинута уже снова вспять: это воплощение Вышнего бога Вишну в виде Рамы, что напоминает Аб-Рама, т.е. Отца-Рима — может быть Римского Великого Понтифекса. Восьмая авантюра есть воплощение его Кришне Христе и представляет пятый вариант авантюры. Девятая авантюра-воплощение есть воплощение Вышнего-Вишну в теле будды—Гаутамы, что может быть является отголоском литературного творчества Иоанна псевдо-Дамасского, автора Евангелия от Иоанна, или опять скорее вариацией шестой авантюры, т.е. воплощение в авторе Апокалипсиса. И, наконец, десятая авантюра Вышнего бога — последняя из обычно признаваемых его «аватар», тождественно с ожидаемым «вторым пришествием Христа» у христиан он придет, как сказано в апокалипсисе, на Белом Коне, со сверкающим мечом и после поражения неверных и злых, утвердит царство благочестивых.
Критически мыслящий и знакомый с Апокалипсисом, Евангелиями, библейскими пророками и основными представлениями греко-российских христианских теологов, с конца средних веков и до начала XX века, видит сам, что это только дальнейшее фантастическое усложнение европейской теологии. Кто у кого тут взял? Христиане ли сократили индусские девять бывших в Индии воплощений Высшего бога до одного у себя в Европе, или, наоборот, христианство, дойдя до Индии, сделано по дороге девять авантюр из одной?
Но это похоже на то, как если бы вы спросили: индусы ли умножили две руки европейского основателя христианского богослужения до числа четырех рук (рис. ) или европейцы сократили четыре руки, бывшие у Кришны в Индии, до числа двух.
Ответ тут может быть лишь один: основные законы развития мифов показывают нам, что они всегда осложняются с течением веков и на пути в дальние страны, а потому и увеличение числа рук у Кришны-Христа и увеличение числа его воплощений в Индии безусловно показывают, что богословие в том виде, в каком мы его наблюдаем в Индии, да вообще в срединной и южной Азии, пришло туда от балканских Ромейцев славян и едва ли ранее появления у них Кирилла и Мефодия.
Как у христиан «Великий царь» — основатель богослужения — сделался из человека богом, так и у индусов Кришна из героя сделался божеством. В исторических частях Магабхараты он является еще возничим Арджуны, и своей отважностью и хитростью содействует победе Пандуидов над Куруидами. И судьба его здесь тоже трагична: в возмездие за жестокость, с которой он ранее умертвил свой собственный род, он превращается позднее в газель и убивается стрелой охотника. Да и рождение напоминает Христа. Рассказывается, что Кришна был сыном Васу-девы (т.е. Васидия бога, царя-бога) и Деваки (т.е. девицы). Его злой дядя Камса (какирод) хотел умертвить ребенка, поэтому он должен был бежать в землю Гокула (вроде Египта), где был принят пастухом Нандой и его женой Язодой. Здесь юный бог провел веселое детство, лелеемый девушками-пастушками, осчастливленный со стороны богов дарами из игрушек и драгоценностей. Кришна — дитя (бала-Кришна), как и Христос-младенец у христиан излюбленное представление индусов; в виде маленьких фигурок изображается, как он ползет кругом, играя шаром и пр. Но он скоро обнаружил свое божественное могущество. Когда бог-отец Индра, рассердившись за почитание Кришны больше чем его, послал на него и его товарищей в играх сильную грозу, семилетний мальчик поднял громадную гору Говардхану и держал ее в течении семи дней, в виде защиты над устрашенными пастухами. Рассказывают также, что однажды он победил царя змей (вроде христианского сатаны), в пруд которого он прыгнул, и с триумфом раздавил его голову; Кришна, змее убийца, в танцующем положении, играющий на флейте, представляет, как и Христос в катакомбных изображениях (рис, ) другой любимый божеский образ индусов.
Но вот тут и противоречие, в котором не знаешь, на какую сторону встать: у христиан его рисуют сопровождаемым всегда девицами легкого поведения, но его склонность к ним объясняется жалостью, да и сами они представляются раскаявшимися, благодаря его увещаниям. А у индусов, наоборот, с девушками-пастушками, тысячи которых были к его услугам, но он предается шумной любовной резвости; в особенности рассказывается о его любви к некой Радхе, соответствующей Марии Магдалине; их взаимная склонность, их ссора и примирение изображаются в лирической драме Гитаговинде. Это стихотворение, с его изменяющимися напевами и его пламенным эротизмом,— говорит Шантепи-де-ля-Соссей (П, 136) — можно назвать Песнью Песней индусов и подобно последней, его можно понимать так же в смысле аллегорического изображения отношения бога к душе. Эта юношеская жизнь Кришны дала повод в национальных культах к разного рода увеселениям и послужила предлогом к большому распутству, которое существовало и у христиан во все средние века. А дидактические части теста Магабхараты дают нам уже совершенно иной, возвышенный образ Кришны. В них он, как и у христиан нового времени, вполне отождествляется с Вышним богом (Вишну) и сам представляется как верховное божество.
В сказании о Раме, т.е. о седьмой авантюре Вышнего бога, Якоби пытался найти продолжение мифа об Индре. Его борьба со Раваной (Раввином), похитившим его жену Ситу, в существенных чертах, __ говорит он, — сходна с борьбою Индры с Вартрой (ветром?), демоном засухи; Сита есть олицетворенная уже в Риг-Веде полевая борозда, опустошение которой играло ту же самую роль у земледельческого населения позднейшей Индии, какую облачная змея у занимавшихся главным образом скотоводством племен ведийского времени.
Но в этой аналогии, однако, мало убедительности, и рассказ напоминает скорее борьбу Юлия Цезаря с Антонием за Клеопатру, при чем по нашим представлениям в жизнеописание мифического Юлия Цезаря вошло многое из жизни императора Юлиана, который по многим соображениям и был Великим Царем, основателем христианской литургии, давшим повод к легенде о Христе. Но тут фантазия превратила уже помогавших Раме инородцев (может быть мавров) в обезьян.
«В тесной связи с Рамой, — говорит Шантепи-де-ля-Соссей (П, 138) упоминается начальник обезьян Гануман (велико челюстной). В борьбе против Раваны (Раввина) он сильно помогает Раме и, подобно собаке Индры Сааме, при поисках украденных коров, перепрыгивает через воду на Цейлон, и там находит жену своего господина». В настоящее время этот полководец индусского Христа одно из наиболее почитаемых божеств Индии, в качестве деятельного защитника от злых духов. «Его неуклюжее изображение в виде обезьяны, намазанное маслом и красной охрой, встречается каждому, кто посетит индийскую деревню». Синаиты также почитают Ганумана, как и вишнуиты; в храмах часто можно видеть его в качестве бога-привратника, с поклонения которому начинается ежедневное богослужение.
Культ Шивы (Живого бога-Зевса по-гречески) по всем признакам проник в Индию одновременно с культом Вышнего бога. В Магабхарате одновременно встречаются оба и гора Каиласа в Гималаях упоминается как местожительство Шивы. Он называется «господином гор» и его супруга Парвати «дочерью гор». Это приводит его в связь с Зевсом Громовержцем на Огнедышашей горе и с индусским Рудрой, так как последний обитает тоже в горах. Он представляет собой разрушающую силу землетрясения. Ужасна его сила и многочисленны толпы его слуг. У него по индусам, три глаза, вокруг тела — змеи молний, на шее — черепа. А между тем слово Сива или Шива, вдруг, значит: Милостивый! Вот почему мне и кажется, что это слово славянское и является лишь индусской ассимиляцией славянского слова Живый бог.
Под этим именем он считается своими поклонниками за высшего из богов и называется Магадева — великий бог, или Исвара, т.е. господь и друг. И он не только разрушитель, но также и обновитель, и для того, кто его умоляет он может выказать себя милостивым избавителем и спасителем, который награждает счастьем и отклоняет скорбь; он может явиться даже веселым спутником, который, охотясь, бродит по горам, сопровождаемый развратной пьяной толпой, сам предаваясь вину и пляске с женщинами. Вообще он есть всеобъемлющий и всепроникающий бог, и вследствие этого по индийскому обычаю, ему приписываются все возможные свойства несомненно, что этот многосторонний образ возник через смешение многих культов, и народные прибавки обнаруживаются в нем гораздо сильнее и значительно грубее, чем в культе Вишны Фаллус сделался главным его символом и под этим символом Шива почитается преимущественно, а во многих областях даже исключительно.
Индусы признают его также богом письменного искусства и учености и он имеет своих поклонников во всех слоях общества. Суровые аскеты и распутные сборища ссылаются на его имер; в числе его служителей находятся ученые брахны и секта лингаитов на юге Индии, учрежденная в XII веке Базебой, которые получили свое название от обычая их носить всегда при себе маленький фаллус в качестве предохранительного средства.
Обе стороны характера Шивы, суровая и милостивая, отражаются в его супруге, почитаемой всегда вместе с ним. Имена ее различны: Парвати (созвучно со славянским Первата — первая) и Дурга (недоступная). Именем Дева она обозначается как богиня, именем Кали — как черная, именем Шакти — как магическая сила. Эта Дева — Кали богиня дикая и жестокая, богиня истребления, а под именем Сакти ее чествуют тайными магическими церемониями. А с другой стороны, — говорит Шантепи-де-ля-Соссей (П, 141), — она также является милостивой защитницей верующего и в позднейших учениях играет роль католической Мадонны; хотя она и жена Инсавры и имеет несколько детей, но она все же не порочная девственница и ее брак с богом только мистический; милостивым оком она стережет все творение и является предстательницей перед своим мужем за всех людей, чтобы он снисходительно управлял ими, охранял и спасал их; как добрая и сострадательная мать, она старается помогать всем, и спасать всех. Сообразно с обоими этими функциями, она изображается то в форме отвратительной женщины с дикими чертами и жестами, то как грациозная девушка, украшенная венком и цветами, только с зеленым цветом тела. В умозрении она представляется то как женское начало бытия, от которого происходят все боги и женщины, то как таинственная сила Исавры, при помощи которой он управляет землею»,
С культом Шивы обыкновенно соединяется почитание его сына Ганеса. Подобно Гануману, он, полу животное божество и изображается со слоновой головой, в сидячем положении с толстым животом, ожерельем из жемчужин, или мертвых голов вокруг шей, «Предводитель полчищ», он же и бог мудрости, тогда как слон для индуса — умнейшее животное поэтому Ганеса со слоновой головою призывается перед началом всякого предприятия, как бога письменности и учености и в начале многих книг с благоговением упоминается ее имя.
Как и у христиан в Эпоху Возрождения так и в Индии, вероятно со времени открытия туда пути европейцев через Мыс Доброй Надежды, первоначальная религия стала принимать философский характер, но по-видимому тоже не без апокризма.
Так, у Рамануджи, которого относят еще к XII веку, как и в ортодоксальной Веданте, мир всегда рассматривается с монистической точки зрения; нет ничего другого, кроме всеобъемлющего бытия, но его существование и его мысль лишь свойства; абсолют не состоит из существования и мысли, но он есть бытие, которое и существует, и мыслит, и которое обладает всеми свойствами в столь совершенном виде, что они сообщают ему абсолютную силу и абсолютное достоинство. Таким образом, Брама — бог слово представляется все проникающим, всемогущим, всеведущим, все сострадательным существом, как бог в новейшем христианском катехизисе, который вероятно и есть оригинал, а не подражание Раманудже. Сообразно с этим бог не есть также безразличное единство весь многообразный мир реальностей заключается в нем; душа и вещества образуют его тело, но не его существо; они подчинены ему, как тело духу, но существуют в нем, с относительной самостоятельностью. Таким образом, делается возможной индивидуальность души, и самостоятельность душ простирается так далеко, что, как и говорится, не они заключаются в Браме но Брама обитает в них, как начало, входящее в их состав; при этом они, как от вечности существующие, не вполне растворяются в нем. Но так как все вещи первоначально произошли из Брамы, то они должны находиться в двояком отношении к нему сперва вещи существовали в Браме как зародыши и произошли из него согласно волевому акту Брамы, который и есть творение; во-вторых, после творения, они по существу своему все таки продолжают оставаться в нем. Все живущее понимается как находящееся в состоянии переселении душ, от которого душа может освободиться познанием Брамы, но не делами; после этого она восходит в мир Брамы для вечной блаженной жизни и получает участие в его божественных свойствах за исключением, впрочем, его силы выделять из себя мир, управлять им и снова воспринимать его в себя. — Мы видим, как много в этой системе оставлено места реальности вещей; но еще важнее в ней та роль, которую играет в ней личность; потому что, с одной стороны бог по своей сущности есть личное начало, с другой стороны, душа имеет также действительную и постоянную индивидуальность, которая освобождается от странствования не тем, что она собственным усилием познает свое единство с Брамой и переходит в Браму, но тем, что, с милостивою помощью Брамы, она научается познавать и созерцать его сущность, благодаря чему приобретает высшее состояние вечной свободы и блаженства на его небе».
«Но самостоятельность, которую таким образом установил Рамануджа для реальности вещей и индивидуальности души, — продолжает далее, — не всех удовлетворяла. Основной характер и этой системы все еще был монистический и вещи существовали лишь как атрибуты бога. Неудовлетворенный этим Ананда-тирта, или Мадва, основал свою дуалистическую систему, в которой было проведено резкое различие между:1 — богом и душами, 2 — богом и вещами, 3 – душой и вещью, 4 — между различными душами, 5 – между различными вещами. Здесь, как видно исчезает уже последнее отражение мыслей. Веданты; однако новый образ жизни не привел к новой религии, и характер религии Багавата сохранился и в секте Мадва.
Напротив, у секты Валлаба нельзя не видеть полного преобразования религиозного характера; вместе со спиритуалистическим пониманием мира, здесь утратилось также и духовное мировоззрение и идеи о боге и человеке, о жизни и блаженстве, выработавшиеся в религии Вишну, получили грубый чувственный характер в культе Кришны. Небо называется здесь Голока «мир коров»; в нем живут Кришна и Голы, с которыми блаженны целую вечность продолжают юношеские похождения бога.
Философские системы Сиваитов опираются на философию Санкиа как системы Винуитов на Веданту, но все дальше отдаляются от первоначальной школы, принимая решительно теистический характер. Мир состоит из трех сущностей: бога, душ и материальных веществ; они по своему существу от века различны друг от друга. Правда бог сотворил мир, но лишь как действующая причина, а не как материальная причина у последователей Веданты, потому что он по существу различен от всякой материи. Он создает мир, как гончар делает горшок, т.е. не доставляя сам вещества, или как зеркало дает изображение, т.е. будучи мало затронутым этим процессом. Этот бог есть Шива, который господствует над миром также в качестве провидения.
Таким образом, природа должна быть рассматриваема как действие, и бог как причина; но, с другой стороны, природа (пракрити) имеет свое материальное начало в самой себе, потому что она одарена пластической силой; она может до известной степени конструироваться не зависимо, но все таки управляется Шивой т.е. охраняется и уничтожается им. В сфере мирового движения находятся души, среди которых существует много разнообразных видов, но все они заключены в материю и поэтому удалены от бога. Задача заключается в том, чтобы освободить душу от уз материи и возвратить ее богу, подобно животному, освобождаемому от цепи, чтобы оно возвратилось к своему владельцу (пати). По имени Шивы как хозяина скота (пасу-пати) получила свое название важнейшая сиавитская секта. Это освобождение совершается или в силу божественного предопределения, или по свободной инициативе человека. Путь к спасению состоит частью в размышлении (йога), частью в следовании предписаниям ритуала. Целью спасения, по взгляду этого учения, не может быть выступление в божество; спасшийся не становится самим Шивой, но лишь подобен Шиве.
Такова современная теология образованных индусов. Она не дошла до современного диалектического материализма, но уже заключает в себе и Канты, и Гегеля, и Гартмана, и Ницше, а потому и не может считаться возникшей за сотни лет до них. Отношение к богам в индуизме столь же разнообразно, как и представления о богах; различные виды благочестия соответствуют трем степеням понимания божества, существующим в этой религии: пантеизму, теизму и фетишизму. Высшим путем к спасению все еще постоянно признается размышление, которое в практическом применении тот час же заменяется аскетизмом.
Большую роль играют священники, не в качестве приносителей жертв, как в Ведах, но как учителя (гуру) и руководители религиозной жизни. Священник является посредником между человеком и богом; даже более того, но есть живой представитель божества, которое превратилось в нем и в его лице требует себе поклонения. И среди образованных классов священник является необходимым руководителем и советником, а для низших классов, у которых нет ни денег ни образования для того, чтобы на самом деле принимать участие в религиозной жизни, достаточно, как и у христиан, чисто наружного почитания бога, и священника или простого присоединения к культу.
Культ более значительных индусских сект сосредотачивается вокруг храмов, которых в Индии громадное количество (джайнисты и буддисты имеют также свои собственные храмы); часто это очень обширные здания со множеством дворов, зал и часовен и притом выстроенные с большим искусством и роскошью. Характерным здесь является то, что центр тяжести богослужения лежит не в жертвоприношении; но в многообразном чествовании изображений богов и идолов, в котором конечно и жертва занимает свое определенное место. Каждое божество имеет не только свое изображение в посвященном ему храме, или в своей маленькой пагоде, но также много образов и символов (рис. ), под которыми его почитают. Так, окаменелый аммонит и растение туласи связаны с культом Вишну, а фаллус (линга) с культом Шивы; даже собственно он и есть та внешняя форма, под которой почитается Шива. Хотя этот культ фаллуса, который существовал и в Европе, включает также соответствующий женский символ (йоне), но с этими образами не связано собственно никаких непристойных представлений культ фаллуса не имеет соответствующего примера в ведийское время, но вообще признается туземными и пользуется необычайным распространением в Индии, где повсюду, особенно в священных местах, можно видеть каменные фаллусы.
И вот я спрашиваю, каким же образом соединить с таким культом ту шопенгауэрову философию, о которой мы только что говорили, если вся она не апокриф?
Таким образом фетишизм прочно утвердился в храмовом служении индусов. Индуистские хвалебные песни (стотры) в их честь, которых существует бесчисленное множество, составляют вообще отличительную черту этой религии в Азии и по своему религиозному достоинству стоят несравненно выше, чем столь прославляемые гимны Веды. Вот, например, два по Вильсону, — напоминающие и библейско-христанские псалмы:
«Ты — мой владыка, да восхвалят тебя все. Вся жизнь моя у тебя. Ты — мои родители, я — твое дитя; вечное счастье исходит от твоей щедрости. Никто не знает твоего конца. Высший владыка среди высших, ты управляешь всем сущим, и все, что берет начало от тебя, повинуется твоей воли. Что тебя трогает, что тебя радует, то знаешь ты один. Твой раб, с чистым сердцем приносит тебе себя в жертву.»
или другой гимн: «Люби бога и вверь ему все твое сердце! Мир связан с тобой лишь счастьем и благоденствием. Пока у тебя есть богатство, многие придут и сядут около тебя; покинет оно тебя — и они убегут и никого не останется кругом. Жена, которая тебя любит и всегда на твоей груди, с ужасом убежит от мертвеца, когда душа твоя оставит тебя. Так происходит на свете со всем, чему мы преданы. В последний твой час надейся лишь на бога.»
Противоположность между мирским путем и путем спасения является, как и у христиан постоянной темой в религиозных гимнах и благочестивых созерцаниях.
Наружный характер храмового служения выражается в пестром разнообразии церемоний, в форме которых совершаются священнодействия. Они имеют часто, в особенности в сиваитском культе очень примитивный характер и состоят не только в омовениях, жертвоприношении, произнесении молитв и торжественных процессиях, но также в схеме, пении, танцах, подражании храпению, дрожанию и шатанию, во влюбленных телодвижениях, в бормотании бессмысленных речей и вообще во всех возможных проявлениях болезненного экстаза. Сцену из храмового культа изобразил Бургес в своем рассказе о храме на острове Рамисварам, где главную роль играет культ бога Аммона.
Рано утром, при первом рассвете, трубят и барабанят перед пагодой Ганумана; музыканты, танцовщицы, слуги с барабанным боем и шумом идут и отворяют дверь храма, зажигают лампады, приготовляют пищу для служителей культа, и т.д.. Вот священник с громадной свечей отправляется в главную капеллу, где бог лежит в потели, зажигает для него камфорный светильник, предлагает ему плоды и орехи и в то же время с изысканной вежливостью будит его от сна. Золотое изображение бога сажают в паланкин и торжественно приносят в храмовую залу при музыке и танцующих девушках, при свете факелов и блеске серебряных покрывал. Затем служители храма начинают мыть пол и сосуды, многократно обливая их водой; очищается кокосовый орех и манговые листья, происходит поклонение фаллусу, который тщательно вымывается умащается сандальной мазью. Приготовляется обед, состоящий из рису, хлеба и курри, и со смиренными поклонами ставится перед богом, между тем, как лампады и светильники возжигаются и раскачиваются взад и вперед. Так происходит в течение целого дня; постоянно идут новые процессии со слонами и баядерками в галереях храма, снова происходят приветствия богам и поклонения фаллусам, подношение цветов, плодов и риса, пение гимнов, изображения богов проносят кругом, как в христианском крестном ходе, пока наконец бог Аммон, отражение Зевса-Юпитера, не получит своего ужина и со светильниками, музыкой и танцами не будет отнесен в постель. Только около полуночи оканчивается празднество и храм запирается.
И вот является вопрос: не представляет ли этот ритуал точно сохранившегося первичного арианского или даже христианского богослужения в средние века?
Культ индусов, как и христиан, не ограничивается храмами и почитанием одной великой Троицы. В деревенских местностях, где нельзя принимать участия в храмовом культе городов, повсюду имеются свои священные места. «Нет такой малой деревни, нет места так уединенного, чтобы нельзя было найти там священных символов. На вершинах холмов, в рощах, даже почти под каждой скалой или почитаемым деревом, можно увидеть, как и у католиков, маленькие часовенки открытых идолов, или простые кучи камня или дерева, обозначенный чертами краски, в качестве местопребывания какого-либо божества.»
Смоковница, туласси и многие другие растения считаются священными, как у христиан кипарис. У сиваитов особенно часто встречается еще пережиточный культ змей; обезьяны, которые были верными сподвижниками Рамы на войне, считаются во многих областях самыми священными животными; убивать или изгонять их — тщательно избегают, хотя бы и в ущерб земледельцу и садоводу. Корова еще и теперь, как во времена Веды и Авесты, священна, и маленькие изображения приносящих благополучие коров можно купить повсюду. Но это же мы встречаем и у египтян. Да и Аргон сделал изображения тельцов для поклонения. И в самом деле, если Зевс-Юпитер принимал форму быка, то почему бы и супруге его не принять вид коровы?
Особое положение занимает культ воды. Священные озера и ручьи можно найти повсюду, и всякий речной берег считается священной почвой. Прежде всего, за святыню признается река Ганг: «нет такого страшного греха, нет такой черной души, которой вода Ганга не возвратила бы чистоты». И это напоминает предание, как Иоанн Креститель купал народ в Иордане, да и Владимир Святой кажется также окрестил Русь в Днепре. Еще в предшествующем столетии был обычай ежегодно приносить в жертву этому божеству перворожденного ребенка, и паломничества, которые играют важную роль в Индии, направляются преимущественно к этой реке как и в Палестину к Иордану. Странствование от источников Ганга вдоль по течению до устья и затем обратно по другому берегу, продолжающееся шесть лет, является одним из священнейших деяний какое только может себе представить индус. На этой реке лежит и Венарес, теперешняя столица браманов, этот Иерусалим Индии. Побывать там составляет страстное желание каждого набожного и индуса, и бесчисленные толпы пилигримов стекаются сюда, чтобы искупаться в священных волнах и походить под сводами тысячи храмов и пагод. Но в Индии существуют впрочем и другие города, которые пользуются славой великой святыни, как, например, Аллагабад и Гайа.
Праздников в Индии очень много и большинство их обусловлено астрономическими явлениями: день рождения Кришны (рождество Христово), конечно, величайший праздник индусов, но и праздники в честь Ганесы, Рамакандры и Шивы считаются священными. Большинство их носит веселый характер; скот украшается цветами и водится по улицам; представляется в драматическом виде какое-нибудь мифологические происшествие, например похищение Ситы, жены Рамы. С расточительной пышностью чествуется праздник лампад в честь Лакшми, но самым веселым временем индусов является праздник Голи, в весеннее полнолуние, как у евреев пасха; мальчики пляшут тогда на улицах, все обсыпают друг друга желтым и красным порошком, зажигаются огни и по всюду происходят игры и шутки в виде радостного воспоминания о юности Кришны. Только праздник Шивы в феврале проводится свято, среди строгого поста и бдения, да бенгальский праздник аскетов Харатш-Муджа сопровождается безумным самобичеванием, как впрочем было и у христиан-флагеллатов.
В большинстве сект проводится резкое различие между клиром и мирянами; религия удаляет мирян от храмовой жизни. Последователи Рамануджи украшают свои жилища изображениями и знаками Вишну и поклоняются им. В остальном они не отличаются ни какими особенностями; они носят подобно членам всех других сект священные знаки на лбу — в данном случае две вертикальные белые черты, соединенные одной красной над бровями; иногда у них вытатуированы на руке оружия Вишну. У них есть свое особенное приветствие: дасо сми, «я твой раб», и когда они едят, не должны быть одеты в бумажную ткань, а только в шерстяную или шелковую, и не один иностранец не должен присутствовать при их обеде или даже при его изготовлении.
Нравственные обязанности мирян в высших сектах вытекают из браманской морали и почти одинаковы с тем, которые мы встречаем в джаинистских и буддистских общинах; эти обязанности: не лгать, не злословить, не клеветать, не обходиться грубо, не говорить лишнего, не красть, не нарушать супружеской верности, не делать насилия, не думать дурно, не обнаруживать самомнения и надменности. Любовь к людям есть высшая добродетель и пролитие крови величайший грех. Другое великое требование — правдивость, потому что все зло в мире происходит от заблуждения и лжи бежать от мира с его страстями и страданиями всегда является желательным, если кто хочет сохранить чистоту своей души и обрести бога; почитание священника в мысли, слове и деле и убеждение в его абсолютной мудрости составляет последнюю великую обязанность благочестивых. Но ведь это же и у христиан!
Не мало сект, которые отрешились от гражданской жизни и ушли в аскетическую жизнь. Так последователи Вайраги — «бесстрастные» — странствуют, как удалившиеся от мира аскеты.
Еще далее идет секта Нага, которая оставила даже одежду и ведет дикую жизнь. Они вполне основательно внушают страх населению, потому что нищенство их часто принимает разбойничий характер.
Среди сиваитов находятся профессиональные иогины, жизнь которых посвящена безумным покаянным упражнениям, потому что этим путем они думают вполне победить материю. При этом они занимаются также разного рода таинственными искусствами и в течении своей бродячей нищенской жизни пробавляются предсказаниями и колдовством, танцами и пением, и дают представление с дрессированными козами или обезьянами, вроде того, как у нас недавно цыгане.
Самая низменная сторона религиозной жизни в Индии — это тайная деятельность почитателей Сакти, супруги Шивы. Как женское начало, мистическая сила, посредством которой Шива всем управляет, эта дева Сакти уже в пуранах дала повод ко множеству пространных рассуждений; но чего не дали в этом отношении космологи (пураны), о том тем более позаботились многочисленные ритуальные сочинения нового времени (тантры). Мистическая сила девы Сакти в этих произведениях превращается в загадочное чувственное существо. Культ ее разделяется на официальный, который в существенных чертах не отличается от культа Шивы, и на тайный, культ «левой руки», в котором распутства первобытных культов в скрытом состоянии продолжали существовать еще и в XIX веке. В лице избранной нагой женщины, при ночных огнях ей преподносится вино и мясо и также распределяется для угощения участников; песни, которые при этом поются, имеют бесстыдный характер, и весь праздник заканчивается диким развратом. Эти церемонии, — говорят нам, — содержатся в самой строгой тайне и по словам Вильсона всякий вишнуит, или сиваит потерял бы свою репутацию, если бы эта скрытая сторона его религиозности сделалась и известной не посвященным. Почитание силы Черной боги (Кали), отождествляющиеся обычно с девой Сакти, по словам Крука, несомненно было связано с человеческими жертвами и в Нагпуре есть часовни, где еще в последнем поколении совершались такие эксцессы. Усилия английского правительства прекратить культ Кали, повидимому, еще не вполне привели к удовлетворительному результату.
Является ли это пережитком прежнего фетишизма, который сменила религия Вышнего бога? И если да, то не доказывает ли это самое обстоятельство, что смена эта была не так уж давно.
Глава VIII
Развитие горноазиатских религий под влиянием ислама и современного христианства
.
Прежде всего посмотрим, что повествуют нам ортодоксальные историки конца XIX века и начала XX века.
Уже в VIII столетии, — говорит Шантепи-де-ля-Соссей, — агаряне появились в Синде, но не могли основать там прочного господства. Нам говорят, что это узбеки, составляющие и теперь господствующий класс в Бухаре, Хиве, Фергане, на Аму-Дарье и в Афганском Туркестане. Они являются в то же время и прадедами современных малоазиатских турок, т.е. пришли в глубину Азии из Великой Ромеи, как малоазийские агаряне в период иконоборства IX века или даже, может быть, они хлынули на восток вследствие своего отлучения от установившегося в Европе православия. Первым предводителем их был, — как говорят, — Альн-Тегин (960—975 гг.), затем Себук Тегин (975—998 гг.), присоединивший Кабул, Пешавар и Хорасан и, наконец, появился там и сам Махмуд-Газни (998—1030 гг.), которого, как я уже показывал в VI томе Христа, и можно считать если не творцом, то первым распространителем коранического магометанства, вызвавшего затем крестовые походы, начиная с 1098 года.
Затем, после мало известного промежутка времени, явился Тюркский же вождь Султан Бабур, завладевший Индией в 1505 году, европейское прозвище которого Великий Могол, не имеет никакого отношения к его национальности, потому что в нем и во всей его династии не было ни капли монгольской крови. Но и при нем в Индии, по-видимому не выкристаллизовались еще отдельные религии.
Кабир, живший в начале XV столетия, в своем учении (Кабир-Пантия) отвергал уже всякое различие каст и религий. Все любящие бога и делающие добро, — говорил он, — братья, будь они индусы или мусульмане. Идолопоклонство и все, что связано с ним, он строго осуждает, храм должен быть только домом молитвы и ничем другим. Он не хочет знать ни о каких внешних знаках, обозначающих принадлежность к какой-либо секте, потому что они разобщают людей друг от друга, проповедует отречение и созерцательную жизнь, но прежде всего требует нравственной чистоты , не ограничивая ее каким-либо особенным образом жизни.
Легко понять, что инициатор таких воззрений может быть одинаково причислен и к индусам и вишнаитам, и к мусульманам; последователи обоих религий стараются присвоить его себе. Да он и вообще дал сильный толчок к религиозным новообразованиям в Индии, и самая религия сикхов отчасти возникла под его влиянием. Нанак, их основатель, родился в 1469 году; он учил единству бога, которого должно почитать праведной жизнью, и считал различие каст несущественным, хотя прямо и не восставал против них. Его теология в том виде, как она выражена в Ади-Грант, заключает самые несовместимые мысли, причем взгляды индийского происхождения преобладают. Не рай или небо составляет конечную цель, но освобождение от переселения души, прекращение индивидуального существования. Не человек, который действует под влиянием доброты, страсти или темноты, подвергается новым рождениям; последние прекращаются через полное растворение в божестве. Но сикхи не делают из этого учения того вывода, который в сфере буддизма и вне ее привел к монашеской жизни, так как они овсе не признают аскетической жизни. Высшее существо, которое они называют Гари-Говинд, или другими именами, описывается то как абсолютное бытие, языком и образами пантеизма, то как в полном смысле самосознающую личность. Относительно почитания своих учителей и наставников, сикхи сходятся со многими другими религиозными обществами; но едва ли где авторитет учителя ставится так высоко, как авторитет Нанака и его преемников. Они являются не только воплощениями Нанака, но и прямо обоготворяются. Но только Арджун (1581—1616) скомпилировал Ади-Грант и оставил поэтические сочинения. При нем сикхи впервые достигли политического значения и вступили в борьбу с магометанами. Но высшего своего пункта эта борьба достигла лишь при десятом учителе, Говинд-Сингхе, современнике царя Аурангзеба. Когда он в 1708 году умер, то не назначил себе преемника, так что с ним закончился ряд учителей, но он стал истинным основателем национальности сикхов, объединив их в одно общественное целое, связанное простой церемонией посвящения, и тем установив их полный разрыв как с магометанами, так и с индуистами. Поэтому, когда в XVIII веке царство моголов (т.е. тюрков) распалось, то сикхи в Пенджабе, подобно мараттам в Докане, сделались наследниками их могущества. Уарство Ранджит-Сингха (1780—1831) в Лагоре было покорено только после 1849 года, но и в настоящее время в Пенджабе насчитывается еще около двух миллионов последователей религии сикхов.
Но здесь мы забежали уже вперед, а возвратившись к концу XVI века, мы не можем не отметить там религиозной деятельности великого Акбара, причем Акбар в переводе значит тоже «великий», а обычное его имя было Джелал-Эддин Магомет (1556—1605). Этот царь особенно интересовался различными религиями. Воспитанный в вере ислама, он окружал себя индусскими учеными и поэтами и выбирал большинство своих министров из числа своих индусов. Парсистская община также сильно привлекала его, он выписал себе одного жреца, чтобы преподать ему учение маздеизма. Он также обратил особенное внимание и на христианство, и португальские миссионеры достигли при его дворе большого значения. На Акбара смотрят как на предшественника в деле изучения сравнительного богословия. Каждая из главных религий оказывала на него свою притягательную силу. Его привлекали и монотеизм ислама, и таинственные символы индуизма, и культ огня и солнца парсов, и нравственное учение Иисуса, и он подчинялся религиозным обычаям, заимствованным из различных религий. Стремясь соединить все вместе и поддерживаемый своим министром Абуль-Фацлем, он основал «божественную религию ( Дин-Илаги )», в которой единство бога, развитие жизни в мире и переселение душ, составили основные догматы. Культ был посвящен главным образом солнцу, при чем богослужения отправлял сам царь; так что вера Илагиев нашла свое выражение в формуле: «Нет бога, кроме Аллаха и Акбар калиф Аллаха». Эта новая религия едва пережила своего основателя, но в ней мы находим признаки многих, более распространенных индийских форм верования. А потому и можем судить о их сравнительной недавности.
Интересным свидетельством эклектического и синкретического духа этого периода является сочинение много путешествовавшего Мохсан-Фани, жившего в XVII веке, который сообщает обстоятельные сведения о различных религиях в Дабистане, причем называет главными: религию парсов, христианство и силам. А свидетельством того, что и они не застывали там на тысячелетия, служит то, что и в XVIII веке число учителей, которые основывали какую-нибудь школу, секту или религию, было так велико, что часто их создание существовало лишь в течение одного поколения, а затем оно снова разрешалось в другие формы.
Даже в XIX веке Индия имела своих великих учителей религий. Их ряд открывает Раммогун-Рой (1774—1833), основатель учения Брама-Самаджи. Он был ревностным борцом против идолопоклонства им держался единобожия даже раньше, чем научился Библии и Корану. Он уже начал заводить дружественные отношения с европейской культурой, но умер во время одного из посещений Англии. Его преемник Дебендранат-Тагор отказался в своих Брахма-Дарма от авторитета Вед еще определеннее, чем его предшественник. За ним следовал Кешуб-Шундер-Сен (1838—1884), который сделал попытку провести реформы также и в социальных отношениях. На кастовые различия он совершенно не обращал внимания, и выступил против брака детей и языческих обрядов индустской религии, хотя и подчинился тому и другому, когда, отдавая свою дочь за магараджу, рассчитал, что это будет способствовать дальнейшему распространению его религий. Как индийскую, так и христианскую философию и религию он стремился совместить в высшем единстве и постоянно устремлял свои взгляды на Европу, где его встречали с чрезвычайным почетом в высших кругах. Он был в оживленной переписке с Максом Мюллером, Христу отводил первое место среди пророков, так что многие подумали, что он желает перейти в христианство. Он хотел только все соединить в своей новой, космополитической, унитарной, мистической религии и в 1880 году он опубликовал свое вселенское послание (Нава Бидхан), в котором гармония религий выражается всего более в символах, заимствованных из индуизма. Но оно получило приверженцев только среди образованных людей, в городах, и вызвало реакцию под главенством ученого Динанады-Сарасвати (1827—1889), который в защите авторитета Вед доходит до утверждения, будто бы ведийские певцы обладали даже всем знанием нашего времени.
Я нарочно привожу эти сведения, рисующие современное состояние индусской культуры. Мы видим, что она уже объевропеилась и потому уже смешно продолжать разговоры, что брамины скрывают от европейцев. И пусть Динананда-Сарасвати сколько угодно возвеличивает Веды и относит их хоть за миллионы лет до нашей эры, мы все же будем утверждать, что если б это было так, то манускрипты их были бы не менее распространены по Индии, чем недавние манускрипты Корана магометан или Евангелия у христиан XV века.
Вот почему, прежде всего другого, надо сделать систематическую статистику всего рукописного материала, открытого в Индии Еленой Петровной Блаватской и ей подобными, хотя по внешности и более солидными искателями индийской древней мудрости, и все сочинения, имеющиеся только в одном рукописном экземпляре, признать не имеющими распространения апокрифами, хотя бы с них и оказались тоже одноэкземплярные переводы на тибетский или палийский или какой другой языки. Ведь всякому понятно, что искателям восточных манускриптов было интереснее представить ученому миру что-нибудь совершенно новое, а не буквальное повторение в новой рукописи уже опубликованного кем-нибудь другим. А потому и искусство апокрифистов направлялось не на утверждение только одной чужой славы, а на создание собственной, в результате чего и получилось, что почти все их «псевдо-открытые» рукописи оказались «униками» и их больше никто не находил.
.
[1] Шантепи-де-ля-Соссей, т. II
.
[2] Шантепи-де-ля-Соссей, II, 154.
Глава I
Суеверия и фокусничества в религиозных культах
.
Нет ни малейшего сомнения, что всякая религия начиналась с суеверия, но вслед за тем неизбежно должна была наступить и следующая стадия ее развития — фокусничество и шарлатанство. Как только появлялось, благодаря особенным явлениям природы, вроде извержения вулканов, падения метеоритов и других поражающих явлений природы в каком-либо месте святилище и живущий при нем штат священников, а удивительные явления, вызвавшие к существованию их учреждение — прекратились, для них не оставалось ничего другого, как или прекратить свое занятие, объявив, что сверхъестественные силы их оставили, или взамен естественных чудес придумать другие искусственные.
Но бросать уже наладившееся привычное занятие и сменить репутацию своего высокого в глазах всех близкого знакомства с богами на унизительное покинутого ими за что-то человека, было прямо невозможно для человека, уже привыкшего ко всеобщему поклонению и даже небезопасно: так как первобытная толпа, освободившись от своего слепого обожания, немедленно после его прекращения переходит к слепой ненависти и ее расправа бывает ужасна. По этой причине всякий мистический культ, начавшись с суеверия его основателя, кончался шарлатанством его последователей.
«Мы теперь несомненно знаем, — говорит Д-р Леманн (стр. 608), — что фокусы применялись во все времена с намерением обмануть толпу, чтобы укрепить ее веру в справедливость известных взглядов». Конечно, вначале приемы были грубы и просты, так как более тонкие способы были неизвестны. Таковы, например, были средства, употреблявшиеся греческими (т.е. ромейскими, византийскими) чародеями времен упадка, для того, чтобы вызвать светящуюся фигуру Гекаты. В северных сказаниях говорится, что некоторые статуи богов оживали и из рассказа для нас ясно, что в этих деревянных идолах сидели люди, бравшие на себя в нужный момент роль богов. Христианские священники также не всегда чуждались таких приемов, хотя и в более утонченной форме. Говорными трубками и тому подобными приспособлениями, они умели строить так, что бог непосредственно говорил с толпой, собранною в церкви. Нам кажется теперь невероятною возможность таких фокусов в церкви, но припомним только огонь самовозгорающийся и теперь в Иерусалимском храме и Неаполитанское чудо с кровью Св. Януария. Средневековые магики пускали в ход все известные им сведения о природе, чтобы импонировать народу. Для этого, по-видимому, рисовалась на стене фосфором человеческая фигура, невидимая при свете, но сейчас же появляющаяся, как только окна храма закрывались занавесками или же пускались в темноте летать по храму птицы тоже намазанные самосветящимся веществом. По мере роста естественнонаучных сведений, они не упускали случая расширить и область волшебных приемов.
Самая ценная часть первого издания «<…….>» Иоганна делля Порта (1538—1615) состоит в указании способов применения имевшихся тогда знаний для целей практической магии.
Первый, обработавший натуральную магию как самостоятельную науку, был Джианбеттиста-делла-Порта (Иоганн Батиста Порта).
Родился он в 1538 году в Неаполе и принадлежал к богатой и уважаемой семье, так что мог свободно предаться изучению своих любимых наук. Уже в 1553 году, имея от роду всего 15 лет, он издал свое главное сочинение, возбудившее всеобщее удивление. После долгих путешествий он основал в 1560 году в Неаполе «Общество для исследования тайн природы», которое, однако, было закрыто по приказанию папы. Тем не менее он продолжал свои физические опыты, и в 1589 году выпустил новое издание своей магии, весьма дополненное. В то время, как первое издание содержит 4 части, второе есть уже очень обширное сочинение из 20 книг. Умер он в 1615 году. Всего более по-видимому, читалось первое издание из 4 книг, вероятно, потому, что оно вмещает в себя наибольшее число суеверных воззрений тогдашнего времени. Порта утверждает, что он лично проделал все опыты им описанные; если это так, то он, очевидно, не обращал ни малейшего внимания на удачу и неудачу опыта, так как приводит множество невозможных опытов. Может быть, однако, именно им книга и обязана своим огромным успехом, согласуясь вполне с тогдашним вкусом к необычайному.
Первая книга содержит изложение теории натуральной магии, т.е. изложение магической системы Агриппы, даже с его примерами, в том же порядке и с теми же толкованиями. Остальные три содержат, напротив, практические советы, хорошие вперемежку с нелепыми. Они в сущности не имеют никакого отношения к первой книге, так как теория нисколько не применяется для разъяснения опытов. 2-я книга есть нечто вроде трактата по садоводству; в ней содержатся указания способов изменять внешний вид плодов, окрашивать цветы, что можно придать черный цвет глазам ребенка, намазав ему затылок маслом, смешанным с пеплом или сожженного креста, и что можно сделать так, что все присутствующие в комнате будут иметь по внешности ослиные головы. Для этой цели стоит только кипятить ослиную голову 3 дня в масле, пока не обнажатся кости. Их толкут, смешивают порошок с маслом и наливают им лампы, и как только их зажгут, так и увидят все друг друга в таком виде. Он рассказывает также и о своих опытах над волшебными мазями, действием которых было то, что ведьмы впадали в глубокий сон и переживали в грезах различные чудесные приключения, что уже опять похоже на гипноз.
Еще во времена Галилея многие исследователи работали скорее на пользу магии и фокусничества, чем для действительно серьезной науки. Такие люди, как Афанасий Кирхер (1601—89) и Каспер Шотт (1608—56) имели особую любовь к чудесному и ко всему, что может импонировать и провести человечество.
Даже и в наше время различные формы фокусничества применяются с целью укрепления веры людей в легкомысленные выводы фантазеров. Материализующие духов медиумы — все фокусники и только при помощи фокусов теософская система Блаватской могла превратиться в религиозную доктрину, привлекшую к себе немало интеллигентных сторонников.
Английский физик Брюстер впервые дал серьезное описание физических и химических вспомогательных средств, которые несомненно применялись древними магиками, а современное фокусничество, имеющее более скромную задачу развлекать публику, было впервые систематически описано Гофманом. Он дает подробные указания относительно множества фокусов. Теорию этого искусства разобрал и психолог Дессуар в книге «Психологические эскизы». Обе эти работы имеют для нас значение в том отношении, что очень облегчают понимание специальных методов, применяемых спиритическими медиумами. А еще более подробно у Трюсдела, Бильманна и в отчетах Годжсона.
Трудно сказать, в какой мере древние маги пользовались тем, что современные называют «проворством рук», но искусство, известное под названием чревовещания, было им известно и применялось во все времена. Очень обстоятельное изложение истории и теории чревовещания мы имеем в работе Флатау и Гуцмана «<…….>» (Лейпциг, 1893), но только авторы немного увлеклись, утверждая, что все чародеи и предсказатели древних времен обязаны своею славой этому средству.
Поделиться3062014-02-18 11:43:36
- Администратор
- Откуда: Германия
- Зарегистрирован: 2012-04-21
- Приглашений: 48
- Пол: Мужской
- Возраст: 71 [1952-06-02]
- Провел на форуме:
11 месяцев 4 дня - Последний визит:
Сегодня 05:46:31
Глава II
Магия в Великой Ромее
.
Начнем несколько издали, чтобы пояснить настоящее не так уже далеким прошлым, как это кажется.
«Греческая магия» считается особым отделом всенародной магии древних народов и ее разделяют на первобытную «до персидских войн», считая их время по Геродоту от минус 490 по минус 450 год и на последующие за ними. Но я уже показывал, что «Персидские войны» того времени — очень поздний миф, имеющий своим первоисточником крестовые походы, во время которых турки назывались персами. Значит, то, что называют греческой манией, есть на самом деле магия византийская, или точнее, магия Великой Ромеи, включающей в себя все культурные страны Средиземноморского этнического бассейна, особенно же Египет и прибрежья Мраморного моря.
С этой точки зрения главным источником для изображения Ромейской истории перед крестовыми походами служили эпические произведения, скомпилированные от имени Гомера и возникшие не ранее расцвета Генуэзского и Венецианского мореплавания.
И интересно то, что, читая Одиссею, мы не находим в ней ни одного подробного сказания о демонах или злых духах. Кроме настоящих Олимпийских божеств (причем первоисточником сказаний о Горе Олимпа была, конечно, не та группа невинных холмов между Македонией и Яниной на северо-востоке Греции, которую жители называют Элимбом, а какая-то огнедышащая гора вроде Этны или Везувия), мы там находим только появление нимф (по-гречески невест), представляющих собою хорошеньких полувоздушных, хотя и вполне материализованных существ, средних между женщинами и богинями.
.
«Кажется девичий громкий вблизи
мне послышался голос.
Или здесь нимфы, владелицы гор
круглоглавых, душистых,
Влажных лугов и истоков речных
потаенных, играют.»
(Одиссея, VI, 122)
.
И то обстоятельство, что Одиссей вслед за тем выходит к людям из своего убежища, показывает нам, что по мнению авторов этой эпопеи, человеку нечего было бояться нимф. Они были добрые духи, которые, подобно богам, лишь в том случае относились враждебно к людям, когда последние оскорбляли их каким-нибудь поступком.
О злых духах там говорится лишь вскользь, как о причине болезней:
.
Сколь несказанной радостью детям бывает спасенье
Жизни отца, пораженного тяжким недугом, все силы
В нем истребившим (понеже злой демон к нему прикоснулся),
После ж на радость им всем исцеленного волей бессмертных.
(Одиссея, V, 394)
.
Но подобные упоминания в этой книге представляют лишь исключительное явление. Всякие напасти, постигающие человека, служат выражением гнева не злых духов, а богов. Десятилетнее странствование Одиссея и все его злоключения вызваны лишь мщением Посейдона за то, что герой ослепил его сына циклопа Полифема (Одиссея, I, 19):
«Преисполнились жалостью боги
Все; Посейдон лишь единый упорствовал гнать Одиссея,
Богоподобного мужа, пока не достиг он отчизны».
.
Одиссей беспрестанно призывает на помощь Афину-Палладу:
.
«Дочь непорочная Зевса, эгидодержавца, Паллада,
Ныне вонми ты молитве, тобою невнятой, когда я
Гибнул в волнах, сокрушенный земли колебателя гневом;
Дай мне найти и покров и приязнь у людей феакийских,
— Так говорил он, моляся, и был он Палладой услышан;
Но перед ним не явилась богиня сама, опасаясь
Мощного дяди, который упорствовал гнать Одиссея,
Богоподобного мужа, пока не достиг он отчизны».
.
У Гомера встречается также немало мест, из которых видно, что ромейцы верили в возможность волшебства, и притом не только в искусство прорицания, но и в оперативную магию, т.е. в магические действия, могущие изменить ход событий. Мы видим у него нечто вроде святых, одаренных большим могуществом. Когда Менелай на Фаросе хочет поймать «правдиво вещающего морского старца Протея, одаренного божественной силой, взор которого проникает через морские глубины» (Одиссея, IV, 384), то это не легко ему удается, как видно из его рассказа (Одиссея, IV, 454):
.
«Кинувшись с криком на сонного, сильной рукою все вместе
Мы обхватили его; но старик не забыл чародейства;
Вдруг он в свирепого с гривой огромного льва обратился,
После предстал нам драконом, пантерою, вепрем великим,
Быстротекучей водою и деревом густовершинным;
Мы, не робея, тем крепче его, тем упорней держали».
.
Но и люди подвержены таким метаморфозам. Так, Цирцея, дочь богов, превратила товарищей Одиссея в свиней. А когда Одиссей возвращается на родину, Афина придает ему вид нищего старика для того, чтобы весть о его прибытии не распространилась слишком рано. В таком превращении увидит его в первый раз его сын Телемак, а когда оно встречаются во второй раз и Афина уже возвратила Одиссею его прежний мужественный вид, Телемак ему говорит:
.
«Нет, не отец, Одиссей, ты, но демон, своим чародейством
Очи мои ослепивший, чтоб после я горестней плакал;
Смертному мужу подобных чудес совершить невозможно
Собственным разумом; может лишь бог превращать во мгновенье
Волей своей старика в молодого и юношу в старца.
Был ты сначала старик, неопрятно одетый, теперь же
Вижу, что свой ты богам, беспредельного неба владыкам».
(Одисс., XVI, 194)
.
Известно только одно место, на которое часто ссылаются как на доказательство того, что магия была в ходу у ромейцев; это рассказ о том, как Елена привела в веселое настроение гостей, когда они опечалились под влиянием воспоминаний о Трое (Одисс., IV, 219):
.
«Умная мысль пробудилась тогда в благородной Елене:
В чаши она круговые подлить вознамерилась соку,
Гореусладного, миротворящего, сердцу забвенье
Бедствий дающего; тот, кто вина выпивал, с благотворным
Слитого соком, был весел весь день и не мог бы заплакать.
Если б нечаянно брата лишился, иль милого сына,
Вдруг пред очами его пораженного бранною медью.
Диева светлая дочь обладала тем соком чудесным;
Щедро в Египте ее Полидамна, супруга Оона,
Им наделила; земля там богатообильная много
Злаков рождает — и добрых целебных, и злых ядовитых.
.
Но дело здесь, конечно, идет о гашише, добываемом из индийской конопли, и еще в наше время повсюду употребляемом на Востоке как опьяняющее средство. А в других местах мы действительно имеем упоминание о волшебстве. Так, в Одиссее рассказывается (Одисс., VIII, 557):
.
«Кормщик не правит в морях кораблем феакийским; руля мы,
Нужного каждому судну, на наших судах не имеем;
Сами они понимают своих корабельщиков мысли.
.
Подобное же представление находим мы у северных народов, которые признавали за некоторыми нациями особый дар, заключающийся в том, что когда они распускали паруса своих кораблей, сейчас же поднимался попутный ветер, направлявший их куда нужно.
«Из многих мест Илиады видно, — говорит д-р Леманн, из которого я реферирую эти выдержки, — что под Троей с греками (т.е. ромейцами) были врачи, которые при врачевании ран поступали вполне традиционно: обмывали их и прикладывали к ним целебные травы. Лишь в одном месте встречаемся мы с указанием на лечение посредством заговора. Когда Одиссей на охоте был ранен вепрем, рассказывается, что врачи
.
«…Одиссееву рану
Перевязали заботливо; кровь же, бежавшую сильно,
Остановили волшебною песнью».
(Одиссея, XIX, 457)
.
Как видит читатель, здесь как будто обнаруживается уже учение о логосе. Авторы Одиссеи признавали, что произносимое слово само по себе обладает способностью влиять на естественное течение событий. Это воззрение лежит в основе как Евангелия Иоанна, так и средневековых волшебств, да и вообще на нем основывалась религия всех европейских народов. Мы только что видели, как они при лечении ран прибегали к заклинаниям и потому естественно предположить, что то же делалось и при внутренних болезнях, правильное лечение которых требовало, конечно, гораздо более глубокого понимания дела и мы знаем, что оно действительно было связано с храмами, главным образом, аполлона и Эскулапа, самое название которого стало синонимом врача. Что там при этом происходило, составляло тайну жрецов; но и того немногого, что нам известно, достаточно, чтоб убедиться в применении там религиозной магии. Больные, желавшие быть приняты в храм для лечения, должны были сначала поклясться в том, что строго будут соблюдать все предписания. Затем они должны были несколько дней поститься, потом священники водили их по храму и показывали им изображения и посвященные богам таблицы, служившие воспоминаниям о чудесах, совершенных божественной милостью. При этом произносили молитвы и пели священные песни, которые больные должны были повторять вслед за священником. Пение часто сопровождалось музыкой. Затем совершали жертвоприношение, большею частью, как в библии, барана, но иногда и других животных, преимущественно птиц. Больных заставляли омываться, затем помазывали их и возлагали на них руки. Они должны были вдыхать каждения, ложились спать на освященных местах во внутренности храма, и во сне получали откровение от бога, возвещавшего им смерть или исцеление; на этих указаниях основывалось дальнейшее лечение.
Таково было первичное священническое лечение, и в этом же роде было священническое предсказание событий. Непосредственные откровения давались в храмах, из которых в Великой Ромее наиболее почитаемыми были храм Аполлона (Христа) в Дельфах, в Бастии, и оракул Зевса (Иеговы) близ города Додоны в Эпире.
Священница Аполлона называлась Пифия (т.е. Вонючка), а Зевса — Пелиада. Но они не могли возвещать слова богов при обыкновенных условиях: им необходима была особая подготовка для перехода в состояние экстаза. В Дельфах для служили пары, выходившие из расселины в скале, над которой построен был храм. Вонючка всходила на треножник, поставленный над расселиной, и под влиянием паров, проникалась внушением бога, прорицала его ответ, который обыкновенно был так неясен, что его должны были сначала истолковать жрецы.
А в Додоне священница Пелиада пила воду из протекавшего там одуряющего источника и, благодаря этому становилась способной к восприятию сообщений богов.
Были точно так же и частные прорицатели, не нуждавшиеся ни в каких особенных приемах. Они неоднократно упоминаются у Гомера (Одисс., X,492; VI, 75; XI, 329).
А другие смертные могли предсказывать события путем истолкования разных знамений, посредством которых боги возвещали свою волю. К числу наиболее распространенных из таких знамений принадлежал полет птиц; о нем не раз говорится у Гомера (Одисс., I,200; II, 158; Илиада II, 585; X, 274; XII, 199).
Подобно тому, как теперь считается хорошим признаком увидеть новорожденную луну с правой стороны, так во время крестовых походов считалось увидеть всякую птицу справа.
.
«Доброе знаменье храбрым не медля послала Афина,
Цаплю на правой руке от дороги; они не видали
Птицы сквозь сумраки ночи, но слышали звонкие крики
Птицей обрадован был Одиссей и взмолился Афине».
.
Подобно тому, как в эпоху Возрождения метеориты считались за знаменье, так мы находим и в Илиаде, где упоминается о кровавом дожде, как о предвестии грозящего бедствия (Илиада, XI, 63).
Ромейцы прибегали и к некромантии, т.е. к заклинанию мертвых с целью узнать от них будущее. Это магическое действие совершает Одиссей, по совету Цирцеи приплывший через Океан ко входу в Гадес (Одисс., XI, 23):
.
«Я меч обнажил медноострый и им ископавши
Яму глубокую в локоть один шириной и длиной,
Три свершил возлияния мертвым, иной призванным вместе;
Первое смесью медвяной, второе вином благовонным,
Третье водой, и мукою ячменною все пересыпав,
Дал обещанье безжизненно веющим теням усопших:
В дом возвратяся, корову, тельцов, не имевшую, в жертву
Им принести и в зажженный костер драгоценностей много
Бросить; Тирезия ж более прочих уважить особо,
Черного, лучшего в стаде барана ему посвятивши.
Дав обещанье такое и сделав воззвание к мертвым,
Сам я барана и овцу над ямой глубокой зарезал;
Черная кровь полилась, в нее слетелись толпою
Души усопших, из темныя бездны Эрева поднявшись:
Души невест, малоопытных юношей, опытных старцев,
Дев молодых, об утрате недолгия жизни скорбящих,
Бранных мужей, меднооострым копьем пораженных смертельно
В битве, и брони, обрызганной кровью, еще не сложивших.
Все они, вылетев вместе бесчисленным роем из ямы,
Подняли крик несказанный; был схвачен я ужасом бледным».
.
Здесь мы видим опять средневековое поверье, что кровь как жизненный сок, на короткое время возвращает жизнь мертвецам. И это снова подтверждает мои выводы, что Одиссея есть поэма времен развития Генуэзского и Венецианского мореплавания, а Илиада, т.е. взятие Илиона за похищение гречанки (Элены по-гречески) Персом, т.е. Турком — Парисом по-ромейски, есть поэма из времен крестовых походов, причем Илион есть город Илии, современный Эль-Кудсу, латинский Элиа-Капитолина.
Посмотрим теперь, что было после этого в расцвет Латинской Федерации крестоносных государств (1204—1463).
«Многие Фессалийские женщины, — говорят нам, — были совершенно такие же, как и западно-европейские ведьмы времен инквизиции. Они могли при помощи особых мазей превращать людей в животных и в камни, а ночью они по воздуху отправлялись на любовные похождения. Вот где начало средневекового верования в путешествия ведьм», — восклицает д-р Леманн, отмечая, что по старой хронологии они разделены промежутком в 2000 лет друг от друга. Богиня Луны, Геката, первоначально являвшаяся божеством благодетельным, ограждавшим от зла, постепенно превратилась в покровительницу ведьм, и властительницу всего мира волшебства. Это была уже не Луна, а ее персонификация, которая по греческим классическим апокрифам приказывает вызывать себя так:
«Сделайте статую из гладко отполированного дерева сообразно с моими более подробными указаниями, которые я сейчас дам. Сделайте туловище этой статуи из корня дикой руты и украсьте его маленькими домовыми ящерицами; потом замесите мирру, стираксу и ладан вместе с этими животными и выставьте смесь на воздух при нарождающейся луне. Произнесите затем ваше призывание в следующих словах:
«Приди, подземная, земная и небесная Бомбо, богиня дорог и перекрестков, приносящая воздух, ходящая ночью, враждебная свету, благосклонная к ночи и сопутствующая ей, радующаяся лаю собак и пролитой крови, бродящая во мраке блуждающим огнем среди могил, жаждущая крови и наводящая ужас на мертвых. Горго, Мормо, Луна с 1000 обликов, услышь благосклонно нашу жертву».
Вы должны употребить столько ящериц, сколько я принимаю различных видов; исполните все тщательно, сделайте мне жилище из опавших лавровых ветвей и после того, как вы обратите горячие молитвы к моему изображению, я явлюсь вам во сне».
Но она являлась и не во сне, и скептики эпохи Возрождения говорили, что для этого нужна была совершенно темная комната; там кудесник заранее рисовал на стене каким-то горючим веществом человекоподобную фигуру, и когда лицо, обращавшееся к богине, достаточно было подготовлено к ее появлению заклинаниями и другими церемониями, кудесник подносил огонь к нарисованному им изображению, которое сейчас же вспыхивало. Иногда же эти чародеи вместо того выпускали птицу, к ногам которой было привязано легко воспламеняющееся вещество; перепуганная птица металась, конечно, по комнате, а не менее перепуганный посетитель падал ниц на землю и покрывал себе от страха голову.
Спутницы Гекаты назывались эмпузами или ламиями. Некоторые авторы изображают их как ведьм, сопровождающих богиню в ее ночных странствованиях и пользующихся каждым случаем пуститься в любовные приключения. Другие представляют их себе в виде демонов, которые, правда, вступают в сношения с мужчинами, но лишь для того, чтобы высосать из них соки, служащие им для питания. Так как по отношению к такого рода фантастическим образам, воображению был открыт неограниченный простор, не стесненный никакими определенными представлениями, то нас не должно удивлять большое разнообразие в описании их.
Смешивая мифического Ксеркса и не менее мифического Александра Великого с деятелями крестовых походов апокрифа, называющий себя Плинием, говорит, что распространение магии в Греции (т.е. Ромее) ведет свое начало от некоего Остана, придворного предсказателя Ксеркса, сопровождавшего его во время похода в Грецию и написавшего обширное сочинение о магии и что особенно развилось колдовство после того, как Александр Великий (в данном случае не иначе, как граф Болдуин Фландрский) завоевал Персию (т.е. Сирию) и Египет. Тогда Греция положительно была переполнена персидскими и египетскими прорицателями, которых называли «халдеями, манами и математиками».
Благодаря им греки познакомились с чужими религиями, боги которых носили варварские имена, а так как Гомер и Гесиод не оставили для этих богов места на Олимпе, то греки отнесли их к разряду демонов. Народ стал питать к этим топам демонов страх, которого уже не внушали им старые олимпийские боги, постепенно лишившиеся всякого уважения, вследствие своих чересчур человеческих, неоднократно воспетых слабостей. О новых богах не было известно таких слабостей, и греки стали оказывать им чисто восточное почитание, выражавшееся в призываниях и заклинаниях на персидском, ассирийском и египетском языке, которых греки не понимали и которые они поэтому исказили, так что в конце концов заклинания эти превратились в совершено бессмысленные формулы.
Относительно развития суеверия в Риме в средневековую эпоху мы имеем сравнительно лишь очень скудные сведения; но, насколько можно судить, средневековые итальянцы стояли на той же ступени развития, что и ромейцы Гомеровской эпохи. Они верили в привидения, в души злых людей, осужденные за свои грехи после смерти блуждать по земле. Кроме того, римские писатели упоминают также о ведьмах, соответствующих греческим эмпузам или ламиям, летающих в образе птиц.
О преемнике мифического Ромула, мифическом Нуме Помпилии, рассказывают, что он занимался теургическим искусством, т.е. различными действиями, при помощи которых он мог даже заставлять богов появляться в видимом образе. Его преемник мифический Тулл Гостилий был даже поражен молнией за то, что при одном таком случае обманул богов. Верили также, что при помощи магии можно переманить хлеб с чужого поля на свое, и древнейшие римские законы, законы двенадцати таблиц. Но ведь мы уже знаем, что эти древнеримские императоры списаны с ромейских наследников Диоклетиана, а потому дело идет о Царь-Граде.
Действительно итальянским изобретением возможно считать только учение авгуров, которое опиралось на наблюдения над полетом птиц. Самое слово авгур значит птичий человек. У воронов, ворон, сов, петухов — знамением для них служил крик, у других, например, у орла и коршуна — полет справа налево или слева направо.
А позднее, когда вера в старинные способы прорицания скомпрометировалась неудачами, был выдуман новый способ. Авгуры держали в клетке молодых кур, и когда кто-нибудь нуждался в знамении, то их выпускали. Если они жадно набрасывались на корм — это был отличный знак, если же они не обращали на него внимания, то толковали это как предвестие беды. Такой способ был, конечно, очень удобен, так как легко можно было заранее обеспечить себе желанный знак, заставив кур поголодать или предварительно накормив их.
Сходство между средне-итальянскими (этрусскими) и халдейскими произведениями искусств, — говорит д-р Леманн (стр. 67), — настолько велико, что не оставляет сомнения относительно единства своего происхождения, да и между приемами этрусского и халдейского и римского прорицателя наблюдается такое полное сходство, что его странно было бы объяснять делом случая. Почти все те виды мантики у халдеев существовали, по свидетельству разных авторов, и у этрусков. Сюда принадлежали: толкование чудесных событий, наблюдение над молнией, над внутренностями жертвенных животных, над полетом и криком птиц, над новорожденными уродами и т. п. А жители Рима приглашали к себе этрусских <….>, т.е. исследователей внутренностей жертвенных животных и посылали знатных юношей в Этрурию для обучения различным видам мантики. Но из этих видов получили распространение в Риме, главным образом наблюдения над внутренностями животных и над молнией.
А знаменитые Сивиллины книги с нашей точки зрения приходится отнести (вместе с Тарквинием) ко времени Апокалипсиса и вместо Рима в Царь-Град.
«Царю Тарквинию Гордому (а не Древнему?) было предложено сначала купить девять таких книг, но он нашел цену их слишком высокой; тогда продавец сжег сначала три книги, потом еще три, наконец, царь купил оставшиеся три за ту же цену, в какую были оценены все девять книг. Они были написаны греческими гекзаметрами на пальмовых листьях. Их положили на хранение в храме Юпитера Капитолийского и для толкования их была учреждена коллегия из пятнадцати человек, которые должны были сохранять в глубокой тайне их содержание. Какой-то апокрифист от имени Цицерона говорит по этому поводу:
«Автор изложил их так искусно, что все происходящее можно считать предсказанным в них, так как в этих изречениях нет никаких указаний на определенных людей или определенную эпоху. Кроме того, он нарочно выражается так темно, что одни и те же стихи в различные эпохи могут быть отнесены к совершенно различным событиям. Строение стихов показывает, однако, что они написаны не сумасшедшим; в них виден скорее результат искусства и прилежания, чем плод внутреннего возбуждения и волнения». Это сочинение, — говорят нам, — погибло во время пожара около 400 года после Р.Х.»
Год это как раз служит датой низложения Иоанна Золотые Уста и неудачи его Апокалипсиса, предсказывающего на это срок возвращение «Христа». Но передвинувши сцену действия мифа о древнем Великом Риме на берега Босфора и уменьшив время его возникновения на 1000 лет, — мы этим самым приближаем псевдо-римскую магию к ромейской.
И вот нам приходится решать вопрос: халдейская ли магия пришла из Азии в Европу или наоборот, пришла в Азию из Европы через Царь-Град?
Прежде всего, что значит слово халдей? Никакой страны, называвшейся Халдеей, не существует и не существовало. Слово халдей происходит от корня КЛД, откуда и наше — колдун. По-еврейски халдей произносится хазды, а халдейским языком в XVI веке назывался после-христианский месопотамский диалект. Современные наши сведения о религиозных представлениях месопотамских священников почерпнуты главным образом из многочисленных плиток, сваленных в кучу около Моссуда, куда относят мифическую Ниневию и лишь в конце XIX века прочитанных европейскими исследователями. Материалом, на котором сделаны эти записи, служила глина; письменные знаки выдавливались на ней, когда глина была сыра; затем пластинки плиты обжигались, или высушивались. По магии там открыто объемистое произведение, первоначально занимавшее не меньше 200 плит. Экземпляр его сохраняется в лондонском музее и если верить надписи, был восстановлен с более древнего оригинала по повелению царя Ассурбанипала в VII веке до начала нашей эры. Текст написан на двух языках: на ассирийском, который, говорят, был разговорным во время Ассурбанипала, и на аккадийском, языке древних халдеев, хотя он ко времени Ассурбанипала был уже мертвым языком и непонятно, зачем его «воспроизвел» Ассурбанипал, у которого едва ли была классическая магия.
Теология здесь тоже слишком высока, и в ней, как и у христиан, фигурирует троица, разумная, исполненная всемогущества и повелевающая на небе, в водах и на земле. Бог неба — бог отец — назывался Ану (Он), повелитель земли бог сын назывался Бел, т.е. Господь, а дух святой назван Эа — средне с Иевис-Иегова. Они называются в «халдейской» теологии великой троицей. Каждый из них имеет свою семью, своих слуг, каждый из которых был местным богом одного из крупных городов или местностей. Но с течением времени произошла путаница. Бог важнейшего города «Врата Господни» (Вавилон), Мардук (т.е. Умерщвленный, аналогичный Христу) стал называться «сыном Эа» а с Господом (Белом) он отождествлялся до такой степени, что Бел Врат-Господних, которому был сооружен храм, был на деле Мардук, которого чтили теперь как высочайшего повелителя, как Бела (Господа). Бога Небо (т.е. Пророка), аналогичного Иоанну Златоусту, считали сыном Мардука и он вместе с умерщвленным Господом, Мардук-Белом, и с народным богом Ассуром (т.е. Вождем) были главными богами того периода, который таким образом не мог быть ранее конца средних веков.
Святой дух Эа был бог пророчества, и волшебства, и воды, которая испаряясь, превращается в духа (т.е. в газ), почему и была главным элементом при врачебном волшебстве и при заклинаниях. Особенно ценились чудодейственные воды из Эриду (т.е. из Эрида на Иордане), города эа (Святого Духа), бывшего при устье великой реки. Это третье лицо святой троицы становится богом мудрости, который знает все искусства и ремесла и учит им; он также тот божественный художник, который вылепил из глины человека и дал ему жизнь; да и весь мир, все, что в нем есть, создано им, а так как мир представлялся возникшим из воды (мифического океана), то Эа очень часто отождествлялся с <…>, и до какой-то степени можно сказать, что все бытие возникло из самого Эа.
Мы видим, что это прямо взято из теологии христиан и даже не очень древнего периода. Да и учение о злых духах совершенно христианское средневековое. Его источником служит попытка объяснения бурь, наводнений, гроз, затмений солнца и луны и человеческих бедствий. Так, например, в заклинании о несчастии бога луны (Сина) и его избавлении (от затмения).
«Нечистая сила, вихрем крутящая злые духи, беспощадные демоны, рожденные у небесного края (т.е. на горизонте), злодеи и изверги, со злом каждый день выступавшие, — вперед все несутся они, чтобы бедствия всюду творить. Из них первый есть буря, второй же дракон, и пасти его ядовитой никто не избегнет, третий пантера и все семеро — ангелы Ану (Она) царя. Один за другим в темноту погружают они город. Ураганы, которые злобно бушуют с в небе, что тьму нагоняют на небо, вихри, которые ясные дни в мрачные превращают; они несут дождевые потоки Раммана (бога грома) вместе со злыми ураганами и ветрами, а на окраинах неба сверкают они яркой молнией. Несутся они п широкому небу, чтобы убивать; они стоят враждебно к жилищу Ану и не имеют равных себе.
А каковы же вообще эти духи? На одной пластинке говорится:
«Они суть исчадия ада; тому, что высоко, падением угрожают, внизу же великие смуты творят; они яд в желчи богов, они похищают себя у неба, великие умы, они падают с неба, как дождь; они чада, землею взращенные; вкруг башен высоких, зданий просторных тесняся, кружатся они; они проникают из одного дома в другой и удержать их дверями нельзя, нельзя запереть и замками; они проползают сквозь двери, как змеи; мешают жене от мужа зачать; из рук человека воруют детей, из отчих домов изгоняют владельцев. Они — тот голос зловещий, который, людей проклиная, преследует всюду.»
Они мучат не только людей, но и животных, которые не могут найти себе покоя от них:
«Они нападают на страны, одну за другою; они мешают рабыне стать матерью; они изгоняют владельцев из отчего дома. Даже голубок они принуждают покинуть их гнезда, всех птиц заставляют на крыльях своих подыматься, а ласточек даже из гнезд выгоняют скитаться в пространстве; они преследуют быка, гоняют ягненка; они суть великие Умы, злые, гонители-демоны.»
Они причины всевозможных болезней, которые понимаются то как проявление злобы враждебных демонов, то как духи, овладевшие человеком. Это относится главным образом к двум ужасным болезням Халдеи: к чуме и лихорадке; здесь демоны выступают всегда в виде двух существ, отличающихся от всех остальных демонов и известных по имени Намтар и Идра. Остальные демоны соединяются в различные группы и каждая из таких групп нападает только на свою особую часть тела; это видно между прочим из следующего:
«На голову человека устремляет свою силу проклятый Идпа (дух лихорадки), на жизнь человека устремляется свирепый Намтар (дух чумы), на горло презренный Утук, на грудь человека губительный Алал, во внутренности проникает злой Гигим, на руки ужасный Телал».
Имеются на этих плитках и гномы и кобольды, обитающие вблизи человеческого жилья, между тем как другие демоны, подобно христианским, обычно живут в безлюдных местах, в пустынях, или на вершинах гор. Приписываются появлениям духов и сонные видения и деталируются демоны мужского и женского пола, называемые «ночными насильниками», «объятий которых не могут избегнуть во сне ни мужчина, ни женщина» (объяснение эротических снов).
Духи оживляют все в мире, управляют путями планет; вызывают регулярную смену времен года, дождь и грозу. Они дают земле плодородие, растениям рост, но они же приносят смерть и болезни. Они находятся везде: на небесах, на земле, в воздухе и в воде. Каждая вещь имеет своего собственного духа. Некоторые из них добрые существа, другие — злые; между ними происходит непрерывная и повсеместная борьба, причем победы сменяются поражениями, и это становится причиной, почему за спокойным состоянием природы следуют беспокойные периоды.
При таком представлении бытия, магия стала, конечно, необходимостью. Как скоро человек воображает себя окруженным злыми духами, которые преследуют его и силы которых далеко превосходят его собственные, то он заклинает их именем добрых духов. Но не всякий желающий может производить магические операции, а только человек, посвятивший всю свою жизнь изучению духов и таким образом близко знакомый с тем, что надо делать в каждом отдельном случае. Таким образом, искусство заклинания переходит к священникам, которые скоро разделились по специальностям. Произошли священники заклинатели, священники врачи и священники чародеи, а из них астрологи и предсказатели грядущих событий.
Как образчик заклинаний я приведу из д-ра Леманна (стр. 27), только относительно находки которого он, к сожалению, не приводит подробностей.
«Семь их, семь! Семь их в глубочайших пучинах моря. Семь смутителей небес, восстают они из глубочайших недр океана, из сокровенных тайников. Не мужчины они и не женщины. Они — распространяются как сеть. Нет у них женщин, не рождаются дети; честь и благость их неизвестны; молитв и просьб они не слушают. Нечисть, рожденная в горах, враги бога Эа (т.е. Иеговы, святого духа) они суть орудия гнева богов. Чтобы испортить дорогу, падают они на землю. Враги! Враги! Семь их, семь их, дважды семь их! Да заклянет их бог неба! Да заклянет бог земли!»
А вот оттуда же и заклинанье болезни, данное одной женщине-знахарке на специальный случай.
«Возьми шкуру от самки верблюда, не знавшей ни разу самца. Волшебница пусть станет справа больного, снаряды свои пусть положит налево, а шкуру разделит на дважды семь кусков и передаст им то волшебство, что исходит прямо от Эриду (Эридиана-Иордана). Оберни голову больного одеждой, закутай и шею больного, закутай седалище его жизни, закутай и руки и ноги его. Больного вели посадить на кровать и вспрысни волшебной водой. Чтоб исчезла в небесном пространстве болезнь головы, подобно бушующей буре, чтобы исчезла она с земли, подобно тому, как вода исчезает, поднявшись на время над берегами! Чтобы заклинание Эа его исцелило! Чтобы Давкина его излечила! Чтобы Мардук, этот первенец моря, ему возвратил бы силу здоровья!.
А почему нужны были именно те средства, было и для употреблявших их так же таинственно, как и для нас. Более понятно употребление маленьких пугал, для того, чтобы, увидев их, дух болезни с ужасом обратился в бегство. Такие пугалы (рис. ) прикладывали к больному месту, думая, что этим можно изгнать болезнь. На Цейлоне и до сих пор еще употребляется такое целебное средство.
Вот и месопотамский рассказ об излечении чумы, олицетворяемой в злом духе Намтаре.
«На помощь поспешил Мардук; он вступил в обитель Эа (святого духа) отца своего и обратился к нему со словами:
«Отец мой, злобный Намтар опустошает страну подобно огню».
Вторично обратился к нему со словами:
«Что этот человек должен сделать, неизвестно; чем излечить его можно?»
Эа возразил своему сыну Мардуку:
«Сын мой, что тебе неизвестно, чему я должен тебя научить? Все, что знаю я, знаешь и ты; иди же, сын мой, Мардук, перемешай ил океана и вылепи из него изображение, подобное Намтару. Прикажи положить человека, сотвори над ним очищенье и положи ему на распухший живот (изображение подобное Намтару); волшебство ему сообщи, что прямо из Эриду исходит. Взор его обрати на запад. Чтобы злобный Намтар, который в теле его обитает, тотчас бы вышел оттуда!» Аминь. То изображение, которое подымает его главу, великой силой исполнено».
«При раскопах около Моссуда, — говорит д-р Леманн, — находили множество глиняных статуэток крайне странного вида, голова, шея, корпус и члены которых относились к разным животным. Едва ли подлежит сомнению, что эти глиняные статуэтки изображали демонов различных болезней и что они употреблялись при известных нам заклинаниях».
Но в этом мы можем и усомниться. Ведь их наделать специально для приехавших искателей-гяуров было много легче, чем приготовить плитки с клинописью.
Как и в наши дни, кроме лечения уже начавшихся болезней, были и предупредительные средства — талисманы и амулеты. Талисманы в виде изображения богов (рис. ) ставили и перед домом и в доме; амулетами для ношения на шее были небольшие глиняные или каменные плитки, лоскутки холста и тому подобные предметы, на которых было написано сильное заклинание.
О талисманах д-р Леманн приводит такую надпись:
«Поставь у ограды дома образ бога Унгал-нирра, который равного себе не имеет, поставь образ боа, который сияет блеском храбрости, который равного себе не имеет… и образ бога Наруди, владыки могучих богов, поставь его на пол под кроватью. Чтоб удержать всякое близкое зло, поставь бога (имя стерто) и бога Латарака у двери. Чтоб отвратить всякое зло, поставь … (имя стерто) в виде пугала, к двери. Поставь образы Мардука у порога; поставь их вправо и влево».
А как пример амулетов тот же автор дает один, который, вероятно, носила женщина во время беременности, и на нем написано:
«О, Битнур, прогони болезни далеко-далеко; укрепи зародыш; доведи голову человека до полного развития».
А в другом говорится:
«Злобный демон, злая чума, дух земли изгнал себя из тела. Да соединятся все вместе ангел-хранитель, защитник-колосс и демон-хранитель с духом земли. Заклинание великого, великого, великого бога. Аминь».
А вот рисунок одного (стр. ).
Но ведь вся эта литература, читатель, существует в Месопотамии и других мало культурных странах и теперь! Так почему же относить все это за 5000 лет до нашего времени?
Скажу более. У современных арабских каббалистов о Великом, всемогущем имени бога, которое знает лишь он один. А вот рассказ о нем у д-ра Леманна:
«Была одна власть, пред которой (в Месопотамии) преклонялось все в мире, как добрые, так и злые духи: это было сокровенное божественное имя, высочайшее имя, всемогущее божеское имя, которое знал только Эа (св. дух). Даже боги подчинялись ему. Имя это никогда не произносилось в заклинаниях, потому что всякий, кто узнал бы его, получил бы власть, равную власти богов. Если даже сам Эа дает приказание Мардуку совершить заклинание от его высочайшего имени, то предупреждает не называть его вслух. Так в рассказе о том, как Сфинкс Асузу-Намир был послан к богине ада Аллате, чтоб потребовать от нее возвращения утренней звезды Истар, говорится:
«Эа скрыл приказание в сокровенном тайнике своего сердца; он создал Асузу-намира, сфинкса с четырьмя головами.
«Ступай туда, Асузу-намир; у ворот той страны, откуда никто не приходит обратно, покажешь свой облик! Да увидит тебя Аллата (супруга Аллаха) и да почувствует радость при виде твоем! Успокоится глубина ее сердца, ее гнев исчезнет. Закляни ее именем всемогущего бога».
Само собой понятно, что представление о возможности исцелять болезни заклинаниями злых духов тотчас же вызвало представление о возможности и призывать их, чтоб навести болезни на нелюбимого человека. Такие призывы, конечно, не публиковались, но о существовании их повсюду имелись указания и они носят название чародейства или черной магии. В период господства мистики все были убеждены, что едва ли существует такое зло, которого нельзя было бы вызвать при помощи чар. Как далеко простирается власть злых демонов, так же далеко простирается и власть служащего им чародея, так как чародей все исполняет от их имени.
Поэтому и против чародеев появились заклинания:
«Того, кто околдовывает чье-нибудь изготовленное изображение, злой лик, злой взгляд, злой рот, злой язык, злые губы, вредный яд, о, дух неба, закляни их! Дух земли, закляни их!»
А вот еще и другое:
«Тот, кто сделал изображение совершенно похожее на мой вид, тот околдовал весь мой вид, он взял приготовленный для меня волшебный напиток и осквернил мое платье».
Но только, читатель, как же относить это в глубокую древность? Ведь мы знаем, что первое запрещение делать портреты им вообще человеческие изображения появилось только в Коране, т.е. по нашей хронологии накануне крестовых походов, а по обычной хронологии не ранее VII века нашей эры! Ведь даже и в самих Месопотамских памятниках древности мы видим не только изображения всяких «ассиро-вавилонских» царей, но даже и самого Дария, который по общепринятому счету жил много позднее этого времени! Нигде, кроме Корана, мы не имеем такого запрещения, а отсюда ясен вывод: эти глиняные плитки принадлежат эпохе распространения Корана в Месопотамии, в котором, между прочим, не отвергаются и богини, что подало повод новейшим правоверным утверждать, что Магомет написал это место в припадке умопомешательства. Но возвратимся к предмету.
После этого невозможно сомневаться, — говорит д-р Леманн (стр.42), — что «халдейские» волшебники применяли те же приемы, как и знахари-врачеватели дикарей теперь; они изготовляли изображение того, на жизнь которого покушались, и так или иначе портили это изображение; после этого, как полагали, несчастье должно было постигнуть изображенное лицо. Здесь же имеется вполне определенное указание и на применение волшебного напитка: («вредный яд»). Но волшебник мог портить людей и одним взглядом. Но вера в «недобрый взгляд» или в «нехороший глаз» еще и теперь очень распространена не только по всей Азии, но и в Южной и Восточной Европе. Даже и анафема христиан нашла свой отголосок в клинописи.
«Гнусное проклятие действует на людей подобно злому демону; приговор проклятия тяготеет над человеком; приговор гибели тяготеет над ним; гнусное проклятие есть волшебство, которое вызывает безумие. Гнусное проклятие, оно душит человека как ягненка; его бог удалился из его тела; богиня его рассердилась и перешла в другое место».
Еще более сильное доказательство однородности, а следовательно и одновременности месопотамской культуры со средневековою, южно-европейскою, мы имеем в астрологии на берегах Тигра и Евфрата.
Нам говорят, что «еще во времена царя Саргона II, т.е. приблизительно за 700 лет до нашей эры, были переписаны с копий, относящихся к 12 веку до Р. Х, астрологические книги еще более глубокой (!) древности, часть которых чудом дошла до нас. Наиболее замечательные из этих книг, это большое сочинение по астрологии на 70—80 таблицах и большое авгуральное произведение приблизительно на 100 таблицах; кроме них имеется еще на 25 таблицах оглавление небольшого астрологического сочинения, разделенного на 25 глав, но от его текста кажется, ничего уже не сохранилось.
«Основная религиозная мысль, выступающая в астрологических сочинениях, есть вера в то, что небесные тела являются настоящей причиной всего происходящего на земле. А так как они уже заметили, что данное положение небесных тел периодически появляется вновь, то отсюда следовало, что все явления в природе и человеческой жизни также неизменно должны повторятся по истечение такого периода.
Значит, для предсказания событий вперед или установления истории человечества вспять, достаточно сопоставления астрономических и исторических записей, обнимающих только один период времени. Такой труд, — внушают нам, — был исполнен еще при Саргоне I и с того времени при всевозможных случаях обращались за советом к возникшим таким образом астрологическим таблицам.
Но месопотамские мудрецы, подобно современным нам за-Гималайским махатмам Елены Петровны Блаватской, имели в своем распоряжении еще и земное средство для предсказания хода вещей. Если все, что происходит на земле, имеет свою причину в движениях небесных тел, и следовательно, повторяется периодически, то отмечая все замечательные события в пределах довольно продолжительного периода времени, можно с помощью этих записей предсказывать будущее, и не обращаясь к небесным светилам. Если вновь наступает известная группа одновременно бывших когда-то событий, то за ними должны последовать те же события, которые выступали после них и прежде; ибо ничего не происходит случайно, но все зависит от небесных тел и все периодично, все повторяется вновь, потому что повторяется само движение небесных тел. Из этих наблюдений возникла мантика, учение о предсказаниях грядущих явлений посредством земных событий, а также и восстановления древней истории.
Астрономические наблюдения, на которых халдеи основывали свою астрологию, простираются, — внушают нам, — далеко вглубь веков. Гиппарх, например, утверждает, что халдеи наблюдали звездное небо за 270 000 лет до того, когда Александр Великий вступил в Персию. Плиний же (переставив 7 на место 2) говорит уже о 720 000 годах. Они знали уже за 720 000 лет до нас, что солнечный год имеет 365,25 суток, их год уже тогда разделялся на 12 месяцев, а каждый месяц — на 30 дней; но так как солнечный год оказывался длиннее на 5 дней, то в каждые 12 лет разница достигала двух месяцев. При этом не принимались в расчет те три четверти дня, на которые солнечный год оказывался больше 365 дней и эти ежегодные остатки вырастали в 124 года до 30 дней, т.е. целого месяца, который тогда и засчитывался.
Они, — говорят нам, — уже знали о саростических периодах, — периодах в 18 солнечных лет или 223 лунных оборотов, за которыми повторялись (будто бы!) солнечные и лунные затмения. Благодаря этому они могли вычислить наступление затмения; но их определения не всегда бывали абсолютно точными, ибо солнце как-то раз пренебрегло их вычислениями и вычисленного затмения не было. Об этом, — говорит д-р Леманн, из книги которого я черпаю эти сведения, — имеется в высшей степени интересный документ, посланный царю Ассурбанипалу его обер-астрологом Абиль-Истаром; начало этого послания гласит так:
«Царю моему повелителю от твоего слуги Абил-Истара. Да будет мир моему царю, моему повелителю. Да даруют великие боги долгие годы, здравие тела и радость сердца царю моему повелителю. В 27-й день исчезла луна. В 28, 29 и 30 день мы ожидали солнечного затмения. Но солнце не вступило в затмение. В первый день луна наблюдалась в денные часы».
«Смысл этого послания, — продолжает автор, — достаточно ясен. Астрономы ожидали солнечного затмения, но оно не произошло. Если б это случалось довольно часто, то едва ли они находили бы нужным извещать о том царя. Отсюда мы заключаем, что их астрономические сведения стояли очень высоко и они могли вычислять затмения почти с совершенной точностью».
А вот я, в качестве астронома, могу сообщить, что посредством саросского цикла вы из 2000 предсказаний ошибетесь 1995 раз, а попадете только 5 раз. И если приводимый в документе астролог с удивлением пишет, что его предсказание не оправдалось, то значит и письмо его относится не ранее как к XVI веку нашей эры (см. Христос, кн. IV. Стр. 415).
А как же этот детерминизм исторических событий, который, прибавлю, был присущ и европейскому средневековью после появления Апокалипсиса — древнейшей астрологической книги в 395 году, увязывался с влиянием демонов и богов? Объяснить это можно лишь односторонностью древнего ума: когда он думал о демонах, он забывал об астрологии, и наоборот. Вот опять одна из астрологических выписок д-ра Леманна (стр. 47).
«Когда возвращается звезда судьбы в стране чума. Если возвращается звезда Ирби — страна благоденствует. Если возвращается звезда сверкающего тела — в стране сила и жизнь. Если возвращается звезда страшного дня — стране угрожают бедствия. Если возвращается звезда Дильме — счастье ожидает страну. Если возвращается звезда камня Абзии — предостережение стране. Если возвращается звезда Алабастера — благоденствие в стране.
На таблице, — говорит д-р Леманн, не указывая в русском переводе, где она находится теперь, — это перечисление идет дальше; на ней отмечено около 30 звезд с объяснением обстоятельств, которыми они будут сопровождаться на земле при своем появлении, но приведенного отрывка, однако, достаточно, чтобы дать понятие о таких предсказаниях.
Точнее приводятся данные о явлениях, которыми сопровождаются затмения. Вот отрывок из месяца Таммуз, из большой таблицы: здесь солнце стоит в знаке рака, т.е. в четвертом по халдейскому счислению времени:
«В первый день (Таммуза), если случится затмение, и если оно начинается на юге и будет светло, умрет великий царь.
В месяце Таммуз, во второй день, если наступит затмение и начнется с севера и будет светло — царь будет воевать с царем.
Таммуза в третий день, если наступит затмение и начнется с востока и будет светло — польются дожди и будет наводнение.
Таммуза, четвертого дня, если наступит затмение и начнется с запада и будет светло — в Финикии уродится хлеб.
Таммуза, пятого дня, если наступит затмение и взойдет великая звезда — будет голод в стране» … и т.д.
Но ведь это же, читатель, как две капли воды похоже на астрологические сборники XVII века в Европе. И сам д-р Леманн прибавляет: «В средние века это искусство достигло в Европе высокого развития».
Перейдем теперь к мантике, т.е. учению об истинном значении земных явлений. Как уже замечено выше, она имела свои корни в астрологии и по этой причине стояла с нею в теснейшей связи. «Но из большого сочинения Соргона, — говорит д-р Леманн, — до сих пор переведено так мало, что можно получить лишь крайне поверхностное понятие о том, по каким правилам излагались земные явления. Все сочинение распадается на 14 глав, которые трактуют как и римские авгуральные книги, о наблюдении за полетом птиц и внутренностями жертвенных животных, описывают различные явления природы и дают толкование снов. Однако, этим мантика далеко не исчерпывается; из других источников мы знаем, что «халдеи» занимались также и геомантией, т.е. предсказаниями с помощью геометрических фигур; кроме того, они часто бросали жребий, чтобы в известных случаях узнавать волю богов.
Из 14 глав большого мантического произведения, апокрифируемого Саргону, эти трактуют об этом, но из этих трех глав почти ничего не исследовано. Несколько лучше обстоит дело с объснением наблюдения внутренностей жертвенного животного. Некоторые отделы, трактующие об этом, имеются в переводе. Они заключают в себе целый ряд фантастических толкований в совершенно такой же форме, как и астрологические.
«Если в желудке осла имеются с правой стороны впадины, то последуют наводнения. Если внутренности осла завернуты на правую сторону и черны, то бог дарует изобилие всего в стране царя. Если внутренности осла завернуты на левую сторону, и черны, то бог не даст изобилия стране царя. Если внутренности осла завернуты на правую сторону и синеваты, то будет печаль и горе в стране царя. Если внутренности осла завернуты на левую сторону и синеваты, то не будет ни печали, ни горя в стране царя».
Отсюда видно, что то, что на одной стороне тела признается за благоприятный признак, на другой — приносит несчастье; счастье и несчастье одинаково распределяются направо и налево.
Подобно этому служили приметами ветер и погода, дождь, облака, молния и другие явления природы, например, шелест деревьев. Из диких зверей особое значение для халдеев имела змея, как и для большинства современных дикарей. Змея была символом сверхъестественных знаний; она была атрибутом божественной мудрости. Возможно, что змей даже держали в некоторых храмах и пользовались ими, как оракулами. Также и драгоценные камни имели свое значение в мантике. В одном доисторическом документе из «ниневийской библиотеки» (т.е. из груды плиток близ Моссула) рассказывается, что когда хотели узнать, будет лит счастлив поход, то с этой целью рассматривали сверху и снизу сверкающие лучи, которые разбрасывал направо и налево «бриллиант на пальце».
Особенное значение имели собаки и их поведение. Одна таблица объясняет, что должно означать, если бы чужая собака забежала в храм или во дворец царя:
«Если серая собака забежит во дворец, то он погибнет в пламени. Если желтоватая собака забежит во дворец, то его ожидает насильственный конец. Если рыжая собака забежит во дворец, то с врагами будет заключен мир» и т.п.
Это перечисление продолжается в таблице в том же духе и становится положительно комичным, благодаря той основательности, с какой приводятся всевозможные цвета собак, а также и все довольно неопрятные отправления, какие только может совершать собачий организм!
«Если вырвет собаку в доме — умрет хозяин дома. Если собака обмочит во дворце трон, то умрет царь и враги поделят между собой его царство. Если собака помочится в храме, то с неба польются потоки дождя, на улицах будет потоп, голод и мор в стране».
Рождение уродов, — совершенно как у Тита Ливия, — тотчас же записывались самым точным образом вместе с их значением. Сны играют чрезвычайно важную роль в героической поэме «вавилонян», в эпосе Нимрода или Гильгамеша; герой Гильгамеш и его друг Эабани предугадывают, благодаря сновидениям, все выдающиеся события своей жизни и умеют объяснять их друг другу. Пророк Даниил делается по Библии могущественным человеком в государстве, сообщив царю Навуходоносору сон, который тот видел и растолковавши его. «Тогда возвысил царь Даниила, и дал ему много больших подарков, и поставил его над всею областью Вавилонскою и главным начальником над всеми мудрецами Вавилонскими (II, гл. 48). В летописях царя Ассурбанипала имеется целый ряд сновидений, которые царь видел незадолго перед выдающимися событиями и т.д., и по этим сновидениям каждый раз предсказывался исход, какой действительно имели последующие события.
Греческие историки признают Зороастра, основателя персидской религии, за изобретателя всей магии, а современные ассирологи утверждают, что ничего подобного и быть не могло. Магия была халдейского и мидийского происхождения. А с точки зрения новой хронологии выходит, что и та и другая пришли из средневековой Ромеи, или даже из Западной Европы, когда там началась уже точная астрономия с действительной возможностью предсказывать затмение солнца и луны.
Нам остается только сказать здесь несколько слов об отношении авторов Библии к магии. В законе Моисея волшебство сопоставляется с идолопоклонством.
Так, в 5-й книге Моисея (Х, 12) говорится: «НЕ должен находиться у тебя проводящий сына своего или дочь свою, через огонь, прорицатель, гадатель, ворожей, чародей, обаятель, вызывающий духов, волшебник и вопрошающий мертвых: ибо мерзок пред господом всякий, делающий это, а за сии-то мерзости господь, бог твой, изгоняет их от лица твоего».
А далее определяется и наказание (III Моисея, ХХ, 27):
«Мужчина ли или женщина, если будут он вызывать мертвых, или волхвовать, да будут преданы смерти; камнями должно побить их, кровь их на них».
А как же сопоставить это с тем, что многие еврейские цари, а с ними и весь народ, часто преступали упомянутые пункты закона? Саул, хотя изгнал прорицательниц, однако сам же обращался к волшебнице эндорской, а о Манассии сказано (2, Парал., XXXIII, 6): «Он проводил сыновей своих через огонь, в долине сына Енномова, и гадал, и ворожил, и чародействовал, и учредил вызывателей мертвецо и волшебников: много делал он неугодного в очах господа, и прогневал его».
Конечно, только одним способом: в Библию попало не мало вставок из очень позднего европейского средневековья раньше, чем ее современный текст был закреплен печатным станком. А наши сопоставления Монассии, списанные с Юстиниана, показывают, что колдовство, действительно процветало и в Великой Ромее IV века нашей эры.
Поделиться3072014-02-18 11:54:56
- Администратор
- Откуда: Германия
- Зарегистрирован: 2012-04-21
- Приглашений: 48
- Пол: Мужской
- Возраст: 71 [1952-06-02]
- Провел на форуме:
11 месяцев 4 дня - Последний визит:
Сегодня 05:46:31
Глава III
Схематический очерк развития спиритизма и оккультизма — в христианской Европе XIXвека
.
Первобытное человечество, — говорит д-р Леманн, — всегда верило в возможность магических операций, по средствам которых добивались познания фактов, необъяснимых обычными способами и пытались получить власть над внешним миром, недостижимую обыкновенными средствами. Во все средние века в Европе, а в Азии и теперь, мы видим упорное стремление поднять завесу будущего при помощи гаданий и страстное желание получить власть сверхъестественную для достижения своих различных практических целей. А во все эпохи прежней человеческой истории мы встречаемся с твердою уверенностью, что все это может быть достигнуто посредством магического искусства. А теперь эта вера изгоняется уже в среду малообразованных классов.
Первоначальный тип магии может быть назван «спиритическим», так как все магические явления объясняются им вмешательством высших разумных существ, а последующий тип может быть назван философско-оккультнистическим так как истинною причиной еще необъясненных современным естествознанием явлений он считает какую то неизвестную высшую силу природы. Понятно, что философский оккультизм ни в каком случае не уничтожал спиритизма и обратно. Так д-р Леманн в своей «Истории суеверий и Волшебства» (стр. 375) указывает нам, что сам основатель оккультной философии Корнелий Агриппа (1456—1535) признавал, что господство ученых магиков над тайными силами природы достигает высшей степени в тех случаях, когда им удается заручиться содействием небесных «разумов» или демонов, от которых эти тайные силы исходят.
Хорошим образчиком этого служит средневековая астрология. Пока небесная механика не повела движения небесных светил под общий закон тяготения, апокалиптический взгляд на тесное соотношение между движениями на небе и событиями на земле господствовал над умами ученых от возникновения Апокалипсиса в 395 году нашей эры и до Ньютона. То же повторилось позднее и с алхимией, возникновение которой было связано с открытием изменений в наружном виде металлов при различных манипуляциях над ними, что дало повод думать, что манипуляции имеют мистическую силу даже и без участия «духов», благодаря таинственной силе, исходящей из самого человека. Но эта сила не одинакова у всех, как и талант и все другие качества, которые притом же совершенствуются обучением.
И вот, магическое искусство поставило определенные требования тем, кто хотел им обладать. Ведьмы колдуны, магики и медиумы прежде всего должны были обладать определенными «предрасположением», которое в свою очередь должно было подвернуться некоторой обработке и развитию.
Только что упомянутый Корнелий Агриппа, живший в период наивысшего развития европейской магии, говорит в своем письме к Аврелию Аквапенденте: «Внутри нас живет деятельное существо, могущее без оскорбления божества и религии выполнить все, что обещают астрологи, магики, алхимики и некроманты. Я утверждаю: в нас самих живет начало, творящее чудеса.
Живут в нас не адские силы и не светила небесные, а бодрствующий дух, и все это совершающий».
Также мы находим такое место:
«Многое может сделать наш дух при помощи веры, состоящего из глубокого убеждения и напряженного внимания, и сообщают силу предприятию, которое мы думаем совершить… для магических действий нужна поэтому твердая вера и непоколебимое доверие к себе. Нельзя иметь ни малейшего сомнения в успехе и даже допускать подобной мысли. Твердая вера творит чудеса даже иногда будучи неправильно направлена, а малейшее сомнение и оговорка рассеивает духовную силу магии.»
Читатель видит из этого, как уже в конце XV и начале XVI века Корнелий Агриппа начал приходить к выводу, что ни от одного присутствия духов, а также и от душевного состояния самого магика зависит успех или не успех его дела. Но только уже в XIX веке в книге врача Бруно Шиндлера: «Магические стороны духовной жизни» (1857 г.) мы находим систематически проведенное объяснение магических явлений на почве психологии.
«Во сне,— говорит он,— раскрывается внутреннее сознание. Индивидуум оградил себя от всех жизненных явлений внешней природы, в нем отражаются бесчисленные лучи космических и теллурических сил и в то же время в нем идет низшая, вещественная жизнь. От того в сновидениях и проявляются оба эти направления душевной деятельности: с одной стороны возникает мутная игра фантазии, возбуждаемая низшими ощущениями плоти, запятнанная телесными страстями, обремененная впечатлениями греховной дневной жизни, а с другой стороны восстает голос природы, изъясняющий подобно оракулу, прошедшее, прозревающий настоящее, возвещающий будущее, и достигает порога сознания в форме предчувствия, вдохновения и пророчества». Более высокую степень магического состояния мы наблюдаем в «предчувствии», возникающем в тех случаях, когда ночное, т.е. сонное состояние начинает проявлять себя в «дневном (т.е. бодрствующем) сознании». Если представления в это время принимают определенные образы, то мы имеем временное «ясновидение». А если «ночное сознание» делается преобладающим, то мы имеем «пророчество», которое проявляется только при полном экстазе, выраженном с внешней стороны судорожными движениями. Это последнее обстоятельство ясно указывает, что власть воли над телом утрачена и «дневное сознание» оттеснено окончательною так как во всех этих состояниях человек сам не знает, откуда у него взялись его представления, то и приписывает их либо откровению, либо бесовскому наваждению.
Все искусственные средства, употребляемые для вызывания экстатического состояния: натирания, курения, заклинания, воздержания, гипнотизирующие средства и т.д. действительны, по мнению Шиндлера, лишь потому, что способствуют усилению ночного сознания за счет дневного. Впечатления, дремлющие в ночном сознании, выступают на первый план и получают яркость действительных явлений. Субъект видит лишь то, что ему желательно видеть, поэтому все взывания духов приводят только к галлюцинациям. Истинную ценность имеет только ясновидение прошедшего и будущего, овладевающее индивидуумом при экстатическом состоянии, потому что эти явления порождаются воздействием «всего сущего» на наше ночное сознание (которое Шиндлеру представляется подобием образного полюса того же самого магнита), хотя точный путь такого воздействия — нам не известен. Вся практическая магия основана на действии на расстоянии некоторой силы, исходящей из «ночного полюса» человека и могущей вызывать движения неодушевленных вещей и разнообразные изменения в других людях.
Само собой понятно, что разделение человеческого сознания на бодрствующее и сонное, с их уподоблением двум полюсам магнита, было настолько не научно с физиологической точки зрения, что увлечение им быстро прекратилось. Уже в 1861 году профессор зоологии в Берне Максимилиан Перти в своем сочинении: «Мистические явления человеческой природы» объясняет большую часть мистических явлений (сны, лунатизм, беснование, вызывание духов, чудесные исцеления) без всякого магического вмешательства, подводя их под физиологические и психологические рубрики.
Но, к сожалению, он остановился на полпути и вместо рационализма бросился в мистицизм. В своей позднейшей работе «Современный спиритизм», он выражается очень определенно: «если принять в расчет, какое значительное число выдающихся и здравомыслящих людей Европы и Америки подтверждают действительность спиритуалистических явлений, то можно объяснить только невежеством смелость некоторых писателей, называющих всю область этих явлений бредом, суеверием и шарлатанством. Свидетельство органов чувств здоровых людей признается достаточным в торжественных судебных заседаниях всех народов, следовательно должно быть признано достаточным и относительно проявлений спиритизма. То обстоятельство, что эти явления носят характер необыкновенного и противоречат, по-видимому, известным до сих пор законам природы, не может считаться достаточным основанием к их отрицанию. Спиритизм, очевидно, может повести к проникновению человеческого взора за пределы сферы механических явлений».
«Переход Петри в ряды спиритов,— говорит д-р Леманн, по которому я реверирую большинство приводимых мною здесь фактов,— может служить прекрасным примером, куда может завести слепая вера в достоверность показаний». Автор совершенно правильно отмечает то, «огромное значение, какое имеют вторжения бессознательного в область нашей сознательной жизни», благодаря чему наблюдательная способность человека очень несовершенна.
«Достоверностью своих выводов,— говорит он,— естественные науки обязаны именно тому, что они ставят свои наблюдения в самые благоприятные условия, при которых возможность ошибок делается минимальною. В музеях, лабораториях и обсерваториях исследователь находится в полном покое и ничто не мешает его работе; он может произвольное число раз повторять свои наблюдения, чтобы по возможности исключить случайные ошибки. Чего он не заметил сегодня, то он увидит завтра. Техника предоставляет в его распоряжение множество средств для увеличения восприимчивости органов чувств и т.д. Но главное — это возможность немедленно записать результаты и отсутствие необходимости полагаться на свою память; каждый наблюдатель отлично понимает, что уже через короткое время он упустит из виду много мелочей, если они не будут отмечены тотчас же. Только при таких условиях могут быть произведены достоверные — конечно в пределах человеческой возможности — наблюдения. Известная доля упражнения также необходима наблюдателю. Каждый учитель естественной истории знает по опыту, что даже способные дети старшего возраста, когда им показывают животное или растение и направляют их внимание на определенную часть предмета, все таки не могут рассказать о том, что они должны были заметить: они как будто его не видят. Для наблюдения, как и для всего прочего нужна привычка. Поэтому только тогда можно положиться не верность наблюдения, когда опытный наблюдатель работал при благоприятных условиях.
А наблюдения мистических событий большей частью произведены людьми совершенно неопытными в деле наблюдения и притом в самых неблагоприятных условиях. Это редкие явления, которые не находятся в нашей власть, а возникают и исчезают неожиданно и внезапно, большей частью в темноте; поэтому наблюдения над ними, даже в лабораториях, очень затруднительно.
Огромное значение фантазии можно видеть из таких примеров:
Вот, например, животное «Морской монах». Самое древнее его описание встречается у немецкого натуралиста Конрада Мегенберга, написавшего в 1349 году первую немецкую естественную историю.
«Морским монахом называется чудовище во образе рыбы, верх как у человека; оно имеет голову как у вновь постриженного монаха. На голове у него чешуя, а вокруг головы черный обруч выше ушей; обруч состоит из волос, как у настоящего монаха. Чудовище имеет обычай приманивать людей к морскому берегу, делая разные прыжки, и когда видит, что люди радуются, глядя на его игру, то он еще веселее бросается в разные стороны; когда же может схватить человека, то тащит его в воду и пожирает. Оно имеет лицо не совсем сходное с человеком: рыбий нос и рот очень близко возле носа».
А вот и другое независимое описание:
Датский историк Арильд Хвитфельд сообщает в «Хронике Датского королевства»:
«В 1550 году поймана возле Орезунда и послана королю в Копенгаген необыкновенная рыба. У нее была человечья голова, а на голове монашеская тонзура. Одета она чешуями и как бы монашеским капюшоном. Король велел эту рыбу похоронить. С рыбы было сделано несколько рисунков, которые были посланы разным коронованным лицам и натуралистам Европы».
Известный врач и натуралист Конра Геснер в Цюрихе (1616 — 1665) пишет по поводу этого чудовища:
«Этот морской монах, говорят, пойман был в Балтийском море, возле города Эльбье в 4 милях от Копенгагена, столицы Датского королевства. Длина рыбы четыре локтя; она была прислана королю и считается за чудо. Говорят, она была поймана в сети вместе с селедками. Альбертус пишет, что такие же рыбы неоднократно бывали пойманы в Британском море».
А вот и его рисунок
Казалось бы сомнения нет: такое странное животное существует. Оно и оказалось существующим: это десяти щупальцевая каракатица (рис. ). Если представить себе это животное, лежащим на берегу, брюшной поверхностью вниз, при участии воображения можно усмотреть в ней некоторое сходство с монахом, снабженным рыбьим хвостом. А остальное добавлено. Но почему же все сообщения о монахе говорят о чешуях, которых нет на каракатице? Очевидно рассуждали так: морской монах-рыба, рыба одета чешуями, следовательно у морского монаха есть и чешуи. Сходство было преувеличено. Преувеличена и величина.
А вот, например, изображения кометы и метеоритов, падавших на землю с неба, где фантазия наблюдателя скинула всякую узду. Это изображение должно воспроизвести вид кометы, появившейся в 1527 году, т.е. при жизни самого Ликотенеса. Об этой удивительной комете он пишет следующее: «В 1527 году 11 октября рано утром, в 4 часа, появилась видная почти во всей Европе огромная звезда-метла, горевшая на небосклоне около 1? часа и имевшая поразительную длину и кровавый, красный цвет. Верхняя часть ее имела вид согнутой руки, державшей в кулаке обнаженную шпагу, как бы готовую разить. У острия шпаги и по обоим сторонам клинка было три больших звезды, причем первая превосходила обе другие по величине и блеску. От нее во все стороны в виде хвоста расходились темные лучи, имевшие вид копий алебард, сабель, кинжалов, окруженных множеством человеческих голов с бородами и волосами. Все это имело кровавый блеск, так что многие ужасались и заболели. Затем последовали времена скорби и плача: турки вторглись в Европу, и Рим был взят Бурбоном. Папа едва удержался в замке св. Ангела, но 40000 дукатов освободили его, и император водворил его на престоле».
Что это такое — спросите вы? Зачем было так лгать? Но эта ложь есть факт и из него вы видите, что даже профессиональные ученые прежних лет не прочь были прибегать к ней чтобы сделать свои рассказы эффектнее. Так чему же удивляться, если и охотники за рукописями, возвращаясь из дальних стран, привозили с собой аналогичные произведения своей собственной фантазии?
«Голос безмолвия» как высший образчик псевдо-индусской апокрифической религиозно-философской литературы нашего времени.
.
В противность всем традиционным правилам, я оставлю здесь сначала в покое наших авторитетов по Индии и начну свое повествование ни с кого иного, как с известной основательницы теософического общества в Лондоне Елены Петровны Блаватской и не без причин.
На нее, вечно окруженную, как цветок бабочками и пчелками, всевозможными звенящими и стучащими духами, легче нападать, чем на патентованных ученых-индологов, прикрытых, как стальными панцирями и щитами, докторскими дипломами, хотя бы в деле открывания новых документов они и были более доверчивы и простодушны, чем Елена Петровна.
Мне скажут, конечно, что приводимый мною документ выдумала сама Елена Петровна, но я на это отвечу. А чем же он отличается от тех, которые другие, менее экспансивные и литературно гонимые путешественники в Индии предлагают нам, как подлинные документы? Абсолютно ничем! Так почему же мы им верим, а не верим Блаватской, которая тоже несомненно провела несколько лет в Индии?
Предлагаемый отрывок из книги «Голос безмолвия» можно рассматривать как образец воображаемой европейцам индусской мистики. Книга эта выдержала много изданий в Англии, переведена на все европейские языки и состоит из трех частей: Голос безмолвия, Два пути и Семь врат. Для нас, русских читателей, книга эта должна представлять особенный интерес, так как была передана западной Европе русской женщиной, имеющей, — как говорят ее почитатели теософы, — «почетную известность во всем мире, кроме своей родины, где имя ее до сих пор еще вызывает предубеждение, а истинное значение еще вполне не оценено, даже и в Европе».
«Елена Петровна Блаватская, — говорят нам они, — была, несомненно, ученицей одной из эзотерических (тайных) школ востока, иначе она не могла бы изложить сокровенные учения Востока в той оригинальной форме, в которой они вылились в Голосе безмолвия. Эта форма ясно указывает на знание его первоисточника; текст его не встречается ни в одной из санскритских книг, доступных ученым ориентологам, и впервые появился в 1889 г. на английском языке в изложении Е. П. Блаватской.
Эти поучения даются тем, кому не ведомы опасности (низшей психической силы).
«Кто хочет услыхать голос безмолвия (Наду) «Беззвучный звук» и понять его, тот должен достигнуть совершенного сосредоточения (в самом себе).
Достигнув равнодушия к внешнему миру, ученик должен найти Повелителя своих чувств, Творца мысли, Того, Который зарождает иллюзии.
Ум есть великий убийца реального.
Ученик должен одолеть убийцу.
Ибо когда его собственный образ станет для него реальным, как не реальны для него все образы его сновидений, когда он перестанет слышать множество, тогда он различит Единое, внутренний звук, убивающий внешний.
Тогда только — не раньше, — покинет он область ложного и вступит в царство истинного.
Прежде чем душа увидит, гармония внутри должна быть достигнута и телесные очи должны закрыться навсегда для всякой иллюзии.
Прежде чем душа услышит, человек должен стать одинаково глухим, как к громам, так и к шептаниям, как к крикам ревущих слонов, так и к серебристому жужжанию золотого светляка.
Прежде чем душа сможет разуметь и вспоминать, она должна с Безмолвным Голосом соединиться так же, как с умом ваятеля соединена была модель, по которой формовалась глина.
Ибо только тогда душа услышит и вспомнит.
И только тогда к внутреннему ее слуху обратится Голос Безмолвия и скажет:
Если твоя душа улыбается, купаясь в солнечном сиянии твоей жизни; если она поет внутри своей оболочки из плоти и материи; если она рыдает в своей крепости, построенной иллюзиями; если душа твоя силится оборвать серебряную нить, которая привязывает ее к Учителю, — знай, ученик, душа твоя из праха.
Если прислушивается к тревогам сего мира распускающаяся душа твоя, если на гремящий голос Великой Иллюзии она дает ответ; если, устрашенная при виде жарких слез страдания, если, оглушенная воплями скорбей она отступит, подобно пугливой черепахе, под защиту своей личности, узнай: душа твоя — недостойный ковчег безмолвного бога своего.
Когда, приходя в возраст, твоя душа выступит из своего верного убежища и, вырвавшись из защищавшего ее ковчега, протянет свою серебряную нить и устремится вперед; если, узрев свое отражение на волнах пространства, она шепнет: «это я», узнай: душа твоя захвачена в паутину обольщения.
Земля эта, ученик, есть Чертог скорби, где по всему Пути тяжких испытаний расставлены западни, чтобы изловить твое Я обольщениями, имя которым «Великая Ересь». Эта Земля, о неведущий ученик, только печальное преддверие, ведущее в сумерки, за которыми расстилается долина света, того Света, что неугасим никакими бурями, что горит без светильника и без масла.
Говорит Великий Закон: «чтобы познать Мировое Я, ты должен познать свое собственное Я». Для этого должен ты отдать свое Я тому, что называется «не Я», свое Бытие — Небытию, и тогда только можешь ты почить между крылами Великой Птицы. Воистину сладостно успокоиться в крылах того, что не подлежит рождению и смерти, что есть АУМ на протяжении бесконечных веков.
Взберись на птицу Жизни, если хочешь познать.
Отдай свою жизнь, если хочешь жить.
Три Чертога, о усталый странник, предстоит пройти тебе до конца многотрудного пути. Три Чертога, о победитель Смерти (Мары), проведут тебя через три состояния в четвертое, а оттуда в семь Миров, в Миры Вечного Покоя.
Если захочешь узнать их имена, слушай и запоминай.
Имя первого Чертога — Неведенье.
Это — тот Чертог, в котором ты увидел Свет, в котором живешь и умрешь.
Имя второго — Чертог Познания.
В нем душа твоя найдет расцветание жизни, но под каждым цветком свернулась змея.
Имя третьего Чертога — Мудрость; за ним расстилаются безграничные воды, неиссякаемый родник Всеведения.
Если захочешь пройти первый Чертог безопасно, не позволяй душе своей принимать огни вожделения, горящие в нем, за солнечный свет Жизни. Если хочешь безопасно перейти второй, не замедляй шагов своих, дабы вдохнуть в себя благоухание его опьяняющих цветов. Если хочешь освободить себя от цепей представления о причинах и следствиях (Кармы), не ищи своего духовного руководителя в этой призрачной стране.
Мудрый не медлит в обители чувственных утех.
Мудрый не внимает сладкозвучным голосам иллюзий.
Ищи того, кто даст тебе жизнь в Чертоге Мудрости, который находится за пределами, где не ведомы тени и где свет Истины сияет в неугасаемой славе.
Несотворенное живет в тебе, ученик, как оно живет и в Чертоге Мудрости. Если ты захочешь достигнуть его и сочетать оба света воедино, ты должен совлечь с себя темные покровы иллюзий. Заглуши голос плоти, не позволяй чувственному образу становиться между твоим светом и светом мудрости, дабы оба могли слиться в единый свет. Когда же познаешь ты свое собственное неведение, беги из Чертога Познания. Опасна его коварная красота и нужен он только для твоего испытания. Берегись, чтобы душа твоя, ослепленная его обманчивым сиянием, не замедлила и не попалась во власть его призрачного света.
Этот свет исходит из драгоценного венца великого соблазнителя Моры. Чувство, очарованные им, ослепляют душу и неразумного приводят к крушению.
Моль, привлеченная мерцанием твоей ночной лампады, обречена погибнуть в ее пламени. Беспечная душа, что слабеет в борьбе с издевающимся демоном иллюзии, вернется на землю рабою Мары.
Взирай на сонмы крылатых душ. Наблюдай, как они мечутся над бурным морем человеческой жизни, как, обессиленные, истекающие кровью, с разбитыми крыльями, они падают одна за другой в вздымающиеся волны. Бросаемые свирепыми порывами ветра, гонимые бурей, они тонут в водоворотах и исчезают в первой разверзающейся пучине.
Если пройден будет тобою Чертог Мудрости и ты захочешь достигнуть Долины Блаженства, замкни крепко чувства твои, дабы не проникла в них губящая ересь разобщения, которая отторгнет тебя от целого.
Не дозволяй «рожденному в Небесах», погруженного в волны … , отрываться от единого Отца, но добивайся, чтобы огненная сила отступила в сокровеннейший покой твоего сердца, в свою истинную обитель.
И тогда поднимется эта сила из твоего сердца в шестую область, среднюю, в средостение твоих очей, где станет она дыханием Единой Души, голосом Учителя, наполняющим все.
Тогда только можешь ты стать «Небесным странником», тем, который попирает ветры, несущиеся над волнами, и ступнями своими не касается волн.
Прежде, чем ты встанешь на верхнюю ступень лестницы мистических звуков, ты должен услышать голос бога, сущего внутри тебя, в семи различиях.
Первый голос подобен сладостным звукам соловья, поющего прощальную песнь своей подруге.
Второй голос звучит как серебряный кимвал неземного Духа, пробуждающий мерцание звезд.
Третий подобен мелодической жалобе духа Океанов, плененного в своей раковине.
Четвертый — как пение лютни.
Пятый проникнет в тебя подобно звону бамбуковой флейты. И перейдет в трубный звук.
А он, шестой, пронесется подобно глухому раскату громовой тучи.
И седьмой поглотит все остальные звуки. Они умрут и не будет более слышно их.
Когда вся личность твоя побеждена и повергнута к ногам Учителя, тогда ученик сливается с Единым, отождествляется с Единым и пребывает в нем.
Прежде чем вступить на Путь, ты должен уничтожить свое «тело желаний», очистить свое «тело мыслей», сделать сердце свое непорочным.
Чистые воды вечной жизни, ясные и кристальные, не могут смешаться с загрязненными, гонимыми бурным ветром. Капли небесной росы, сверкающие в первых лучах утреннего солнца, на груди священного лотоса, падая на землю, превращаются в прах… Смотри! — чистая жемчужина стала пятном грязи.
Борись с нечистыми своими мыслями ранее, чем они одолеют тебя. Не щади их, как они не щадят тебя, ибо если уступишь ты им и они укрепятся и начнут расти, знай воистину: мысли твои одолеют и убьют тебя. Берегись, ученик, не допускай даже тени от них приближаться к тебе. Ибо эта тень начнет расти, увеличиваться в объеме и силе, и порождение мрака поглотит твое существо прежде, чем ты успеешь заметить присутствие темной силы.
Ранее, чем твоя сокровенная сила сделает тебя божественным, воля твоя должна стать победителем над телом желаний.
Твой прах и твой дух не могут встретиться никогда. Один из двух должен исчезнуть, ибо не могут они пребывать вместе.
Прежде, чем разум твоей души прозреет, зародыш личности должен быть разрушен, червь чувственности уничтожен без возврата к жизни.
Ты не можешь идти по Пути, не сделавшись сам этим Путем.
Да внимает душа твоя каждому крику страдания подобно тому, как священный лотос обнажает сердце свое, чтобы упиться лучами утреннего солнца.
Не допускай, чтобы палящее солнце осушило хотя единую слезу страдания, прежде чем ты сам сотрешь ее с очей скорбящего.
И да ниспадет каждая жгучая слеза человеческая в глубину твоего сердца и да пребывает она там; не удаляй ее, пока не устранится печаль, ее родившая.
О ты, сердце которого полно милосердия, — знай, что эти слезы — струи, орошающие поля бессмертного сострадания. Только на орошенной почве расцветает полуночный цветок Будды, самый редкий из всех цветов. Это зерно освобождения от рождения и смерти.
Оно уединяет Архата и от духа распрей, и от вожделения, и ведет его через долины бытия к миру и блаженству, доступному только в стране Безмолвия и Небытия.
Убей желание, но убивая его, берегись, чтобы оно не воскресло вновь.
Убей любовь к жизни, но если убьешь ты любовь к жизни, да будет это не из жажда вечной жизни, но дабы заменить конечное пребывающим.
Не жалей ничего. Не распаляй сердца своего против Кармы и не негодуй на неизменные законы природы.
Борись с личным, преходящим, колеблющимся, подлежащим уничтожению
Помогай природе и работай заодно с ней; и тогда природа признает в тебе одного из своих творцов и станет покорна тебе. Она откроет перед тобой широко вход в свои сокровенные недра, обнажит перед твоими взорами сокровища, заключенные в глубинах ее непорочной девственной груди. Незапятнанная плотским прикосновением, она раскрывает свои сокровища только духовным очам, никогда не смыкающимся, для которых нет покровов на протяжении всех ее царств.
Тогда она укажет тебе и средства и направления, первый вход и второй, и третий, вплоть до седьмого. И за ними цель, за пределами которой, купаясь в лучах духовного Света, обретается несказанная Слава, невидимая иному взору, кроме взора души.
Лишь одна стезя ведет на Путь; лишь на самом конце его может быть услышан Голос Безмолвия. Лестница, по которой стремящийся поднимается, построена из ступеней страдания и скорби; утишить их может лишь голос святости. Горе же тебе, ученик, если перенесешь ты с собой хотя единый порок, не покинув его внизу; ибо тогда лестница подломится и низвергнет тебя. Подножие ее стоит в глубокой тине заблуждений и грехов твоих, и, прежде чем дерзнешь перейти через широкую пропасть телесности, ты должен омыть ноги свои в водах Отречения. Горе тому, кто осмелится нечистыми ногами осквернить хотя бы единую ступень. Темная и вязкая грязь затвердеет, прильнет к стопам и пригвоздит дерзновенного на месте; и, подобно птице, пойманной в коварные силки птицелова, не будет для него дальнейшего движения вперед. Пороки его оденутся в образы и повлекут его вниз. Его грехи поднимут голоса свои, подобно шакалам, рыдающим и хохочущим на закате солнца; мысли его станут ратью, которая захватит его и уведет плененным рабом.
Убей свои желания, ученик, обессиль свои пороки ранее, чем вступишь на верховный Путь.
Истреби свои грехи, сделав их на веки безгласными, прежде, чем начнешь свое восхождение.
Утишь свои мысли и устреми все свое внимание на твоего Учителя, которого ты еще не видишь, но которого уже предчувствуешь.
Сочетай все свои чувства в единое чувство, если хочешь быть в безопасности от врага. Иначе не откроется для твоих темных очей крутая стезя, ведущая к Учителю.
Долга и утомительна дорога, расстилающаяся перед тобой.
Единое сожаление о прошлом, оставленном позади, потянет тебя вниз и сызнова придется тебе начинать тяжелый подъем.
Не оглядывайся назад, или ты погиб. Не верь, что вожделение можно уничтожить, питая и удовлетворяя его: это ложь, внушенная Марою. Питанием порок ширится и разрастается в силу, как червь, тучнеющий в сердце цветка.
Роза должна снова превратиться почку, рожденную от родного стебля, ранее, чем червь подточил его сердцевину и выпил из него жизненный сок.
Золотое древо (Древо Жизни) выпускает драгоценные побеги прежде, чем ствол его увянет от бурь.
Ученик должен стать как дитя ранее, чем первый звук коснется его слуха.
Свет от Единого Учителя — неугасимый золотой Свет Духа бросает на ученика свои светозарные лучи с самого начала Пути. Они пронизывают густые, темные облака телесности. То здесь, то там лучи эти озаряют ее подобно солнечному свету, который пронизывает густые заросли джунглей и отражается светлыми пятнами на земле. Но помни, ученик: до тех пор, пока плоть не перестанет желать, голова не остынет и душа не станет твердой и чистой как алмаз, Сияние не проникнет с сокровенный покой твоей души, оно не согреет сердце, и мистические звуки с духовных высот не достигнут твоего слуха, как бы ревностно ты ни слушал на первой ступени.
Пока не услышишь, не можешь ты видеть,
Пока не начнешь видеть, ты не можешь слышать.
Видеть и слышать — вот вторая ступень.
Когда ученик, закрыв органы зрения и слуха и приостановив дыхание, недоступный для внешнего мира, видит и слышит, обоняет и вкушает, когда его четыре чувства сливаются и готовы перейти в пятое — внутреннее осязание, тогда ученик вступил на четвертую ступень.
А на пятой, о, победитель своих мыслей, все чувства должны быть снова убиты и без возврата к жизни.
Удерживай ум свой от всех внешних предметов, от всех видимостей. Удерживайся от внутренних образов, дабы не набросили они темные силы на свет души твоей.
Отныне ты достиг совершенного Сосредоточения — ступени шестой. А когда перейдешь в седьмую, ты не будешь более зреть Священное Три, ибо сам станешь Триединым. Ты сам и твой ум уподобятся рядом пребывающим близнецам, а над ними загорится Звезда — цель твоих исканий.
«Три», пребывающие в славе и блаженстве неизреченном, не имеют более наименования. Они слились в единую Звезду, в огонь, горящий, но не опаляющий, в тот огонь, который облекает Пламя.
Ты достиг, о, йог победоносный, того, что люди именуют …— предпоследней ступени, за которой следует последняя ступень — …
Отныне твое «Я» погрузилось в Единое Я, слилось с тем Я, из которого излучалось твое бытие.
Где же твоя индивидуальность, ученик, где сам ученик? То — искра, исчезнувшая в пламени, капля в недрах океана, непреходящий луч, ставший «Всем» и вечным сиянием.
Отныне ты — и делатель, и свидетель, и световой центр и излияние лучей, Свет в Звуке и Звук в Свете.
Все пять преград ведомы тебе, о, благословенный. Ты победил их, ты — властелин над шестой преградой, ты — хранитель четырех видов Истины. Свет, на них ниспадающий, исходит из тебя самого, о, ты, который был учеником, отныне же стал Учителем.
Из четырех видов Истины:
Не прошел ли ты через познание страдания — истину первую?
Не победил ли ты властителя Мару в преддверии, ведущем в царство соблазнов — истину вторую?
Не поборол ли ты в третьих вратах грех и не достигнул ли тем третьей истины?
И не вступил ли ты на Путь, ведущий к познанию — истину четвертую?
Пребывай же отныне под древом …, которое есть совершенство всякого познания, ибо, знай, ты овладел последней ступенью, твое зрение безошибочно и совершенно.
Взирай! Ты сам стал Свет, ты сам стал Звук, отныне ты для себя и Бог, и Учитель, и предмет своего собственного искания: непрерывающийся Голос, который звучит на протяжении вечностей, не подлежащий перемене, не доступный греху, Семь Звуков в едином ГОЛОСЕ БЕЗМОЛВИЯ»
Можете ли вы, читатель, пересказать мне собственными словами то, что тут написано? — Нет? — И я тоже не могу. Все это ряд фраз, вычитанных из разных религиозно-философских книг и прицепившихся одна к другой в голове много и беспорядочно читавшего автора без всякой системы, как в калейдоскопе, что-то вроде духовной музыки, вне какого-либо отношения к последовательности идей и характеризующее полусонное состояние автора. С психиатрической точки зрения это очень интересный документ, и еще более он интересен с точки зрение критики множества других, таким же образом вывозимых произведений из Индии, которым однако же, придается даже историческое значение.
Впервые пришлось мне познакомиться с этим видом бессознательного творчества в 1912 году, когда меня предали суду Московской судебной палаты, с участием сословных представителей, за сборник стихотворений «Звездные Песни», изданный книгоиздательством «Скорпион» по статье, грозящей многолетним заключением.
Все были страшно поражены, что правительство хочет вновь упрятать в крепость человека, уже просидевшего в ней 25 лет, не считая предварительного заключения, и притом по совершенно пустяшному поводу: инкриминируемые стихи были только перепечаткой тех, какие несколько лет назад были уже напечатаны в сборнике «Шлиссельбургские песни», невозбранно распроданном в свое время.
Когда я вскоре по получении обвинительного акта пришел к моим друзьям Неболсиным, мать хозяйки, имевшая способность впадать по собственному желанию в «транс», т.е. какое-то полусонное состояние, при котором рука ее, как говорили, сама писала, едва поздоровавшись со мной, сказала всем:
— Молчание! Сейчас я напишу, что с ним будет.
Она взяла карандаш и лист бумаги и, устремив глаза куда-то в пространство, начала писать, произнося каждое слово глухим голосом. Окончив все на листке, она как бы пришла в себя и начала читать написанное ею уже своим нормальным голосом, как что-то новое для нее, потом передала лист мне, сказав:
— Спрячьте хорошо, и прочтите, когда все сбудется.
Вот этот интересный документ.
.
НЕ правда ли, читатель, как все это сходно с только что приведенным документом, якобы переведенным Е. П. Блаватской с тайного санскритского манускрипта?
И я скажу более: оказалось, что в таком же состоянии экстаза г-жа Юркевич, которая со своей юности очень сочувствовала нашей борьбе с самодержавием и православием, и была образованной и много читавшей женщиной, написала в таком же состоянии сомнамбулизма (в который впадала по собственному желанию чуть не каждый вечер) целый том псевдонаучных откровений того же типа, какой мы имеем и у псевдо-индийских теософов. Ряд страниц из этого своего супранатуралистическиго дневника исследований она читала и мне, спрашивая мнения, и вы можете представить себе мое положение, читая ее откровения по своей фантастичности далеко превосходившие романы Уэллса, но только без его планомерности. С моей точки зрения (что наша мысль то же, что повозка, которую, как пара лошадей везут полушария головного мозга, а возничим, регулирующим их путь, является мозжечок) казалось, что ее возничий в это время засыпал, а обе лошади, почувствовав полную свободу, мчали повозку по полю, как попало — то к северу, то к югу, то к западу, то к востоку. Получилось впечатление действительной связной езды и даже с общим настроением, но только какой-то совершенно бесцельной и беспричинной!
Но именно этот же стиль мы видим и во многих мудрствованиях, приписываемых глубокой древности не только в Азии, но и в Европе. Когда читаешь их, невольно кажется, что полушария большого мозга автора вместо того, чтобы работать ассоциациями идей и воспринятых впечатлений, начали орудовать накопившимися в них рядами слышанных или прочитанных им фраз, соответствующих его настроению. И если авторы и не писали их в явно полусонном состоянии, как в только что приведенном случае, то это еще не значит, чтоб в момент своего творчества они были нормальны. Недаром же о поэтах говорится, что они, как это и действительно есть, творят в состоянии вдохновения, т.е. известного рода экстаза, хотя еще и не доходящего до того, чтобы их повествование подходило к границе с бредовыми явлениями, как мы только что видели здесь и видим, например, у библейских пророков, а также и в индусской философии. Именно такою представляют нам ее не только документы, якобы находившиеся в Индии в руках Блаватской, но и привозились оттуда другими охотниками за «тайной индийской литературой», о которых можно сказать «на ловца и зверь бежит», так как большинство этих рукописей, повторяю, более как одним человеком не находились. Блаватскую я взял здесь, повторяю, потому, что на нее удобнее нападать, как на более беззащитную, в виду отсутствия у нее официальных патентов на востоковедение, пугливости ее бестелесных духов, бегущих от всякой критики.
Но дело в том, что раз мы признали, что приведенную полубессмыслицу сочинила сама Елена Петровна, в состоянии экстаза, этим самым мы устраняем обычное возражение: как и кто мог сочинить все остальное, написанное от имени индусов в том же роде. Ответ тут будет один: в лучшем случае — вся индусская метафизика возникла, как у Блаватской, а в худшем, что это предумышленные обманы с корыстными целями.
До какой степени мистика, а вместе с ней и поиски за сенсационными документами в мало доступных по данному времени странах, можно видеть особенно хорошо из истории европейского спиритизма.
До конца 70-х годов XIX века была в Европе настоящая мания спиритических сеансов. Я расскажу здесь прежде всего историю с фотографиями духов.
В начале, — говорит д-р Леманн, — удавалось получать фотографии лишь существ, которые были видны исключительно медиумам, для всех же прочих оставались незаметными. Но через 20 лет духи развили материализацию до такого совершенства, что их можно было видеть большому кругу зрителей и фотографировать при сильном электрическом свете. Их дыхание и пульс были измерены, у них отрезали локоны, сохраняя их в вечное воспоминание. Однажды на сеансе у Крусса, где объявился дух Кэти Кинг, один из участников даже прямо заявил, что если этот дух есть какая-то психическая сила, то последняя должна быть женщиной.
Самые первые фотографии духов относятся ко времени дагерротипии. В одном американском спиритическом журнале за 1856 г., редактор его сообщает, что долгое время делались тщетные попытки воспроизвести являющихся духов на дагерротипной пластинке, но что теперь имеются самые верные надежды достигнуть этого.
Один профессиональный дагерротипист, бывший в то же время медиумом, снял карточку со своего маленького сына, и на этой карточке сверху вышла широкая облакоподобная световая полоса, которая опускалась на плечи мальчика и там терялась.
В этом же году и в том же журнале сообщается второй подобный случай. Но после этих результатов дух, по-видимому, перестал проявлять себя таким путем: о подобного рода карточках ничего более не было слышно вплоть до 1862 года. В этом году начал свою деятельность Мемлер, самый, быть может, известный из всех лиц, занимавшихся фотографированием духов.
Он был первоначально гравером, но по воскресеньям он имел обыкновение посещать одного своего друга, служившего в фотографическом заведении и постепенно научился технике фотографирования, не имея в то же время никакого представления о природе и действии химических веществ. Находясь в одно из воскресений совершенно один в мастерской своего друга, он пытался снять свой собственный портрет и получил при этом на пластинке, кроме себя, еще какую-то другую фигуру. А произвести такую двойную фотографию нет ничего проще: стоит только снять на пластинку недодержанное изображение кого-нибудь. А потом, не проявляя пластинку, употребить ее, как свежую, хотя бы для фотографирования вас, читатель, то на пластинке вы выйдете в нормально виде, а недодержанное изображение появится около вас или за вами вроде духа (рис. ).
Он стал работать в качестве фотографа медиума, но его деятельность продолжалась недолго, так как обнаружилось, что на различных его фотографиях в виде духа фигурирует изображение особы, находящейся в живых.
При этом открытии публика потеряла к нему доверие, и о нем и его карточках ничего более не было слышно, пока он не появился в 1869 году в Нью-Йорке. И здесь, однако, через несколько месяцев на него было подано обвинение в обмане. Однако судья решил, что, хотя лично он и убежден в том, что обвиняемый действовал обманным образом, но все-таки по отношению к нему нельзя постановить обвинительного приговора за неимением достаточных доказательств.
Мемлер был таким образом оправдан и еще много лет продолжал свою деятельность на радость верующим спиритам, а с профессиональными фотографиями духов, выступившими в Европе, дело обстояло значительно хуже. В 1872 году английский фотограф Гедсон начал приготовлять такие же изображения, какие получались у Мемлера, но они были исполнены настолько грубо, что сами спириты возымели подозрение и отреклись от Гедсона. Но наибольшее внимание и негодование возбудил Бюге в Париже. Рекомендованный Леймари, редактором «Спиритического обозрения» и поддерживаемый весьма известным в то время медиумом Фирманом, он начал свою деятельность в 1873 году. Но Ломбар, фотограф, состоявший на службе у сыскной полиции, возымел подозрение, что у него все основано на обмане. Он явился под вымышленным именем к Бюге, чтобы тот снял его вместе с духом. А когда Бюге намеревался вставить кассету с пластинкой в аппарат, Ломбар взял у него кассету и потребовал, чтобы пластинка была проявлена без экспозиции. Бюге стал отговариваться, что изображение духа уже заранее могло находиться на пластинке. Затем при обыске у него были найдены куклы, закутанные в саван, и сверх того, множество голов, вырезанных из фотографических карточек и наклеенных на картон. С помощью таких приспособлений Бюге подделывал различные изображения духов.
Хотя в этом случае многие люди заявили, что они узнают в фигурах духов на карточках Бюге своих умерших друзей, однако обвиняемые все-таки были признаны виновными в обмане: Бюге и Леймари поплатились годом тюрьмы и денежным штрафом в 500 франков, Фирман же — шестью месяцами тюрьмы и штрафом в 300 франков.
Всего замечательнее в этих фотографиях духов и в возникающих по поводу их процессах быть может то обстоятельство, что они ясно показывают, насколько сильно в человеке стремление во что бы то ни стало попадать в обман. Известный спирит Аксаков долгое время относился с недоверием к Бюге. Но хотя процесс его вполне ясно доказал, что Бюге был простым обманщиком, Аксаков все-таки хватается за чрезвычайно слабую опору, намекая в одном своем письме, что серди многих тысяч фальшивых снимков, полученных Бюге якобы с духов, могли быть , однако, и подлинные («истинное смешано с ложным»). То же, по его мнению, справедливо и относительно Гедсона. Под словами «подлинные» имеют в виду снимки, на которых можно найти разного рода предметы, — особенно же части одежды, — которые были характеристичны для умерших. На смутных изображениях духов (т.е. на недодержанных фотографических пластинках), такой предмет, имеющий особенную форму, может быть признан гораздо легче, чем черты человеческого лица, и потому подобного рода определенный признак невольно кажется сильным доказательством подлинности изображения, конечно, если предполагают, что фотограф не знал умершего, а следовательно и характерной для него приметы, и если дух умершего позаботился, улетая из тела, захватить с собою и дух своей одежды и дух своей шапочки; в противном случае фотограф, разумеется, с таким же удобством воспроизвел бы данное доказательство тожества, как и образ самого духа, но, конечно, нет ни одного рассказа от имени известного лица, из которого можно было видеть, в какой степени были приняты необходимые меры предосторожности. Если судить по одной из немногих историй, описанных с некоторой подробностью, то эти доказательства не особенно убедительны.
Вот одно из них, напечатанное известных спиритическим писателем Стэнтоном Мозесом под псевдонимом М. А. (Оксон).
Миссис Х. Жила в деревне в пятнадцати милях от Лондона и не знала никаких других спиритов, кроме своих двух дочерей, из которых одна была медиумом. Через эта дочь она постоянно получала сообщения от одного духа, который выдавал себя за ее умершего отца; дух этот очень хотел показать себя ей, но сила медиума была для этого недостаточна. Однажды вечером, когда они, по обыкновению, сидели у стучащего медиумного стола, вдруг получилось сообщение: «Иди к Гедсону, я покажу себя там». Тогда они согласились в том, что надо условиться в каком-либо определенном признаке на случай, если сходство изображения будет незначительно, и мать сказала дочерям, что она только будет думать об этом призраке, но не назовет его, чтобы его не выдать. Она так и поступила и их стол показал своими оживленными движениями, что он одобряет ее выбор.
Несколько дней спустя, мать отправилась с той дочерью, которая не была медиумом, в Лондон. Дорогой дочь попросила у матери, чтобы та сообщила ей избранный признак, так как если этот признак будет известен только матери, то скептики потом легко могут сделать все свои возражения. Мать шепнула дочери на ухо то, что она задумала. По прибытии в Лондон они расстались: дочь отправилась посещать разные лавки, а миссис Х. Пошла к своей приятельнице, чтоб идти вместе с нею к Гедсону. Она никогда не была у него прежде, а он не знал ее даже по имени; но уже на самой первой пластинке вышел ее умерший отец с своими резкими чертами лица под упомянутой бархатной шапочкой, которая как раз была тем доказательством тожества, которое задумала мать.
Таково краткое содержание письма и факт этот бесспорно показался бы убедительным, если б автор статьи умолчал о вопросе дочери, и о ее уходе за покупками перед снимком. Для чего ее дочь непременно хотела знать эту примету? Разве не естественно думать, что она, желая доставить матери радость, решилась на доброжелательный обман, сообщив тайну Гедсону? У ней было достаточно времени для этого, так как она знала, что ее мать должна сначала зайти к приятельнице, а Гедсон был заинтересован в сохранении секрета; таким образом не представлялось ни малейшей вероятности, что дело будет открыто.
Но эта история имеет еще и интересный эпилог. В одной книге относительно фотографий духов, появившейся тоже в 1894 году под заглавием «Приподнятое покрывало» находится следующий буквальный рассказ об этом же случае.
«Мать, — говорится там, — пошла к Гедсону со своей дочерью. Она не сказала фотографу, что ею задумано. Она думала и желала, чтобы показался ее отец. Она ничего не сказала ни дочери, ни кому другому о том признаке, который был ею избран. Она задумала, чтобы отец ее показался в своей особенной черной шапочке, которую он носил в последние годы своей жизни. Эту примету она держала в секрете, пока не была проявлена пластинка, а на ней явственно вышла шапочка, как это можно видеть и на рисунке; черты лица тоже выражены настолько ясно, что не остается никакого сомнения».
Рассказ это служит хорошим примером того, каким образом описываются у спиритов факты. Автор без всякой церемонии опускает здесь маленькую подробность, которая, конечно, и заключает в себе объяснение всего случая, именно, что дочь выманила у матери тайну, а это-то и было нужно верящему автору.
Но если спиритические писатели допускали подобные искажения даже в тех случаях, когда им известны были подлинные обстоятельства дела, то можно составить себе приблизительное понятие о том, насколько надежны их сообщения в тех случаях, когда они излагают свои собственные наблюдения.
В то время, как все выдающиеся профессиональные фотографы позже оказывались обманщиками, несколько иначе обстоит дело с людьми, которые пытались получить фотографии духов из простого интереса к делу. Некоторые из этих лиц во всяком случае действовали с полной верой и отнюдь не могут быть подозреваемы в сознательном обмане, а между тем кое-кому из них удалось получить изображения духов. Наибольшую известность приобрел среди них англичанин Битти, человек, занимавший почтенное положение в обществе; он был фотографом, но потом оставил это занятие. Когда были обнаружены обманы Гедсона, ему пришла в голову мысль самому исследовать дело.
Для этого он соединился с несколькими своими друзьями, людьми честными и уважаемыми, и нанял мастерскую и приборы у одного специалиста-фотографа, Джостея; этот Джостей, о котором Битти нигде далее не упоминает, постоянно помогал ему то в снимке, то в проявлении, и отчасти, по-видимому, служил тоже в качестве медиума. Об этом участнике ничего более не известно, кроме того, что он предавался пьянству, сделался несостоятельным и кончил жизнь в богадельне.
Опыты Битти были произведены в 1872 и 1873 годах. Спириты считают наиболее достойным внимания из всех тех такого рода экспериментов, которые когда-либо были сделаны. Сначала на снимках ничего постороннего не выходило, но постепенно стали появляться неправильные светлые части, которые, в конце концов, приняли вид человеческих фигур. Приложенные фотографии (рис. ) представляют из себя четыре из карточек Битти, выбранные из всего их ряда, чтобы показать постепенную эволюцию этого рода фотографии и для беспристрастного исследователя совершенно ясно, что перед снимком Джостей, дорожа заработком, пускал в дело свои пальцы, намазанные проявителем так, чтобы свет не действовал на эти места фотографической пластинки. Но этот маленький и в тоже время существенный недочет опытов стал известен лишь в 1891 году, а первоначальные известия об опытах Битти ни словом не упоминали об участии Джостея, и потому понятно, что фотографии его имели большое значение для спиритов.
Поделиться3082014-02-21 11:35:24
- Администратор
- Откуда: Германия
- Зарегистрирован: 2012-04-21
- Приглашений: 48
- Пол: Мужской
- Возраст: 71 [1952-06-02]
- Провел на форуме:
11 месяцев 4 дня - Последний визит:
Сегодня 05:46:31
Значит, заключили они, невидимые для нашего глаза духи могут являться в образах, испускающих химические лучи. Поэтому они и действуют на фотографическую пластинку, не действуя на сетчатую оболочку обыкновенных человеческих глаз. Оставалось достигнуть еще только новой ступени: побудить дух испускать видимые лучи, тогда победа спиритизма будет верная и окончательная. Эта новая ступень видимости духов и была достигнута вскоре после того, как Битти изготовил свои сделавшие эпоху фотографии. Уже года за два до этого из Америки пришло известие, что духи явственно предстали перед целым собранием в присутствии медиума м-ра Эндрью. Европейские медиумы немедленно начали устраивать сеансы с той же целью, и им тоже скоро удалось вызвать такие явления. Подозрительно было тут только одно обстоятельство: материализованные духи всегда обнаруживали странное сходство с самими медиумами не только в чертах лица, но и в голосе, и в походке, и в разговорах. В виду этого противники спиритизма стали говорить об обмане, и за исследование дела взялся в 1872 году знаменитый английский физик Крукс, которого никак нельзя было заподозрить в обмане. В качестве медиума он избрал пятнадцатилетнюю девочку Флоренсу Кук, от которой, благодаря ее юному возрасту, нельзя было ожидать никакого обмана. Более двух лет она находилась в исключительном распоряжении Крукса и его друзей: они все время экспериментировали с ней в различных частных квартирах и при всех возможных мерах предосторожности, чтобы исключить всякий обман. И все-таки им не удалось установить, кого представляла из себя та фигура, которая постоянно являлась вместе с ней. Они были слишком джентльмены, чтобы поступать с нею неделикатно. Сообщения об этих опытах печатал то тот, то другой из участвующих на сеансах, и эти статьи рассеяны в различных периодических изданиях. Интереснейшие отрывки их приведены Аксаковым в «Психических этюдах» (1874 г.), но описания и здесь настолько коротки, что с полным основание можно предполагать, что в них опущены многие существенные частности. Поэтому теперь нет возможности решить, кто именно был дух, называвший себя Кэти Кинг и сопутствовавший всегда Флоренсе. Сам он сообщал, что представляет из себя материализованный образ одной придворной дамы, Энни де-Морган, из времен королевы Анны, а если не верить его словам, то остаются лишь три возможности: или Флоренса сама изображала из себя духа, или же это была ее помощница, или временами фигурировала то та, то другая.
За то, что Флоренса Кук и Кэти Кинг были одно и то же лицо, говорит то обстоятельство, что никто не видел их обоих одновременно. Во время опытов Флоренса постоянно лежала в состоянии транса в темном пространстве, отделенном от места пребывания зрителей плотной занавеской, тогда как дух часто в течение целых часов свободно двигался между зрителями. Только по одиночке получали участники позволение входить в темное помещение медиума, но здесь, если они видели Флоренсу, то дух Кэти Кинг обыкновенно исчезал для них. На одном из последних сеансов Кэти была сфотографирована при помощи электрического света, причем занавеска была отдернута в сторону так, что можно было видеть и Флоренсу, но на карточке, воспроизведенной здесь (рис. ), вышла только часть какой-то фигуры, лицо которой заслонено платьем Кэти. Поэтому можно думать, что Флоренса сама тут выступала в роли духа, причем связка набитого платья должна была представлять ее же спящею, на что, однако, мало походит полученное изображение. В других же случаях, по-видимому, фигурировали две похожие друг на друга особы, хотя и странно, что они не дали сфотографировать себя одновременно. Участники говорят, что хотя они несомненно были очень похожи друг на друга, но Кэти была на полголовы выше медиума, ее волосы были светлее и пышнее, и ее уши были лишены проколов, тогда как Флоренса обыкновенно носила серьги. Сверх того, Кэти была полнее и имела более светлый цвет кожи. Она всегда являлась в белом одеянии, с вырезом на шее, а Флоренса до начала сеанса обыкновенно была в темном, плотно закрывающем шею платье. Часто Крукс, входя в темное помещение, видел там Флоресу всего через несколько секунд после того, как Кэти становилась видной для всех, и считал немыслемым, чтобы она могла так быстро переменить свою одежду. При некоторых опытах он применял даже электрический прибор, который тотчас указывал на малейшее движение Флоренсы и он не обнаруживал никакого изменения, в то время как Кэти Кинг расхаживала среди зрителей.
Но кто же была эта Кэти? Она была совсем как живая осязаемая девушка. Крукс щупал ее пульс и исследовал ее дыхание; он отрезал у нее локон, после того, как убедился, что у нее на голове действительно были волосы. Однажды он даже поцеловал ее, конечно, после специально испрошенного позволения. При этом, по его собственным словам, он пришел к убеждению, что она представляет собой такую же телесную женщину, как и все. Другие присутствующие также утверждали, что они имели случай чувствовать теплоту ее тела сквозь ее легкое облачение. Они чуть ли даже не танцевали с ней. Но почему же они не осветили комнаты вполне? Но как же можно было это допустить, против воли дамы, которая, конечно, обидится, исчезнет и больше не придет? Крукс и его сотрудники не побеспокоились даже поискать, нет ли у Флоренсы земной родственницы, чем сразу были бы объяснены как их значительное сходство, так и их индивидуальные различия. Но этого заключения Крукс однако не вывел. Как истинный джентльмен, Крукс считал невозможным, чтобы молоденькая Флоренса в течение нескольких лет могла совершать умышленные обманы. Он скорее соглашался, что дух Кэти представлял из себя род ее лучеиспускания, действие ее психической силы. Но каким образом психическая сила может создавать самостоятельное, разумное существо с телом и кровью, у которого можно отсчитывать пульс и даже отрезать на память локон, -- об этом он умолчал.
Но вот, через семь лет произошел и финал. Напрактиковавшись ходить в полумраке среди зрителей в качестве воплотившегося на время духа, Флоренса в 1879 и 1880 годах устроила в «Британской ассоциации спиритологов» и провела ряд сеансов, на которых появилась в виде Кэти. Но здесь, к сожалению, не все оказались джентльменами. Некоторые из присутствующих возымели подозрение, что она (бывшая тогда уже замужем за м-ром Корнером) сама изображает духа, облачаясь в белое одеяние. На одном сеансе, 9 января 1880 года, они внезапно вскочили и схватили духа Кэти, который, при полном освещении и исследовании, действительно оказался самой Флоренсой, только с фланелью под платьем и в корсете.
Спириты объявили этот прискорбный случай «псевдоматериализацией». Они говорили, что медиум, лежащий в трансе, легко может под влиянием самовнушения бессознательно выступить в роли духа, прежде, чем начнется действительная материализация. Кроме выше приведенной круксовской карточки Кэти Кинг и Флоренсы Кук, была через десятки лет получена и еще одна достоверная фотография, изображающая одновременно и духа и медиума, изображенная на рис.81. этот снимок сделан в 1887 году Аксаковым в одном лондоновском частном кружке. Медиумом тогда служил известный, и неоднократно уличенный в обмане Эглингтон, дух же, который не был телесно исследован присутствующими, довольно похож на куклу, образованную из маски, сюртука и простыни. А сама фотография, даже и в оригинале, настолько неявственна, что сначала надо ее спросить, не есть ли «дух» — медиум, а медиум — кукла. Да и сделанное Аксаковым описание того, что происходило на сеансе, нисколько не исключает возможности предполагать, что Эглингтон играл обе роли, являясь попеременно, смотря по надобности, то в своем собственном платье, то в одеянии «духа».
Мы видим, что со времени привоза духов в Европу из Индии Еленой Петровной фон-Ган-Блаватской, они сильно размножились в Западной Европе и Америке и даже стали принимать телесные формы, в которых их невозможно было отличить от живых людей. Они еще не удостаивали навсегда остаться между нами, но оставляли на память свои локоны и даже позволяли делать гипсовые снимки со своих рук и ног, по способу американского геолога Дентона. Ученый этот как то сделал наблюдение, что если погружать палец в растопленный парафин, а затем в холодную воду, то на пальце получается толстая парафиновая оболочка, которую можно снять, не повредив ее. Если затем наполнить этот парафиновый футляр гипсом (или снова стеарином), то получается вполне точный отливок пальца: каждая пора и линия кожи выражена на нем так ясно, что ни один художник не мог бы воспроизвести его с такой точностью. И вот он воспользовался этим на одном сеансе с материализацией и получил от пальцев материализовавшегося перед всеми духа отливки пальцев, не имевших никакого сходства с пальцами присутствующих. Спириты стали таким способом получать затем отливки даже целых рук и ног, считая это сильным доказательством участия духа.
В книге Аксакова «Анимизм и спиритизм» (часть I) находятся многочисленные сообщения о подобного рода сеансах. Добытые формы были то совершенно сходны с руками и ногами медиума, то нет, а в последнем случае нигде нет полной гарантии того, что медиум не имел данную форму при себе еще до начала сеанса.
Среди людей, которых нельзя, конечно, заподозрить в шарлатанстве, оказался и Фридрих Цельнер (1834—1882 г.г.), профессор астрофизики в Лейпциге, занимающий сходное положение с Вильямом Круксом. Их сообщения уже нельзя было без дальних слов объявить за продукт фантазии. Научный авторитет Крукса и Цельнера имел как для спиритов, так и для их противников большее значение, чем тысяча однородных показаний, сделанных лицами, имена которых слышишь первый раз в жизни. По этой причине и при рассмотрении явлений, уже за долго до них наблюденных другими, для них особенно интересны результаты, к которым пришли эти исследователи.
Опыты Цельнера были произведены сообща с американским медиумом Генри Слэдом и касались преимущественно двоякого рода явлений: «непосредственно письма» и «проницаемости материи».
«Непосредственное» или «психическое письмо» впервые было открыто лифляндским бароном Людвигом фон-Гюльденштубе и его сестрой Юлией. Он издал отчет о своих опытах под заглавием «Позитивная и экспериментальная пневматология» <…> (Париж, 1857). Он начал, по его непроверенным словам, с того, что положил бумагу и карандаши в апартую шкатулку, ключ от которой он постоянно носил с собой. От времени до времени он осматривал бумагу. По прошествии двенадцати дней на ней впервые показались какие то мистические знаки. При позднейшем же наблюдении, открыв шкатулку, он явственно видел, как письмо как письмо как бы зарождается на бумаге, без всякого участия карандаша. С этого времени он совершенно устранил карандаш и постепенно получил тысячи психограмм просто тем, что клал кусок белой бумаги на стол в своей комнате, или на подножке какой-нибудь статуи в общественном здании, на надгробные памятники в церквах или на кладбищах. Такого рода факты имели место в античной зале Лувра, в соборе Сэн Дени, в британском музее, в Вестминстерском аббатстве, на различных парижских кладбищах и т.д., часто (опять, прибавляем, по его же собственным словам) в присутствии многочисленных свидетелей. Письмо это постоянно принадлежало духам знаменитых умерших и, как Гюльденштуббе, так и его сестра, видели их собственными глазами за работой.
Второй человек (после Гюльденштуббе), наиболее преуспевший в области психографии, был американец Слэд. У себя на родине, по его словам, он добился непосредственного письма уже в 1860 г. Но знаменитость он приобрел лишь с тех пор, как прибыл в 1876 году в Лондон и здесь устроили публичные сеансы. Эти последние возбудили к себе огромное внимание, в них принимали участие многие более или менее известные люди, которые сообщали о своих наблюдениях в газетах и журналах. Члены Британской ассоциации спиритов захотели там подвергнуть вызываемые Слэдом явления точному контролю в своем собственном помещении. След согласился, но с тем странным условием, чтобы при опытах всякий раз присутствовало не более двух членов. Почему же не больше, если тут не было никакого фокуса?
Но вот описание двух членов. Первый — м-р Эдемс пишет между прочим: «Слэд был проведен в назначенную для опыта комнату, где он последовательно принимал по два члена. Последними вошли туда м-р Хенна и я. Мы нашли Слэда стоящим у обыкновенного складного стола, который вместе с тремя назначенными для нашего сидения стульями был удален от остальных предметов, находившихся в комнате, на расстояние от восьми до десяти футов. Я выразил желание, чтобы что-нибудь было написано в моей записной книжке, которую я подал Слэду вместе с кусочками синего карандаша. Слэд, взяв карманную книжку, держал ее над столом открытой и вполне у нас на глазах; затем он положил врученный ему мною кусочек карандаша на открытую страницу и закрыл книжку, насколько позволял это сделать его большой палец, которым он держал книжку за один ее угол. Через минуту мы услышали указание, что дело сделано, хотя за это время медиумом не было произведено никакого движения, так как мы вполне могли видеть как книжку, так и обе руки Слэда; в книжке действительно оказалось письменное сообщение». А какое сообщение – почему-то умалчивается.
А м-р Хенна пишет об этом же: «М-р Эдмендс выразил желание, чтобы что-нибудь было написано в его карманной книжке. На нее был положен кусочек цветного карандаша, Слэд держал ее совершенно открытой, но половину видной для нас, наполовину спрятанной под углом стола. По прошествии минуты книжка обнаружила сотрясение при отсутствии всякого движения со стороны медиума, и мы услышали указание, что что-то написано; мы могли видеть как книжку, так и обе руки Слэда.»
И так по одному свидетелю Слэд держал книжку закрытой над столом, а по другому выходит как раз обратное: книга была не закрыта, а открыта и не вся на виду, а отчасти находилась под столом. Но это не единственное разноречие: и в сообщениях других членов комиссии встречаются подобные, хотя и не столь значительные несогласия. Сверх того, одно сообщение упускает из виду чрезвычайно важные вещи, о которых упоминает другое. Так, например, Эдмендс в своем приведенном выше рассказе говорит, что они смотрели двойную лодку, когда та была положена на стол; между тем м-р Хенна совершенно умалчивает об этом. А самое то важное, везде и всегда оказывается, насколько мне известно, как бы умышленно выпущенные: каковы были условия освещения комнаты, где являлись духи и совершались эти чудеса. Читая, думаешь, что дело происходило если не днем, то, по крайней мере, в сумерках, или при слабом ламповом освещении, а когда мне специально приходилось расспрашивать непосредственных участников, то обнаруживалось, что их сеансы всегда происходили хотя бы отчасти в полной темноте, когда никто не мог ни видеть ничего, ни фотографировать. «Кому же теперь верить? – спрашивает д-р Леман (стр. 344). Если различные известия относительно той же самой вещи в такой степени расходятся между собой и опускают важные обстоятельства (вроде освещения комнаты), то это конечно не усиливает нашего доверия к надежности наблюдателя. Ведь при этих условиях возможно, что обе стороны впали в ошибку даже и в той части, где они согласны между собой. Потому и при исследовании «Британской ассоциацией спиритов» приходится прежде всего искать каким способом обманывал их Слэд. А что он обманывал, это было даже удостоверено.
В сентябре 1876 года профессор зоологии Ланкастер возымел наконец подозрение, что деяния Слэда не более как ловко исполняемые фокусы, и когда Слэд опускал под стол якобы чистую доску, Ланкастер моментально выхватил ее у него и увидел, что там уже имелась «весть от духов». Он еще и раньше заметил, что вся рука Слэда совершала такие движения, как если бы он писал в темноте на доске. Ланкастер возбудил против Слэда обвинение в обмане, и тот, по английскому «закону о бродягах-шарлатанах» был присужден к трем месяцам рабочей тюрьмы, но апелляционный суд отменил это решение, хотя и не по существу, а лишь на основании нарушения формы. Слэд был выпущен на свободу и в следующем году жил попеременно в Англии и Голландии. Осенью 1877 г. прибыл он в Берлин, где его деятельность возбудила такое же внимание, как и в Лондоне. Но, не смотря на все усилия, берлинским спиритам не удалось побудить к исследованию этих явлений ни Гельмгольца, ни Вирхова и других знаменитых ученых, и только в Лейпциге этим делом решился заняться известный астрофизик Цельнер. 15 ноября 1877 г. Слэд, по его приглашению, в первый раз явился в Лейпциг, и Цельнер экспериментировал с ним до июня 1878 г. При этих опытах «сила» Слэда достигла своего высшего проявления: в присутствии Цельнера у него удачно выходили различные опыты, которых впоследствии ему никогда не удавалось воспроизвести опять. Описание их Цельнер издал, вместе со своим заключением, в трех томах своих «научных статей» (Лейпциг, 1878-79), где самим опытам посвящается лишь незначительная часть этих томов, заключающих в себе 2000 страниц. А большая их часть представляет яростные нападки Цельнера на различных немецких ученых, зато, что они не хотели согласиться на исследование деяний Слэда, а постоянно считали его за ловкого фокусника, который все время обманывал его, Цельнера. Его горячее желание доказать подлинность медиумических явлений обратилось тут в настоящую манию и вместо того, чтобы сообщить вполне точные сведения о своих опытах и представить их в таком изложении, которое исключало бы всякую мысль о возможности при данных условиях какого либо обмана, он ограничивается тем, что указывает в нескольких строках результаты, опуская окружающие обстоятельства; но при этом осыпает своих противников отборнейшими грубостями.
Только в виде исключения, Цельнер снисходит до изображения самого главного, именно окружающей обстановки. Об одном из своих замечательнейших опытов относительно непосредственного письма он рассказывает, например, следующее: (т.2 стр.216, прим.)
«Две мною самим купленные, снабженные метками и тщательно вытертые аспидные доски были крепко связаны вместе крестообразно наложенным шнуром в 4 квадратных миллиметра толщиной, после того как сначала между ними был помещен отломок от нового грифеля толщиной около 5 миллиметров. Такая доска была положена у самого угла, незадолго перед тем лично мною купленного, ломберного стола из орехового дерева. В то время как В.Вебер, Слэд и я сидели за столом и занимались магнетическими опытами, причем все наши шесть рук лежали на столе, а руки Слэда были удалены от доски на расстоянии более двух футов, внезапно между никем нетронутыми досками начались очень громкие звуки писания. Развязав потом доски, мы нашли девять следующих строк…На доске находилась та метка, которую я заранее нанес на нее, так что здесь не может быть речи о ее подмене, или предварительном приготовлении »
Но ведь даже посредственный фокусник был бы в состоянии написать что-нибудь на паре связанных вместе досок, в то время как возле два сидящих ученых погружены в магнетические опыты: едва ли можно найти более благоприятные условия для обмана. Да сверх того и сам Цельнер ухватился за эти явления с целью во что бы то ни стало подтвердить свои размышления о том, что чистая алгебра в приложении к геометрии не ограничивает пространство пределом трех измерений — длиной, шириной и высотой. Действительно, если мы линии обозначим через а (рис. ), то устроенный на ней квадрат будет а?, построенный на квадрате куб будет а?. Но ведь алгебра дает нам возможность написать и а, а, а, и т.д. Чему же пространственно будет соответствовать эти алгебраические выражения? Оказывается, что нет доступных для нашего движения пространств: все животные могут двигаться только в длину, ширину и высоту, но не могут двигаться еще по четвертому измерению, которое не есть ни длина, ни ширина, ни высота, а нечто совсем особое. И кроме того, физика показывает нам что ни в одно из таких многомерных пространств не заходят и физические силы природы. Так можно доказать, что в двухмерном пространстве, каковым является поверхность этого листка бумаги свет, лучистая теплота, электромагнитные волны и сама сила тяготения ослабевали бы пропорционально своему расстоянию от центра своего исхода, что и можно доказать для света, распространяющегося в узком пространстве между двумя зеркальными поверхностями, в трехмерном (объемном) пространстве все эти силы природы должны ослабевать пропорционально квадрату расстояния, как это и есть. В воображаемом четырехмерном пространстве, как показывает та же математическая теория, они ослабевали бы пропорционально кубу, пяти мерном пропорционально четвертой степени расстояния от точки своего исхода и т.д.. Но все естественные силы природы ослабевают в бесконечном свободном пространстве вселенной только пропорционально квадрату расстояния от своей исходной точки …И вот Цельнер пришел к заключению, что существование пространств высшей меры можно доказать тем, что в него способны залетать духи. Но тогда ясно, что они могут неожиданно появляться в совершенно замкнутых пространствах. Вообразите, например, что они могут летать не только в длину, ширину и высоту но также и в прошлое и будущее.
Так как мы ощущаем только настоящее время, которое есть граница между прошлым и будущим, они должны, перелетев, например, в прошлое, совершенно скрыться из нашего вида, а затем перелетев в настоящее время, вновь появиться между нами , и тогда произойдет ряд чудес.
Вот, например, закупоренная бутылка, и вот свинцовая пуля. Как ее вложить в закупоренную бутылку? Для нас это невозможно. А дух может захватить эту пулю с собой в прошлое (причем она исчезнет на наших глазах) выбрать в прошлом тот момент, когда бутылка была еще откупорена, положить пулю туда, возвратить ее в наше настоящее время, когда мы снова ее увидим, а сам дух вновь возвратится в наше настоящее время к спиритическому столу.
Вы видите сами, как важно было для Цельнера, пришедшего к предварительному убеждению в существовании еще четвертого измерения нашей вселенной (которое я здесь приравнял, для ясности, ко времени ее существования), найти доказательства таких явлений.
Слэд был для него настоящий клад. Он производил чудеса, даже много интереснее, чем обычные в спиритических сеансах фокусы, когда какой-нибудь предмет перед тем находящийся перед вами, через несколько времени оказывался в запертом вами же шкафе, ведь ключ к нему можно было и подделать. Под влиянием мистической силы Слэда (которого так неделикатно поймал в плутовстве только профессор зоологии Ленкестер в Лондоне и больше никто) в присутствии Цельнера появились узлы на шнурке, оба конца которого припечатаны собственной печатью Цельнера, что могло быть, конечно, сделано только в том случае, если дух на мгновение уносил его а прошлое, когда концы еще не были припечатаны и сделав на нем узлы, вновь возвращать их в настоящее время. И этим же объяснялось и то, что если вместо шнура вырезывалось из кишки кольцо, на котором нельзя было сделать узла без его разрыва, то несмотря на все усилия Слэда их не появлялось.
Но читатель сам, конечно, понимает что при страстном желании Цельнера получить такие результаты и при ловкости Слэда, которые во время своих сеансов мог даже и гипнотизировать Цельнера, нам нет нужды прибегать к четвертому измерению вселенского пространства. Ловкость фокусников часто бывает поразительной. Я сам понимаю, как одна молодая женщина поразила и меня самого. Она вынимала свой носовой платок, мы клали в него спичку, она завертывала ее в платок, вытянув перед нами голые руки и показывая, что в них ничего нет, а затем давал нам всем переломить в платке спичку. Мы ясно чувствовали ее в платке, ломали так, что при переходе через несколько рук она превращалась в мелкие кусочки. А затем, после нескольких заклинаний, раскрывала платок и спичка оказывалась там совершенно цельной. О возможной подмене, казалось не могло быть и речи, и мы так бы и разошлись в полном недоумении. Но на мои усиленные просьбы она показала свой секрет. Еще ранее, чем она пришла в нашу компанию, она уже приготовилась повести так разговор, чтобы мы сами вызвали ее показать нам что-нибудь. Она заранее вложила спичку в каемку своего носового платка так, что когда она вынула его из своего кармана и встряхнула перед нашими глазами, ее никак нельзя было заметить. А завернув в платок нашу спичку, она дала ломать нам не ее, а свою спичку, в каемке, подвернув ее тоже в средину. В результате получилось нечто действительно поразительное.
Читатель, вероятно, догадался уже, что я привел здесь и Крукса и Цельнера лишь для того, что от мистификации не гарантирует нас даже и свидетельство вполне добросовестных и знаменитых ученых нового времени.
Затем наступает реакция и недоверие. На одном материализационном сеансе в Голландии, происходившем, в 1878 году, в чисто спиритическом кружке, присутствовавшие схватили медиумов Вильямса и Риту и уличили их в том, что они сами фигурировали в качестве духов.1880 год принес не менее двух сенсационных случаев такого рода, причем в одном из них дело шло, как мы видели, об Эглингтоне в Мюнхене, а в другом о Флоренсе — Кук, мистифицировавший физика Крукса. Последующие годы также были богаты разоблачениями: в 1881 г. пострадали м-р и м-рис Флетчер, в 1882 г. м-рис Вуд; особенно замечателен в этом отношении 1984 г., когда известный всей Европе медиум, американец Бастиан, был уличен в обмане австрийским кронпринцем Рудольфом и эрцгерцогом Иоганном.
При всех таких случаях спириты естественно старались ослабить дурное впечатление при помощи более или менее остроумных гипотез и объяснений, как мы видели это уже относительно случая с Флоренсой. Медиумы стали боязливее, и это в свою очередь понижало их медиумическую способность, так что многие из них не осмеливались более выступать публично, прочие же обнаружения их силы продолжали быть сравнительно незначительными. В последующие годы медиум стал большою редкостью. Этому существенным образом способствовала и появившаяся в 1881 г. в Лондоне книга «Исповедь медиума» (1883 , стр.191). Известный по процессу Бюге медиум Альфред Фирман имел в течение нескольких лет своим помощником некоего Чепменна, который мало помалу был посвящен во все тайны профессионального медиума. При этом он узнал, что физические проявления — по крайне мере у медиума Фирмана — были просто фокуснические уловки. В конце концов ему стало невыносимо более постоянно обманывать легковерных и простодушных людей, и он отказался сотрудничать. За это Фирман оставил его в чужой стране, где он был лишен всяких средств к существованию и потому нарушил договор молчания и написал упомянутую книгу. В ней сеансы физических медиумов, описаны с такой точностью, которая ни в ком из присутствовавших когда-либо на подобном представлении не может оставить сомнение в том, что автор целые годы вращался в этой области. Здесь же подробно описаны и все уловки для произведения данных явлений.
Редактор психических этюдов Виттинг воспользовался даже этим случаем, чтоб открыто признать несомненную подложность лучших доказательств в пользу материализации духов. Он имел в виду также и несколько парафиновых форм, снятых с рук, появлявшихся неожиданно на сеансах, которые устраивал в Англии с различными медиумами немец Реймерс.
Но если таким образом дело с доказательствами истинности спиритизма стояло довольно плохо, то тем пышнее расцвела теоретическая литература по этому вопросу. В 1885 г. появилось известное произведение Эдуарда фон Гартмана «Спиритизм», где он, исходя от медиумических явлений как фактов старается доказать, что медиум в трансе оказывает гипнотическое воздействие на всех присутствующих, которые приводятся в некоторого рода сомнамбулическое состояние. При этих обстоятельствах умственные представления медиума переносятся в виде галлюцинаций на окружающих, так что последние действительно верят потом, будто они пережили то, что им было лишь внушено. Но так как фотографическую пластинку или школьную доску нельзя загипнотизировать, то, веря в действительность даже и их, Гартман признал, что «психологическая сила» медиума способна вызывать даже светящиеся привидения в пространстве и приводить в движение неодушевленную материю, так что могут получаться и фотографические снимки, и писания, и парафиновые формы, и тому подобные наглядные результаты.
Если на каком-нибудь сеансе появляется фигура духа, то это, по Гартману, просто галлюцинация, воображение всех присутствующих; если же кто-нибудь внезапно нажмет пуговку фотографического аппарата (хотя и в темноте) и вдруг получит на снимке фигуру, то она образовалась из психической силы медиума привидением, т.к. иначе ее нельзя было бы сфотографировать. И Гартман часто пользуется обеими гипотезами, смотря по тому, как ему удобнее и сидя таким образом сразу на двух стульях портит свою позицию. В своих статьях «Критические замечания» на книгу доктора Ф. Гартмана «Спиритизм» печатавшихся в «Психических этюдах» в течение пяти лет и вышедших потом в отдельном издании под заглавием «Анимизм и спиритизм», Аксаков пункт за пунктом опровергает его, исходя из предположения, что всякое явление должно быть объяснимо одинаково, спирит вполне приводит здесь философа. «И ответ Гартмана «спиритическая гипотеза о духах» (Лейпциг, 1891 г.) невольно подтверждает это жалкими изворотами, к которым прибегает автор, подавленный критикой своего противника», — говорит д-р Леманн (стр.369).
Аксаков делит медиумические явления на три большие группы, в зависимости от обусловливающих их причин. К первой группе он относит элементарные медиумические явления каковы столоверчения, сообщения через стук стола, через механическое письмо и речь. При всех этих явлениях, естественным образом действует личность самого медиума; самое большее, если некоторых случаях, особенно у пишущих и говорящих медиумов, оказывается необходимым более или менее ненормальное психическое состояние, транс. Вторую группу образуют анемические явления, где психическая сила медиума, по неизвестным пока законам, производит действия превосходящие то, что могут произвести телесные силы. Сюда принадлежит, например, передача мыслей на более значительные расстояния, движение предметов без прикосновения и материализация. В вопросах об этих явлениях Аксаков примыкает к оккультистам. А спиритические явления, — по его мнению, — ни в чем не уклоняются от первых двух групп: они совершенно однородны с ними и отличаются от них лишь своим интеллектуальным содержанием. К ним относятся те сообщения медиумов, которые превосходят их знания. Только тогда мы имеем право предполагать участие высших разумных существ. Поэтому Аксаков лишь в очень ограниченном числе случаев видит несомненное доказательство участия духов и прямо предостерегает от признания каждого необычайного явления за обнаружение деятельности духов.
Такой же точки зрения держался и спиритический писатель Карл дю-Прель. Разработавши учение Цельнера о четырех мерных разумных существах, он пришел к выводу, что вмешательство их в людской мир не только не стоит в противоречии с законами природы, но есть естественное следствие их прогрессивного развития, а также и развития самих людей. Его оккультическое учение является даже, как бы выводом из дарвиновской теории развития.
Так мистика стала искать сближения с естествознанием и этому способствовали в особенности научные исследования относительно гипноза, начавшееся около 1880 года, когда оказалось, что многие из явлений, которые до сих пор были известны лишь по спиритическим сеансам, могут быть названы искусственно у загипнотизированных лиц, особенно если последние истеричны, т.е. находятся в истеро-гипнотическом состоянии. И вот загадочные до тех пор явления получили совсем иное освещение.
Но спириты все же не прекращались. В 1891 году одна итальянская крестьянка Евсапия Палмадино, подготовленная к роли медиума синьором Эрколе Киалой, была представлена для исследования некоторым ученым. Их сеансы происходили в Неаполе в 1892 году. В них принимали участие знаменитый итальянский психолог Ломброзо, астроном Скиапарелли, французский физиолог Шарль Рише, спириты Аксаков и дю-Предь и некоторые итальянские ученые. Явления были здесь те же, какие известны по другим спиритическим сеансам: движения и изменения в весе неодушевленных предметов, изменения в весе медиума, материализация, отпечатки рук духов на глине или муке и т.д. Часть ученых убедились, но Рише, изложивший свой взгляд на дело в 1893 году в «Летописи психических наук», пришел к тому выводу, что ни одно из этих явлений не происходило при безусловно доказательных обстоятельствах. Постоянно оказывалось, что когда стол должен был подняться без прикосновения, платье Евсапии оттопыривалось, так как касалось какой-нибудь ножки стола; когда она стояла на весах и происходило изменение ее веса, то это случалось только тогда, если она до кого-нибудь дотрагивалась, «чтобы вобрать больше силы», или если ее платье касалось пола, так что под ним могла скрыться подпорка и т.д. А если хотели предотвратить эти подозрительные детали, то Евсапия или противилась этому, или ничего более не случалось. Комиссия ученых всегда должна была ограничиться лишь наблюдением явлений, которые обнаруживались при установленных ею условиях. «А как только присутствующие пытались установить свои условия, явления прекращались», — говорит Рише. А деликатность присутствующих мешала сделать какие либо резкие поступки, не допустимые в хорошем обществе по отношению к женщине, вроде, например, неожиданно выхватить подпорку из под ее опущенного подола, когда начала уменьшаться на весах ее тяжесть.
Однако, и деликатности бывает конец и в 1895 году, когда она прославившись поехала по Англии, ее разоблачили в Кэмбридже.
Один из ее обычных приемов состоял в том, что за столом образовывался круг людей, из которых всякий клал свою правую руку на левую соседа (рис. ). В результате все руки были заняты, комната заперта. Кто-нибудь гасил лампу на столе и обратно клал свою руку на левую соседа. Ничего не было, кроме нервного дрожания рук медиума, которое вскоре тоже прекратилось и вдруг кто-то невидимым и неслышимый начинал ходить по комнате, прикасаясь рукою то к одному, то к другому из присутствующих. Он оставлял и отпечаток своих пальцев на приготовленной для него каком-нибудь пластическом веществе. Как было объяснить дело? И вдруг, благодаря неделикатности одного из присутствовавших, обнаружилось в чем дело.
Во время сеанса в темноте Палладино при яко бы нервных горизонтальных движениях постепенно придвигала свою левую руку, которую не выпускал из своей правой сосед, к своей левой руке. А ее левая рука, яко бы нервно подпрыгивавшая вверх и вниз, под правую второго соседа, достигнув соприкосновения с правою, моментально заменялась его. Ее левому соседу казалось, что ее рука только на момент подпрыгнула над его рукою и он не придавал этому значения, а другой сосед не придавал значения тому, что ее судорожно двигавшаяся справа налево рука уже значительно передвинулась со своего прежнего места. Выходило положение, указанное на среднем и правом рисунках, и правая ее рука свободно прикасалась к головам и рукам присутствовавших, звонила в вынутый из-за корсажа колокольчик, оставляла отпечатки и так далее, а потом обратно становилась вместо правой. Удобство таких обманов заключалось в том, что престидижитатор почти всегда может уклониться от допущения на свои опыты таких лиц, которых опасаются, как это я могу рассказать по собственному опыту. Я не отвергаю в принципе телепатии, т.е. передачи ряда мыслей или настроений человека по способу беспроволочного телеграфа. Ведь всякая наша мысль и всякое ощущение должно сопровождаться электромагнитными колебаниями атомов нашей головной нервной системы, распространяющимися волнообразно во все стороны, и ослабевая в трехмерном пространстве нашего мира, как и волна света, пропорционально квадратам расстояния. Раз это так, то эти волны способны и даже всегда склонны воспроизвести в другом мозгу туже самую последовательность мыслей и ощущений, как это делают и наши радиоприемники, если между мозгами различных индивидуумов нет специальных изоляторов, мешающих симпатическому отклику или если мозговые полушария разных лиц настроены не на «одну и ту же серию волн»; как в особенности должно быть в бодрствующем состоянии людей, когда каждый мозг уже работает самостоятельно и этим самым как бы отражает чужие психические волны. Допустивши, что в гипнотическом сне изолирующие преграды или отражающая способность нашего мозга для внешних электромагнитных волн исчезает, мы легко придем к возможности такого вторжения чужих мыслей и представлений в нашу голову, которые затем закрепятся в нашей памяти, как наши собственные переживания и будут неотличимы от следов наших собственных реальных переживаний. Это тоже самое, как всякий камертон и всякая струна начинают звучать, когда до них доходит звук другого камертона или струны, настроенных с нею в унисон. А если при этом присутствуют и «усилители», то воспринятые ими колебания могу стать даже сильнее, чем у их возбудителя.
С этой точки зрения гипнотическое внушение, возможно даже и помимо шепота гипнотизера на языке, понятном для загипнотизированного, а путем простого воображения им заранее намеченного ряда явлений.
С целью научного исследования таких явлений, мне очень хотелось попасть на медиумические сеансы. Но те два три медиума, с которыми мне приходилось соприкасаться, моментально отскочили от меня, хотя я и предупреждал их, что не отвергаю возможности существования таких сил природы, о которых еще ничего неизвестно нашим современным ученым, а потому и пойду к ним на сеансы с открытым сердцем. Первый раз моя неудача произошла с одним ученым оккультистом М. в 1913 году. У него, как мне на ухо сказал один общий знакомый, была тайная оккультная школа, в которой практиковались адепты и происходили великие чудеса, а печатные труды его под псевдонимом О, я уже читал. Когда меня привели к нему, на квартиру, взяв обещанье не выдавать тайны, я увидел высокого сухощавого человека, с неровно подергивающимся лицом и такую же женщину, его жену. Он мне сказал, что получил свои сведения в Индии, прибавив, что с удовольствием посвятит меня а оккультные тайны, но только я, прежде чем начать вызывать духов самому, должен подвергнуться испытаниям, сильно действующим на нервы. Считаю ли я себя способным на это? Я спросил его, какие, например, будут опыты.
— Вы, — ответил он, — будете прежде всего наедине посажены на стул в комнате и кругом обведена черта мелом. Потом появится слабый свет начнутся разные звуки потом и страшные видения. Они будут на вас бросаться, а вы будете отражать их данною вам шпагой, но ни в каком случае вы не должны переступить черты, иначе дело может окончится смертью. Готовы ли вы на такое испытание?
— Вполне готов! — ответил я
— Но ручаетесь ли , что не переступите через черту?
— Ручаюсь!
— Как вы можете говорить так спокойно! Ведь будет нечто ужасное.
— Только не для меня, — ответил я. — Сражаясь с этими духами, я прежде всего буду им говорить: вы ничего не можете со мной сделать! Ведь если б из квартир, где занимаются оккультными науками, выносились время от времени трупы, то на это давно было бы обращено внимание правительств! Чтобы не предпринимали чудовища, я буду чувствовать себя в полной безопасности.
— Откуда у вас такая уверенность?
— Раз ночью, в Шлиссельбургской крепости, у меня был такой кошмар. Мне казалось, что я в Индии стою, прислонившись к утесу в чаще джунглей, совершенно безоружный. Вдруг джунгли раздвинулись и прямо передо мной явился огромный тигр. Спасенья нигде не было. Он смотрел прямо мне в лицо огненными глазами, а я прямо на него. Прошла, казалось мне, минута или две в этой неподвижности. Вдруг мне пришла в голову мысль: но ведь ничего этого быть не может, хоть все и так ярко, как в действительности и ничем отличить нельзя. Я сразу почувствовал спокойным и сказал ему:
— Ты ничего со мною сделать не можешь! Ведь ты только мой сон!
Тигр зарычал страшным голосом, повернулся и ушел. А я проснулся с сердцебиением. Так я отнесусь и к тому, что у вас увижу при испытаниях.
Мой новый знакомый внимательно посмотрел на меня. Угостил чаем, рассказал кое что о чудесах недоступных стран Индии и, когда мы расставались сказал, что занятия в его тайной школе оккультных наук начнутся не ранее как через два месяца, а когда будет время он сам зайдет ко мне и приведет куда нужно.
И не пришел…
Второй раз неудача была с приехавшим в Петербург через год или два знаменитым медиумом Гузиком, приехавшим из Австрии. Один из сеансов должен был происходить у хорошо знакомого мне доктора, лечившего также и внушением. Я и моя жена заявили себя первыми кандидатами… Но сеанс произошел без нас; я сам предложил Гузику через одного из членов Общества Любителей Мироведения сделать сеанс в зале его заседаний для президиума. Он обещал и назначил время. Мы все собрались, а он не явился, извинившись на другой день болезнью и отказавшись приехать. А третий раз мне пришлось встретить на балу, устроенном Максимом Ковалевским в его доме. Туда был приглашен известный спирит. Меня с ним тотчас познакомили и предложили сделать опыт. Спрятать что-нибудь где-нибудь, а потом все время думать об этом месте, а он прочтет мои мысли и найдет. Я спрятал свою гребенку за спинкой одного дивана в одной из комнат, доступных для гостей. Он взял меня двумя пальцами за кисть руки и предложил идти по комнатам. Все время он метался то вправо то влево, увлекая меня за собою, я держал в уме место своей гребенки, но не обнаруживал ничем. Вот мы прошли мимо дивана, он метнулся к нему, я не сопротивлялся и не ослаблял руки, мы миновали место и возвратились в прежнюю комнату. Гости следовавшие за нами, стали улыбаться. Лицо его выразило полное отчаянье, его пальцы, сжимавшие мою руку, дрожали.
— Пойдемте еще раз, — сказал он с отчаяньем. Вы очевидно не все время думали о том месте и предмете.
Опять началась прежняя история. Мне стало очень его жалко и вот, когда мы снова проходили мимо дивана, и он к нему потянулся, я нарочно ослабил свою руку. Он повалился на диван и проведя рукой между мягкой его спинкой и сиденьем, с торжеством вынул оттуда мою гребенку!
Понятно что я нигде не описал этого случая, как подтверждение возможности читать мои мысли:
Но не такого ли происхождения и большинство описанных очевидцами удач? Ведь действительно бывает очень жалко видеть мученья этих людей, и невольно становишься их участником и желания как-нибудь выйти из тяжелого положения.
А они становятся от этого знаменитостями.
[1] Д-р Леманн, стр. 63.
.
[2] Д-р Леманн, стр.64.
.
[3] Воцарение Нума Помпилия -716, а воцарение Диоклетиана (и эра Диоклетиана) с +284 года. Сдвиг ровно на 1000 лет.
.
[4] Д-р Леманн: «История суеверий и волшебства», стр. 45 русского перевода.
.
[5] Описавшая сначала свои похождения в Индии под именем Родда-Бай (Русский Вестник от 1881 по 1891 годы).
.
[6] Высшее Я.
.
[7] Иначе — объективный мир.
.
[8] Ложная вера в отделимость каждой человеческой души от единой Мировой Души.
.
[9] «Лебедь а Пространстве и Времени», символ Брамы, символическая птица, роняющая яйцо в хаос, яйцо, превращающееся во Вселенную.
.
[10] По Блаватской это священное слово древнего Востока, имеющее несколько значений, произносимое благоговейно йогами во время молитвы и созерцания: «Слог А есть правое крыло птицы, У — ее левое крыло, М — ее хвост». А по-моему это взято с еврейского бог — ОИМ (полностью ЭЛ ОИМ). Это было первоначально просто множественное число от ЭЛ — бог, и значяившее боги, так как приставка Им в еврейском языке есть знак множественного числа. АВ потом, при переходе к единобожию, оно было истолковано как Бог-Оис или, по другому произношению еврейских неустойчивых Гласных бог АУМ или Ом.
.
[11] Три состояния сознания: бодрствование, дремота, глубокий сон, ведут в четвертое состояние сознания — сверхсознание.
.
[12] Некоторые восточные мистики признают 7 духовных сфер в теле … Лебеде вне времени и пространства, преобразующегося в Лебедя во времени и пространстве, когда непроявленный … становится проявленным. (Прим. Блаватской).
.
[13] Чертог Обучения — это и есть «астральная сфера», психический мир сверхчувственных восприятий и обманчивых явлений, мир медиумов. Ни один цветок, сорванный в этой области иллюзий, не был перенесен на землю без змеи, притаившейся в его лепестках.
.
[14] Область полного духовного сознания, поднявшись до которой, человек достигает полной безопасности от всех иллюзий (прим. Блаватской).
.
[15] Иллюзия, мир видимых форм, преходящих и подлежащих уничтожению, в противоположность Вечному и Неизменному.
.
[16] Мировая Душа.
.
[17] Одна из мистических Сил Иога (достигшего единения с мировой Душой).
.
[18] «Идущий по небесам». Говорится, что тело йога становится как «облако, из котрого члены выступают как побеги», после чего йог «видит по ту сторону звезд; он слышит язык богов и понимает его, и читает в мыслях муравья» (примеч. Блаватской).
.
[19] Индусский старинный инструмент, схожий с лютней.
.
[20] В подлиннике «все шесть», т.е. шесть принципов человека.
.
[21] Она называется змеевидной или кольцеобразной силой, ввиду ее спирального движения в теле йога, когда развивается в нем внутренняя сила. Это электрическая оккультная сила, первичная сила, лежащая в основе всякой органической и неорганической материи (примеч. Блаватской).
.
[22] «Путь» упоминается во всех мистических книгах.
.
[23] Адепта, владеющего сверхсознанием.
.
[24] Нирвана есть небытие только с точки зрения нашего конечного сознания; в действительности Нирвана равносильна абсолютному бытию; так же, как абсолютное сознание, с точки зрения ограниченного сознания, равносильно бессознанию, но соединяет воедино познающего, познаваемое и познание (прим. Переводчика на русский язык).
.
[25] Здесь Карма упоминается в смысле своей судьбы, созданной самим человеком.
.
[26] Мистические звуки — звуки или мелодия, которая слышна йогу при начале его погружения во внутреннее созерцание.
.
[27] Эзотерическое (т.е. таинственное) учение о человеческом организме утверждает, что внутри человека есть зачатки новых органов чувств, не известных нам, которые разовьются в далеком будущем у всех людей естественным образом; йоги в состоянии ускорить свою эволюцию и развить в себе эти органы сознательно, применяя известные им методы строгой внутренней дисциплины (прим. переводчика на русский язык).
.
[28] Должны перейти в седьмое чувство, наиболее духовное.
.
[29] Развивает скрытые силы преимущественно механическим путем, тогда как … развивает их духовной дисциплиной (прим. Блаватской).
.
[30] Последняя ступень на земле перед достижением всех свойств высокого Адепта. На этой ступени йог еще сохраняет духовное самосознание и деятельность своих высших принципов, но еще один шаг вперед, и его сознание перейдет на высший план духовного развития. Три состояния йога — полное преодоление проявлений земного низшего разума, погружение в высшие духовные объекты, доступные человеческой душе после упомянутого преодоления.
.
[31] Состояние духа, когда йог теряет сознание всякой индивидуальности, включая и свою собственную. Он сливается с мировым Бытием и становится Всем.
.
[32] В буддизме: Ку — страдание, Ту — соединение соблазнов, Му — разрушение греха и Тао — Путь. «Пять преград» — это сознание страдания, сознание бренности человеческой, тягостной принудительности человеческой судьбы и абсолютной необходимости освободиться от всяких уз страсти и даже от желаний. «Путь спас мир» последняя из них.
.
[33] Д-р Леманн, «История суеверий и волшебства», (стр 367).
Поделиться3092014-02-21 11:36:35
- Администратор
- Откуда: Германия
- Зарегистрирован: 2012-04-21
- Приглашений: 48
- Пол: Мужской
- Возраст: 71 [1952-06-02]
- Провел на форуме:
11 месяцев 4 дня - Последний визит:
Сегодня 05:46:31
Поделиться3102014-02-21 11:37:28
- Администратор
- Откуда: Германия
- Зарегистрирован: 2012-04-21
- Приглашений: 48
- Пол: Мужской
- Возраст: 71 [1952-06-02]
- Провел на форуме:
11 месяцев 4 дня - Последний визит:
Сегодня 05:46:31
Поделиться3112014-02-21 11:38:19
- Администратор
- Откуда: Германия
- Зарегистрирован: 2012-04-21
- Приглашений: 48
- Пол: Мужской
- Возраст: 71 [1952-06-02]
- Провел на форуме:
11 месяцев 4 дня - Последний визит:
Сегодня 05:46:31
Поделиться3122014-02-21 11:39:13
- Администратор
- Откуда: Германия
- Зарегистрирован: 2012-04-21
- Приглашений: 48
- Пол: Мужской
- Возраст: 71 [1952-06-02]
- Провел на форуме:
11 месяцев 4 дня - Последний визит:
Сегодня 05:46:31
Поделиться3132014-02-21 11:40:06
- Администратор
- Откуда: Германия
- Зарегистрирован: 2012-04-21
- Приглашений: 48
- Пол: Мужской
- Возраст: 71 [1952-06-02]
- Провел на форуме:
11 месяцев 4 дня - Последний визит:
Сегодня 05:46:31
Поделиться3142014-02-21 11:41:04
- Администратор
- Откуда: Германия
- Зарегистрирован: 2012-04-21
- Приглашений: 48
- Пол: Мужской
- Возраст: 71 [1952-06-02]
- Провел на форуме:
11 месяцев 4 дня - Последний визит:
Сегодня 05:46:31
Поделиться3152014-02-21 11:42:00
- Администратор
- Откуда: Германия
- Зарегистрирован: 2012-04-21
- Приглашений: 48
- Пол: Мужской
- Возраст: 71 [1952-06-02]
- Провел на форуме:
11 месяцев 4 дня - Последний визит:
Сегодня 05:46:31
Поделиться3162014-02-21 11:42:58
- Администратор
- Откуда: Германия
- Зарегистрирован: 2012-04-21
- Приглашений: 48
- Пол: Мужской
- Возраст: 71 [1952-06-02]
- Провел на форуме:
11 месяцев 4 дня - Последний визит:
Сегодня 05:46:31
Поделиться3172014-02-21 11:43:55
- Администратор
- Откуда: Германия
- Зарегистрирован: 2012-04-21
- Приглашений: 48
- Пол: Мужской
- Возраст: 71 [1952-06-02]
- Провел на форуме:
11 месяцев 4 дня - Последний визит:
Сегодня 05:46:31
Поделиться3182014-02-21 11:44:52
- Администратор
- Откуда: Германия
- Зарегистрирован: 2012-04-21
- Приглашений: 48
- Пол: Мужской
- Возраст: 71 [1952-06-02]
- Провел на форуме:
11 месяцев 4 дня - Последний визит:
Сегодня 05:46:31
Поделиться3192014-02-21 11:45:49
- Администратор
- Откуда: Германия
- Зарегистрирован: 2012-04-21
- Приглашений: 48
- Пол: Мужской
- Возраст: 71 [1952-06-02]
- Провел на форуме:
11 месяцев 4 дня - Последний визит:
Сегодня 05:46:31
— Ярослав! Будь ты старейшим над всеми князьями в Руском народе!
И Ярослав взвратился в свою землю с великою честью».
А Новгородский вариант повторяет эту заметку в таком виде:
.
«В то же лето Ярослав Всеволодович позван был царем (т. е. цезарем) татарским (Татрским) и шел к нему в Орду (т. е. в орден крестоносцев)».
Мы видим здесь сразу, что и страна Татары, и Орден были одно и то же, и что властелин их назывался и цезарем, в русском сокращении царем, и Батюшкой (Батяй или Батый), иначе Бата-ханом, т. е. Батюшкой Каганом, а Каган по-библейски значит: первосвященник.
.
То же самое мы видим и далее. Я буду сначала приводить Лаврентьевский список, а затем буду к каждому году прибавлять и из Новгородских копий-вариантов.
.
«В лето 6752 (1244 год), — говорит Лаврентьевский список,— князь Володимер Констянтинович (Углицкий), Борис Василькович (Ростовский), Василий Всеволодовичь (Ярославский) со своими мужами, поехали в Татары (Татры) к Батыеву просить себе отчину (княжество). Батый же (Батя-Коган), почтив их достойною честью, отпустил, расудив между ними, каждого в свою отчину, и приехали все с честью на свою землю».
«В лето 6753 (1245 год). Князь Констянтин Ярославич (Владимирский) возвратился из Татар (Татров) от каноничев (каноников) к отцу своему с честью. Того же лета великый князь Ярослав и со своею братьею и с сыновцами поехал (снова) в Татары к Батыеву».
В Новгородских списках об этом нет.
.
«В лето 6754 (1246 год). Святослав, Иван князь, с сыновьями своими, приехал из Татар в свою отчину (наследственное княжество). Того же лета Михайло, князь Черниговьский, со внуком своим Борисом, поехали в Татары (Татры) и когда они были в станах (городах) послал Батый (Батя) к Михаилу князю, веля ему поклониться огневи и болванам их (т. е. католическим статуям с лампадами перед ними); Михайло же князь не повиновался веленью их, но укорил глухих его кумиров (т. е. статуй), и за то без милости заколот был от нечестивых, и принял конец житью своему 20 сентября на память святаго мученика Евстафья. А князя Бориса отпустил Батый к сыну своему Сартаку. Сартак же, почтив князя Бориса, отпустил его восвояси. Той же осенью князь Ярослав, сын Всеволодович, преставился во иноплеменницех, идя от Кановичев (Каноников) после их увещаний месяца сентября 30, на память святого Григорья».
Об отказе Михаила поклониться статуям есть большой вариантный рассказ и в Новгородских списках, но не под 1245 годом, и притом в связи с общим предложением Бати-Когана всем принять его веру.
.
Начинается так: «пришли послы от царя (т. е. цезаря) Батыя (Бати-Когана) к Михаилу, держащему тогда Киев. Он же видя словеса их прельщения, повелел избить их, а сам убежал в «Угры» со своими домашними. А из киевлян одни бежали в дальную страну, другие скрылись в пещерах и лесах, а с немногих оставшихся начали брать дань».
.
Затем идет целый фантастический роман, с разговорами и с приказанием пройти через огонь и поклониться кусту огненному, и что многие совратились, а Михаил, посоветавшись с отцом духовным, пошел обличать Бата-хана и его веру. И умер «восхваляя господа...» В это время действительно и было нашествие католических духовных орденов «братьев-миноритов» и «братьев-проповедников» на славянские земли из Австрии.
.
«В лето 6755 (1247 год), услышав про смерть отца своего, Олександр (Невский) приехал из Новгорода в Володимер и плакался по отце своемь. Того же лета поехал князь Андрей Ярославичь в Татары (Татры) к Батыеву (Бате-Когану), да и Олександр князь поехал вслед за братом к Батыеву; Батый же почтил их, послал их к Каневичам (каноникам для проверки их веры)».
Об этом в Новгородских списках сказано под 1246 годом.
.
«В лето 6756 (1248 год)... Той же зимой убит был Михайло Ярославичь от поганыя Литвы (т. е. Ливонскими рыцарями). Блаженный епископ Кирил послал взять тело его, и привез его в Володимер. Плакали братья его и бояре над ним, пели песни погребальные, и положили его в стене у святой богородицы. Той же зимой у Зуп-цева Суздальский князь победил Литву (т. е. Ливонский рыцарский орден)».
«В лето 6757 (1249 год). Поехал князь Глеб Василькович в Татары (Татры), к Сартаку (я не мог пока осмыслить этого имени). Сартак почтил его и отпустил в свою отчину. Той же зимой приехал Олександр и Андрей от Кановичев (Каноников, а в Новгородских списках сказано: «приехал князь Олександр из Орды», т. е. из Ордена, и дело отнесено к следующему 6758 году). Отдали они Олександру — Киев и всю Русскую землю, а Андрей сел в Володимере на (пре)столе. Той же зимой Володимер князь Констянтиновичь преставился (умер) в Володимере на память святого первомученика Стефана. Плакался над ним князь Олександр с братьею много, и проводил его честно из Золотых ворот, и отвез его в Унлече поле, а блаженый епископ Кирил с игуменами пели песни погребальные и положили его у святого Спаса, и много плакали».
«В лето 6758 (1250 год). Поехал князь Борис к Сартаку (преемнику Батыя). Сартак, почтив, отпустил его в свою отчину. Той же осенью поехал Святослав Всеволодович с сыном в Татары (Татры)».
«В лето 6760 (1252 год). Ходил князь Новгородский, Олександр Ярославичь в Татары (Татры). Отпустили его с честью великою, давши ему старейшинство над всей братьей его. В то же лето задумал князь Андрей Ярославичь (Суздальский) с своими боярами лучше убежать, нежели цесарям (т. е. латинам) служить, и побежал в неведомую землю с княгинею своею и с боярами своими. Погнались за ними Татарове (т. е. татровцы) постигли у города Переяславля, но бог и молитва его отца сохранили его. Татарове рассеялись по земле, и взяли княгиню Ярославлю и детей поймали, и воеводу Жидослава убили, и княгиню убили, а детей Ярославля в полон послали. Они увели бес числа людей, и коней, и скота, и много зла створили отходя. В то же лето отпустили Татарове Олга (Олега), князя Рязаньского, в свою землю. В то же лето пришел Олександр князь великый из Татар (Татров) в град Володимер. Его встретил с крестами у Золотых ворот митрополит и вси игумены и горожане, и посадили его на (пре)столе отца его Ярослава... Была радость великая в городе Володимире и во всей земле Суздальской».
«В лето 6764 (1256 год). Князь Борис поехал в Татары (Татры), а Олександр князь послал туда дары, Борис же быв у Улавчия (князя Татарского, что-то вроде Уловителя, ловчего; этого имени совсем не воспроизведено в Новгородских вариантах). Дал дары ему и приехал в свою отчину с честью».
«В лето 6765 (1257 год). Поехали в Татары (Татры) князи Александр, Андрей, Борис и, почтив Улавчия, возвратились в свою отчину. Той же зимой приехал Глеб Василкович из Кану (хановой) земли от цесаря, и женися в Орде (ордене, т. е. по католическому обряду). Той же зимой приехаша (из ордена) численицы, сосчитали всю землю Суздальскую, и Рязаньскую, и Мюромскую, и поставили десятников, и сотников, и тысячников, и темников (десятитысячников) и ушли в Орду (орден), не сосчитав только игуменов, чернецов, попов, крило-шан, и кто служит святой богородице и владыке».
Поделиться3202014-02-21 11:47:47
- Администратор
- Откуда: Германия
- Зарегистрирован: 2012-04-21
- Приглашений: 48
- Пол: Мужской
- Возраст: 71 [1952-06-02]
- Провел на форуме:
11 месяцев 4 дня - Последний визит:
Сегодня 05:46:31
Поделиться3212014-02-21 11:48:42
- Администратор
- Откуда: Германия
- Зарегистрирован: 2012-04-21
- Приглашений: 48
- Пол: Мужской
- Возраст: 71 [1952-06-02]
- Провел на форуме:
11 месяцев 4 дня - Последний визит:
Сегодня 05:46:31
Поделиться3222014-02-21 11:49:36
- Администратор
- Откуда: Германия
- Зарегистрирован: 2012-04-21
- Приглашений: 48
- Пол: Мужской
- Возраст: 71 [1952-06-02]
- Провел на форуме:
11 месяцев 4 дня - Последний визит:
Сегодня 05:46:31
Поделиться3232014-02-21 11:50:27
- Администратор
- Откуда: Германия
- Зарегистрирован: 2012-04-21
- Приглашений: 48
- Пол: Мужской
- Возраст: 71 [1952-06-02]
- Провел на форуме:
11 месяцев 4 дня - Последний визит:
Сегодня 05:46:31
Поделиться3242014-02-21 11:51:21
- Администратор
- Откуда: Германия
- Зарегистрирован: 2012-04-21
- Приглашений: 48
- Пол: Мужской
- Возраст: 71 [1952-06-02]
- Провел на форуме:
11 месяцев 4 дня - Последний визит:
Сегодня 05:46:31
Поделиться3252014-02-21 11:52:16
- Администратор
- Откуда: Германия
- Зарегистрирован: 2012-04-21
- Приглашений: 48
- Пол: Мужской
- Возраст: 71 [1952-06-02]
- Провел на форуме:
11 месяцев 4 дня - Последний визит:
Сегодня 05:46:31
Поделиться3262014-02-21 11:53:04
- Администратор
- Откуда: Германия
- Зарегистрирован: 2012-04-21
- Приглашений: 48
- Пол: Мужской
- Возраст: 71 [1952-06-02]
- Провел на форуме:
11 месяцев 4 дня - Последний визит:
Сегодня 05:46:31
ромце, хотя имя Илья и греческое, от слова Элиос-солнце. Но ведь в азиатских странах есть отголоски мифа и об Александре Македонском, называемом там Искандером... А можно ли вывести отсюда, что он пришел в свою Македонию из Азии?
.
Вот почему и самый миф о Чингисхане мог появиться там с запада. И как это ни неожиданно и даже ни смешно с первого взгляда, повод к такому мифу могли дать даже не граф Балдуин и не Ричард Львиное Сердце, воевавшие в то время в Азии, а сам римский папа Иннокентий III, верховный руководитель IV крестового похода, как раз в то время, к которому относят только что приведенные фантастические подвиги Чингис-Когана. Сравним только основные даты их биографий.
.
1) Папа Иннокентий III родился в 1161 году, а Чингис-Коган в 1155 (только на шесть лет ранее).
.
2) Папа Иннокентий III умер в 1216 году, а Чингис-Коган в 1227 (только на 11 лет позднее).
.
3) Папа Иннокентий сделался Великим Римским первосвященником в 1198 году, а Чингис стал великим каганом в 1206 (лишь на 8 лет позднее).
.
Пойдем теперь и далее. Нет дыма без огня. А потому и миф о папе Иннокентии, как о Чингис-когане, мог появиться среди монголов не без причины. Мы знаем в общих чертах историю крестовых походов, знаем, как рыцари, завоевав западные побережья Азии, создали там королевство Иерусалимское, княжество Антиохийское, Триполитанское, Эдесское и т. д. Все это не могло, конечно, не поразить воображение внутренних азиатских народов и не создать легенд о завоевательных подвигах крестоносцев среди немагометанского населения внутренней Азии, которое не могло не видеть в крестоносцах своих союзников против магометан. Отсутствие мифов об этой международной эпопее было бы почти также непонятно в Азии, как было бы непонятно оно и в русских летописях, пока мы не признали, что их рассказы о «татарских ордах» относятся к рыцарским орденам.
.
Скажу более: мы все знакомы с крестовыми походами только по воинственным деяниям их светских орденов, но забываем ордена духовные, которые рассылали своих миссионеров во все делавшиеся доступными для них страны света, ниспровергая тамошние мелкие местные алтари вольных шаманов во имя единого для всех народов грозного бога, его милостивого сына и его доброй матери.
.
Ведь вместе с рыцарским орденом работали и в самом «освобожденном Иерусалиме» духовные ордена: иоаннитов и др.
.
— Как далеко их миссионеры проникали вглубь Азии? — спросим себя прежде всего. — Откуда пришло, как не от них, обязательное безбрачие буддийского духовенства, по самой природе своей противоестественное? Неужели и в Монголии с Тибетом, и в Западной Европе оно произошло независимо друг от друга, каким-то телепатическим путем? Ведь это же невероятно. Кроме того, и без меня уже указывали на сходство внешней обрядности у тибетских церковников и у римских католиков, и если идеология теперь у обоих церквей в значительной мере разошлась, то это было неизбежно при долгом разъединении обоих ветвей той же самой религии, ни там, ни тут не остававшихся в окоченелом состоянии, а независимо развивавшихся от внешних воздействий (буддизму у меня посвящено особое исследование, а теперь я хотел только показать, что идейное влияние крестовых походов в Азии могло быть много глубже, чем это представляем мы теперь). Да и сама ономастика подвигов Чингис-Хана является как бы отражением ономастики подвигов крестоносцев.
.
Они боролись с Турками, а он — с туркестанцами, они завоевали венгров-угров, а он — уйгуров, они покорили Данаоготов, а он — тангутов, они воевали с магометанами и он с ними в те же самые годы, да и самое имя его — Чингис-Хан — напоминает немецкое Konigschan или Kenigchan — царь-священник.
.
И вот, если мы все это примем во внимание, то увидим, что появление на «Востоке» мифов о папе Иннокентии III, как о великом завоевателе, не так уже смешно, как кажется с первого взгляда.
.
Ведь папа был тогда царь-царей (Kenig-chan). Он обладал не только духовной, но и светской властью, считая ее всемирной, и потому назначал и низлагал по-своему произвол всех христианских царей, пока, наконец, они не почувствовали сомнения в его «наместничестве Христа», а с ним и смелости сопротивляться его произволу. Крестоносцы были его войска, и они были посланы им на Восток подчинить ему непокорные иноверческие народы. А потому и их завоевания считались его завоеваниями, как светского властелина.
.
И было бы даже удивительно, если бы в азиатских иноверческих преданиях папы крестовых походов не фигурировали в виде завоевателей. В воображении византийцев и западно-азиатских ромеев, с национальными властелинами которых крестоносные ордена боролись физической силой и в случае неповиновения расправлялись свирепо, эти ордена должны были представляться жестокими и свирепыми, откуда и их восточное прозвище «тартары». А в воображении далее лежащих народов, каковы, прежде всего, буддисты и индуисты, культура которых была христианского средневекового происхождения или, во всяком случае, родственна христианской, и настолько же чужда магометанству и израэлитству, как и христианская, они в легендах и мифах, не считающихся с географией, могли превратиться в их собственных героев и руководителей.
.
Но пусть идея о тождестве гигантского призрака, вышедшего из пустыни Гоби — Чингис-Кагана — с папой Иннокентием III, организо-
Поделиться3272014-02-21 11:54:42
- Администратор
- Откуда: Германия
- Зарегистрирован: 2012-04-21
- Приглашений: 48
- Пол: Мужской
- Возраст: 71 [1952-06-02]
- Провел на форуме:
11 месяцев 4 дня - Последний визит:
Сегодня 05:46:31
Поделиться3282014-02-21 11:55:28
- Администратор
- Откуда: Германия
- Зарегистрирован: 2012-04-21
- Приглашений: 48
- Пол: Мужской
- Возраст: 71 [1952-06-02]
- Провел на форуме:
11 месяцев 4 дня - Последний визит:
Сегодня 05:46:31
Поделиться3292014-02-21 11:56:18
- Администратор
- Откуда: Германия
- Зарегистрирован: 2012-04-21
- Приглашений: 48
- Пол: Мужской
- Возраст: 71 [1952-06-02]
- Провел на форуме:
11 месяцев 4 дня - Последний визит:
Сегодня 05:46:31
Поделиться3302014-02-21 11:57:06
- Администратор
- Откуда: Германия
- Зарегистрирован: 2012-04-21
- Приглашений: 48
- Пол: Мужской
- Возраст: 71 [1952-06-02]
- Провел на форуме:
11 месяцев 4 дня - Последний визит:
Сегодня 05:46:31
