Левитация в истории человечества.

Летать умели многие боги индийского пантеона. Однако это искусство было доступно и простым смертным: так, им владели йоги, святые отшельники, а также брахманы и маги.

В индийских Ведах, что в буквальном переводе с санскрита означает «знание», содержится даже практическое руководство по левитации, своеобразное ноу-хау, которое описывает, как привести себя в такое состояние, чтобы оторваться от земли. Но за прошедшие века значение многих древнеиндийских слов и понятий оказалось утраченным, поэтому перевести эту бесценную инструкцию на современный язык невозможно.

Что же касается древних левитантов, то, согласно дошедшим до нас свидетельствам, они поднимались в воздух на два локтя от земли — около 90 сантиметров. Причем делали это вовсе не для того, чтобы поразить кого-то такими чудесами, а просто потому, что «парящее» положение более удобно для исполнения религиозных обрядов. Наряду с Индией левитация в древности практиковалась также в Тибете. Буддистские тексты повествуют о том, что, после того, как в 527 году нашей эры в тибетский монастырь Шаолинь пришел индийский основоположник дзэн-буддизма Бодхидхарма, он научил монахов управлять энергией тела — непременному условию для полетов. Пользовались левитацией и сам Будда, и его наставник маг Саммат, которые могли часами оставаться висящими в воздухе.

Характерно, что и в Индии, и в Тибете искусство левитации сохранилось до наших дней. Многие исследователи-востоковеды описывают также феномен «летающих лам». Например, британская путешественница Александра Давид-Неель своими глазами наблюдала, как на высокогорном плато Чанг-Танга один из буддистских монахов, сидя неподвижно с подогнутыми под себя ногами, пролетал десятки метров, касался земли и вновь взмывал в воздух, словно отскакивающий после сильного броска мячик. Причем его взгляд был устремлен вдаль — на «путеводную звезду», видимую в свете дня только ему одному.

Пост и молитва помогут взлететь

Левитация была издавна известна не только на Востоке, но и в Европе. Причем у средневековых европейских левитантов есть одна характерная особенность. В отличие от восточных брахманов, йогов, лам никто из них специально не стремился овладеть искусством левитации и не готовился к полетам. Обычно они взмывали в воздух, будучи в состоянии восторженного религиозного экстаза и даже не думая об этом. Если обратиться к достоверным фактам, то в числе первых официально зафиксированных левитантов следует назвать святую Терезу, монахиню-кармелитку, свидетелями полетов которой были 230 католических священников. О своем необычном «даре», как считала сама святая, она рассказала в автобиографии, датированной 1565 годом.

«Вознесение приходит, как удар, неожиданный и резкий, — пишет она, — и, прежде чем ты можешь собраться с мыслями или прийти в себя, тебе кажется, будто облако уносит тебя в небеса или могучий орел на своих крыльях… Я вполне осознавала себя, чтобы видеть, что нахожусь в воздухе… Должна сказать, что, когда вознесение оканчивалось, я ощущала необыкновенную легкость во всем теле, словно я совсем невесомая». И вот что любопытно: сама святая Тереза не хотела летать! Долгое время монахиня-левитантка отчаянно молилась, чтобы Господь избавил ее от этого знака своей милости. В конце концов молитвы кармелитки были услышаны: полеты Терезы прекратились.

Самым известным «летающим человеком» является Иосиф Деза (1603-1663), прозванный Купертинским по названию его родной деревни в Южной Италии. Он с детства отличался необычайной набожностью и всячески истязал себя, чтобы испытать состояние религиозного экстаза. А после того как был принят в орден францисканцев, стал действительно впадать в экстаз. Однако дело осложнялось тем, что в таких случаях он взмывал в воздух. Однажды это произошло перед глазами самого главы Католической церкви. Иосиф приехал в Рим, где ему устроили аудиенцию у Папы Урбана VIII. Впервые лицезрев его святейшество, он пришел в столь восторженное состояние, что поднялся в воздух и парил до тех пор, пока присутствовавший при этом глава ордена францисканцев не привел Иосифа в чувство. Более ста случаев левитации Иосифа наблюдали тогдашние ученые, оставившие на сей счет официальные свидетельства. Поскольку эти полеты смущали верующих, в 1653 году ему приказали удалиться из Ассизи в отдаленный монастырь. Однако уже через три месяца его перевели в другую обитель, затем в третью, четвертую — где бы он ни оказывался, новость о приезде «чудотворца» распространялась по всей округе, и к обители стекались толпы людей. Наконец Иосифа перевели в монастырь в Озимо, где летом 1663 года он тяжело заболел, а 18 сентября того же года умер и через четыре года был канонизирован.

Всего же, как свидетельствуют церковные записи, количество людей, демонстрировавших на глазах верующих явление левитации, приближается к трем сотням. Из русских левитантов можно назвать Серафима Саровского, архиепископа Новгорода и Пскова Иоанна. А московские летописи повествуют о Василии Блаженном, который не раз на глазах у толпы переносился неведомой силой через Москву-реку. Причем в число официально признанных церковью левитантов не входят ведьмы. Сколько их сожгла на костре святая инквизиция, не поддается учету. В эпоху Средневековья подозреваемых в связи с дьяволом и колдовстве подвергали испытаниям водой или весами. Обвиняемых связывали и бросали в водоем. Если они не тонули, вина считалась доказанной, и их ждал костер. То же самое происходило, если человек весил меньше определенной нормы.

«Летающие» удивляют ученых

Наиболее известным летающим человеком XIX века был Дэниел Дуглас Хьюм. Редактор одной американской газеты так описывает его первый знаменитый полет: «Хьюм вдруг стал отрываться от пола, что явилось полной неожиданностью для всей компании. Я взял его за руку и видел его ноги — он парил в воздухе в футе от земли. Борьба самых разных чувств — попеременные всплески то страха, то восторга заставили Хьюма содрогнуться с ног до головы, причем было видно, что он потерял дар речи в этот момент. Через какое-то время опустился, потом снова взмыл над полом. В третий раз Хьюм поднялся к самому потолку и слегка коснулся его руками и ногами».

Позже Хьюм научился левитировать по собственному желанию. В течение сорока лет он демонстрировал свое уникальное искусство перед тысячами зрителей, в числе которых были многие тогдашние знаменитости: писатели Теккерей и Марк Твен, император Наполеон III, известные политические деятели, медики и ученые. И ни разу не был уличен в мошенничестве. Сам Хьюм так описывал свое состояние во время левитации: «Я не чувствовал никаких рук, поддерживающих меня, и, начиная с самого первого раза, не испытывал страха… Обычно я поднимался вертикально; часто мои руки вытягивались над головой и делались негнущимися, как палки, когда я ощущал неведомую силу, которая медленно возносила меня над полом».

Впрочем, Дэниел Дуглас Хьюм — далеко не единственный, кто ставил в тупик ученых. Так, в 1934 году англичанин Морис Вильсон, много лет тренировавшийся в искусстве левитации по методике йогов, решил огромными прыжками, взлетая над землей, покорить вершину Эверест.

Его замерзшее тело обнаружили в горах на следующий год. До вершины Вильсон не «долетел» совсем немного. Но то, что он смог преодолеть труднейший маршрут без специального альпинистского снаряжения, говорит в пользу левитации.

Йоги, парящие над землей

В настоящее время самых больших результатов в области левитации добились те, кто использует методику йогов. За многовековую историю эпохи потери знания и эпохи невежества многое из этой методики оказалось утрачено. Но часть сокровенных знаний все же сохранилась.

Одним из их хранителей был индийский гуру Дэви. Его учеником стал наш современник, молодой физик. В 1957 году, перебравшись в США под именем Махариши Махеш Йоги, он выступил проповедником нового философско-религиозного учения Науки Творческого Разума.

Его краеугольный камень — трансцендентальное сознание, которое не ограничено какими-либо рамками и может получать информацию прямо из окружающего мира и от вселенского разума, а не только посредством органов чувств. Для этого нужно отключить сознание, и тогда человек начнет воспринимать огромный поток информации, поступающий в подсознание и остающийся невостребованным.

Достигается же такое состояние измененного сознания с помощью трансцендентальной медитации, программу которой разработал Махариши Махеш Йога. Ее цель — совершенствование человека путем раскрепощения сознания и тем самым раскрытие всех потенциальных возможностей его организма. К их числу, в частности, относится и левитация. Способность к ней заложена в каждом, нужно только научиться пользоваться ею, утверждает Махариши. В 1971 году новый мессия основал в городе Фейерфилде (штат Айова) свой университет. Потом были открыты Европейский исследовательский центр в Швейцарии и учебные центры в ФРГ, Англии, Индии и ряде других стран. В них были приглашены видные специалисты разного профиля — физики, знатоки индийской философии, математики, врачи, инженеры, психологи, которых объединила одна цель — сделать человека счастливым. А одной из прикладных задач программы трансцендентальной медитации стало обучение левитации.

В июле 1986 года в Вашингтоне были проведены первые соревнования «летающих йогов», подготовленных по программе трансцендентальной медитации, о которых много писала пресса, и были сняты фильмы. Хотя показанные участниками результаты несравнимы с дошедшими до нас описаниями случаев левитации в прошлом, их, безусловно, можно считать весьма впечатляющими: подъем на 60 см в высоту и перемещение на 1,8 м по горизонтали. Правда, назвать полетами то, что продемонстрировали «летающие йоги», нельзя. Скорее, это лишь короткие подскоки: неподвижно сидящий в позе лотоса человек вдруг плавно поднимается в воздух, на какое-то время зависает неподвижно, а потом так же плавно приземляется. Ну а на шестых соревнованиях «летающих йогов», проведенных в 1993 году в Гааге, первенствовал Субха Чандра, поднявшийся над землей максимум на 90 см, пролетевший по горизонтали 187 см и остававшийся в воздухе по 3-4 минуты.

Случайность или закономерность?

Несмотря на многочисленные случаи левитации, она воспринимается как чудо или в лучшем случае как загадочный феномен, граничащий с фантастикой и противоречащий научным законам. И эта оценка не изменится до тех пор, пока не будет найден ответ на главный вопрос: какова природа той силы, которая поднимает человека в воздух? Возникает ли она в самом организме за счет мобилизации каких-то внутренних резервов, его неизвестных, скрытых возможностей, либо ее источник находится вне человека и он лишь «подключается» к нему?

Суждения о физической природе левитации весьма противоречивы. Ряд исследователей полагает, что левитация возникает в результате появления биогравитационного поля, которое создается особой психической энергией, излучаемой мозгом человека. Данную гипотезу, в частности, поддерживает доктор биологических наук Александр Дубров. При этом он подчеркивает, что такое биогравитационное поле рождается благодаря сознательным усилиям левитанта, и поэтому он способен управлять им, а следовательно, менять направление полета.

Впрочем, даже если это так, встает много вопросов, на которые пока нет ответа. Например, какие области мозга и в каком режиме оказываются задействованы при левитации? Является ли особая психическая энергия, вызывающая ее, электромагнитной по своей природе или же какой-нибудь иной? Наконец, какие именно физиологические факторы способствуют проявлению столь необычных возможностей нашего мозга?

Многие серьезные ученые до недавнего времени отзывались о левитации и антигравитации весьма резко в том духе, что все это «чушь собачья». Сейчас им приходится пересматривать свою позицию. Все началось с того, что в марте 1991 года авторитетный научный журнал «Нейчер» опубликовал сенсационный снимок: директор токийской Исследовательской лаборатории сверхпроводимости восседал на блюде из сверхпроводящего керамического материала, и — между ним и поверхностью пола был отчетливо виден небольшой зазор. Масса директора вместе с блюдом составляла 120 кг, что не мешало им парить над землей!

Это явление позднее получило название «эффекта Мейснера». Он состоит в том, что, если над магнитом поместить сверхпроводник, он зависнет в воздухе. А в пространстве над ним возникает зона, в которой, в свою очередь, уменьшается вес помещенных туда предметов, в том числе и живых объектов. Таким образом, исследователям уже удалось «подвесить» в воздухе живых лабораторных мышей и лягушек.

Безусловно, назвать это левитацией пока нельзя. Однако это эксперимент может помочь раскрыть тайну левитантов – в том случае, если будет доказано, что зависание в воздухе живых объектов объясняется деятельностью клеточных процессов.

Источник: http://ufolog.ru
Тема "НЕОБХОДИМОСТЬ РАЗВИТИЯ В СЕБЕ КАЧЕСТВ ЭКСПЕРТ-ОПЕРАТОРА СЛОЖНЫХ СИСТЕМ"
зораста
Спасибо.
Ещё в 80-е годы увидел сюжет по телевизору: человек, сидящий в позе лотоса, перелетает Большой американский каньон. Голос диктора: Такое он проделывает дважды в год, на виду у многочисленных зрителей.
Есть много чего на свете, что специально прячут, чтобы не выглядеть на их фоне абсолютными дураками.
Тема "НЕОБХОДИМОСТЬ РАЗВИТИЯ В СЕБЕ КАЧЕСТВ ЭКСПЕРТ-ОПЕРАТОРА СЛОЖНЫХ СИСТЕМ"
Читая мысли мудрецов, писателей и просто людей не мудрствующих лукаво, каждый понимает их по-своему и может высказать своё мнение. Я думаю, если люди приходят на сайт и что-то ищут для себя полезное для удовлетворения своих  потребностей духовных, интеллектуальных, социальных, физических, то они нуждаются в общении.   
человек не может без общения..это его суть..и конечно же он ищет..в реале,виртуале
Спасибо, зораста, за очень интересную книгу и многих она должна заинтересовать. Почитаю обязательно!
Тема "библиотека"
Kingdom Come: Deliverance ⚔️ часть #6 🛡️ КЛАД ПАСХАЛКА! Опоздал на Квест. Неубиваемые Разбойники!
В мире невидимого 2011 ( Часть 6 из 6)

В чем корень проблемы? 
Итак, друзья, мы с вами обсудили много ситуаций и подробно разобрались в том, что считали «проблемой». А теперь займемся реальной проблемой, так, как я ее понимаю. Мы не удовлетворены собой, считаем себя недостаточно хорошими, «следовательно, недостаточно любим себя». С моей точки зрения, именно в этом и заключается реальная проблема. Поэтому предлагаю рассмотреть, на чем она основана и где ее корни.

Как произошло, что из малышей, знающих свое совершенство и совершенство окружающего мира, мы превратились в людей, обремененных тяжким грузом проблем и ощущающих себя недостойными любви и уважения?

В качестве примера возьмем розу. Сначала это был маленький бутон. Потом, превратившись в красивый цветок, она благоухала до тех пор, пока не опал последний лепесток. И все это время она была прекрасной, совершенной и непрерывно изменялась. То же происходит и с нами. Мы всегда совершенны, прекрасны и непрерывно изменяемся. Мы стараемся как можно больше знать, понимать, как можно лучше использовать свои знания. Если будем и в дальнейшем следовать этому правилу, тогда и мысли наши изменятся.

• Приведение мыслей в порядок

Теперь настало время немного подробнее вспомнить прошлое, наши взгляды и убеждения, которые управляли нами тогда.

Некоторые пациенты считают эту часть «очистительного» процесса довольно болезненной, но это не всегда так. Прежде чем начать «очищение», мы должны сделать «ревизию» своих мыслей.

Тщательно убирая комнату, вы всегда внимательно осматриваете ее и все вещи в ней. Некоторые вы любите, вытираете с них пыль или полируете, возвращая им былую красоту. Другие вещи нуждаются в ремонте, и вы возьмете это на заметку. Третьи больше никогда не пригодятся вам; значит, пришло время расстаться с ними. Старые газеты, журналы и бумажную посуду можно спокойно выбросить в мусорную корзину, и не надо расстраиваться из-за этого.

Точно так же и мы приводим в порядок свои мысли, и стоит ли переживать из-за того, что от некоторых надо избавиться. Пусть они оставят нас так же легко, как если бы мы выбросили остатки еды в мусорную корзину. Скажите, будете ли вы рыться во вчерашних остатках еды, готовя пищу на сегодня? Будете ли вы копаться в устаревших убеждениях, создавая основу для своего будущего?

Если какая-нибудь мысль или убеждение не идет вам на пользу, пусть она исчезнет! Ведь нет закона, по которому вы не вправе отказаться от прошлых, устаревших убеждений.

Давайте поговорим о некоторых из них, мешающих нам полноценно жить, о так называемых «ограничивающих убеждениях», и посмотрим, откуда они произошли.

• Убеждение, мешающее полноценной жизни: Я недостаточно хорош.

Причина: Отец, внушивший сыну, что он глуп.

Этот пациент хотел добиться успеха, чтобы отец мог гордиться им. Но, к сожалению, у него дела шли из рук вон плохо, за что его много критиковали. А он очень обижался на это. Отец продолжал финансировать его коммерческую деятельность, однако неудачи преследовали его. Со временем он даже привык к ним и вынуждал отца платить, платить и платить. Конечно, он был самым большим неудачником.

• Убеждение, мешающее полнокровной жизни: Неумение любить себя. Причина: Желание заслужить похвалу отца.

Ее единственное желание было стать похожей на отца. Они ни в чем не могли согласиться друг с другом и все время спорили. Ей хотелось услышать слова одобрения, однако он только критиковал ее. Все тело пациентки изнывало от боли. Точно так же себя чувствовал и отец. Она не понимала, что ее раздражение и гнев порождают боль. То же самое можно сказать и об отце.

Убеждение, мешающее жить: Жизнь была в опасности.

Причина: Запугивания отца.

Пациентка считала жизнь опасной, мрачной и суровой. Она почти никогда не смеялась, так как боялась, что потом обязательно случится что-то «плохое». Ее воспитали, постоянно делая замечания; «Не смейся, а то они схватят тебя».

Убеждение, мешающее жить: Я недостаточно хорош.

Причина: Его бросили, им пренебрегали:

С этим пациентом было трудно беседовать, так как молчание стало его образом жизни. Он только что прекратил употреблять наркотики и алкоголь и был убежден, что он ужасен. Я узнала, что его воспитывала тетя, так как мать умерла, когда он был ребенком. Тетя редко разговаривала с ним, только изредка приказывала, поэтому он вырос в тишине. Она окружала его даже во время еды. Так молча он проводил в своей комнате день за днем. Его любовник также не отличался многословием, и большую часть времени они проводили - молча. Любовник умер, и он снова остался один.

• Упражнение: Негативные высказывания

Для выполнения этого упражнения возьмите большой лист бумаги и составьте список всех замечаний и указаний, услышанных вами в детстве от родителей. Что, по их мнению, у вас было не так. Не торопитесь. Постарайтесь вспомнить как можно больше их негативных высказываний. Для этого упражнения обычно хватает полчаса.

Что ваши родители говорили о деньгах? О вашем теле? О любви и отношениях? Как они оценивали ваши творческие способности? Что прощали в вашем поведении? Какие их замечания ограничивали вашу жизнь, загоняя ее в узкие рамки, мешали вам полнокровно жить?

Если сможете, взгляните объективно на свой список и скажите себе:

«Вот откуда появилось мое предубеждение!»

Теперь, друзья, возьмем другой лист бумаги и рассмотрим проблему более внимательно, немного глубже.

• Какие еще негативные высказывания вы услышали в детстве?

От родственников _____

От учителей _____

От друзей _____

От представителей _____

От служителей церкви _____

Это упражнение выполняйте не спеша, отдавая отчет в своих чувствах, которые наполняют вас именно сейчас.

Все, что написано на этих двух листах бумаги, есть не что иное, как убеждения, от которых вам следует отказаться. Именно из-за них вы чувствуете неудовлетворение самим собой.

Представить себя ребенком. Как вы думаете, что бы сделал трехлетний ребенок, которого посадили в середине комнаты, накричали на него, называя глупым, грязнулей, неумехой и т. д., и которому надавали шлепков? Он бы молча и покорно сел в угол или залился горькими слезами. Да, он бы сделал или то, или другое, но в любом случае мы бы так никогда и не узнали о его способностях.

• Другой эксперимент. Возьмем того же ребенка, приласкаем его и скажем, что мы очень любим его, нам нравится его личико, какой он умный, сообразительный, как все хорошо делает. Это ничего, что он ошибается, несмотря ни на что мы всегда будем с ним, — тогда вы будете приятно удивлены способностями, которые он проявит! В душе каждого из нас существует такой же 3-летний ребенок, а мы все время покрикиваем на него и еще удивляемся, почему наша жизнь не ладится.

Хотели бы вы дружить с человеком, который постоянно критикует и осуждает вас? Возможно, с вами обращались так же несправедливо, как с этим ребенком, что очень печально. Но все это дела давно минувших дней, и если сейчас вы относитесь к себе так же критически, то это еще более вызывает сожаление. Перед вами несколько негативных высказываний, знакомых с детства. Как они соотносятся с вашими убеждениями, что у вас не все ладно? Они совпадают? Скорее всего, да. Мы строим свою жизнь, основываясь на детских впечатлениях и наказах взрослых. В детстве мы все хорошие, послушно исполняем указания взрослых и принимаем все, что они нам говорят, за чистую монету. Было бы проще простого обвинять только родителей и чувствовать себя жертвами всю оставшуюся жизнь. Но согласитесь, это не принесет никакого удовлетворения, а наши проблемы так и останутся нерешенными.

• Осуждение семьи

Осуждение — один из самых верных способов остаться с проблемой наедине. Осуждая других, мы отдаем всю энергию. Понимание происходящего дает возможность подняться выше жизненных обстоятельств и контролировать свое будущее.

Прошлое невозможно изменить, будущее определяется сегодня нашими мыслями и убеждениями. Во имя нашей свободы необходимо понять, что наши родители старались все делать как можно лучше с присущим им опытом жизни. Они, как и мы, ощущали свою беспомощность, поэтому могли научить только тому, чему их самих когда-то научили.

Много ли вы знаете о детстве своих родителей, особенно в возрасте до 10 лет? Если это возможно, расспросите их о детских годах, и вам будет намного легче понять, почему они поступали именно так, а не иначе. Поняв причины их поведения, вы почувствуете жалость и сочувствие к ним.

Если же у вас нет такой возможности, постарайтесь представить родителей детьми.

Это необходимо для вашей свободы. Вы не можете стать свободными, пока не освободите своих родителей и не простите их. Если требуете от них совершенства, то будете требовать его и от себя, а в результате будете несчастными всю жизнь.

Выбор родителей

Я согласна с теорией, что мы сами выбираем родителей. Уроки жизни, которые мы получаем, вполне возможно соответствуют их «слабостям и недостаткам».

Убеждена, что все мы совершаем путешествие в вечности и приходим на эту планету получить уроки, знания, необходимые для нашей духовной эволюции. Мы выбираем пол, цвет кожи и страну, где родиться, подыскиваем себе родителей, которые «отразят» наши убеждения.

Наш визит на эту планету подобен посещению школы. Если мы хотим стать косметологом, мы поступаем в школу косметологии, механиком — в школу механики, юристом — в юридическую школу. Родители, которых мы нашли себе, являются идеальной парой. Они «эксперты» в той области знаний, которую вы решили изучать. Став взрослыми, мы обычно осуждающе указываем пальцем на родителей и говорим: «Это вы во всем виноваты». Но я убеждена, что мы сами выбираем их.

• Слушать других

В детстве наши старшие братья и сестры становятся божествами для нас. Когда они недовольны, то способны отшлепать нас или отругать. Они, вероятно, говорят так:

«Я расскажу, как ты» (внушение вины).

«Ты еще маленький, не можешь это сделать».

«Ты слишком глуп, чтобы играть с нами».

В школе учителя оказывают на нас огромное влияние. В пятом классе одна учительница заявила мне, что из-за своего высокого роста я никогда не смогу стать балериной. Отказавшись от своей мечты, я зря поверила ей и упустила время и возможность сделать танцы своей профессией.

Поняли ли вы, что тесты проводили только с целью оценить ваши знания в заданный период, или, будучи ребенком, вы согласились на эту проверку, чтобы узнать себе цену?

В детстве наши друзья делятся с нами неверной информацией о жизни. Другие дети дразнят нас, оставляя в наших душах непреходящую боль. Когда я училась в школе, меня звали Лунни, и поэтому переделали мое имя в «лунатик» (в переводе с английского — «сумасшедшая, глупая»).

Соседи также влияли на нас постоянными своими замечаниями, а родители все время одергивали: «А что подумают соседи?»

Я предлагаю вспомнить других людей, которых вы уважали и к мнениям которых прислушивались. И конечно, играют большую роль яркие и убедительные рекламные программы и объявления в печати и по телевидению. Все эти многочисленные продукты и товары продавались с большим успехом, так как реклама нам внушала: если не купим их, значит, мы «ничто» или ненормальные люди.

Мы собрались здесь, чтобы переступить границы наших прежних предубеждений. Мы здесь, чтобы познать наше величие и божественность независимо от того, что «они» говорили нам. Вам нужно преодолеть свои негативные убеждения, а мне — свои.

В бесконечном потоке жизни, частицей которого я являюсь, все прекрасно, цельно, совершенно. Прошлое не властно

надо мною, потому что я хочу учиться и изменяться. Я знаю, прошлое — необходимый этап, пройдя который, я оказался сегодня здесь. Я хочу привести в порядок свой Дом Разума. Знаю, не важно, с чего я начну, поэтому начинаю сейчас с самой маленькой комнаты, так я скоро достигну результата. Я с нетерпением берусь за это, потому что уверен: именно этот опыт больше никогда не повторится. Я очень хочу стать свободным. В моем мире все прекрасно.
2012-10-17 22:40:48
Тема "Занятия с Луизей Хей. В чем проблема?"
Nellytim
Ты знаешь, я так благодарна тебе,
За то, что я стала прямее и злее.
Меня закалил ты в неравной борьбе
Я раньше глупее была. Но светлее.

Она вздрогнула, вздохнула, и открыла глаза. Ей было привычно вернуться, но его больше не было рядом. Его тело покинула жизнь. Что это было? Ведь уходила я? Как я здесь?
А солнце, весеннее солнце светило по прежнему. О мир Богов, как будто ничего не случилось. Зеленели деревья, смеялись за окном дети. Все было так же как вчера, и не так.
Она знала давно кто он, и знала, что такое может случиться, но ум, рассудок съезжал на земную реальность..его нет, я хочу сказать ему что знаю, знаю,…но нет…
Ум лихорадочно вспоминал мелкие детали, недавние и давно забытые, подтверждающие ее знания.
Вот…
взгляд отсутствующий,
- ау ты где??
-Теперь я знаю, что ты меня любишь…
При выходе из маршрутки незнакомый мужчина вдруг подал его жестом руку.
Маршрутка опять…незнакомый мужчина вдруг дарит букет роз, говоря, что он вез их другой женщине, но хочет их подарить именно ей.
Песня в кафе,
-« я тебя никогда не забуду, я тебя никогда не увижу…»
Пришел с рынка, весной целый пакет разных фруктов.
-зачем?
-А кто тебя будет баловать, когда меня не будет?
И накануне ухода.
Зарылся лицом в волосы. – И почему я тебя так люблю?
Прощание…
Земное горе затмило знание. Но однажды…вечером вдруг ощутила огромную любовь, ту -неземную. Здесь такое никогда не чувствуется. Она обволакивала ее как кокон, защищая и успокаивая… да это он.
Нет, она не могла оставаться здесь в городе, здесь все напоминает. Уехала.. потом поняла, это он спрятал ее так далеко от самой себя.
Смирилась, что ж надо жить, жить теперь его жизнью, надо идти к новому миру…там он.
Теперь начались опять сны как в юности..наяву и ночами. Летела прозрачным комочком по туннелю за ним.
- Как тебе я могу помочь здесь на земле?
- Узнаешь, мы встретимся,..
-здесь на земле?
-Да.
- А как узнаю?
- Посмотри в интернете.

Этот мир, мир безграничных возможностей, дуальный был сейчас ее миром. Да она многое могла и умела, и сейчас она должна применить это. Осталось так мало времени.
Много эонов вместе. В разных обличиях, с разными именами и судьбами, все вспомнилось сразу. Поняла что это продолжение, а точнее конец этого круга, когда надо заканчивать вместе, то, что не получилось в предыдущей его инкарнации, но она здесь, и нужно идти.

Эларда
2012-08-30 22:00:43
Тема "наши рассказы"
Эларда
Аlеkсанdр Jj 647
0'k_
Очень интересно!..
4  27 июня, в 16:37 ответить

Евгений Коваленков 30
Переводчик похоже тоже инопланетянин!
9  27 июня, в 17:57 ответить

Nelly Timoshinova 16885
Евгений, Юра извинился за машинный перевод Гугла. Если Вам не понятен перевод, то Гугл предлагает платный $51.31
2  27 июня, в 18:19 ответить

Владимир 14
Интересная статья. Наверное, все-таки,, мы не одни во вселенной...)) Когда переведу сам - тогда станет яснее намного, о чем речь.
2  27 июня, в 20:15 ответить

Адам Меровей 99
Точно-не одни!) И уже давно!!)) http://www.proza.ru/2014/03/22/1781
1  28 июня, в 00:33 ответить

Свободное Облако 22
Интересно.
1  27 июня, в 20:35 ответить

Анна 18
Это не корабль ))))))))) - я уверена - )))))) подождем других публикаций - пусть капают - хочу просто подтвердить свою гипотезу - очень интересно - все тайное, все равно станет явным )))) - спасибо, что выставили этот материал - давно ждала.)))))))))
0  27 июня, в 22:13 ответить

Yuri Shilo 87
Прстите пожалуйста, я никого не хочу оскорблять. Однако вот человек Юрий, поставивший эту статью, написал в "своих интересах" вот такой список: чтение, работы на даче, музыка, астрология, благородство, литература и т.д.

Понятно, что перевод машинный. Но ведь не машина ставила эту статью, а человек, стремящийся к благородству. Скажите пожалуйста, вам будет легче, если в автобусе кто-то начнёт выпускать кишечный газ и при этом интенсивно извиняться?

Неужели нельзя было как-то сгладить тупые углы машинного перевода своей благородной коррекцией? Или в блог можно всё сваливать как есть? Кому надо пусть сами правят или переводят?
2  27 июня, в 22:20 ответить

Nelly Timoshinova 16885
Уважаемый Yuri Shilo! Юра выложил оригинал статьи на немецком языке и кто знает немецкий язык, тому не нужен перевод. Перевод текста на Гугле всегда такого качества. Поэтому не стоит осуждать человека, помогающего людям понять хотя бы общий смысл темы. Я уже отвечала выше о стоимости качественного перевода.
2  27 июня, в 23:27 ответить

Юрий Ильинов 10168
Спасибо тёзка. Согласен, неблагородно. Исправил. Извините за беспокойство.
1  28 июня, в 07:52 ответить

Yuri Shilo 87
Тёзка, спасибо за понимание! Пятнадцать минут внимания и все сразу легче.
Должен Вам сообщить, если Вам интересно, что есть ещё один феномен под названием: "Чёрный Принц спутник", или "Black Knight Satellite". На эту тему много статей как на русском, так и на английском. Сам я занят монтажом своих роликов, которые я готовлю для YiuTube, поэтому не обладаю достаточно временем, чтобы сделать подборку материала. Так же есть ещё один феномен в Якутии в Долине Смерти.
Лично для меня не секрет, что на Земле, то есть в атмосфере, под землёй, под водой, под болотами и в олеиновом слое живут и активно действуют различные виды как пришельцев, так и колонии древних земных рас. Когда некоторые расы приходили в упадок, как сегодня славяне, они оставляли после себя каменные копии своих технологических аппаратов.
Дело в том, что за свободными энергетическими ресурсами зорко следят галактические полицейские. Они не допускают, чтобы варварские расы, какими мы сегодня являемся, получали свободный доступ к энергии с тем, чтобы бросать друг в друга страшными бомбами, описанными в Рамаяне. Поэтому сами технологические достижения после увядания рас подлежат полному уничтожению за исключением каменных копий или копий из другого материала.
Если не лень, опишите коротко какие методы Вы применяете для биокоррекции.
Спасибо за статью, с уважением Юрий.
0  30 июня, в 02:43 ответить

Юрий Ильинов 10168
"для биокоррекции." — Универсальная энергия человека и вселенной от мэтра Данга — Метод лечения "подделов" от моей крёстной по холотропной — методики "Универсологии" от Полякова и многое другое.
Насчёт сказанного Вами у меня своё мнение. Считаю, что все эти таинственные силы достаточно хорошо описаны, как Шамбала. Удачи Вам!
И по теме. Этот корабль лежит недалеко от древней Биармии. Не скандинавы, а именно биармийцы помогли в своё время русам.
0  30 июня, в 08:12 ответить

kulikov pba 71
см. фильмы Алексея Кунгурова серия называется "Искажение истории как метод управления сознанием".. серия удар . и. . ложь во имя науки. . что произошло 200 лет назад.
0  28 июня, в 10:02
doc79
отвечаю - веду семинары с периодичностью раз-два в месяц в разных местах... расписание только у меня... пишите на  эл.адрес

Свою теорию относительности, над которой трудился 10 лет, Эйнштейн оформил только в 1916 году. Наблюдавшие в 1919 году солнечное затмение ученые Лондонского королевского общества подтвердили ее правильность. Оказывается, лучи света искривляются под действием гравитационного поля планеты.
В 1933 году в Германии к власти пришли нацисты, книги Эйнштейна, других видных ученых, писателей сжигались на площадях. Работы в Берлине пришлось свернуть, семья ученого эмигрировала в США. Эйнштейн стал профессором физики в Институте фундаментальных исследований в Принстоне. Вскоре в знак протеста против преступлений нацизма он отказался от немецкого гражданства и членства в Прусской и Баварской академиях наук. В 1940 году он получил американское гражданство.

В 1939 году Эйнштейн вместе с другими учеными направил письмо президенту США о том, что в Германии, вероятно, ведутся интенсивные работы над оружием массового поражения. Именно это обращение привело к ускорению работ над ядерной бомбой в Америке. Взрыв в 1945 году американских атомных бомб в Хиросиме и Нагасаки сделал Энштейна активным сторонником мира – он призывал к запрещению ядерного оружия.
Последние годы ученый жил в Принстоне, работал над единой теорией поля, в минуты отдыха играл на скрипке, катался на лодке по озеру. После смерти его мозг изучали на предмет гениальности, но ничего исключительного не обнаружили.
Тема "Альберт Эйнштейн"
Всех песней степеней пят­надцать; и все они имеют одну надпись. Другой переводчик вме­сто: (ωδη αναβαθρων, ωδη αναβασεων; а другие читают αναβαθρων, с облеченным ударением. Сии псал­мы называются восхождениями, по­тому что пророчествуют о восхождении бывших в плену вавилонском Иудеев в Иерусалим, т. е. о том, как они, находясь в скорби, молились Богу и, быв услышаны, возвратились в свое отечество. Сии восхождения начи­наются с вопля и моления, какие произносили пленные Иудеи по при­чине скорби своей к Богу; а окан­чиваются полным возвращением их в Иерусалим. Такова при­чина названия сих псалмов восхождениями в историческом отношении. В высшем значении на­зываются сии псалмы восхождениями потому, что они более других изводят из Вавилона, т. е. смешения настоящей жизни (ибо Вавел значит смешение) и возвышают народ Божии, т. е. христианский над страстями, которым он был порабощен. Куда же возвышают? В горний Иерусалим: ибо кто читает с разумением сии псалмы, тот видя, сколь пламенную лю­бовь имел древний еврейский на­род к земному отечеству сво­ему—Иерусалиму, и сколько он плакал и какие жалостные произносил к Богу слова и сколько воздыхал о лишении земного Иерусалима, видя, говорю, сие, он и сам согревается и воспламеняется стремлением и любовью к гор­нему Иерусалиму—истинному сво­ему отечеству.*)
*) По словам Златословесного, неко­торые (то есть Ориген и Евсевий) принимали восхождения в отношении к возвышению в добродетели: ибо путь, ведущий к ней, подобен ступеням и постепенно возводить добродетельного и любомудрого мужа от за­мешательства в сей жизни, как бы от Ва­вилона, и поставляет на самом небе, как бы в другом Иерусалиме. Это изображает и Иаковлева лестница, утвержденная одним концом на земле, а другим в небе. Ибо Дух Святой предложил чрез пророка книгу псалмов, как высокую лестницу, имеющую непрерывные степени жизни. Так и посредством ступеней и лестниц и непроходимые и высочайшие места бывают проходимы. Но поелику те, которые восходят, по возвышении на великую высоту, обыкновенно изнемогают, то посему надобно иметь осторож­ность не только восходящим, но и достигшим самой вершины. Единственное же предохранение себя состоит в том, когда мы не будем осматриваться на то, сколько мы взошли и не будем гордиться, но будем обращать внимание на то, сколько остается еще взойти и к сему будем стремиться, что и Павел показывает, говоря: забывая заднее, простираюсь вперед.
Слова Евсевия: Душа, находящаяся во грехах, пребывает долу. Она не вдруг восходит отсюда, но как бы по степеням делает успехи в добродетели. Для нисходящих предел есть Вавилон, который зна­чит замешательство; а для восходящих— Иерусалим—видение мира. И восходящие поют песни восхождения, а идущие вниз— плачь Иеремиин. К сему присовокупляет он же: надобно знать, что Иерусалимский храм имел пятнадцать ступеней; на каждом из них очередные, когда восходили петь, произносили песнь; почему и песни сии своим числом соответствуют ступням храма. Слова Феодорита: Не каждый псалом восхождений предсказывает одно и то же, но один о Вавилонских бедстеиях, другой благовествует о возвращении, один о веселии на пути, другой о бывших по возвращении бранях, иной из них о строении храма; так что разнообразие пророчеств производит в поющих ненасытимость к пению. Здесь же заметим, что святой Феодор Студийский, взяв за основание сии восхождения, составил песни восхождений (сте­пенны), которые поют из Осмогласника по воскресениям. Итак, в первых четырех гласах 1м, 2, 3, и 4м, заключил песнопевец двенадцать восхождений Давидовых, совместил по три восхождения в каждом гласе; ибо в каждом антифоне воспел по одному восхождению. А как каждый глас имеет по три антифона, то четыре гласа, со­держание двенадцать антифонов, содержать двенадцать восхождений. Те же двенадцать во­схождений он сочинил и в четырех косвенных (5, 6, 7 и 8) гласах (По Греч. 1,2,3 и 4х косвенных), начав опять первым восхождением с первого косвенного гласа. Остава­лись же три псалма к дополнению пятнадцати степеней. Но два восхождения из них, именно: Помяни Господи Давида, и Се ныне благослови­те Господа, сочинитель оставил и не счел приличными к составлению из них песней, а один псалом восхождений, начинающейся так: Се что (так) добро и (так) красно, разделив на двое, прибавил к ним 4ю, составил здесь четыре антифона. А изъяснитель восхождений (степеней) осмогласни­ка—Ксанфопул говорит, что поелику пса­лом: Се что (так) добро и (так) красно, находится между двумя псалмами: Помяни, Господи, Давида, и: Се ныне благословите Гос­пода, то посему божественный Феодор, воспев средний сей псалом, посредством его слегка коснулся и двух других псалмов, находящихся по ту и другую сторону его. Он же прибавляет, что десять сих вос­хождений Давидовых пели с повторением по переменно (αντιφωνητικως) те, которые стояли на пятнадцати ступнях храма; почему Феодор Студийский назвал и сочиненные им восхождения (степени) антифонами.
Присовокуплю к сему и то, что пре­подобный Никита Стафийский, ученик святого Симеона, нового Богослова, написал прекрасное изъяснение. не помещенное в Своде Никиты, но хранящееся в рукописях, на все степени, из какового помещу здесь нечто. Так божественный сей отец говорит касательно надписей сих восхожде­ний: доколе мысль наша рассеивается раз­личными беспокойствами, и душа возмущает­ся в себе страстями, по которым силы ее действуют не естественно, дотоле не мо­жет петь Богу чистую песнь в высоких сердечных восхождениях. Ибо как мы, го­ворит, можем петь песнь Господню на земле чужой т. е. в сердце, обладаемом страстями? Ибо сердце иносказательно назы­вается землею; а песнь означает ту, ко­торую поем Богу, это чистая и нерассеянная молитва, которая в земле забытой, т. е. в сердце преисполненном страстями, не может быть воспеваема Богу. А восхождения означают возношения сердца (ибо восхожде­ния, говорит, положил в сердце своем) и успехи душевные. Итак, когда ум наш, отрешившись от сих уз и горького оного Вавилонского плена у демонов, наитием Святого Духа возвращается тотчас к перво­му своему превосходству, тогда он предустрояется, т. е. присовокупляется к видению умственного Иерусалима чистым пением Богу и молитвою.
Из слов Златословесного: Как осво­бодились от плена Иудеи? Любовью к Иepyсалиму, так что не подвизавшиеся в ней не получили никакой пользы от благодати Божией, но остались и умерли в рабстве. Так и мы, если не будем проникнуты любовью к небесным благам и горнему Иерусалиму, но пристрастимся к настоящей жизни, не можем достигнуть своего отечества.
Ст. 1. Кo Господу, внеда скорбети ми, воззвах и услыша мя. Я, начинает древний народ еврейский, воззвал к Богу в скорби моего рабства и моего злострадания от скорби, и Бог услышал меня, где воззванием народ сей называет тот вопль, который исходит от скорбной души и сокрушенного сердца к Богу, ко­торый один может освободить прибегающих к Нему. Ибо таковой только вопль Бог может услышать тотчас. Слова же сии произносятся, по словам Феодорита, от лица благочестивейших из народа еврейского. *)
*) Слова Златословесного: Как воды доколе катятся по ровному месту и имеют большой простор, не поднимаются на высо­ту; но когда руки мастеров, делающих во­допроводы, внизу заградив им разлив, стеснят их, то от сего стеснения быстрее всякой стрелы устремляются на высоту: так точно и человеческая душа, когда наслаж­дается великою свободою, разодевается и теряется; а когда дела земные, окружив, стеснят ее, то скорбя, как должно, она воссылает на высоту молитвы чисто и усиль­но. Послушай, что говорит пророк: ко Господу, когда скорбел я, я воззвал, и Он услышал меня. Это говорит сей святи­тель в Словах о непостижимом. А в изъяснении сего псалма говорит так: заметил ли ты, какая польза от скорби? Видишь ли готовность человеколюбия? Польза от скорби та, что она произвела в пленных Иудеях чистую молитву; а готовность человеколюбия в том, что Бог во время самого воззвания их тотчас преклонился к ним, как и в Египте: видя, говорит, Я видел страдание людей моих и услышал стенание их и сошел, чтобы избавить их. Так и ты, воз­любленный, когда находишься в скорби, не отчаивайся, но тогда то особенно и бодрствуй; так как тогда то бывают самые чистые молитвы и особенное благоволение Божие. И Кирилл заключает так: Посему скорби суть орудие праведных, так как они делают их способными к доброй жизни; почему и когда взывают к Богу, бывают услышаны. Преподобный Никита: Смотри, как прино­симая Богу молитва со слезами и душевною печалью принимается: когда скорбел я, говорит, я воззвал ко Господу, и Он услы­шал меня. Смотри также, как и всегда на­стоящая жизнь святых проходить в скорби и мучениях: они скорбят и от людей и от бесов.
2. Господи, избави душу мою от устен неправедных и от язы­ка льстива. Сего то, кажется, народ просил у Бога, когда в скорби воззвал, как сказано вы­ше. Или между прочим желал и сего. Здесь устами неправедными называет те уста, которые говорят неправду на высоту, как на­писано в 72м псалме: неправду на высоту говорили; а равно уста неправедные суть уста клеветников и вообще всех беззаконных и язык льстивый есть также язык клеветников и беззаконных или и наветников. *)
*) Слова Феодорита: Таковы были те, которые поставили сети Даниилу касательно молитвы и те, которые оклеветали пред Навуходоносором трех отроков. Злато­уста: Смотри, как здесь ясно видна запо­ведь Евангельская: молитесь, да не впадете в искушение. Ибо ничто не может сравнить­ся с тем искушением, когда кто попа­дается в руки льстивого человека, который злее самого зверя, ибо зверь таков и есть, каковым кажется; а сей часто прикрывает яд покровом ласковости, почему хитрости его трудно приметить и неосторожно попадающийся ему ввергается в пропасть. Сверх того устами неправедными можно назвать те, которые вредят добродетели и ведут ко злу. Никиты Стафийского Под устами бесов, мысленно нападающих на нас, разумей страстные и нечистые помыслы, а под языком мысль, движущуюся не по природе ду­шевной, по которой они и говорят в сердцах наших всякую неправду и движут внутреннего человека.
3. Что (да) дастся тебе, или что<i/> (может) приложится тебе к языку льстиву? Другой изъяснитель читал: что дастся тебе, или что прибавится тебе к языку льстивому (вместо желательн. накл. в будущем изъявительном). Ка­жется, что Давид сими словами отвечает тому, кто выше в прошении своем сказал: Господи, избави душу мою от языка льстивого. Он говорит ему: какое наказание может быть дано тебе, человек, которое соответствовало бы языку льстивому? т. е. никакое; каковые слова выражают то, что язык льстивый неудобопобедим, по своей чрезвычайной хитрости; или по словам Безименного—то, что тебе—человеку, ищущему избавления от языка льстивого, не будет дано наказание соответ­ственное оному: потому что язык льстивый есть сам по себе до­статочное наказание для человека льстивого. *)
*) Слова Василия: Домогается изощренных стрел сильного для уврачевания льсти­вого языка; желает также, чтобы возгорались и опустошающие угли, чтобы, если кого не тронут по причине сердечного ожесточения стрелы словесные, было для них готовое наказание, которое назвал опустошающими уг­лями. Ибо те, которые удалили себя от Бо­га и сделались пустынею, имеют нужду в уготовлении для них опустошающих углей. Феодорита: Итак, не унывай, когда тебя поражает стрела льстивого языка: ибо готовы наказания, посылаемые от праведного Судии, которые по своему действию подобны самым острым стрелам и опустошающим углям. Итак, чего ты еще более желаешь, чтобы тебе дано было? И какого другого прибавления для себя требуешь после такого приготовления со стороны сильного против нечестивых? Другой перевел так: С углями можжеве­ловыми или можжевельника; так как сии угли сильнее других и не загаснут весьма долго. А можжевельник по виду похож на кедр; листья же у него подобны кипарисным. А преподобный Никита изощренными стрелами сильного называет четыре главные доброде­тели: благоразумие, правду, мужество и целомудрие, а под углями предварительно разумеет тело и кровь Господа, которых мы причащаемся, а за сим и огненные слезы, пламенные воздыхания сердца и молитву с умилением, которыми уязвляется и поражает­ся диавол и опустошается вся бесовская си­ла и уста злых помыслов.
5. Увы мне! яко пришельствие мое продолжися! Вселихся с селе­нии Кидарскими. Сии слова произносятся опять от лица пленного еврейского народа, который с плачем говорит: горе мне, что плен мой в Вавилоне продлился на семьдесят лет, ибо, по словам Феодорита, пророк таким количеством лет ограничил полную человеческую жизнь: дней, гово­рит, лет наших семьдесят лет (Псал. 89, 10). Плен мой, говорит, продлился; и я жил в жилищах кидарских. А Кидар есть страна соседственная с ва­вилонскою, имевшая жителей нечистых и гнусных, между кото­рыми вавилоняне поселили на жи­тельство евреев. А как, по сло­вам Оригена, Кидар означает тьму; то посему обитавшие в жи­лищах тьмы плачут. А в значении иносказательном жилища тьмы суть пребывания в страстях, омрачающих ум. *)
*) Златословесного: Это первый урок добродетели—знать, что мы странники в на­стоящей жизни; ибо жизнь сия есть странствование и беднее самого странствования. Ибо Христос назвал ее тесным путем. Посему и древние сознавались в этом, что они стран­ники, за что особенно они и заслуживают удивления: потому что кто здесь странник, тот там на небе будет жителем. Итак, если Иудеи имеют сильную любовь к Иepyсалиму; то какое будет нам извинение в том, что мы не имеем сильной любви к горнему Иерусалиму? Василия: Помнящий Бога и ищущий своего отечества воздыхает, гово­ря: увы мне, что странствование мое продол­жилось. Ибо он имеет сильное желание раз­решиться и быть со Христом; посему он негодует на странствование сие, как на препятствие радости. Преподобного Никиты: Это голос и похвальный плач достигших возра­ста совершенного мужа. Поелику души совершенных людей не мрачны, но всегда светлы и исполнены благого света; то когда чистый их ум по некоторой телесной необходимо­сти удалится от созерцания горних благ и лишится происходящего оттуда веселия и сла­дости, они смотрят на все настоящее, как на глубокую тьму, по подобию тех, которые после того как смотрели на лучи солнечные, наклонившись вниз ничего не видят ни вблизи, ни вдали; почему и почитают настоя­щее свое странствование продолжительным и обитание свое в мрачной сей жизни более всякого мрака неприятным.
6. Много пришельствова душа моя. Много, сказывает, лет я жил странником в плену. *)
*) Златословесного: Не по множеству называет лета продолжительными, но по труд­ности и неприятности дел. Ибо хотя и не много их, но представляются многочислен­ными. Такие свойства должны иметь и мы: хо­тя бы мы и не много лет жили здесь, но по стремлению к будущему мы должны считать их продолжительными. Я это говорю не для того, чтобы охуждать настоящую жизнь, но чтобы возбудить в вас любовь к будущей. Божествен. Максима: В высшем значении: доколе душа совершает восхождение от си­лы в силу и от славы в славу, т. е. успех после одной добродетели к другой большей и высшее восхождение от познания к познанию, дотоле она не перестает производить странствование, как и написано: много стран­ствовала душа моя. Ибо велико пространство и множество познаний, которые должны быть пройдены ею, доколе не достигнет места чудного жилища даже до дома Божия. Никиты (в своде:) говорит о душе, что она странствует здесь: ибо не тело, которое взято из земли, но одна душа странствует.
С ненавидящими мира бех мирен. Я, продолжает, был в мире с немирными и беззакон­ными жителями Кидара, не проти­вясь им ни в чем, но как раб, предоставляющий им делать, что хотят. А сии слова научают и нас поступать также и быть в мире со всеми. Ибо если мы долж­ны быть в мире, и с ненавидя­щими мира, то тем более должны быть в мире с любящими мир. А мы будем таковы тогда, когда будем жить в мире сем как странники, или как временные жи­тели, будем проводить жизнь свою на земле не пристращаясь к вещам настоящей жизни и не бу­дем смотреть на них как на твердые и постоянные. *)
*) Златоуста: Он и с ненавидящими мира был в мире. Как же не будем нака­заны мы, когда и к друзьям обнаруживаем вражескую нерасположенность? Как же это можем исправить? Когда станем жить как переселенцы, как странники, когда не будет иметь над нами власти никакая земная вещь. Ибо ничто столько не производит неустройства и вражды, как любовь к настоящим благам, как сильное стремление к славе, к имуществу, к удовольствию: а когда все сии узы разорвем, то откуда получит начало вражда? Преподобного Никиты: Мы, как Христовы и именующиеся именем Христовым, должны с двух сторон соблюдать мир, и со внешней быть в мире с ненави­дящими мира, поскольку рабу Господню не должно ссориться, и со внутренней с боже­ственною душею и с Богом и с ангелами Его: ибо когда наши душевные силы в мире и движутся по естеству Духом, тогда мы в мире с самими собою и совесть наша не возмущается и не укоряет нас; а не будучи укоряемы от нее, мы имеем мир и дерзновение к Богу, как сказал Апостол, а нахо­дясь при последстве чистоты в мире с Богом, мы находимся в содружестве и с гор­ними силами и мирны с ненавидящими мира. Златоуста: Не говори мне: он зол, и нетерпим для меня, ибо тогда то преимущест­венно и окажемся кроткими: когда будем та­ковы и в отношении к жестоким людям, тогда то наиболее и обнаруживается сила кротости, тогда то ясно открывается действие и совершенство и плод ее.
7. Егда глаголах им, боряху мя туне. Когда, присовокупляет, я говорил, мирные слова жителям Кидара, они враждовали против меня напрасно, т. е. ког­да не имел я никакой достаточ­ной причины к тому, и тогда не были снисходительны ко мне. Впрочем и при таком отношении их ко мне, я был в мире с ними. *)
*) Златословесного: Такую расположен­ность должны иметь и мы, хотя бы нас по­ражали, хотя бы били, хотя бы за любовь на­шу к ним нас ненавидели и против нас злоумышляли, мы должны делать свое, помня ту притчу, в которой повелевается быть ов­цами среди волков и голубями, дабы мы мог­ли сделать лучшими и их, и себе самим по­лучить награду на небесах. Евсевия: Боголюбивый и живущий странником находится в мире со всеми, как происходящий из Иepyсалима, который значит видение мира. А враги, как одного свойства с Кидарцами т. е. с мраком, ненавидят мир, как вра­ги Иерусалима.
http://adrian-i-natalia.ru/library-main
Уже несколько раз начинала читать "Песнь степеней". Ничего не понять. Что хотел автор рассказать в статье?  Или нужно понимать так: "За что купил, за то и продаю". Тогда валюту нужно перевести в рубли.

Это та же Лествица, с ходу не объяснить, Путь восхождения. Только по Псалмам давида. И напрасно вы так легкомысленно относитесь, здесь сокровище. Можно просто читать Псалмы Давида.
Все написанное "плывет облаком"  ГДЕ - ТО. Неясное, непонятное, напыщенное, многословное, многослойное, воздушное ЖЕЛЕ.

   "Избитая"  фраза людей. Однако  "БЭБИ - БОКСЫ" ей "победить" не удалось.
Не совсем так.
Когда прижмёт -- пойдёшь на всё.
Однажды и меня вот так прижало. И вышел я из этой сложной ситуации только благодаря любви. На практике убедился, что это возможно.

У Торричелли было много учеников, он был широко известен не только в Италии, но и далеко за ее пределами.   
Опыт Торричелли

2012-11-08 22:59:57
Тема "АТМОСФЕРНОЕ ДАВЛЕНИЕ"
Nellytim
Оттого ли, что в современной Академии собралось много иностранцев, чуждых России, или же русских, не знающих её, оттого ли, что принципы императорской Академии взяли верх над началами русской Академии, или оттого, что изменились сейчас условия времени, — во всяком случае, несомненно, что в том виде, в каком ныне существует Академия наук в Петербурге, она не имеет никакого значения не только для мирового развития науки, не только для интересов России, но даже и просто для того кружка лиц, который держится близ этого учреждения, когда-то славного и сделавшего немало как для развития знаний вообще, так и для изучения страны, в которой пришлось действовать этому кружку учёных.

Отчего это сделалось, как и в чём это выражается, я об этом вовсе не желаю говорить не только потому, что изложение подобного предмета всегда неизбежно повлечёт за собой рассмотрение личных интересов ныне действующих людей, чего мне бы не хотелось вовсе делать, но ещё в особенности и потому, что изложение недостатков чего-либо, по моему мнению, никогда и нигде не приносило того значения и того объяснения, какое может принести хотя бы и не вполне созревшее, положительное мнение о том, чем же и как можно заменить ныне несовершенное. А потому я прошу стать на следующую точку зрения.

Допустим, что нынешняя Академия наук переделывается, её начала изменяются. Это, конечно, будет сопряжено с некоторыми переменами личностей. Но не личностей будем касаться, а будем смотреть на институт Академии как на учреждение коллективное, нужное для государства, как на почти безличное собрание высших представителей науки в России.

По мысли Петра Академия в Петербурге должна была быть не чем иным, как академия в Голландии, то есть собранием учёных, занятых разработкой науки, с одной стороны, но и обязанной профессурой, в частности, в России обязанной обучать первых тогда особенно нужных учителей и техников.

В Голландии и ныне называют университеты академиями. Надо думать, что Пётр основывал вовсе не академию в смысле академии парижской, а академию в смысле академии голландской, то есть университет. Нельзя было иначе сделать, как пригласить для этого иностранных учёных. Надобность в этом длилась, можно сказать, до времени, памятного ещё многим ныне действующим и живущим.

Когда в 50-х годах мне самому пришлось быть в Петербурге студентом Педагогического института, в нём лучшие профессора были академики. Брандт читал при этом нам зоологию, отчасти по-латыни, отчасти по переведённым с латинского его запискам; Рупрехт читал ботанику по-латыни, а потом как славянин научился скоро по-русски и излагал уже предмет этот на русском языке; Купфер и до конца своего профессорства излагал лекции в Педагогическом институте на французском языке. У нас же учили Остроградский, Устрялов и другие академики, большинство которых тогда было иностранцы, русских учёных было немного, а те, которые были, - в Академии не находились, чему достаточное доказательство видим в том, что и Карамзин членом Академии не был. В настоящее время эта функция Академии совершенно истощена, то есть в настоящее время иностранные академики профессорами не делаются, и как не умели приехавшие говорить по-русски, так и остаются до сих пор, потому что нет никакой для них причины научаться русскому языку и приблизиться к интересам России.

Высшая педагогическая деятельность, бывшая в уме Петра первою обязанностью академика, составлявшая долгое время действительно крупную сторону деятельности академиков прекратилась совершенно по той причине, что делу, можно сказать, поневоле из его первоначального положения придали новое, до тех нор не бывшее положение.

Представим себе, что академики - как это и в самом деле было - хорошо учили русских. Ведь они должны были их научить, они должны были родить потомство русских учёных, и педагогической деятельностью тогда должны были заняться по преимуществу природные русские, потому что отдать высшее образование в обширной стране иностранцам, конечно, не было ни в мыслях венценосного Учредителя Академии, ни в целях всего учреждения.

Вот теперь и находимся мы в том положении, когда это сделать могли, благодаря в особенности усилиям тридцатых годов, приложенным к педагогическому делу графом Уваровым, который особенно неустанно хлопотал о науке и достиг в самом деле того, что высшие учебные учреждения в России стали переходить из немецких рук в руки русских. Так, например, во всех специальностях, которые мне наиболее близки, дело было за последние десятки лет в следующем положении.

Ещё в тридцатых годах главным профессором химии в Петербурге был, несомненно, Гесс, ему обязаны своим развитием многие русские химики того времени, хотя он только вдохновлял на лекциях, вовсе не хлопотал о практических занятиях в лабораториях, то есть не делая званых для того, чтобы из них вышли немногие избранные. Избранных доставало. Так, например, мой покойный учитель А. А. Воскресенский был ученик Гесса, как он сам неоднократно мне говорил, интересовался много химией, бывши студентом, но практически заниматься этим предметом в лаборатории тогдашней, бывшей в Педагогическом институте, не мог, потому что не было близко руководителя. Так, например, в Казани тридцатых годов химики были немцы, в особенности известен Клаус, не менее памятный в науке, чем Гесс, оба оставившие хорошее имя в этой науке. Там, в Казани, точно так же узнал химии, но ей не научился Зинин. И благодаря тому, что в это время отправляли многих за границу для изучения предметов, Зинин и Воскресенский вернулись из Германии и Франции совершенно готовыми русскими химиками, прошедшими практическую школу науки у первостепенных учёных того времени — у Либиха, Лорана, Тенара, Розе и других.

От Зинина, с одной стороны, Воскресенского, с другой, ведут своё начало все современные русские химики. Русские душой, русские по происхождению, русские по принципам, они ставили первой, главнейшею своей задачей освободить свою Родину от необходимости ходить кланяться иностранцам. Для того чтобы поучиться у них столь живому предмету, как химические знания, они вследствие того не только читали, не только рассказывали сущность науки, они не только делали для химии сами то, что делали пришельцы, возбуждавшие интерес, сами знавшие на самом деле науку и её разработавшие, нет, они умели главное внимание обращать на то, чтобы внушить своим слушателям стремление к необходимости дальнейшего развития науки при помощи своих родных сил, и оттого родили хотя и слабые средствами, но сильные начинанием, хорошей первые лаборатории, откуда вышли самостоятельные, в России научившиеся и в России действовавшие первые русские химики.

Так и в других предметах. Я помню хорошо, когда я был студентом, я слушал отличный курс физики у известного и даже знаменитого академика Ленца, бывшего сперва моим учителем, а потом в университете товарищем. Прекрасное изложение, можно сказать, образованного руководителя, которое доставлял Ленц своим ученикам, памятно, вероятно, и до сих пор многим. Но при этом не надо забывать того, что составляло особенность не его одного, а особенность всех тех, которые, как Ленц, в сущности, были пришельцами в Россию. Я помню, например, следующее. В Педагогическом институте, где мы жили и где у нас прямо возле комнат для занятий были расположены физический кабинет, химическая лаборатория, библиотека и прочее, чем мы могли с величайшим удобством пользоваться, где мы работали с весьма большой охотой, нам были вполне открыты двери почти во всякое время в лабораторию и библиотеку. Но вследствие стремления, весьма понятного, хотелось попасть и работать также в физическом кабинете. Я обратился тогда с просьбой в этом отношении к Ленцу. Он рекомендовал быть на практических занятиях профессора Пчельникова, а тот магнитный инструмент, который я просил для ознакомления и работы, он дать отказался вследствие того, что инструмент, постоянно стоявший в соседней комнате в шкапу, был ценный, и, по словам Ленца, я легко мог его испортить вследствие незнакомства с ним.

Так нам и не удалось заниматься практической физикой, и нам первоначальной академией был, в сущности, Главный педагогический институт в России.

И в этом отношении Академия цели достигла, русских самостоятельных учёных сделала, и уже в силу этого учреждения Академии подлежит затем пересмотру. Надобность эта чувствовалась уже довольно давно. Но здесь случилось то, что случилось в России не по этому одному поводу.

Всякий ведь знает, что русское дворянство есть служилое придворное учреждение, что всякого дворянина обязывали первоначально службой, и через это, так сказать, приобретало своё значение и государственное положение. Затем дворянство было освобождено от службы и осталось дворянством с теми поместьями, которые ему за службу даны.

Так, можно сказать, произошло и с Академией. Призванная к делу педагогическому, к несению обязанностей, она получила права, так сказать, и вознаграждение за обязанности, которые она должна была исполнять. Обязанности кончились, а привилегии остались и даже увеличены.

Но не одна педагогическая обязанность, сперва составлявшая непосредственную и прямую функцию Академии, а потом связанная, по крайней мере исторически, с существованием Академии, составляла её действительное значение по отношению к России.

Первоначальная роль Академии состояла в изучении России как со стороны естественноисторической, так и со стороны географической, исторической и тому подобное. Всякий знает, как много Петербургская Академия сделала в этом отношении для России. Первые научные сведения, первое определение географического положения в России, её растительного и животного царства и так далее были произведены, можно сказать, исключительно Петербургской Академией наук, или непосредственно через её призванных из-за границы членов, или через посредство тех учеников, которых приобрела эта Академия из русских, каковы, например, Лепёхин и другие.

Но эта роль Академии со временем совершенно утратилась, — когда снимают одну основную обязанность, составляющую смысл учреждения, невольно освобождают и от других.

В этом последнем отношении, как и в отношении педагогическом, ещё в недавнем прошлом было иначе, чем теперь. Ещё на нашей памяти главную роль в изучении животного царства России играл покойный академик Брандт, ещё памятно то время, когда для изучения отдалённых краёв Сибири Академия учреждала экспедицию Миддендорфа, ещё свежи те воспоминания, когда Бэр ездил для изучения рыбного промысла на юг России. Теперь этого ничего нет. Теперь, если нужно изучать Ферганскую область, или Кавказ, или какой бы то ни было край России, например Север, обращаются в географическое общество, в общество естествоиспытателей, в университет - словом, куда-нибудь, только не в Академию, по той простой причине, что Академия утратила совершенно то своё начальное значение в этом отношении, какое она сперва имела.

Не только Палласы, но и Миддендорфы и Бэры уже не потребуются в нашей Академии.

Но, может быть, затем остаётся роль чисто абстрактная, помимо, так сказать, этой материальной или, если угодно, реальной пользы. Ведь Академия наук как храм науки назначается для развития непосредственно и передового знания. Ведь и в самом деле такова в своё время была Петербургская Академия с её иностранными членами, между которыми достаточно имени одного Эйлера для того, чтобы сказать о бывшей славе Петербургской Академии в развитии чистого знания.

Но тут, в этом именно отношении, прежде всего и раньше всего сказалась немощность Академии как учреждения чисто русского, потому что достаточно сказать, что один из наиболее знаменитых русских исследователей Пирогов членом Академии наук не был, так же как не был членом Академии наук и Карамзин, как ныне ни Сеченов, ни Боткин не члены Академии.

Для того чтобы уяснить себе, какую же роль должна играть в настоящее и ближайшее будущее время Академия в России, надо, мне кажется, обратить прежде всего внимание на следующее.

1. Как место высшего учёного образования Академия уже не только не может быть, но и совершенно не нужна, потому что современные русские университеты снабжены достаточно обширным рядом избранных лиц, могущих далее развивать начавшееся уже в России учёное дело. Притом Академия одна, а мест и центров для высшего образования, при той степени научного развития и подготовки, которой мы уже достигли в России, нужно много.

Университеты и представляют такие учреждения, в России рассеянные, число которых, по всей вероятности, будет возрастать. Со временем университеты и будут теми местными академиями, каких желал Петр, основатель русской Академии.

Да и не в педагогическом смысле понимается обыкновенно Академия, её роль другая; и её значение совершенно иное в настоящее время уже всюду. Следовательно, отношение педагогической стороны к Академии надо и в дальнейшем рассмотрении совершенно оставить в стороне.

2. Первоначально наука составляла таинство, ею занимались, так сказать, по секрету, например жрецы, и обязанность знающего состояла в том, чтобы знание передать близким членам корпорации, не во всеобщее сведение. Тогда наука пряталась.

От этой эпохи постепенно переходят к тому времени, когда наука перестала быть привилегией немногих. И когда масса наукой вовсе не интересовалась, а под влиянием идей прошлых веков науку почти преследовали (всякий знает из истории этой эпохи развитие науки), тогда наука пряталась опять в известные кружки, но людей вольных, перешедших свободно к её изучению, но державшихся в стороне от массы людей, относившихся к науке неблагосклонно.

Тогда-то правители стран, видевшие пользу от дальнейшего развития науки, можно сказать, понявшие значение наук, стали покровительствовать им, и вот наука приютилась прежде всего в монастырях, потом в известных корпорациях или собраниях учёных, которым покровительствовали меценаты и правители стран.

Монастырская наука была по своему существу в своё время передовой наукой, если не единственной, но всякий знает, что ныне совсем утрачена эта роль монастырей; в одной Италии, да и то только здания монастырские послужили последнее время для развития науки, потому что после изгнания монахов монастыри там в большинстве случаев обращены под учебные коллегии.

Бывши первоначально передовою, монашеская наука со временем сделалась отсталою, а потом и совершенно исчезла. Во время же силы своей она действовала, можно сказать, одновременно с началом развития науки в Академии и университетом.

Монастырь, Академия и университет - вот те последовательные ступени развития науки, которыми характеризуются близкие прошлые века.

Между Академией и университетом, как в своё время между Академией и монастырём, была тесная связь. Местами Академия превратилась в университет или чрезвычайно тесно слилась или связалась, но местами и поныне осталась, с одной стороны, высшим учебным учреждением, подобным нашим университетам, и рядом с ними - Академией.

Если можно так выразиться, то роль монастыря по отношению к науке сперва была прогрессивной, а потом стала консервативной. Такова (последовательно) и роль академий. Будучи первоначально передовыми, академии стали со временем, можно сказать, местом действительного консервирования науки.

Да будет при этом ясно то обстоятельство, что консерватизм в науке совершенно неизбежен, потому что наука по существу есть предание, не мыслимое иначе, как мудрости прошлых веков, и потому без консерватизма передаваться не может.

Но кроме этой роли в России знания, необходимо и дальнейшее движение, то есть значение прогрессивное, которое по отношению к академиям, можно сказать, всюду заняли более молодые и важные университеты, тем более что отношение к массе людей здесь, так сказать, явственнее, чем в академиях.

Академии учредили как корпорации, как цехи в то время, когда нужно было людям, занимающимся известного рода предметами, собираться вместе для того, чтобы сосредоточивать вместе силы. Хотя академии, с одной стороны, имели целью своей развивать науку для общего употребления, но они всегда, так сказать, сторонились народа и более или менее были замкнуты, составляли, так сказать, Олимп науки, с массой никакой прямой связи и отношения не имели.

Не таковы университеты. Их роль прямая — учить, развивать и распространять знание в массах. Следовательно, если перейдём от монастыря через Академию к университету, то последовательное приближение к жизни, к общему распространению знания и науки будет совершенно очевидным.

Моя мысль скажется полней, когда я прибавлю к этому следующее. В самое последнее время, можно сказать, на памяти ещё молодых людей, наука сделала ещё один дальнейший шаг, она вступила прямо сама по себе в жизнь Почти всякому министерству нужен учёный комитет, заводские Каильте и Пикте. Механики на заводах уже делают замечательные опыты сгущения газов. Пивовар Грис занимается химическими исследованиями с большой тонкостью, так же как и производитель коньяку Лекок де Буабодран.

Прежде бывали аристократы, которые, занимаясь науками, так сказать, снисходили до них или забавлялись наукой, но людей, которые бы соединяли живое дело прямо с чистыми интересами отвлечённого знания, прежде не было, потому что прежде наука не имела того значения и того развития, которое приобрела за последнее время. Так что в недалёком будущем очевидно, что от завода чисто научный интерес перейдёт, можно сказать, всюду туда, где будет преследоваться цель действительно серьёзная.

Вследствие всего этого рождается новая ступень научного развития, следующая за университетом. Так что общий порядок будет такой: монастырь, академия, университет и практические, жизненной потребностью вызванные учреждения.

Из монастыря, бывшего сперва единственным центром науки, наука ушла. За академиями черёд. Прежняя роль академий уничтожена, не против кого воевать, не от кого защищаться, не с кем образовать корпорацию, никто на науку не нападает, никто науки не боится. Жизнь сама зовёт науку, к науке стремятся сейчас, следовательно, такого обособленного учреждения, каковыми в первой своей идее академии были, и нет никакой нужды иметь.

Следовательно, Академия как учреждение закрытое, как корпорация, назначенная, так сказать, для домашнего развития знаний, отжила свой век и предназначена к падению и должна быть заменена какой-то другой.

Так, в Англии, Франции, Италии академии, оставшиеся ещё, переменили свою роль, сделались совсем иными учреждениями и составляют не что иное, как эквивалент нашим, только при государстве состоящим, каким-либо учёным обществам. Вследствие этого мне кажется, что роль Академии как учреждения закрытого для развития науки не отвечает современному положению дела.

З. Так как из-за дела педагогического, из-за дела жизненного, науки требующего, и из прямого интереса к чистому знанию, представляющему здоровую и питательную пищу, к науке в настоящее время идёт совершенно свободно масса людей, то эти люди там, где можно, устроили взаимное общение, учредили то, что называется учёными обществами. Роль и значение их совсем не те, что Академии. Они не имеют ни целью учить, ни целью защищать друг друга, они имеют просто прямою целью взаимное общение и через то — развитие предметов общего их интереса.

В этом последнем отношении в России навек останется памятным царствование покойного государя (Александра II.— Ю. С.) Освобождение крестьян, можно сказать, совпало с освобождением русской науки. Русские учёные во всех концах, по всем специальностям, собрались и продолжают собираться в учёные общества, учредившиеся по частной инициативе и часто исключительно существующие частными средствами своих членов.

Не место здесь развивать этот предмет, достойный весьма большого внимания, история развития русских учёных обществ недолга, но уже ныне чрезвычайно поучительна, и будущему историку этого предмета должно быть ясно, что люди, переживавшие, как мы, эту эпоху, в зарождении учёных обществ в России совершенно ясно слышали и чувствовали необходимую потребность сложиться в общества не для того, чтобы приобрести силы и значение,— наши учёные общества у нас ещё особым значением и не пользуются ни по отношению к обществу, ни по отношению к правительству,— а для того просто, чтобы сложением сил достигнуть более значительной равнодействующей, которая когда-нибудь окажет существенное значение и влияние.

Если мы теперь обратим внимание на то, что научные исследования в России, совершаемые русскими у себя дома, начали положительно интересовать учёных всего света, то этому чрезвычайно много содействовало развитие и учреждение у нас учёных обществ. Конечно, учёные существовали раньше обществ, потому что иначе бы и обществ не было, но силы учёные развились и укрепились с созданием в центре самобытных учредителей, через сложение этой силы, и будущая Академия наук, действительно русская, должна прежде и ближе всего исходить из этого действительно русского самостоятельного научного развития. Без того чтобы принять во внимание развитие у нас учёных обществ, мне кажется, дальнейшее понимание роли Академии наук просто невозможно. Наука есть дело вольное и совершенно свободное. Такою она и сложилась в учёных обществах, в значительном количестве уже образовавшихся не только в столицах, но и по всем почти городам России.

4. Если государству нужны учителя, если ему, так сказать, любезны учёные как развиватели и искатели истины, как люди пытливые, годные для наступивших потребностей общества и государства, то этим ещё далеко не исчерпываются и даже не определяются отношения между современным государством и наукой, потому что оба вышеназванных отношения суть по преимуществу отношения общественные, а наука в настоящее время имеет значение и чисто государственное, то есть к прямым государственным потребностям . Государству на каждом шагу нужно о науке для того, чтобы идти правильно в различных своих мероприятиях. Ни для военного, ни для финансиста, ни для моряка или путейца, заведующего государственными имуществами или тому подобное, нельзя обойтись без совершенно определённого отношения к науке.

Вот эту роль Французская Академия выполняет, и всякое новое дело по всем ведомствам во Франции, так сказать, проходит через цензуру Парижской Академии наук. У нас же для этой цели существуют в каждом министерстве свои учёные комитеты. Во-первых, это дорого, во-вторых, это неудовлетворительно, а потому если должно признать связь между наукой и государством, то эту связь надо ближе всего искать в той функции академий, которую они в прежнем своем типе совершенно не имели, которую в настоящее время поневоле, так или иначе, высшая наука, нуждающаяся в помощи государства, должна нести.

Отсюда вывод следующий. Устранив от академий обязанности педагогические и обязанности в кабинете разрабатывать науку, потому что на эти обязанности и без того достаточно людей, за Академией останутся двоякие обязанности: во-первых, центрального учёного общества, которое было бы действительно центром действительных научных сил страны, во-вторых, центрального учёного комитета, в распоряжение которого должны перейти и предприятия практического государственного значения, ныне рассеянные по разнообразным, так сказать, мелким учёным комитетам.

Вот такая Академия в действительности государству нужна, она может быть одна, и её роль и значение могут быть немаловажными.

Исходя из этого общего начала я далее и постараюсь развить некоторые частности в том виде, какими они представляются в настоящее время в моём уме.

Состав Академии, действительно русской и действительно составляющей центральное высшее учёное учреждение России, может и должен пополняться не только лицами, живущими и находящимися в Петербурге, но и лицами, действующими где бы то ни было в России, подобно тому как членами любого учёного общества, хотя бы, например, Берлинского химического общества, бывают лица, не только живущие в Берлине и в других частях Германии, а также и в других странах.

Мне кажется, что сравнительно большое число членов необходимо для современной Академии наук не только по той причине, что время движения науки усилиями единичных лиц заменилось таким, в котором общие усилия многих превосходят по результату усилия даже так называемых гениальных людей, и ещё потому необходимо в современном высшем учёном учреждении иметь большое число лиц, что количество специальностей прибавляется, можно сказать, каждый десяток лет, так что раз определённый комплект академиков на известные специальности был бы неудовлетворителен через небольшое число десятков лет.

Мне кажется, никакой нет нужды в том, чтобы это сравнительно большое число лиц, образующих высшее учёное учреждение в России, получало жалованье. В учёных обществах платят члены за право участвовать и для составления фонда, необходимого для ведения дел общества. В высшем государственном учёном учреждении, конечно, плата немыслима, да и не нужна от членов общества, потому что такое высшее учёное учреждение нужно и полезно государству, и, следовательно, государство должно на него само израсходоваться, не то чтобы требовать с участников какой-либо платы.

Мне кажется, что все академики, рассеянные по России, не должны друг от друга отличаться ни в каких правах и обязанностях, все суть члены и представители высшего учёного учреждения в России, многие учёные дела могут решаться через сношения письмами, по телеграфу, словом, в отсутствие лица, и, следовательно, член Академии может быть далеко от резиденции Академии. Отсутствуя в столице, каждый член, конечно, приобретает все те права и все те льготы сословия, какие имеют лица, сами пребывающие всегда в столице, не так, как ныне.

Ныне может академиком быть только лицо, находящееся в Петербурге, посещающее лично заседания Академии, словом, лицо, находящееся в столице и, очевидно, следовательно, оторванное от действительной русской жизни со всем её разнообразием. Это, кажется, впредь не должно было бы продолжаться, потому что это ненормально, ибо высшее учёное собрание не есть учреждение, так сказать, столичное, а есть учреждение народное, требуемое народными интересами.

Мне кажется затем, что комплекты академиков особыми прерогативами, то есть жалованьем, квартирами и тому подобное не пользующиеся, а представляющие своим собранием высшие научные силы России, могут восполняться тремя путями: во-первых, избранием в отделения самой Академии, во-вторых, избранием в одном из русских университетов — конечно, считая в том числе и Санкт-Петербургский, Варшавский и Дерптский университеты, а также других высших учебных заведениях; это потому, что университеты по самому существу дела должны доставлять наибольший контингент выдающихся учёных сил. В-третьих, учёным обществам России, если не всем, то по крайней мере определённым, большим или меньшим значением уже пользующимся, должно предоставить, мне кажется, также право выставлять своих кандидатов в Академию, в особенности потому, что некоторые местные и специальные интересы выдвигают часто таких лиц, на которых, помимо местных учёных учреждений, может быть, не скоро будет обращено надлежащее внимание, а желательно, чтобы высшим учёным учреждением России не было пропущено ни одного из выдающихся в каждом уголке России научных деятелей.

Лица, представленные одним из этих трёх способов, избираются затем в общем собрании Академии и только тогда приобретают звание академика. Такой способ выбора гарантирует присутствие в Академии всех наибольших научных сил страны.

Очевидно, что критерием для избрания должны служить одни чисто научные заслуги, а так как наука прежде всего есть дело не кабинетное и частное, а общественное и публичное, то непременным условием присутствия в Академии должны служить труды, так сказать, публичные, то есть или публикованные, или публичному суду подлежащие, то есть доступные всеобщей оценке и могущие служить на пользу всем и каждому.

Инженер, построивший мост или железную дорогу особенно хорошо, сообразно и современно, в особенности же такой, который при этом применил новые приёмы, им изобретённые, хотя бы тогда и не единственные, но уже рационально выполненные, может быть членом Академии и будет полезным участником в ней не меньше другого кабинетного учёного, напечатавшего ряд научных исследований.

Для того чтобы уяснить затем отношение Академии к стране и к развитию в ней науки, а также и к абстрактному развитию научных знаний, надо поглядеть на содержание занятий, сосредоточивающихся в Академии. Эти предметы занятия Академии составят её вольное дело. В ней не будет входящих и исходящих бумаг, а должны рассматриваться современные научные вопросы, и не только в их абстрактном учёном значении, но и в том прикладном, какое наука имеет по отношению к России, к вопросам общественным и государственным. В этом смысле Академия наук прежде всего есть центральное учёное общество России, то есть место высшей учёной деятельности в России. А так как для учёной деятельности нужны библиотеки, лаборатории, обсерватории и тому подобное, то Академия наук прежде всего есть место, в котором сосредоточивается управление такими высшими научными пособиями, без которых развитие науки немыслимо. Существует, например, центральный русский музей зоологических предметов. Такой музей скелетов составлен преимущественно трудами академика Брандта при Академии наук. Учреждение это, очевидно, должно иметь совершенно самостоятельное существование, то есть должно иметь директора, консерваторов и так далее лиц, которые, очевидно, должны быть лицами науки, но могут не быть вовсе академиками. Можно себе представить, как это в самом деле встречается в действительности, отличного наблюдателя, отличного организатора наблюдений, но человека, мало сделавшего для дальнейшего движения науки, так сказать, хорошего коллектора, но не, больше, а потому отдельные учреждения, при Академии состоящие, должны бы ввести особых учёных, которые назначаются по выбору Академии, но которые могут не быть в непосредственном её заведовании. Директор Пулковской обсерватории, конечно, имеет ряд непосредственных постоянных обязанностей, так же как и директор метеорологической обсерватории, или директор Ботанического сада, или директор химической лаборатории, а потому будет получать жалованье, будет ли он академик или не будет, у него есть обязанности, требуемые государством, а потому государство ему за их выполнение должно заплатить.

Отношение Академии ко всем учреждениям, при ней состоящим, должно состоять преимущественно в избрании соответственных лиц, так сказать, в общем присмотре за делом, но не в постоянном вмешательстве в ход дела в каждом учреждении, потому что научное дело требует особого искусства и, так сказать, коллегиально или коллективными силами делаться не может.

Как высшее учёное учреждение России, Академия наук, конечно, должна иметь свои органы печати для публикации научных открытий, Академии сообщённых. В Академию будут стремиться с результатами научных исследований не только потому, что Академия будет включать в себя лучших представителей научных сил России, но и потому, что Академия будет иметь средства публиковать эти научные труды, из которых многие и часто не могут быть вследствие дороговизны издания публикованы отдельными учёными обществами России. Например, недавно профессор Иностранцев не мог публиковать отчёта о своих исследованиях над найденными им остатками человека каменного века по той причине, что такого рода публикация должна была стоить тысячи, которых не было в распоряжении ни университета, ни у обществ естествоиспытателей, при университетах состоящих. Благодаря вниманию министра народного просвещения сумма была достаточная, но это ненормальное отношение, на публикацию научных трудов суммы должны быть всегда в достаточном количестве, иначе будет задержка учёного дела в России. У нашей Академии находится достаточно средств, десятками тысяч определяемых для публикации санскритско-немецкого словаря, но не имеется достаточно средств для публикации научных трудов русских учёных обществ.

При этой публикации надо, как это и делается, например, в Парижской Академии, отличить две градации в качестве публикуемых исследований. Некоторые сообщения могут быть публикованы, так сказать, без контроля, без малейшей доли ответственности со стороны Академии, хотя, конечно, Французская Академия не станет публиковать в своих трудах проект perpetuum mobile. Но не всё то, что в отчётах Парижской Академии публикуется, лежит на ответственности этой академии.

Другой род исследований, проверенный академиками, будет представлять, конечно, большую степень доверия , и от воли Академии будет зависеть, к тому или другому отделу отнести данную работу, представленную в Академию.

Конечно, если работа обширная, если её публикация требует больших средств и представляет значительный интерес, Академия не преминет убедиться и в большей или меньшей представляемого отчёта Академии для публикации.

Издания Академии, конечно, должны быть на русском языке, потому что цель Академии есть, конечно, развитие самой науки, но по преимуществу в России и по преимуществу для России, и следовательно, на коренном языке страны.

Само собою разумеется, что публикуемое на русском языке нельзя будет читать многим французам, немцам и так дальше, но ведь и публикуемое на шведском, венгерском, итальянском, голландском, испанском, а также английском не всем доступно. Нельзя же делать научную публикацию для другой страны, не делая прежде всего для своей. При этом опыт последних двадцати лет показывает, что те исследования, публикованные на русском языке, которыми иностранцы заинтересуются рефератами, достаточными для их сведения, переводятся на иностранный язык или подробно реферируются.

Мне кажется даже, что было бы полезно при Академии наук издавать ежегодный краткий отчёт об успехах развития всех отраслей знания в России и с приложением краткого перечня трудов, появившихся на русском языке в течение года по каждому предмету. И если такие ежегодные краткие отчёты и, так сказать, каталоги или рефераты будут печататься не только на русском, но и на французском языке, можно быть уверенным, что всё существенное и необходимейшее будет узнано иностранцами в подлинности, хотя бы было публиковано только на русском языке, достигнется много выгоды, которую напрасно здесь было бы и рассматривать; укажу только на тот пример, что “Журнал Русского физико-химического общества” в настоящее время имеется уже во многих учёных учреждениях Западной Европы, в особенности благодаря тем коротким отчётам о заседаниях физического, химического отделов этого общества, которые и появляются вот уже несколько лет постоянно на страницах специальных журналов в Англии, Германии и Франции.

Дело публикования разбора новейших научных исследований есть, конечно, одно из главных дел Академии. Конечно, академики сами будут доставлять важнейшие и наиболее интересные материалы для этой деятельности Академии. Но если бы Академия, как это ныне уже и завелось, ограничилась этим одним, то можно сказать, она совершенно излишня, деньги, которых она бы стоила, лучше было бы прямо раздать учёным обществам в России, уже учреждённым, и не учреждать для этой цели особого высшего и общего учёного учреждения. Оно нужно, мне кажется, по той причине, что разрозненные силы учёных обществ слабы для того, чтобы самим что-либо предпринять в более крупных размерах, а научные исследования в крупных размерах в России постоянно, можно сказать, и на каждом шагу необходимы. Государство при этом поддерживает такие общества, как географическое, значительными субсидиями. Но в том-то и дело, что один чисто географический интерес, конечно, гораздо уже того общего научного интереса, который может сосредоточиться в Академии наук. И вот этого-то рода дела, прямо науки и России касающиеся, составят, конечно, одно из важнейших содержаний, занимающих внимание Академии. Для того, чтобы их исполнять, для того, чтобы учреждать экспедиции для исследования тех или других научных вопросов, для того, чтобы, например, исследовать нефтяное дело, ставшее в России на очередь, или для того, чтобы разобраться с вопросами о каменных углях, или золотых приисках, или о ходе железного дела у нас, необходимо снаряжение особых экспедиций с крупными научными силами во главе и с необходимостью удовлетворить разнообразным современным требованиям.

Для того чтобы всё это выполнять, Академия должна иметь средства не только самой делать подобные исследования, но и помогать в этом отношении другим учёным обществам. Прямым и, так сказать, непосредственным сношением данного учёного общества с верховной властью или известным министерством не должны бы, кажется, отпускаться какие-нибудь государственные средства для учёных исследований, потому что центральные государственные учреждения, очевидно, гораздо менее компетентны в выборе предметов, настоятельно необходимых для научного исследования, чем центральное учёное учреждение, и оказывается, средства эти, что на некоторые предметы отпускаются с достаточностью, на другие и то, что на очереди, вовсе не отпускаются, или потому, что нет лиц, достаточно близких к высокопоставленным лицам, для исходатайствования нужных для исследования средств, или просто одни представления выпадают в то время, когда щедро даются пособия для научных исследований, а другие — в то время, когда принципы государственной экономии соблюдаются более строгим образом.

Особенно вредными мне кажутся те мелкие субсидии, которые, ничего крупного не делая, можно сказать, даром расходуют государственные средства. Если все эти средства собрать в одном учреждении, в котором обсудится, что в данное время нужней и что менее нужно, то я думаю, что результат получится во всех отношениях более полезный, чем при современном порядке дела.

Новые открытия и новые исследования, также как и постоянное ведение ряда наблюдений и исследований по учреждениям, сосредоточенным около Академии, обнимая собою интересы абстрактные, представляя, так сказать, косвенную пользу государству, не дают, однако, того, что при современном положении дел государство вправе требовать от науки и что эта последняя оказывает своему государству. Государству нужно в данное время знать ответы науки на множество вопросов. Академия наук должна это удовлетворить. Для этой цели она и должна заключать в себе лучших специалистов, так сказать, по всем отраслям человеческого знания.

Если бы вопрос о сопротивлении “поповки” [Особый тип судов береговой обороны, построенных в начале 1870-х годов на Чёрном море по предложению адмирала А. А. Попова] был передан из Адмиралтейства не в Канцелярию закрытой Академии, а на открытое обсуждение и исследование Академии наук, то, вероятно, избежалась бы немалая трата денег и достиглась бы возможность обсуждать вопросы государственной важности, так сказать в строгой научной форме. Достаточно при этом указать на то, что морское ведомство модели новостроящихся судов отправляло для испытания и исследования в Англию, Голландию, к Фруду и Тидеману, конечно, потому, что у нас не было достаточно компетентного учреждения и достаточных средств для того, чтобы испытать сопротивление моделей. На исследованиях этого рода ведь и основываются решения, относящиеся к постройке кораблей. Так и во множестве других отношений.

Например, сию минуту рассматривается вопрос относительно перемола зерна для всей русской армии, потому что при покупке муки часто попадалась хлебная спорынья, и теперь приходится собирать, можно сказать, всех ведомств членов для обсуждения вопроса чрезвычайной важности. Без особых слов можно сказать – чрезвычайные лица должны решать вопросы громадной экономической и гигиенической важности. Это дело, очевидно, должно принадлежать Академии как центральному учреждению. Она должна иметь средства для того, чтобы подобного рода вопросы решать с положительностью.

Мне кажется даже, хотя я и не желал бы входить в эту сторону предмета, что многие учёные комитеты, почти при всех министерствах находящиеся, могли бы быть закрыты или заменены особого рода отделениями, гораздо более дешёвыми, чем учёные комитеты, если бы существенные научные вопросы этих учёных комитетов отдавались на рассмотрение Академии наук. Через такое закрытие учёных комитетов, во-первых, уничтожится множество несомненно существующих при этих комитетах настоящих синекур и освободятся средства для содержания Академии, так что в целом получится большая экономия и лучшее выполнение цели.

При этом я считаю необходимым оговорить следующее обстоятельство.

По моей мысли, академики жалованье не получают, участвуют все одинаково в решении по делам, касающимся научных интересов. Но когда на данного академика Академия наук возложит известного рода обязанность, которая непременно должна быть этим академиком исполнена, и если эта обязанность будет в интересах или чисто государственных, например специальные государственные потребности, или в чисто научных потребностях, но таких, которые Академия будет считать необходимыми к выполнению, тогда этот академик и лица, около него находящиеся для исследований, могут получить, и получают, вознаграждение по мере тех средств, которые будут иметься в распоряжении Академии. Тогда придётся так, что за работу будет уплачено, как это делается в жизни, и что должно считать правильным. Академия не будет своего рода синекурой и пенсией за службу науке, она будет центральным учёным учреждением.

Для того чтобы выполнять с успехом такой разнообразный и многочисленный род занятий, Академия должна, очевидно, подразделяться по специальностям, конечно, не на отделы большой мелкости, на крупные единицы, подобные тем отделениям, которые ныне имеются в Академии. Но в современной Академии опущены все практические или прикладные отделы знаний, хотя есть технологи, так сказать, номинально только, место технолога занимали Якоби и Зинин, можно сказать, технологией тогда не занимавшиеся. В желаемой же русской Академии эти практические отделы должны занять соответствующее место между другими отделами науки. О необходимости развития их можно судить уже по тому, что одних медицинских учёных обществ наибольшее количество в России против всех других обществ. Сельскохозяйственные и технические общества затем занимают крупное место в ряду других, где наука спрашивается и предлагается. Медицина, технология, сельское хозяйство, составляя прикладные отделы знания, однако, не должны быть оторваны от класса физико-математических наук, как они и не отрываются от него всюду.

Этот класс знаний занимает ныне, так сказать, первенствующее место в Академии. Конечно, всё тем же положение остаётся и в будущей Академии не по какой-либо чрезвычайной причине, а просто потому, что предметы этого рода наиболее охотно изучаются в России, представителей этого рода наук наиболее в России, методы науки наиболее современны, в них, так сказать, современные интересы сосредоточиваются; притом они ближе всего к реальности, ближе всего могут помочь в том положении, в котором иногда является такая страна, как Россия.

Физико-математическое отделение для своих постоянных, можно сказать, текущих занятий, конечно, должно бы иметь большое число заседаний, и так как многие вопросы, очевидно, окажутся весьма сложными, придётся часто возвращаться к их разбору, то, вероятно, придётся это отделение подразделить. Но мне кажется, что это дело частное, дальнейших подробностей, не может совсем входить в предмет такой общей статьи, какую мне бы хотелось здесь привести.

Второе отделение Академии, как нынче, может быть посвящено исключительно языку и словесности России, а также и общеславянским филологическим предметам, равно как и истории, словом, будет отвечать историко-филологическому факультету университетов. На этом отделении и должны сосредоточиться те лексикологические исследования, в которых так нуждается до сих пор ещё русский язык и которые выполнить нельзя никому иному, как Академии наук.

Науки исторические в общем их составе, равно как и филология общая, войдут, конечно, в это же отделение, никакого нет ни повода, ни основания отделять для этих последних наук особый отдел Академии.

Третье крупное отделение Академии могут составить науки политические, юридические, экономические, и в этом отделении государственные учреждения часто будут искать, вероятно, разрешения некоторых вопросов экономического свойства государственного значения, как, например, по отношению к статистике, финансам, пошлинам и так далее.

Работа Академии будет состоять, считая высказываемое выше, из деятельности специально научной, так сказать, в интересе личных мыслей исследователя, и работы этого рода, конечно, составят главное основание того значения, которое Академия получит как внутри страны, так и во всемирном интересе науки.

Дело это во всяком случае будет индивидуальное. Но и здесь роль Академии может выступить в том отношении, что некоторым занятиям академиков по специальным вопросам Академия будет придавать большее значение, например, доставляя средства для проведения опытов или исследований, позволяя употреблять помощников, институции, при Академии находящиеся, и так далее, словом, над теми исследованиями, которые Академия будет считать наиболее важными, она будет покровительствовать в размерах своих средств.

Но такого рода исследования тогда только будут, можно сказать, беспристрастными, правильны, хорошо ведены, когда причиной их возбуждения будет служить внутренний, индивидуальный, личный интерес, а потому сами по себе исследования этого рода не должны быть никоим образом вознаграждаемы, то есть академик работающий и академик не работающий для науки — одинаково от Академии ничего, кроме самого маленького вознаграждения за присутствие на заседаниях, или за исполнение соответственных поручений Академии, не будет получать. Научное дело должно при этом приобрести, так или иначе, поневоле, оттенок живой и надлежащий. Если бы государство стало оплачивать какие-нибудь санскритские исследования, то, можно сказать, это было бы совершенно непростительною роскошью, потому что и на исследования насущной надобности часто недостаёт средств.

Кроме этого, так сказать, индивидуально-научного дела, у академиков будут по отношению к Академии два рода дел, носящих уже общественный характер, а потому долженствующих быть вознаграждёнными, но только не по правоспособности, но по мере выполнения дела, то есть не каждый академик будет получать вознаграждение этого рода, но только тот, который будет участвовать действительно в выполнении тех требований, для которых Академия учреждается. Эти требования суть обсуждение на заседаниях предметов, рассмотрению назначенных, и затем решение вопросов, предлагаемых специально известному академику.

За каждое заседание во многих академиях заведено выдавать жетоны, у нас в Академии в настоящее время на двух отделениях, на физико-математическом и историческом, академики получают жалованье, на отделении русского языка получают жетоны на заседания. Так или вроде этого существует правило или обычай и во многих других академиях. Обычай этот и прост и целесообразен. Присутствие академика данной специальности делает уже невозможными некоторые отступления от современной научной истины, следовательно, само по себе может быть полезным по той причине, что в заседании Академии могут являться вопросы всяких специальностей. Но для того чтобы академические заседания не превратились в некоторого рода канцелярщину, неизбежно необходимо, как это и водится в большинстве академий, чтобы заседания были публичные, то есть чтобы в заседания Академии и академических отделений могли входить посторонние лица. Конечно, число допускаемых лиц не может быть велико, потому что дело будет делаться, так сказать, полу-домашним образом и, следовательно, для большой массы публики не будет возможности принять участие в ходе дел заседания, например видеть тот опыт, который производится, или слышать даже доклад, который ведётся, но тем не менее публика должна иметь доступ в Академию. Да не будет и большого числа желающих. Но желающие всегда будут. Между желающими будут, конечно, именно те по преимуществу, которые интересуются или вообще ходом науки, или, в частности, известными докладами в Академии в данное время или в данном заседании разбираемыми.

Эти посторонние лица сделают, так сказать, наилучший контроль правильности ведения дел в Академии. Без влияния этой публичности заседаний нельзя не бояться больших злоупотреблений в Академии, не ждать превращения академических заседаний в канцелярии, что всегда возможно, когда заседания будут совершенно закрытыми.

Все дела чисто научного характера должны быть докладываемы, рассматриваемы и разрешаемы именно в этих публичных заседаниях, потому что наука не может быть ни коим образом тайною и по существу своему есть дело публичное, иначе она не наука. Дела же, касающиеся экономической стороны академических занятий, а также, в частности, и некоторых вопросов, так сказать, домашнего обихода Академии, могут быть производимы по отделениям и без присутствия публики, то есть после конца заседания, как это водится, например, в Парижской Академии: открывается вместо публичного заседания из тех же членов Академии так называемый секретный комитет, то есть домашнее при закрытых дверях заседание, обсуждающее частные интересы заведения.

Общее заседание всех отделений или общие заседания Академии должны назначаться, во-первых, для выбора академиков в правления или отделения или высших учебных заведений, или учёных обществ, затем для выслушания докладов и для постановления решений, касающихся вопросов государственной важности, или ответов от учёного учреждения к государственному учреждению.

Вопросы этого рода, я думаю, будут разбираться чрезвычайно часто, если в Академии будет большое развитие специальностей и в особенности если Академия заменит собой многие из множества ныне существующих учёных комитетов.

Таким образом, у академика, кроме его, так сказать, личных научных дел и интересов, будут интересы заседаний академических, когда академик может принять по мере сил участие в решении дел, подлежащих обсуждению.

Затем отделение или общее собрание Академии может поручать известному академику или известной группе академиков решение определённых частных практических вопросов из числа тех, которые возбудятся в Академии по нашей, так сказать, инициативе, то есть по вопросам, адресованным к Академии от различных ведомств и учреждений. Некоторые из вопросов, сюда относящихся, потребуют, быть может, обширного труда, но во всяком случае, как бы ни мал был труд, как бы ни краток был ответ, если только он не может быть совершён прямым ответом, сделанным в заседании, академик или сумма академиков, которым Академия или отделение поручили рассмотреть известные вопросы, должны быть, конечно, вознаграждены за тот труд, который для общественной надобности они сделали.

Решение, доставленное известным академиком, публично будет доложено в заседании Академии, пройдёт через контроль других академиков и, можно сказать, подвергнется контролю общественного внимания, которое обратится к Академии, когда в ней будут разбираться научные вопросы государственного и общественного значения.

От этого контроля с разных сторон нельзя возбудить практических решений на научных основаниях, если они исходят и из высшего учёного учреждения, потому что государственные и общественные вопросы практического значения редко настолько специализированны, чтобы могли решаться абсолютно точно, и требуют обыкновенно принятия во внимание множества сторон, анализу прямо не подлежащих, например, обычаи страны, законоположения, экономические условия и тому подобное. Притом контроль полезен ещё и прямо ввиду того возможного пристрастия, которое возможно даже и в среде чисто научной, как показывает опыт с давних времён.

Включая в себя всех научных деятелей данной эпохи, предполагаемая Академия наук может в данную эпоху нуждаться в специалистах по известным отраслям знаний, например по некоторым новым областям, ещё не имеющим представителей в России, или же Академия может видеть недостаточность числа специалистов с надлежащей научной подготовкой в известной области знания. Тогда для возмещения этого недостатка Академия должна иметь средства отправлять молодых людей или специалистов близкой специальности за границу для обучения известным отраслям нового знания.

Таким образом Академия будет всегда стоять на страже научного движения России, посланные ею молодые учёные могут быть то есть могут сделаться специалистами по избранному предмету или могут быть по крайней мере полезными...

Для того чтобы связь между Академией и учёными обществами России была как можно более тесна и плодотворна, мне кажется, необходимо не только назначить, как упомянуто выше, особые средства, которые бы Академия распределяла между учёными обществами России...

Составляя высшее учёное учреждение России, Академия наук должна иметь исключительные права такого рода, какими в цивилизованной стране должна пользоваться наука. В числе таких прав, мне кажется, должно быть на первом месте право непосредственного ходатайства и представления своих обсуждённых в общих заседаниях предложений от Академии как к высочайшей власти, так и к высшим государственным учреждениям...
2012-10-13 21:27:37
Тема "Д. И. Менделеев. Какая же Академия нужна в России? - 1882г"
Nellytim

Он оставил свыше 500 печатных трудов и был автором фундаментальных исследований по химии, химической технологии, физике, метрологии, воздухоплаванию, метеорологии, сельскому хозяйству, экономике, народному просвещению и другим направлениям, тесно связанным с потребностями развития производительных сил России. Ученый заложил основы теории растворов, предложил промышленный способ фракционного разделения нефти, изобрел вид бездымного пороха, пропагандировал использование минеральных удобрений, орошение засушливых земель.

Д.И. Менделеев родился 8 февраля 1834г. в г.Тобольске, в семье директора гимназии и попечителя училищ. Мать — владелица небольшого стекольного производства.
В 1841 г. — поступил в Тобольскую гимназию. 1847 г. — смерть отца. 1849 г. — окончание гимназии.
Он был четырнадцатым и последним, самым любимым ребенком в семье директора гимназии. Воспитывала его мать, поскольку отец будущего химика ослеп после рождения своего сына и умер. Известно, что в гимназии Менделеев не отличался особым прилежанием.  В 15 лет Дмитрий Менделеев окончил гимназию.
Его мать приложила немало усилий, чтобы юноша продолжил образование. Оставшись вдовой, она до 1850 г. сама управляла небольшим стекольным заводом близ Тобольска. Мария Дмитриевна решила послать сына за многие тысячи километров от дома — в Москву, где жил ее брат.
1856г. закончил физико-математический факультет главного педагогического института в Петербурге, Ученый совет присудил ему титул "Старший учитель" и наградил золотой медалью. Менделеев стал читать курс органической химии в Петербургском университете. В 1857г. стал приват-доцентом при Петербургском Университете. В 1865 году Менделеев защитил докторскую диссертацию, в которой заложил основы нового учения о растворах, и стал профессором Петербургского университета. Создал (1865-1887 гг. ) гидратную теорию растворов.
Менделеев был одним из организаторов Русского химического общества (1868). Работая над трудом "Основы химии" (1869-1871 гг. ) , открыл один из фундаментальных законов природы — периодический закон химических элементов. Первый вариант периодической таблицы он напечатал в виде отдельного листка под названием "Опыт системы элементов, основанный на их атомном весе и химическом сходстве" в феврале 1869 г. В 1871 году написал классический труд "Основы химии". Развил (1869-1871 гг.) идеи периодичности, ввел понятие о месте элемента в периодической системе как совокупности его свойств в сопоставлении со свойствами других элементов. На этой основе исправил значения атомных масс многих элементов (бериллия, индия, урана и др.). В 1876г. его избрали членом-корреспондентом Петербургской академии наук. В 1890-1895 годах Менделеев был консультантом Научно-технической лаборатории Морского министерства. В 1892 году наладил производство изобретенного им бездымного пороха. 1893-1907 организатор и первый директор Главной палаты мер и весов. 1894 г. — избрание доктором права Оксфордского университета и почетным доктором наук Кембриджского университета. Менделеев возглавлял большую экспедицию по изучению промышленности Урала. 1906 г. — издание труда "К познанию России".
Дмитрий Иванович Менделеев. Mendeleev. Научфильм.

Наука начинается с тех пор, как начинают измерять. Точная наука немыслима без меры.
Вся гордость учителя в учениках, в росте посеянных им семян.
Законную степень народной гордости, составляющую принадлежность любви к отечеству, должно глубоко отличать от кичливого самообожания.
Д. И. Менделеев
Периодический Закон Менделеева 1
2012-10-12 00:04:46
Тема "Д.И. МЕНДЕЛЕЕВ И ЕГО ОТКРЫТИЯ"
Nellytim

«Люди могли бы предвидеть свой взлёт,
если бы вдумались, как сильны предчувствия юности
– доказательство врождённой красоты чувств,
которые мы носим в себе, очень мало реализуя её
в прежние эпохи».
И. Ефремов «Час быка»
  Глава I
1.1 Детство отдельно
проблемы отдельно.
«Ходит счастье по земле
в поисках участия,
но никто не признаёт
собственного счастья.
Детство гоним от себя
и свистим вдогонку -
счастья разгадать секрет
не дано ребёнку»
(В Малежик песня «Элегия»
из альбома 1995 года)
Своё детство я считаю уникальным в том плане, что уже годам к 6 я понял, что получил выгодную возможность пользоваться 2-мя социальными статусами по выбору. Когда хотелось покушать черешни, я как ребёнок упрашивал маму купить хоть немножко, хоть грамм 300, что почти всегда заканчивалось обломом. А когда, к примеру,  по телевизору шла передача про Великую Отечественную войну, то я мог как вундеркинд блеснуть такой фразой: «А ведь война дала огромный скачок техники. Люди не рассиживались. Работали головами, ручками». Услышав эту фразу мама пришла в ярость: «Ах ты паразит маленький! Ты радуешься чужим страданиям!  Ты сейчас играешься с ручкой радиоприёмника, а получается, только из-за этого  нужно было угробить миллионы людей! Да лучше бы мы в избёнках до сих пор жили и лепёшки ели из клевера, но не было бы этой войны проклятой» - примерно так отреагировала моя мама, знавшая войну не понаслышке.
Как меня мама учила читать, не помню. Она говорила, что сначала было непросто. Помню первую книгу, которую прочитал сам в 5 лет. Это "Былины" - Особенно понравились "Илья Муромец и Соловей-Разбойник", "Добрыня и змей Горыныч", "Илья Муромец и идолище", "Алёша Попович и Тугарин-змей". Потом очень быстро вкусы мои изменились после того как посмотрел мульт "Снова о драконе и рыцаре" у меня произошла переоценка ценностей.
      В 6 лет я уже читал "Евгения Онегина" просматривал журналы "Наука и жизнь". Голову конечно слегка распирало от информации, но я пытался понять что-то. Многое из взрослых идеалов мне тогда было не понятно. Особенно по-садистски задело стихотворение Николая Заболоцкого:
    Не позволяй душе лениться,
    Чтоб в ступе воду не толочь.
     Душа обязана трудиться
     и день, и ночь, и день, и ночь!
Мне тогда это всё не понравилось. В этом энтузиазме мне показалась какая-то червоточина. Как может быть чтобы собственная душа изуродовала человека?!!! Это могут сделать только другие люди с несхожими взглядами и образом жизни. Да я лучше бы нашёл подходящих друзей и отправился искать динозавров, как "Плутонии", прочитанной в том же возрасте
         В одном из фильмов персонаж-отец говорит такую фразу «У ребёнка единственный нормальный год жизни остался – с 6 до 7 лет. А потом он в школу пойдёт и это упряжка на всю жизнь!». Эта фраза также запала мне в душу.
       Почти 40 лет спустя мне хочется приписать к стихотворению Заболоцкого такие строки:
     Иди паши как биоробот,
     Гони продукты, бабки куй,
     Свой любопытный длинный хобот
     Куда не просят ты не суй!
     .
             В школу я пошёл в 7 лет, возможно поздновато, но родители не хотели в 6 лет отдавать, так как часто прибаливал простудами.
          А в 8 лет я посмотрел фильм "Не хочу быть взрослым" и сделал соответствующий вывод, что моё интеллектуальное развитие закончено.
Счастливое детство.
.
«Нужно быть внимательным
при воспитании ребёнка
и в старости (при подготовке
встречи с Богом).
В среднем же возрасте, когда случаются
всякие «удачи» и «неудачи» нужно относиться
ко всему мирскому спокойно.
(Святой отче Серафим Саровский)
.
Сейчас с высоты прожитых лет могу назвать своё детство счастливым. Удивительный парадокс – я не понимал, почему говорили, что советский инженер мало зарабатывает. Мои родители получали всего процентов на 50 больше минимальной зарплаты и этого хватало на очень многое. Хотя секрет счастья был не в этом. Секрет счастья был в отношениях людей в умении друзей хранить дружбу а родственников – в мудрой заботе о детях.
Вторым человеком, который оказал воздействие на всю мою будущую жизнь (после мамы) стал мой дедушка – Василий Михайлович. Точнее это был не прямой дедушка, а родной брат моей бабушка.
У этого моего дедушки Васи была интересная биография. О многих моментах, связанные в основном с войной, он не любил разговаривать.
Он был родом из многодетной крестьянской семьи, как моя бабушка и другие его братья и сёстры. В начале 1930-х годов он поступил в техникум зелёного строительства в Ленинграде и закончил его.  В 1938 году его призвали в армию. Служил он на Дальнем Востоке. Про события у озера Хасан так у него и не удалось расспросить. Единственное что удалось него узнать, так это то что он быстро понял принцип «не выделяться» ибо советская система распределяла власть и регалии не по благородству и не по уровню просвещения.
         В мае 1941 года он дембильнулся, а 22 июня 1941 года опять призвался. Конечно война – это событие безрадостное. Много было всего…
         В 1942 году Василий закончил артиллерийскую школу и стал лейтенантом артиллерийской разведки. В 1943 году он был контужен при форсировании Днепра. Он переплывал  Днепр вместе с двумя сослуживцами сидя на бревне, и один из тех товарищей был убит тем снарядом…
Я сейчас думаю, что поскольку мой дед Василий занимался на войне больше предотвращением гибели людей от артиллерийского огня, чем конкретным убийство солдат противника, то он не испортил карму, что и позволило ему дожить до победы. Да и паёк свой офицерский он никогда не ел втихаря (в отличие от современных офицеров!), а всегда делил поровну с солдатами.
После войны он женился и переехал с женой в маленький зелёный городок Белореченск (тогда там ещё не было химического завода).
К нему заезжали отдыхать многие родственники. 
И понятно почему: наш дедушка Вася не раз повидав на войне смерть очень ценил жизнь и делал всё, чтобы жизнь поддерживалась и по возможности процветала. Он не насиловал человеческую волю.
         В доме жили кот и собачка, которые очень любили всех домашних и не враждовали между собой. У жильцов того дома были  большие земельные участки с фруктовыми деревьями, ягодными кустарниками и виноградной лозой.
На работе дедушка старался поддерживать людей. Ему даже  удалось полностью реабилитировать парня из тюрьмы. Тот  мужчина женился, и с семьёй, поселился в том же доме в соседней квартире. Он должен бы чувствовать себя обязанным моем деду Василию, но время стирает грани и заставляет забывать и плохое и хорошее. 
Своим статусом «партийного бонзы» Василий Михайлович никогда не пользовался. Когда он заходил, например, в местный обувной магазин, то директор магазина вешал на дверях табличку «переучёт» и предлагал ему на выбор импортные туфли без магазинной и прочих наценок. Дедушка всегда отказывался. Последующим поколениям если это рассказать – не поверят!
Жил дедушка Вася с женой и тестем в трёхкомнатной квартире восьмиквартирного двухэтажного дома с 2-мя подъездами – по 4 квартиры в каждой.  Так он прожил в том доме в Белореченске 50 лет, вырастил сына.
          Затем пережил первую жену и к сожалению и сына, но о грустном пока не хочется…
К этому дедушке и возила меня отдыхать моя бабушка – его сестра. У него в книжном шкафу я и нашёл свои первые любимые книги: «Плутония» Обручева и Каллисто «Мартынова». Эти книги я перечитывал несколько раз – во всяком случае, каждый последующий приезд в Белореченск.
Были у деда в шкафу, конечно и другие книги, но я не считаю их особо значимыми. Одной из этих книг была длинная повесть «Тройка без тройки». Но какой мне смысл вспоминать те детские книги про ребят моих ровесников, если мне таких же адекватных отношений с ними наладить не удалось. Мне больше запомнились фильмы из жизни школьников и их семей. Хотя в реальной жизни всё сложилось не так как в кино, всё же многие фильмы детского жанра той эпохи служат неплохим прецендентом.
         Также многие книги не очень понравились мне по причине наличия фильмов по их мотивам. А грамотно улавливать разницу между книгой и кинофильмом и спектаклем я в том 6-7 летнем возрасте ещё не умел 
.
         Я с детства был «не от мира сего». Почти никогда не дрался, не понимал глупых забав и не любил плоские шутки. И меня надёжно защищали от подростковой жестокости все мои верные друзья – от дедушки с бабушкой, до собачки по кличке Лайка, которая очень радовалась своим, но пуле бросалась на чужаков. Заливаясь лаем. хотя роста была ниже среднего по собачьим меркам.   
В 1976 году за 3 летних месяца я 2 раза побывал на Чёрном море – один раз в Лазаревском с родителями и второй раз в Агое (под Туапсе). В Лазаревском мы с родителями снимали сарайчик. А в Туапсе жили с бабушкой в палатке. Отец уехал в Ленинград на работу, а мама осталась со мной. Я уже не помню в каком порядке проходили эти поездки. Возможно моей соседка врач давала больничный по уходу за мной, но мне это кажется мало вероятным.
Крме того в то лето к деду из Сочи сбежала семья маминой двоюродной сестры – другой племянницы и я ещё пересёкся в Белореченске со своим ровесником троюродным братом, с которым потом у меня всю жизнь были тёплые дружеские отношения. 
Мало того, возвращались мы с мамой обратно в Ленинград через Москву. Мы сели на поезд Адлер-Москва в Белореченске и в Москве остановились у знакомых в центре неподалёку от Лубянки (тогда площади Дзержинского. За три дня мы успели посмотреть Красную площадь, небольшую часть центра. Универмаги «Детский мир и ГУМ» и вроде бы съездили на ВДНХ.
Недавно, вспоминая всё это, а также множество других приятных моментов детства я сказал двоюродному брату:
«Спасибо товарищу Чубайсу за наше счастливое детство!» А он этой шутки не знал и удивился: «А при чём здесь Чубайс, он же тогда ничем важным в государстве не занимался?»
      «Вот за это и спасибо!» - объяснил я.
.
(продолжение следует)
.
1.2 Детство-мечта
Трудно придумать о чём можно было тогда в том возрасте мечтать. Я ещё был слишком мал, чтобы сочинять научную фантастику, хотя уже часто почитывал доступных и понятных для себя авторов. Та жизнь, которой жили тогда моя семья, наши городки и наша большая Советская страна казалась единственной реальностью, причём организованной мудро и правильно.
И всё же мне на ум иногда приходят фантастические идеи. Связаны они в основном с путешествиями по времени. Ведь если к примеру меня из того времени конца 1970-х , начла 1980-х годов волшебным способом перенести в сегодняшний день и посадить за современный компьютер, то моё интеллектуальное развитие пошло бы ещё быстрее. Хотя если рассмотреть эту тему глубже, то нельзя ни не отметить, что очень большое значение имеет окружащие ребёнка люди. Окончательный вывод таков: книги читать конечно, хорошо, но нужно с малолетства подбирать ребёнку таких  старших наставников, которые могли бы его научить чему-нибудь полезному, нужно научить ребёнка разбираться в людях, чтобы , к примеру, вовремя прервать дружбу с ровесниками, начавшими совершать недостойные поступки. Вобщем для подростка, из которого родители хотят воспитать человека а не  говорящее животное нужен как минимум критерий-идеал и большое пространство вариантов выбора.
В последнее время на меня большое впечатление произвёл  американский  фантастический фильм «Эффект бабочки». Главный герой этого фильма волшебным образом изменяет ключевые эпизоды своего прошлого и после каждого изменения попадает в соответствующий вариант будущего. И я часто думаю – что если бы родители перевели бы меня в 7-й класс в другую школу, а потом я пошёл бы в колледж (тогда ещё техникум), откосил бы армию с помощью учительницы математики, которая понимала, что я значительно более приспособлен для научной деятельности, чем для армейской службы.   
            Возможно с помощью глубинной медитации и можно попробовать добиться кое-каких результатов. Люди ведь не хотят заглядывать в подсознание. А сегодняшний день диктует свои задачи и люди ими живут. А людская формулировка прошлого очень субъективна и если её не утверждать как единственную реальность, то возможно есть большая или меньшая вероятность погружения в альтернативную реальность.  Хотя бы во сне…
        Я уже написал на эту тему и другие пограничные книгу «Одинокое мистическое путешествие». Она размещена на сайте «Неизвестный гений» и доступна для бесплатного скачивания.
Глава I I
Школа
«Не надо бояться тяжёлой задачи,
а надо бояться дешёвой удачи…»
(песня из кинофильма «И это всё о нём»,
который в то время часто крутили
по первому каналу)
1. Школа времён моего детства (конца 70-х начала 80-х)
.
         Я пошёл в школу 7 лет. Родители посчитали, что я слишком слаб здоровьем, чтобы пойти в 6. В результате через 3 месяца после 1 сентября мне уже исполнилось 8 лет. В то время в газетных статьях мелькали статьи, как важна в том возрасте разница хотя бы в год и каким грустным последствиям это может привести.
       Но я хочу придать своей книге тон «Не смотря на тупости системы, я всё же развивался».
В возрасте первоклассника да и парой лет позже я воспринимал школу довольно странно. Сама ситуация сложилась парадоксальная. Я уже умел читать, прочитал довольно много книг и знал простые арифметические действия, разбирался в политических и частично географических картах. Читал учебники «Рассказы по истории СССР» для 4 класса и «Физическая география» для 5 класса. Мама мне уже успела довольно много знаний мне передать из области искусства, культуры и даже науки. Помню как в первых классах старушки преподавательницы восхищённо говорили: «Этот мальчик на несколько лет опередил свой возраст!». 
         И в то же время у меня была в том возрасте какая-то необъяснимая странность психики. Я панически боялся солгать и безоговорочно доверял авторитету старших. В сочетании с отличной успеваемость это автоматически делало меня идеальным объектом для воспитателей  и учителей, но в то же время не закладывало никакого иммунитета к будущей взрослой жизни. Но о ней – как-нибудь в другой книге.
Помню когда я учился в 3-ем классе, в школе организовали викторину для учащихся 3-5 классов (было около 6 команд) на разнообразную эрудированность. В одном кабинете была тематика перемещения по городу – светофор, переходы, наиболее безопасный маршрут. (На секунду отвлекусь и скажу, что в школах до сих пор не учат такой ситуации: «вы переходите улицу и внезапно загорелся красный свет» - из-за этого упущения происходит большинство попаданий пешеходов под колёса). В другом кабинете – была тема «Как мы знаем мир природы». В третьем – «Как мы знаем историю и культуру Петербурга-Петрограда-Ленинграда».  Команды переходили из кабинета в кабинет и на лестнице их поджидали специальные дежурные  в повязках, которые выставляли им оценки за поведение по 3-балльной системе. А поскольку не шуметь и не хлопать друг друга по загривку учащиеся этих классов не могли, то все команды в результате получили заниженный балл. Наш класс дружно просачковал это дело (мой родной класс вообще не отличался рвением к учёбе). Кроме меня… Я пришёл на викторину один от класса. Вот здесь и настал мой «звёздный час» блеснуть эрудицию. Я выдержал достойно все дуэли с преподавателями. Раз или два я всё же ошибся или что-то не смог вспомнить. Когда я переходил из кабинета в кабинет, то дежурные спросили меня: «А чего это ты отдельно от своего коллектива бегаешь!»  Я ответил: «А я вообще один пришёл из класса».  Дежурные удивились и сказали: «Ну мы тебе тогда поставим все высшие баллы за поведение». В конце викторины сумму баллов посчитали. Я оказался на 2-месте после какого-то из пятых классов. А когда прибавили баллы за поведение то я оказался на 1-ом. Так один третьеклассник победил 5 команд из 3-х, 4-х и 5-х классов!
Приходя домой из школы, я регулярно садился читать какую-нибудь книгу. А мне попадалось в то время много книг по интересу, по тогдашнему уровню равития. Бабушке это не нравилось – видимо она чувствовала перекос в сторону интеллекта, но сформулировать эту мысль она не могла (сама она закончила лишь несколько месяцев сельской общей школы):
- «Ты в школе сидел, будешь уроки делать, будешь сидеть, и сейчас сидишь читаешь книжку!» - говорила бабушка. «Иди побегай по травке и пусть голова отдыхает!»
       Если бы я мог вернуться в то время с сегодняшним сознанием я бы ей ответил: «Бабушка, голова в нашей чудесной стране уже почти 100 лет капитально отдыхает!»   
2. Школа-мечта
Где-то лет в 10-11 я посмотрел по телевизору фантастический телеспектакль. Основной его идей были так называемые обучающие «Электронные нейронные колпаки». Я не помню, как они в рассказе называются. Но суть в том, что подросток садится в кресло. Ему на голову одевается это колпак. С помощью специальных импульсов  ребёнок погружается в некое отрешённое, трансовое, но очень восприимчивое  к определённым воздействиям состояние. В ходе этих воздействий (а по сюжету  они продолжаются где-то от 10 минут до чуть менее часа) у подростка формируются новые многочисленные ассоциативные нервные цепочки, которые соответствуют знаниям школьной программы. Некая «живая информационная матрица» Говоря современном языком, фантасты «добрались»до памяти и «процессора человека». И соответственно герои рассказа – подростки определяют своё отношение к этим «колпакам» как негативное и их гложет тоска по былому школьному быту, по ежедневному общению с ровесниками.
Конечно, я не верил, в то, что такое образование скоро станет возможным. Но идея мне понравилась. Столько психической энергии я оставлял в этой школе, что не очень то радостно было порой туда ходить.
Из известных альтернатив был лицей. Это когда нужно набрать достаточную сумм баллов и не важен расклад. Например, когда А. С. Пушкин учился в Царскосельском лицее, то его любимым предметом было фехтование. Система там была 12-балльная и Пушкин имел по фехтованию высший балл – «12», по риторике у него тоже были неплохие оценки – он уже тогда пробовал писать стихи. А вот по математике у него вообще был «0». Тем не менее – он закончил учебное заведение с дипломом и быстро и эффектно реализовался как личность. Лицеи вскоре были признаны неэффективными и последние лет 100 основная масса взрослых людей считала, что нужно всё знать. «Знания за плечами не носить» - была такая поговорка. Это не совсем верно. Бывает и знание мёртвое, подбрасывают довольно часто и намеренно искажённые знания.
Мне идея лицея в общем то нравилась,  но я склоняюсь, что правы сторонники  более широкого развития. Я не против был бы отпахать всю школьную программу, но… Я хотел бы её отпахать по индивидуальному графику!!! Слушать каждый день этих двоечников, которым учительница по 10 раз впаривает одно и то же. За что мне это. И это возымело для меня очень плохие последствия. Меня постепенно приравнивали к остальным, как садовник выравнивает куст.  В моём конкретном случае, по моему мнению, нужно было учителям проверить уровень моих знаний и давать персональные задания. Конечно, я 2-3 месяца мог бы «потусоваться» с ровесниками первоклашками, потом пересел бы к второклассникам, и потом понатужился бы и закончил умственную программу 3-го класса к маю 1-го года обучения. Читать я умел хорошо с 6 лет, а тогда читать учили до 3-го класса (возраст 9 лет) самых тупых. А на физкультуру ходил бы по прежнему со своими ровесниками. Я же не мог ускорить биологический рост как в фантастике. А задания по труду (пришивания пуговиц, аппликации на бумаге, витражи и т. п.) – мог бы и летом досдать. И не нужно было 3 года просиживать в одном кабинете с одной учительницей.
Идём дальше. С 4 класса вроде бы школьная программа усложняется. Учащиеся начинают ходить по разным кабинетам. Их начинают «обрабатывать» разные учителя. Труд становится полупрофессиональным в соответствующих мастерских. Хотя мне тогда ещё сложно не казалось. Спокойно мог бы закончить гуманитарные и точные предметы 2 классов 4-го и 5-го за год. По труду, соответственно, даже не жалко было бы иметь небольшой хвост. А уж физкультура, что делать. В том возрасте даже 1 год физическом развитии – это почти не досягаемая высота. Разве что для каких-нибудь акселератов.
В итоге было бы честно, если бы я к возрасту 9-10 лет пошёл бы в 6-ой класс, а мои ровесники соответственно – в 3-ий. Вполне нормальное явление иметь друзей на 2-3 года старше. Меня бы там никто не обижал. Уж очень зазорно обижать малыша, который на 3 года моложе и слабее. Так бы я учился в одном классе со своим старшим неформальным наставником Андреем (о нём позже). Я же в реальной своей истории считал его своим неформальным лидером в течение 3-4 примерно лет.
Прибавляем 5 лет, и школу я закончил бы в 14 лет. Ну хорошо, ещё полгода на хвосты. И на курсы в институте.  В 15 лет я  пошёл бы в институт. Правда как с физкультурой? Ну это уж вы сам уважаемый читатель пожалуйста пофантазируйте. Захаживал бы в родную школу (как это было реально когда я после своего института приходил вечером в школу поиграть в волейбол со своими младшими соучениками). Или ещё как?..
Вся эта затея с первыми пятью классами за 2 года , конечно, довольно фантастична, однако основано на моих реальных возможностях. И грех, на мой взгляд совершили те люди, которые ими недостаточно воспользовались. «Это было непринято» - слышу я оправдания.
В таком случае мудрым решением было менять школы. Новый человек всегда воспринимается подростками с интересом. Это вроде бы называется в современной психологии «флэш-эффект» или как то ещё. Я недавно оформил разные варианты своей судьбы в виде таблицы. На мой взгляд большое значение имел опыт общения с разными людьми особенно в переходный период перестройки и далее.                 
.
3. Школа возвращение в реальность
Когда я учился в старших классах школы, то среди ребят, учащихся в ней не было никого, кого бы я мог назвать своим другом. Несколькими годами позже я прочитал статью, где говорилось, что сами педагоги не умеют обращаться  с трудными и нестандартными подростками. К сожалению не нашлось старшего наставника. А если бы я мог на машине времени отправиться в ту реальность и сам для себя стать старшим наставником, я бы отправил бы себя-ребёнка в другую школу, потом ещё в другую школу,  потом в хороший техникум, чтобы перебирать людей с как можно более раннего возраста.
Ещё хотелось бы встретить своих необычных знакомых, с которым я познакомился в 1990-е годы несколько пораньше – в начале-середине 1980.
Глава 3
               Миша и его семья.
                        3.1. Знакомство.
Миша был в моём детстве первым, кого я называл своим другом. Дружба эта была странная. Без всяких идеалов. Просто моя бабушка подружилась с его бабушкой и посчитала, что пятилетние внуки будут играть вместе. Хотя Миша был на 1 год и 3 месяца моложе. С ним связано и моё первое детское воспоминание. Как мне было года 2 с половиной примерно а ему соответственно на год и 3 месяца меньше и я пытался вытряхнуть его из коляски и кричал «Миша, хватит спать! Пошли играть!».
В этом всём не было бы ничего интересного и примечательного, если бы ни один факт. Мишина бабушка была красной партизанкой, а его мама – каким-то не очень большим начальником, а также состояла в компартии.
Сейчас, по прошествии многих лет я не стал бы копаться в воспоминаниях и рассказывать об этой семье, если бы не хотел внести некоторые уточнения. Сейчас многие задают вопрос: « А верили ли коммунисты в это самое светлое будущее». И судя по Мишиной маме (её звали Людмила) могу сказать, что верили и стремились для него хоть что-то сделать. Хотя очень возможно, что эта семья была просто в числе обманутых системой.
Когда обнаружились мои достаточно примечательные интеллектуальные способности, то тётя Люда сразу стала ставить меня Мише в пример. «В интеллектуальном развитии Толя должен стать для тебя примером. Один мальчик поставил сам перед собой задачу – каждый день выучивать по 5 иностранных слов и впоследствии стал известным писателем». Она не назвала имени Лев Толстой, не знаю специально или нет.
В возрасте от 8 до 13 лет я в их семье был, можно сказать, самым важным и почётным гостем. Меня угощали дефицитным в то время бразильским кофе, и другими вкусными продуктами. Для своего сына Миши любящая мама напокупала множество разных игрушек и настольных игр. Мои родители не были столь щедрыми – видимо не позволяла зарплата и не было связей в торговле. Я не очень расстраивался, зная, что у Миши можно будет наиграться в эти игры, что называется «до тошнотиков». Особенно меня привлекла игра «морской бой», где корабли сбивались катящимися шариками –видимо очень захватывало, кто первый успеет потопить все корабли противника, да и сама идея была проста. А когда мы уже учились классах в 5-6-х «последним писком» подростковой моды была игра «За рулём». Идея этой игры кажется сейчас слегка странноватой. Машинка держится на магните, находящимся под кругом и этим же магнитом управляется. С этим управлением связан руль, вынесенный на «пульт управления». Также на пульте были «ключ зажигания» и «переключатель скоростей на 3 скорости». Восторг от этого всего был у юных гостей был дикий и мне редко удавалось протиснуться, чтобы поиграть. Игра очень захватывала в том возрасте – ведь ничего подобного почти нигде не было. Хотя у меня роились в голове и другие мысли: «По сути эта игра ничего не развивает. Это даже не тренажёр». Но альтернативы этому тогда не было и на очередном дне рождения эта игрушка стала «гвоздём программы».
О праздновании Мишиных дней рождения могу сказать, что они для меня были особенными ещё и потому, что Миша не был моим родственником и я считал, что иметь такого друга – это удача. Мише принадлежала одна из разумных практичных идей: устраивать праздники по субботам. «Представляешь, воскресенье заканчивается, а завтра в школу. Это такой резкий перепад настроения. Это одно способно испортить настроение от прошедшего праздника. А так ты вечером предвкушаешь, что у тебя ещё будет один выходной». Эта идея была вскоре перенята почти всеми моими друзьями.
            Вобщем если сравнить моё детство с детством Майкла Джексона, то я наигрался в детстве в великое  множество игрушек и мне сейчас Дисней-Лэнд даром не нужен!
Если говорить о личности подростка Миши, то, наверное, он ничего особенного из себя не представлял. Был довольно развит. Читал не очень много. Больше любил разные игры и в том числе во дворе со старшими парнями (что я как раз не любил из-за безусловного доминирования этих старших). Я не мог в том возрасте сформулировать мысль, что старшие – это не значит более умные, а лидерством своим они могут довести и до беды. По счастью с нами всё обошлось, но сообщения о трагедиях проскальзывали.
Единственное, чем меня привлекал Миша как личность (а не как владелец большого количества игрушек, в которые мне можно было играть почти на правах хозяина), так это его увлечение эпохой средних веков – конечно в особенности крестовыми походами и соответствующими сражениями и рыцарями. Помню, как однажды я очень удачно подарил ему конструктор «средневековый замок». Миша был на вершине блаженства. У него было много разных солдатиков-рыцарей. Они оказались преимущественно двух цветов – красные и зелёные и Миша придумал игру «Освобождение гроба господня». Мы построили из кирпичиков производства ГДР палестинский храм и  устраивали игру, используя пространство комнаты. За ход каждый солдатик делал определённое перемещение – мы измеряли это перемещение раскрытой ладонью от большого до среднего пальца, кавалерист ходил на 2, и лучник ещё мог на 3 таких мерки выстрелить. Эдакий вариант «пошаговой стратегии» как сказал бы современный любитель компьютерных игр.
Но больше не хочу проводить никаких параллелей с современностью, кроме пожалуй, одной. О ней позже.
О родителях Миши ничего больше особенного сказать не  смогу. Мне в том возрасте было мало дела, кто с кем разводится и по новой выходит замуж. После того, как у Миши появился отчим наши отношения поначалу особенно не изменились. Какое то время Миша сам продолжал ценить общение со мной, так как я был очень начитанным и всегда мог рассказать что-нибудь интересное из научной фантастики или какой-нибудь курьёз из новостей технической конкуренции.
А вот в 8 классе, через год после того как я вступил в комсомол между нами грянула грандиозная ссора. Я вдруг обнаружил, что Мише наплевать на коммунистическую идею, и что он использует комсомол для личной карьеры и выгоды. Это и стало мощнейшим детонатором. Однажды я его даже столкнул вниз по лестнице, когда он пришёл ко мне. Он на меня здорово тогда обиделся и мы почти полгода не разговаривали. Сейчас мне эта «разборка» кажется смешной. И с точки зрения того момента, он был, наверное, прав. Ведь в то время люди шли в комсомол и в партию только ради того чтобы занять какую-нибудь выгодную должность, получить какие-то перспективы для более или менее обеспеченной и интересной жизни. На идея коммунизма всем, кто был моложе 1945 года рождения было уже по сути «до лампочки».
  А я вот такой был ещё «завёрнутый на светлых идеях» в том возрасте.
.
3.2 Миша-мечта
  Странно, что Миша не вызывал у меня никаких ассоциаций со счастливым будущим. Я никогда не мечтал идти с ним по жизни как с боевым соратником и покорять разные высоты.
Возможно, так получилось, потому что кое-кто из членов КПСС уже тогда построил коммунизм для себя и своего привилегированного круга, а остальные бессознательно это считывали если можно так выразиться.
Ещё одна версия – Миша не обладал никакими даже малыми необычными способностями. Он просто жил в том настоящем и соответственно влиял своим биополем.
Так или иначе, находясь в обществе Миши мне не о чем было мечтать. Спасибо ему за то обеспеченное с некоторой помощью «коммунистической кормушки» прошлое!
.
.
3.3 Миша-заключение
Когда обида после ссоры немного подзабылась (а произошло это чуть менее, чем через год) отношения как то установились. Миша увлёкся музыкой в стиле «хэви-металл» и приходил ко мне переписывать эту музыку с пластинки на магнитофон. Он всё-же относился ко мне с уважением.
Бабушки наши, кстати уже давно были в ссоре и почти не общались. Как началась эта ссора я не помню. Видимо, моя бабушка мучимая комплексом «человек второго сорта находившийся в годы войны на оккупированной фашистами территории» поставила под сомнения заслуги Анастасии Ефимовны (Мишиной бабушки). «Легче в лес убежать было к партизанам, чем спасать мать, дочку и двух племянниц от тягот фашистского плена» - что то подобное говорила моя бабушка Анастасия Михайловна. Или: «Партизанам баба была всегда нужна!». После таких слов понятно, никаким отношениям уже не светило.
Благо мы были детьми и нас это не касалось. Сейчас мы это не ценим, а надо бы сказать спасибо нашим родителям, нашим старшим родственникам и воспитателям за то, что они берегли нашу детскую психику.
Миша не обладал никаким особенным талантом. Он благополучно не пошёл в армию, выбрав соответствующий институт. Кстати, вспомнился один забавный случай из того перестроечного времени. Это была моя предпоследняя встреча с Мишей. Я зашёл к нему перед тем как меня забрали в армию попрощаться. Миша, который ещё год учился в моей школе после меня рассказал, как парня из его класса директриса выгнала из школы за то что он в нашем местном клубе играл хэви-металл в цепях. Для него это было событием. Я особенно не был этим впечатлён. И как показало время эпоха подобного эпатажа быстро потом закончилась.
А Людмила после распада СССР увлеклась эзотерикой. Начала ходить в какой-то соответствующий кружок. Когда она произнесла фразу «Митральное тело» я понял, что в эзотерике ей особых высот не достичь. Ещё она рассказала, что работает бухгалтером на заводе и их регулярно щекочет рэкет и приходится ему всё что ни попросят отдавать. Всё очень тривиально и адекватно эпохе.
…Какими нам в детстве могучими волшебниками казались взрослые и каким ограниченными и беспомощными они кажутся нам теперь…
  .   
4.4 Миша - мистический элемент сновидения
Я уже более 8 лет не видел Мишу а в последний раз я его видел мельком в нашем магазине электро и прочих бытовых товаров. Он только успел крикнуть «привет» и рабежались по совим делам.
И вот я начал видеть его в сновидениях. Причём он появлялся в моих сновидениях не когда попало, а только в периоды подъёма моего материального благосостояния. Причём немо гу сказать, что я когда вообще сильно богател, но всё же по сравнению с предыдущим периодом был заметное улучшение. Богатство – он само по себе не падает. Есть всегда какие-то изменения на тонком плане.
Глава 4. Андрей Николаев
.
«Мы возьмём лучшее от обеих мировых систем!»
    (М. С. Горбачёв) 
.
4.1  Неформальное лидерство.
Речь пойдёт не о панках, хиппи и металлистах а о неформальном лидерстве вообще, об отношениях между интеллектуалами и о моём поиске в юности лидеров и авторитетов в частности.
Во все времена подростки находили друзей среди ровесников, а авторитетами для них становились ребята на год –два старше. И такие отношения были зачастую более прочными и значимыми для детской души, чем отношения в школе или даже в семье.  Главным был вопрос о приоритетах самих неформальных вожаков. Иногда на это обращали большее внимание, иногда меньшее. Нормальные родители как правило интересовались личностями друзей. Ведь в самом худшем случае так называемая «школа улицы» могла воспитать даже преступника.
Я рос интеллектуалом и мой старший наставник в любом случае должен был оказаться с соответствующими приоритетами в развитии. И настал момент, когда этот старший друг появился в моей жизни.
Звали его Андрей Николаев. Помню как впервые встретился с ним в пионерской комнате. Мы долго разговаривали на разные темы. Я смутно помню, о чём мы тогда говорили, но общих тем нашли много. До сих пор запомнилась некое обаяние, которое тогда от него исходило. Уважение, возникло между нами тогда не зря – мы оба тянулись к знаниям, уважали грамотный подход к решению разных задач, а также мы быстро оценили эрудированность друг друга. А ведь было ему тогда около 13 лет. Я тогда учился в 4-м классе и мне было тогда 11. Жизнь казалась мне интересной, мой кругозор рос не по дням, а по часам. И знания, даваемые в тех классах школы, не казались «мёртвыми». А поскольку в нашей школе интеллектуалов было маловато, если не сказать, что среди парней их можно было по пальцам пересчитать.
Как показала дальнейшая жизнь, стараться постигать знания в школе вовсе не является необходимостью. Для большинства школа – это место тусовки, а также рынок разных мелочей. 
Тем не менее тогда так не считал и верил в самые оптимистические обещания коммунистов в частности о воспитании человека новой формации. Хотя всё происходящее вокруг меня доказывало обратное, я тем не менее поддерживаемый старшим поколением тянулся к прогрессу и просвещению. А ведь даже ребёнок мог понять – старшее поколение уйдёт на пенсию и умрёт, а с ровесниками мне ещё предстоит здесь лет 70 время проводить. 
Но зато я научился ценить таких многогранных, тянущихся к знаниям людей и это качество мне очень помогло не скатиться до уровня «вульгарного материализма».
То что звали его Андрей Николаев я узнал больше чем через год, когда пошёл в 6 класс. Оказалось, что они с Лёшей Соминичем давние друзья. Дружили они семьями, так как подругами были их старшие сёстры. В те годы бывало, что друзья приходили в гости друг к другу спонтанно. Так и мы с Алёшей однажды пошли в гости к его лучшему другу Андрею и выяснилось, во-первых, что Андрей живёт напротив меня в девятиэтажке на первом этаже да так, что его окна большой комнаты его квартиры  видны из моих окон. И вскоре выяснилось, что телефоны отличались лишь одной цифрой. Когда мы с Андреем увидели друг друга, то не без радости обнаружили, что уже знакомы, а я вдвойне обрадовался, что сложился такой хороший круг друзей. Хотя кругом его называть было преждевременно и по количеству и, как показало время и по качеству.
Но о взрослых разочарованиях речь пойдёт как-нибудь в другой раз, а пока вернусь в тот 1982 год, который я считаю одним из лучших в моей жизни (если не самый лучший). Хотя Андрей тогда учился в 9 классе и был комсомольцем, эти формальности никогда не касались наших отношений. У меня сохранилось лишь одно воспоминание. Когда умер Леонид Ильич Брежнев в класс Андрея вошла завуч и сообщив траурную новость потребовала почтить память почтит память главы партии и государства вставанием и минутой молчания. Понятно что её требование было выполнено единогласно. А нас, шестиклашек,  тогда даже это не касалось – мы жили своим миром? в котором наши мелкие дела и события были важнее событий в ЦК КПСС.
С какого возраста подросток эпохи начала 1980-х годов мог пытаться начинать менять окружающую действительность в лучшую сторону?  Мне вспоминается не так давно вышедший американский фильм «Заплати другому» (“Pay to forward”). Насколько события, преувеличенные в том фильме как и во многих других близки к реальности? Я смотрю на сегодняшних подростков и вижу в них мало отличия от тогдашних нас.
Так или иначе Андрей всегда пытался по возможности изменить окружающее пространство и младших друзей в лучшую сторону. И очень возможно я сам преувеличиваю чужие качества. заменяя их собственным воображением. Мы вобщем то вели себя большей частью как дети, которым расти ещё расти. Хотя кроме разных подвижных игр с мячом и гонок на велосипедах у нас были и интеллектуальные развлечения.
Одно время многие увлекались игрой «Монополия». Для социалистического общества это увлечение было довольно сомнительным в плане идеологии. Но поскольку западная культурка и  идеология уже всё заметнее и заметнее входили в нашу жизнь у этой игрушки не было реальных противников, кроме одной–двух идейных мамочек. «Эти «монопольки» ни к чему хорошему не приведут!» - однажды услышал я от одной из них, но как стало понятно с годами эта настольная забава с кубиком и фишками оказалась далеко не первым злом. Если бы всё безобразие творившееся на просторах нашей страны с конца 1980-х ограничилось только этим!.. 
Так вот вернусь к «Монополиям». Кто играл в покупную версию этой игры знает, что игровое поле представляет собой квадрат, по периметру которого ходят фишки, согласно очкам, выпавшем на кубиках. Игроки имеют в своём распоряжении условные «деньги» с помощью которых осуществляют разные операции. Я, честно говоря, сам ни разу не играл в покупную версию. Но зато как мы соревновались в изобретательстве, сочиняя и рисуя самодельные! Странно, что эта «монопольная лихорадка» длилась довольно долго – около года.  И забавно, что наши правила отличались от покупной версии. А ведь для кого-то сочинение детских игр с кубиком было работой, авторской реализацией! Но все идеи в конце концов пропали даром. Я до сих пор не выкинул своё игровое поле, только потому, что мне очень казалось тогда, что моя версия игры моделирует реальность капитализма, максимально приближенно.
В связи с этой «монопольной игровой реальностью» Андрей поведал нам о японских фирмах “Mitsumi”, “Mitsubishi” и “Aiwa”. Также он рассказал нам о том, насколько много сфер охватила фирма “Mitsumi”. И это рассказывал девятиклассник! В том самом застойном 1982 году!!! Я когда об этом рассказываю в наше время старшим на 10-15 лет знакомым, они не скрывают своего ярко выраженного удивления. Ещё бы! Они помнят то время как уже взрослые ,хотя и молодые люди (им был тогда от 20 до 30 лет). Какой тогда был глуховой совдеп! Никто не считал реальным пришествие капиталистических отношений на русские просторы!
Вспоминаю как однажды мы нашей подростковой компанией шли покорять купол Фёдоровского собора (который тогда ещё начинали реставрировать и было очень интересно забраться на него и наблюдать раскинувшийся внизу вид родного города). 
По дороге завязался интересный разговор. Андрей спросил: «Какая страна кому нравится по всем сторонам жизни?» . Я переспросил: «А мне разные страны по разным особенностям нравятся». «Нет, по всем сторонам!» - настаивал Андрей.         
Возникла пауза. Я не выдержал и спросил: «Ну, кто первый скажет “USA”?». Почти одновременно Вовочка хихикнул: «Израиль». Я понял что адекватного ответа от ровесников не получится и сказал, что мне нравится Великобритания тем, что на её территории 800 лет не было войн и своей верностью традициям и их уживанием с современными веяними.
Сам Андрей (который напомню был на 2 с половиной года и на 3 класса старше самого старшего из остальных) сказал, что ему нравится Швеция за её социальные гарантии, за гуманные наказания и за поддержку интеллектуалов. Всякий получивший законченное высшее образование в этой стране уже тогда имел право на маленькую пожизненную пенсию – вознаграждение.
И этот разговор происходил весной 1983 года.
А ещё Андрей увлекался мелодичной западной музыкой у него было 2 катушечных магнитофона, которые он  в состоянии был сам починить. Из его окна часто доносились композиции “Secret Service”,  “ SuperMax”, “Arabesque” Kym Wilde, Umberto Tozzi  и конечно любимого всеми интеллектуалами  Jean Mishelle Jarre.
Мне всегда нравилось бывать в гостях у Андрея Николаева. Атмосфера у него дома была настолько свежей,  солнечной и радостной, что казалось что самое светлое будущее не за горами. Хотя быт их семьи и выглядел достаточно скромным – это было ещё одним из достоинств на мой взгляд. Да и сам Андрей всегда держался с достоинством, не давал себя в обиду и защищал младших друзей. Таким солнечным и благородным мне навсегда запомнился мой первый старший наставник  не из родственников  Андрей Николаев.
В то время на экраны СССР вышел фильм «Дублёр начинает действовать». В основу сюжета этого фильма был эксперимент, в котором молодые сотрудники заняли на месяц все руководящие посты. Сейчас, когда всё много раз изменилось и давно нет ни СССР ни того уклада, вряд ли просмотр этого фильма вызовет какие либо новаторские ассоциации. Да видимо и тогда во всём это было значительно больше помпы, чем каких-то реальных рациональных зёрен.
Но в моей голове этот фильм, можно сказать, стал стартовым импульсом к очередной глобальной мечте:
  .
   .
4.2 Андрей Николаев (мечта)
«Почему вы друзья лишь во мне одном, и чужие между собой!»
(А. Макаревич)
О чём я мог мечтать тогда глядя на Андрея? Поскольку в первую очередь он мне казался лидером, то соответственно он и в будущем он мне виделся лидером. Не беда что он несколько отставал  в физическом развитии от своих жлобоватых ровесников  и не производил впечатление богатырского здоровья. Я верил что, Андрей отличится своим умом и получив престижное образование сделает карьеру. Реальная действительность показала, что в конце концов примерно так и произошло – Андрей стал начальником какого-то частного предприятия, но в данной главе речь не об  этом.
Итак в моих мечтах Андрей – лидер. Что же он должен был возглавить, если бы мир стал меняться в соответствии с моими детскими мечтами?
Андрей обладал интеллектуальной способностью быстро очертить круг относящихся к теме вопросов и выбрать главные, наметить пути решения. А мне казалось главным в том возрасте и в том обществе (мечтания то мои относятся к 1982-1984 годам) возможность предоставить если не каждому человеку, то хотя бы тем людям, которые заслужили или хотя бы зарекомендовали себя как порядочные на протяжении длительного срока, такой образ жизни, при котором они бы каждый день встречали как праздник. Что для этого было нужно с моей тогдашней точки зрения.
Первое – это наличие любимой работы, а лучше – нескольких любимых работ.
Второе – это чувство, что кто-то незримо заботится о человеке (неважно кто: партия родная, национальный герой или запущенная гением программа долгосрочного развития общества, комитет, мистический образ или группа профессиональных психологов).
Третье – моральные и духовные ценности должны были обладать большим приоритетом, чем материальные (как и было заведено в социалистическом обществе)
Четвёртое  – человек должен был подходить к возможно большему числу задач творчески. Рационализаторство и изобретения, которые приходили ему на ум во время работы должны были учитываться и активно внедрятся, а он должен был бы за них поощряться.
            Пятое – нужно было досконально изучить появление причины человеческого несчастья – рутинная нелюбимая работа, потеря интереса к работе, откуда возникает подмена счастья употреблением табака и алкоголя, страдания от разрыва отношений и причины непоследовательного поведения там, где желательна стабильность.
Шестое – всю эту прогрессивную деятельность нужно было поставить на учёт и под некий мудрый контроль молодых, но мудрых, ситуационно гибких и этичных людей. Вся затея должны была, конечно же претендовать на величие и должны быть где-то запротоколирована и сохранена для истории. 
И вот в моих мечтах возник некий комитет (сначала даже пусть неформальный). Назовём его условно «Комитет по новациям в разных сферах». Его и должен был возглавить в моих мечтах Андрей. Сейчас попробую обрисовать что бы представлял собой неформальный вариант «комитета по новациям…»
На той стадии до которой пока что достаёт моё воображение в него входило бы примерно с десяток человек - все молодые со свежими хорошо развитыми мозгами. Ещё неплохо было бы иметь несколько симпатизирующих представителей старшего поколения. Для начала мы очертили бы сферы нашего интереса (ясно, что я себя тоже видел активным участником комитета). Итак сферы примерно:
- психология отношений и совместимость
- исторический анализ и сопоставление разных производств по их востребованности, по чувству удовлетворённости рабочих и реализованности талантливых инженеров и только в третью очередь по производительности.
- ликвидация чувства несчастья на ранней стадии как профилактика табака и алкоголя
- самовоспитание
- изобретатели и рационализаторы  на различных заводах и фабриках.
- зарубежные новации
- системы психологического тестирования и их адекватное сопоставление с производственными условиями.
- переписка с учёными, писателями, психологами и обмен идеями.
- решение организационных вопросов с сознательными государственным и партийно-комсомольскими органами и камуфляж перед отсталыми и несознательными.
- разные приятные мелочи типа сувениров и музицирования для души.
- стенография деятельности комитета для истории. 
Вот если бы тогда я в достаточно степени владел языком так бы я и выразил свои мысли. И если бы я их грамотно выразил, кто знает, может быть и наша судьба сложилась по другому.
Ещё несколько слов, кому какая роль отводилась бы в это комитете.
Я в те годы хорошо справлялся с разной интеллектуальной работой, поэтому я взял бы на себя сбор информации, анализ на протяжении истории. Частично взял бы на себя переписку  с некоторыми учёными и писателями. Ну и чтобы не засиживаться взял бы на себя часть курьерских поездок на предприятия и по другим адресам.
Мой одноклассник Лёша и друг Миша могли бы использовать свою психологическую изворотливость и внешнее обаяние для раскрутки партаппаратчиков, а высокий уровень интеллекта пригодился бы им в разных расчетах. Другой Лёша мог бы заниматься сувенирами и подарками.
Ещё один мой знакомый, который появился у меня в последствии и обладал абсолютным музыкальным слухом помогал бы создавать атмосферу, формировать эмоции с помощью музыки.  А мой друг Алик, с которым я и поныне сохранил дружбу подключался бы с лозовой диагностикой и психологическими консультациями.
Женщин и девушек я бы лично не стал приглашать на заседание элиты клуба, так как большинство пожилых женщин косны в мышлении, а современные девушки не понимают многих проблем, но зато частенько любят что-нибудь приятное получить  «на халявку». Хотя я не исключаю, что какая-нибудь девушка проявила бы очень живой интерес и доказала свою неэгоистичную заинтересованность  – можно было бы ей отдать изготовление подарков и курьерские поездки. Также я не исключаю, что нашлась бы женщина , имеющая большой опыт работы с людьми, которая бы взялась помогать спивающимся талантливым людям искусства. 
Сам Андрей занимался бы зарубежными поездками, налаживанием связей, параллельно устраивал бы людей на подходящие места работы. Желательно что при таком определении людей на новые места и реорганизации он регулярно советовался бы с Аликом.
Остальных недостающих людей возможно было бы найти через моих Питерских знакомых. Появились бы связи на телевидении и в сфере нетрадиционной медицины.
В идеале к концу 1990-х, начале 2000-х годов на наш «комитет по новациям» должны были обратить внимание такие люди как:
• промышленный дизайнер и футуролог Жак Фреско
• психолог и философ Джон Кехо
• изготовитель микроскопических сувениров и знаток социальных систем Микола Сядристый
• академик Николай Викторович Левашов
• другие деятели науки, искусства и культуры а также потомки русских эмигрантов первой волны.   
.
.
   4.3 Андрей Николаев – грустное возвращение в реальность
«Ты говорил мне, что жизнь так сложна,
и в ней выдержка крайне важна,
только сам в этой жизни,
увы разобраться не смог…  !»
(Игорь Тальков)

Анатолий Грачёв
Спасибо за поздравление! Надеюсь что ещё порадую своим творчеством. Я свой уход от Виктора Востокова мотивировал так: буду искать нового врача и нового духовного учителя.
Врача нашёл - это Константин Борисович Заболотный и компания "Традо" (традиции оздоровления). Его семинары адресованы прежде всего для людей живущих в неблагоприятных экологических условиях. Подробно он освещает современные тенденции с БАД с сферой современного питания и вообще нашего нельзя сказать что гармоничного и естественного образа жизни. Рекомендует интересные книги.
Так что осталось мне теперь найти направление духовного развития. Последнее время достаточно подробно изучаю Левашова, но на мой взгляд его книги грешат именно отсутствием материала для индивидуальной проработки. Всё в основном вертится вокруг его сверхличности.
December 14, 2014, 9:24 AM Анатолий Грачёв
К примеру когда я читаю Петра Демьяновича Успенского, такое ощущение что это моё "второе я".
А Николай Викторович Левашов явно дистанцирутеся, хотя всячески оправдывается благородными порывами и справедливостью.
December 14, 2014, 2:46 PM Jurij iljinow
Здравствуй Анатолий.
Поддерживаю насчёт Левашова. Против его возмутился ещё покойный академик Самойлов. Позже я начал серьёзнее изучать людей, приехавших к нам из штатов. Например, есть ещё один кумир -- Маслов - он обучался в США. Против Левашова сейчас и родноверы.
Хотя, предполагаю, что в Левашове было не всё однозначно, американское и русское у него боролись. Думаю, что ЦРУ он тоже не нравился.
Анатолий Грачёв
Я вобщем-то не пытаюсь бороться с Левашовым. Вообще со многими людьми глупо бороться потому что они агрессию, направленную против них повернут в выгоду себе. Я даже мог бы похвалить некоторые материалы Левашова с точки зрения расширения эрудиции. Но относительно его модели мироздания получается странно. Грубо выражаясь - это синтез традиционных научных знаний, оккультных (или эзотерических?) учений и личного откровения. Но хорошее знание физики и химии - далеко не гарант понимания "Левашовской парадигмы". Чьё-то чужое мистическое откровение (именно оно для левашовцев "чужое"!) не принимается к рассмотрению если оно со 100% эквивалентностью не дополняет "парадигму великого иерарха". .
Я не очень много времени уделил просмотру форумов обсуждения книги "Неоднородная вселенная" и другим по мировоззренческой картине. Но первое впечатление такое, что последователи повисаю и тупо "тащатся", смакуют сенсационные откровения и по выражению самого Левашова соревнуются кто из них лучший "попугай".
December 16, 2014, 9:39 AM Анатолий Грачёв
Я сталкивался с подобным фанатизмом и у Востокова. И там тоже фанатики начинали цапаться и склочничать. Я так понял что такое поведение - это ОБЩИЙ НЕДОСТАТОК подобных систем - СО СЛЕПЫМ ПРИНЯТИЕМ. Казалось бы - зачем ссорится? Одно дело делаем. Но нет - без постоянных склок не обойтись.
December 16, 2014, 9:39 AM Анатолий Грачёв
...
Я однако имею и другой - положительный опыт.
Анатолий Грачёв
Одно время (примерно с 1996 по 2000 годы) я изучал систему Гурджиева и последователей. А Алик в это время интенсивно изучал буддизм. Я ещё параллельно что-то читал по буддизму, переводил часть книги Намкхая Норбу. Отношения были очень дружные и продуктивные. Я думал, что мы изучаем одно и тоже эзотерическое направление. Но нет. Я на встрече с буддистским мастером Оле Нидалом спросил у него про учение Гурджиева. Он ответил что слышал про какую то Гурджиевскую группу на юге Англии (возможно Шерборн).А потом на чистейшем английском сказал "It is great different!" - имелось в виду буддизм и учение Гурджиева.
Получается что мы с Аликом изучали очень разные направления и очень дружно и конструктивно общались
December 16, 2014, 9:55 AM Анатолий Грачёв
Я думаю что весь "секрет" в кропотливой внутренней проработке. Каждый из нас очень внимательно и тщательно прорабатывал материал, грамотно формулировал вопросы и тщательно искал на них ответы. Не выключалось ни на минуту критическое мышление. И, бывало открывался "сенсорный канал", как его иногда называют, и решение приходило во сне. Алик считал себя более опытным, но его опыт не мешал и не становился причиной ссор.
Насколько помню, первая размолвка произошла, когда одна индуистка стала пальцем показывать в книгу на высказывание учителя. Если можно так сказать, то получается что она выключила свою голову.
Такое явление я потом не раз видел среди сотрудников-адептов Востокова и не нужно быть особенно наблюдательным чтобы то же самое разглядеть среди Левашовцев.
Так вот вопрос: достаточным ли материалом для ИНДИВИДУАЛЬНОЙ ВНУТРЕННЕЙ ПРОРАБОТКИ обладают сами книги Левашова? Сам то он по выражению Алика "Сейчас сидит себе спокойно и чаи гоняет там где хотел"
Анатолий Грачёв
Я хочу на форумах левашовцев задать один контрольный вопрос "Как в терминах учения Левашова объяснить тот факт что человек видит фрагменты своего будущего?". Такой факт описан у самого Левашова в его автобиографии. Пару раз я уже заводил эту тематику. Меня либо выбрасывали с форума, либо игнор. Писал Байде на советник - без ответа. Писал на ящик самого Левашова, когда он был ещё жив - письмо не доходило (выдавало сообщение)
Один раз (года 3 назад) Байда впопыхах всё таки ответил "Читайте, разбирайтесь. А базовые понятия подменили преднамеренно..."
Однако во время вебинара Байда зорко следит чтобы не дай Бог кто-то не перешёл на свою личность
December 16, 2014, 10:04 AM Анатолий Грачёв
Интересно получилось когда автобиографией Левашова заинтересовался Алик. Про его восприятие Левашова можно целый рассказ написать. Он (Алик) ещё свои спириуалистические способности подключил, рамкой смотрел.
Можно про это целый отдельный рассказ написать "Прочтение Аликом автобиографии Левашова". Если посоветуете, то попробую набраться вдохновения и написать такой рассказик (если это кому-нибудь нужно)
December 16, 2014, 1:00 PM Jurij iljinow
Спасибо Анатолий. Я сейчас командую на Эксклюзиве в тесном..:
http://s30630429213.mirtese...
Пиши, что хочешь, всё напечатаю. В том числе и каверзные вопросы. Не понял вопрос к Левашову. Почему он не видит полной картины будущего? Или почему он видит будущее?
Откровенно говоря, я не разделяю науку от разных учителей. И очень многое у них сходится, только объясняется по-разному. Также у многих сходится и откровенная деза, пропагандируемая в Нью-эйндж, Йоге сердца и других подобных: "Отключи разум, сиди в медитации и всё придёт. " Считаю, что гражданская позиция всё равно остаётся важна. И социум вокруг важен, как место применения полученных знаний. А иначе зачем это? Я не принимаю буддистскую теорию ухода из этого мира в Нирвану. А зачем мы тогда вообще сюда появились? Ведь в Нирвану из Тонкого мира уйти намного легче. В этот мир мы пришли работать. Чтобы этот мир после нас стал лучше. И для этого вовсе необязательно быть высоко образованным, высоко духовным. Случается, что необразованные самоучки указывают путь профессорам.
December 16, 2014, 2:06 PM Анатолий Грачёв
Сейчас объясню суть вопроса. Я хочу заострить на нём внимание, поскольку близко не услышал в числе заданных (а я почти все встречи Левашова с читателями книг прослушал). И потом вопрос касается и меня лично.
В первом томе своей автобиографии Левашов пишет как в юности (когда он учился вроде в 10 классе школы) он увидел сон - полёт и вид на квартал с высоты птичьего полёта. Он запомнил этот сон, но не придал особого значения. Он сам говорил, что тогда он был эрудирован только в тех знаниях, которые можно было прочитать в ближайшей городской провинциальной библиотеке. НО через год или чуть меньше он возвращался на самолёте из Иркутска после неудачно попытки поступления в иниститут и когда самолёт подлетал к его родному городу Минеральные Воды он увидел в иллюминатор картинку точь-в-точь.повторявшую пейзаж из сна.
December 16, 2014, 2:08 PM Анатолий Грачёв
У меня бабушка говорила, что видела концлагерь под Алитусом, в который попала в 1942 году, за несколько лет до этого во сне. Мама тоже говорила что сначала она во сне видела несколько раз лестницу, а потом познакомилась с человеком и пойдя к нему в гости увидела эту лестницу в реале.
Анатолий Грачёв
У меня самого бывали такие же моменты. То я театр "Современник" на Арбате увидел сначала во сне а потом через несколько недель в реале. Хотя я - не театрал. И только потом выясни что это театр "Современник", Тоже самое с видом на дома в Тушино на другом берегу Москвы-реки (в а марте или в апреле во сне будучи дома) а в в июне - в реале. Я вообще-то не москвич и свои поездки в Москву тогда строго не планировал. Я не бизнесмен и не важное деловое лицо

Музей науки в Валенсии. Испания.


2012-10-29 22:05:54
Тема "Жан Бернар Леон Фуко и маятник Фуко"
Nellytim
(Начало в предыдущем комментарии)
    ************************
В этот вечер Алёнка с помощью Ярославы вытащила ещё два чёрных «лоскутика» из израненной груди  Лесьяра. Как ей показалось, теперь эти лохмотья чёрного заклятья, были уже не так опасны, как раньше. Они еле заметно шевелились и оторвать их от груди больного было намного легче. К тому же девочка поняла, что руки при этом ей не сильно-то и нужны. Руками она как бы помогала себе, направляла свою силу,  удерживала уже извлечённый кусок чёрного, злого колдовства, но основную «работу» делали Ярославлены заговоры и, конечно же, её воля. К ночи Лесьяр выглядел почти здоровым. С помощью Добромира он вышел во двор, помылся в бане, а когда вернулся, с аппетитом поужинал и стал живо интересоваться деревенскими новостями. Долго ахал, и охал, расспрашивая Ярославу о колдовстве, на него наложенном, об Алёнкином даре, о том, как ей это удаётся. Алёнка же и в этот вечер как в прошлый раз долго провозилась с «тёмными лохмотьями». Поначалу они ни в какую не хотели «смываться»: цеплялись за руки, извивались, переплетались между собой, мешая сосредоточиться. От двух сразу, хоть и каждый был слаб в отдельности, освободиться было сложнее. Но потом девочка, вспомнив советы бабки Ярославы, стала шёпотом просить помощи у воды. Попросила прощения у ручья за то, что приходится ей к нему нести эту «отвратность», пожаловалась на усталость, пообещала расчистить русло: убрать  плотинку из веток и камней ниже по течению. В начале своей речи Алёнка чувствовала себя немножко глуповато: сидит девочка у ручья и жалуется ему на боль в руках и спине, но после первых же своих слов, ощутив чувство облегчения и даже какой-то постоянно прибывающей тихой радости, она больше не думала об этом. Алёнка разговаривала с ручьём, как с братом-ровесником ласково и доверительно. Внимательно прислушивалась к его журчащим ответам, гладила руками холодные кудряшки волн. И рассказал ей ручеёк удивительные истории. О полётах в облаках над лугами и лесами, о радости падения  вместе с другими в каплях тёплого летнего дождя, о неописуемом восторге, который охватывает всякий раз, когда выпадет честь отражать солнечный свет в многоцветии радуги. «Вот откуда у тебя столько силы!» - думала Алёнка. - «Конечно, столько радости ничем не омрачишь, не испачкаешь!» Рассказал ручеёк ей по секрету, что выше по течению, у самого истока в нём этой силы гораздо больше! А вот там, где вместе с водами реки он вливается в огромное, холодное море, лежит на дне разбитый бурей корабль. Много в его трюмах золота и драгоценных камней-самоцвеотов, но белеют среди их сияния кости утонувших войнов-моряков. Нет, не только радость видит он, протекая по земле или пролетая над ней в лёгком облаке. Много на белом свете всякого. Но о злом да грустном не хотелось говорить.
Умылась Алёнка в ручье, попрощалась с ним, пожелала спокойных снов. В ответ тот рассмеялся и сказал, что отдохнёт и выспится зимой, если станет сугробом. «А ведь верно!» - подумала девочка и, улыбнувшись новому другу, радостная и отдохнувшая поспешила домой.
Зайдя в дом, она увидела, что Лесьяр сидит за столом, бодрится, весело разговаривает со всеми.
- Алёнушка, доченька, иди ко мне, радость моя! – Лесьяр поднялся, нежно обнял девочку, прижал к себе, поцеловал в лоб. – Спасительница ты моя! Вот ведь, надо ж…
Алёнка, слегка прищурившись, украдкой взглянула на его раны. Осталось всего три чёрных «лоскутика». И те шевелились еле-еле.  «Завтра я вас повытаскиваю» - подумала девочка.
- Так ты говоришь, Ярослава, что медведь этот заколдованный был? – Лесьяр отпустил Алёнку на пол, медленно присел на лавку. Было видно, что ему ещё тяжело. – А кто же у нас тут таким колдовством заниматься может? И главное, зачем? Я вот понять не могу: кому и зачем этот нужно? Я же, навроде как, никому зла не делал и не желал. Не то, что людям, медведю тому тоже. Ну да, охотился, но ведь не без меры же. Без нужды, из озорства никогда не бил ни птицу, ни зверя. А гляди ж ты…
- Да ты тут, Лесьярушка и ни причём, наверное. Медведь тот, сдается мне, просто в деревню шёл. – Попыталась  успокоить его знахарка. - Не тебя, так любого другого попавшегося порвал бы. А вот кто его так зачаровал и в деревню нашу направил?  Вот это на самом деле интересно. Никого из пришлых тут не было, да и кому мы тут нужны? Живём на отшибе, никому не мешаем.
Вадим, сидя вместе со всеми за столом, молчал, уставившись в свою почти полную тарелку. Этим он и привлёк к себе внимание.
- Ты, братец, не заболел ли часом? – спросил его Добромир. – Что-то не ешь ничего.
- Да нет, Добрыня, я просто припомнил всё, что у нас тут творится. – Вадим вздрогнул, но мгновенно нашёл, что ответить. – И в самом деле, ведь никого из чужаков у нас тут давно уже не было. А вот, к примеру, ты Ярослава, смогла бы так зверя науськать?
- Нет, Вадимушка, пожалуй, нет. – Бабка Ярослава усмехнулась. – Оно, конечно, можно любого зверя, да и человека настоем из травок опоить. С человеком оно даже проще. Зверя не заставишь, да и подсунуть незаметно зверю труднее: чутьё у него лучше. Но ежели как-то опоить и получится, то тогда… но и тогда он скорее на опоившего кинется, на того, кто поближе, а  не на кого пальцем покажут. А вот если зайца или ворона того припомнить, так скажу тебе прямо: про такое я только слышала. Тут отварами  да настоями не обойдешься. Чтобы такое сотворить, настоящим колдовством владеть нужно. И, насколько я знаю, очень хорошо владеть. Да и не просто колдовством, а колдовством сильным. Тот, кто этим балует, не иначе самой Моране служит! Это тебе не зубную боль заговаривать, это власть над мёртвыми иметь! Страшная сила. Ох, страшная!
Вадим побледнел, отложил ложку.
- Хватит вам уже, про мертвечину, да на ночь глядя, - Лесьяр пригладил бороду. – Всё равно сейчас ничего не решим.  Может нам это всё ветром каким надуло.
- А и верно, тятя, - Поддержал отца Добромир. – Завтра день тяжёлый: мне на ярмарку собираться, ты ещё не совсем здоров, Алёнке тоже отдохнуть надо. Хватит нам тут гадать, что да как. Спать пора. Вадим, поможешь завтра?
Алёнка давно уже клевала носом.
                                          ***************************
Тёмная тень пролетела в это время над деревней. Холодный ветер, весь день трепавший мокрые листья, к вечеру совсем притих, тучи рассеялись и было совершенно непонятно, что несёт это чёрное облако по вечернему, звёздному небу. Даже деревенские собаки ни капельки не встревожились, ничего не учуяли. Впрочем, тень эта летела высоко, а вверху почти всегда есть ветер. Правда, Трезорка вышел на минутку из своей тёплой, уютной конуры, задрал морду к молодой луне и заметил эту тучку, но тоже ничего подозрительного не унюхал, и решил не поднимать шума, чтобы не обозвали пустобрехом. Только стало почему-то страшно и тоскливо на душе у маленькой собачки. Так тоскливо, что захотелось завыть по-волчьи. Выть, как тогда весной, когда стояла во дворе  домовина, выдолбленная в дереве в виде чёрной лодки, и плакала навзрыд Алёнка, и голосили соседки. За день до этого, тоже прошло рядом с ним что-то невидимое, что-то неслышное и без запаха. И тогда тоже стало тоскливо и страшно. Не понимая, что его тревожит, Трезорка зарычал потихоньку, покрутил в разные стороны ушами и ещё раз хорошенько принюхался. Но ничего не услышал и не унюхал. Тихо было в деревушке. Тогда, потоптавшись на месте, пёсик забрался в будку и снова задремал чутким сном.
Пролетая над домом  Бояны, чёрное облако приостановилось и стало медленно опускаться, описывая над крышей, покрытой тёсом, широкие круги.
Большой, злобный пёс выскочил из-за угла дома, грозно зарычал, бросился вперёд, оскалив огромные клыки.  Облако это, тем временем, опустилось к самой земле и, потемнев ещё сильнее, приняло очертания высокой старухи. Медленно повернувшись к псу лицом, она резко взмахнула в его сторону рукой. Тот как будто налетел на невидимую стену, коротко взгвизнул, перевернулся в воздухе и упал на траву, вздрагивая.
- Ох уж мне эта собачья преданность! Нападает, даже толком не разобрав на кого, - пожав плечами, пробормотала старуха. – Ну, ничего, собачка, полежишь тут немного, оклемаешься. А вот с хозяйкой твоей, как видно, придётся разделаться. Пока она, горемычная, грехов не натворила! Надо теперь Вадиму о свадьбе-то забыть. А вот и не жалко его, иуду почему-то, ну ни капельки! Что-то совсем я уже по-людски думать стала! Совсем расчувствовалась! Вот какое мне до этого всего дело? Старею!
В большой, богато убранной горнице, у освещённого единственной свечой стола, стояла Бояна. Из одежды на ней была одета только длинная ночная сорочка. В руке вдова сжимала ржавый гвоздь. На столе дымилась большое чёрное блюдо, в которое Бояна время от времени подбрасывала какие-то корешки, пучки трав, рыбьи плавники, сушёных пауков и ещё что-то непонятное.
- А вот как пойдёшь ты, Оленька, поутру к речке, сети да самоловы проверять, тут я тебя и подкараулю. По воде-то и следа твоего не сыщут! А для верности гвоздь этот, из гроба вынутый, в след твой вобью! Небось, не выплывешь! – Красивое лицо  Бояны  исказилось судорожной, злобной гримасой. – Мой будет Добрынюшка, только мой!
Продолжая сжимать в руке гвоздь, Бояна начала шептать какие-то слова, время от времени помешивая своё зелье сушёной вороньей лапой.
- …и воля твоя сломается, и сила иссякнет, и вода чёрная могилой твоей станет …  Вдова вдруг замолкла, услышав за спиной довольно громкий шорох.
- Может помочь?
Бояна резко обернулась. Громко вскрикнула от неожиданности, выронила птичью лапу, попятилась в угол, вытянув, как будто защищаясь, перед собой руку с зажатым в ней ржавым гвоздём. Расширенными от страха глазами, она, не отрываясь, смотрела на, появившуюся неизвестно откуда высокую седоволосую старуху.
- Ох, что-то недоброе ты удумала, девонька! – Старуха, не спуская с  Бояны горящих, как раскалённые угли глаз, медленно придвинулась ближе. – Говорят же: «Не рой другому яму, сам в неё попадёшь!» Тут, правда, не яма, а омут, ну да разницы большой нет.
- И ведь смотри ж ты, как всё правильно сделала! – показав в кривой улыбке ровные, белые зубы, похвалила старуха. – И корешки нашла, какие нужно, и про рыбий пузырь не забыла! Кто научил? Не отвечай, знаю. Муж твой, покойничек. На свою голову. Дело-то для тебя не новое? Припомнить тебе, как ты овдовела? Сработало бы твоё колдовство, точно, одни слова чего стоят! И толкать бы Ольгу не пришлось. Вот только зря ты это затеяла. У Добромира с Ольгой жизнь впереди может и не долгая, да счастливая, а твоя душонка злобная никому не нужна. Сама себя изведешь, да ещё грехов наделаешь. Так что? К чему тянуть?
Двумя быстрыми шагами старуха приблизилась к вдове вплотную и, глубоко заглянув в широко открытые от ужаса глаза, положила Бояне на лоб свою сморщенную веками,  холодную как лёд ладонь.     
                                   ****************************************   
                         Утро снова было хмурым, пасмурным. Холодный порывистый ветер гнал по небу тяжёлые, сине-чёрные тучи, обрывал с деревьев не успевшую ещё пожелтеть листву, бил по лицу мелкими каплями.
Алёнка, распугав всех кур, отыскала полтора десятка яиц, помогла Ярославе растопить печь, принесла из ручья свежей воды. Теперь она, болтая ногами, сидела на большом берёзовом чурбане и смотрела, как Добромир и Вадим выносили из кузницы и складывали на телегу разные кованые вещи. Помогать ей запретили: вдруг поранится чем-нибудь острым, да и тяжело. Вадим торопился, старался побыстрее спровадить брата. Рядом стоял Лесьяр. Со знанием дела он разглядывал, перебирая, наконечники стрел.
- Ты, я смотрю, уже на охоту собираешься, - заметив азартный блеск в отцовских  глазах, проговорил Добромир. – А не рановато?
- Да нет, Добрыня, нет. – С нескрываемой грустью отвечал старый охотник. -  Не скоро ещё соберусь, сил маловато. Ноги слабые совсем. Да и руки… тетиву до половины не натяну. А вот этот - туповат. – Отложил он в сторону один из наконечников. -  Подточил бы.
- Вот и шёл бы ты домой. Ветер холодный. Простудишься ещё. – Добромир внимательно рассмотрел забракованный отцом наконечник, сунул в карман кожаного фартука.
– Ты же всё равно все наконечники сам правишь! И этот сгодился бы. – Вадим непонимающе уставился на отца. – Кому надо, сам наточит.
- Прав тятя. - Как маленькому стал объяснять ему Добромир. – Негоже, что попало, на продажу везти. Не к чему мне худая слава.
- Это одно, - поддержал Добромира Лесьяр. – А ещё, в лесу от этого жизнь может зависеть: не достанет до сердца зверя тупой наконечник –  хватайся за нож, а там уж как повезёт. Не повезёт - пиши, пропало. А ведь мой-то острый был. -  От неприятных воспоминаний Лесьяр поёжился, зябко повёл плечами. -  И бил я шагов  с десяти …
- Пошли домой, тять. – Алёнка легко соскочила с чурбана. – Бабка Ярослава уж, поди, блинов напекла.
- Пойдём, дочка. И верно, озяб я что-то.
Неожиданно на крышу кузницы уселась большущая ворона. Взъерошив мокрые перья, она неуклюже припрыгнула к краю крыши и  неотрывно уставилась на Лесьяра пустыми, мёртвыми глазами. От дома послышался злобный вой Трезора.
- Чего тебе, птичка, надобно? – Лесьяр поднял голову, внимательно посмотрел на незваную гостью. – И что тебе в гнезде не сидится? Охота под дождём летать? Что за нужда?
Ворона, как бы в ответ, хрипло каркнула и, внезапно сорвавшись с крыши, налетела на него, оглушительно хлопая крыльями, метя когтями в глаза.
От такой неожиданной атаки Лесьяр растерялся, едва успел закрыть голову руками.
- Ах, ты, твою воронью мать! – Опешивший на секунду Добромир, кинулся на помощь.
Вадим в мгновение ока заскочил в кузницу.
Алёнка же ни на миг не растерялась. Резко развернувшись, она со всей силы ударила ворону кулаком, усилив удар разворотом всего своего хрупкого тела. Алёнка, от природы ловкая, играя с другими ребятишками в лапту, бить научилась довольно здорово. Но для по-настоящему сильного удара собственного веса ей всегда не хватало. Ворона отлетела на небольшое расстояние, беспорядочно махая крыльями  и, даже не коснувшись земли, снова бросилась на Лесьяра. Девочка почувствовала, что её наполняет злоба. «Ну, подожди! Я тебе…» - подумала Алёнка и быстро огляделась вокруг, в поисках подходящей палки.  Тут в голове у девочки зашептал всё тот же хриплый голос: «Бей, бей Силой! Как палкой! С оттяжкой! Изнутри бей силой!» И вот, собрав всю эту злобу, она толкнула её, всей собой навстречу подлетающей птице. –  Бух! Раздался глухой хлопок. С ближайших берёз посыпались листья. Трава против ветра пригнулась к самой земле. Лесьяр еле удержался на ногах, хорошо, стоял чуть в стороне. Ворона же отлетела с шипящим звуком вспарываемого воздуха, со скоростью выпущенного из пращи камня. Хрясть!  Птица врезалась в стоящую отдельно сосну. С дерева посыпались кора, иголки, шишки…
Когда девочка вытягивала из  ран  Лесьяра чёрные клочки злого заклинания, ей приходилось сдерживать себя, чтобы как в первый раз не порвать этот ненавистный «лоскутик». Сейчас сдерживаться было совсем не нужно. Совсем наоборот. Да и толкать оказалось намного легче, чем тянуть. Всё получилось почти без усилия, само собой.
- О-го-го! – У Алёнки на миг перехватило дыхание. - Ух, ты! Это я её так? – Радость сразу же заполнила место выплеснутой злобы,  но про себя девочка подумала, что, наверное, смогла бы «толкнуть» и посильнее, если б подготовилась хорошенько. «Кто же это мне подсказывает?»  - подумала Алёнка, но, поразмыслив, решила, что слышала свой собственный голос, вернее свои мысли. « И с чего это мысли у меня такие «хриплые»?
На полянке перед кузнецой повисла тишина.
- Ай да сестрёнка! Ай, молодец! – Первым опомнился Добромир. – Как ты её… гляньте, что от неё осталось!
- Ну, ты доченька молодец! Просто опять спасла! – Лесьяр, расширенными от удивления глазами, смотрел то на Алёнку, то на то, что осталось от вороны. – И как это у тебя так получается? 
А осталось от вороны на самом деле немного. Под сосной, присыпанная сосновыми иголками, лежала похожая на лепёшку смесь из перьев, окровавленного мяса и торчащих в разные стороны костей.
- Что? Что? Что тут было? Что тут бахнуло? – Выглядывающий из кузнецы, перепуганный Вадим смотрел на всех ничего непонимающим взором. – А где эта взбесившаяся ворона?
Выслушав рассказ о том, чего он, прячась в кузнеце, не видел, Вадим недоверчиво посмотрел на Алёнку, смерил её взглядом с головы до ног. Подошёл к сосне, взглянул на ворону, снова посмотрел на Алёнку.
- Да не-е, – Вадим упрямо замотал головой – Шутите, поди, вы все тут! Так ворону размазать…Добрыня, это ты, не иначе как её палкой перее…, а у тебя, козявочка, так и палкой бы не получилось.
- Ай, думай, как хочешь! – Ни капельки не обидевшись на «козявочку» и неверие, ответила Алёнка. – Пошли домой, тятя,  бабке Ярославе расскажем! А интересно, ещё получится?
Ярослава, выслушав, только руками всплеснула: «Ну-у, ты, доченька, просто чаровница! Не дать, не взять настоящая волшебница! Только об этом нам лучше пока помалкивать. Мало ли чего в деревне подумать могут…и, вот ещё что... А с чего бы это вороне на людей кидаться? Гнездо там рядом? И почему опять на тебя, Лесьяр?»
Лесьяр молчал, не зная, что ответить, хоть уже думал об этом.
Тем временем сборы на ярмарку, прерванные нападением вороны, продолжились.
- А вот как ты думаешь, брат, - Вадим, наконец, поверил в Алёнкины силы, - человека она тоже может так вот об сосёнку приложить?
Добромир в ответ громко рассмеялся.
-  Ха-ха-ха! Ох, не могу! Ох, уморил! Сил нет, - утерев слёзы, он начал собирать выроненные во время смеха гвозди. – Теперь-то, братец, я могу спокойно ехать, за Аленку не бояться. Она теперь сдачи дать может. Попробуй, тронь!
- Да я ж всерьёз спрашиваю! – Обиделся Вадим. - Вот представь: захочет она кому - ни будь навредничать, али шутнёт неудачно по малолетней глупости своей? Что будет?
- Нет, брат, никому не станет Алёнка из озорства вредить. Да ты и сам это знаешь. Не такая она. Добрая она у нас. Как матушка, была…
- Да, пожалуй, прав ты, братец, - Вадим почесал в затылке. – Вот ведь кому сила далась! Кто б подумать мог? Хотя, как по мне, так хватило бы ей и лекарской. Если так дальше пойдёт, она у нас тут вконец заколдуется.
- А я думаю, так всё к лучшему. Что б она ни сделала, всё к лучшему! Это просто подарок нам какой-то! И вот ведь, как кстати. Навалилось тут на нас всякое разное непонятное. А Алёнка наша, нам - как свет в оконце. Спасает просто, братец, заметь! – Добромир, задумавшись, теребил в руках гриву верного Сивки. -  Вот я подумал, а нет ли тут связи какой? Как вдруг что-то приключится,  глядь - она этой беде уж и ответить может. Чудно! Эх, как не хочется мне уезжать сейчас! Но сам знаешь, Вадим, тем, что я на железки эти вот наменяю, нам всю зиму жить. Так что надеюсь я на тебя, брат. Крепко надеюсь.
Вадим ничего не ответил, что- то помешало ему ещё раз соврать. Что-то, давящее внутри. Что-то такое, от чего хотелось убежать и спрятаться. Это новое, незнакомое чувство, вместе со словами рвалось наружу, жгло уши и щёки, чесалось в глазах, свербило в горле. Молча, смотрел он под ноги, сопел, сжимал до боли кулаки, спрятав руки за спину.
- Что с тобой, брат? Ты чего это? – Добромир, проверив уже в который раз сбрую, обернулся, внимательно посмотрел на Вадима. – Нечто живот опять?
Удавил в себе Вадим это новое для себя, мешающее чувство. И в этот раз нашёл, что ответить, но отвечая, не соврал, просто не рассказал ни о чём.
- Страшно мне, Добрыня, одному тут оставаться. Батя - слабый ещё, Ярослава, та сама говорит, что с такой силой она не справится, а Алёнка… хоть она ворону эту и ловко уделала, дитё ещё всё же. Боюсь я. Ты же знаешь, брат, никакой я не герой! – Вадим громко всхлипнул.
- Вот веришь, нет, у самого кошки на душе скребут! Да ведь уговорился я ж с  Втораком. Одному ему тоже до Бояново не добраться: уж больно много по лесам лихих людей шастает. Не поглядят, лиходеи, что он одну рыбу везёт. И Авдотка её возок прихватить просила, и Бояна. Да и другие тоже. Все почитай в деревне нашей ждали эту ярмарку. - Добромир положил брату на плечо свою огромную руку. – Ты уж потерпи, брат! Чуть что -  сзывай соседей, не мешкай, не стесняйся! Народ у нас в деревне отзывчивый, сразу помогут! Все как один прибегут, пособят!
При упоминании о  Бояне Вадим вздрогнул и изменился в лице.
- Ладно. Скатертью дорога. – Сделав вид, что устыдился своей слабости, Вадим сбросил руку с плеча. -  Справимся. Ты только не как в прошлый раз, не сразу всё по простоте своей меняй. Поторгуйся. Чай, кованого товару там не так уж и много!?
                                                                    ****************************
Близился вечер. Добромир с товарищем своим –  Втораком, уже давно уехал. Вадим же, после их отъезда, метался по двору, как угорелый. Предлог, под которым он собирался отправить Алёнку в лес, он уже нашёл: « Отправлю за хворостом, полдня на пне прохлаждалась!». Но сначала он почему-то никак не мог решиться, а теперь и подавно. Знал он, что вечером Алёнка лечит Лесьяра, и сейчас её в любой момент может позвать Ярослава. По вечерам, знахарка варила свои отвары и поила ими больного. Сначала дело шло с трудом: приходилось из ложки поить старого охотника. А вот теперь, окрепший Лесьяр, выпивал все отвары и настои одним духом, хоть и морщился при этом, строил страшные лица. Так что Алёнку могли позвать в любой момент. Вадим вконец извёлся. Время, которое он с утра не знал, как убить, теперь неслось со скоростью перепуганного зайца.  Как назло Алёнка то и дело мелькала перед глазами: то с ведром пробежит, то с метлой. Мысль, которая внезапно пришла Вадиму в голову,  показалась ему очень удачной: «После лечения Алёнка бегает к ручью. Это точно! От леса до ручья – подать рукой, два шага». Так значит ему, Вадиму, и делать-то почти ничего не надо. Только сбегать в лес и позвать колдунью, а там уж она сама пусть справляется. «В случай чего, если попросит, подмогну старой ведьме молодую ведьму в мешок затолкать. Делов-то!» - От такого удачного решения, казалось бы, невыполнимой задачи радостный Вадим чуть не обмочил портки. «И никто ничего не прознает! Я тут и не причём! Да мало ли детишек из деревни в лесу пропадает?» Как только первая волна радости схлынула, как только улеглось волнение и перестали трястись от возбуждения руки, время для Вадима снова замерло на месте. Не вытерпев этой пытки ожиданием, он резво побежал в конец огорода, перепрыгивая через свекольные и морковные грядки и, перевалившись через невысокий заборчик, скрылся в кустах.
Алёнка, округлив от удивления и без того огромные глаза, проводила его взглядом: « Не иначе как опять съел чего-то! И не надоест же ему полдня по кустам бегать? Тащит в рот всякую гадость! Ну, неужели же так сильно есть хочется?»
Вадим вернулся почти так же быстро, как убежал. Проворно схватив висевший на верёвке мешок, он кинулся назад - в лес. Алёнка удивилась ещё больше. « Ну, а мешок-то ему зачем?» - Отперевшись на метлу, девочка следила за братом. - «Ничего не понимаю!» Долго удивляться Алёнке не пришлось.
- Алёнушка, ну где же ты, ласточка? – Позвала её Ярослава в приоткрытую дверь. Пойдём, дочка, покончим с отцовой хворью этой, проклятущей. Будь она трижды не ладна!
В этот вечер Алёнка справилась с оставшимися «лохмотьями» без труда. Ослабленные, они почти не сопротивлялись, вытаскивались из Никитиной груди легко и почти совсем не жгли ладони. Она, уже не запинаясь, повторяла за Лукеной слова заговоров, увеличивая ими свою силу. И силы этой, как Алёнка заметила, становилось всё больше. Она совсем не устала. Времени лечение заняло немного. Лесьяр сразу же, на глазах изменился: на  лице его появился румянец, дыхание стало ровным и спокойным, в глазах заблестел лукавый огонёк.
- Всё, что ли, дочка? – Приподнявшись на лежанке, спросил он? – Всего делов-то! Благо дарю тебе, Алёнушка! И за лечение, и за ворону ту благодарствую ещё раз! Спасительница, ты моя, солнышко моё ясное! Скажи, Ярослава! - От волнения и от переполнявших его чувств, Лесьяр говорил скороговоркой, путался.
- Да что и говорить-то тут, братец! Умница Алёнушка наша! – Отвечала Ярослава, светлея лицом. -  Вырастет нам на гордость, добрым людям на спасение да на выручку! Иди ко мне, золотце ты моё, иди - расцелую!
Алёнке стало немного неуютно, как всегда, когда её начинали хвалить. Крупные веснушки почти исчезли под ярким румянцем. Раскрасневшись, по-прежнему держа перед собой вытянутые руки, она отступила на два шага назад, и виновато улыбнувшись, пролепетала: «Не сейчас, бабуль. Попозже, ладно?».
- Да, да! – Спохватилась Ярослава. – Само собой! Прости, внученька, совсем запамятовала я, старая! Беги уж быстрее!
Выскочив во двор, Алёнка на минутку задумалась: « А не попробовать ли мне колдовство это чёрное, просто так забросить подальше? Как ворону ту взять и хрястнуть об сосну или берёзу… или об осину, или… а деревья-то в чём виноваты? Вдруг к ним эта гадость прицепится?» Алёнка прищурила глаза: « Вон, вроде бы и слабенькие, а шевелятся, не сдаются. Нет, просто так бросать не стану. А ну, как ещё к кому-нибудь пристанут! Отнесу опять к ручью, он полнится доброй силой, он с ними мигом справится».
Ручеёк встретил Алёнку весёлыми всплесками волн. Как бы играя, брызнул в лицо несколькими прохладными каплями, зажурчал приветливо. Алёнка, торопливо опустилась на коленки, погрузила руки в его ласковые струи. Вода быстро смыла с её ладошек остатки чёрных заклятий, но девочка не торопилась уходить. Так приятно было ей плескаться в живой прохладе, так интересно слушать её рассказы! Время пролетело быстро, и не заметила Алёнка, как за лесом скрылось солнце, сумерки размазали очертания кустов и деревьев, и появились на быстро темнеющем небе первые звёзды.
«Ну, пожалуй, мне пора», - подумала она, поднимаясь. – Благо дарю тебе, ручеёк, от меня и от батюшки моего! – Алёнка поклонилась низко, до земли. – До свидания, ручеёк, пойду я, заждались меня, поди.
Отойдя от ручья на несколько шагов, Алёнка остановилась. Девочке вдруг послышались какие-то странные звуки. Не то всхлипы, не то стоны доносились из густых кустов, растущих на другом берегу. « Вадим, что ли, хнычет?» - Подумала Алёнка.
В кустах послышался шорох. Девочка обернулась, да так и осталась стоять, не в силах ни сдвинуться с места, ни отвести взгляд от страшной, леденящей душу картины.
Из кустов на небольшую полянку, медленно двигаясь, вышла Бояна. Все движения её были до того замедленны и неестественны, что в первое мгновение Алёнке показалось, будто женщина до безобразия пьяна. Но приглядевшись повнимательнее, поняла девочка, что это совсем не так. С рук  Бояны, покрытых грязью и тиной, стекала вода. В волосы её, мокрые и перепутанные, вплелись водоросли и стебли кувшинок. Длинная ночная рубаха была местами изодрана в клочья. Сквозь прорехи виднелась бледная, покрытая синяками кожа. Губы искусанные, чёрные.  Вокруг глаз огромные тёмные круги, а глаза… посмотрев в её глаза, Алёнка не смогла удержаться от крика. В глазах Бояны не было зрачков. Большие, на выкате мутные белки мёртво бледнели в глазницах. Весь вид несчастной  Бояны говорил о том, что она мертва, и глазами своими видеть не может уж точно, но к ужасу Алёнки, вдова шла в её сторону. Медленно, шатаясь, но всё же шла, вытянув перед собой руки.
Преодолев своё оцепенение, Алёнка бросилась в сторону дома. В жизни своей она не бегала так быстро. Бешено стучало сердце. Вслед ей Бояна что-то прокричала. Но, кинувшись со всех ног, Алёнка не стала и слушать. Вот только, уже через несколько шагов, она запнулась за корень и со всего разбега проехала на животе по мокрой траве. Понимая, что догнать её Бояна все равно не сможет, Алёнка не смогла удержаться и, резко повернувшись, бросила взгляд в сторону страшной преследовательницы. И тут девочка заметила, что перейти через небольшой ручеёк Бояна не может. Топчется на другом берегу, делает по несколько шагов то в одну, то в другую сторону, но перешагнуть не решается. Как будто что-то её держит, как будто она боится воды.
- Подожди, Алёнушка, постой! – мёртвые губы едва заметно шевелились на разбитом и опухшем лице. – Я только спросить хочу. Помоги мне, умоляю, помоги!
В голосе  Бояны слышалось столько боли и страдания, что Алёнка, успевшая подняться, невольно остановилась.
- Помоги мне, - уже еле слышным шёпотом повторила Бояна. – Что со мной? Где..? Где я? 
С огромным трудом преодолевая в себе страх, Алёнка сделала несколько шагов назад к ручью.
- Чем же я помочь тебе смогу теперь? – Тоже еле слышно пролепетала Алёнка. – Что случилось? Что с тобой, Бояна?
- Умерла она. Утонула.
Из-за спины утопленницы вышла высокая, седая старуха, сверкнула глазами.
- За братом твоим, за Добромиром вдогонку пустилась, хотела рядом быть. Ну вот, решила путь срезать - через реку переправиться. Да сил не рассчитала, потеряла берега в тумане. Ты не пугайся, Алёна, я её сейчас упокою. Её время всё равно вышло. Я просто показать тебе хотела, каким весь мир может стать. И отец твой, и Добромир, и бабка Ярослава. Вся деревня ваша и ещё много, много ни в чём не повинных. 
- А Бояна-то в чём виновата?!  Так это твоих рук дело? – У догадавшейся Алёнки задрожали губы. - Ты на батюшку моего медведя натравила? А потом ворону! И заяц тот, и лиса…так ты …
- Да! Это я! – Ответ старухи был подобен грому. Она вдруг стала намного выше ростом, резкий порыв ветра разметал седые волосы. Грозно сверкнув чёрными глазами, старуха придвинулась. – Морана я! Слышала, наверное? Или совсем меня тут забыли уже?
У Алёнки закружилась голова, подкосились ноги, и она безвольной тряпичной куклой повалилась на траву.
                                                 ************************
                                                  »»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»
Вся деревня всполошилась. В один вечер бесследно пропали сразу три человека: вдова старосты Бояна, Вадим и маленькая Алёнка. Поздно вечером Лесьяр с обезумевшими глазами пробежал по дворам, собрал мужиков. Вооружившись, чем попало, они всей гурьбой побежали в лес. Поиски начались у ручья при свете факелов. Но хоть и кричали мужики до хрипоты, хоть и обнюхивали каждый куст лучшие охотничьи собаки, всё было без толку.  Следы то неожиданно обрывались, то вдруг обнаруживались в самых непредсказуемых  местах, петляли кругами. По следам  Бояны собаки вообще шли неохотно. Без видимых причин останавливались, ерошили шерсть на загривках, рычали, начинали  тоскливо выть, задрав в ночное небо умные морды. Всю ночь в темноте вокруг уставших мужиков трещали сучья, ухали совы, кто-то стонал и охал. Изредка, то где-то вдалеке, то совсем рядом раздавался леденящий душу волчий вой. «Не иначе, леший балует!» - поговаривали между собой мужики. Все они были бывалыми охотниками, видели всякое, не по одной ночи провели в самых глухих лесах, но таких звуков никто не слышал. Ближе к утру, когда начало понемногу светлеть, стали бросаться в глаза и другие странности и непонятности. В местах, где по грибы и ягоды ходили все от мала до велика, были протоптаны довольно широкие тропинки. Так вот, проходы по этим тропкам вдруг оказались преграждены огромными, столетними деревьями. То тут, то там появились непролазные буреломы, завалы и заросли кустарника, переплетённого дикой ежевикой. За одну только ночь лес стал диким, непроходимым. Ко всем этим трудностям опустился густой туман. Непроглядной пеленой окутал он всё вокруг, да так, что трудно было разглядеть что-либо в трёх шагах. Продолжать поиски стало невозможно. Все это понимали, но никто не сдавался, продолжая бродить по зарослям, время от времени оглашая весь лес криками. Лесьяр, ещё слабый, метался вместе со всеми по лесу, кричал охрипшим, уже почти неслышным голосом, в отчаянии заламывал руки.
К вечеру из сил выбились даже самые упрямые. Собравшись все вместе, решили продолжить поиски с утра. И тут из густых кустов волчьей ягоды неожиданно вышел Вадим. Всей толпой, с радостными вскриками мужики бросились к нему навстречу. Но радости тут же сильно поубавилось, когда стало понятно, что несчастный Вадим не в себе. На вопросы он не отвечал, только мычал что-то непонятное, дико смотрел по сторонам безумными глазами. Время от времени он сильно вздрагивал, сотрясаясь всем своим дряблым телом. Мелкая же  дрожь колотила его непрестанно. Он всё время старался спрятаться, приседал, оглядывался,  порывался кинуться в кусты. С большим трудом удалось кое-как его успокоить и проводить в деревню. Там Вадима отдали на попечение Ярославе и с тяжёлыми сердцами разошлись по домам.
Дома Лесьяр, несмотря на усталость, никак не мог уснуть.
- Скажи, сестра, какому богу молиться? Где нам Алёнушку нашу искать?! Сил моих уж не осталось, а сердце так и разрывается! Ведь как родная она нам! Да что и говорить-то! Я родных своих сыновей так не жалею! Ох, не вынести мне этого, не пережить, если что худое с ней приключилось! И Добрыни нет, не на кого опереться. От старшего, и в лучшие его дни, помощи можно было не ждать, а теперь и подавно!
Ярослава, не находила слов. Не знала, как успокоить сломанного горем старика. Отвернувшись, она молча смотрела в темное, забранное слюдой окошко, изредка тихонько всхлипывала, утирала слёзы.
- Завтра поутру попробую я Вадима порасспросить. -  Тихо проговорила она. – Видно сильно он напугался чего-то. Я его отваром напоила, заговором успокоила, пусть поспит. Может и видел он что-нибудь. Да и ты ложись, Лесьярушка, слезами горю не поможешь, а утро вечера мудренее.
- Да, сестрёнка, пойдем, провожу. - Утерев кулаком, красные от слёз и бессонницы глаза, согласился старик.
Утром жители небольшой деревушки собралась у дома  Лесьяра. Собрались все от мала до велика. Каждый был готов помочь, поддержать и словом и делом.
В доме старая Ярослава, ласково и осторожно, стараясь не волновать, расспрашивала Вадима о том, что его напугало, не видел ли он чего, что могло бы помочь в этих нелёгких поисках. Но тот, в ответ мычал что-то непонятное, громко сопел, косился по углам, трясся да вздрагивал от любого шороха. Ни с того, ни с сего Вадим частенько порывался куда-то бежать, разбрасывая вещи и натыкаясь то на стол, то на лавку. Стало понятно, что в ближайшее время толку от расспросов не будет.
Разделившись на три группы, жители деревушки снова направились к лесу. Но и в этот день никаких результатов поиски не принесли. К вечеру уставшие и голодные все снова собрались у дома  Лесьяра. «Теперь в нашем лесу и самим-то пропасть недолго, не то, что найти кого-то!» - стараясь не смотреть в глаза друг другу, шептались между собой охотники. «Таких страхов натерпелись, что и в плохом сне не увидеть!» «Лес дал, лес взял! Что тут поделаешь?»
Вдруг вечерний воздух прорезал уже знакомый многим тоскливый волчий вой. Ветер, налетевший казалось бы  сразу со всех сторон, подхватил его, усилил, пронёс над головами. От воя этого кровь застыла в жилах каждого. Он ломал волю, сковывая душу ледяным, бессознательным ужасом. Охотничьи псы, которые даже в одиночку бесстрашно бросались на медведей, заскулили, поджали хвосты и стали жаться к ногам своих хозяев. Из леса, который начинался сразу за небольшим Лесьяровым огородом, не торопливо вышли два огромных волка. То вместе, то сменяя друг друга, они волочили за собой что-то, скрытое в высокой траве. Протащив свою ношу несколько шагов, волки остановились, задрали морды и снова протяжно завыли.
Потрясённые ужасным воем и этой картиной, мужики несколько мгновений стояли как вкопанные, но затем все вместе, с громкими криками бросились к хищникам.
Волки не стали их дожидаться, а спокойно, как будто выполнив свою задачу, развернулись и не спеша скрылись за деревьями.
Когда же шумной толпой мужики подбежали к тому месту, где только что стояли непрошенные лесные гости, мёртвая тишина повисла над полянкой. Даже у самых храбрых от страха стали противно подрагивать колени. На полянке в высокой траве лежало тело  Бояны. Конечно, один вид мёртвого тела, даже обезображенного, не смог бы нагнать столько страха на бывалых охотников, но никто из них не помнил такого, чтобы труп из леса в деревню приносили волки. Мысли о колдовстве невольно пришли в голову каждому. А с колдовством в маленькой, затерянной в лесах деревушке, не хотел связываться никто.
Поэтому после похорон и довольно пышной погребальной  стравы*, в лес жители деревушки старались ходить как можно реже. Лесьяр всё понимал, не осуждал и не уговаривал односельчан. Но за несколько дней, он казалось, постарел на много лет. С самого утра уходил в лес. Возвращался поздним вечером. Подолгу стоял на опушке, всматривался в лесные заросли, утирал рукавом бегущие сами собой слёзы.
Вадим внешне, казалось, стал спокойнее, но на расспросы по-прежнему не отвечал. С огромным трудом удалось старой бабке Ярославе вытянуть из него коротенький рассказ о том, как он пошёл вечером в лес, встретил там изуродованную Боянушку, напугался, споткнулся, ударился головой и больше ничего не помнил. Если Вадим что-то и скрывал, то по его испуганному виду было понятно, что большего он не расскажет.
Через две недели в деревню вернулись Добромир и  Вторак. Однако, несмотря на то, что «торговая» поездка закончилась довольно удачно, радости в деревне не прибавилось. Все жители деревушки благодарили, но при этом виновато прятали глаза, старались как можно скорее покинуть дом, где казалось несчастье, поселилось на долгое-долгое время.
Лесьяр уже вместе с Добромиром и  Втораком, безрезультатно блуждая по лесу, провел в поисках пропавшей Алёнки ещё четыре дня.  Вернулся совсем измученным, отчаявшимся. 
                                              ****************************
Вечером за большим столом собрались Лесьяр с Добромиром, Ярослава и  Вторак. Это был уже не первый ужин, в атмосфере грусти и безысходной тоски. Вадима, беспокойно стонущего во сне, решили не тревожить. Тем более что путного совета от него никто и не ждал.
- Что тут поделаешь? – медленно раскачиваясь на лавке, глядя в пол, начал Лесьяр. – Там, наверху, наверное, лучше знают, когда нам кого находить, а кого и когда терять. Вот только глаза у богов с бельмом, если горя они нашего не видят!
- Что греха таить, - тихим шёпотом ответил Вторак. – Не чтим мы богов, как надо бы, как в старые времена деды наши чтили. Может, и прогневались они на нас. Может, и не помогают  потому. Да, по чести сказать, староста-покойничек один только и знал толком как с ними, с богами-то разговаривать. Вот он, может, и присоветовал бы чего, может, и наворожил бы да подсказал, где Алёна теперь.
- Вот уж не думаю! - вертя большущими пальцами деревянную ложку,  ответил Добромир. – Что-то не припомнится мне, чтобы староста наш на чудеса был горазд.
- Твоя правда, Добрынюшка, - поддержала богатыря Ярослава. – Не шибко-то он силён был в ворожбе. Ни дождь накликать, ни вёдро не мог толком. В обрядах-то он смыслил, спору нет, и все обычаи при нём строго соблюдали, но силы не имел ни какой. Вот с баенниками, да с домовыми расшалившимися управлялся лихо. Опять же с его слов. И себе-то помочь не сумел, когда в речке нашей тонул. Видно русалки посильнее оказались. Да что уж…-  Старушка отчаянно махнула рукой.
- А про то, что вера наша ослабела, ты верно заметил. – Помолчав, продолжала Ярослава. – Уж и капище, поди, всё позаросло и ров осыпался, да и костров уж  давно никто не разжигал. Эх, кабы кого из ведунов настоящих, да жертвы побогаче, может, и был бы толк. Да где ж теперь искать-то их, ведунов этих?
- Там, на ярмарке, помнишь, Добрыня?  - Почему-то волнуясь, начал Вторак. -  Человек был. Странный какой-то, во всём чёрном и говорил как-то коряво. Рассказывал он, то ли про бога нового, то ли про сына божьего, я не понял толком. Убили его, а он возьми, да воскресни на третий день! И вот, кто в это поверит да от наших старых богов отречётся, тот и жить будет вечно и чудеса сам сможет чудить!
- Да объясни ж ты толком, - подняв голову, спросил Лесьяр. – Кто кого убил-то?
- Дык бога того и убили!
- Ой,  да нешто можно бога убить?
- Говорю же, не понял я! – Попробовал оправдаться Вторак. Что он там баял, Добрыня?
-А-а-а! А-а-а! Боги, демоны, ведьмы! Ненавижу! Ненавижу! Все врут! Врут и убивают!
Вадим вдруг соскочил с лавки, как будто отгоняя рой пчёл, быстро-быстро замахал вокруг своей головы руками и,  продолжая истошно вопить, бросился через всю избу к выходу. Но движения его, хоть и стремительные, особой точностью не отличались и через мгновение, налетев со всего разбега на угол большой русской печки, горемычный Вадим оказался на полу.  Всё произошло настолько неожиданно, что никто из собравшихся за столом не успел ничего сделать. Вадим же, упав, ни капельки не успокоился  и, завывая тоненьким голосом, начал резво кататься по полу.
-  Ну, вот опять! Ох, горе-горюшко! – Запричитала Ярослава, устремляясь вслед за Добромиром на помощь бедному больному.
Добромир одной рукой крепко прижал Вадима к полу, а другой помог старушке разжать несчастному зубы. Из кармана на переднике знахарка быстро достала небольшой глиняный кувшинчик и влила несчастному в рот несколько капель своего успокаивающего зелья. Вадим, тщетно трепыхнувшись в крепких объятиях брата ещё несколько раз, наконец успокоился и засопел мирным сном праведника.
Осторожно подняв брата с пола, Добромир бережно положил его на широкую лавку. Все, кроме Ярославы, вернулись за стол. Знахарка же осталась у лежанки, бормоча свои заговоры.
- Ох, горе-беда! Нешто он болезный, так до седин своих промучается? – Сокрушённо качая головой, пробормотал старый охотник. - Так что он там говорил, человек этот про новых богов? – Возобновляя прерванный разговор, спросил заинтересовавшийся Лесьяр.     
- Да я и сам-то по-путному ничего не разобрал. – Добромир положил ложку со следами Вадимовских зубов на стол, пожал могучими плечами. – Что-то о судилище каком-то страшном и конце света каком-то. Недосуг мне было, почести сказать. Помню только, когда его попросили чудо хоть какое - ни будь показать, он разозлился страшно, аж ногами затопал и начал стращать всех какой-то «геной огненной».  А до того кричал, что дескать возлюбить всех надо. Но что-то не похож он был тогда на «возлюбившего»!
- Ну и чем же он нам поможет?  Пустое всё это! – Устало проговорил Лесьяр. – Сдаётся мне, не увидим мы Алёнушку нашу… не помогут нам ни старые наши, ни новые эти боги. – Старый охотник тяжело вздохнул, но тут же чуть заметно улыбнувшись, сказал - А ежели о любви тут речь зашла, как думаешь, Вторак, не пора ли Ольге косу в две переплетать? Отдай сестру за Добрыню! Ведь люб он ей, вся деревня знает! Горе наше с нами останется, но жизнь-то должна продолжаться! Не пугайся несчастий, что на наши головы свалились. Сын мой не даст Ольгу в обиду!
Добромир снова взял в руки ложку, завертел её и бросил смущённый взгляд на товарища.
- Лучшего жениха я для сестры и искать не стану! – Ответил Вторак. – А что до бед этих… Род наш, да Лада светлая заступники нам, на них и раньше и теперь уповать будем! Решено, к первым морозам засылай сватов Лесьяр!
- Верно решил, Вторак! – Одобрительно похлопав рыбака по плечу, сказала подошедшая Ярослава.  -  По годам Ольга в самый раз на выданье, и помоложе сватали. Не подумай, что выгоду ищу, но и в самом деле не по силам мне старой за тремя мужиками в доме успевать.
На том и порешили. За долгое время безуспешных поисков, чувства отчаянья и безутешной тоски по пропавшей Алёнке, в доме старого охотника как будто  повеяло свежим ветерком. Всем, собравшимся за столом стало вдруг как-то легче. Лица их осветились, словно заглянул в тёмное окошко лучик радостного весеннего солнышка.
                                                                                             ************************
- Ну, что? Полегчало тебе? Теперь уймёшься? – Помешивая в большом котле, что-то бурлящее большой деревянной ложкой, ехидным тоном спросила Морана. – Хватит бегать-то уже! Давай-ка успокойся да спать ложись! Дел у тебя, девонька, завтра – уйма! Если только опять в бега не подашься!
Алёнка громко шмыгнула носом и спросила с плохо скрываемой злобой:
- Ты же сама говорила, что оморочить любого можешь!? И как тебе поверить?
- Да ты же своими глазами видела! – Морана стукнула по котлу ложкой, резко повернулась, грозно сверкнула чёрными глазами. – Вот заняться мне больше нечем, как маленьких, упрямых девчонок убеждать да уговаривать! Поискали, погоревали, да и успокоились близкие твои. А если ты им и в самом деле помочь хочешь, учиться тебе надо. Недолго мирная жизнь здесь продлится, уж ты мне поверь! И когда беда придёт, твоих силёнок не хватит! Вот для этого ты тут! Сколько можно одно да по тому, да на сто рядов повторять?
Морана повернулась к Алёнке спиной и уже спокойно продолжила:
-  И нечего дуться! Не злая я и не добрая. За столько лет уже столько всякого насмотрелась, что и чувствовать-то разучилась. Сейчас, правда, снова тревожить начинает кое-что. Но это старость. А что силу свою из недобрых мыслей и злых чувств да тоски черпаю, так не взыщи!.. Ха! Тут у вас тоже скоро скажут: «Не судите…». И помогаю я тебе, глупой,  потому, что зла в мире может столько случиться, что и я в нём захлебнусь. Новый бог сюда вряд ли скоро заглянет, а нам, старым, вы и не верите уже, выходит. – Морана с обидой в голосе закончила. – Ни в нас не верите, ни словам нашим не верите!
Алёнка почувствовала неловкость. Как-то вдруг, неожиданно для себя самой, ей стало жалко эту грозную в прошлом богиню.
- А как же про тебя сказывают, что ты каждую ночь хочешь солнце с неба скрасть?
- Здорово живёшь! – ухмыльнулась Морана. – И на кой оно мне, по-твоему, надо, солнце это? Вот сами себя пугаете, а боги вам виноваты! Я много чего и сейчас могу, а раньше вообще казалось, что всю землю перевернуть мне по силам, но мыслей таких у меня и тогда не было. Равновесие должно быть во всём! Между тьмой и светом, между жарой и стужей, между добром и злом тоже. И первое наше дело следить за этим. Иначе вам, людям, мир ваш пеклом покажется. Столько зла, сколько люди сами друг дружке желают и творят, ни одному богу и не снилось. Демоны только вас переплюнули. Но вот лезть в ваши дела людские, нам не пристало!
В маленькую избушку вместе с вползающим в окошко ночным мраком, на бесшумных совиных крыльях залетела тишина. Только иногда ложка глухо стучала по кромке котла да где-то далеко, казалось на другом конце огромного леса, пел свою песенку сверчок. 
- А как же…ты же богиня…ты же зимы и смерти богиня? И не злая? Хм-м… Вот ты говоришь, что дело твоё - умерших за речку Смородинку провожать? – Алёнка, невероятно быстро освоилась с тем, что вынуждена проживать с Мораной под одной крышей и уже нисколечко её не боялась. Чем дальше, тем больше девочку разбирало любопытство. Не каждый день приходится разговаривать с богами! – А если вдруг два человека одновременно умрут? Как ты успеешь? К кому первому придёшь? Как выберешь? Да и путь-то поди, до Смородинки неблизкий? Или обоих сразу провожать будешь?
Морана закончила варить своё зелье, повесила ложку на стену, и пламя в очаге само собой медленно угасло без дыма и копоти.
- Ну ладно, расскажу я тебе, как это всё у меня получается. Пользы тебе от этих знаний будет мало, хотя… - Старая богиня улыбнулась, и показалось Алёнке, что перед ней никакая не богиня, а обыкновенная старушка, только уставшая почему-то очень. 
- Не бывает, Алёна, «одновременно». Если время на кусочки разделить, кому-то всё равно, хоть на «полкусочка», я раньше понадоблюсь. А если уж совсем промежуток  маленький будет, то время и придержать чуточку можно. А теперь, представь себе, что от твоего дома до опушки разом наперегонки побежали ты, твой кот и муравей. Кто первым прибежит?
- Рыжик конечно! – Болтая ногами ответила Алёнка. -  Он хоть и ленивый с виду, но бегает – будь здоров! Я-то ладно, отстану маленечко, конечно, а муравья можно вообще в счёт не брать! Ему и за год не доползти!
- А если отец твой из лука в то место выстрелит? Наверное, стрела там раньше будет? 
- Ха, скажешь тоже! И ёжику ясно! Тятя мой знаешь, как стреляет! Он…
- Верю, верю, но и ты мне поверь, что пока эта стрела летит, я могу много-много раз туда-обратно сбегать! Красивый цветочек?
Алёнка провела по волосам рукой и вытащила из косы вплетённую в неё незабудку. Несколько раз, ничего не понимая, девочка переводила взгляд то на цветок, то на Морану.
- Это я, пока мы с тобой тут разговаривали, быстренько вышла, его сорвала и в косу тебе пристроила. А за одно, четырёх умерших проводила.  – Морана тяжело вздохнула. – Я не бегаю, Алён, я просто там, где мне надо и когда надо. Не понимаешь? Вот и муравей тот не поймёт, когда стрела мимо пролетит. А Смородинка, она не так уж и далеко, для тех, кому уже спешить некуда. К тому же не все за Смородинку попадают. Многие здесь остаются упырями, мавками, русалками. А теперь есть и такие, что не из яви в навь переходят, а в нового Бога уверовав, по новым порядкам, сами попадают туда, куда им уготовано по делам, да по вере. Только правила там такие, что в раю у них пусто, как в дырявом сите! Чужая вера, чужие законы… икнётся вам, людям ещё Владимирово крещение! – Хриплый голос богини окреп, налился силой. - Что такое страх перед адом по сравнению со страхом опозорить свой Род? Трусостью, жадностью, предательством изгадить память предков? На совести, не на страхе мир держится! – Морана на секунду замолкла и, сверкая глазами, гордо тряхнула седыми волосами, как бы отгоняя видения грядущих лет. – Только сил эта «работа» моя забирает много. А пополнить их мне всё труднее и труднее. Вот теперь по-старинке приходится заклинания вспоминать, да знаки магические. Зелья вот варю. Скоро и ступа понадобится. Времени приходится тратить больше, а тут ещё и за тобой гоняйся! Вот скажу завтра двум крокодилам этим зубастым, что бы глаз с тебя не спускали!
Морана взмахнула рукой, лучина погасла, а по углам избушки тусклым зеленоватым светом засветились гнилушки.
- Ложись спать, егоза. Утром чуть свет подниму. – Старая богиня небрежно бросила в ноги Алёнке тёплый кожушок. – На вот, укройся. Ночи всё холоднее. Считай, прошло лето. А времени у нас с тобой, ой как мало, Алёнушка!
- Так это ж мой! – Воскликнула Алёнка. - А где ты его взяла?
- Где он был, там и взяла. Пока ты, сопли распустив, на родню свою любовалась, мне домовой его и вынес. Да спи же ты неугомонная!
- А как ты меня невидимой сделала? – Не унималась девочка. – Мне бы так хотелось сказать им, что...
- Будешь слушаться - скажешь! – И тоном, после которого Алёнке не захотелось больше расспрашивать, Морана отрезала. - Всё, спи!
Как только Алёнка мирно засопела на своём топчанчике, Морана, подошла к двери и, взмахнув руками, обернулась чёрным облаком. Просочившиеся сквозь щель под ветхой дверью, подхваченное внезапно налетевшим ветерком, облако это плавно полетело к реке, низко, над самой еле заметной тропинкой. Два огромных волка, лежащие рядом с избушкой, проводили его взглядом, но, как будто услышав команду, не тронулись с места, а снова опустили морды на лапы и, казалось, продолжили дремать.
Подлетев к реке, Морана приняла свой обычный облик и плавно опустилась на пологий берег. Постояв с минуту, как будто прислушиваясь к плеску речных струй, она вдруг с размаху ударила по воде своим посохом и, не спеша отошла на несколько шагов назад. Ничего не произошло. Река, серебряная в свете полной луны, всё так же продолжала с тихими всплесками обмывать гальку, неся свои воды к холодному северному морю. Морана разозлилась. Снова подойдя к реке, она громко произнесла несколько слов хриплым голосом и, уже без удара, опустила в воду свой посох. Послышался вибрирующий гул и от дрожащего в старческих руках богини узловатого посоха, во все стороны стали расходится круги, как от брошенного в воду большого камня.
И вот, разбрызгивая вокруг себя тучи серебряных брызг, из воды, как ошпаренное вынырнуло существо, по виду сильно напоминающее человека. Вот только зеленоватый цвет спутанной бороды, перепонки между пальцев, да причудливый наряд из речных водорослей обличали в нём повелителя всех озёр, рек и речушек – водяного.
Хоть и вынырнул водяной довольно резво, он совсем не спешил подплывать ближе на встречу своей не званой гостье. Бурля и плескаясь, он взгромоздился верхом на огромного, неизвестно откуда появившегося сома, и принялся нервно расчёсывать свою истекающую водой бороду.
- Слышь ты, жаба, а ну греби сюда! – Вытаскивая из воды свой посох, прокричала Морана. – Не собираюсь я орать тут на всю реку! Распугаю, неровён час, всех твоих рыбёшек да лягушек. Давай плыви, не бойся!
Водяной, с минуту посомневавшись, направил своего необычного «коня» к берегу, Но выходить на песчаную косу похоже не собирался. Добравшись до мелководья, он шлёпнул ладонью по гладкому рыбьему боку и оттолкнул сома.
- Ну, чего тебе? – Спросил водяной булькающим голосом.
Морана долгим взглядом оценила расстояние, разделяющее её и повелителя реки и, решила, что лезть в воду, чтобы подраться и вырвать из зелёной бороды несколько клочков, не стоит. Тем более что в воде водяной был не самым слабым противником. Но так сразу простить пренебрежение, выказанное ей отказом выходить по первому зову, она не могла.
- Чем занят был? – Медленно стаскивая с седой головы башлык, спросила она. – Или вода в уши попала? - Хриплый голос Мораны прогремел, вселяя ужас всему живому - Напрочь оглох!?
Водяной невольно отпрыгнул назад, часто-часто заморгал большими, бесцветными глазами.
- Ну, подожди, водяная крыса, - продолжала богиня злобным шипящим голосом. – Зима не за горами! Я каждую лужу, каждый ручей, все озёра и речку твою проморожу до самого дна. Сама не справлюсь - Мороза попрошу. Не поспишь ты этой зимой, на слово мне поверь, не поспишь! И чихать опосля до самой осени будешь!
- Да ладно тебе! – Нервно теребя бороду, пробулькал водяной. – Я тут за корягу зацепился малешко. Вот и замешкался. Уж прости ты меня!
- Не рассказывай мне сказки! В своей речке? За корягу? – Морана прищурилась насмешливо. – Скажи ещё, что в сетях запутался! Заигрался поди с русалками? Ладно, твои дела, но в другой раз живее поспешай!  - Морана сделала шаг к воде и строгим голосом продолжила. – Теперь слушай сюда. Завтра поутру сюда девчонка придёт…
                                                       ********************
Утро выдалось тихим, ясным. Алёнка, хоть и уснула поздно, выспалась отлично.  Какие бы сны ей не снились, она всегда просыпалась в хорошем настроении. Каждый новый день казался ей началом какой-то новой, чудесной истории с обязательно счастливым концом. Тем более теперь, когда перед ней открывались двери в новый, удивительный, волнующий и манящий мир магии. И всё же каждое утро Алёнка начинала придумывать новый план побега из под надзора грозной богини. Ничем особенным эти планы не отличались, да и результат всегда был одинаковым – поплутав по зарослям и буреломам часок-другой, девочка неизменно возвращалась к той же самой ветхой избушке, где её с ехидной ухмылкой встречала  Морана.
- Проснулась? – Не оборачиваясь, спросила богиня, ставя на стол большую чашку с варёной олениной. – Давай поешь и быстренько сбегай к речке, перед тем, как снова в деревню свою намылишься. Мне ракушки нужны. С десяток принесёшь, и ладно будет.
- А может я и не побегу сегодня! – С детским упрямством, ответила Алёнка, придвигая к столу большую, тяжёлую скамью. – Мне в этих портках твоих дома показаться – всё одно, что со стыда сгореть!
На следующий же день, после первого неудавшегося побега, Морана отобрала у Алёнки изодранную рубаху и, не обращая ни какого внимания на слёзные протесты, выдала ей широкие кожаные штаны с красивым, ярко вышитым поясом, льняную блузку и кожаную же курточку: «Стыдиться тут не кого, а для лесной жизни тебе в самый раз!» Одеваясь, каждое утро, девочка не упускала случая поскандалить и выразить Моране своё недовольство, но двигаться она на самом деле могла легко и свободно.
-  Ну почему мне нельзя дома учиться? – Впиваясь зубами в сочное, ароматное мясо, начала Алёнка. -  Сама же рассказывала, что боги и люди раньше вместе жили. Вот и жила бы с нами! У бабки Ярославы дом большой, места…
- Хватит уже чушь пороть! – Раздражённо перебила её Морана. – Сбрендят все от счастья в деревушке вашей, ежели я там поселюсь! В те давным-давно прошедшие годы люди от богов не шибко отличались. Вот и жили рядом. Тебя из тех времён… - тут Морана умолкла, боясь раскрыть тайну Алёнкиного рождения. – Ешь, не болтай! Подавишься.
- А откуда у нас мясо? – С полным ртом спросила Алёнка, пропустив мимо ушей такие важные для неё слова богини. – Ты что ли на охоту уже сходила?
- Нет, да ты смеёшься надо мной не иначе?! – Морана с притворным негодованием встряхнула седой головой. – За оленями я ещё не гонялась! Там вон, на лужайке два «охотничка» целыми днями валяются. Как ещё шкуры не протёрли? Коли хочешь, им «спасибо» скажешь. На вот, запей, - протянула Морана Алёнке большой деревянный ковш с подозрительно ядовито-зелёной жидкостью. -  И нечего мне тут морщиться! Не стану я больше зелья мои под малиновый сок для тебя мороковать. Привыкай, тебе ещё не один такой жбан выпить придётся. От зелий этих, сила в тебе прибавляется и… - Морана ехидно ухмыльнулась – от вредности они лечат!
Отплёвываясь, Алёнка вышла на невысокое крылечко.
- И какая же гадость - это пойло! – Громко пожаловалась девочка поднявшимся навстречу ей огромным волкам. – Мухоморы что ли она для меня варит? Вот был там какой-то привкус, но как мне эта отрава могла соком малиновым казаться?! Ха! А вы тоже, поди, не злые и не добрые? – Алёнка спустилась с невысокого крылечка. - А кто оленя ночью задрал? Сознавайтесь разбойники!
- Но мясо-то я ела! - Про себя подумала Алёнка. -  Да и не траву же им жевать? Но «спасибо» этим «охотничкам», я говорить всё равно не буду!
Один из волков остановился, потянулся, и, присев на задние лапы, широко зевнул, демонстрируя богатейший «арсенал» из блестящих как жемчуг, острых зубов. Другой, подойдя вплотную, нагнул голову в ожидании ласки и ткнулся мордой в Алёнкину ладонь.
- Мокрый нос – здоровый пёс! – Улыбнулась девочка и ухватила волка за мягкое, замшевое ухо. – А что у волков, носы тоже мокрые быть должны?
Огромный зверь, подняв голову и повернув шею, легко освободил ухо и легонько сжал зубами Алёнкину руку.
- Ага, сейчас! Держи пасть шире! Человеченки захотелось? – Алёнка выдернула руку и, высоко подпрыгнув, оседлала волка верхом. Волк, хоть и смог бы удержать на своей спине ещё с полдюжины Алёнок, с поверженным видом повалился на бок и «победительница», придавив мускулистую шею зверя коленом, ухватила его сразу за оба уха. - Ага! Сдаёшься? А помнишь как ты меня пугал? Ты где так жутко выть научился? – Девочка, нагнулась к самой волчьей морде. – У-у, злыдень черномордый!
Волк дернулся и лизнул Алёнку в нос и щёку шершавым языком.
- Тьфу, ты! Иди, подлиза!
Другой волк тем временем зашёл со спины и уже готовился к прыжку.
- Двое на одну!? – Воскликнула Алёнка и, сложив пальцы причудливым кренделем, вытянула руку в сторону нового противника. – Ну-ну, попробуй!
Зверь, уже натыкавшийся в подобных играх на магический щит, сразу же передумал нападать и, с показным равнодушием повернулся к Алёнке спиной. Усевшись, он принялся лупить себя по уху задней лапой.
Но стоило Алёнке на мгновение отвлечься, поднимаясь с поверженного противника, как он тут же с глухим урчанием бросился в атаку. Складывать пальцы и выкрикивать формулу заклинания Алёнка уже не успевала, бить волка силой, ей было жалко, хотя огромная зверюга одним своим весом могла запросто переломать ей кости. По этому, она решила просто притормозить время. Без заклинания выходило у неё это в среднем один раз из десяти, да и то эффект длился три-четыре мгновения. В этот раз, получилось. Рассчитав расстояние, Алёнка ловким кувырком прокатилась под чёрным брюхом зависшего хищника и даже успела «полоснуть» его по боку, подхваченной сухой веткой. Волк, не встретив сопротивления, с разгона врезался в бок поднимающегося собрата и, не поняв, почему промахнулся, попытался сделать хорошую морду при плохой игре. Грозно зарычав, он налетел на ничего не подозревающего «напарника». Тот отскочил, оскалился, и мирная игра чуть было не переросла в серьёзную драку.
-Эй, ну-ка вы, кракавдивлы зубастые! – Повторяя, услышанное от Мораны непонятное ей самой слово, прикрикнула на волков Алёнка. – Я вам!.. Уймитесь уже! Ладно, хватит играться. Пошли на речку!
Но волки, пристыженные, потёрлись друг о дружку мордами в знак примирения, разлеглись на лужайке перед избушкой и на реку идти не захотели. Алёнка пошла одна по тропинке, сбивая по дороге редкие жёлтые листья, меткими (и не очень) «выстрелами» магической энергии. Осень уже полностью вступила в свои права. В эти последние ясные дни «бабьего лета», лес казался раздетым, пустым и шуршание опавших листьев, под ногами девочки,  разносилось далеко вокруг. Изредка, то справа, то слева от тропинки, едва различимые в ворохе опавших листьев, проносились в неутомимом хороводе лисавки. Алёнка их совершенно не боялась, но и тревожить не хотела: «Пусть их копошатся, скоро уснут до следующей осени». Мелкую нечисть Алёнка, не боялась совсем. И дело было не в покровительстве Мораны. Сарая богиня скорее, была бы рада, если бы стычки с  разного рода мелкими бесами, анчутками и шишиморами у девочки случались бы чаще. Просто Алёнка оказалась очень устойчива к разного рода «морокам» и внушениям. К тому же нечисть чувствовала в ней Силу, которая в сочетании с отменной реакцией делала преимущество девочки бесспорным. 
- Вот всё стращает, да пугает кем-то, - вслух размышляла Алёнка, сбивая с берёзы сухую ветку. - «Зло скоро придёт, беда случится!». Нет, что бы взять, да и самой людям помочь! Сама-то вона как двигается быстро, и глазом не уследить! Вот и стукала бы демона этого, то с одной стороны, то с другой! А с меня какой толк?  Этот, что проснуться должен, поди посильнее дохлой вороны!  А у меня и не получается толком ничего из того, чему я тут научилась! «Мы за равновесием следить должны!» - Продолжала она передразнивать Морану, стараясь подражать хриплому голосу богини. – Так вот и собрались бы все вместе! Пользы-то чаю, куда как поболе было бы! Ну, да ладно! Как она говорит? «В богов верить надо!» Ну, и богам, выходит тоже.
                                               ********************
- Ну, и что же ты тут, старая, удумала? – Обратилась к Моране красивая, высокая, белокурая девушка. – Ты куда же девчонку отправить хочешь? На погибель верную?
- Это кто тут у нас жалостливый такой? – Слегка наклонив в бок голову, усмехнулась Морана. – А это ничего, что я одна тут с девчонкой этой занимаюсь? Вам, белым да добрым, вроде, как и дела нет, что с землёй этой станет.
- Ну почему же? – Голос девушки был завораживающе приятен. – Не всё равно, но мы в людские дела не вмешиваемся.
-Ха! Кто же это говорит?! – В ответе Мораны в одинаковых долях слышались обида и ядовитая издёвка. – Тот, кто по весне всем, и младым и старым головы кружит? Да ладно бы ты своим даром всех подряд счастливыми делала! А то иному от любви твоей - хоть в омут! Это у тебя называется «не вмешиваться»? И на счёт «старой»... ежели твои века сосчитать, их не меньше моих будет, сестрёнка.
- Прости, Морана, знаю я, что ты можешь и краше меня выглядеть. – Девушка опустила глаза. –  Любовью я всех в равной мере одариваю, а вот как её принять, каждый сам решает. Кто-то добрее и лучше станет, а кто-то, как ядом, ревностью и сам отравится, и жизнь отравит всем, кого любит. Это уж как кому Макошь спрядёт…
- И ты прости меня, Леля,  - хриплый голос Мораны прозвучал тепло, почти ласково. – Знаю. Как я смертью одарить, так и ты любовью наказать, обе мы можем. А на счёт Алёнки, ты пожалуй права! Пошлю волчков, пусть помогут, ежели что. Вот и надо бы девчонке к виду крови привыкать, да уж больно она мала ещё.       
Тем временем едва заметная тропинка вывела Алёнку к берегу широкой реки. Она,  золотистая в свете утреннего солнца, не торопливо текла на север, увлекая за собой опавшие жёлтые листья к далёкому морю.
Девочка давно заметила, что стоит ей просто подойти к воде, как у неё сразу поднимается настроение. Журчание ручья, плеск волн, стук дождевых капель: все звуки, связанные с водой каким-то чудесным образом бодрили, вселяли чувство уверенности и покоя. Запах влажной свежести казалось, сам собою наполнял её живительной энергией. При этом, найдя в воде неисчерпаемый источник силы, Алёнка с каждым разом ощущала растущие в себе способности самой влиять на воду, заряжать её своим настроением, подчинять своим желаниям.
На берегу, удобно устроившись на большой коряге, сидел рыбак. С виду это был ничем не приметный мужик лет пятидесяти, вот только мокрый с головы до самых пяток. Вода струйками стекала с его густой бороды рубахи и портков так, что коряга под ним и даже речной песок вокруг были мокрыми. «Наверное, только что крючок от зацепа освобождал» - подумала Алёнка. – «Что же он не разделся? Теперь будет мокрый сидеть! Это когда ещё солнышко его высушит? А оно и не жаркое теперь уже совсем! Неровён час простудится дед». И вдруг Алёнку осенило: « Если тут рыбак, значит, и деревня должна быть рядом! Лодки у него нет, а пешком по заросшему берегу, он далеко не ушёл бы»!
- Здравствуй дедушка! Может тебе пособить чем?
Мокрый «дедушка» оказался «тугим на ухо» и Алёнке пришлось предлагать свою помощь «во всё горло».
- Нет, внученька, - рыбак внимательно посмотрел на девочку водянистыми глазами. - Тут-то я справлюсь, а вот здорво было бы, ежели ты внучка мово сюда прислала. Наживку я дома оставил. Совсем памяти не стало. Мы не далеко тут живём, в деревушке.

Всероссийскому религиозному союзу "Русская Народная Вера" требуются сотрудники для представления интересов Союза в юридической и правовой сфере, а также для издания литературы Союза, для организации и руководства производством и торговлей.
.
Обращаться по телефону:
.
8-903-672-72-19 Александр.
.
Общественная благотворительная организация
.
"РУССКОЕ БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОЕ ОБЩЕСТВО"
.
  Президенту России
.
Владимиру Владимировичу Путину
.
В связи с событиями, происходящими на Украине, ведущими к прямой угрозе жизни более 5 миллионов человек Русского населения Украины со стороны прозападных провокаторов и террористов, Русское Благотворительное Общество просит рассмотреть возможность ввода миротворческих войск на территорию предполагаемого геноцида Русского населения для предотвращения гуманитарной катастрофы и предоставления гражданам Украины возможности свободного волеизъявления о воссоединении с Российской Федерацией.
.
Председатель РБО                           Гончаров А.Б.
.
25 февраля 2014 г.
.
Здравия, Друзья!
.
Нам необходимо обсудить Законопроект О Родовых усадьбах. Он будет утверждаться в этом году. Текст Проекта Федерального Закона О Родовых усадьбах можно посмотреть на нашем сайте по ссылке:
.
http://rnv.rodnovery.com/index.php/doku … 191-usadba
.
или на сайте Государственной Думы России по ссылке:
.
http://asozd2.duma.gov.ru/main.nsf/(Spravka)?OpenAgent&amp;RN=269542-6
.
В случае одобрения Вами этого Проекта и желания участвовать в создании Родового Поселения вместе с другими Участниками нашего Союза, напишите заявку в произвольной форме на емейл: kradaveles@gmail.com
.
Глава Всероссийского религиозного союза "Русская Народная Вера"
.
Волкова Ирина Олеговна
.
Заявление РНВ о трагедии в Южносахалинске
.
9 февраля в Христианском храме Южно-Сахалинска сотрудник частного охранного предприятия 25-летний Степан Комаров расстрелял иконы и прихожан. Комаров имел лицензию на ношение оружия. Он обслуживал одно из отделений сахалинского банка, сопровождал инкассаторов. Утром он получил служебное оружие и с ним пришёл в храм, будучи в состоянии алкогольного опьянения. Там он потребовал от прихожан, чтобы они «убирались все из храма». Прихожане растерялись и стояли на месте. Двое из прихожан попытались успокоить, усовестить Комарова, отвратить его от задуманного. Не дождавшись исполнения своего требования, Комаров стал стрелять по иконам и по прихожанам. Тех, кто пытался его остановить и уговорить, он убил. В результате расстрела Христианского храма Комаров ранил шесть прихожан и убил двоих.
.
Более подробно о трагедии в Южно-Сахалинске можно прочесть по ссылке:
.
http://rnv.rodnovery.com/index.php/news … zaiavlenie
Заявление Всероссийского религиозного союза Русская Народная Вера
9 февраля в Христианском храме Южно-Сахалинска сотрудник частного охранного предприятия 25-летний Степан Комаров расстрелял иконы и прихожан. Комаров имел лицензию на ношение оружия. Он обслуживал одно из отделений сахалинского банка, сопровождал инкассаторов. Утром он получил служебное оружие и с ним пришёл в храм, будучи в состоянии алкогольного опьянения. Там он потребовал от прихожан, чтобы они «убирались все из храма». Прихожане растерялись и стояли на месте. Двое из прихожан попытались успокоить, усовестить Комарова, отвратить его от задуманного. Не дождавшись исполнения своего требования, Комаров стал стрелять по иконам и по прихожанам. Тех, кто пытался его остановить и уговорить, он убил. В результате расстрела Христианского храма Комаров ранил шесть прихожан и убил двоих.
.
Более подробно о трагедии в Южно-Сахалинске можно прочесть по ссылке:
.
http://www.ntv.ru/novosti/839957/
.
Всероссийский религиозный союз «Русская Народная Вера» выражает соболезнования семьям погибших Христиан. Они погибли, пытаясь остановить зло.
.
Комаров, будучи сам Русским, стрелял в Русских людей, разделяя Русский Народ по Вере. Это преступление вдвойне и такое прощать нельзя. Это нельзя оправдывать алкоголем, психологическими проблемами Комарова, его социально-имущественной неустроенностью или какими-то ещё «жизненными обстоятельствами». Комаров – преступник. Должен полностью ответить за преступление по действующему Законодательству России.
.
Всероссийский религиозный союз «Русская Народная Вера» неоднократно заявлял – Русский Человек, независимо от своей Веры, является частью Русского Рода и Русского Народа. Русский Род является воплощением на Земле Бога Рода. Родился в Русской семье, независимо от вероисповедания, - будь ты Христианин, Буддист, Кришнаит, Мусульманин, Язычник, Неоязычник и так далее, - всё равно являешься частью всего Русского Рода, который есть воплощение Русского Бога Рода на Земле. Межрелигиозная рознь недопустима как таковая. Она недопустима между различными Народами, а, тем более, она недопустима между представителями одного и того же Народа - межрелигиозной розни и вражды между Русскими быть не должно.
.
Кто этого не понимает, и кто с этим не согласен, тот не является Последователем Русской Народной Веры и Участником Всероссийского религиозного союза «Русская Народная Вера», тот не осознаёт самой сути Русской Народной Веры.
.
Всероссийский религиозный союз «Русская Народная Вера» обращается к Участникам своего союза с просьбой – довести точку зрения союза на происшедшее в Южно-Сахалинске до всего Русского Народа, - вражда между Русскими из-за различия в Вере недопустима, преступления из-за Веры между Русскими – это преступления вдвойне, - это следует из Основ Русской Народной Веры.
.
Всероссийский религиозный союз провёл собственное расследование трагедии по результатам опубликованной в сети интернет информации о происшедшем.
.
Выяснилось следующее.

Степан Комаров. Фото с его страницы вКонтакте.
.
Степан Комаров является вероятным последователем религиозного учения инглинга Николая Левашова, это следует из содержания его личной странички в сети интернет – он увлекался статьями Левашова. Возможно, он является членом религиозного движения, организованного Левашовым – «Возрождение. Золотой Век». Расследованием этого сейчас занимаются органы правопорядка.
.
Ныне покойный Николай Левашов, приехавший из-за границы в Россию учить нас "истории о Великой Тартарии", ни к одной из общин Русской Народной Веры отношения не имел и не мог иметь. Он был противником Русской Народной Веры, и Всероссийский религиозный союз «Русская Народная Вера» в своё время публиковал разоблачительную информацию в адрес Левашова и его ложного учения.
.
Вот ссылка на сайт союза с информацией о Николае Левашове:
.
http://www.rodnovery.com/index.php?name … amp;id=187
.
Николай Левашов начал свою религиозную деятельности в России в 2007 году, до этого он прожил 15 лет в США. В России он начал свою деятельность на поприще инглиистической церкви, рассылая по сети интернет статьи с выдержками учения инглинга Александра Хиневича, главы церкви инглингов.
.
Затем он опубликовал на своём сайте информацию о своём масонстве и дружбе с Рокфеллером, которого он, якобы, исцелял от каких-то болезней. После появления на его сайте фотографии, где Левашов стоит рядом с Рокфеллером, он «почему-то» очень быстро получил доступ в Государственную Думу России, где стал говорить от имени Русского Народа, и даже провёл круглый стол в Государственной Думе – «О геноциде Русского Народа».
На фото – Левашов с Рокфеллером. Фото с сайта Левашова.
.
На этом круглом столе под объективы журналистов масон Левашов назвал виновными в геноциде Евреев. При этом Николая Левашова никто не уполномочивал говорить – ни от имени Русского Народа, ни от имени Язычников, ни от имени Неоязычников, ни от имени какого-либо существующего союза Русских общин Родноверов.
.
Сохранилось видео с этого круглого стола. Там он полтора часа трясётся и потеет, журналисты буквально клещами тянут из него ответ, ради которого он их позвал, и на исходе второго часа он таки вымучивает из себя признание, что в геноциде Русского Народа виноваты Евреи. После этого целая стая оплаченных Европой провокаторов забегала по сети интернет, называя масона и друга Рокфеллера Левашова Русским героем, который «Первый!!!» заговорил о геноциде Русских.
.
Всероссийский религиозный союз «Русская Народная Вера» все эти годы говорил и говорит – с пресловутой «Перестройки» начался геноцид Русского Народа – происходит сокращение численности Русского Народа более чем на миллион человек в год. И потери Русского населения за прошедшие десятилетия уже неоднократно превысили потери населения СССР в Войне 1941-1945 годов.
.
И наш союз называл виновных – оплаченные Западом и США агенты влияния, проводящие в России политику, выгодную Европе и США, озвученную политическими деятелями – Маргарет Тетчер, Мадлен Олбрайт и другими, заявлявшими о необходимости сократить население России до 15 миллионов, расчленения России на десятки отдельных стран, изъятия земель России в пользу иностранных держав.
.
И наш союз публиковал информацию о средствах, которыми осуществляется геноцид – алкоголизация населения, табакокурение, ввоз палёного алкоголя, ввоз химических сигарет с заменой табака на пропитанную химикатами бумагу, поставки в торговую сеть гмо-продуктов, навязывание населению стерилизующих женщин и девочек лже-прививок от гриппа и других болезней от того самого фонда Рокфеллера, поставки отравленного пальмовым маслом детского питания и многое другое.
.
Французские врачи разоблачили фонд Рокфеллера в использовании этим фондом под видом вакцинации населения нескольких африканских стран - стерилизующих прививок, ведущих к бесплодию женщин, девушек, девочек. Был крупный международный скандал. Затем вакцины этого же фонда пытались продать России. Агенты влияния при этом развернули в России компанию за поголовную вакцинацию в обязательном и даже принудительном порядке. Всероссийский религиозный союз «Русская Народная Вера»  (РНВ) совместно с Русским Благотворительным Обществом (РБО) распространяли по этому поводу выступление на заседании  Государственной Думы русского вирусолога-врача Галины Червонской с разоблачением сути этих абортивных прививок.
.
Правительством России и той же Государственной Думой многое сделано к настоящему времени по исправлению ситуации с рождаемостью и увеличению численности как Русского, так и других коренных Народов России. В последние годы впервые в послеперестроичной России  идёт прирост населения, а не убыль.
.
А где был в это время Левашов? Дружил с Рокфеллером? Жил 15 лет в Штатах? Затем приехал в Россию с придуманной им религией и сказкой про Тартарию? А потом вдруг кто-то протащил его в Думу как защитника Русских? Интересно, кто это сделал? И что в такой ситуации можно было ожидать от Друга Рокфеллера? И вот Левашов, масон и провокатор, на круглом столе в Госдуме от имени всех Русских называет виновными в геноциде Русского Народа Евреев. Интересно, да?
.
Более подробно о масоне Левашове, о его биографии, его замке во Франции и его связях с Тамплиерами-храмовниками можно прочесть по ссылке:
.
http://rodonews.ru/news_1312281147.html
.
У провокаторов одна цель – стравить Народы Кавказа с Русскими, Русских стравить с Евреями, разжечь в России войну, восстание, революцию, устроить погромы, сменить правительство, пролить кровь, потом ввести в Россию войска Европы «для защиты демократии», расчленить Россию на «Зоны ответственности», протектораты Франции, Греции, Италии, Испании и других стран, пребывающих сейчас в экономическом кризисе, в каждой Зоне поставить своих европейских Комиссаров руководителями, и в очередной раз ограбить Россию в пользу Европы и США, как это уже было в начале Перестройки. Нам, как в Перестройку, будут завозить «гуманитарную помощь» в виде шоколадок и прочих подачек, а под это дело вывезут из России всё ценное, отдадут Западу и Штатам нефтяные компании, разрушат всё остальное, что работает, и обложат кредитами и долгами страну на десятилетия вперёд, сами же эти кредиты на себя и потратят.
.
Любая нестабильность, рознь в России – политическая, межнациональная, межрелигиозная, - это оплаченная агентами влияния Запада борьба со всей Россией. Представители различных религий, а, тем более, Священники религий, должны это понимать.
.
России нужна стабильность. Сейчас любая нестабильность работает против России и Русского Народа в том числе. Кто разжигает рознь – религиозную, национальную, любую другую, тот работает против России и Русских.
.
После круглого стола в Государственной Думе, организованного Николаем Левашовым, Всероссийский религиозный союз «Русская Народная Вера» на своём сайте опубликовал правду об этом религиозном провокаторе, опровергая какую-либо его причастность к древней Русской Вере. Примерно через год после своего «круглого стола» Левашов ушёл из жизни. Но, вероятно, остались его ставленники.
.
Давайте более внимательно рассмотрим события в Южно-Сахалинске с этой точки зрения.
Фотография ареста Комарова.

И вот теперь мы видим тот же знак на плече Комарова.

Степан Комаров. Фото: orthoview.ru
.
Так кто же такой Комаров? Подумайте о том, что этот Русский стрелял в Русских. Он убил Русского мужчину и Русскую женщину, шестерых ранил.
.
Вспомним масона Брейвика, расстрелявшего в Норвегии своих же Норвежцев. Вот он на фото в костюме масона.
Он тоже расстреливал своих, не жалел ни мужчин, ни женщин.
.
Обратите также внимание на то, что Комаров пошёл расстреливать, не надев футболку или рубаху. Пошёл, надев куртку на голое тело. Это случайность, что он при аресте на фото для корреспондентов публично демонстрирует свои татуировки, или с ним предварительно «кто-то поработал», чтобы получились такие наглядные фото? Это его собственная идея, чтобы «покрасоваться» при аресте после расстрела, или ему кто-то это подсказал?
.
Можно сделать вывод, что Комаров – скаут масона Левашова и действовал он аналогично масону Брейвику.
.
Хуже всего то, что «свято место пусто не бывает». Можно предположить, что вскоре, на смену ушедшему в мир иной Левашову, к нам из Штатов или из Европы будет прислан новый «Спаситель» и «Защитник» Русского Народа. Подготовят и пришлют. Очередной псевдо-волхв и лже-родновер начнёт свою деятельность среди молодёжи, ищущей свой духовный путь развития после эпохи тотального советского атеизма.  И финансирование очередного «Учителя» будет в десятки и более раз выше, чем было у Левашова.
.
Вспомним деятельность Левашова. У исконных общин Русской Веры нет средств ни на помещение для общин, ни на землю для Святилищ и храмов, ни на издание и распространение своей литературы. В то же время «Пришелец» Левашов на собрания своей организации арендовал, в буквальном смысле этого слова, дворцы, издал массу ложной литературы, были созданы сайты, фильмы и прочая наглядная агитация.  И как в таких условиях противостоять  подобным Левашовым?
.
Безусловно, что волхвы Всероссийского союза Русской Народной Веры, а также волхвы союзов Родноверов, сделают всё возможное для противодействия «Пришельцам», какое бы финансирование от Запада и Штатов они не получали, но без помощи в этом всех верующих в Русских Богов, не обойтись.
.
Всероссийский религиозный союз «Русская Народная Вера» обращается к Участникам союза, а также к Участникам различных союзов Родноверов – будем внимательны ко всем новым «Русским Лидерам».
.
Официальная позиция Христианской Церкви:
.
«Неизвестно, чем он руководствовался. Может быть, он был душевнобольным, а может, наслушавшись всего того, что сегодня многие говорят о Церкви, решил таким образом расчистить нашим современникам путь в светлое будущее», — сказал Патриарх Московский и всея Руси Кирилл в воскресенье после молитвы о погибших.
.
http://www.pravmir.ru/v-yazycheskix-rit … eres-imel/
.
«На фотографиях в аккаунте Комарова нет снимков, где он бы участвовал в неоязыческих ритуалах или иным способом подтверждал свою причастность к неоязычеству. Информации, чтобы делать однозначные выводы о мотивах преступления, мало», — мнение исследователя сект Виталия Питанова.
.
«Комаров был последователем известного оккультиста и лжеученого, основателя движения «Золотой век» Николая Левашова», — утверждает священник  Южно-Сахалинска протоиерей Виктор Горбач. Он рассказал корреспонденту портала «Православный взгляд», что около года назад он общался с Комаровым в одной из соцсетей, узнал об этом у самого Комарова, и уже тогда Комаров обещал «поквитаться» с христианами.
.
Вместе с тем, тема татуировок Комарова уже активно обсуждается в сети и на основании его татуировок кто-то пытается причислить Комарова к Родноверам. Комаров не является Родновером и никогда им не был. Тем более, он не имеет отношения к союзу Русской Народной Веры и к самой Русской Вере.
.
Кроме того, среди преступников, отбывающих наказания за тяжкие преступления, множество татуированных Христианскими символами. Вот пример такой татуировки:
На основе татуировок преступника нельзя делать выводы о преступности той или иной религии. Следует ориентироваться не на татуировки, а на дела. Кто делает добро, тот от Бога, а делающий зло не видел Бога.
.
Возможно, что обсуждение татуировок Комарова в сети интернет, да и сами татуировки – часть плана каких-то инстанций, добивающихся разрушения религиозного мира в России.
.
Те же самые силы, которые сбили с пути добра молодого парня Степана Комарова и толкнули его в храм расстреливать Русских, те же самые силы разрушают под предлогом Христианской нетерпимости Святилища Русской Веры. Эти силы действуют против каждой из религий.
Фото кумира Русского Бога Сварога, Всевышнего Творца, создателя всего существующего. Кумир распилен Врагами Русской Веры. Он не только спилен и сброшен со Святилища Русской Народной Веры под Рязанью, садисты-преступники от религии отпилили кумиру голову. Это насколько же надо ненавидеть Русских, чтобы так поступать с ликом Русского Бога-Творца?
.
Несколькими годами ранее под Калугой было уничтожено Святилище Калужского союза Родноверов – ССО. При этом, защищая Святилище от Преступников, сжигавших кумир Русской Богини Лады-Богородицы в огне, лишился глаза глава Калужских Родноверов Михаил Богатырёв.
.
Религиозная рознь между различными религиями поддерживается искусственно Врагами России. Она ОПЛАЧИВАЕМА Врагами России. Тот, кто уничтожает икону Христианской Богородицы – тот Преступник и Враг России. Кто сжигает кумир Русской Богини Лады-Богородицы и спиливает кумир Сварога-Отца, разрушает Святилища Родноверов, тот Преступник и Враг России.
.
Тот, кто в нарушение Конституции России и Законодательства России сейчас в сети интернет стравливает по признаку Веры Русских, используя как повод для этого трагедию в Южно-Сахалинске, тот также – Преступник и Враг России.
.
Всероссийский религиозный союз «Русская Народная Вера» ещё раз приносит соболезнования родным и близким погибших Христиан и заявляет, что Степан Комаров, а также Николай Левашов, не имеют отношения к союзу Русской Народной Веры, а также не имеют отношения к Родноверию, Родноверам и союзам Родноверов, никогда не состояли в организациях Русской Народной Веры, а также в организациях Родноверов.
.
Экстремист, разжигающий вражду между Русским по признаку Вероисповедания, не может быть Родновером. Наш союз всегда это утверждал и утверждает.
.
Глава Всероссийского религиозного союза «Русская Народная Вера»
.
Волкова Ирина Олеговна.
.
16.02.2014 по Христианскому летоисчислению.
.
16.02.7521 по древнему Русскому летоисчислению.

Вильгельм Конрад Рентген

Тема "ВИЛЬГЕЛЬМ КОНДРАД РЕНТГЕН"
Рабов загоняли на бригантины по тем же сходням, по которым несколько часов назад сводили коней.
-    Сколько? – тревожно интересовались штурманы.
-    Сотня!
-    А ну, хорош! Поворачивай, я сказал! Я и так перегружен! Скоро дохнуть начнут!
Падре Хуан Диас понимающе усмехнулся. Еще будучи капелланом в армаде Грихальвы, он убедился: бригантина вполне в состоянии принять на борт и двести, и триста мавров; вопрос лишь в том, сколько из них доживет до Кубы. Уже сейчас треть ошейников болтались пустыми; чтобы не задерживать весь караван, тем, кто артачился или у кого от страха отказывали ноги, тут же отрубали головы, освобождая общую цепь. Но штурманов заботила вовсе не смертность груза и даже не хронически загаженные трюмы. Их раздражал размер их штурманского пая, а в силу этого и все остальное.
Вообще же, судя по всеобщему возбуждению, добыча была богатой. Свободные от погрузки солдаты радостно примеряли местные воинские доспехи – хлопчатые, а потому на удивление легкие. Хуан Диас и сам поразился, когда увидел испытания такого пропитанного соляным раствором сарацинского панциря, - даже топор не брал. А неподалеку от сходней командирского судна, на расстеленное по земле полотно уже кидали взятое в городе золото.
-    Ух, ты! Как интересно… - суетилась возле казначея Мария де Эстрада – женщина полезная во всех отношениях. – Дай примерить, Гонсало!
-    Мария, отойди… - устало отгонял ее казначей армады Гонсало Мехия. – Мне капитаны башку из-за тебя оторвут!
Падре досадливо крякнул, захлопнул книгу и, уже понимая, что ничего, кроме уточек, рыбок, ну, и… полусотни простеньких ожерелий из низкопробного золота, не увидит, отправился посмотреть.
-    Святой отец! Святой отец!
Падре ойкнул и прыгнул в сторону, давая дорогу кобыле Педро де Альварадо.
-    Санта Мария! Ты меня едва не раздавил. В чем дело, Педро?
-    Я кастильца нашел! – радостно пробасил гигант. – Прям среди мавров!
-    Как – среди мавров? – оторопел Хуан Диас.
-    Ага! – тряхнул рыжей шевелюрой Альварадо, - а еще собаку – тоже нашу, кастильскую! Они ее в мечети держали! Откормили – ужас! В дверь не пройдет! Их в конце колонны ведут.
Хуан Диас задумался. Собаку здесь потерял Грихальва, еще год назад, и падре даже подумать не мог, что мавры зверюгу не убьют – просто из чувства мести. Но вот кастилец…
-    А он точно – не португалец?
-    Точно, святой отец! – рассмеялся Альварадо, - но если что, пятки ему всегда поджарить можно, - все расскажет!
Настроение у Хуана Диаса мгновенно упало.
«Только португальцев здесь не хватало!» – тоскливо подумал он.
Еще папской буллой от 1493 года, а затем и Тордесильясским договором весь мир был честно и поровну разделен – раз и навсегда. Португалии принадлежит все, что восточнее Азорских островов – от полюса до полюса, а Кастилии* и Арагону – все, что западнее. И, тем не менее, следы шпионских португальских экспедиций в Вест-Индии время от времени находили.
.
*Кастилия (Castilla) – королевство, объединившее (после присоединения второго по значению королевства – Арагон) к концу XV века все разрозненные области Испании.
.
«Разве что они плывут сюда от Африки…» - подумал святой отец и вдруг с ужасом осознал, что ни булла, ни договор совершенно не учли главной беды – шарообразности Божьего мира! Когда, плывя на запад, попадаешь на восток…
Хуан Диас ругнулся, и, понимая, что геометрию добить все-таки надо, открыл книгу для путевых записей. И тут же захлопнул. В конце колонны арбалетчиков показался Кортес, а рядом с ним, держась за стремя, бежал грязный и оборванный человек с длинным европейским лицом.
***
Первая мысль, которая посетила Кортеса, была: «португалец!» Оставленных на берегу моряков не значилось ни в одной из двух предыдущих экспедиций Веласкеса. А потому, подписав составленную казначеем опись военной добычи, он устроил «севильцу» настоящий допрос. Естественно в присутствии всех капитанов и должностных лиц.
-    Имя?
-    Херонимо де Агиляр, сеньор, - понимая, что снова попал в переплет, выдавил «севилец».
-    Откуда родом?
-    Севилья. Город Эсиха… - Агиляр с усилием глотнул, - сеньор…
-    А сюда как попал?
-    Из Дарьена, сеньор. Восемь лет назад. Мы везли адмиралу королевскую казну и судебные дела, а сели на рифы… сеньор.
Капитаны переглянулись. Эту историю о жуткой междоусобице в Дарьене и пропавшей королевской пятине* в двадцать тысяч дукатов знали все. Однако большинство сходилось на том, что отосланный к Диего Колумбу капитан просто присвоил и казну, и судно.
.
*Пятина – пятая часть всякой военной добычи, по законам Кастилии и Арагона принадлежащая королю.
.
-    Какие именно рифы? – встрял главный штурман армады Антон де Аламинос.
-    «Змеи», сеньор, - почтительно склонил голову Агиляр.
Капитаны недоуменно переглянулись. «Змеи», они же «Скорпионы» отсюда были, черт знает, где.
-    И как же вы сюда добрались? – прищурился главный штурман.
-    На шлюпке, сеньор. Тринадцать дней шли.
Главный штурман недоверчиво хмыкнул.
-    Без парусов?!
-    Да, сеньор, - понимая, что ему не верят, забеспокоился Агиляр. – Только на веслах. Восемнадцать человек нас было.
-    И в живых, конечно, остался ты один? – иронично выгнул бровь Кортес.
Пропавшая казна, целых восемнадцать спасшихся, о которых ни Эрнандес, ни Грихальва, ничего не слышали… он уже чувствовал: без «испытания» здесь не обойтись.
-    Нет, не один, сеньор, но шестеро умерли, пока мы плыли, - беспрерывно облизывая губы, заторопился Агиляр, - и к берегу нас пристало двенадцать, сеньор. А потом сеньора Вальдивию и еще четверых мавры съели. Сразу, в первый же день… сеньор.
Капитаны снова переглянулись – теперь уже скорбно. Многих из них вербовали отплыть в Дарьен – как раз восемь-девять лет назад, а кое-кто знал Вальдивию лично, и такого конца для него не желал никто. Уж лучше б он присвоил королевскую казну.
-    А остальные семеро? – напомнил падре Хуан Диас. – С ними что?..
-    Мы бежали к Ах К'ин Куцу, святой отец…
-    Куда-куда? – не поняли капитаны.
-    Ах К'ин Куц – сеньор селения Шаман Сама, сеньоры…
Кортес заинтересованно наклонил голову.
-    Ты что, знаешь язык мавров?
Несчастный на секунду замялся и вдруг залился краской стыда.
-    Мне пришлось, сеньор. Иначе я бы тоже не выжил.
Кортес удовлетворенно улыбнулся. До сей поры у него был только один толмач – крещеный пленный мавр по имени Мельчорехо, но переводил этот мерзавец не просто плохо – убийственно. Кортес до сих пор подозревал, что лишь благодаря такому «переводу» он и получил в двух мелких городках столь яростное сопротивление.
-    Кстати, о выживших… – встрепенулся главный штурман. – Кто еще может подтвердить, что вы дошли сюда от «Скорпионов» на веслах? Хоть кто-то, кроме тебя, остался?
-    Только Гонсало Герреро, сеньор, - пожал плечами Агиляр, - но вам его не взять.
В воздухе повисла тишина.
-    Кто такой Герреро? – заинтересованно подался вперед Кортес, – и что значит «не взять»?
Агиляр прикусил язык; он уже понял, что ляпнул лишнее, и этот вопрос лучше было обойти.
-    Герреро – бывший моряк, сеньор, - наконец-то нехотя проговорил он, – татуировки сделал, на сарацинке женился, а теперь еще и военным вождем у них стал. Он и научил мавров нападать на кастильцев…
Кто-то охнул.
-    И… где он учил на нас нападать? – первым опомнился Кортес.
-    У северного мыса, в Чампотоне и здесь. А где еще, я не знаю.
Капитаны скорбно замерли. Только теперь стало понятно, почему в других местах все идет, как по маслу, а здесь мужчины каждый раз выскакивают уже с оружием.
-    Но Герреро – не самое страшное, - внезапно нарушил тишину Агиляр. – На этой земле самый опасный человек – Мотекусома.
***
Мотекусома никогда не говорил Высшему совету всего. Он утаил от вождей, что уже после первого набега четвероногих щедро платил за любой предмет, способный рассказать о них что-нибудь новое. Он умолчал о том, как в обмен на мелкие торговые льготы не без труда сделал своими шпионами почти всех плавающих морем купцов. И он хранил в глубоком секрете свои регулярные переговоры с вождями пограничных племен.
Лишь благодаря этим своим единоличным действиям он сумел наладить связи даже с врагами, собрать целую библиотеку донесений и сделать главный вывод: четвероногие опасны. По-настоящему опасны.
Нет, его вовсе не смущали ни бледный цвет лица, ни повышенная волосатость четвероногих. Но уже то, что они подчинили себе умную и свирепую, в полтора человеческих роста свинью, заставляло относиться к ним с уважением. Народ Мотекусомы смог приручить лишь мясистого глупого индюка да полностью лишенную шерсти и зубов собаку Течичи.
Опасным было и вооружение пришельцев. Стрелы их металлических луков летали вдвое дальше, военные пироги могли ходить даже против ветра, а про Тепуско* и «громовую трубу» Мотекусома не знал, что и подумать. Очевидцы утверждали, что «громовая труба» пробивает самый лучший панцирь даже на расстоянии в четыреста шагов. Тепуско же и вовсе более походило на молнию, нежели на человеческое оружие.
.
*Тепуско – пушки.
.
Но более всего встревожили Мотекусому пересказанные купцом слова мертвеца-перебежчика с непроизносимым именем Герреро. «Они не остановятся, - сказал перебежчик. – Никогда».
Мотекусома попытался договориться о встрече с этим бесценным человеком, но совет вождей недружественного пограничного племени, хорошо знающий, как трудно вернуть то, что однажды попало в руки мешиков,  решительно отказал. Увы…
Занавесь из раскрашенных тростниковых трубочек нежно затрещала, и Мотекусома обернулся. Это была Сиу-Коатль.
-    Жены и дети ждут тебя, Тлатоани, - холодно произнесла она. – Нехорошо оставлять их без внимания.
Мотекусома кивнул, поднялся с невысокой деревянной скамеечки и, разминая тело, потянулся. Ему не с кем было разделить груз ответственности. Потому что все его вожди, что дети.
Они искренне недоумевали, почему Великий Тлатоани снижает покоренным городам размеры взноса в общую союзную казну, давая чужому купечеству шанс подняться и встать вровень с остальными.
Они яростно сопротивлялись постройке Коатеокатли – общего храма для всех богов и племен, а заявления Мотекусомы, что нужен общий, единый для всех культ вызывали у них лишь отвращение.
Они постоянно пытались запретить трату союзной казны на исследования отдаленных районов морского побережья, и увеличение числа училищ для юношей из мелких, провинциальных родов и племен.
Словно дети, они слишком часто не видели завтрашнего дня, а когда он тыкал их в это носом, невозмутимо отвечали, что просто следуют заветам предков, а вот плохого Тлатоани можно и переизбрать.
Мотекусома просто не мог делиться с ними всем, что знал, и уж тем более тем, что делал.
***
12 марта 1519 года от рождества Христова Эрнан Кортес подошел к названной капитаном прошлой экспедиции в свою честь реке Грихальва.
На карте здешнее селение обозначалось, как мирное – первое мирное селение на всем долгом пути. И, «ларчик» открывался на удивление просто: когда Хуан де Грихальва подошел сюда, он уже набил трюмы всех четырех кораблей до отказа, а потому в рабах для кубинских рудников более не нуждался.
-    Так, сеньоры, на реке Грихальва сначала торгуем, - еще перед выходом из Шикаланго объявил капитанам Кортес. – Бусы, зеркальца, - все, чем запаслись. Берем золота, сколько можем…
-    А потом? – подал голос неукротимый Альварадо.
-    А потом, как всегда, - улыбнулся Кортес. – Конница и аркебузы.
Капитаны переглянулись, и кое-кто пожал плечами.
-    Зачем покупать, если можно даром взять? Сразу!
Кортес досадливо крякнул.
-    Много золота мы силой взяли?
-    На одиннадцать тысяч песо*, сеньор, - тут же подал голос казначей.
.
*Песо (peso - буквально "вес") - денежная единица; условной единицей измерения служил вес кастельяно (castellano), который равнялся 4,6-4,7 г
.
Кортес поднял указательный палец вверх и обвел капитанов серьезным взглядом.
-    Запомните, сеньоры, в девяти селениях – одиннадцать тысяч. А Грихальва на свои стекляшки только на реке Флажков на шестнадцать тысяч золота наменял…
-    Может, нам тогда вообще их не трогать? – презрительно поинтересовался Альварадо.
Кортес на секунду замер и развернул укол в обратную сторону.
-    Ну, что ж, Альварадо, давай это обсудим. Тем более что город все равно где-то ставить надо. Может быть, ты и прав: зачем нам обозленные соседи?
Альварадо побагровел, а капитаны зашумели. Они знали, как мечтает губернатор Веласкес основать на этих берегах свой собственный город, но помнили и его попытки вернуть экспедицию, и то, в какой спешке им пришлось покидать Кубу.
-    Нам бы трюмы набить, да побыстрее назад вернуться, - мрачно произнес Диего де Ордас. – Пока нас пиратами не объявили…
-    Согласен! – решительно поддержал его Кортес. – И лучший способ выгрести все, что есть – это заставить мавров сначала собрать по лесам свое золото!
-    Кортес прав, - неожиданно поддержал его Гонсало де Сандоваль. – Сначала торговля, а уж потом рабы. Лучше способа нет.
Капитаны еще некоторое время пошумели, но к реке подошли уже вполне созревшими для разумной тактики.
Кортес встал на рейд неподалеку от устья, и вот тут-то все изменилось.
-    Санта Мария! А это еще что?! – ткнул пальцем вперед главный штурман.
Кортес прищурился. Из леса, с обеих сторон реки в полной тишине выбегали раскрашенные в самые разные цвета мавры.
-    Господи! Да их больше тысячи! – подошел сзади казначей.
-    Как бы не полторы… - покачал головой Кортес. – И все вооружены.
Вооруженные мавры – один за другим так и сыпали из леса, и конца этому не было видно.
-    Что делать будешь? – тихо спросил штурман. – Может, сразу – пушками? Разбегутся, как крысы.
Кортес стиснул челюсти. Если начать с пушек, много золота не взять, а ему была нужна добыча. Очень нужна…
-    Сначала поговорю. Селение значится, как мирное. Предатель Герреро сюда вряд ли добрался. Ну, а там… посмотрим.
***
Вожди встретили их на песчаном берегу. Стараясь удержать нервную дрожь, Кортес окинул взглядом амуницию парламентеров и с оторопью признал, что такого еще не видел: стеганые хлопчатые доспехи до колена, двуручные деревянные мечи со вставными остриями из осколков кремня, необычно длинные боевые луки…
Вожди перебросились короткими фразами, и один вышел вперед. Кортес собрался в комок, подал знак Агиляру и стремительно шагнул навстречу.
-    Я, капитан Эрнан Кортес, от имени Их Высочеств доньи Хуаны и ее благородного сына дона Карлоса, повелителей Кастилии и Арагона, обеих Сицилий, Иерусалима и многих островов и материков…
Вождь, перебивая его, резко что-то выкрикнул.
-    Он говорит, что кастильцы должны уйти, - перевел подошедший ближе Агиляр.
Кортес на секунду оторопел, но тут же взял себя в руки.
-    Мы пришли к вам с миром… - энергично произнес он. – Привезли очень ценные подарки…
Вождь прокричал что долгое и угрожающее, и стоящий справа Агиляр невольно прижался к Кортесу.
-    Он сказал, что люди Чампотона и Кампече уже рассказали о нас по всему побережью.
«Черт! – мигом взмок Кортес. – И когда успели?!» По его расчетам, пеший гонец, даже выйдя из этих селений заранее, с форой в сутки, никак не мог обогнать идущую под парусами бригантину.
-    Скажи ему, что в Чампотоне и Кампече на наших людей напали… - не опуская глаз, кинул вбок Кортес. – Мы просто обязаны были отомстить.
Агиляр перевел, дождался ответа и опасливо шмыгнул носом.
-    Он говорит, если мы начнем высадку, нас всех возьмут в плен и принесут в жертву богам.
Кортеса бросило в жар.
«Рано еще Агиляра на переговоры брать… – сама по себе пришла совершенно ненужная в такой момент мысль. – Слишком забит…»
-    Скажи им, что солдат нашего императора еще никто не побеждал, - злясь и на себя, и на Агиляра, процедил он. – И смелее! Что ты за мою спину прячешься?!
Агиляр неуверенно вышел вперед, быстро и шепеляво выкрикнул несколько то ли слов, то ли фраз и быстренько ретировался.
И тогда вождь усмехнулся. Что-то коротко произнес и, показывая, что переговоры окончены, развернулся к Кортесу спиной и неторопливо пошел к своим.
-    Он сказал, твои слова, что пух, - перевел Агиляр.
-    И все?
-    Да, сеньор.
***
Капитаны совещались долго. Необычные стеганые панцири, большие щиты и на удивление длинные луки произвели впечатление на всех. Кроме того, больше половины – самых крупных – судов из-за мелководья подойти к берегу не могли. А главное, в смысле добычи бой обещал быть безрезультатным.
-    Зачем нам рисковать? – резонно выразил то, что думали остальные, Гонсало де Сандоваль. – Золото они наверняка припрятали; так что нам и десяти песо на солдатский пай не взять.
-    Но мне бросили вызов, - напомнил капитанам Кортес.
-    Тебе бросили, ты и принимай, - насмешливо отозвался Альварадо.
-    Верно, - поддержал его бывший губернаторский мажордом Диего де Ордас. – Веласкес не поручал нам ввязываться в драки без серьезного повода.
Кортес стиснул челюсти. Капитаны определенно не считали его пострадавшую честь достаточно серьезным поводом для «бесплатного» боя. И это было то же, что и «шуточки» оставшегося без языка матроса.
-    Хорошо, - решительно кивнул он. – Я пойду сам.
Капитаны иронично переглянулись.
-    И не из-за своей чести…
Капитаны тут же насторожились. Они еще не понимали, куда клонит Кортес, но опасность уже почуяли.
-    Я пойду, чтобы никто в этой земле не смел даже думать, что кастильца можно испугать.
Капитаны зашумели. Намек на их трусость был слишком прозрачен.
-    Ты за языком-то следи, Эрнан, - на глазах свирепея, одернул его огромный рыжий Альварадо. – А то… как бы беды не вышло.
Всегда помогающий Кортесу Кристобаль де Олид перехватил взгляд гиганта и демонстративно положил руку на рукоять меча.
-    Я пойду, чтобы нигде более на этом берегу нас не встречали с оружием, - не обращая на них внимания, закончил Кортес.
Воцарилась тишина. Капитаны уже видели, что Кортес их уел. Потому что главное правило конкистадора «не отступать» родилось вовсе не из амбиций, а из понимания простого факта: испугайся дикаря хотя бы один раз, и тебя начнут бить на каждой стоянке.
-    Но мне нужна поддержка. По меньшей мере, человек сто.
Капитаны молчали. Нет, опытные воины глаз не отводили, но, даже понимая всю правоту Кортеса, плясать под его дудочку здесь никто не собирался.
***
Кортеса, вошедшего в реку на суденышке Гинеса Нортеса – самом маленьком, а потому самом проворном из всех, берега встретили ревом раковин и труб и грохотом барабанов.
-    Диего! – нервно позвал Кортес. – Диего де Годой!
Никто не отзывался.
Кортес разъяренно огляделся по сторонам, нашел королевского нотариуса лежащим на палубе под защитой массивного деревянного борта и едва удержался, чтобы не вытащить его за шиворот.
-    Диего де Годой! – распрямившись и стараясь выглядеть в глазах врага неколебимым, сквозь зубы процедил Кортес. – Немедленно идите сюда!
Нотариус прижался к борту еще отчаяннее.
-    Они всех нас убьют!
Кортес распрямился еще сильнее.
-    Вы хотите, чтобы я сообщил в Королевскую Аудьенсию, что вы отказались исполнить свой долг?
Королевский нотариус всхлипнул, заворошился и, проклиная все на свете, покинул убежище. Кое-как встал рядом, трясущимися руками развернул загодя подготовленный текст и, бросив на Кортеса затравленный взгляд, начал:
-    Мы, подданные Их Высочеств доньи Хуаны и ее благородного сына дона Карлоса… никогда и никем непобежденных… усмирителей варваров…
-    Хватит! – остановил его Кортес и развернулся к Агиляру. – Переводи!
Агиляр торопливо, надрывая голос, что-то зашепелявил, а Кортес пересчитывал нахлынувших мавров. Их действительно было порядка двух тысяч, но против двух сотен обученных войне с дикарями солдат им было не устоять.
«Вопрос потерь… - подумал он. – Все это вопрос потерь времени… и если я не успею обойти все побережье до того, как Веласкес пришлет мне замену по всем правилам, все пропало!»
-    … и если вы не позволите нам сойти на берег и набрать воды, а напротив, неразумно атакуете, вина за убийство падет на вас… - выдохнул нотариус. – Подпись: Эрнан Кортес.
-    Все? – развернулся к нему Кортес.
-    Все.
Кортес махнул рукой штурману, тот отдал короткое распоряжение матросу, и над суденышком взвился флаг «Всем причалить». Моряки принялись ловить ветер, в идущих за ними на буксирах набитых солдатами шлюпках отпустили канаты, и берега буквально взорвались барабанным грохотом.
Кортес быстро стащил сапоги, обул плетеные альпаргаты*, подбежал к борту и, дождавшись, когда аркебузы дадут первый залп, спрыгнул в воду.
.
*Альпаргаты (alpargatа) - полотняная обувь с плетеной подошвой.
***
Что такое воевать без поддержки конницы, они ощутили мгновенно.
-    Сантьяго Матаморос! – орали конкистадоры, призывая на помощь главного покровителя своей далекой земли.
-    Сантьяго Матаморос! – кашляя и сплевывая воду, орал и сам Кортес.
Но их сбрасывали и сбрасывали обратно в реку, и, до тех пор, пока стоящие на палубе стрелки из аркебуз не сделали добрый десяток залпов, на сушу выбраться не удавалось. И лишь когда все они встали на земле обеими ногами, мавры неспешно отступили к лесу, – как оказалось, в засеки.
-    Эрнан! Что теперь делать?! – наседали старшие команд. – Как их оттуда выбить?!
-    И где этот чертов Авила?!
-    Что вам Авила?! – хрипло огрызался Кортес. – Вы свою работу делайте!
Он понятия не имел, где пропадает единственный согласившийся поддержать его атаку капитан, - самый, пожалуй, молодой из всех.
-    В атаку, кастильцы! Бей нечестивых!
Но все было без толку. Без поддержки кавалерии и пушек силы были равны, а едва они заходили в лес, как тут же становилось явным превосходство мавров. А потом подоспел Алонсо де Авила.
-    Алонсо вперед! – взревел Кортес.
Алонсо попробовал, но стрелы, словно стаи саранчи, так и сыпались на его солдат, и не прошло и четверти часа, как отступил и этот отряд. И тогда Кортес зарычал, стараясь не пригибаться под ливнем яростно свистящих стрел, подбежал к высокому, приметному дереву на опушке и вытащил меч.
-    Годой! – заорал он. – Где ты, черт тебя дери?!
Не дожидаясь, когда нотариуса приведут, несколько раз взмахнул мечом, сделал на дереве три широкие зарубки и, плюнув на приличия, со всех ног рванул назад, под прикрытие подчиненных.
-    Все видели?!
-    Все-е… - нестройно выдохнули конкистадоры.
-    От имени Их Высочеств доньи Хуаны и ее благородного сына дона Карлоса я, Эрнан Кортес, их слуга и вестник, извещаю, что Их Высочества являются королями и сеньорами здешних земель. Все слышали?!
-    Все-е…
-    Где этот чертов нотариус?! Быстро его ко мне!
***
Военный вождь Иц-Тлакоч проводил взглядом спешно уходящий к берегу реки отряд кастильцев, дал знак отбоя, подозвал писаря и жестом приказал ему достать бумагу из агавы и перо.
-    Великий Мотекусома, - не теряя ни секунды, начал диктовать он. – Это я, Иц-Тлакоч, которого ты назвал своим другом, посылаю тебе весть.
Писарь быстро вычертил ряд вертикально расположенных значков и замер.
-    Как Ты сказал, выполняя Твою просьбу, Иц-Тлакоч запретил мертвецам, которых Ты называешь четвероногими, а в Чампотоне зовут кастиланами, ступать на сушу и увидел, что переводчик у них пуглив, как олень. Иц-Тлакоч думает, переводчик был рабом.
Иц-Тлакоч на секунду задумался. Нужно было написать Мотекусоме самое главное, а что главнее, он решить пока не мог.
-    Сегодня мертвецы попытались выйти на сушу. Двести их было. Ровно двести. Мы напали и держали их в воде по грудь и по шею. Но с военной пироги с парусами пустили дым Громовые Трубы. Десять их было. Иц-Тлакоч хорошо посчитал. И многих воинов от этого дыма стошнило.
Иц-Тлакоч вздохнул. Запах был и впрямь омерзительный, но писать о том, что его воины отступили в лес, все равно не хотелось.
-    Их тошнило на траву и в реку и даже на врага. Сильно тошнило. А от грохота они шатались, как пьяные. Иц-Тлакоч хорошо все рассмотрел. И мертвецы увидели, что воинов тошнит и шатает, и начали пускать дым еще сильнее. С грохотом, как во время самой сильной грозы.
Вождь задумался. Теперь надо было писать, о том, как именно они отступали, но он тут же подумал, что написать об оружии мертвецов все-таки намного важнее.
-    А Громовых Тапиров, о которых Ты предупреждал, Иц-Тлакоч не видел. И Тепуско, с грохотом и дымом кидающих большие круглые камни на десять полетов стрелы не видел. Хотя смотрел хорошо.
Иц-Тлакоч поморщился и все-таки перешел к самой позорной части письма.
-    Пленных мы не взяли… хотя ранили многих. А еще самый главный вождь мертвецов сделал три зарубки на дереве. Иц-Тлакоч думает, это знак границы. Значит, будет еще бой. Или два. Это плохо. Мои воины не знают, чем обороняться от Громовой Трубы.
Писарь стремительно записал сказанное и с ожиданием в глазах уставился на своего военачальника.
-    Мотекусома… - вздохнув, продолжил Иц-Тлакоч, - из-за этих Громовых Труб у меня погибли восемнадцать лучших воинов. Мое племя пострадало. Женщины остались без мужей. А если завтра будет еще один бой? Или даже два? Пришли нам хорошего полотна – пять рулонов и медных топоров сорок штук.
Вождь задумался, не много ли просит, но, глянув на только что переплывшего залив перебежчика, понял, что немного, и значительно кивнул писарю.
-    Посылаю Тебе подарок, Мотекусома, - жестом показывая гонцу, чтобы тот немедленно готовился бежать в столицу, продолжил Иц-Тлакоч. – Это человек с севера. Мертвецы взяли его в плен год назад. Он был у них переводчиком. Теперь бежал и расскажет Тебе, Мотекусома, много интересного. Очень ценный человек. Иц-Тлакоч сразу это понял. Иц-Тлакоч помнит, что Ты обещал дать тысячу зерен какао, если получишь что-то необычное. Иц-Тлакоч думает, ты сильно обрадуешься и дашь… три тысячи зерен! Это – кроме полотна и топоров, о которых я уже говорил.
Он окинул взглядом мокрого, словно выдра, перебежчика Мельчорехо.
-    Тебя проводят к Тлатоани. И если ты понравишься, отпустят домой.
-    Мне некуда возвращаться, - покачал головой Мельчорехо. – А Мотекусома нам враг.
Иц-Тлакоч оторопел.
-    А почему же ты пришел к нам?
Перебежчик стиснул челюсти.
-    Кастилане еще хуже.
***
Лишь когда Кортес поднял флаг «Всеобщий сбор», капитаны поняли, что попали в какой-то переплет.
-    Что еще этот щенок надумал? – ворчал Альварадо. – Если там и было золотишко, так он его уже подсобрал, и моей доли там нет…
-    Ты напрасно его недооцениваешь, - возразил Сандоваль. – Чует мое сердце, как бы нам еще из своей доли не пришлось ему докладывать…
Но деться было некуда, и капитаны спустили шлюпки и медленно, один за другим, начали собираться на берегу реки – в точности напротив неказистой бригантины Гинеса Нортеса. Но лишь, когда собрались все до единого, бледный, перемотанный бинтами Кортес вышел из рубки и встал у борта.
-    Ты чего туда забрался, Эрнан? – сразу же начали капитаны, все более раздражаясь от того, что приходится смотреть на него снизу вверх. – И зачем «Всеобщий сбор»? Дальше двигаться надо, добычу брать, а не в командора играть!
Кортес терпеливо слушал, а когда ему высказали все, жестом подозвал Королевского нотариуса:
-    Хочу сообщить вам, сеньоры, что вы находитесь на земле Короны. Если желаете, Диего де Годой вам это подтвердит.
Капитаны недоуменно переглянулись, и стоящий рядом с Кортесом нотариус нехотя и печально закивал.
-    Да, это так, сеньоры…
Капитаны насторожились. Кортес проводил акт присоединения новых земель практически в каждом селении, в котором останавливался. Но никогда это не было обставлено с такой помпой.
-    И что с того? – подал голос Альварадо.
-    А то, что этой ночью, границы Короны, отмеченные мной вон у того дерева, - указал рукой в сторону леса Кортес, – пересекли немирные соседи. Ты понимаешь, что это означает, Альварадо?
Альварадо секунду размышлял и вдруг начал наливаться кровью.
-    Мне что теперь – до скончания века этот пустырь охранять?! Ты это хотел сказать?!
Капитаны гневно загудели, а Альварадо двинулся к реке, явно собираясь войти в нее и забраться по веревочному трапу на борт.
-    Да, я тебя…
-    Стоять, Альварадо! – мигом перегородили ему дорогу Олид и Сандоваль. – Ты что, ничего так и не понял?!
Альварадо непонимающе моргнул и вдруг замер. Лишь теперь до него дошло, на что замахнулся Кортес. Только возрази, и он с полным правом казнит любого. Немедленно. Как врага Короны.
-    Ч-черт!
В принципе, необходимость оборонять присоединенную землю до последнего солдата возникала бы в каждом присоединенном к Кастилии и Арагону селении. Если бы конкистадоры не уходили раньше, чем подтянутся сарацинские войска. Но они предусмотрительно уходили раньше и как бы ничего не знали. До сего дня.
-    Поверьте, сеньоры, - энергично заверил Кортес насупленных капитанов, - я не собираюсь торчать здесь вечно. Но слово сказано. И эту землю просто придется защищать.
Но он уже видел, что подчинил их против желания, а значит, ненадежно.
-    А, кроме того, нам все равно нужна временная стоянка. Наши рабы уже начали дохнуть. Если не рассортировать и не отправить их на продажу немедленно, мы просто-напросто потеряем половину добычи.
И вот тогда капитанов задело за живое.
-    Кортес дело говорит, - сразу же поддержал его благоразумный Сандоваль. – У меня на каравелле уже штук двадцать сдохло.
-    И у меня…
-    И у меня двенадцать. Да, и девки почти все уже беременные.
Кортес еле заметно улыбнулся. Понятно, что солдат – при наличии полных трюмов молодых баб и на привязи не удержишь, вот только беременную девку задорого уже не продашь. Понимая это, капитаны один за другим принимали сторону Кортеса, - теперь уже по собственной воле.
-    Мое предложение, сеньоры, - ткнул он пальцем в берег реки, - мы ждем здесь, а всех рабов перегружаем на три-четыре самых быстроходных каравеллы и отправляем на Ямайку.
-    А почему не на Кубу? – с подозрением уставился на Кортеса бывший губернаторский мажордом Диего де Ордас.
Кортес озабоченно прокашлялся.
-    Знаете, сеньоры, после вчерашнего боя мне кажется, что нам понадобится порох. Много пороха. А на Кубе… не знаю, как у вас, а лично у меня на Кубе одни долговые расписки.
На какое-то мгновение воцарилось гробовое молчание, и вдруг капитаны взорвались хохотом.
-    Он уже все продумал! Ай да Кортес!
То, что на Кубе всю добычу заберет оплативший экспедицию Диего Веласкес, было ясно всем.
***
Мотекусома чувствовал, что сражение уже состоялось, а, не пройдет и двенадцати дней, и круглосуточно бегущие гонцы доставят ему письмо Иц-Тлакоча. Нет, он вовсе не рассчитывал, что старый хитрый вождь обрушит на четвероногих все свои силы, да это и не требовалось. Мотекусоме важно было хоть немного задержать пришельцев, - хотя бы до тех пор, пока он не стянет в прибрежные районы Союза достаточно войск.
А что касается Иц-Тлакоча… что ж. Его переговоры с Мотекусомой были сугубо личными и секретными, и, случись четвероногим одержать серьезную победу, Союз винить будет не за что.
Великий Тлатоани удовлетворенно усмехнулся и, вызывая секретаря, стукнул трещоткой.
-    Объяви членам Тлатокана, что я назначил на сегодня внеочередное совещание.
-    По какому вопросу? – склонился секретарь.
-    Сбор дополнительных воинских сил. Они знают.
Секретарь, думая, что речь пойдет о новой войне с Тлашкалой, расплылся в улыбке и мгновенно исчез.
«Дети… - расстроенно покачал головой Мотекусома, - Сущие дети!»
***
В течение следующих суток, рабов перегрузили на четыре самые быстроходные каравеллы и немедля отправили на Ямайку. При хорошем ветре капитаны могли обернуться недели за полторы, а больше всего времени должен был занять сам торг. Да, Ямайка остро нуждалась в рабах и хватала все, что ни привезут, и по хорошей цене, однако следовало еще загрузиться порохом, а если очень повезет, то и лошадьми.
Последние как раз и были самым серьезным оружием, - едва сарацины видели всадника на коне, в их рядах мгновенно наступала паника, и бой можно было считать завершенным. Собственно, именно поэтому лошадей, ну, и, само собой, пушки капитаны сгружали на берег реки Грихальва в первую очередь. А едва перегрузка кончилась, обнаружилось, что с корабля Педро де Альварадо исчез переводчик – крещеный мавр Мельчорехо.
-    Где ваш крестник? – еще не веря в случившееся, подошел Кортес к падре Хуану Диасу.
-    Давно не видел, - покачал головой святой отец. – Альварадо его ни на исповедь, ни на причастие не отпускает.
Кортес досадливо крякнул и подозвал Альварадо.
-    Где этот чертов Мельчорехо?!
-    А я почем знаю? - пожал плечами гигант.
-    А кто должен знать? Я же тебе его отдавал! – вспылил Кортес.
-    Я думал, ты его снова забрал! – на глазах пунцовея, начал оправдываться Альварадо.
-    Зачем он мне?! У меня же теперь Агиляр! – начал срываться на крик Кортес.
-    А я знаю, что тебе в голову взбредет?! – заорал Альварадо и потянулся к рукоятке кинжала.
Кристобаль де Олид тут же оказался меж капитанами.
-    Сеньоры… прошу вас…
-    И что теперь делать?! – кричал расстроенный Кортес, пытаясь отодвинуть друга в сторону. – Ты хоть понимаешь, сколько он им порасскажет?!
Альварадо потупился и убрал руку с кинжала.
-    Извините, сеньоры…
Капитаны обернулись. Это был Агиляр.
-    Мельчорехо здесь чужак. Далеко не уйдет. Я думаю, он в руках тех мавров, что на нас напали.
Альварадо виновато запыхтел, одним движением руки сдвинул Олида в сторону и положил огромную ладонь Кортесу на плечо.
-    Ладно, Эрнан, не расстраивайся. Давай вместе их всех накроем. Пока не слишком поздно.
***
К отмеченному на карте Грихальвы «мирному» городу Сентла они вышли почти обычным боевым порядком. Впереди сновали натасканные на мавров еще на Кубе собаки, за ними шел знаменосец в окружении пешей охраны с огромными деревянными щитами, затем – арбалетчики колонной по четыре и лишь потом – стрелки с огромными, тяжелыми аркебузами. А замыкала колонну колесная артиллерия. Вот к артиллерии падре Хуан Диас и примкнул – вместе с братом Бартоломе де Ольмедо.
-    А где наша доблестная кавалерия? – все время вертел головой монах. – И где сеньор Кортес?
Хуан Диас мысленно чертыхнулся. Детское простодушие вот только что, на днях угрожавшего доносом брата Бартоломе его просто убивало. Именно такой простодушный человечек едва не отправил его на костер восемнадцать лет назад. И именно такой простодушный слуга Церкви зажимал пальцы его ног в тисках, искренне веруя, что тем и спасается от скверны.
-    Святой отец! Святой отец! – задергал его за рукав монах.
Хуан Диас вздрогнул и утер взмокший лоб.
-    Что еще?!
-    Как вы думаете, Иерусалим уже рядом?!
-    Санта Мария… - схватился за голову Хуан Диас. – Вы можете не трещать?!
И только он хотел добавить что-нибудь порезче, как из ближайшего лесочка по правую руку раздался пронзительный разбойничий свист.
-    Мавры! Мавры! – понеслось по рядам.
Падре дернул за рукав монаха, призывая пригнуться, и над его головой тут же вжикнула стрела. Хуан Диас рухнул на землю и понял, что Ольмедо так и стоит, непонимающе разинув рот.
-    Чертов содомист! Что вы торчите, как хрен на площади?! – взорвался падре и дернул монаха за подол.
-    А что вы ругаетесь?! – обиженно выдернул подол брат Бартоломе. – И где кавалерия Кортеса? Чего они ждут?
-    Откуда я знаю, чего они ждут?! – вскочил Хуан Диас и повалил тупицу на землю.
Мавры ударили и справа, и в лоб, но если там, впереди их легко отбросил небольшой передовой отряд, то здесь, на правом фланге их было… - Боже! – тьма-тьмущая!
-    Меса! – заорал главному канониру бывший мажордом Диего де Ордас. – Разворачивай пушки!
-    А ну, в сторону, святые отцы!
Хуан Диас откатился от пушечного колеса и увидел, что сарацины уже вывели из леса дополнительные силы – с копьями, пращами и острейшими обожженными на огне дротиками… очень быстро… слишком…
-    Матерь Божья! – панически взмолился он. – Помоги грешным рабам Твоим!
И едва он это произнес, сзади раздалось протяжное улюлюкание. Хуан Диас обернулся и обомлел.
Небольшой, в полсотни человек, отряд мавров налетел в тыл колонны, прямо на них, и, не успел падре вскочить, как его снова сшибли с ног, а горло обхватила тугая петля.
-    Ольмедо! – прохрипел он. – Помоги!
Его уже волокли – прямо по земле, и лишь краем глаза падре успел заметить, как яростно орет на пушкарей Меса, показывая пальцем в сторону плененного Диаса.
-    Гос-по-ди… при-ми… ду-шу…
И тогда что-то ухнуло, лицо обдало жаром, и все разом остановилось.
***
Лишь спустя вечность, не понимая, ни где он, ни что с ним, Хуан Диас все-таки сумел перевалиться на живот, ослабить петлю и, надрывно кашляя, сесть. В глазах плыло.
Он тряхнул головой и, продолжая кашлять, огляделся. Колонна была безумно далеко, в доброй сотне шагов, и вокруг лежали поверженные одним-единственным залпом пушкарей тела мавров.
«Чертов Кортес… - подумал Хуан Диас. – Стратег паршивый… не мог вовремя кавалерию подтянуть…»
Он попытался встать, но его тут же стошнило, и падре, как был, на четвереньках, потащился в сторону своих. А вокруг – впереди, справа, слева, повсюду – невидимые глазу ядра все прорубали и прорубали в рядах врага целые «просеки». И ошарашенные мавры, пытаясь показать, насколько они бесстрашны, бросались вперед, кричали что-то гневное и презрительное, кидали в воздух горсти песка и соломы… и тут же гибли.
Хуан Диас дотащился до пушкарей, все еще кашляя, развязал дорожный мешок брата Бартоломе и достал мех с вином. Ослабил кожаный шнурок. Глотнул. Огляделся.
Монах стоял на коленях, уткнувшись лбом в дорожную пыль, и протяжно, истерично подвывал.
-    Сеньора! Наша! Милостивая! Не позволь погибнуть! Не увидев стен! Твоего священного Иерусалима!
Падре Хуан Диас грязно выругался и глотнул еще. Полегчало.
«Иерусалим… - горько подумал он, - где он, этот Иерусалим?»
Ответа не было, и падре вдруг подумал о том, что еще не встретил на этой земле ни одного иудея, – ни в одной из трех экспедиций. Только мавры…
Падре глотнул еще и еще, в голове поплыло, и он как-то особенно ясно осознал, что там, где совсем нет евреев, не может быть и священного города Иерусалима. В принципе.
«Да, и сарацины ли эти дикари? – усмехнулся он. – А если не сарацины, то кто? Китайцы? Русские? Персы?» Падре перебрал всех, кого создал для покорения и постепенного одомашнивания Господь, и понял, что не знает.
***
Иц-Тлакоча колотило; руки, ноги, плечи – совершенно помимо его воли – тряслись, как во время сильной болезни. Он впервые увидел Четвероногих и Тепуско, швыряющих большие круглые камни на десять полетов стрелы и был потрясен их яростью и силой. Но самое жуткое, что он понял: мертвецам-кастиланам пленные не нужны. Нет, семь человек они взяли, но приносить их с воинскими почестями в жертву своим богам вовсе не собирались, а, напротив, оставили жить и теперь, как сообщили разведчики, поджаривали им пятки в углях, расспрашивая о чем-то через своего пугливого переводчика.
-    Я пойду к ним, - все более мрачнея с каждым криком пленных, повернулся он к вождю города Сентла.
-    Они тебя убьют.
Иц-Тлакоч поджал губы.
-    Нам нужно собрать своих павших.
-    Как хочешь. Ты – военный вождь, тебе и решать.
Иц-Тлакоч глубоко вздохнул, с трудом вытащил из колчана три стрелы с белым оперением, развернул их остриями вниз и, преодолевая дрожь, направился к выходу из леса. Осторожно, так, чтобы не наступить в разбросанные повсюду кишки и оторванные головы, прошел около двухсот шагов и замер, давая время увидеть его и понять, что он пришел говорить.
Вблизи мертвецы были просто ужасны. Заросшие бородами – такими густыми, словно жили уже триста лет, часть – то ли седые, то ли какие-то линялые, с белыми обескровленными лицами они загомонили, начали тыкать в него пальцами, а потом самый главный, подзывая Иц-Тлакоча, махнул рукой.
-    Иди сюда, сарацин!
Вождь осторожно шагнул вперед. По правилам они должны были встретиться на середине. Но мертвец, похоже, или не знал правил или уже считал себя победителем.
-    Давай-давай, Иц-Тлакоч! – засмеялся предводитель. – Не бойся!
Услышав свое имя, Иц-Тлакоч вздрогнул и вдруг вспомнил эти паршивые пять рулонов полотна и сорок медных топоров, за которые поддался на уговоры Мотекусомы.
«Вонючая лисица! – стиснул челюсти Иц-Тлакоч. – А я ему поверил! Другом своим называл!»
Если бы он поменьше слушал Мотекусому, да вовремя ушел в лес вместе со своими людьми, золотом и едой, мертвецов здесь никто бы не увидел еще восемь тысяч лет.
Преодолевая дрожь, вождь подошел совсем близко и присел, куда указали, - на перевернутый барабан одного из своих погибших воинов.
Мертвецы смотрели на него с откровенным любопытством и нескрываемыми насмешками, но каждый занимался своим делом. Кто-то проверял тетиву маленького металлического лука, а кто-то аккуратно срезал с ягодиц павших воинов его племени тонкие пласты жира и кидал их в уже поставленный на огонь большой котел.
«Неужели едят?» – содрогнулся вождь и тут же понял, что ошибался. Мертвые мочили в растопленном человечьем жире тряпки и с шепотками и начертанием в воздухе креста прикладывали их к ранам – как своим, так и на телах своих четвероногих воинов-соратников.
-    Что, Иц-Тлакоч, страшно, когда крестное знамение творят? – рассмеялся предводитель и сел на второй барабан - напротив. – Ничего… сарацин поганый… то ли еще будет! Сеньора Наша Милостивая всех чертей в твоих богомерзких мечетях заставит трястись!
Иц-Тлакоч молчал; он ждал, когда переводчик встанет рядом с предводителем, а пока рассматривал пришельцев и уже видел: кровь была самая настоящая.
«Неправильно их мертвыми называть», - подумал он и тут же сам себя одернул: он еще ни разу не видел, чтобы кто-нибудь убил кастиланина.
Вечно испуганный переводчик поздоровался, и вождь тут же перешел к делу:
-    Разреши мне собрать павших воинов.
Переводчик быстро и картаво, словно ворон, затрещал и тут же выдал ответ:
-    Давай сначала о перемирии и выплате дани говорить. Нам золото надо. Много золота.
Иц-Тлакоч представил себе, как отнесутся к уплате дани, а значит, и подчинению чужакам, его соплеменники, и покачал головой.
-    Это не только я решаю.
Предводитель помрачнел и поднялся.
-    Ну, как знаешь… я ведь тоже не все решаю, и мои друзья, - он хлопнул по спине обвязанного примочками из человечьего жира Четвероногого, и тот с хрипом взвился на дыбы. – Мои друзья жаждут крови!
Иц-Тлакоч замер. Ничего более жуткого он еще не видел. Никогда…
-    И Тепуско тоже хотят вашей смерти! – зло махнул предводитель в сторону стоящих поодаль пушек, и те взревели и выплюнули из черных ртов дым и смрад.
Иц-Тлакоч представил себе, как эти чудовища ворвутся в его селение, и взмок.
-    Хорошо. Мы будем платить тебе дань.
***

Галилео Галилей

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
В священный день 12 мая 1519 года, через час после получения титула Верховного военного вождя, Мотекусома выложил Тлатокану о новом городе четвероногих все, что знал сам. Члены Высшего совета долго молчали, и, наконец, Повелитель дротиков решился нарушить гнетущую тишину:
-    Их надо убить.
-    Нельзя, - покачал головой Мотекусома.
-    Но почему?! – взорвался его племянник – самый молодой из вождей Какама-цин. – Они же – на нашей земле!
-    Потому что придут и другие, - мрачно отозвался Мотекусома. – Их очень много… и не только на островах людоедов; есть еще и другие земли. Перебежчик сказал, что у них там солдат, - что песка в море. И все они вооружены тем же самым оружием.
Члены Тлатокана переглянулись.
-    А что же ты думаешь делать?
-    Не давать повода. Ни малейшего. Помните, как они поступили в Чампотоне и Кампече?
Вожди скорбно закивали. Города обвиняли в нападениях, а потом грабили – три раза подряд, из года в год.
-    И я уже отдал распоряжение всем нашим прибрежным вождям, - тихо произнес Мотекусома.
Вожди превратились в слух.
-    Покинуть города, вынести все ценное и съедобное и отступить внутрь страны, - с трудом выговорил постыдный приказ Мотекусома. – Так, чтобы даже не встречаться.
Вожди недоуменно переглянулись.
-    А ну-ка, повтори, что ты им приказал?! – приподнялся Верховный судья.
-    Покинуть города, - мрачно повторил Мотекусома.
Вожди обомлели.
-    Ты что наделал, дядя?! Мы же тебе все права дали! – взвился Какама-цин. – Ты мог собрать тридцать тысяч воинов! И ты испугался войны?!
Мотекусома поймал его взбешенный взгляд и ничего не ответил.
-    Подождите, - поднял руку, успокаивая вождей, Верховный судья и повернулся к Мотекусоме. – Когда ты отдал этот приказ?
-    Четыре дня назад.
Старик покачал головой.
-    Четыре дня назад у тебя еще не было таких больших полномочий. Ты не имел права принимать такое важное решение без одобрения Совета.
-    Я не мог ждать одобрения Совета, - твердо произнес Мотекусома. – Можно было опоздать. Навсегда.
Вожди начали подниматься с циновки один за другим.
-    Ты хоть понимаешь, что ты наделал?! – яростно прошипел Повелитель дротиков. – Ты главный закон нарушил!
-    Как ты можешь быть моим дядей, если ты лжешь?! – яростно поддержал его негодование Какама-цин. – Как мне людям в глаза смотреть?! Как я им объясню?!
Мотекусома сурово поджал губы. Он не хотел оправдываться, а приходилось.
-    Я не лгал.
-    Скрыть от совета неправедный приказ – это двойная ложь! – немедленно встрял Верховный судья.
Вожди зашумели.
-    Если сам Великий Тлатоани будет лгать, что делать горшечникам и ткачам?!
-    Не-ет… пора нового правителя избирать…
-    Прямо сейчас! Пока солнце этого дня не ушло!
Лицо Мотекусомы быстро налилось кровью.
-    Да, солнце еще не ушло, и вы могли бы избрать и нового правителя Союза, и нового Тлатоани. Но я ведь не просто Тлатоани. Я теперь – Верховный военный вождь. И вы уже не имеете права переизбирать меня – до самого конца войны.
Вожди замерли. Это действительно было так. Они сами передали ему все права Верховного военного вождя.
-    Если только вождь не угрожает безопасности наших родов, - произнесли от входа, и вожди мигом обернулись.
Это была Сиу-Коатль.
-    Что ты здесь делаешь?! – вскипел Мотекусома. – У меня военное совещание! Ты не имеешь права здесь находиться!
Сиу-Коатль молча прошла мимо замерших мужчин, вытащила из специального постамента высокий деревянный посох в виде четырех перевитых змей и демонстративно стукнула им об пол.
-    Зато я имею право созвать Змеиный совет. Ты больше не будешь ни правителем, ни военным вождем, ни Тлатоани. Обещаю.
***
Когда назначенный капитаном разведки Педро де Альварадо вошел в очередной городок, он тоже был пуст. Только накрапывающий дождик и тишина. И лишь у ступенчатой пирамиды бегущие впереди отряда собаки разом остановились, потянули носами и тревожно заскулили.
Альварадо настороженно огляделся и повел ноздрями. Пахло сырой землей и здешними благовониями.
-    Педро… - обиженно протянул Эрнан Лопес де Авила, - ты же сам говорил, что мы будем ездить на нашей кобыле по очереди…
-    Помолчи, - отрезал Альварадо. – Лучше сходил бы посмотрел, что там собаки учуяли.
-    Ну, Педро-о… - заныл Эрнан Лопес. – Я же тоже плати-ил…
-    Заткнись! – рявкнул Альварадо. – Тут и без твоих соплей тошно! А хочешь выяснить отношения, давай выясним!
Эрнан Лопес опасливо глянул на двуручный меч своего напарника и тяжело и печально вздохнул.
Альварадо тоже посмотрел – сверху вниз – на своего напарника и хохотнул.
-    Никуда вы не годитесь, сеньор Лопес. Ни в драке, ни на пьянке.
Спрыгнул на мокрую от недавно прошедшего дождя землю и, тяжело переваливаясь, двинулся к мечети. Настороженно оглядываясь, поднялся по ступенькам и заглянул в стоящую на вершине кумирню.
-    О, ч-черт!
В жертвеннике лежало съежившееся и почерневшее от огня человеческое сердце, а на залитом старой кровью каменном алтаре – безголовое человеческое тело.
-    Ну, и вонь… - поморщился Альварадо и вышел.
Отсюда, с вершины пирамиды городок был виден, как на ладони. Кое-где над крышами вился дымок, но Альварадо знал, - все нормально. Людей там не будет.
-    Вперед! – кивнул он столпившимся у ступеней мечети солдатам. – Маис, куры – все, что найдете. Город пуст.
Солдаты разделились по двое, по трое и быстро двинулись вдоль единственной улицы городка, а Альварадо усмехнулся и вернулся в кумирню. Зажал нос и подошел к огромной статуе чудища с птичьим лицом. Содрал и рассовал по карманам облепившие чудище золотые украшения и только тогда, с чувством выполненного долга спустился с пирамиды. И обомлел: его боевой кобылы не было!
-    Ну, Лопес! Ну, скотина! – с чувством пробормотал Альварадо. – Не-ет, пора вас поставить на место, сеньор Эрнан Лопес де Авила! Давно-о пора…
Он еще раз огляделся по сторонам, пытаясь понять, куда мог поехать «напарник», и обмер. Из мокрых кустов на него смотрели два сарацина. И они вовсе не собирались убегать.
***
Кортес послал Альварадо за провиантом, почти ни на что не надеясь. Он уже видел, что Мотекусома не чета полудиким прибрежным вождям. Они входили в города – один за другим – и везде встречали одно и то же: дымящиеся, только что оставленные жертвенники и очаги, редких, видимо, сбежавших от хозяев на редкость уродливых, зобастых, но мясистых кур и не до конца выбранный маис в общегородских зернохранилищах. Даже пограничная крепость по соседству оказалась брошенной.
Пустыми оказались и обещания крещеной рабыни, написавшей и отправившей со случайно пойманным охотником письмо на здешнем языке – невесть куда. Шли дни, а никто на ее письмо не откликался.
Поэтому, когда Альварадо привел двух изуродованных проколами и увешанных золотыми пластинками мавров, сердце Кортеса подпрыгнуло и замерло.
-    Ортегилья, - повернулся он к пажу. – Быстро беги за толмачами! Быстро, я сказал!
Паж мгновенно исчез, а генерал-капитан поправил воротник, подумал и все-таки надел украшенный перьями здешних птиц стальной шлем и по возможности привольно расселся на взятом в одной из мечетей барабане.
-    Ты, Кортес, другого времени не нашел, мою рабыню от дела отвлекать? –послышалось сзади, и Кортес, обернулся.
Это был Карреро. И он был раздражен.
-    Ты сначала штаны зашнуруй, - мгновенно отозвался Кортес, - а уж потом своему генерал-капитану претензии высказывай.
-    Я ж тебя генералом и выбирал! – возмутился Карреро.
-    А я тебе эту рабыню и подарил, - жестко парировал Кортес и приготовился говорить с послами.
Мавры уже обвыклись и теперь двигались прямо к нему. Подошли, поклонились до земли, коснулись пальцами песка, а затем и губ и вдруг встали на колени.
Кортес обомлел. Здесь, в западных землях он такое видел впервые. Но главное, они стояли на коленях вовсе не перед ним, а перед Мариной… переводчицей!
-    Малиналли… - беспрерывно бормотали дикари, - Малиналли…
И юная, лет пятнадцати от роду, переводчица гладила их по волосам, словно собственных детей.
А потом сарацины встали, подошли к по-хозяйски приобнявшему свою рабыню и все еще недовольному Карреро и снова поклонились до земли – теперь только ему.
-    Лопе Луцио, Малинче…
Марина тихо что-то сказала, и Агиляр, удивленный не меньше, чем Кортес, тут же перевел:
-    Великий господин… муж Марины…
-    Я не понял, - тряхнул головой Кортес, - Карреро! В чем дело?!
-    Я не знаю… - побледнел Карреро.
И, словно для того, чтобы внести ясность, мавры начали быстро балаболить, а Марина и Агиляр – переводить.
-    Великий господин, мы получили письмо твоей благородной супруги…
«Письмо дошло!» – охнул Кортес.
-    Мы рады, что такой великий господин, как ты, пришел освободить нас от невыносимых тягот, наложенных Мотекусомой…
-    Черт! – вскочил Кортес, но тут же взял себя в руки. – Агиляр, внеси ясность. Объясни этим тупицам, кто здесь генерал-капитан.
Агиляр принялся быстро шепелявить, и Марина, подтверждая сказанное, показала рукой на Кортеса.
Мавры оторопели, а их изуродованные проколами и увешенные десятками золотых пластинок нижние губы совсем уже оттянулись вниз. Наконец, один пришел в себя, что-то растерянно прошепелявил, и Агиляр – со второй попытки – отважился донести смысл сказанного.
-    Они не понимают, почему столь высокородная госпожа, как Марина, – супруга простого воина.
Карреро побагровел.
«Матерь Божья!» – охнул Кортес. За кого бы мавры ни приняли Марину, а честь Карреро надо было срочно спасать.
-    Он мой друг, - поспешил он исправить положение. – И о-очень высокопоставленный человек. Но главный военный вождь – я.
Мавры недоуменно переглянулись. Они ни черта не понимали.
***
Первым делом, после долгих напряженных переговоров с маврами Кортес приказал переводчикам подойти ближе.
-    Спроси у нее, - обратился он к Агиляру, – почему она в таком почете.
Агиляр перевел, но Марина лишь пожала плечами.
-    Она говорит, что она знатного рода, - перевел Агиляр.
-    А почему в рабынях оказалась?
Марина выслушала вопрос и надула губы.
-    Мне кажется, она не хочет говорить об этом, сеньор Кортес, - виновато развел руками Агиляр.
Кортес крякнул и принял все, как есть. Отпустил переводчиков, собрал экстренный совет капитанов, разъяснил ситуацию и тут же отправился в наскоро выстроенную «тюрьму». Сдвинул полог из пальмовых листьев и оглядел поедающих маисовую кашу колодников.
-    Ну, что, Ордас, как там ваши планы, - не изменились?
Бывший губернаторский мажордом, громыхнув цепями, отставил миску в сторону.
-    Зачем пришел?
-    Мириться.
Колодники – все четверо – переглянулись.
-    Нет, - упреждающе выставил узкую ладонь вперед Кортес, - если вам нравится сидеть в цепях, я не настаиваю. Но если хотите быть в доле…
Мятежники снова переглянулись.
-    Ты что… возьмешь нас в долю?
-    Всего золота в одиночку не огребешь, - пожал плечами Кортес, - а мне нужны капитаны.
Ордас усмехнулся.
-    А когда дело дойдет до суда, нас поставят под виселицей рядом с тобой?
-    За что? – искренне удивился Кортес. – У меня все по закону. Даже Королевский нотариус вам это подтвердит.
-    А Веласкес?
-    А что – Веласкес? Я от своих долгов перед ним не отказываюсь.
-    Как так? – не понял Ордас. – Ты собираешься платить Веласкесу?! Даже после всего этого?..
Кортес саркастично ухмыльнулся.
-    Я одного не пойму, сеньоры: почему вы считаете меня дураком? Я университет в Саламанке закончил…
-    Ты не крути! - возмущенно оборвал его Ордас. – Ты прямо скажи! Ты собираешься выплатить Веласкесу его законную часть?! Или нет?!
Кортес легко выдержал его яростный взгляд и весело кивнул.
-    До последнего песо.
***
Они шли вслед за маврами-проводниками два дня, встретив по пути только один городок. Солдаты, хлюпая размокшими от вечной сырости альпаргатами, тут же бросились по дворам, но и это селение было брошено и тщательно вычищено – ни маиса, ни кур. А в полях только и было, что едва проклюнувшиеся острые ростки маиса.
-    Если так дальше пойдет, солдаты вернутся, - мрачно поделился с Кортесом Альварадо. – Лучше уж тухлая солонина и долги…
-    Знаю, - отозвался Кортес.
-    И тебя приведут к Веласкесу в цепях, - не унимался Альварадо.
Кортес поморщился. Ему и без уколов Альварадо было плохо. А вечером второго дня, когда тучи разошлись, а солдаты впервые за несколько дней увидели солнце, разведчики привели несколько посланных навстречу и увешанных ананасами гонцов. И снова повторилась та же некрасивая история, что и при встрече с первыми двумя послами.
-    Малиналли! – панически шарахаясь от лошадей, попадали мавры перед Мариной, а затем и перед Карреро. – Малинче! Великий господин!
-    Да, что за бардак! – рассвирепел Кортес и спешился. – Карреро! Ты не можешь не показывать свои отношения с рабыней при сарацинах?!
-    А что я? – побледнел Карреро. – Ты мне сам ее подарил!
Кортес досадливо крякнул, подошел к Марине и ухватил ее за руку.
-    Все. Хватит. Я тебе другую найду.
-    Ты не смеешь… - ухватился за кинжал Карреро. – Она – моя!
Кортес развернулся и, сдвинув пытающегося прикрыть его Кристобаля де Олида в сторону, встал напротив – глаза в глаза.
-    И что дальше?..
-    Хватит, сеньоры… - вмешался благоразумный Гонсало де Сандоваль. – Не дело друг дружку из-за паршивой сарацинки убивать…
-    Да, пусть потешатся! – гоготнул Альварадо. – А то ни жратвы нормальной, ни баб, ни даже драки!
Карреро быстро вытащил кинжал из ножен и бросил ненужный пояс на землю.
-    Давай! Посмотрим, кто кого…
-    Это же самоубийство, Алонсо, - покачал головой Кортес, становясь так, что заходящее солнце било противнику в глаза. – Не надо.
Но зеваки тут же сгрудились вокруг, сделав кольцо и азартно споря, на каком по счету выпаде Карреро будет убит.
-    Сеньор Кортес! Сеньор Кортес!
Кортес, не рискуя выпускать Карреро из виду, кинул в сторону осторожный взгляд. Это был посланный вперед разведчик – один из четырех.
-    Что там еще?
-    Он весь из серебра!
-    Кто из серебра? – обнажив кинжал и кинув пояс на землю, переспросил Кортес.
-    Город! Сеньор Кортес! Город! Он весь – серебряный!
Зеваки обмерли.
-    Что ты городишь? – зло осадил разведчика Кортес, медленно идя по кругу, так, чтобы не пропустить выпад Карреро.
-    Я правду говорю, сеньор Кортес! – навзрыд произнес разведчик. – Стены из серебра! Дороги из серебра! Там все из серебра! Это – Иерусалим!
Солдаты охнули, и Кортес досадливо чертыхнулся, поднял с земли свой пояс и сунул кинжал в ножны.
-    Все, Карреро. Боюсь, дуэли не будет. Сам видишь…
-    Все из серебра! – истерично орал разведчик, хватая за грудки то одного, то другого. – Я теперь всю Кастилию куплю! Всех девок в моей деревне! Только бы увезти!
***
Змеиный совет, состоящий из самых знатных женщин всех четырех родов, в основном, следил за правильной передачей власти мужчинами – строго по материнской линии, от дяди к племяннику. Но сколько-нибудь реальную власть старухи давно утратили, а потому долго не могли поверить, что им дозволено судить самого Мотекусому.
Затем совет не мог поверить, что Тлатоани солгал. Затем начались «запретные дни» лунного месяца, и старухи были вынуждены ждать. А за полдня до назначенного разбирательства перед Мотекусомой предстал гонец из Семпоалы.
-    Четвероногие уже там! – не подымая глаз, выдохнул он.
-    В Семпоале?! – ужаснулась неотступно следующая за своим супругом Сиу-Коатль. – Что они там делают?! Снова крадут наших женщин?!
-    Нет, Великая Сиу-Коатль, - покачал головой гонец. – Их принимают, как гостей.
Мотекусома застонал и закрыл руками лицо. Он знал, что теперь Змеиный совет будет к нему куда как мягче, но цена была ужасна.
***
Город Семпоала оказался воистину роскошным. Широкие улицы, утопающие в тенистых садах ровные, как по линеечке отстроенные кварталы, пусть и не серебряные, но великолепно оштукатуренные каменные стены высоких белых домов… а главное, - еда. Очумевшие от голодухи солдаты ели и ели, так что почти всех проносило, но остановиться было немыслимо.
И только Кортесу было не до красот. Он сразу объяснил немыслимо толстому вождю, что Их Высочества Женщина-Змея донья Хуана и ее могучий сын, военный вождь всех кастильских племен дон Карлос послали их, своих любимых детей, чтобы они везде искореняли зло и обиды, наказывали несправедливых и оберегали угнетенных.
Теперь Кортес должен был выяснить главное.
-    И что, сеньор, сильно ли вас Мотекусома притесняет? – не обращая внимания на обожравшихся и давно уже клюющих носами капитанов, расспрашивал он толстого вождя.
-    Мой язык отказывается передавать все те гнусности, что он творит, - быстро переводили Марина и Агиляр.
-    Подати? – понимающе вопрошал Кортес.
-    Если бы только это, сеньор, - грустно кивал толстяк, и Кортес тут же превращался в слух.
Как оказалось, Мотекусома ввел в провинции фиксированные цены, и теперь требовал поставлять хлопок строго по этим ценам. Но главное, забирал всех достигших пятнадцати лет юношей в столичные училища, а затем отправлял их на государственную службу. И куда их только не отправляли! – в армию и на почту, учетчиками в хранилища и секретарями в суды, резчиками камня и оружейниками в мастерские, и многих, слишком уж многих – на строительство городов, дорог и акведуков – где-нибудь на самом краю земли.
-    Боже, какой ужас! – сочувственно кивал Кортес.
Понятно, что невесты засиживались в девках, а парни быстро забывали заветы предков, а главное, не могли участвовать в священных войнах, число коих богомерзкий Мотекусома свел до трех в год!
-    Священные войны это важно, - отечески кивал Кортес, чувствуя, что напал на золотую жилу. – Народ это любит…
И только неотступно следящие за ходом первых на этой земле дипломатических переговоров падре Хуан Диас вносил в утонченную беседу вождей отчетливый диссонанс.
-    Что вы несете?! – углом рта шипел святой отец. – Какие такие священные войны?! У них все войны - сатанинские! В инквизицию хотите загреметь?!
-    Не мешайте, - так же, углом рта, парировал Кортес, - что мне, прямо сейчас его переубедить? Попробуйте, если вы такой умный!
Падре вспомнил свое поражение в Сентле, насупился и умолк. И вот тогда Кортес задал самый щекотливый вопрос:
-    А что… велики ли военные силы Мотекусомы?
-    В мирное время около тридцати тысяч, - несколько напряженно перешел к «деловой» части толстый вождь, - Ну, а во время войны, сами понимаете, каждый мужчина – воин.
Кортес оторопело моргнул. Тридцать тысяч это было немыслимо много! У него, включая его самого, было шестьсот восемнадцать душ.
***
Кортес прокрутился в постели всю ночь, - даже юная, упругая телом переводчица от мыслей так и не отвлекла. Хитрый вождь сразу понял, что попал в больное место, а потому на прощание задал самый простой вопрос: «да или нет». И Кортес не знал, что на это ответить. Действительно не знал.
И вот тогда вмешался падре Хуан Диас.
-    Переведите, - кивнул он Агиляру и Марине, - Их католические Высочества еще никогда и никем не были побеждены.
Кортес замер. Он не был уверен, что стоит мешать весьма рискованному в такой момент заявлению падре.
-    И если его народ примет веру Христову и подданство Кастилии, - продолжил святой отец, - здесь через два-три месяца будет ровно столько воинов, сколько надо.
«Черт! – охнул Кортес. – Этого мне еще не хватало?!»
-    Стоп, Марина! – подал он знак юной переводчице и развернулся к Агиляру. – Чуть-чуть измени.
Святой отец недоуменно посмотрел на Кортеса, и тот успокаивающе поднял узкую ладонь.
-    Давайте усилим наши гарантии, святой отец.
Хуан Диас насторожился; он искренне не понимал, куда их еще усиливать.
-    Если его народ примет веру Христову и подданство Кастилии, - с чувством процедил сквозь зубы Кортес, - я, Эрнан Кортес, буду защищать их до последнего солдата. А я еще никогда и никем не был побежден.
Падре Диас хмыкнул.
-    Не много ли на себя берете?
-    В самый раз, - в тон ему ответил Кортес.
А на следующее утро прибыли сборщики налогов от Мотекусомы.
***
Сборщиков налогов было пятеро, и они прошли мимо Кортеса и его солдат столь надменно, словно те не существовали.
-    Мытари… - прошло по рядам. – Прям, как у нас…
-    Разговорчики! – рявкнул Кортес. – Давно у меня палок не получали!
Мытари и впрямь были на удивление узнаваемы и вели себя точь-в-точь, как в Кастилии: блестящие напомаженные волосы, свежие розы в прическах, раб с опахалом позади… и невыносимо важный вид.
-    Что будешь делать? – вполголоса поинтересовался Альварадо.
-    Теперь только вперед, - стиснул зубы Кортес.
Альварадо восхищенно хмыкнул.
-    Вот это я люблю!
А тем же вечером, толстый вождь и Кортес встретились еще раз.
-    Что говорят люди Мотекусомы? – сразу поинтересовался Кортес.
-    Недовольны, что мы вас приняли.
-    Чем угрожают?
-    Забрать двух человек для принесения в жертву, - вздохнул вождь. – Ну, и льготы по взносу в казну снять…
-    А сколько дней пути отсюда до Мешико?
Толстый вождь удивленно поднял брови.
-    Гонцы и за четверо суток могут пробежать.
-    А если армия?
Вождь помрачнел. Он уже догадывался, что речь идет о визите армии Мотекусомы в Семпоалу.
-    Главные отряды не стоят в Мешико, - покачал он головой. – Солдат будут посылать отовсюду.
-    Сколько? – повторил вопрос Кортес.
-    До двадцати-тридцати дней…
Кортес тяжко задумался. Он совершенно не желал дразнить Мотекусому попусту, но и шанс принять в подданство народ Семпоалы упускать не желал. Единственное, что было в его распоряжении, - время и собственная голова, и отыграть следовало, как по нотам.
-    Чтобы не ставить вас под удар, я покидаю Семпоалу, - поднялся он с циновки. – Надумаете принять подданство Их Высочеств, жду вас в своей крепости. Условия знаете.
***
Совет вождей Семпоалы думал недолго, - возможность войти в союз с доблестным супругом высокородной Малиналли, избавиться от ненавистного Мотекусомы и снова зажить по заветам предков была слишком соблазнительной. И уже через два дня все восемь вождей прибыли в стремительно обрастающий частоколом из заостренных бревен город Вера Крус.
-    Надумали? – только и спросил Кортес.
-    Да, - за всех кивнул толстый касик.
-    Тогда пошли, - кивнул Кортес и подозвал Берналя Диаса. – Быстро ко мне нотариуса и всех капитанов. Мы будем под навесом возле церкви.
В считанные минуты капитаны, включая даже опального Диего де Ордаса, были под навесом.
-    Согласны ли вы, сеньоры Семпоалы привести свой народ в подданство и поставить под защиту Их Высочеств доньи Хуаны и дона Карлоса? – громко, так, чтобы нотариус и свидетели расслышали каждое слово, - спросил Кортес.
Диего де Ордас ахнул.
-    Ты что, Кортес, – очумел?! Нас же Мотекусома по всему побережью размажет!
Кортес вскипел и развернулся к бывшему губернаторскому мажордому.
-    Что, снова на мое место метишь?
-    Да, не в этом же дело! – взвился Ордас. – Просто головой надо думать, а не седалищем! Ты же не дикарей за нос водишь! Ты из огромной империи кусок выдираешь!
Кортес кинул быстрый взгляд в сторону напряженно наблюдающих за перепалкой вождей Семпоалы.
-    Я повторю вопрос.
-    Понял! – истерически взвился Ордас. – Ты губернатором хочешь стать! Ценой нашей крови!
Капитаны взволновано загудели. Тот факт, что губернатором чаще всего становится тот, кто привел новые народы в подданство, они как-то упустили.
Кортес побагровел.
-    Я рискую не меньше каждого из вас! – выдавил он и тут же перешел на крик. – Кто видел, чтобы я прятался за чужие спины?! Кто, я спрашиваю!!!
Тишина воцарилась такая, что стало слышно, как плотники тешут колья для крепостной ограды. Кортес тяжело выдохнул и сбавил тон.
-    Я просто выполняю свой долг, сеньоры. Мы обязаны приводить новые земли и народы в подданство Кастилии и Арагона. Это вам хоть Королевский нотариус подтвердит, хоть наши святые отцы…
Он развернулся к вождям и слово в слово повторил вопрос.
-    Согласны ли вы, сеньоры Семпоалы, привести свой народ в подданство и поставить под защиту Их Высочеств доньи Хуаны и дона Карлоса?
-    Вы согласны платить дань Женщине-Змее Хуане и ее сыну Карлосу в обмен на защиту? – тут же, слово в слово перевели Агиляр и Марина.
Вожди сразу встревожились и, перебивая один другого, быстро залопотали на своей тарабарщине.
-    Ты же говорил, что дани не будет… - перевели Марина и Агиляр.
Кортес облегченно вздохнул: вопрос был пустяшный.
-    Не все подданные платят дань, - пояснил он. – Я, как идальго, не плачу, и с вас никакой дани не будет…
-    Как это не будет?! А как же Корона… – опять взвился Ордас, но тут же захрипел и согнулся, получив от Альварадо огромным кулачищем в бок.
-    Ты до завтра сумей дожить, - шепотом, но так, чтобы все слышали, посоветовал Альварадо, - а потом уже о податях думай. Умник…
Вожди переглянулись; простой и понятный военный союз безо всяких там податей и взносов им нравился.
-    Тогда, может быть, нам просто породниться с детьми Сиу-Коатль Хуаны и дона Карлоса? – счастливо улыбаясь, предложил толстяк.
-    Вожди хотят породниться с детьми Женщины-Змеи Хуаны и дона Карлоса, - перевела Марина, и Агиляр, знающий, что значит породниться у мавров, сразу уточнил: - они предлагают сеньорам капитанам своих дочерей. Как залог прочности союза.
Капитаны возбужденно загомонили. Женщин остро не хватало, да и лишними заложницы никак не были. Мало ли что…
-    Соглашайтесь, - шепнул Агиляр. – Другого способа вступить в военный союз здесь нет.
-    Мы согласны, - за всех кивнул Кортес и подозвал Королевского нотариуса. – Зачитывайте «Рекеримьенто»*, Годой, и доставайте оба экземпляра договора. Будем подписывать.
.
*Рекеримьенто – официальный текст ввода земель и народа во владение Короны Кастилии и Арагона, а затем, и Испании.
.
Вожди торжествующе переглянулись: они еще никогда не заключали столь выгодного союза.
***
Послание главного сборщика податей в семпоальской провинции, впрочем, как и все иные документы, Мотекусоме зачитывали в присутствии всего состава Высшего совета. Именно такое условие контроля за лживым Тлатоани назначили родовитые старухи всех двенадцати колен трех правящих родов. Снять Мотекусому они так и не решились.
-    Великий Тлатоани, - громко и внятно читал секретарь. – Я еще не успел собрать и половину взносов на нужды нашего великого Союза, когда семпоальцы привязали меня к столбу и сказали, что принесут в жертву своим богам…
Вожди охнули. Это была не просто дерзость; это был вызов!
-    Дальше, - холодея от предчувствий, распорядился Мотекусома.
-    Они сказали мне, - стараясь сохранять хладнокровие, зачитал секретарь, - что все тридцать селений Семпоалы отложились от нашего великого и могучего Союза и теперь не будут платить взносов. Ни тебе, ни кому другому.
-    Он что, священных грибов объелся? – недоуменно заморгал Верховный судья. – Как это не будут платить?!
«Кастилане! – понял Мотекусома. – Быстро же они их подмяли!»
-    Читай дальше.
-    А потом пришел главный «мертвец» со своими воинами и освободил меня и моего помощника, наказав передать Тебе, Великий Тлатоани, что он всегда был и будет твоим преданным другом.
Теперь уже Мотекусома, приводя себя в чувство, тряхнул головой.
-    Читай дальше.
-    Он вывез меня и моего помощника на дорогу за пределами земель Семпоалы и одарил немыслимо прекрасными нефритовыми бусами. Но, уже находясь в пути, я узнал от гонца, что «мертвецы» забрали у семпоальцев и остальных попавших в плен чиновников Союза, и теперь намерены вернуть их Тебе.
Дальше пошли обычные заверения в преданности и обещание добраться до столицы не позже чем через шесть дней после прибытия письма. И первым опомнился Какама-цин.
-    Раздавить кастилан! – обращаясь к вождям, яростно выкрикнул он.
Мотекусома досадливо покачал головой. Какама-цин определенно уже настроился стать новым правителем Союза.
-    Не за что… - возразил он племяннику. – Не за что их давить.
-    Но это же вызов! – наперебой загомонили вожди. – «Мертвые» украли у нашего Союза целый народ!
Мотекусома поднял руку, и вожди нехотя умолкли.
-    Задумайтесь лучше о другом, - тихо произнес Тлатоани. - В письме сказано, что Семпоала не будет платить взносов не только нашему Союзу, но и никому другому. Верно?
Вожди переглянулись. Да, секретарь зачитал именно так. Но Мотекусома уже продолжал:
-    Значит, он не собираются входить в союз с кастиланами.
-    Верно… - закивали вожди.
-    Но почему? – он обвел вождей напряженным взглядом. – Зачем уходить от нас, если не собираешься породниться с кастиланами? Кто-нибудь может объяснить?
Члены Высшего совета замерли.
-    Какама-цин! – громко обратился Мотекусома к племяннику.
-    Да, дядя… - мрачно отозвался Какама-цин.
-    Съезди в Семпоалу и поговори со всеми, с кем получится. В общем, разберись. Только по-умному, без лишних угроз. Ну, а мы… - Мотекусома вздохнул и обвел совет тяжелым взглядом, – мы с вами будем готовиться к войне.
***
Тем же вечером он пришел к одной из своих младших жен – дочери главной Женщины-Змеи всей Семпоалы.
-    Слышала?
-    Да, - побледнела жена. – Семпоала отложилась.
Мотекусома сокрушенно покачал головой, и жена медленно стащила через голову расшитое цветами платье, подняла и скрепила на темечке тяжелые черные волосы и, встав на колени, склонила голову к циновке.
-    Не надо, - коснулся ее Мотекусома. – Сядь.
Жена всхлипнула и села.
-    Ты же имеешь право меня задушить… - отирая крупные слезы с округлых щек, пролепетала она.
-    Мне не хочется, - улыбнулся ей Мотекусома.
-    А как же закон? – мгновенно перестала плакать ошарашенная жена.
И тогда Мотекусома засмеялся. Он смеялся все пуще и пуще, пока не захохотал во все горло и, не в силах даже стоять, повалился на циновку.
-    Ты знаешь… я уже… о-хо-хо! Столько… законов… нарушил! Ой, не могу!!! Ха-ха-ха-ха-ха…
***
Едва сумев дослушать длинный, на полчаса текст «Рекеримеьенто», Кортес рассеянно принял поздравления капитанов и удалился под свой навес. Его трясло.
«Лихорадка?» – подумал он, повалился на бок и поджал ноги к животу. Знобило.
Лихорадкой болели многие из его людей, хотя это еще было меньшее из зол. Здесь, в жарком, влажном климате у многих набухли в паху огромные, остро ноющие желваки, открылось кровохарканье, а от колотья в боку погибло никак не меньше двух десятков солдат.
«Мне нельзя болеть… - подумал он. – Только не сейчас…»
Но встать и заставить себя двигаться, руководить, жить… сил не было.
Сплетенная из пальмовых листьев занавесь у входа затрещала, и он подумал, что надо бы встать, встретить…
-    Колтес!
Его развернули на спину, и Кортес вяло улыбнулся. Это была Марина. Юная переводчица тронула его лоб, сокрушенно чмокнула губами, стащила через голову просторную полотняную рубаху и легла на него всем телом. Стало теплее.
-    Ты класивый, Колтес, - тихо шепнула ему в ухо Марина. – Очень.
Кортес хотел удивиться кастильскому языку из ее уст, и не сумел.
-    И сильный… Меня взял себе…
-    Угу… - прикрыл глаза Кортес.
-    Женщин дадут, возьми дочку толстяка… Ты понял, Колтес? Только ее… будешь еще сильнее…
Кортес хотел спросить, а хороша ли она, но уже не успел; его стремительно засасывала цветастая, наполненная бредовыми картинами воронка – на полвселенной.
***
Спустя два дня крепость Вера Крус была заполнена народом. Семпоальские землекопы готовили рвы под фундаменты, камнетесы – камни, носильщики таскали бревна, плотники их обстругивали, а вожди союзного Семпоале племени тотонаков не отходили от капитанов, где на пальцах, а где в картинках объясняя особенности местной тактики и детально разъясняя, как и откуда, скорее всего, будут атаковать военачальники Мотекусомы.
А тем временем между здешними жрецами и кастильскими священниками шла настоящая схватка. И сойтись не могли в главном: крестить ли дочерей вождей, а если крестить, то перед тем, как отдать капитанам или после того.
Позиция каждой стороны была по-своему логична, и глубокомысленный теологический спор, изрядно отягощенный переводом Агиляра и Марины, все время вел в тупик. И лишь когда в дело вмешался Кортес, основание для спора иссякло – само собой.
-    Ты что, брат Бартоломе, - взял он монаха под локоть, - во второй раз венчать меня собираешься? При живой жене?
-    Упаси Бог! – перекрестился тот.
-    Ну, а какого черта?! К чему это словоблудие? Разве кто пострадает, если мы отгуляем по-сарацински, а уж потом их окрестим?
-    Но…
-    Хватит, - отрезал Кортес. – Ты прекрасно понимаешь цену этого «брака», так что нечего умника из себя строить.
А когда и частокол, и «невесты» были практически готовы, прибыли послы Мотекусомы – оба его племянники, то есть, по здешним обычаям – самые близкие люди и наследники.
«Если они уже выслали войска, - сразу же высчитал Кортес, - у меня дней пятнадцать осталось… не больше», - и отправился обмениваться дарами. Но вскоре понял, что столько времени у него может и не быть.
-    Как здоровье Женщины-Змеи Хуаны и ее могучего сына дона Карлоса, военного вождя всех кастильских племен? – сразу же после обмена поинтересовался главный посол – Какама-цин.
-    Слава Сеньоре Нашей Марии, Их Высочества здоровы, - вежливо кивнул Кортес. – А как себя чувствует Великий Тлатоани Мотекусома Шокойо-цин и все его жены, сестры и их дети?
-    Уицилопочтли сохраняет их здоровье, - наклонил голову Какама-цин.
Воцарилась неловкая пауза, и Кортес решил не медлить.
-    У меня в гостях еще трое ваших капитанов, - напомнил он о спасенных им от расправы чиновниках, - можете их забрать.
Какама-цин сдержанно кивнул.
-    Великий Тлатоани благодарит тебя за помощь и обещает примерно наказать Семпоалу, из-за которой ты подвергался риску, спасая наших людей.
-    Нет-нет, - рассмеялся Кортес, - ни в коем случае! Мы сами разберемся со своими подданными.
Агиляр и Марина перевели, и лицо посла вытянулось, да так и застыло.
-    Вы… берете с наших братьев дань?!
Внутри у Кортеса промчался ледяной вихрь.
«Ну, что – попрыгаем?» – вспомнил он любимое выражение драчливого Альварадо.
-    Семпоальцы и тотонаки добровольно вошли в состав союза вождей Кастилии и Арагона, - старательно подбирая слова, произнес он и, дабы не пропустить первой реакции, уставился послу в глаза.
Какама-цин выслушал перевод, кивнул… и больше ничего.
-    Я понял, сеньор Кортес, - перевел Агиляр.
«Ну, вот и все… - пронеслось в голове Кортеса. – Теперь драки не избежать…»
Он чувствовал это всем нутром.
***
Тем же вечером, сразу после показательных – специально для Какама-цина – скачек и залповой стрельбы изо всех орудий крепости, начался первый день свадьбы восьми капитанов на восьми – точно по числу родов Семпоалы – дочерях вождей.
Кортес, как старший «в роду кастилан» с улыбкой подошел к восьми юным – и не слишком, - прелестницам, взял за руку самую красивую и развернулся к приосанившимся капитанам. Те замерли: как пройдет «свадьба», никто толком не знал, а святые отцы на все расспросы раздраженно отсылали к Кортесу.
-    Карреро! – громко произнес Кортес, и погруженный в себя, стоящий последним по счету бывший друг вздрогнул и поднял недоумевающий взгляд.
-    Алонсо Эрнандес Пуэрто Карреро! – повторил Кортес. – Тебе вручаю сию дщерь сарацинскую, поручая заботу о ней, пропитание и сохранение, а также всемерное научение слову Божьему.
Карреро, все еще не веря в происходящее, растерянно огляделся по сторонам.
-    Ну, же, Алонсо! – широко улыбнулся Кортес, - прими эту руку!
Карреро густо покраснел и под одобрительные возгласы капитанов двинулся вперед – к самой красивой изо всех невест.
А спустя трое суток, едва праздник пошел на убыль, Кортес нежно потрепал по щечке свою очередную и на редкость безобразную «жену», оделся и чуть ли не силой собрал еще не вполне трезвых капитанов.
-    Нас ждет большая война, - морщась от запаха перебродившей агавы, прямо сообщил он.
-    И что? – громко, со вкусом рыгнул Альварадо.
-    Нам понадобится помощь. Серьезная помощь.
Капитаны замерли. Такое они слышали от Кортеса впервые.
-    Чья? – оторопело хохотнул умненький Гонсало де Сандоваль. – Может, Веласкеса?
-    Точно, - кивнул Кортес. – Мы можем запросить помощи только у Диего Веласкеса де Куэльяра, губернатора Кубы. Для всех остальных мы – пираты.
Капитаны обомлели.
-    Ты ж теперь – его смертельный враг! – мстительно напомнил Ордас.
Кортес улыбнулся. Его отношения с Веласкесом не укладывались в прокрустово ложе простых истин, вот только объяснять это капитанам он не собирался.
-    Возможно, я Веласкесу и враг, - соглашаясь, кивнул Кортес. – Но флот куплен за его деньги, да, и солдаты наняты… Ему есть смысл… поучаствовать. Не пропадать же добру?
Капитаны смешливо переглянулись. Такой наглости не ожидал никто – даже от Кортеса.
-    И вообще, пора отдавать долги, - напомнил Кортес, - и подносить подарки всем, от кого зависит наша судьба.
Капитаны задумались. Вот эта мысль была толковой.
-    Не-е… золото так сразу отдавать нельзя, - с сомнением качнул огненной головой Альварадо, - налетят еще… самим ничего не останется.
-    Рабы, - пожал плечами Кортес. – Тут неподалеку городок есть - Тисапансинго. Ни с кем пока не в союзе… удобный, в общем, городок. Однако тотонаки сказали, у них идут переговоры с Мотекусомой.
-    И что? – насторожился Ордас.
-    Надо напасть раньше, - пояснил Кортес. – Пока они и в Союз не вошли.
***
Едва Какама-цин кончил рассказывать о встрече с Кортесом, вожди гневно, перебивая один другого, зашумели, а потом как-то внезапно стихли и обратили взоры к Мотекусоме.
-    А ты почему молчишь, Тлатоани?
-    Думаю, сколько гарнизонов посылать, - отозвался Мотекусома.
Вожди удовлетворенно переглянулись. Тлатоани снова стал похож на себя самого прежнего – умный, решительный и не врет.
-    Давай отправим туда всех, - решительно рубанул воздух ладонью Какама-цин.
Мотекусома и Повелитель дротиков быстро переглянулись.
-    И оголим наши северные рубежи? – издевательски усмехнулся Повелитель дротиков. – Ты этого хочешь, Какама-цин?
Молодой вождь на секунду смутился, но только на секунду.
-    Кроме того, - напомнил Мотекусома, - воинов надо кормить, а наших зернохранилищ в тех краях нет. Семпоала отложилась, а с Тисапансинго мы пока не договорились.
-    Так ты будешь воевать с ними или нет? – как-то уж очень непочтительно спросил Какама-цин.
Мотекусома заглянул ему в глаза, и племянник – впервые – их не отвел.
-     Буду, - кивнул Мотекусома. – Я предлагаю направить восемь тысяч воинов… хотя главное – вовсе не в их числе.
Вожди переглянулись.
-    А в чем?
-    Главное, застать кастилан врасплох, - медленно проговорил Мотекусома, - а для этого нужны две вещи.
Вожди превратились в слух.
-    Договориться с Тисапансинго о тайном размещении наших гарнизонов – на любых условиях… - Мотекусома обвел членов совета внимательным взглядом. - Понимаете? На любых.
***
Когда падре Хуана Диаса известили о походе в Тисапансинго, он крестил «военных жен» сеньоров капитанов, с удовольствием отмечая, что, по крайней мере, воды недоумевающие сарацинки не боятся. Местные женщины вообще обожали мыться, как ядовито отметил брат Бартоломе, «словно горностаи». Однако, мужчин эти дикарки, что удивительно, стеснялись, и падре Хуан Диас все чаще подумывал, что привить им католические принципы большого труда не составит.
-    Ну, так вы идете, святой отец, или нет? – нетерпеливо топтался на берегу посланец от Кортеса.
-    Иду-иду…
Падре Хуан Диас одну за другой отправил окрещенных женщин в руки брата Бартоломе – для проповеди, а сам отправился надевать хлопчатый панцирь; после боя в Сентле он к безопасности бренного тела относился вдумчиво.
Пожалуй, будь его воля, он бы в Тисапансинго не ходил, но падре Диас до сих пор не держал в руках местных священных текстов, а именно они более всего интересовали Ватикан.
Нет, Хуан Диас искал, - постоянно, - но до сих пор встречал в здешних городках лишь сложенные гармошкой бухгалтерские счета со столбиками примитивных, в виде точек и полосок, цифр. И лишь в Семпоале жрецы показали ему свое Священное Писание, однако, из-за ссоры по поводу смены богов невестами все рухнуло. Даже копию не разрешили снять.
«Кортес прав, - печально признал Хуан Диас и пристроился в хвост колонны конкистадоров, - в делах веры мавров силой не убедишь… надо бы мне сдерживаться».
***
К Тисапансинго они подошли на третий день. Встали неподалеку от города и, стремительно соорудив неподалеку от дороги виселицу на тринадцать персон – точно по числу святых апостолов и Христа, - под руководством лекаря Хуана Каталонца выловили на полях тринадцать сарацинских баб.
Только что пропалывавшие поля с подросшим маисом сарацинки вступили в пререкания, затем попытались орать, но Каталонец это решительно пресек и, после коллективной – всем отрядом и шепотом – молитвы баб вздернули – на счастье.
-    Инквизиции на него нет, - хмуро пробормотал брат Бартоломе.
-    Кто-кто, а уж ты помолчал бы, - обрезал его падре Диас; он прекрасно слышал, что и монах в совместной мольбе участие принял.
Понятно, что святым отцам все это не слишком нравилось, но ни разрушать солдатскую традицию, ни, тем более, связываться с Каталонцем, ни тот, ни другой не рисковал.
Да, по правилам, Каталонца следовало предать церковному суду, и, как говорили, тот уже попадал в руки инквизиции – еще в Кастилии. Но здесь он был неуязвим. Именно Каталонец лечил солдат заговорами и человечьим жиром. Именно Каталонец лучше всех мог раскинуть карты или даже кости и тут же выдать человеку все, что его ждет, – до деталей. И именно Хуан Каталонец подсказал солдатам перед заходом в каждый город ставить виселицу на тринадцать веревок. И это всегда приносило удачу.
Но главное, в отряде все знали: этому лекарю человека угробить, – что вошь меж ногтей раздавить, и потому Каталонец делал, что хотел.
А назавтра, после ночевки, как всегда, поутру, в самый сон, отряд ворвался в Тисапансинго. Только на этот раз выскочившими из домов вооруженными мужчинами занялись не арбалетчики, а семпоальцы.
-    Так, - развернулся Кортес к нотариусу, - начинай зачитывать.
Ко всему привычный Диего де Годой вытащил потрепанную тетрадку с «Рекеримьенто» и начал:
-    От имени высочайшего и всемогущего всекатолического защитника церкви всегда побеждающего и никогда и никем не побежденного…
Кортес привстал на стременах. Вооруженные арканами семпоальцы уже взяли самых сильных, самых желанных их кровавым богам воинов.
-    Я, Эрнан Кортес, их слуга… - читал нотариус, - извещаю вас… что Бог, Наш Сеньор единый и вечный, сотворил небо и землю, и мужчину и женщину от коих произошли мы и вы, и все су¬щие в мире…
-    Троих сюда! – махнул рукой Кортес. – Пусть слушают.
От колонны отделился Гонсало де Сандоваль с несколькими солдатами, и вскоре перед Королевским нотариусом стояли трое багровых от ярости и рвущихся из ошейников вождей.
-    И избрал из всех сущих Наш Сеньор Бог одного, достойнейшего, имя которого было Сан Педро*, - на одном дыхании шпарил нотариус, - и над всеми людьми, что были, есть и будут во вселенной, сделал его, Сан Педро, владыкой и повелителем…
.
*Сан Педро – Святой Петр, апостол.
.
Кортес оценил ситуацию и махнул арбалетчикам.
-    Вперед! Добивайте остальных!
Арбалетчики тронулись и пошли.
-    И повелел ему Бог, чтобы в Риме воздвиг он престол свой, ибо не было места, столь удобного для того, чтобы править миром…
«Черт! А хорошо на этот раз возьмем! – восхитился Кортес. – Тысячи две-три точно будет…»
-    Один из бывших Понтификов… дал в дар эти острова и материки… со всем тем, что на них есть, названным королям…
И вот тогда из домов повалила главная добыча – женщины и подростки.
-    Сантъяго Матаморос! – яростно выкрикнул Кортес. – Кавалерия, вперед!
-    Бей мавров! – подхватили всадники, ставя лошадей на дыбы.
Бабы завизжали, похватали детей и, давя друг друга, рванули вдоль по улице – к площади, в самый центр мышеловки.
-    Чтобы вы… по своей доброй и сво¬бодной воле, без возражений и упрямства стали бы христианами, дабы Их Высочества могли принять вас радостно и благосклонно под свое покровительство…
Стоящие, а точнее, повисшие в ошейниках вожди уже хрипели от удушья и бессильной злобы.
-    И в силу изложенного я прошу вас и я требую от вас, чтобы, поразмыслив… при¬знали бы вы католическую церковь сеньорой и владычицей вселенной…
-    Ну что здесь у тебя?! – подлетел на взмыленном жеребце Кортес. – Дочитал?
-    Немного осталось… - хрипло выдохнул Годой.
-    Ладно, хорош! – махнул рукой Кортес и повернулся к удерживающим вождей на цепях солдатам. – Тащи их сюда! Пусть засвидетельствуют, что все по закону…
***
Добыча была немыслимо богатой. Нет, золота взяли немного, но рабы из горного сурового Тисапансинго были превосходны, – как на подбор! Кортес набил ими шесть каравелл – до отказа и отправил груз на Кубу. Да, приходилось ждать, но в прошлый раз каравеллы обернулись до Ямайки и обратно за месяц, и Кортес искренне молился, чтобы суда вернулись до того, как подтянутся войска Мотекусомы.
А потом случилась эта неприятность. Никогда не воевавший по одной стороне с маврами, взвинченный устроенной ими резней, падре Хуан Диас весь обратный путь до Семпоалы был не в себе. А когда празднующие победу союзники начали сотнями приносить пленных в жертву, святой отец напился, - как свинья. И то ли местная бражки из плодов агавы оказалась чересчур крепка, то ли падре Диас просто потерял меру, но вот в таком виде он и напал на местных идолов.
Кортес поежился; честно говоря, он тогда подумал, что теперь им – точно конец.
Едва семпоальцы увидели, как ревущий от ярости, залитый слезами и очень сильно нетрезвый святой отец крушит их богов, тут же его связали, намереваясь немедленно, в качестве искупления, принести в жертву. Понятно, что Кортесу пришлось вступаться, и дело дошло до самой настоящей сечи, и толстого вождя, а вслед за тем и всю его семью просто пришлось брать в заложники! Никогда еще Кортес не был так близко и к смерти, и к провалу всего похода.
А потом за дело взялась Марина. Кортес не знал в точности, что она говорила, но имя Мотекусомы и ссылки на взятых капитанами дочерей Семпоалы хорошо расслышал. И воины остыли, а через пару дней ожесточенных споров стороны сошлись на том, чтобы ту самую, оскверненную святым отцом пирамиду очистить от многолетних наслоений гнилой крови и передать под католический храм.
Но доверие все одно было подорвано. Люди стали бояться, капитаны напрочь отказались от пьянки, а Кортес по два раза в ночь проверял караулы. И лишь когда примчался гонец с известием о возвращении судов с Кубы целыми и невредимыми и – более того – с новостями, все с облегчением вздохнули.
***
До вождей смысл рассказанного гонцом дошел не сразу.
-    Как это Тисапансинго пал?!
-    Это так, - склонился потный, тяжело дышащий гонец. – Вот письмо.
Члены совета кинулись читать послание одного из ушедших в горы жрецов, а Мотекусома расстелил карту. Теперь столь трудно создававшийся его предками Союз был отрезан от моря двумя враждебными провинциями.
-    Они уже у самых наших границ! – завопили вожди. – Мотекусома! Ты слышишь?!
-    Да.
-    Надо немедленно напасть! Тлатоани! Почему ты молчишь?!
Мотекусома поднял голову.
-    Что пишет жрец? Породнился ли Тисапансинго с кастиланами?
-    Да… - растерянно проронил Верховный судья. – Они отдали кастиланам восьмерых дочерей…
-    Тогда уже поздно, - снова склонился над картой Мотекусома.
-    Почему?!
-    Потому что через кастилан Тисапансинго породнился и с Семпоалой, и с тотонаками. Теперь это союз четырех племен.
Вожди замерли. Ужас происходящего доходил до них с трудом.
-    Теперь нам негде разместить войска, чтобы напасть всеми силами и внезапно, - внимательно рассматривая карту, произнес Мотекусома. – А значит, восьми тысяч воинов мало.
-    Почему?
-    Потому что только в Семпоале – столько же воинов. А есть еще и тотонаки, а теперь еще и Тисапансинго. Но главное, кастилане уже почти достроили крепость. Мы опоздали.
***
Спустя месяц отосланные на Кубу корабли вернулись, и первым делом главный штурман Антон де Аламинос отчитался перед сходкой о главном.
-    Рабов продали удачно. Взяли много, - начал Аламинос. – Сами знаете, почему, - беременных не было. Ну, и подростки всем понравились…
Кортес кивнул. Беременная на рудниках не выдерживала и трех месяцев, да и жрала, как лошадь, – до самой смерти. Девушек же из Тисапансинго отправили на продажу сразу, а потому беременных среди них было меньше, чем обычно, и, понятно, что пошли они по хорошей цене. Что касается горцев-подростков, то были они весьма крепки телом, а потому давали за них даже больше, чем за мужчин – приручению поддаются, считай, как дети, а работать могут, не хуже взрослых.
-    Оружие, кто заказывал, привезли, - продолжил Аламинос и нашел глазами в толпе рыжую голову. – Альварадо!
-    Что? Неужто нашли?! – охнул гигант.
-    Как ты просил… двуручный… толедский. Вот, держи.
Альварадо просиял и, раскидывая солдат прорвался к штурману. Схватил и вытащил сверкнувший на солнце меч и прижался к лезвию щекой.
-    Сегодня ты будешь спать со мной! А завтра мы повеселимся…
Солдаты уважительно засмеялись. Любовь Альварадо к оружию было известна; он обязательно проводил первую ночь в обнимку с каждым новым предметом своего обширного «арсенала», - чтобы тот к нему привык, а рано поутру, с молитвою, обновлял – на первом же мавре. Потому и равных в бою этому сеньору не было, - оружие слушалось, как верный пес.
А потом штурманы переглянулись, и Аламинос перешел к более важным новостям. И вот они заставили Кортеса задуматься больше, чем хотелось.
-    Первое: Веласкес в помощи отказал, - сразу объявил Аламинос.
Капитаны тяжело вздохнули.
-    Это понятно, - кивнул Кортес. – Иначе каравелл было бы больше.
-    Хотя часть губернаторской доли – рабами – мы ему отвезли, - отчитался Антон де Аламинос. – Но сопровождающий не вернулся, и расписки у нас, как вы понимаете, нет.
Капитаны переглянулись. Это было плохо для всех: можно сказать, они просто потеряли деньги.
-    И второе… - Аламинос значительно цокнул языком, - теперь Веласкес – Королевский аделантадо.
-    Что?! – взревел Кортес и тут же осекся.
Этого следовало ожидать. Он сам же в бытность губернаторским секретарем и готовил многочисленные подарки в Кастилию – всем, кто мог повлиять на продвижение Веласкеса вверх.
-    Да-да, наш губернатор теперь аделантадо, - подтвердил Аламинос, – и отныне имеет право от имени Короны посылать экспедиции и назначать подати – да, и вообще, делать все, что угодно!
Кортес лихорадочно думал. Теперь, когда Веласкес на все имеет право, какой-то «висельник» Эрнан Кортес ему точно не нужен.
«Черт! А ведь именно поэтому он и приказал передать флот! – осенило Кортеса. – Веласкес получил назначение уже тогда, перед самым отходом армады! Вот и решил дать мне отставку…»
-    Но главное, сеньоры… - сделал значительную паузу Аламинос, - вы теперь – самые настоящие римляне!»
Все – и солдаты, и капитаны – растерянно переглянулись.
-    Да-да! – довольно захохотал Аламинос. – Их Высочество дон Карлос теперь император!
-    Император чего?.. – настороженно поинтересовался Педро де Альварадо.
Аламинос торжественно выпрямился.
-    Император Священной Римской империи*.
.
*Полное название «Священная Римская империя германской нации». Создана в 1519 году. На выборах императора победил сеньор Кастилии и Арагона Его Высочество дон Карлос (Габсбург), отныне – Его Величество Карл V.
.
Конкистадоры замерли, и лишь спустя почти минуту кто-то выразил общее изумление вслух:
-    Чтоб я сдох!
***
Даже получив долгожданное назначение Королевским аделантадо, Веласкес решился убрать Кортеса не сразу. Во-первых, не хотелось напряжения в отношениях с покровителем этого висельника Николасом де Овандо, а во-вторых, у губернатора было не так много толковых и одновременно с этим решительных людей. Как это ни прискорбно, Эрнан Кортес оставался самым лучшим. А потом Веласкес почти случайно узнал, что Кортес так и не заехал в имение проститься с Каталиной, и это его насторожило.
Нет, понятно, что Эрнан был очень занят. Без устали вербуя солдат и капитанов, входя в доверие к ростовщикам, он за несколько дней собрал столько людей и средств, сколько другой не сумел бы и в год. Понятно, что он попросил молодую супругу прислать ему прощальные подарки прямо на борт, - многие поступили бы так же. И все равно, в груди у Веласкеса словно засела острая ледяная игла.
Под совершенно пустяшным предлогом он заехал в имение… и буквально не узнал Каталину Хуарес ла Маркайда. Юная женщина постоянно что-то роняла, отвечала невпопад, а главное, все время отворачивалась – так, словно чего-то стыдилась.
-    Так, милая, - заглянул Веласкес ей в глаза, - что происходит?
-    Ничего, сеньор, - потупилась Каталина.
Веласкес улыбнулся, с сомнением покачал головой и притянул ее за плечи к себе.
-    А ну-ка, выкладывай… кому еще в беде пожаловаться, если не старому дядюшке Диего?
-    Эрнан… - всхлипнула женщина и вдруг упала ему на грудь и разрыдалась.
-    Что Эрнан? – похолодел Веласкес. – Ну!
Каталина с рыданиями втянула в себя побольше воздуха и словно окатила его из бочки.
-    Он… ко мне… не прикасается…
  У губернатора потемнело в глазах. Он с трудом нащупал спинку стула, присел, а когда отдышался, устроил Каталине настоящий допрос. И подтвердил себе худшее, что чувствовал в Кортесе.
Кроме поцелуя через фату – в Божьем храме – Эрнан не прикоснулся к законной супруге ни разу. В первую же ночь он бросил плащ у порога, лег, и до самого утра они оба делали вид, что спят. То же самое повторилось и следующей ночью. А потом он просто уехал – сначала наводить порядок в энкомьенде*, затем – торговать скотом, а теперь и еще дальше – к маврам.
.
*Энкомьенда – пожалованный от королевского имени участок земли с прикрепленными к нему местными или привозными туземцами.

Мотекусома добивался встречи с тлашкальцами три дня, и лишь на четвертое утро с лично приехавшим на золоченых носилках и вставшим лагерем у самой границы Тлашкалы Великим Тлатоани вражеского Союза согласились переговорить.
-    Что тебе нужно? – на скорую руку исполнив ритуал приветствия, перешел к делу Шикотенкатль – тот самый молодой вождь, что обыграл Мотекусому.
-    В твои земли движутся четвероногие, - сразу же принял эту сухую манеру переговоров Мотекусома.
-    Знаю, - кивнул Шикотенкатль.
-    Я предлагаю перемирие, чтобы мы вместе могли убить их, - заглянул ему в глаза Мотекусома.
Эти глаза его были полны презрения и превосходства.
-    Сам справлюсь, - отрезал молодой вождь.
Мотекусома удержал готовый прорваться наружу гневный всплеск.
-    Тисапансинго не справился, - напомнил он.
-    Там никогда не умели воевать, - отрезал Шикотенкатль.
Мотекусома, соглашаясь, кивнул и вытащил из кожаного футляра документы – самые важные из тех, что у него были.
-    Смотри, Шикотенкатль, - развернул он первый. – Это донесения купцов. – За три года четвероногие трижды разорили почти каждый прибрежный город – от самого Косумеля.
Шикотенкатль дернулся, было, посмотреть, но удержался и высокомерно усмехнулся.
-    Что знают купцы о войне?
-    Кастилане уничтожили все свои парусные пироги, - развернул Мотекусома следующий лист. – Я думаю, они отрезали себе путь назад.
Молодой вождь не выдержал, – кинул-таки на отлично исполненный рисунок быстрый взгляд, и вновь исполнился высокомерия.
-    Правильно сделали. Пироги мертвым ни к чему.
Мотекусома сокрушенно цокнул языком, но упрекать вождя в зазнайстве не стал.
-    Разреши моим воинам воевать рядом с твоими.
-    Ни за что.
Мотекусома на миг – не более – стиснул челюсти, но тут же взял себя в руки.
-    Хорошо. Пусть они воюют с четвероногими под твоим руководством. Ты будешь ими командовать, больше никто!
Брови Шикотенкатля поползли вверх.
-    Я? Твоими?
-    Да, - твердо кивнул Мотекусома. – Я дам тебе право казнить всякого, кто ослушается.
Молодой вождь покраснел. Предложение было исключительно лестным. Но он и тут нашел подвох.
-    А потом все будут говорить, что Шикотенкатль настолько испугался кастилан, что попросил подмоги у Мотекусомы? Ну, уж нет!
Мотекусома вспыхнул… и все-таки снова удержался.
-    Я поставлю свои войска на самой границе, - стиснув кулаки, известил он. – Понадобятся, - бери. Орлы и Ягуары – сам знаешь, каковы они в бою. И еще…
Он быстро свернул документы в трубочку, сунул их в футляр и с поклоном положил перед юным вождем.
-    Это тебе. Здесь о кастиланах самое важное, что знаю о них я сам.
Шикотенкатль отвел глаза. Похоже, он уже понимал, что Мотекусома и правда не собирается подминать его под себя, но отказаться от всего только что сказанного было для молодого вождя уже немыслимо.
***
После первых же двух стычек с тлашкальцами, стало ясно, что это – не Тисапансинго. Да, здешние индейцы, как и везде, старались не убить врага, а взять в плен, но вот в стойкости и военном мастерстве превосходили соседей на голову.
-    Значит, так, - хрипло помогал переосмысливать тактику ближнего боя Альварадо, - действуем по-итальянски.
Конная разведка переглянулась.
-    Сюда смотреть! – рявкнул Альварадо и вскочил на коня. – Бьем только в лицо!
Он взвесил в руке длинное тяжелое копье и сделал отточенный многократной тренировкой удар.
-    Ни в коем случае не в хлопковый панцирь, - застрянет!
Разведчики усмехнулись. Это они и сами знали.
-    А если копье перехватили рукой, делаем так…
Альварадо повернул коня кругом, четко показывая, как вместе разворотом всадника, проворачивается в руках противника и копье.
-    Ни за что не удержит!
-    А если он сумеет перехватить? – раздалось из гущи отряда.
-    Зажми копье подмышкой и тащи его за собой, - тут же продемонстрировал Альварадо. – Это же азбука! Что вы, как дети?!
Разведчики загудели.
-    И держаться всем вместе! Чтобы не вышло, как с Педро де Мороном!
Воины потупились. Морона – отличного наездника подвела самонадеянность. При поддержке всего двух товарищей он врезался в ряды врага, и лошадь была убита, а всадника мигом связали, взвалили на спины и потащили прочь.
Лишь с огромным трудом уже простившегося с жизнью Морона спасли, но вот лошадь… тлашкальцы мгновенно сообразили, какую удачу даровали им боги, точно так же подхватили Громового Тапира и, несмотря на яростные попытки Альварадо отбить павшего боевого товарища, мгновенно уволокли коня в глубокий тыл.
Как спустя несколько дней сообщили пленные, внушающего суеверный ужас Громового Тапира воины-гонцы расчленили, а части тела и особенно голову пронесли по всем селениям, объясняя, что если даже это чудовище можно отправить к праотцам, то уж якобы сбежавших из преисподней «мертвецов» – тем более.
Это и было самым опасным.
***
Все шло даже лучше, чем думал Шикотенкатль. Пронесенная сначала по войскам, а затем и по самым отдаленным горным селениям голова Громового Тапира произвела колоссальное впечатление. И когда войска сошлись под Теуакасинго, тлашкальцы уже не боялись – ни лошадей, ни, тем более, кастилан. Бойцы даже делали ставки на то, чей отряд первым убьет очередное чудовище и, как сообщили вождям наблюдатели, ранили не менее четырех свиноподобных гигантов.
Определенно были потери и среди самих кастилан. Нет, пока Шикотенкатль трупов не видел; наученные горьким опытом с павшей лошадью и, поддерживая о себе славу давно уже мертвых, и в силу этого бессмертных «духов», кастилане хоронили солдат в обстановке полной секретности. Но опять-таки наблюдатели утверждали, что серьезные ранения получили никак не менее полусотни врагов. Да, и отступали «мертвецы» с поля боя у Теуакасинго, пусть и в полном порядке, но явно потрясенные своим внезапным и страшным разгромом.
И только избалованные символическими войнами с Мотекусомой старые вожди и особенно предводитель союзников Чичимека считали, что цена войны уже слишком высока.
-    Мои воины ранили четверых мертвецов, - напирал Чичимека, - а потеряли убитыми восемьдесят! А главное, не напрасны ли наши потери? Я еще не видел ни одного убитого врага! Может, они и впрямь бессмертны?
Но Шикотенкатль не считал нужным слушать выжившее из ума старичье.
-    Бессмертный – еще не значит, непобедимый! – отрезал он. – Если они духи, то пусть отправляются обратно в преисподнюю, а в моей Тлашкале им делать нечего!
-    Ты слишком самоуверен, - покачал головой Чичимека, и старые вожди, соглашаясь со сказанным, сдержанно закивали.
-    А вы все слишком пугливы, - парировал Шикотенкатль и с усмешкой оглядел стариков.
Вожди обиженно засопели.
А потом «мертвецы» засели в брошенной крепости, боясь даже высунуть нос, и Шикотенкатль с удовольствием прослушал последние военные сводки и подозвал гонца.
-    Пойдешь по западной дороге. Там у наших границ найдешь отряды мешиков – Ягуары и Орлы.
Гонец мгновенно напрягся.
-    Скажешь им, Тлашкала уже бьет тех, кого они так испугались. Пусть убираются домой.
Гонец скрылся, и Шикотенкатль повернулся к своему лучшему другу – Иш-Койотлю.
-    Пора кастиланам принять наши покаянные дары. Как думаешь?
Иш-Койотль рассмеялся. Слухи о том, что «гости» уже сожрали в брошенных селениях всех собак и перешли на человечину, были весьма настойчивы и небезосновательны – трупы со срезанным с ягодиц жиром находили вслед за кастиланами почти повсюду.
-    Возьми с собой всех, кого сочтешь нужным, и съезди к ним, - кивнул Шикотенкатль. – Пора дать «мертвецам» понять, кто они здесь, и что их ждет.
Иш-Койотль расцвел. Такого почетного поручения он ждал давно.
***
Израненный, обложенный примочками из топленого человечьего «масла» – за неимением лампадного – Кортес, как всегда, сидел на индейском барабане и доедал последнего щенка.
-    Мы проигрываем, Кортес, - тихо произнес не отрывающий взгляда от наскоро прожаренной щенячьей лапки Гонсало де Сандоваль.
-    Знаю, - мрачно отозвался генерал-капитан.
-    Мы уже потеряли сорок пять человек, - проронил Диего де Ордас.
-    Я помню, - кивнул Кортес и швырнул обглоданные дочиста кости в огонь.
-    Лошади изранены, - склонил огненную голову Альварадо. – А от твоих послов никакого толку.
Кортес поджал губы. Он возвращал плененных в боях вождей уже трижды – с четко зафиксированными Королевским нотариусом дарами, каждый раз требуя лишь одного – мира. И каждый раз получал из Тлашкалы твердое «нет».
Но хуже всего было то, что они стремительно проигрывали.  Судя по оценкам разведки, Тлашкала выдвинула против них порядка четырех тысяч воинов – опытных, привычных к горам, а главное, сытых. Те четыре тысячи семпоальцев, что он взял с собой, в бою с тлашкальцами сравниться не могли, а кастильцев было слишком уж мало – триста пятьдесят душ.
Даже лошади уже не приводили врага в ужас. Их военные вожди определенно изучали особенности Громовых Тапиров, а местами уже опробовали в деле новую, специальную тактику боя против конницы. Они нападали ночами и подходили так тихо, что если бы не натасканные на запах индейца еще на Кубе и регулярно поощряемые человечиной собаки, его отряд можно было перебить уже раза три-четыре.
А еще и артиллерийский боезапас… Кортес тяжело вздохнул, - как только они вошли в эти земли, доставка пороха и ядер сразу же стала невозможной, - тлашкальцы просто перекрыли дороги. И, сколько он еще продержится, было не столько вопросом личной отваги и вооружения, сколько времени…
-    Тлашкальцы! – заорали часовые, и Кортес встрепенулся.
Стоящий на взгорке разведчик отчаянно махал укрепленным на копье флажком, и эта весть мгновенно разлеталась по всему лагерю.
-    Подъем! – вскочил Кортес. – К оружию!
-    Нет-нет, подожди, - озабоченно тронул его за рукав Ордас. – Это не нападение!
Кортес пригляделся, и в его груди прошла горячая волна.
-    Сеньора Наша Мария! Наконец-то!
Разведчик определенно показывал знак «идут парламентеры».
***
Собственно парламентер был один – высокий, самоуверенный индеец. Выполнив обязательный ритуал приветствия, он знаком приказал носильщикам разгрузить дары в трех местах, и Кортес недоуменно переглянулся с капитанами. Такого он еще не видел.
Справа стояли четыре страшные морщинистые старухи. В центре лежали огромные, учтиво вскрытые носильщиками тюки, доверху набитые цветастыми перьями и мелкими, похожими на зерна какао шариками копала – главного здешнего благовония. Ну, а слева стоял мешок с маисом… и раскрашенный перьями под череп каучуковый мяч для здешней игры.
-    Я что-то не пойму, - насторожился Кортес. – Это что?
Агиляр принялся переводить, но Марина оборвала его скупым жестом.
-    Отошли их назад, Колтес, - процедила она – уже на кастильском. – Или убей.
-     Ну-ка, объясни… - потребовал Кортес.
Марина ухватила Агиляра за ворот и подтянула ближе.
-    У Малиналли мало слов. Скажи Колтесу то, что Малиналли скажет.
-    Это насмешка, Кортес, - глотнув, начал переводить Агиляр. – Если вы – злые духи, говорят они, возьмите в жертву и сожрите старух. Если вы добрые, украсьте головы перьями и вдыхайте дым от копала. А если вы люди, поешьте напоследок маиса, потому что скоро право принести ваши сердца в жертву разыграют на стадионе.
По спине Кортеса словно пронесся ледяной ураган, и он привстал с барабана.
-    Взять их.
***
Сначала закричали стоящие на каждом холме дозорные, затем – воины, а когда Шикотенкатль вышел из походного шалаша и увидел поддерживающих один другого соплеменников, он заорал и сам.
-    Иш-Койотль! Что это?! Что с тобой, брат?!
Иш-Койотль покачнулся и протянул руки вперед. На месте кистей торчали перетянутые бечевкой, чтобы посол не истек кровью по пути, розовые обрубки. А кисти… связанные в пару кисти свисали у него с шеи, - как и у всех остальных.
-    Что это?! – протер глаза Шикотенкатль.
-    Его ответ… - выдавил друг и побрел в сторону.
-    Куда ты?!
Иш-Койотль приостановился, покачнулся, и привязанные к шее отрезанные кисти ударили его в грудь.
-    Скажи, Шикотенкатль… как я возьму в руки копье?
Шикотенкатль не знал.
-    А как я обниму любимую?
Шикотенкатль растерянно мотнул головой.
-    Я теперь кто? Мужчина? – произнес Иш-Койотль. – Или меня будут кормить старухи? До конца дней…
Внутри у Шикотенкатля все оборвалось. Он мог предположить, что парламентера убьют. Или принесут в жертву. Но только не это…
-    Помоги мне, Шикотенкатль, - попросил друг и вдруг болезненно рассмеялся. – Мне даже петлю сделать нечем.
И тогда Шикотенкатль закричал еще раз – горько и страшно. Размазывая руками слезы, кинулся к шалашу, выдернул скрепляющую кровлю веревку и стремительно вернулся назад. Стараясь не разрыдаться, перекинул веревку через толстую ветку старого дерева, бережно, под руку подвел друга к петле.
-    Прости меня, Иш-Койотль.
-    Помоги мне, Шикотенкатль, - вместо ответа пробормотал друг и вытянул шею, сколько мог.
***
Спустя минуту, когда друг уже полетел на север, в страну предков, к сидящему под деревом Шикотенкатлю подошли.
-    Сынок…
Военный вождь тлашкальцев поднял голову.
-    Чичимека отложился, и вместе с ним ушли домой еще четыре недовольных тобою вождя, - тихо произнес отец. – Пора просить помощи у Мотекусомы. Своими силами нам уже не справиться.
И тогда Шикотенкатль – вопреки всем запретам – заплакал. Потому что сегодня пошел бы на союз даже с Мотекусомой – лишь бы отомстить. И потому что сам же… буквально вчера… с позором выставил отборные отряды Орлов и Ягуаров назад, в Мешико.
***
Мотекусому лишали титула по всем правилам. Сначала осмелевший Змеиный совет внимательно рассмотрел все обстоятельства дела и – с перевесом в один голос – дал свое одобрение на детальное расследование преступлений своего правителя, и только затем Тлатокан, опираясь на полученное разрешение, начал предъявлять обвинения – одно за другим.
-    Ты, Мотекусома Шокойо-цин, виновен в том, что солгал Тлатокану.
-    Это так, - кивнул Мотекусома.
-    Ты, Мотекусома Шокойо-цин, виновен в тайных сношениях с приморскими врагами Союза.
-    Это так, - признал Тлатоани.
-    Ты, Мотекусома Шокойо-цин, виновен в попытке оказать помощь нашим самым заклятым врагам – Тлашкале.
-    Да, я это сделал.
Верховный судья повернулся к остальным членам Тлатокана.
-    Он признал все три обвинения. Что вы решите?
-    Сместить, - решительно произнес Какама-цин, племянник Мотекусомы и правитель Тескоко.
-    Сместить, - отвел глаза в сторону Тетлепан-кецаль-цин, племянник Мотекусомы и правитель Тлакопана.
-    Сместить, - глухо проронил Иц-Кау-цин, военный правитель Тлателолько и Повелитель дротиков.
И тогда Мотекусома поднял глаза. Оставался лишь один, кроме него самого, член Тлатокана – его главная жена Сиу-Коатль. И она молчала.
Мотекусома вдруг вспомнил свое последнее откровение – там, в Черном доме, во время путешествия по слоям всего мироздания. Он усмехнулся; боги прямо сказали, что главным виновником его падения будет женщина, очень родовитая женщина…
-    Сместить, - поджала губы жена.
***
Все понимали, насколько сложной будет процедура передачи власти. Ибо тому, кто станет новым Тлатоани, придется либо брать от каждого племени новую жену, - как залог будущих братских отношений, либо, если свободных дочерей у главного вождя не будет, добиваться развода нужной женщины с Мотекусомой и брать в жены ее. Но иного выхода никто не видел.
А спустя час, когда Тлатокан, в присутствии лишенного голоса, но обязанного оставаться вплоть до завершения Мотекусомы, горячо обсуждал кандидатуру нового правителя, из Тлашкалы прибежал военный гонец.
-    Впустить, - распорядился Верховный судья.
Мокрый, разгоряченный бегом гонец вошел и, по обычаю не глядя в глаза Мотекусоме, протянул пакет.
-    Я возьму? – спросил разрешения бывший Тлатоани. – Или кто-то из вас возьмет?
-    Возьми ты, - разрешил Верховный судья и на всякий случай отодвинулся.
Объяснять гонцу, что происходит, было некогда, а право убить всякого, кто посягнет на военную почту Великого Тлатоани, он имел.
Мотекусома принял почту, вытащил послание из футляра, развернул, и его обдало могильным холодом.
-    Тлашкала пала, - мгновенно севшим голосом произнес он.
-    Что?! – не поверили своим ушам члены совета.
-    Но это еще не все, - поджал губы Мотекусома. – Их вожди хотят отдать своих дочерей вождям четвероногих.
Члены совета потрясенно замерли. Они знали: если это произойдет, все тлашкальские племена станут военными союзниками кастилан.
***
Кортес встречал послов, как всегда, - сидя на небольшом индейском барабане, и сначала к нему пришли добравшиеся первыми вожди окрестных сел. Подойдя прежде всего к переводчице и выразив ей глубокое почтение, они многословно объяснили, что, будучи окружены вечным обманом со стороны Мотекусомы и прочих недостойных людей, наивно и преступно не могли поверить в добрые намерения отважного мужа высокородной Малиналли.
Кортес чертыхнулся; это ему уже стало надоедать.
-    Марина! – оборвал он переводчицу на полуслове, - что, черт подери, происходит?! Почем они все время сначала идут к тебе, а уж потом – ко мне?!
-    Здесь много моей родни, - быстро перевел Агиляр. – А больше ничего не происходит.
Кортес хотел вспылить, но глянул в округлившиеся маслины девчоночьих глаз и рассмеялся.
-    Ладно! Бог с тобой! Лишь бы дело шло.
А едва щедро одаренные синими стеклянными бусами вожди откланялись, ему доложили, что идут послы Мотекусомы.
-    Как?! – не поверил Кортес. – Ты не ошибся? Не Тлашкалы?
-    Нет, - замотал головой запыхавшийся дозорный. – У Тлашкалы знак – белый орел, да, и больно уж эти послы богато одеты… не чета тлашкальцам.
У Кортеса перехватило дыхание.
-    Приглашай.
Он готовился к этой встрече несколько месяцев, а все еще не был готов. Настолько не готов, что когда послы подошли, невольно вскочил с барабана и буквально заставил себя сесть и принять расслабленную и по возможности царственную позу.
Они и впрямь были одеты роскошно. Невиданных расцветок и немыслимо скроенная одежда красиво переливалась при каждом движении, волосы были напомажены и скручены в замысловатые прически, и уж держались они, что папские легаты.
-    Позволь вручить тебе, Элнан Колтес, подарки Великого Тлатоани, - сразу же после ритуального приветствия перевели Марина и Агиляр.
-    Они знают мое имя? – оторопел Кортес.
Никто из индейцев никогда не называл его полным именем, - или кличка «теулес», что означало то ли «дух», то ли «бог», или «вождь кастилан», а чаще всего, «Малинче» – муж Марины.
-    Великий Тлатоани многое знает, - перевели Марина и Агиляр.
Кортес растерянно крякнул. Полным именем его называли очень и очень немногие, и он уже представлял себе, скольким людям и сколько дней подряд нужно было собирать сведения, чтобы отыскать человека, услышавшего и запомнившего его полное имя.
-    А знает ли Великий Мотекусома Шокойо-цин, - решил он козырнуть и своей осведомленностью, - сколь велик и мой повелитель – дон Карлос?
-    Чтобы вырастить таких сильных сынов, и отец должен быть могуч, - не без труда перевели дипломатически уклончивый изыск Марина и Агиляр.
Кортес взволнованно выслушал и сделал еще один шаг на сближение.
-    Тогда почему Великий Тлатоани так и не нашел времени, чтобы назначить мне прием?
Послы ответили мгновенно.
-    А разве у самого Элнана Колтеса выдался свободным хоть один день?
И тогда Кортес рассмеялся; он понимал, какая превосходная выучка должна стоять за этими столь же стремительными, сколь и уклончивыми ответами. А едва он решил сделать и третий шаг на сближение, дозорный сообщил, что идут парламентеры из Тлашкалы.
Кортес обмер: шанс был воистину божественным.
-    Приглашай, - хрипло распорядился он.
Послы переглянулись, но что происходит, им перевести было некому. И лишь когда появился Шикотенкатль, они вздрогнули и замерли, а тишина воцарилась такая, что, казалось, щелкни кресалом, и все взорвется.
Высокий, выше многих в отряде Кортеса, Шикотенкатль повел широкими, плечами – так, словно ему не хватало места, и склонил непроницаемое, изрытое шрамами лицо.
-    Я пришел от имени своего отца и Машишка-цина и всех остальных вождей Тлашкалы с изъявлением покорности, - перевели Марина и Агиляр. – Ты победил.
Кортес глотнул. Еще сутки назад он так не думал.
-    Много времени Тлашкала окружена жадными и злобными врагами, - покосился военный вождь в сторону послов Мотекусомы, - а посему и получилось прискорбное столкновение с вами. Мы об этом сожалеем.
-    Сожаления мало, - понял, что можно давить, Кортес, и переводчики мигом донесли эту короткую мысль до тлашкальца.
Лицо Шикотенкатля на мгновение дрогнуло и снова стало непроницаемым.
-    Мы просим тебя стать нашим зятем, - так же бесстрастно произнес он. – Вместе мы победим любого врага.
И вот тогда дрогнули лица послов Мотекусомы. Язык Тлашкалы был и их языком.
-    Я подумаю, - демонстрируя глубокую удовлетворенность, кивнул Кортес.
-    Нет, - покачал головой военный вождь, – время слишком драгоценно. Вожди приглашают тебя прибыть в Тлашкалу немедленно.
Послы Мотекусомы заволновались еще больше.
-    А если ты сомневаешься в правдивости наших намерений, - все так же бесстрастно проронил Шикотенкатль, - я и мои самые близкие родственники, которых я привел, становимся твоими заложниками. Вплоть до свадьбы.
В груди Кортеса словно зажгли солнце.
***
Высший совет Союза – Тлатокан не покидал зала для совещаний почти три недели. Судя по донесениям послов, те делали, что могли, и тянули, сколько могли, уговаривая кастилан не идти в Тлашкалу и не доверять ее заверениям о готовности породниться. Но и предложить Кортесу что-либо иное послы не имели права, – столица молчала.
-    Вам придется приглашать их в Мешико, - первым осознал неизбежность встречи Мотекусома.
Он, хоть и утратил титул Тлатоани, но все еще оставался нужен Высшему совету, а права говорить, что думает, его не мог лишить никто.
Вожди молчали.
-    И хватит тянуть, - покачал головой Мотекусома. – Кто тратит время впустую, тот проигрывает. Всегда.
Но вожди продолжали молчать. И вот тогда Мотекусому прорвало.
-    Что вы молчите?! Вы хотя бы нового Тлатоани выберите! Сколько можно?! Двадцать дней прошло, а у Союза даже правителя нет!
-    Я не знаю, что делать, дядя, - первым признал Какама-цин. – И в Тлашкалу их впускать нельзя, и сюда приглашать опасно.
-    Но что-то же делать надо! - закричал Мотекусома.
Вожди вздохнули. Проблема не имела решений – вообще никаких. Скорость, с которой «мертвецы» поставили Тлашкалу на колени, потрясла всех, - Мешико пытался это сделать лет двести. Теперь же, если Кортес еще и породнится с Тлашкалой, произойдет слияние пяти племен: Кастилии, Семпоалы, Тотонаков, Тисапансинго и Тлашкалы.
-    У вас только два пути, - нарушил тишину Мотекусома, - или убить их, или породниться с главным вождем кастилан – так, чтобы встать выше Элнана Колтеса.
-    А что говорят разведчики, у вождя Кастилии Карлоса Пятого есть дочери, которых можно взять замуж? – осторожно поинтересовался Верховный судья.
-    Разведчики его ни разу не видели, - за всех ответил ему Какама-цин.
-    Да… в такой сильный род войти на равных трудно, - вздохнул Повелитель дротиков.
-    Да, и кому он вручит свою дочь, даже если и захочет? – саркастично хмыкнул Мотекусома. – Тлатоани, которого все еще нет?
Вожди пристыжено опустили глаза. Змеиный совет, ревностно следящий за правильностью передачи власти строго по материнской линии, – от дяди к племяннику либо от брата к брату предложил четыре кандидатуры. Но ни один племянник и ни один брат Мотекусомы взять на себя ответственность в столь опасный момент не решился – даже Какама-цин.
-    Может быть… ты согласишься… - с трудом выдавил Верховный судья. – Все равно лучше тебя нам сейчас правителя не найти…
Мотекусома криво улыбнулся. У него украли двадцать бесценных дней. Двадцать дней, за которые не сделано ровным счетом ни-че-го.
***
Падре Хуан Диас был потрясен: встречать будущих «зятьев», казалось, вышла вся Тлашкала. В Кастилии такие почести доставались разве что особам королевской крови.
Каждое племя и каждый род шли в своих одеждах и со своими знаменами и полковыми значками на длинных копьях. Затем под жуткий барабанный бой и завывания по улице прокатилась огромная процессия забрызганных жертвенной кровью и обросших космами до пояса жрецов с кадильницами, и падре тут же отметил, сколь похожи они на считающихся в Кастилии чуть ли не святыми юродивых и кликуш.
А потом начались бесконечные заверения в вечной дружбе, угощения, и вконец изголодавший брат Бартоломе так обожрался, что заболел, и падре Диасу снова пришлось отдуваться вместо него.
Впрочем, это было даже интересно. Необходимость присутствовать при каждой официальной церемонии, позволяла святому отцу все глубже вникать в душу этого народа, а однажды тлашкальцы по-настоящему его ошарашили.
-    Здесь до нас только великаны жили, - ответил на какой-то вопрос одного из капитанов старый слепой вождь – отец Шикотенкатля. – Но Уицилопочтли их истребил.
Падре замер. Совпадение с Ветхим Заветом было налицо.
-    Спроси его, откуда им известно про великанов, - дернул он за рукав Агиляра.
Старый вождь выслушал перевод, отдал короткое распоряжение, и в считанные минуты прислуга внесла… бедерную кость.
Капитаны охнули. Кость определенно была выше человеческого роста! Страшно даже подумать, каких же размеров достигал этот индейский «Голиаф» при жизни.
-    Вот с кем стоило породниться, – хихикнул захмелевший Хуан Веласкес де Леон. – Мы бы тогда Мотекусому мигом в подданство привели…
Капитаны мгновенно помрачнели. Пожалуй, только в Тлашкале они осознали, насколько же силен Мотекусома. Богатый и сильный союз мог отправить на войну даже тридцать тысяч воинов! А, судя по рассказам, первоклассным было в Союзе и вооружение: копьеметалки легко пробивали любой панцирь, и даже камни для пращей были предусмотрительно заточены в форме пули.
А затем капитаны включились в игру под названием «очередная индейская жена», и лишь падре Хуан Диас да брат Бартоломе с сомнением покачивали головами, представляя, во сколько золотых песо обойдется капитанам покупка индульгенций, – конечно, если те останутся в живых.
И только затем, бесконечно поздно, дней через восемь после свадьбы, послы Мотексомы наконец-то получили из столицы внятный и однозначный ответ.
-    Мотекусома готов принять Элнана Колтеса, - мгновенно передали они волю своего правителя.
В груди у Кортеса защемило, так, словно он прождал этого всю жизнь.
***
Послы Мотекусомы сразу же настояли, чтобы кастилане шли по хорошей дороге – через город Чолулу.
-    Да, можно пройти и через Уэшоцинко, - признавали они, - но еды там почти нет, и холодно. Зачем вам такая плохая дорога?
-    Эта дорога – гарантия безопасности, - встрял в разговор сидящий рядом с Кортесом старый слепой вождь. – Люди Уэшоцинко наши союзники, а мы теперь – самые близкие родственники Колтеса.
-    А разве наш Союз когда-либо был опасен для кастилан? – резонно парировали послы.
Возразить было нечего. До сего дня Мотекусома не дал Кортесу ни единого повода к войне.
-    Я подумаю, - пообещал Кортес.
Однако думал он совсем недолго – ровно столько, чтобы выслушать всех, вернувшихся из окрестностей Чолулы тлашкальских разведчиков.
-    Леса возле Чолулы полны отборных войск Мотекусомы, - доложил первый.
-    В городе уже готовы десятки «волчьих ям» для Громовых Тапиров, - принес жуткую весть второй.
-    На крышах Чолулы спешно создаются запасы камней и устанавливают щиты для лучников, - сообщил третий. – Весь город – одна сплошная ловушка.
И тогда настал черед капитанов.
-    Нам нельзя туда идти, - после недолгого, но напряженного обсуждения вынесли они окончательный вердикт. – Пушки в городе почти бесполезны, конница толком развернуться не сможет, а каменные стены даже аркебузы не пробьют.
Кортес невесело улыбнулся.
-    Помните, сеньоры, сколь хорошо мы продвигались, пока индейцы верили, что мы – чуть ли не боги?
Капитаны помнили.
-    А как легко мы одерживали верх, пока не убили нашего коня, помните?
Капитаны помнили и это.
-    У нас остался только один козырь, - подытожил Кортес, - их вера в то, что мы непобедимы.
-    Но мы ведь обычные солдаты… - печально возразил благоразумный Гонсало де Сандоваль. – Нас можно победить, и кто, как не ты, это знает.
Кортес посерьезнел.
-    Главное, что они этого не знают. До сих пор. Лишь поэтому мы с вами еще живы. Но стоит нам дрогнуть…
***
План Мотекусомы был также безупречен, как и все, что он делал.
-    Смотрите, - развернул он карту перед вождями. – Город просто предназначен стать ловушкой.
-    Это так… - закивали вожди.
-    Много тлашкальских воинов кастилане с собой не возьмут – из опасения, что мы начнем подозревать их в трусости или в чем дурном.
-    Верно! – обрадовались вожди. – В гости с оружием не ходят…
-    Более того, можно углубить ловушку и предложить Чолуле отложиться от нас и начать переговоры о том, чтобы породниться с Кастилией…
Вожди оторопели.
-    А это еще зачем?
Великий Тлатоани улыбнулся.
-    Если план не удастся, и кастилане победят, они так и так породнятся с Чолулой. Так что мы не теряем ничего.
-    Как это не теряем?! – наперебой заголосили вожди. – Мы целую провинцию теряем!
Мотекусома досадливо крякнул.
-    Повторяю: если кастилане победят…
Вожди не понимали.
-    Единственный способ не испачкать рук, - терпеливо объяснил Мотекусома, - это сделать так, чтобы Чолула напала без нашего участия. Если кастилане победят, мы останемся чисты! И начнем переговоры – с полным правом.
Вожди обомлели. Они знали, что Мотекусома умен, но такого даже они не ожидали.
-    Конечно же, наши войска всегда будут рядом, - улыбнулся Мотекусома, - и если Чолуле не хватит сил, мы добьем кастилан уже сами.
***
В конце концов, совет капитанов – полным составом – встал на дыбы, так что Кортесу пришлось напомнить им о своих полномочиях и судьбе безногого штурмана. Но капитаны столь отчаянно сопротивлялись заходу в Чолулу, что Кортесу пришлось объявить войсковую сходку.
-    Надо через в Чолулу идти! – громче всех орал Берналь Диас. – Там хоть жратва будет нормальная!
-    Правильно! Хватит по горам шастать! – со всех сторон кричали изрядно сдобренные золотом сообщники. – Через Чолулу идем!
Насупленные капитаны большей частью помалкивали, лишь изредка позволяя себе язвительные замечания. Но едва они подошли к Чолуле, самые худшие предчувствия начали сбываться – одно за другим. И первым делом здешние вожди вышли навстречу и попросили Кортеса тлашкальских воинов в город не вводить – ввиду прошлых обид. Кортес подумал… и согласился, а едва вожди ушли, не обращая внимания на шипение святых отцов, приказал привести Хуана Каталонца.
-    Давай, солдат, делай, что нужно.
Тот мгновенно собрал человек сорок самых толковых ребят, ушел по боковой дороге, а часов через шесть, почти под утро они приволокли-таки тринадцать разновозрастных индейских баб.
-    Пришлось аж за два легуа уходить, - устало объяснил Каталонец. – Ближе, как назло, - ни одной деревни! А в городе брать… опасно.
.
*Легуа (legua) - мера длины; 1 легуа = 5,572 км
.
Кортес приказал поднимать солдат,  и те, мгновенно собрались для коллективной мольбы, а едва женщин вздернули, тут же расхватали нарубленные Каталонцем обрезки только что использованных тринадцати веревок. И все равно, едва солдаты переступили порог выделенной для них чолульскими вождями квартиры, все перекрестились. Обнесенный высоченной толстой стеной гостиный двор более всего напоминал именно западню.
Были и другие, известные лишь капитанам да Кортесу, приметы явной опасности. Чолульский правитель не только одарил капитанов превосходными подарками, но и слишком уж легко, почти сразу пошел на обсуждение идеи о грядущем слиянии с Кастилией.
И вот тогда, выждав для приличия около суток, появились послы Мотекусомы.
-    Великому Тлатоани хорошо известно о тайных переговорах Чолулы с кастиланами, - сходу объявили они.
«Вот оно! – понял Кортес. – Началось!»
-    Великий Тлатоани напоминает, что Чолула, начав переговоры о побратимстве с Кастилией без разрешения Союза, поступила бесчестно.
Внутри у Кортеса все затрепетало от предвосхищения перемен.
-    Великий Тлатоани ни в чем не обвиняет Эрнана Кортеса, однако в приеме кастиланам отказывает – до тех пор, пока не закончит переговоры с Чолулой.
Капитаны обмерли. Мотекусома завел их в ловушку и умыл руки.
-    Нет-нет, так не годится! – вскочил с барабана Кортес. – Я с Чолулой не братался! Это вы признаете?
Послы переглянулись и были вынуждены это признать.
-    Значит, я чист перед Великим Тлатоани! – заглянул в глаза каждому из послов Кортес, – и потом… я уже приглашен ко двору! Что же мне теперь – уходить ни с чем?
Капитаны обмерли: вместо того, чтобы немедленно бежать из Чолулы, Кортес делал все, чтобы остаться в западне!
-    Значит, так, - подытожил Кортес. – Я убежден, что Мотекусома, как всегда, проявит мудрость, и я смогу увидеть его славную столицу.
Послы старательно подавили готовые прорваться язвительные улыбки. Уж они-то знали, что скоро глаза Кортеса закроются навсегда.
-    А сеньора Чолулы, - повернулся Кортес к замершему вождю, - я попрошу вплоть до известий из столицы поставлять моим солдатам хорошую, вкусную еду. Поскольку идти нам еще далеко.
Вождь посмотрел на послов, послы на вождя, а затем они – все вместе – на Кортеса. Всех все устраивало.
***
Разведка служила исправно, и когда пронырливые тлашкальцы сообщили, что город уже собрал порядка двух тысяч воинов, а в главном храме принесли в жертву семерых человек, Кортес понял, что дальше тянуть нельзя. Обычно индейцы приносили столь обильные жертвы непосредственно перед важным делом. Он пригласил капитанов, быстро объяснил им боевую задачу и тут же нанес визит правителю города.
-    Мое терпение истощилось, - сразу перешел он к делу. – Послы молчат, а я не могу терять столько времени понапрасну!
Вождь заметно заволновался.
-    И потом тлашкальцы говорят, здесь в городе заговор, - требовательно заглянул ему в глаза Кортес. – Я не знаю, чьи это происки – твои или Мотекусомы, но покорно ждать нападения не намерен.
Вождь побледнел.
-    Я ни о каком заговоре не знаю…
Кортес, останавливая его, поднял руку.
-    Мне некогда выяснять, кто главный заговорщик, - четко обозначил он свою позицию. – Просто пришли нам две тысячи отборных носильщиков – завтра же. И мы уйдем.
-    Две тысячи? – изумился правитель.
-    А ты что думал? – прищурился Кортес. – Кто будет тащить в столицу мои тяжелые Тепуско? Тлашкальцев-то вы в город не пустили!
Вождь замялся… он действительно просил не вводить в город тлашкальцев, но организовать за одну ночь две тысячи носильщиков?
-    Значит, завтра с утра? – растерянно переспросил он и вдруг расцвел.
-    Да-да, – настойчиво повторил Кортес. – И чтоб поздоровее носильщики были! Покрепче!
А спустя полчаса он нанес визит и послам.
-    Тлашкальцы говорят, в городе заговор, - прямо известил он, - и я не хотел бы думать, что в этом замешан Мотекусома.
Послы оторопели.
-    Разумеется, нет.
-    Значит, я могу рассчитывать на понимание Великого Тлатоани, если мне придется отбиваться? Кто бы ни напал…
-    Безусловно! – дружно закивали послы. – Чолула подло отложилась от Союза и не может рассчитывать на поддержку Мотекусомы!
А той же ночью Марина за волосы притащила в Гостиный двор старуху.
-    Колтес, она сказала, вас всех убьют.
Кортес заинтересовался.
-    Кто она?
Марина задумалась, но кастильских слов ей все еще отчаянно не хватало, и она быстро нашла и привела Агиляра.
-    Она говорит, что старуха – мать здешнего жреца, - перевел Агиляр. – Предложила выйти замуж за ее сына. Сказала, что они тоже хорошего рода. Обещала много украшений для ушей…
-    Когда назначено нападение? – оборвал его не имеющий времени слушать об украшениях для ушей Кортес.
-    Сначала они хотели напасть этой ночью, - перевел Агиляр. – Но недавно время внезапно перенесли. Первыми нападут носильщики и нападут они завтра утром, прямо здесь.
Кортес улыбнулся. Все шло, как он и предполагал.
-    Старуху связать и – на задний двор, - махнул он рукой. – А с ее сынком я завтра буду разбираться. И еще Агиляр… сходи к капитанам. Я назначаю внеочередную сходку.
***
Едва солнце взошло, к Гостиному двору потянулись крепкие, плечистые, покрытые шрамами носильщики. Они шли и шли – из каждого квартала города, и стоящая в воротах охрана пропускала всех, отнимая и складывая у стены только совсем уж плохо спрятанное оружие.
-    Потом заберешь, - вставляя заученные при помощи Агиляра и Марины местные слова, объясняли они, - как ты будешь со всем этим барахлом пушку тащить?
А едва похожий на мышеловку двор был заполнен, и ворота закрылись, показался Кортес. Он выехал из пустого по местному обычаю дверного проема на коне, в сопровождении обоих переводчиков и нотариуса, и был спокоен и уверен.
-    Здесь есть вожди? – громко поинтересовался он.
Переводчики донесли смысл, и кое-кто вышел из толпы.
-    А оружие с собой кто-нибудь принес?..
Вожди переглянулись.
-    Или здесь одни бабы собрались? – хохотнул Кортес.
Толпа возмущенно загудела.
-    У них есть оружие, - перевели толмачи.
Кортес удовлетворенно кивнул.
-    Тогда объясняю. Поскольку, три дня назад мною и вождем Чолулы были начаты переговоры о принятии города в подданство Кастилии, территория Гостиного двора считается посольством.
Вожди внимательно слушали. Но пока ничего не понимали.
-    А значит, на этой территории, - продолжил Кортес, - действуют законы Священной Римской империи.
Он повернулся к нотариусу.
-    Верно, Годой?
Тот кивнул.
-    Однако вы не только пришли с оружием, - возвысил голос Кортес, - но и замыслили предательское нападение на посольство дружественной Чолуле страны. Свидетели у меня уже есть.
Вожди заволновались, их явно обеспокоила наглость, с какой их обвинял повелитель «мертвецов».
-    Теперь, по кастильским законам все вы, как преступники и убийцы, подлежите смерти.
Кто-то рассмеялся, его неожиданно поддержали, и постепенно весь обнесенный высоченными стенами двор наполнился громовым хохотом. Уже то, что им угрожает один-единственный человек, да еще попавший в такую западню, было немыслимо смешно.
И тогда Кортес жестом отправил переводчиков и нотариуса в укрытие, подал знак откинуть от стены здания гостиницы тростниковые маты и прямо на коне въехал обратно в гостиницу. Индейцы загомонили, потом загудели, все громче и громче, потянулись к спрятанному на теле оружию… но было уже поздно. Из пробитых в стене гостиницы больших круглых отверстий показались жерла орудий, и уже в следующий миг они ухнули и наполнили двор огнем и смертью.
-    Теперь главное, чтобы Тлашкала не подвела! – прикрывая уши ладонями, крикнул Кортес капитанам, и те рассмеялись.
А спустя четверть часа, когда солдатам оставалось лишь добить оставшихся агонизирующих «носильщиков», Кортес пригласил пройти во двор капитанов и четырех взятых в плен и еще вчера во всем признавшихся, еле ковыляющих на обожженных ступнях вождей и обвел кровавое, шевелящееся месиво рукой.
-    Вот видите, как все просто… Если все по закону делать.
Пристыженные капитаны молчали.
***
Тлашкала вошла в город со всех сторон. Счастливые от возможности наконец-то свести счеты с предательски вступившим когда-то в Союз Мотекусомы соседом они резали и резали, оставляя, однако, почетных воинов живыми – для принесения в жертву. А когда мужчин почти не стало, на улицы вышли все, кто хотел.
Хуан Каталонец оставил часть добровольцев заготавливать «масло» – прямо в гостинице, а сам рыскал по городу в поисках особых снадобий, размещенных лишь в особых, нужным образом помеченных родинками телах.
Известный неукротимой страстью к мальчикам бывший матрос Трухильо бродил из дома в дом с томными, полными вожделения глазами и время от времени отыскивал воистину бесценную красоту.
Ну, а свободные от караулов солдаты развлекали себя как могли. Нет, поначалу, обшарив на удивление бедный золотом город, они принялись вылавливать и клеймить женщин и подростков. Но затем Кортес объявил, что отсюда рабов отправлять не станет, и мигом ставший бесполезным товар принялись топить в городском пруду.
Они привязывали им к ногам тыквы, и выросшие в горах не умеющие плавать дикарки потешно подвывали, пытаясь изогнуться и забраться-таки на тыкву, а едва тыква уходила в воду, орали и панически пускали пузыри. А потом кто-то придумал связывать спинами родственников, и уж тогда гогот стоял такой, что, казалось, что кто-нибудь точно надорвет живот. Ибо едва мать начинала цепляться за жизнь, она невольно принималась топить своего сына. И наоборот.
И только штатные псари, да помешанные на оружии старые вояки на подобные глупости не отвлекались. Псари пользовались удобным случаем, чтобы еще и еще раз поддержать в собаках интерес к индейскому мясу, а вояки, как всегда, совмещали приятное с тем, что позже пригодится в бою.
-    Ставлю сто песо, что разрублю его наискосок, - показывал на стоящего перед ним толстого индейца Альварадо.
-    Двуручным, кто угодно разрубит! – хохотнули опытные бойцы. – Ты обычным попробуй…
Альварадо на миг замешкался и тут же презрительно усмехнулся.
-    Черт с вами! Я его и простым надвое разложу.
-    Идет, - криво улыбаясь, принимали ставку бойцы.
Даже если Альварадо его все-таки разрубит, шанс отыграться был. Чего-чего, а уж индейцев здесь было – море.
А тем временем ненасытные тлашкальцы все выносили и выносили из города соль и хлопок, медь и перья попугаев, оружие и крашенные ткани – все, что должно было поддерживать быт многочисленных родственников и семьи до следующей священной войны.
Кортес в этом не участвовал: ни родинки, ни мальчики, ни пруды, и уж тем более перья попугаев его не интересовали. Он вершил правосудие: принимал от тлашкальцев пленных вождей, быстро допрашивал их, уличая в предательстве, и в присутствии нотариуса и обоих духовных лиц отправлял на костер – здесь же, во дворе гостиницы.
А потом пришли послы Мотекусомы. Едва войдя в почти очищенный от трупов, но отчаянно воняющий горелым мясом двор, они сразу же оглядели стены, и Кортес улыбнулся. Послы определенно отметили, что казавшаяся им ловушкой гостиница уже ощетинилась жерлами орудий, мгновенно став неприступной крепостью.
-    Тлашкальцы не пытались причинить вам вреда? – первым начал Кортес.
-    Нет, - замотали головами послы.
-    Ну, вот видите, - отечески улыбнулся им Кортес. – Подданные дона Карлоса Пятого быстро становятся миролюбивыми и законопослушными…
Прошедшие через пылающий город послы поежились, и один, наиболее значительный выступил вперед.
-    У меня нет права просить об этом, и все же я прошу: уведи тлашкальцев из города. Хватит.
Кортес улыбнулся.
-    Только из уважения к Мотекусоме…
Посол выслушал перевод и покачал головой: комплимент был слишком уж сомнителен.
-    Сделай это из уважения к себе, Колтес.
***
Получив известие о провале в Чолуле, Мотекусома мгновенно собрал Тлатокан и велел секретарю зачитать письмо вслух.
-    Как вы слышали, вести из Чолулы пришли ужасные, - озабоченно произнес он, едва секретарь прочел все, - однако по счастью наши войска проявили выдержку и в бой не ввязались.
Члены совета сидели, понурив головы. Тлатоани, как всегда, был прав, но и позор был велик.
-    И вывод здесь может быть один: нам нужно учиться воевать.
Вожди недоуменно подняли головы.
-    Смотрите, – попытался донести суть Мотекусома. – У них все наоборот! Мы думали, что загнали их в ловушку, а они использовали двор, как крепость…
-    Точно, - согласился Повелитель дротиков, - я тоже заметил: наши любят бой на открытом месте, а они, как трусы, жмутся в укрытие!
-    И побеждают, - поднял палец вверх Мотекусома.
-    Им не нужны жертвы, - подал голос Верховный судья. – Им нужны трупы.
Вожди загомонили; вся армия Союза была нацелена взять врага живьем – для жертвоприношений богам, а значит, и для славы. В то время как кастилане предпочитали просто убивать.
-    Этому нам и надо учиться у кастилан! – стал настаивать Мотекусома и вдруг увидел, что все умолкли.
-    И что же нам теперь, тоже честь потерять? – хмыкнул Какама-цин.
Воцарилось неловкое молчание; фактически Какама-цин только что обвинил своего дядю в бесчестии. Но Мотекусома лишь усмехнулся.
-    Нам надо не честь потерять, а глупость, - ответил он в полной тишине. – Наши солдаты должны научиться воевать не для славы, а для победы. Понимаете? Для нашей общей пользы!
Вожди потупились. Сделать смерть – самое священное событие человеческой жизни чем-то полезным, а войну превратить в работу?!
-    Ты же предлагаешь сделать солдат преступниками, - брезгливо посмотрел на него Повелитель дротиков. – Сделать их такими же, как «мертвецы», воюющие за золото.
Вожди замерли; в таком Тлатоани еще не обвинял никто. Но Мотекусома лишь восторженно улыбнулся, ушел в себя и поднял палец, чтобы не мешали думать.
-    Кастилане готовы воевать за золото, - тихо произнес он. – Что-то в этом есть…
Члены Тлатокана ждали.
-    Я должен это обдумать, - озабоченно вздохнул Мотекусома. – А пока я хочу остаться один.
***
Едва Кортес проводил посольство Мотекусомы, вопреки всем ожиданиям давшее твердое и окончательное согласие на дипломатический визит в столицу, капитаны переглянулись, и к нему – от имени всех – подошел Диего де Ордас.
-    Прости, Кортес. Я не верил, что тебе это удастся. Мы все не верили. Никто не верил.
Кортес молчал.
-    Если ты добьешься хотя бы установления дипломатических отношений с этой державой, ты войдешь в историю всей Кастилии.
-    Да что там Кастилии! – вскочил Альварадо. – Всей Священной Римской империи! Гип-гип!
-    Ура! Ура! Ура! – грянули капитаны. – Качать Кортеса!
Его подхватили, куда-то понесли, а потом было горькое местное вино из агавы, горячечные споры, но Кортес как ничего не видел и не слышал. Нет, он поднимал бокалы, принимал поздравления, улыбался, но был не здесь. И лишь глубокой ночью, оставшись один, всхлипнул и с силой ударил кулаком в продавленный от вечного сидения индейский барабан.
Тот вяло отозвался.
И тогда Кортес рассмеялся, ухватил барабан так же, как берут его индейцы, выхватил узкий кастильский кинжал и, тихонько постукивая рукояткой по вибрирующей коже, пошел вкруг костра. Он шел и шел, все ускоряя и ускоряя шаг, а потом отшвырнул барабан и помчался, высоко подпрыгивая и рубя кинжалом воздух, словно окончательно свихнувшийся от бесконечной крови и лишь поэтому достигший блаженства индейский жрец.
-    Висельник, говорите?! – страшно и хрипло орал он. – Висельник?!! Я вам еще покажу, кто такой висельник!
***
На следующий день, в самом начале короткого, энергичного совещания Кортес приказал выступить в Мешико.
-    Кому ты поверил?! – кричали возбужденные тлашкальские вожди. – Тебя же убьют! Возьми хотя бы восемь тысяч тлашкальцев!
-    Нет! - яростно мотнул головой Кортес. – Я не настолько глуп, чтобы входить в этот город с войсками. Тысячу носильщиков я возьму, - и хватит!
-    Мы туда не пойдем, - тут же известили семпоальцы. – Мы с Мотекусомой как-никак тоже в родстве. Как и с тобой. Если вспыхнет стычка, может пролиться братская кровь. Нам этого нельзя.
-    Значит, катитесь домой! – весело рявкнул Кортес и повернулся к интенданту. – Алонсо! Одари наших родственничков, чем бог послал, и с почетом выставь!
-    Вот это я люблю! – заключил Кортеса в медвежьи объятия Альварадо. – В огонь и воду за тобой, таким пойду!
-    Но только по моему письменному приказу, - хохотнул Кортес и мягко высвободился. – Не забывай, что я еще и нотариус.
А потом они вышли, в два дня достигли очередного горного кряжа, еще сутки, двигаясь вверх, чуть ли не ползли на брюхе и, в конце концов, оказались на такой высоте, что попали в буран.
-    Не отставать! – весело орал Кортес на тлашкальцев. – Что вы, как бабы брюхатые возитесь?! Живее двигайтесь! Живей!
И те крякали, скользили по снегу, падали, но все-таки делали еще один рывок и продвигали орудия еще на полшага вверх.
А едва они поднялись на самый верх, земля дрогнула и загудела.
-    Санта Мария! Что это?
-    Попокатепетль… Человек-гора… - с восторженным трепетом зашептали тлашкальцы. – Он сердит…
Сверху сквозь снег посыпалась горячая каменная крошка, и что солдаты, что тлашкальцы, обуреваемые мистическим ужасом, подхватили каждый свой груз и уже непонятно из каких сил, перевалили на ту сторону и, охая, покатились на задах вниз по склону. И только уже в самом низу, когда впереди показался гостиный двор, всех охватило необузданное веселье.
-    Нет, ты слыхал, как громыхнуло?!
-    А как земля тряслась!
-    Это не земля! Это Педро своим задом камни считал!
Лишь Кортес был уже собран и сосредоточен. Он уже видел вышедшую встречать его делегацию.
***
Когда Мотекусома лично навестил бывшего Верховного судью Союза, Айя-Кецаля, старик был потрясен. Много лет назад именно Мотекусома добился смещения слишком уж влиятельного Айя-Кецаля с поста Верховного судьи, а вот теперь просил об услуге. Нет, поначалу Айя-Кецаль хотел прогнать его, но просмотрел бумаги и понял, что сделает это, – чего бы оно ни стоило.
-    С дороги, - распорядился Айя-Кецаль, и мелкие вожди, сгрудившиеся возле гостиного двора города Амекамека, испуганно расступились, - уж его-то они знали.
Айя-Кецаль, загремев портьерой из раскрашенного тростника, вошел в главную, самую лучшую комнату, и подал добившимся встречи с предводителем кастилан вождям еле заметный знак рукой. Те покорно встали и задом-задом отступили мимо него к выходу. И тогда они остались одни.
Вождь кастилан был именно таков, каким его изобразили художники Мотекусомы: высокий, статный, хотя, пожалуй, и узковатый в плечах. Только вместо щегольских оттопыренных в разные стороны тонких усов, как на рисунке полугодовалой давности, его лицо теперь покрывала борода.
«Сильная борода, - отметил старик. – Волос крепкий…»
Кастиланин что-то произнес, и два переводчика – мужчина и женщина сразу же подключились к разговору.
-    Кто ты?
-    Айя-Кецаль, - присел он неподалеку. – Говорить пришел.
-    Ты от Мотекусомы?
-    Нет, - мотнул головой Айя-Кецаль, - но сил и у меня достаточно.
Кастиланин мгновенно заинтересовался.
-    Ты его враг?
-    Враги… друзья… перед четырьмя лицами Уицилопочтли мы все лишь игроки в мяч! - рассмеялся старик. – Скажи, кастиланин, а кто ты?
Теперь уже рассмеялся и кастиланин.
-    Как ты сам сказал, всего лишь игрок в мяч, – перевела девчонка.
-    Тогда, может быть, мы поладим? – предположил Айя-Кецаль. – В одной команде…
В глазах кастиланина мгновенно зажегся интерес.
-    И что от меня требуется? – перевела девчонка.
-    Твои великолепные солдаты и побольше Тепуско и Громовых Тапиров.
Кастиланин улыбнулся; ему определенно начинал нравиться этот разговор.
-    И какой будет приз?
-    Я слышал, у кастилан золото и рабы в почете, - улыбнулся Айя-Кецаль. – У тебя будет и то, и другое. Много.
-    А что достанется тебе?
Старик улыбнулся.
-    Земля для моего народа.
И вот тогда в глазах кастиланина что-то мелькнуло.
-    И много здесь… этой земли? – поинтересовался он.
Старик насторожился, но вопрос был задан, и не ответить означало разрушить так хорошо начатый разговор.
-    Лет восемь пути, если мы двинемся на север, - осторожно ответил он, - и почти столько же на юг. Ну, что… пойдешь со мной?
И едва он это сказал, в глазах кастиланина словно опустилась плотная завеса – разом.
-    Сначала я навещу Мотекусому, - отстраненно произнес он.
-    Зачем? - холодея, спросил Айя-Кецаль.
-    Обещал.
Это было сказано столь значительно, что любой бы понял, что разговор завершен. И Айя-Кецаль понял. Он поднялся, вздохнул и развел руками.
-    Как хочешь. Только помни: если пойдешь со мной, каждый твой солдат возьмет по восемь тысяч рабов. А если пойдешь к Мотекусоме, против каждого твоего солдата встанут восемь тысяч бойцов.
Толмачи быстро перевели, но кастиланин как не слышал, и лишь когда старик, недоуменно потоптавшись на месте, вышел, Кортес повернулся к Марине и горько рассмеялся.
-    Ты слышала? Мне рабов, а ему землю! Он на мне покататься хотел!
Марина сверкнула маслинами круглых глаз, подошла и прижалась к его груди. Но Кортес уже был не здесь.
«Лет восемь пути на север и столько же на юг!» – все повторял и повторял он, у него и в мыслях не было, что в мире существует столько непокоренных земель.
А тем же вечером Айя-Кецаль вошел в зал для приемов Мотекусомы.
-    Даже не пытайся, Тлатоани, - только и сказал он. – Ему не нужны ни люди, ни золото. Он продается только за власть.
***
Весь следующий день кастильцы спускались в долину по мощеной гладким тесаным камнем дороге. И справа и слева шли бесконечные точно повторяющие рельеф предгорий террасы с бесчисленными садами, где тысячи крепких, загорелых от постоянной работы на солнце селянок собирали тяжелые сочные плоды в огромные корзины и помогали грузить все это на спины рослых носильщиков.
А затем кастильцы спустились в топкую низину, и террасы мигом сменились длинными – до горизонта, широкими насыпными грядками-чинампами. Знающие толк в земле бывшие крестьяне восторженно заохали. Казалось, что чинампы плавают на поверхности воды, впитывая снизу ровно столько влаги, сколько нужно полыхающим огнем томатам, огромным оранжевым тыквам, разноцветным крупным перцам, хлопчатнику, фасоли и маису.
А затем началась окраина белого, залитого солнцем города, и ошарашенные, никогда не видевшие ничего подобного солдаты, так и шли с округлившимися глазами и окаменевшими от изумления лицами.
-    Вот это да! – охнул старый, покрытый шрамами от оспы Эредия. – Как в Венеции!
Огромный город стоял практически в воде, и по широким, до ста шагов каналам во все стороны плыли десятки и десятки доверху груженых плодами, зерном и хлопком тяжелых грузовых гондол.
-    Они изразцами выложены! – заорал кто-то. - Смотрите! У нас богатеи печи такими обкладывают!
Строй сломался, съехал к берегу, и Кортес чертыхнулся, направил коня к любопытным – ставить на место, и обмер. Берега канала действительно были выложены многоцветной изразцовой плиткой.
-    А ну, в строй! – крикнул он, не в силах отвести изумленного взгляда от этой, – куда там Византии! – роскоши.
А затем – через множество разводных мостов – они вышли в центр города, и окрики стали бесполезны. Солдаты вертели головами во все стороны, разглядывая высоченные, до неба белые пирамиды с храмами на самом верху, странные массивные дворцы на еще более массивных, в человеческий рост фундаментах, и стадионы… Санта Мария! Сколько же здесь было стадионов! И на каждом играли в мяч.
-    Они что – не работают совсем?! – недоверчиво загоготал кто-то.
-    Стыдитесь, римляне! – уже с отчаянием выкрикнул Гонсало де Сандоваль. – Что вы, как дикие, рты пораззявили?!
Но это была последняя попытка победить очевидность. Островерхие дома из камня и расточающего аромат на всю улицу кедрового дерева, розовые кусты в каждом дворе, мастерски обрамленные все тем же тесаным камнем полянки душистых трав и маленькие прудики с ярко оперенными утками или мелкими, в палец длиной разноцветными рыбками, - здесь было все!
И все-таки главным, что поражало воображение, были люди. По улицам сновали сотни шарахающихся от лошадей гонцов и носильщиков в ярких, расшитых рубахах. На бескрайних рынках торговали живой рыбой, птицей и щенятами бесшерстной и беззубой породы; бумагой и перьями, бесценным нефритом и золотыми побрякушками, расписной керамикой и причудливыми привезенными за десятки легуа отсюда морскими раковинами. Во дворах покуривали свой табак старики, а в тенистых аллеях сидели на прогретых каменных скамьях чистенькие школяры со сложенными гармошкой учебниками.
Внутри у Кортеса заныло от восхищающих и одновременно тревожащих сердце предчувствий. Но затем был второй город – еще больше и еще богаче, затем они увидели третий – не хуже, а наутро, после практически бессонной ночи, отряд вышел на берег огромного, распростертого вплоть до тающих в дымке гор озера.
-    Матерь Божья… - то ли вздохнули, то ли простонали солдаты. – Что это?
Прямо из сердцевины ярко-синего, полного цветастых парусных лодок озера прорастал дворцами и храмами ослепительно белый – то ли хрустальный, то ли серебряный город.
-    Братья! – взвизгнул кто-то. – Это же Иерусалим!
-    Дошли! Мы дош-ли-и-и!
Кортес охнул, побледнел и размашисто перекрестился.
-    Боже… прости меня грешного! Не верил.

Едва члены Высшего совета вышли, Кортес выбежал в соседнюю комнату и прильнул к амбразуре. Вышедшие из парадного подъезда вожди недолго размахивали руками, а потом вдруг явно согласились. И рожи у них были мрачные…
Он так же стремительно вернулся в зал для приемов и окинул капитанов испытующим взглядом.
-    Ну, что, сеньоры, пора отсюда убираться. Пахнет жареным.
Капитаны дружно перекрестились. Они давно знали, что рано или поздно это случится, и все равно – прорываться сквозь огромную, полную отборных войск столицу было жутковато.
Кортес нервно рассмеялся, вышел из комнаты для совещаний и, ускоряя шаг, двинулся по длинному темному коридору. Добрался до сияющей солнечным светом квадратной дыры меж дворцами, нагнулся и выбрался во двор старых апартаментов. Добежал до своей – самой большой и уединенной комнаты и рывком сдвинул тростниковую занавеску.
Ковров давно уже не было, а по центру апартаментов были сооружены шесть плавильных печей с высокими, выходящими сквозь прорубленную кровлю трубами. Именно в этом секретном месте специально избранные сходкой, самые доверенные солдаты вовсю плавили потихоньку вынесенное из дворца через отверстие в стене индейское золото.
Их было человек двадцать. Одни выковыривали из ювелирных украшений бесчисленные камушки, другие выдирали из плащей, вееров и диадем переплетенные золотой проволокой перья колибри и кецаля, третьи сминали очищенные от перьев ожерелья, диадемы и подвески молотками – для компактности, и лишь наиболее толковые переплавляли все это в одинаковые продолговатые слитки.
-    Много еще? – поинтересовался Кортес.
Берналь Диас кивнул и ткнул рукой в сторону нескольких тщательно укрытых полотном куч. Кортес досадливо крякнул.
-    Тысяч на триста-четыреста песо… месяц еще можно плавить!
Берналь Диас молча кивнул, и Кортес устало чертыхнулся.
Он убил дня три, убеждая сходку не переплавлять украшения, и проиграл. Солдатам было глубоко плевать, что ювелиры – хоть в Генуе, хоть в Мадриде дадут за такую красоту в сто-двести раз больше, чем за чистый вес. Они знали одно и твердо: если не переплавить и не пересчитать слитки поштучно, сеньоры капитаны их обязательно обманут.
В результате, сейчас, когда настало время уходить, они не имели ни того, ни другого. Большая часть ценнейших ювелирных украшений была безбожно изуродована, а переплавить золотой хлам в пригодные даже для самого примитивного учета слитки они просто не успевали.
-    Шевелись! – прикрикнул Кортес на ковыряющих камушки солдат и потер занывшие виски: что-то, а голова у него здесь шла кругом беспрерывно.
Едва Кортес увидел, сколько золота за один только день вынесли из дворца солдаты, его пробил озноб. Таким богатством не обладал, пожалуй, ни один человек в Европе – ну, разве что за исключением монархов. А они все несли и несли…
Кортес был так потрясен объемом свалившихся на него сокровищ, что даже забыл затребовать у хитро помалкивающего Мотекусомы ключи от общей имперской казны! А когда вспомнил, взялся за дело жестко и непреклонно. Сначала пригрозил якобы не понимающему, о чем идет речь, Мотекусоме поджарить ему пятки, а когда это не помогло, распорядился пригласить к папе парочку его детишек. И вот тогда эта скотина поняла все – даже без перевода!
Что удивительно, вся государственная казна оказалась прямо здесь, в потайном подземном хранилище. И когда Мотекусома покорно провел их в святая святых, сдвинул простую тростниковую занавесь, и Кортес увидел эти маленькие, уложенные один на другой, идущие бесконечными рядами мешочки, он думал, что здесь и умрет. Дрожащей рукой выдернул кинжал из ножен, рассек самый ближний и обомлел. Из мешка черной хрустящей струей посыпались круглые, похожие на овечий помет бобы какао.
-    Что это? Марина! Спроси его, куда он меня привел?!
Но Марина как не понимала. На подгибающихся ногах она подошла к струе, подставила руку и завизжала:
-    Ты нашел казну Союза! Кортес! Ты самый богатый человек на земле!
Он их тогда чуть не убил - обоих.
А тем временем солдаты все несли и несли, обшаривая комнату за комнатой, и дней через восемь золота собралось так много, что совершенно очумевший Кортес до сих пор не представлял, как все это вынести. Лошади были нужны для прорыва, солдаты – для боя, а нагрузить золотом тысячу пришедших с ним тлашкальцев, но бросить орудия и порох, было… весьма рискованно.
А Берналь Диас все отливал и отливал – слиток за слитком.
-    Сегодня-завтра уходим, - тихо проронил ему Кортес.
Диас насторожился и отставил пустую форму в сторону.
-    А как выносить будем?
-    Понятия не имею, - убито признал Кортес. – Но то, что осталось в зале для приемов и коридорах, тоже можно забирать. Там оно уже ни к чему, - не перед кем красоваться…
Берналь Диас охотно кивнул и вдруг рассмеялся.
-    Вот только солнце дикарям придется оставить.
-    Какое солнце? – не понял Кортес и глянул на бьющее сквозь тростниковую занавеску вечернее индейское светило.
-    То, что в главном зале стоит, - пояснил Берналь Диас. – Нам его просто не выкатить. Никак.
Кортес мигом вспомнил высоченное, в полтора человеческих роста, отлитое одним куском золотое солнце и рассмеялся.
-    Да, дьявол с ним! Оставим дикарям хотя бы их солнце. И пусть это будет нашей самой большой потерей…
***
На этот раз Какама-цин пришел во дворец один и не с пустыми руками. Холодно оглядев здоровенных гвардейцев у входа и показав им самый обычный, вполне в традициях двора подарок Мотекусоме, скинул обувь, поправил одетую специально для приема простую, безо всяких украшений накидку и двинулся темным коридором.
Мимо промчался взъерошенный кастиланин с мешком, и Какама-цин вежливо пропустил его мимо себя и, дождавшись, когда его осмотрит выскочившая в коридор беременная переводчица, вошел в комнату для приемов. Здесь было все точно так же, как и в прошлый раз. Вот только Кортеса не оказалось, а сидящие напротив Мотекусомы капитаны сменились.
Какама-цин подошел к Великому Тлатоани, коснулся пальцами ковра у его ног, затем – губ и лишь тогда пододвинул скамеечку и сел – спиной к капитанам.
-    Я принес тебе добрую весть, дядя.
Мотекусома удивился. Очень.
-    И… какую?
Какама-цин улыбнулся, поставил подарок себе на колени и аккуратно, так, чтобы не видели кастилане, приоткрыл полотняную обертку.
Лицо Мотекусомы дрогнуло.
-    Это хороший подарок, Какама-цин, - признал он. – Очень хороший. Но во дворце он не принесет пользы. Найди ему более достойное применение… прошу тебя.
Какама-цин просиял, завернул огромную, страшную, бородатую и самую первую голову кастиланина в полотно и, смерив застывших в почетных накидках вражеских вождей презрительным взглядом, попятился к выходу.
-    Я найду ему самое лучшее, самое полезное применение, какое смогу, Великий Тлатоани…
***
Улицы пришли в движение буквально за три-четыре часа до намеченного и все еще горячо обсуждаемого выхода из города.
-    Кортес! – крикнул дозорный из угловой башни. – Иди сюда, Кортес! Быстрее!
Кортес чертыхнулся, сунул найденную в бумагах Мотекусомы схему города Сандовалю, пересек двор, быстро взобрался по лестнице наверх и, тяжело дыша, встал рядом.
-    Что у тебя.
-    Смотри… - ткнул пальцем дозорный. – Во-он там.
Кортес пригляделся. Вдоль пролегающего неподалеку канала двигалась группка до предела возбужденных горожан.
-    Ты посмотри, что у них на шесте…
Кортес пригляделся и презрительно хмыкнул. Это была голова. Самая обычная голова.
-    И ты меня за этим от дела оторвал?
-    Он бородатый, Кортес! – с напором произнес дозорный. – Приглядись!
Кортес пригляделся… и ничего не разглядел.
-    Далеко…
И вот тогда закричали с соседней башни.
-    Вниз посмотри! Вниз! Прямо под вами!
Кортес высунулся из бойницы и обмер. Вдоль стены шла еще одна процессия – человек в пятьдесят, и тот, что был впереди, тоже держал шест с головой. И это определенно была голова кастильца.
-    Черт! Откуда это у них?
-    Это Аргэльо… из Леона, - взволнованно пояснил дозорный. – Неужто не узнаешь? Такого урода, как он, было еще поискать…
Кортес похолодел. Аргэльо он оставил в крепости Вера Крус.
-    Сеньора Наша Мария!..
Он слетел вниз по лестнице, утроил посты, оторвав от дела даже тех, кто паковал золото, приказал трубить общий сбор и срочно укреплять ворота, всем, чем только можно, а спустя два часа из гарнизона Вера Крус прибежали два гонца-тотонака. Протиснулись в осторожно приоткрытые ворота, сунули Кортесу письмо, а, едва отдышавшись, стали рассказывать сами.
Кортес слушал и мрачнел. В письме-то было описано героическое сражение с целым легионом индейцев, но, судя по рассказам тотонаков, оставленного им за начальника крепости и во всеуслышанье объявленного своим родным братом Хуана Эскаланте, просто обвели вокруг пальца.
Начальник мешикского гарнизона из Наутлы выбрал самое близкое к городу Вера Крус, но еще не успевшее породниться с кастильцами селение и начал требовать взноса. Понятно, что тотонаки к уплате оказались не готовы, и военные принялись жечь крыши, поливая их – для дыма – водой.
Не разобравшийся толком, что происходит, Хуан Эскаланте «клюнул» на дым, вывел из крепости две тысячи союзных тотонаков, сорок солдат и две пушки, а когда вражеский гарнизон «дрогнул» и отступил, не придумал ничего умнее, чем «догнать» его на территории Мотекусомы – аж в Наутле.
-    Вот дур-рак! – схватился за голову Кортес, едва услышал, куда занесло чертова Эскаланте. – Ну, дур-рак!
Понятно, что в Наутле на Эскаланте насели по настоящему, а главное, на вполне законных основаниях. В результате Эскаланте был тяжело ранен, а в руках врага осталось шесть кастильских трупов и один конский, головы от которых, судя по всему, показали уже всей стране, а теперь еще носят и по столице. Это было объявление войны, и, судя по торжественным шествиям вокруг дворца, столичные жители это уже понимали.
-    Нельзя нам сейчас отсюда высовываться, - мрачно прокомментировал новости Альварадо.
-    Да, знаю я! – закричал Кортес. – Уж получше тебя соображаю! Ты бы лучше сказал, что мне можно!
-    Без башки остаться можно, - мрачно отозвался Альварадо, - если на меня будешь орать…
Это Кортеса отрезвило. Не без труда пропустив мимо ушей сказанное, он оглядел капитанов и принял решение:
-    Сегодня никуда не прорываемся. Как бы ни сложилось, а Мотекусоме деться некуда, – только нам помогать.
***
Верховный судья очень боялся, но статус обязывал идти с докладом к Мотекусоме именно его. Тщательно собрав бумаги и торжественно простившись с женой и специально приглашенными детьми, он двинулся во дворец и, старательно преодолевая острое желание развернуться назад, вошел в парадный вход. Разулся, набросил на плечи служебную накидку и, пройдя по коридору бесконечное число шагов, оказался в комнате для приемов. Коснулся ковра у ступней Мотекусомы, затем – губ и по праву близкого родственника присел на скамейку.
-    Я пришел с докладом, Великий Тлатоани, - сухо известил он.
-    Говори, - разрешил Мотекусома.
Верховный судья кинул осторожный взгляд в сторону напряженно замершего Кортеса и достал из футляра послание из Наутлы.
-    Наши границы в провинции Наутла беззаконно нарушили войска твоих высокочтимых гостей – кастилан.
Марина и Агиляр беспрерывно переводили белому от напряжения Кортесу.
-    Решать, конечно, тебе, - продолжил Верховный судья, - но в такой ситуации высокочтимых гостей следует выслать за пределы Союза. Таков закон.
Кортес побледнел еще сильнее, а Сандоваль и Альварадо побледнели и поправили спрятанные под накидками арбалеты.
-    Когда кастилане возместят нанесенный Наутле ущерб, ты снова сможешь принять их, как гостей, - тщательно проговаривал заученный текст Верховный судья. – Но сейчас им следует удалиться. Для их же безопасности.
-    Это все? – тихо спросил Мотекусома.
-    Все.
-    Тогда иди.
Верховный судья поднялся, задом попятился к двери, а едва оба переводчика донесли суть сказанного, Кортес подскочил.
-    Как это иди?! Альварадо! Догнать!
Верховный судья охнул и прибавил ходу, а, расслышав позади тяжелые шаги, схватился за сердце и, прихрамывая на обе ноги, побежал изо всех сил. А когда ему оставалось лишь завернуть за угол и преодолеть последние полтора десятка шагов, арбалет тенькнул, и меж лопаток судье вошла маленькая стрела с крепким железным наконечником.
***
Когда Альварадо притащил Верховного судью за ногу, в комнате воцарилась гробовая тишина.
-    Т-ты зачем это сделал? – выдохнул Кортес.
-    Убегал, - коротко объяснил Альварадо и все так же, за ногу поволок труп через комнату. – Куда его? К тем троим?
Ошарашенный Кортес лишь махнул рукой. И тогда Мотекусома что-то произнес.
-    Он говорит, если бы Альварадо его не убил, у вас было бы целых трое суток, - быстро перевели толмачи.
-    А теперь сколько? – как очнулся Кортес.
-    Сутки. Дольше Высший совет Союза ждать не будет.
-    Чтоб им в аду жариться! – охнул Кортес и оглядел капитанов. – Так. Берем Мотекусому и – к нам, в старые апартаменты. А когда солнце сядет, будем прорываться.
Капитаны мрачно кивнули и ухватили Великого Тлатоани подмышки.
-    Кортес, - дернула его за рукав Марина. – Возьми его жен!
-    Зачем они мне нужны? - отмахнулся Кортес и вдруг задумался. – А, может, детей взять?
-    Дети принадлежат Мотекусоме, а женщины – племенам! - волнуясь, объяснила Марина. – Возьми жен! Пока у Кортеса женщины всех племен, никого из кастилан не тронут!
-    Берем всех! – решил Кортес и повернулся к Ордасу. – Давай сюда арбалетчиков! Человек двадцать, думаю, хватит.
***
По ведущему в гарем темному коридору арбалетчики во главе с Кортесом шли медленно, осторожно и на ощупь. Но когда они достигли женской половины, у входа в гарем громоздилась баррикада и матрасов, а из щелей меж матрасами – повсюду! – торчали направленные в них наконечники стрел.
-    Сантьяго Матаиндес! – обернулся Кортес к арбалетчикам. – Вперед, ребята!
-    Бей индейцев! – заорали арбалетчики и в строгом порядке – впереди стреляющий, позади заряжающий – стронулись и пошли.
Засвистели стрелы, и Кортес, прикрывшись деревянным щитом, двинулся вслед за строем. И тут же понял, что все идет не так! Арбалетчики падали один за другим – кто пораженным в глаз, кто – в ухо.
-    Матерь Божья! Что это?!
Он впервые встретил индейцев, никого не пытающихся ранить, чтобы затем взять в плен и еще живыми принести в жертву. Воспитатели просто убивали.
-    Назад! – заорал он и увидел, что команда была излишней, - арбалетчики уже отступали.
-    Они убивают!
-    Педро убит! Диего убит!
Кортес чертыхнулся и спешно отступил вместе со всеми.
-    Эй! – повернулся он к толмачам. – Скажите им, что сопротивление бесполезно. Пусть уходят, пока мы их не прикончили.
Марина послушно прокричала короткий приказ и тут же повернулась к Кортесу.
-    Они не уйдут.
-    Значит, умрут, - процедил Кортес и повернулся к арбалетчикам. – Готовься, ребята! Матаиндес!
-    Нельзя! – дернула его за рукав Марина. – В женщин попадешь!
-    Отстань, - выдернул руку Кортес.
Марина яростно зашипела, схватила его за воротник и с неожиданной силой развернула к себе.
-    Каждая женщина – одно племя! Сколько женщин, – столько племен! Сколько мертвых женщин, - столько племен врагов!
Кортес вырвался… и замер. Кто-то говорил ему, что у Мотекусомы триста семьдесят жен.
«Бог мой…»
Он и подумать не мог, что этот союз так огромен.
-    Я сама все сделаю, - прошипела Марина и шагнула вперед. – Сиу-Коатль!
-    Куда ты?! – заорал Кортес, но было уже поздно.
Марина вышла в самый центр усеянной трупами арбалетчиков площадки и начала звать. Она кричала и кричала и умолкла лишь, когда из-за груды матрасов вышла женщина – лет пятидесяти.
Кортес прикусил губу; он определенно ее где-то встречал.
Марина подошла к женщине, что-то произнесла, и та мотнула головой. Переводчица ткнула рукой в сторону Кортеса и повысила голос. Женщина не соглашалась.
Кортес развернулся и тронул ближайшего арбалетчика.
-    Найди капитанов, скажи, пусть ведут сюда Мотекусому.
Тот кивнул и скрылся в темноте. А Марина уже перешла на крик. Она кричала на женщину, как на непонятливого ребенка, показывая то в сторону кастилан, то в сторону одинаковых корпусов гарема… но добиться ничего не могла. А потом привели Мотекусому.
Капитаны зажали его между щитов, так чтобы ни у кого и в мыслях не было посягнуть на Тлатоани – единственную и последнюю их надежду.
Марина подбежала, начала кричать сквозь щиты прямо в лицо Мотекусоме, снова показывая то на арбалетчиков, то на корпуса гарема, то на Сиу-Коатль. И, кажется, Мотекусома все понял.
-    Сиу-Коатль, - подозвал он.
Женщина медленно двинулась с места. Раздвигая руками ошарашенных арбалетчиков, подошла к самым щитам и замерла.
-    Сиу-Коатль, - задыхаясь от возбуждения, перевела Кортесу Марина. – Если женщин убьют, союза не станет. Сделай это, Сиу-Коатль.
И тогда главная распорядительница над всем гаремом дрогнула. Она вернулась назад, что-то горестно прокричала, и воспитатели, все – зрелые, сильные мужчины, один за другим стали выходить из укрытий, бросать оружие в кучу и становиться на колени лицом к стене.
-    Что ты им сказала? – прошипел переводчице в ухо Кортес.
-    Правду, - пожала плечами Марина. – Если они не отдадут женщин в и детей в заложники, многие из гарема погибнут.
-    А почему они становятся на колени?
-    Сиу-Коатль должна убить воспитателей, - вздохнула Марина.
Кортес обмер.
-    Зачем?!
Марина сердито повела плечами.
-    Они же клятву давали: пока живы, женщин защищать. А мужчину от клятвы только смерть освобождает!
Кортес недоуменно моргнул, а там, у стены уже начиналось освобождение от клятвы. Пятидесятилетняя Женщина-Змея шла от одного воспитателя к другому, что-то говорила, гладила по голове и делала быстрый надрез – от уха до уха.
-    Чтоб я сдох! – выдохнул кто-то сзади. – Вот это баба!
***
Известие, которое принес правитель Тлакопана Тетлепан-Кецаль-цин, повергло Какама-цина в шок. Из дворца исчез не только Мотекусома, но и весь его гарем, - оставив только трупы двухсот воспитателей. И выглядели воспитатели так, словно их просто вырезали – даже без сопротивления.
-    Все думают, что кастилане вывели Мотекусому и его гарем к себе, в старую часть, - произнес правитель Тлакопана. – Больше некуда.
-    Гвардия что-нибудь делает? – напряженно поинтересовался Какама-цин.
Правитель Тлакопана отрицательно мотнул головой.
-    Ты же знаешь, им запрещено отлучаться от своих постов, а уж тем более, заходить в гарем, – что бы ни случилось… но звуки короткого боя они слышали.
Какама-цин вскочил и заходил по комнате. Ситуация была совершенно дурацкой: правителя страны и всю его огромную семью взяли в заложники прямо во дворце, и никто не сумел этому помешать!
-    А Верховного судью нашли? – вспомнил он о еще одной проблеме.
-    Нет, - вздохнул правитель Тлакопана. – Наверное, Колтес его с собой забрал. А вообще, мажордом говорит, у него пять человек пропало: оба секретаря, две мойщицы и счетовод.
Какама-цин вздохнул. У него уже не было сомнений в том, что эти люди просто убиты, - так же, как Повелитель дротиков Иц-Коа-цин, две сотни воспитателей, а, возможно, и Верховный судья…
А под утро двум так ни о чем и не договорившимся членам Высшего совета принесли письмо.
Какама-цин, первым пробежавший его глазами, с облегчением выдохнул и протянул письмо правителю Тлакопана.
-    Посмотри! Мы все-таки побеждаем!
Тот принялся читать, а Какама-цин вскочил и забегал по комнате.
-    Гарнизон мы разбили? Разбили! – громко, сам себе не веря, принялся перебирать он цепочку побед. – Родной брат Малинче умер? Умер! Понятно, что тотонаки от кастилан отложились! Не дураки же они!
-    Смотри, что он пишет! – вскочил вслед за ним правитель Тлакопана. – Семпоала тоже хочет отложиться! Мы и впрямь победили!
Какама-цин выхватил письмо, дочитал последние столбцы и поджал губы.
-    Ну, что, Малинче! – недобро улыбаясь, процедил он. – Теперь вам конец!
Он уже знал, что сделает. Завтра же, как член Тлатокана, предъявит кастиланам предписание о высылке за пределы Союза. Затем соберет совет всех мешикских вождей, дотошно объяснит ситуацию и – плевать ему на Мотекусому!
***
Первым делом, едва занялся рассвет, Мотекусома осмотрел гарем.
-    Никто не пострадал? – не поворачиваясь к Сиу-Коатль, спросил он.
-    Ты же знаешь, четверо твоих сыновей, - зло кинула Женщина-Змея.
Мотекусома досадливо крякнул. Понятно, что подросшие мальчишки пытались ввязаться в бой, и лишь слово отца их с трудом, но остановило.
-    Я о женщинах спрашиваю, - поджал губы он. – С ними все в порядке?
-    Пока не вмешался Колтес, шестнадцать твоих жен успели изнасиловать.
Мотекусома вздохнул.
-    Главное, чтобы живы оставались…
-    А что потом? – сурово поинтересовалась Женщина-Змея.
Мотекусома пожал плечами. Все и так было предельно ясно.
-    Какама-цин отнимет или выкупит женщин, а потом перебьет кастилан. Что тут непонятного?
Сиу-Коатль язвительно усмехнулась.
-    Колтес не дурак. А тут еще эта беременная девчонка при нем… Вот кого надо убить в первую очередь. Слишком уж много говорит, а еще больше из себя ставит… Когда Какама-цин придет, скажи ему, чтобы убил девчонку.
-    Дура… - осадил жену Мотекусома. – Если бы не она, кастилане наверняка устроили бы в гареме резню. И где бы тогда был наш Союз?
Сиу-Коатль обиженно насупилась. Она понимала, что Мотекусома прав, но это была очень болезненная правда.
***
Весь остаток ночи Кортес думал, как именно рассредоточить полуторатысячный гарем при отходе, - так, чтобы ни у кого из индейцев не возникло даже соблазна напасть на колонну. А тем временем возбужденные солдаты то пытались прорваться через капитанские посты к женщинам Мотекусомы, то бегали в плавильню, желая лично оценить объем вынесенного с территории гарема золота. Понятно, что и капитаны, и Берналь Диас всех гнали в шею, и когда солнце встало, сама собой вспыхнула стихийная сходка.
-    Кортес! – ни свет, ни заря начали орать зачинщики. – Иди сюда, Кортес! Дай ответ войску!
Так и не прилегший Кортес потянулся, протер глаза и, мотнув тяжелой головой, вышел во двор. Солнце било прямо в лицо, и он, привыкая к свету, прикрыл глаза ладонью. Народу собралось много.
-    Хорошо, сейчас дам, – вежливо кивнул он и подошел к устроенному в стену искусственному роднику.
Подставил руки под сбегающую из керамической трубы ледяную струю и неторопливо, со вкусом умылся. Что-то, а уж паузу выдержать было важно, и лучше, если в самом начале. Принял из рук пажа Ортегильи утиральник и, промокая лицо, распрямился.
-    Что беспокоит моих отважных римлян?
-    Когда ты собираешься выходить, Кортес? – выкрикнул кто-то. – Ты же сам видел эти головы на шестах!
-    Да… как мы выйдем? – загомонила сходка.
Они и понятия не имели, сколь напряженную работу уж проделал их генерал-капитан, – как раз для того, чтобы выйти из города без боя.
-    Бежать отсюда надо! – взвизгнул кто-то. – И побыстрее!
«Черт! Диаса не хватает!» – цокнул языком Кортес.
Без поддержки изнутри толпы сходка стремительно становилась почти не управляемой.
-    Кто помнит реку Грихальва? – перекрывая гул, поинтересовался Кортес.
-    Ты от разговора не уходи! – загудели солдаты. – При чем здесь Грихальва?!
-    А при том, что там тоже были трусы! – выкрикнул Кортес. – Домой хотели! Мавров испугались! Было такое?!
Сходка недовольно загудела. Здесь многие испугались, когда получили первый организованный отпор. Но вспоминать об этом не хотелось.
-    А кто помнит Сан Хуан Улуа?! – продолжал яростно давить Кортес. – Кто помнит, как наши богатеи не верили, что мы достойную добычу возьмем?! Все на Кубу хотели улизнуть!
Сходка глухо заворчала. Все было именно так, а уж кубинских богатеньких сеньоров здесь недолюбливали все.
-    Но я обещал вам добычу, и мы ее взяли! Верно?!
Сходка затихла.
-    Или вам мало этой добычи?! – вызверился Кортес.
Солдаты подавленно молчали. По самым грубым оценкам они собрали золота на 750.000 песо. У бывших пеонов, для которых и свинья ценой в 3 песо была истинным сокровищем, эта цифра просто не помещалась в голове.
-    Ты лучше скажи, как мы все это будем выносить? – растерянно спросили из первых рядов.
Кортес крякнул. Золота было и впрямь больше, намного больше, чем можно вынести, и от этого сходила с ума не только вчерашняя голытьба, - даже капитанов трясло.
-    Вам не угодишь! – хлопнул себя Кортес по бедрам и через силу захохотал. – Мало золота – плохо! Много золота – еще хуже!
В разных концах неуверенно засмеялись.
-    Вынесем! – уверенно пообещал Кортес. – Я когда-нибудь вас обманывал?
-    Не-ет… - загудела сходка.
-    Обещания выполнял?!
-    Да-а…
-    Так что вам еще надо?!
Сходка замерла, и Кортес уже видел, что победил.
-    Бабы! – внезапно выкрикнул кто-то. – Это наша законная добыча! Почему не отдаешь?!
Кортес покачал головой.
-    Кто из вас лично добыл хоть одну бабу в этом дворце?
Солдаты переглянулись.
-    Я там был! – выкинул вверх один из арбалетчиков.
-    И я!
-    И я!
Кортес тоже поднял руку и дождался тишины.
-    Что я – не помню, как вы оттуда драпали? – язвительно улыбнулся он. – Даже меня обогнали!
Сходка дружно загоготала.
-    А главное, за каждой этой бабой целое племя бойцов стоит… так что лучше их не трогать, - прищурился Кортес и вдруг понизил тон, - Потерпите, друзья… немного осталось.
Солдаты разочарованно загудели. Им снова обещали золотые горы, но когда-нибудь потом, и снова отказали даже в медяке, – но сейчас.
***
Какама-цина запустили в боковое крыло дворца лишь, когда кастилане за огромным забором перестали шуметь. И встреча с Мотекусомой происходила, как всегда, при Кортесе и четырех капитанах.
-    Кто убил воспитателей? – прямо спросил Какама-цин.
-    Сиу-Коатль, - честно ответил Мотекусома.
Какама-цин обмер. Но он знал, что Мотекусома лгать в таком деле не будет.
-    Но зачем?!
-    Я приказал.
Какама-цин стиснул зубы, но в знак принятия и такого ответа склонил голову. Что-либо иное спрашивать о гареме было неприлично. Но, едва он стал говорить о нарушении границы и о законе, требующем немедленной высылки кастилан из столицы, вмешался сам Кортес.
-    Скажи ему, что все было не так, - повернулся он к Марине.
Та перевела, и лицо Какама-цина вытянулось.
-    Ты говоришь, я лгу?
-    Я не обвинял уважаемого Какама-цина во лжи, - напрягся Кортес, - но по моим сведениям, ваши военачальники из Наутлы первыми перешли границы Союза и напали на тотонаков, находящихся с нами в родстве.
Какама-цин оторопел.
-    Но это не так!
-    Так давайте выясним, как было на самом деле! – энергично предложил Кортес, – у вас же есть правосудие?
Какама-цин побагровел. Он видел, что Кортес просто оттягивает время неизбежной расплаты. И вот тут вмешался Великий Тлатоани.
-    У нас-то есть правосудие, - горько проронил Мотекусома, - но я не пойму, чего хочет мой загостившийся кастиланин?
-    Я пошлю человека в Вера Крус, - предложил Кортес, - и пусть придут мои свидетели из крепости. А вы пригласите своих военачальников. Тогда и выясним, кто виновен.
Какама-цин недобро хмыкнул. Он ведел, что Кортес просто пытается связаться со своим отрезанным гарнизоном, и не собирался давать ему такого шанса.
-    Дельная мысль, - вдруг поддержал кастиланина Мотекусома и с улыбкой протянул Какама-цину свой перстень. – Отдай это начальнику гарнизона города Наутлы. Пусть обязательно придет. Мы должны знать, что произошло.
Какама-цин посмотрел в глаза Великого Тлатоани и просиял. Ему вдруг стало совершенно ясно, что если дознание состоится прямо здесь… Кортеса можно будет наказать, даже не выводя за пределы дворца!
***
Взамен умершего от ран Хуана Эскаланте Кортес послал возглавить крепость солдата Алонсо де Градо – весельчака, музыканта и проныру. Рисковать никем другим Кортес не желал. Пока он с трудом представлял, как именно будет идти дознание, но уж время-то выигрывал в любом случае. То самое время, за которое солдаты могли отъесться и отоспаться. То самое время, за которое Берналь Диас отольет золотых слитков еще на одну-две сотни тысяч песо. А главное, то самое время, за которое Мотекусома медленно, но верно будет привыкать к своему странному состоянию.
Кортес проделывал это всякий раз, когда, вместо женщин и подростков, ему приходилось покупать необъезженных мужчин, - еще там, на Кубе. О-о! Какие взгляды они кидали поначалу! Такому не то, что вилы – вилку доверить было опасно. Вот их-то и лишали пищи и воды и, хорошенько отстегав, помещали в цепи – дня на два-три. А затем приходил сам Кортес, ругал нерадивых исполнителей, лично освобождал узников, кормил их со своей руки, и – глядишь, недели через две Кортес мог повернуться спиной к любому из них.
Конечно, с Мотекусомой было сложнее – слишком умен, однако схема была та же и сработала она так же, как – в свое время – и на взбунтовавшихся и тоже попавших в кандалы сторонниках возвращения на Кубу. А уж на что неглупые люди…
Первым делом Кортес поставил в охрану Верховного правителя Союза некоего Трухильо – здоровенного мрачного матроса, не пропускавшего мимо себя ни одного местного мальчика. Понятно, что Мотекусома быстро сообразил, что означают нескромные поползновения Трухильо, и в гневе потребовал его сменить. Кортес немедленно это сделал, при Мотекусоме наказал Трухильо палками и на этот раз подсунул Великому Тлатоани обходительного Веласкеса де Леона – для контраста.
Затем начальник стражи по недомыслию поставил в охрану королевских покоев Педро Лопеса – еще менее приятного типа, чем Трухильо, и уж на этот раз Кортес немного потянул время и заставил Мотекусому повторить свое требование дважды. А это уже почти просьба.
Естественно, что Кортес просьбу услышал и заменил Педро Лопеса своим пажом Ортегильей, к тому времени совсем неплохо говорившим на мешикском языке. И вот с этого момента Мотекусома не оставался один никогда. Даже когда сеньоры капитаны собирались на совещание, в комнате Тлатоани появлялся улыбчивый Ортегильо – шут, картежник и пройда. Он и научил Мотекусому этой кастильской игре, - чтобы меньше думал и больше радовался жизни. А уж когда возобновилась доставка с кухни любимых блюд Великого Тлаотани, Кортес проделал все, чтобы Мотекусома всем изголодавшимся нутром почуял, с чьей руки он взял первый кусок.
А потом были цепи.
Повод был совершенно надуманным, и Кортес орал на «непослушного» Ордаса так, что бывший губернаторский мажордом пригибался, но зато, когда он сам, своими руками освободил Великого Тлатоани от цепей, тот был просто счастлив.
Понятно, что Кортес мгновенно усилил впечатление, позволив Мотекусоме пригласить немного испуганных жонглеров и акробатов, коих Тлатоани давно не лицезрел, и, распорядившись, чтобы его женам доставили из прежнего гарема все их ткацкие принадлежности, а детям – игрушки.
Пожалуй, единственное, что еще выбрасывало Мотекусому из благолепия полурабской жизни, - визиты вождей. Едва они появлялись, Великий Тлатоани снова становился грозен и неприступен, а едва исчезали, - убийственно печален. Вот тогда перед ним и возникали ждущие своего часа партнеры по картам – на удивление хорошие, обходительные ребята.
Нет, Кортес вовсе не рассчитывал на тот же эффект, что и с приручением собаки, и прекрасно знал, что руки ему лизать Мотекусома не станет – другая порода. Но выжать из отпущенного ему Сеньором Нашим Богом шанса Кортес намеревался все и до конца.
А потом из Наутлы и Вера Крус прибыли свидетели сторон.
***

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Кортес проснулся, как всегда, с рассветом. Потянулся и раскинул руки по широченной кровати. Немного полежал, глядя, как сквозь тростниковую занавесь пытается пробиться к нему утреннее солнце, рывком сел и спустил ноги с невысокого ложа. Улыбнулся и хлопнул в ладоши.
В пустом дверном проеме мгновенно появилась толстая перепуганная мойщица и жестом показала ему, что все готово. Кортес вскочил, как был – нагишом – прошел в баню и с удовольствием улегся на теплую каменную поверхность.
Мойщицы тут же принялись за дело, и Кортес, чувствуя себя почти Нероном и уж точно – конченым грешником, с наслаждением крякал и поворачивался, подставляя под мочалки нетронутые места. А затем его тщательно омыли теплой водой, бережно промокнули большими ворсистыми утиральниками, надушили туалетной водой со странным терпким духом и подали свежую одежду.
Кортес неторопливо оделся, прошел в обеденную залу и присел на низенькую обитую мягкой тканью скамеечку. На столике мигом появилась сверкающая белизной хлопковая скатерть, а место, где изволит кушать Великий и Грозный Малинче, немедленно огородили расписными ширмами.
Блюд, как всегда, было множество. Кортес кинул в рот с десяток мелких, как ноготь большого пальца, печеных яиц, попробовал жаркое, и еще раз решил, что лучше маисовой каши ничего на свете быть не может. Откушал, выпил два глотка раскаленного какао и, омыв и промокнув мгновенно поданным утиральником руки, щелкнул пальцами.
Из соседней залы тут же выбежали несколько акробатов и жонглеров, и некоторое время Кортес любовался этим изысканным действом, обдумывая, с чего начать день.
Собственно, действительно необходимых дел было несколько. Следовало вместе с Мотекусомой навестить дом призрения ветеранов всех войн, сходить на торжественный обряд почитания грозного Уицилопочтли, проследить, как идут работы по установлению алтаря Сеньоры Нашей Марии – бок о бок с жертвенником ящерообразного Тлалока, а уже после обеда и короткого отдыха заняться главным – золотыми приисками.
Огромные, исполненные красками на хлопчатых полотнах карты один из новых секретарей Мотекусомы выдал ему сразу, как только Кортес об этом заикнулся. Пробы с каждого месторождения у Кортеса тоже были, - на рынке их продавали в прозрачных гусиных перьях, так, чтобы можно было глянуть на просвет и оценить качество песка. Оставалось уточнить детали пути и дипломатическую обстановку с окружающими племенами.
-    Кортес! Кортес! - послышалось из коридора, и Великий и Грозный Малинче жестом отправил акробатов прочь.
-    Что там еще?
В зал влетел запыхавшийся Ортегилья.
-    Сходка, Кортес. Тебя требуют.
Кортес чертыхнулся.
-    О чем еще говорить? Я же все сделал! Пусть до вечера подождут.
-    Там такое… Кортес… - покачал головой Ортегилья. – Лучше тебе прямо сейчас пойти.
Кортес досадливо крякнул, отпил еще пару глотков какао и решительным шагом двинулся по темному коридору, спустился по лестнице мимо замерших громадных дворцовых гвардейцев и выскочил во двор.
Солнце тут же ударило по глазам, и Кортес прищурился. Да, здесь были почти все – за исключением разве что дозорных. Но – странное дело – сходка молчала.
-    Ну, что еще стряслось? – весело и энергично поинтересовался Кортес. – Или вам опять девок не хватает?
-    Золото, Кортес, - подал голос один, самый рослый. – Где наше золото?
-    Какое золото? – не понял Кортес. – Если вы о приисках, так мы туда еще не дошли…
Сходка зло загомонила.
-    Ты дурачка из себя не строй! – выкрикнул кто-то. – Где наши доли?
Кортес обозлился.
-    А то вы не знаете? Все в нашем тайнике… ну, и в плавильне. Мы же договорились: вывезем, тогда и делить будем.
Сходка возмущенно загудела.
-    В часовне трети не хватает, Кортес! А плавильня со вчерашнего дня пуста! Куда все делось?!
Кортес прекрасно помнил выгруженный прямо в воду у самого берега «балласт» в маленьких аккуратных мешках, а потому сразу помрачнел.
-    Вы что… меня обвиняете?!
-    А кого еще?!
-    Так хочу вам напомнить! – вызверился Кортес. – Я золото не плавил! И на посту возле часовни не стоял! И вообще, я – идальго, а не вор!
Сходка снова загудела, но теперь уже растерянно.
-    Где Диас? Его надо сюда!
-    Здесь я! – гневно отозвался Берналь Диас и вышел на открытое место, чуть ниже Кортеса. – Кому что непонятно?
-    Ты старшим в плавильне был! Куда все делось?!
-    Хочу напомнить, что меня из плавильни уж месяц как турнули! – резко выкрикнул солдат. – И я ночами, как шавка на цепи, в карауле торчал, а днем, как последний индеец, кирпичи на стройку на собственной спине таскал!
Берналь Диас резко развернулся и, оттопырив зад, показал, благодаря какой именно спине часовня и была построена.
-    Караульных к ответу! – заорал кто-то, но его не поддержали. Здесь в карауле стоял каждый. Да, и на стройке работали все…
-    Еще вопросы есть? – обвел толпу насмешливым взглядом Кортес.
-    А чего зря шуметь? - мрачно отозвался рослый солдат. – Остатки делить надо. А то, пока, пока до Кубы доберемся, там и дырявого песо не будет.
-    Правильно! Делиться! – загудела толпа. – Прямо сейчас!
Кортес поморщился; все его планы на сегодняшний день рушились на глазах.
-    Ну, что ж, делиться, так делиться, - пожал он плечами и сбежал со ступенек.
***
Когда Кортес подошел к хитро пристроенной к дворцовому комплексу часовне, тайник был открыт. Плавильщики каждый день отправляли сюда очередную партию слитков, а часовые в присутствии капитанов следили, чтобы слитки несли только в потайную комнату, но никак не обратно. Сегодня стену комнаты собирались заложить камнем, и именно поэтому делегация сходки основательно пересчитала слитки.
«Рановато вылезло…» – поморщился Кортес.
-    Вот скажи нам, Кортес, - возбужденно заголосили избранные сходкой делегаты. – Здесь есть семьсот пятьдесят тысяч песо?
Кортес окинул взглядом пять одинаковых золотых штабелей.
-    Ну… семьсот пятьдесят – это вряд ли, а тысяч пятьсот, наверное, будет…
-    А было семьсот пятьдесят! Никак не меньше! Куда все делось?!
Кортес демонстративно потянулся к рукояти кинжала.
-    Ладно! Хорош вам! Хватит пустых разговоров! – тут же одернули скандалистов. – Делить надо! Начинай, Кортес!
Кортес кивнул и подозвал казначея и Королевского нотариуса поближе.
-    Смотрите в оба. Чтобы все по честному. Вот этот, - показал он на первый штабель, - королевская пятина. Все согласны?
-    Все… - загудели делегаты.
-    Вот эта пятина – моя. Согласно уговору.
Солдаты вздохнули. Они уже раз двадцать пожалели, что согласились выделить Кортесу пятую часть добычи, но уговор есть уговор.
-    А вот эти два штабеля… - Кортес повернулся к казначею. – Сколько мы Веласкесу за армаду из одиннадцати судов должны?
-    Двести двадцать тысяч, - мгновенно отозвался казначей.
-    Итак, - деловито ткнул пальцем в оба штабеля Кортес. – Эти два штабеля и еще двадцать тысяч – Веласкесу. За армаду.
Солдаты охнули.
-    Как это – Веласкесу?! Мы за армаду не в ответе!
Кортес, требуя тишины, поднял руку.
-    Кто армаду на мель приказал посадить? – он повернулся к нотариусу. – Что там у тебя записано, Годой?
-    Общее решение сходки, - тут же достал нужную бумагу Королевский нотариус.
Делегаты вызверились.
-    Ты же сам! – орал кто-то. – Мне лично! Сказал, что бояться нечего, и никто, кроме тебя, за армаду долговых расписок не давал!
-    Это ты перед Веласкесом в ответе!
Кортес выждал, когда они прокричатся, и пожал плечами.
-    Во-первых, наши личные с Веласкесом дела никого, кроме нас, не касаются. Так?
Солдаты молчали.
-    Так, я спрашиваю?! – заорал Кортес.
-    Та-ак… - опустив головы, были вынуждены признать делегаты.
-    И на том спасибо, - зло процедил Кортес. – Во-вторых, лично я никому армаду сажать на мель не приказывал. Кто хочет возразить?
Солдаты молчали. Кортес и впрямь ухитрился не отдать на этот счет ни единого распоряжения. Все организовали их собственные, прямо на сходке, крикуны.
-    И, в-третьих, - с напором завершил Кортес, - у королевского нотариуса, слава Сеньоре Нашей Марии, есть документ, где ясно указано, кто именно в ответе за армаду Веласкеса. И там написано: сходка. И подписи стоят. Ваши подписи! Не моя!
Он выхватил у нотариуса бумагу и сунул им в рожи несколько листов, сплошь покрытых крестами и отпечатками пальцев. Солдаты стояли, как неживые.
-    Отложите в долю Веласкеса еще двадцать тысяч, - сухо распорядился Кортес.
Часовые покосились на делегатов и нехотя принялись перекладывать слитки – из пятого общевойскового штабеля в третий и четвертый – Веласкесу.
-    Еще нам нужно оплатить провиант, оружие, порох… - деловито начал перечислять Кортес. – Сколько там, Гонсало?
-    Семьдесят четыре тысячи, - подал ему бумагу казначей.
Солдаты замерли: последний, пятый общевойсковой штабель на их глазах уменьшился вдвое.
-    Ну, а теперь осталось разделить то, что принадлежит нам вместе, - развел руками Кортес. – Начинайте, Мехия.
Казначей Гонсало Мехия принялся диктовать, кому и сколько причитается, и делегаты лишь хлопали глазами. Капитанам полагалось больше всех, всадникам куда как больше, чем пешим, а пушкарям и стрелкам из аркебуз больше, чем арбалетчикам. Ну, а солдаты… оставались в самом, что ни на есть, низу.
Затем казначей напомнил, что есть еще и брат Бартоломе де Ольмедо, и падре Хуан Диас, а еще штурманы со своей, усиленной долей, а еще оставшиеся в крепости Вера Крус семьдесят душ увечных и придурковатых. А когда он высчитал из общей доли возмещение сеньору Кортесу за павшего в Сан Хуан Улуа жеребца и вынужденную покупку новой лошади… в солдатской куче осталось так мало, что не на что было смотреть.
-    И это все? – не могли поверить глазам вот только что, буквально на днях разграбившие самый богатый дворец мира делегаты. – Здесь же и по сто песо на брата не выходит…
-    Не унывайте. Как пришло, так и ушло, - подбодрил их Кортес. – Зато, теперь никаких долгов. Понимаете? Все остальное – только в наш общий карман! Прииски!.. Подати!.. Все! – он оглядел солдат теплым взглядом. – Я думаю, мы еще разбогатеем.
***
Брожения шли еще долго. Солдаты мгновенно вспомнили, как, поддавшись уговорам Кортеса, отказались от своих законных долей, из даров Мотекусомы, чтобы отправленный в Кастилию подарок Его Величеству выглядел солиднее.
Кто-то припомнил, что видел на одном из капитанов, - кажется, у Альварадо, золотую цепь из королевской пятины, но Берналь Диас предложил солдатику самому, как мужик с мужиком, разобраться с Альварадо, а не «пристегивать» к сваре других, и недовольный тут же заткнулся.
Один – из грамотных – заглянул еще глубже и начал копаться в караульных списках, выясняя, кто и когда стоял на посту у часовни, но его случайно зацепили в пьяной драке, и грамотей в четверть часа истек кровью. Ну, а самых неугомонных и заметных Кортес расположил к себе дарами – песо по триста-четыреста. И люди постепенно смирились.
Впрочем, к тому времени Кортесу было уже не до них. Обложив провинции данью золотом, он вычистил все «божье дерьмо», что еще оставалось в стране. Набрал его тысяч на двести песо и распорядился, чтобы мешикские мытари сразу доставляли его в Тлашкалу, – естественно, без ведома сходки, но с общего согласия капитанов.
А потом дошла очередь и до приисков. Допросив Мотекусому и ювелиров, он быстро выделил три главные золотоносные провинции: Сакатула на южном побережье, Туштепек – на северном и весьма изобильные Сапотек и Чинантла. Перетолковал с капитанами и выслал на разведку три группы – в каждую из провинций.
А едва группы ушли, Кортес занялся еще более важным делом – властью. Приняв по совету Марины второе, духовное имя Кецаль-Коатль – Пернатый Змей, он первым делом отстранил от поста правителя Тескоко сидящего под арестом Какама-цина. Присмотрелся к вождям и поставил над городом Тескоко его брата, юношу забитого, а потому безропотно принявшего и непосильную должность, и крещение, и новое имя «дон Карлос».
Затем Кортес потребовал от вождей исполнения обещанного и в считанные недели сыграл более полусотни своих свадеб – с дочерьми самых сильных мешикских вождей. Затем собрал счетоводов, выяснил порядок взаиморасчетов с использованием бобов какао из общегосударственной казны и начал наводить порядок. В несколько раз понизил сумму взноса в общую казну. Сразу же, за недостатком средств, распустил несколько гарнизонов – первым делом тот, что стоял в Наутле. И, наконец, разрешил Семпоале, а затем и остальным провинциям не посылать юношей в столичные училища.
И лишь когда руки Великого Малинче-Кецаль-Коатля немного освободились, он стал выбираться в город. Строго в традициях здешних мест Кортес набрасывал на плечи парадный плащ из перьев священной птицы кецаль, брал переводчиков и вооруженных арбалетами капитанов и шел на базарную площадь.
Понятно, что поначалу обыватели пугались бледного, словно сбежавшего из преисподней, безобразно поросшего волосом и столь странно воцарившегося правителя. Но постепенно люди привыкали, и вскоре при каждом выходе Кортеса на огромную базарную площадь торговцы одаривали его изящными золотыми ожерельями и вкусными бесшерстными и беззубыми щенками, благовониями и расписной керамикой, острейшими кремниевыми ножами и бумагой из агавы «амаль», кроликами и фазанами, шкурами ягуаров и пум, тортами из кукурузных коржей, меда и орехов, – короче, всем, чем сами были богаты.
А потом Кортес поднимался на пирамиду главного храма и подолгу со смешанным чувством изумления и восторга смотрел на странный, не похожий ни на один из виденных им город. Нет, это не был Иерусалим, но даже самые опытные из его солдат, бывшие и в Риме, и в Константинополе, утверждали, что таких ровных и чистых, выложенных шлифованным камнем площадей, высоких дворцов и широких улиц и каналов более нет нигде. И он смотрел и смотрел: на тысячи снующих по озеру цветастых лодок, на ровный, как струна, акведук, сбегающий в город с гор Чапультепек, на дамбы, ведущие к тающим в дымке городам-спутникам… и не мог насмотреться.
А затем наступал вечер, и Кортес возвращался во дворец, отдавал тело опытным осторожным мойщицам, кушал, отдыхал, а к ночи выходил в свой бескрайний сад с тысячами фруктовых деревьев и сотнями прозрачных ручьев, душистых полянок и прудов, полных диковинной разноцветной рыбы. Сидел, слушал птиц и смотрел на полную чувственную луну. Здесь и находила его бывшая рабыня, а ныне царствующая императрица Малиналли, тщательно следящая за тем, чтобы ее высочайший супруг не оставался в постели один, без хорошенькой юной женщины, - по крайней мере, до тех пор, пока она сама не оправится после родов.
-    Кецаль-Коатль собирается ложиться спать? – интересовалась она.
-    Да, Сиу-Коатль, - в тон ей отвечал Кортес. – Уже иду.
Ему было хорошо. Настолько хорошо, что временами он забывал даже о Веласкесе.
***
К отмщению губернатор Кубы и Королевский аделантадо Диего Веласкес де Куэльяр готовился одиннадцать месяцев подряд. К сожалению, он уже не мог исправить разрушенную жизнь ни в чем не повинной девочки – Каталины Хуарес ла Маркайда, но уж отправить Кортеса на виселицу – вполне… после улаживания некоторых формальностей.
С формальностями и вышла задержка.
Поначалу судьба благоволила. С каравеллы Кортеса, битком набитой золотом, предназначенным королю, бежал матрос. Он и передал Веласкесу письмо Диего де Ордаса с ярким описанием подарков Мотекусомы и особенно золотого диска величиной с тележное колесо.
Веласкес мигом осознал, какой шанс предоставила ему Сеньора Наша Мария и отправил вдогонку самый быстрый корабль с жестким приказом: перехватить золотую каравеллу у Гибралтара, а затем отнять и преподнести подарки Его Величеству, – но уже от имени самого Веласкеса.
Увы, суда разминулись.
Тогда люди губернатора Кубы связались с епископом Фонсекой, президентом Королевского Совета по делам Индий и с облегчением узнали, что до короля дары Кортеса не дошли, осев на полпути, в Совете. Понятно, что Фонсеке мягко намекнули на желательность подарить Его Величеству золото вместе – от имени как Фонсеки, так и Веласкеса. Но, увы, понимания не нашли.
Впрочем, Сеньор Наш Бог явно сочувствовал Веласкесу. Оказалось, посланцы Кортеса вдрызг разругались с Фонсекой, пытаясь передать Его Величеству золото лично, - как неотъемлемую часть письма Эрнана Кортеса королю. На что обиженный епископ с удовольствием задержал в Совете, как золото, так и письмо, и мстительно разрешил губернатору Кубы арестовать, а то повесить как Кортеса, так и его людей.
Это было важно. Теперь, когда слухи о богатой добыче Кортеса просочились в Королевскую Аудьенсию, повесить негодяя без поддержки сверху Веласкес уже не мог. И вот Фонсека такую поддержку давал.
Тогда Веласкес и влез в долги и начал собирать новую экспедицию. Вместе со своим генерал-капитаном Панфило де Нарваэсом он объехал всю Кубу, говорил с каждым, обещал золотые горы и все-таки набрал 19 кораблей с 20 пушками и 1400 солдат.
И снова вмешалась Королевская Аудьенсия. Высокопоставленный покровитель Кортеса – Николас де Овандо определенно желал успеха своему племяннику больше, чем Веласкесу. Но даже посланный на Кубу Королевский аудитор не мог отменить назначенного Небом отмщения.
-    Аудитора ссадишь где-нибудь по пути, – чтобы не мешал, Кортеса в цепи и ко мне, добычу и все документы тоже, - жестко проинструктировал губернатор капитана Панфило де Нарваэса, - с остальными разберешься на месте.
-    А если он и впрямь нашел что-то необычное? – так, на всякий случай поинтересовался Нарваэс. – Прииски, города…
-    Золото и рабов – как договорились, делим по долям, а славу целиком перепишешь на себя, сынок, - ласково потрепал высоченного капитана по щеке губернатор. – Я разрешаю.
***
Благодаря сохранению Союза, почта работала, как и прежде, идеально, а Кортес был занят крещением самых слабых вождей и приисками. Именно поэтому сохранивший за собой пост «говорящего с богами» Мотекусома узнал о новой армаде первым. На великолепных рисунках было отражено все: пироги, лошади, пушки… и новые «мертвецы». Много «мертвецов».
А вот смысл докладов заставлял думать. Во-первых, новая армада остановилась, не доходя до крепости Вера Крус. Во-вторых, высадившаяся на берег разведка новых «мертвецов» была настороже и расспрашивала о Кортесе не без опаски.
«Уж не португальцы ли это? – с замирающим сердцем думал Мотекусома; он уже чуял возможность стравить и тех, и других. – Надо бы потянуть время…» И лишь, когда стало ясно, что Кортес вот-вот получит те же самые известия от тотонаков, Мотекусома передал красочные рисунки своему «соправителю».
-    Малинче… я получил известие, - мягко произнес Тлатоани и отдал рулон с рисунками. – Прибыли восемнадцать кораблей, и, как мне сказали, люди на них похожи на тебя. Ты рад?
Кортес побледнел и едва удержался, чтобы не схватить документы немедленно.
«Может быть, и португальцы… по крайней мере, он их боится…» - понял Мотекусома и прикрыл глаза, чтобы Кортес не увидел его чувств.
Но Кортес уже ничего не видел. Схватившие полотно пальцы побелели от напряжения, а челюсти были стиснуты, словно он готовился отразить атаку целой команды игроков в мяч.
-    Ты рад? – повторил вопрос Мотекусома.
-    Что? – непонимающе заморгал Кортес. – А… да… Только помощников мне и не хватало.
Ортегилья на секунду задумался и перевел, как мог.
-    Мне очень не хватало помощников.
Мотекусома выслушал перевод Ортегильи и улыбнулся: Кортес определенно лгал. «Великий Малинче» совершенно не желал «помощи» полутора тысяч вооруженных земляков.
***
Панфило де Нарваэс избавился от Королевского Аудитора сразу, - приказав силой высадить его в первом же порту. Веласкес был прав, и догляд человека, целиком подчиненного родне Кортеса был ему ни к чему. Везло Нарваэсу и дальше: утратив лишь один корабль, разбившийся о рифы, и встав неподалеку от Сан Хуан Улуа, он почти сразу же наткнулся на трех отправленных Кортесом снимать пробы с приисков солдат. И эти солдаты были из обиженных.
-    Счастливчик ты, Нарваэс, - всхлипывал Сервантес-Остряк, налегая на солонину с почти забытым божественным вкусом свинины. – Кортес на семьсот пятьдесят тысяч золота взял…
-    Сколько?! – подскочили капитаны.
-    Семьсот пятьдесят тысяч, - подтвердил Эрнандес-Каретник. – Это все знают.
Нарваэс переглянулся с капитанами. Отобрать такую сумму, не вступая ни с кем в бой, а просто предъявив постановление об аресте, было бы сказкой.
-    Вы, главное, крепость его возьмите, Вера Крус, - посоветовал Эскалоп, и ему тут же подлили хорошего кастильского вина. – Там человек семьдесят осталось – одни инвалиды.
Нарваэс широко улыбнулся. И впрямь, чтобы напрочь отрезать Кортесу все пути к бегству, достаточно было взять крепость на берегу.
-    А что… солдаты меня поддержат? – чувствуя, как в груди разгорается огонь вожделения, поинтересовался Нарваэс.
-    Однозначно, - кивнул Сервантес-Остряк. – Он при дележе всех обманул, даже капитанов. – Главное, возьми их в долю. Чтобы все по честному.
Капитаны иронично переглянулись. Пообещать взять в долю? Почему бы и нет?
-    Да, и сколько тех солдат осталось? – горько вздохнул Эрнандес-Каретник. – Триста пятьдесят душ.
Внутри у Нарваэса полыхнуло. Даже если договориться с людьми Кортеса не удастся, его вооруженные силы превосходили число противника вчетверо.
А потом из столицы прибыло странное индейское посольство. Проделав приветственные ритуалы и щедро одарив гостей золотом, туземцы долго, где при помощи жестов и рисунков, где при помощи коллективных переводов трех солдат-дезертиров расспрашивали Нарваэса о цели его визита, но сами большей частью помалкивали. И лишь одно посланник губернатора понял ясно: Кортес в богатой индейской столице закрепился, но особого удовольствия это ни у кого не вызывает.
«Пора подминать под себя Вера Крус, - решил он. – А там посмотрим…»
***
Первым делом Кортес вызвал капитанов на совещание. Кинул на стол рисунки, переждал, когда пройдет первое потрясение, и сухо поинтересовался:
-    Что думаете? Кто это?
-    Веласкес. Больше некому, - первым подал голос Диего де Ордас.
И тогда вступил Альварадо.
-    Дело не в том, кто к нам в гости пожаловал. Главное, решить, что с нашим золотом делать. Сила у них изрядная.
-    Вывезти золото надо… - зашумели капитаны. – В ту же Тлашкалу. Мало ли как повернется?
Кортес покачал головой.
-    Солдаты не дадут. Вас на дележе не было, а мне всю кровь отсосали, пока выясняли, куда что делось.
Изрядно запустившие руки в общую казну – пусть и с позволения Кортеса – капитаны покраснели. И тут Кортес задумался.
-    Разве что… под видом доли гарнизона Вера Крус. Что скажете?
Капитаны переглянулись. Идея была неплоха.
-    А что… - начал развивать мысль Кортес. – Никто, кроме самого гарнизона, к этой доле никакого отношения не имеет, а значит, помешать не может. А уж добавить к ней лишку всегда можно. Особенно в спешке.
Он оглядел капитанов.
-    Ну… кто возьмется организовать спешку?
-    А что ее организовывать? – хмыкнул Альварадо. – Едва начнем выяснять, кто к нам с армадой пожаловал, здесь такой гвалт поднимется! Слона можно вынести, - не заметят!
Капитаны разулыбались.
***
Комендант крепости Вера Крус Гонсало де Сандоваль узнал о прибытии армады от разведчиков-тотонаков. Было ясно, что устоять перед такой махиной городу не удастся, однако, и «гости» – кто бы они ни были, ничего об истинных силах города не знали. А потому Сандоваль собрал гарнизон, провел инструктаж, взял клятву оборонять крепость до конца, водрузил для поддержки боевого духа новую виселицу и приготовился ждать. И, не прошло и двух дней, как армада встала на рейде, от главного судна отделилась шлюпка, а вскоре перед настежь распахнутыми воротами крепости появились парламентеры.
Их было шестеро: священник Гевара, родич Веласкеса Амайя, нотариус Вергара и трое свидетелей из матросов – на всякий случай. Настороженно поглядывая на оборонительные сооружения и таскающих бревна индейцев, парламентеры прошли через весь город и не обнаружили ни единой души.
-    Может, это уже индейская крепость, а не кастильская? – холодея от дурных предчувствий, выдавил нотариус.
-    Ты думай, что говоришь! – осадил паникера падре Гевара. – Вон, посмотри, новая виселица на холме. Ее что – индейцы поставили?
-    Храм Божий! – вдруг заорал один из матросов. – Братцы! Вон, смотрите! Может быть, там кто есть?!
Парламентеры ускорили шаг, мигом пересекли пустынную площадь и, чуть ли не толкаясь локтями, ввалились в храм.
Он был пуст.
-    Сеньора Наша Мария! – перекрестился падре Гевара, а за ним и остальные. – Что здесь творится?
То, что в городе происходит нечто странное, видели все, и, вкупе с остовами выбросившихся на берег и вконец разбитых прибоем каравелл, общее впечатление составлялось просто жуткое. Тем более что индейцы продолжали работать, - так, словно над ними нет и никогда не было хозяев.
-    Надо попробовать вон в то здание заглянуть, - осторожно предложил Амайя и ткнул пальцем в сторону самого большого, каменного дома.
-    А если и там… - переглянулись парламентеры и поняли, что иного выхода, кроме как искать и когда-нибудь все-таки найти здешнюю власть, у них все равно нет.
Гуськом, пригибаясь от каждого шороха и треска, они перебежали безлюдную площадь и, на всякий случай, приосанившись, вошли в дом. И тут же увидели первого и, похоже, единственного во всем городе кастильца. Он сидел за столом и что-то быстро писал.
-    Здравствуйте, сеньор, - хором, наперебой и с огромным облегчением поприветствовали незнакомца парламентеры.
-    Здравствуйте, - сухо кивнул человек и встал из-за стола. – С кем имею честь?..
Парламентеры переглянулись.
-    А… кто вы? – попытался выровнять положение падре Гевара.
-    Капитан Гонсало де Сандоваль, - поклонился незнакомец. – Комендант города Вилья Рика де ла Вера Крус.
Парламентеры выпрямили спины, один за другим представились, а потом падре выступил вперед и, пункт за пунктом, принялся исполнять возложенную на него задачу. Он помянул и отеческую заботу губернатора Кубы аделантадо Диего Веласкеса де Куэльяра о всемерном освоении новых земель, и неблагодарность изменника Эрнана Кортеса, и силу и славу пославшего их Панфило де Нарваэса и, в конце концов, предложил то, за чем пришел, - сдать город.
-    Я что-то не расслышал, святой отец… - прищурился Сандоваль. – Ты сказал, что Кортес – изменник? Или мне показалось?
-    Да, сказал, - гордо выпрямился падре Гевара.
Сандоваль мгновенно посерьезнел.
-    Я комендант этого города, и лишь из уважения к вашему сану, святой отец, я не назначу вам бастонаду – двести палок по спине.
-    За что? – опешил Гевара.
-    За оскорбление генерал-капитана и старшего судьи Новой Кастилии – вот за что, - процедил Сандоваль.
Священник побагровел.
-    Вергара, - повернулся он к нотариусу, - ну-ка, зачитай сеньору коменданту текст назначения Панфило де Нарваэса. Пусть убедится, что Кортес уже – не генерал-капитан и уж тем более, не старший судья Новой Кастилии.
-    Я не хочу ничего слышать, - решительно мотнул головой Сандоваль. – Если у вас есть какие-то бумаги, зачитайте их лично Кортесу, а не в моем городе…
Падре Гевара усмехнулся. Он уже одерживал верх.
-    Читайте Вергара, читайте, - поощрительно кивнул он нотариусу.
-    Так! – вызверился Сандоваль. – Я вижу, здесь еще кто-то сотню палок заработать хочет!
Нотариус поежился, и тогда священник взбеленился.
-    Что ты слушаешь изменника! – рявкнул он. – Читай, как велено! Каждое слово!
Сандоваль развернулся, крикнул несколько слов на индейском, и комната – вся – мигом заполнилась крепкими полуголыми аборигенами, а парламентеров начали вязать.
-    Отпустите меня!
-    Я требую соблюдения закона!
-    Ты за это поплатишься!
Сандоваль дождался, когда свяжут всех, и кивнул главному носильщику:
-    Доставить в столицу.
***
Кортесу доложили о доставке парламентеров загодя, и он встретил их в полутора легуа от столицы.
-    Вот тупой народ! – орал он на тотонаков. – Как вы могли так обращаться с моими гостями?!
Тотонаки старательно улыбались и быстро развязывали «гостей».
-    Как вы, святой отец? – склонился Кортес над падре Геварой.
-    Ы-ы… - выдохнул тот. – Четверо суток… на чужой спине… все затекло…
-    Неужто и ночью несли? – возмутился Кортес.
Молча трясущие затекшими конечностями гости закивали, - ни на что другое их просто не хватало. А потом донельзя раздосадованный такой непонятливостью диких злобных индейцев Кортес на лучших лошадях, по лучшей дороге привез опешивших посланцев Нарваэса в свою столицу и одарил столь щедро, что у изумленных парламентеров долго не поворачивался язык зачитать то, что они привезли с собой. Но даже когда им пришлось это сделать, Кортес проявил себя с самой достойной стороны.
-    Я выслушал вас, сеньоры, и надеюсь, что недоразумение вскоре иссякнет. А теперь позвольте мне предъявить свои доводы – не на бумаге, на деле.
Он провел гостей в хранилище за часовней и распахнул дверь.
-    Я знаю, что Веласкес мне не слишком доверяет, но вот она – его доля.
Потрясенные парламентеры дружно открыли рты. Столько золота в одних руках они и представить не могли.
-    Подтверди, Педро, - повернулся Кортес к часовому.
-    Да, третий и четвертый штабели – доля губернатора Веласкеса, - нехотя подтвердил часовой. – Это все знают. За армаду…
Парламентеры потрясенно заморгали. Честность Кортеса оказалась просто фантастической!
-    А вон там королевская пятина, - уважительно показал Кортес в сторону крайнего штабеля клейменных слитков. – Мы ее сразу отложили…
Парламентеры понемногу приходили в себя и теперь уже криво улыбались, - им бы хоть тысячную часть этой кучи…
Но Кортес и тут оказался молодцом.
-    А это вам… и вам… и вам, - начал совать он слитки дорогим гостям. – Берите, берите… это из моей доли, не из королевской… имею полное право.
Послы зарделись и, млея от нахлынувших чувств, трясущимися руками приняли все, что дают: стать богачами вот так, за один счастливый миг не думал никто.
***
Паж Кортеса Ортегилья следил за каждым шагом Тлатоани, и Мотекусома передавал записку племянникам бесчестно, тайно.
«Пироги кастиланские, - было сказано в записке, - но Кортес прибывших людей боится. Думаю, будет война между кастиланами. Случай удобный. Знаю, как вам непросто, - Какама-цин до сих пор сидит в закрытой комнате под охраной. Но если Колтес погибнет, его жену высокородную Малиналли, а значит, и наследственную власть моего старшего брата, возьмет кто-то из вас. Будьте осторожны. Никакой помощи ни тем, ни другим. Пусть кастилане убивают друг друга сами».
***
Парламентеры этого не знали, но первые три письма Кортес отправил Нарваэсу почти сразу, и первым корреспондентом стал совет капитанов.
«Панфило, - писали капитаны. – Мы понимаем чувства Веласкеса, однако ему с Кубы не видно ничего. Да, индейцы замирены, но ситуация весьма неустойчива. Зная тебя, как человека разумного, просим: никаких порочащих имя кастильцов слов и дел. Поговори с Кортесом сам – лучше, тайно и ни в коем случае не дай индейцам повода решить, что между вами есть разногласия. Иначе взорвется все».
Поучаствовали в этом важном деле и солдаты.
«Высокочтимый сеньор Нарваэс, - писали избранные войсковой сходкой грамотеи, - не смеем вам указывать, даже если бы не понимали, какая за вами сила. Разбирайтесь с сеньором Кортесом сами. Однако хотим заявить, что наша доля добычи, как бы мала она ни была, принадлежит лишь нам, потому что взята в боях и лишениях, и многие наши товарищи мученически пали в борьбе с нечестивыми во имя Его Величества Императора и Сеньоры Нашей Марии, а потому золото это наше, а не ваше, и мы его не отдадим. Если захотите взять силой, правда и закон будут не на вашей стороне, а тем более Сеньор Наш Бог и Его Величество Дон Карлос V».
А уж потом, прочитав оба письма, взялся за дело и Кортес.
«Сеньор Панфило де Нарваэс! Рад приветствовать тебя на земле Новой Кастилии. Здешние земли столь обширны, а богатств так много, что – видит Сеньор Наш Бог – мне отчаянно не хватает рук, чтобы взять это все по-настоящему крепко. Уверен: такие надежные, отважные рыцари, как ты и твои капитаны, найдут здесь и добычу, и славу. И того, и другого здесь хватает на всех. Еще раз приветствую тебя и надеюсь на скорую встречу».
А потом он вызвал гонцов – тотонаков и семпоальцев.
-    Напоминая о нашем родстве, - через двух переводчиков надиктовал он, - прошу и требую вашего участия в боях с прибывшими с людоедских островов самозванцами. Добычи вам от этого не будет, но слава возрастет безмерно.
Тем же вечером, после обильного торжественного застолья, Кортес проводил парламентеров и немедленно, в ужасной спешке отправил долю гарнизона Вера Крус на сохранение в Тлашкалу. Затем около двух часов размышлял и все-таки направил всех своих мешикских жен – главную гарантию его личной власти – в город Тлакопан, под защиту пусть и второстепенного, но зато поставленного лично им крещеного вождя. Он уже чувствовал – всей своей кожей, – сколь ненадежна столица.
А спустя еще час Кортес оставил во дворце восемьдесят человек и Альварадо за старшего, а сам, с пушками, конницей и арбалетчиками, короткой горной дорогой двинулся навстречу Нарваэсу.
***
Мельчорехо, бывший толмач Кортеса, сбежавший от крестивших его кастилан, появился у главного столичного храма Уицилопочтли и Тлалока, едва Кортес покинул город.
-    Я хочу стать Человеком-Уицилопочтли, - на все еще плохом мешикском языке произнес он, когда на него, наконец-то, обратили внимание.
-    А ты откуда? – не поняли, что это за акцент, жрецы.
-    С севера, - махнул рукой Мельчорехо. – Очень далеко отсюда.
Жрецы насмешливо переглянулись.
-    Как ты можешь стать нашим Уицилопочтли, если ты чужак?
Мельчорехо развел руками.
-    Я все сделал, как надо. Я ходил по городам и селам. Я говорил только правду. Я постился. Я даже не знал женщин.
-    Сколько дней? – заинтересовались жрецы; человека-Уицилопочтли у них не было давно.
-    Уже больше года. Тринадцать месяцев.
Жрецы переглянулись. Срок полного поста был назван исключительно благоприятный. А день Тошкатль – праздник весны и возрождения должен был наступить вот-вот.
-    Ты говоришь правду? Ты действительно год постился и не знал женщин?
-    Я говорю чистую правду.
Жрецы отошли в сторону, перекинулись десятком слов, а потом от них отделился самый старый.
-    Извини, сынок, но ты – чужак. Нашим Человеком-Уилопочтли может быть только человек мешикской крови. Ты же сам это знаешь…
Мельчорехо горько улыбнулся.
-    Вы не понимаете. С того дня, как Иисус взошел на крест, ни эллина, ни иудея больше нет.
Жрец замешкался. Он не до конца понимал, что ему говорят.
-    Отныне нет ни тотонака, ни мешиканца, - улыбнувшись еще горше, пояснил Мельчорехо. – Мы умрем вместе. И какая разница, что мы разной крови?
Жрец посуровел.
-    Все, сынок. Иди. Мы вынесли решение.
-    Глупцы, - всхлипнул Мельчорехо и вдруг сорвался на крик. – Уже год, как Уицилопочтли посылает вам знаки! Или вы не видели Громовых Тапиров?!
Жрецы смутились, а возле бесноватого чужака сразу начала собираться толпа.
-    А может быть, вы не заметили Тепуско?! – хрипло кричал Мельчорехо. – Тепуско, кидающих круглые камни на десять полетов стрелы?!
Жрецы уже начали сердиться. А толпа все собиралась.
-    Или вам так и не удалось увидеть ни одного бледного лицом посланца из преисподней?! – надрываясь, рыдал Мельчорехо.
Люди начали переглядываться. В чем-то чужак определенно был прав.
-    Все знаки, что ваш Иерусалим падет!
Главный жрец растерялся; он не знал, что такое Иерусалим. Однако быстро взял себя в руки, посуровел и легонько толкнул бесноватого в грудь.
-    Не пугай людей попусту. Иди к себе домой и стань там, кем хочешь, даже Человеком-Уицилопочтли. А здесь ты – чужак.
-    Мы все умрем вместе, - всхлипывая, пробормотал Мельчорехо. – Поймите это. И не будет никакой разницы между тобой и мной.
Толпа взволнованно загомонила.
-    Все! – махнул жезлом в виде змеи жрец. – Расходитесь. Видите же, что человек не в себе! Все-все… разойдитесь…
А люди все стояли и стояли.
***
Братья и племянники Мотекусомы собрались на совет в считанные минуты после выхода отряда Кортеса из дворца.
-    Надо штурмовать дворец! – горячо предложил племянник Мотекусомы – Куит-Лауак. – Отобрать высокородную Малиналли, а кастилан убить!
-    Дворец нам не взять, - возразил один из братьев Мотекусомы. – Они закрылись изнутри, да и воинских сил там осталось много.
Молодежь заволновалась.
-    А зачем нам дворец?! – вскричал юный Куа-Утемок. – Давайте нападем на самого Кортеса!
-    А смысл? – уже с раздражением отозвались пожилые родственники. – Мотекусома прямо написал: не вмешиваться! Пусть кастилане сами перебьют друг друга.
Молодежь закипела.
-    Кастилане могут и замириться! Это же одна стая! А Мотекусома – трус!
Теперь уже вскипели старцы.
-    Мотекусома – Тлатоани! Придержи язык, щенок! Тебе до него, как до неба!
-    И что теперь – ничего не делать?
Вожди снова сцепились. Все понимали, сколь уникальный шанс предоставили им боги, но никто не знал, как использовать этот шанс наилучшим образом. А ставки были нестерпимо высоки. И лишь в самом конце кто-то произнес главное – то, что боялись сказать остальные:
-    Зачем мы с вами шумим? Все равно самим нам не справиться. Совет всего нашего рода собирать надо. Иначе «мертвецов» не одолеть.
Ближайшие родственники Мотекусомы понурились. Чуть ли не половина мешикских вождей уже успела породниться с Малинче-Кортесом-Кецаль-Коатлем, а кое-кто даже принял христианство, рассчитывая передать власть не по обычаю – племяннику или брату, а по более выгодному кастиланскому закону – сыну. А значит, жди раскола, - убедить их порвать родственные связи и напасть на собственного зятя – Кортеса было немыслимо. Да, и авторитет новой Сиу-Коатль, жены Кортеса – Малиналли значил очень даже много. Выходил порочный замкнутый круг, и всех их могла ждать судьба арестованного самыми близкими людьми Какама-цина.
-    Нельзя нам ничего делать. Ни на Кортеса нападать, ни совет всего рода собирать, - нехотя подвел итог Куит-Лауак. – Сначала между собой следует согласие найти.
***
Осознав, что из Вера Крус ему ответа уже не дождаться, Панфило де Нарваэс плюнул на оставшихся там парламентеров, да и на саму крепость и двинулся прямиком в Семпоалу. А, как только вошел, понял, что лучшего шанса судьба не предоставит уже никогда!
Серебристые в утреннем солнце стены провинциального по здешним понятиям городка сверкали так, как ни в одной столице Европы. А когда его солдаты – и бывшие крестьяне, и даже идальго – увидели, сколько прекрасной хлопковой ткани, драгоценных камней и ярких юных девушек сосредоточено во дворце местного князька, они буквально ошалели!
-    Что вы делаете?! – кричал князек, пытаясь отстоять хотя бы дочерей. – Я тесть самого Колтеса! Вы не смеете!
-    Кортес?! – улавливали в тарабарском языке единственное знакомое слово воины. – Хо-хо! Скоро твой Кортес будет болтаться в петле! Может быть, вместе с тобой!
И Нарваэс вовсе не собирался мешать своим рыцарям. Он уже чувствовал, насколько больший приз получит сам, когда войдет в столицу этой благословенной земли.
А через несколько дней в Семпоале вдруг объявились его подзадержавшиеся парламентеры – и пришли они вовсе не из крепости Вера Крус.
-    Были мы столице, - глотая от возбуждения слюну, доложил падре Гевара, - и, слов нет, – велика-а…
-    Стоп! – не понял Нарваэс. – А как вы туда попали?
-    Нас отвезли, - пожал плечами святой отец.
-    Кто?
-    Индейцы…
-    На чем?
Падре Гевара смутился.
-    На спинах.
-    На спинах?!
Нарваэс глянул на своих капитанов, капитаны – на него, затем все они – на падре Гевару, представили, как индейцы, пыхтя, несут не маленького святого отца на закорках, и дружно расхохотались.
-    Так-так… - внезапно опомнился Нарваэс. – Значит, вы видели Кортеса! И что же он вам сказал?
-    Только хорошее, - дружно закивали послы. – Очень достойный идальго.
Нарваэс вскипел.
-    Он же висельник! Бунтарь! Изменник!
Послы переглянулись и столь же дружно возразили:
-    Вы ошибаетесь. Ничего подобного. Очень достойный слуга Его Величества.
Нарваэс ни черта не понимал. Да, первое полученное от Кортеса письмо было безупречным. Пожалуй, лишь благодаря этому учтивому письму Нарваэс и решил, что к Кортесу давно пора посылать Королевского нотариуса Алонсо де Мата – со всеми документами, включая приказ немедленно подчиниться. И он никак не ожидал, что за Кортеса поднимут голос его собственные люди.
А спустя сутки с очередным письмом от Кортеса прибыл брат Бартоломе де Ольмедо, и вот это письмо вмиг перевернуло все представления Нарваэса о том, что – черт подери! – происходит.
«Панфило, - сразу приступил Кортес к делу, - я не препятствую тебе вернуться на Кубу, но с единственным условием – не бунтуй индейцев! А если ты так ничего и не понял, то я объясню доступнее: будешь распускать язык среди местных, я тебя поймаю, посажу на цепь и доставлю прямиком в Кастилию, – как человека, замыслившего резню меж своими…»
Когда Нарваэс это прочел, у него полыхнуло в груди от ярости, но затем он вспомнил свои неосторожные речи, увы, доступно переведенные местным аборигенам при помощи трех дезертиров, и призадумался. В Королевском суде могло повернуться по всякому.
«Кроме того, - напоминал бывший нотариус Кортес, - Семпоала принадлежит Короне, а значит, все, что ты, Нарваэс и твои люди творите в Семпоале, является делом уголовным – Бог тому свидетель. И я, как генерал-капитан Новой Кастилии, требую от тебя объяснений».
Дойдя до этих строк, Нарваэс опять вскипел и приказал привести доставившего письмо монаха.
-    Как он смеет такое писать?!
-    Я не читал, сеньор, - подобострастно склонился брат Бартоломе.
-    Да, я тебя арестую, скотина! – заорал Нарваэс. – Я всех вас арестую! В цепи! Изменники! Быдло!
Его осторожно взяли под локотки, пытаясь успокоить, но Нарваэс вырвался, яростно глянул, кто посмел… и осекся. Это был Андрес де Дуэро – личный секретарь Веласкеса.
-    Не надо, Панфило, - поднял брови Дуэро. – Здесь ты битвы не выиграешь…
Нарваэс досадливо крякнул, тяжело выдохнул и махнул рукой. Чертов секретарь был прав.
-    А что ты предлагаешь?
-    Надо продолжать посылать Кортесу парламентеров, - пожал плечами секретарь, – но только поумнее, чем падре Гевара.
-    Поумнее? – язвительно скривился Нарваэс. – Это кого? Может, тебя?
-    Можно и меня, - кивнул Дуэро.
***
Кортес делал, что мог. Выслал гонца в крепость и потребовал, чтобы Сандоваль брал всех своих убогих и увечных и выступал навстречу – в небольшое селение возле самой Семпоалы. Затем зашел в Чолулу и уже оттуда послал гонцов в Тлашкалу, требуя выставить пять тысяч воинов. Как вдруг получил отказ.
«Если дело идет о сражении с местными племенами, мы тебе дадим столько, воинов, сколько у нас мужчин, - писали вожди. – Но со своими кастильскими «духами» разбирайся сам».
«Это Шикотенкатль, - вспомнил Кортес молодого непокорного вождя. – Его происки… Черт! Надо было его втихую убрать… еще тогда»
Но сожалеть о прошлых упущениях было бесконечно поздно, а на полпути к Семпоале судьба снова показала ему свое капризное и жестокое лицо.
Всех пятерых приволокла за шкирки конная разведка. Четверо – обычные солдаты и один – с застывшим лицом чиновника средней руки. Кортес быстро спешился, передал узды коня Ортегилье и подошел.
-    Здравствуйте, сеньоры. Куда путь держите?
-    В Мешико, - настороженно ответили «сеньоры». – К Кортесу.
Кортес широко улыбнулся и повернулся к отряду.
-    Слышали? Ко мне идут… - развернулся и придвинулся к самому главному – с лицом чиновника. – С кем имею честь?
-    Королевский нотариус Алонсо де Мата, - с достоинством поклонился чиновник.
Кортеса как ударили в живот. Он понимал, что какие-то полномочия у Нарваэса есть, но то, что в его рядах оказался Королевский нотариус, означало, что полномочия весьма значительные.
«Неужели у него есть оформленный приказ? – мучительно соображал он. – И что мне тогда делать?»
Наличие официального приказа об отстранении мгновенно лишало Кортеса всего, – по крайней мере, в глазах Короны.
-    И у вас есть приказ, сеньор Мата? – вполголоса поинтересовался Кортес.
-    Есть… - понемногу расправил плечи нотариус, - и я вам его немедленно зачитаю…
-    Один момент подождите, пожалуйста, - просительно поднял палец Кортес.
«Отобрать?»
Приказ вполне возможно было отобрать. Но это ничего не решало, - вряд ли тот экземпляр, что у нотариуса на руках, - единственный.
«Убить?»
Это был бы идеальный вариант, потому что, пока пришлют другого, пройдет время – главное сокровище. Но свидетелей было слишком уж много.
-    Пойдемте, сеньор Мата, - бережно взял Королевского нотариуса под локоть Кортес и повел в сторону. – Сейчас вы мне все зачитаете…
Нотариус напрягся.
-    Но свидетели…
-    Ортегилья! – обернулся Кортес к пажу. – Барабаны мне и сеньору Мата!
-    Уже несу, Кортес!
Нотариус панически обернулся в сторону четырех свидетелей-матросов, но тех разведка удерживала – силой.
-    Я не любитель играть на барабанах, сеньор Кортес… - резко вырвался он из рук Кортеса.
-    Я – тоже нечасто играю, - признался Кортес и развел руки в стороны, показывая, что силу применять не собирается. – Это вместо стульев.
Нотариусу сразу полегчало, и он кивнул, принял поданный пажом барабан, тут же уселся и достал приказ об отстранении. Кортес щелкнул пальцами, шепнул Ортегилье пару слов, а затем принял из его рук небольшой увесистый мешок. С хитрым видом порылся и вытащил золотую цепь.
-    Позвольте одарить вас плодами этой земли…
-    Сначала, сеньор Кортес, я зачитаю приказ…
-    Да успеете вы его зачитать! - рассмеялся Кортес.
-    И пригласите моих свидетелей! – сварливо затребовал нотариус.
Кортес кивнул и помахал своим всадникам.
-    Приготовьте сеньоров свидетелей! – и тут же сунул цепь нотариусу. – Держите, пока никто не глазеет…
Нотариус с некоторым смущением принял цепь и понял, что она раза в три тяжелее, чем он думал.
«Сеньора Наша Мария! Сколько же в ней?!»
-    Вы должны понимать, что это не избавит меня от необходимости зачитать вам приказ об отстранении.
-    Конечно-конечно, сеньор Мата, - успокаивающе выставил руки Кортес. – Но сначала позвольте убедиться, что вы действительно – Королевский нотариус…
-    Да, разумеется, - сухо кивнул нотариус и принялся искать в папке свое свидетельство.
Кортес тоже начал рыться в своем мешочке и вдруг вытащил золотую собаку.
-    А вот еще… правда, очень милая?
Нотариус удивился и принял подарок; тот был раза в три тяжелее цепи.
-    Значит, вы Королевский нотариус, и у вас на руках есть свидетельство? – спросил Кортес и тут же сунул еще одну фигурку – еще тяжелее.
-    Ну… да, - с возрастающим сомнением рассовал подарки по карманам нотариус. – А… как же иначе?
Подвели всех четырех свидетелей, но теперь и Кортес, и нотариус просто молча смотрели друг другу в глаза. Кортес не без усилий пододвинул ногой весь мешочек в сторону нотариуса.
-    А у вас на руках оригинал свидетельства или копия? – кинув быстрый взгляд на мешочек, поинтересовался он. – В такой ситуации, сами знаете, нужен только оригинал.
Нотариус уставился на лежащий у его ног мешочек. Столько он не сумел бы скопить и за три жизни.
-    Э-э-э…
Кортес щелкнул пальцами.
-    Ортегилья! Принеси еще этих замечательных плодов!
-    Увы, сеньор Кортес, оригиналом свидетельства я не располагаю, - покосился в сторону свидетелей нотариус и протянул папку Кортесу. – Извольте убедиться: здесь лишь копия.
-    Что вы! Я вам верю! - удовлетворенно рассмеялся Кортес, жестом давая понять, что просмотрит бумаги позже, и повернулся к Ортегилье. – Щедро одари сеньоров свидетелей, и всем – за стол! Хорошенько покушаем и поедем говорить с Нарваэсом.
***
Мельчорехо так и бродил по огромному чужому городу, пока почти случайно не наткнулся на купцов из своей земли.
-    Я хочу стать Человеком-Уицилопочтли. Помогите мне.
Купцы опешили.
-    А почему ты не идешь к жрецам?
-    Здешние жрецы погрязли в страхе и книгах, - пожаловался Мельчорехо. – Домой мне и за полгода не дойти. А срок выходит.
Купцы нахмурились.
-    Это серьезное решение, брат. Ты хорошо подумал?
-    Судите сами, - развел руками Мельчорехо. – Я год не касался запретного. Даже женщин.
-    Полный год? – заинтересовались купцы.
-    Больше. Тринадцать месяцев.
Купцы заволновались. Им предлагали очень почетную миссию; священный день Тошкатль должен был наступить вот-вот, а главное условие – пост было вполне соблюдено.
-    Ладно, пошли с нами, брат. Мы найдем, как тебе помочь.
***
Даже через три дня жарких обсуждений преодолеть раскол между ближайшими родственниками Мотекусомы не удавалось. Молодежь во главе с Куит-Лауаком так и настаивала на немедленном штурме дворца и освобождении Мотекусомы, Какама-цина и женщин. Пожилые вожди намерены были ждать встречи двух враждующих кастильских племен и хоть какой-нибудь развязки. Дошло до того, что они втайне обратились к совету жрецов, но те лишь разводили руками: эта ваше семейное дело, решайте сами. И тогда Куит-Лауак взорвался.
-    Я вызываю вас на игру! – решительно кинул он «партии осторожных». – Докажите, что боги с вами!
Старики заволновались.
-    Ты бы за языком следил, мальчишка! Кого ты на игру вызываешь?!
-    Вас! – заорал Куит-Лауак. – Всех! Если среди вас еще остались мужчины!
Старики вскипели.
-    Да, ты еще сиську сосал, когда я три мяча подряд в «лоно смерти» засунул!
-    Мальчишки! Совсем уважение потеряли! Своих дядьев на игру вызывают!
И вот тогда завелась и остальная молодежь, и лишь вмешательство жрецов заставило вождей поумерить пыл.
-    Скоро наступит священный день Тошкатль. Найдите хороших, почетных пленных, приведите к нам, затем подберите команды, а на празднике и сойдетесь на поле. Сейчас-то зачем орать?
Вожди переглянулись и признали, что жрецы правы.
***
Кортес работал, как заведенный. Не переставая двигаться в сторону Семпоалы, он связался с кузнецами Чинантлы и заказал им 300 копий индейского образца – с лезвиями на обоих концах древка и длиннее кастильских на целый локоть.
-    Но чтобы успели до Пасхи Духа Святого! – наказал он гонцу-оружейнику. – И пусть не вздумают кремень ставить – лучше уж медь!
Второго гонца он послал уже за войсковой подмогой в племя, которое не должно было отказать.
-    Пусть дадут хотя бы две тысячи воинов, - жестко наказал он гонцу. – Иначе… сам знаешь, где наши доли будут.
А потом разведчики привели секретаря Веласкеса Андреса де Дуэро, несколько лет назад принявшего свою должность прямо из рук Кортеса.
-    Здорово, висельник, - обнял Кортеса посланник Нарваэса.
-    Будь здоров и ты, каналья! – рассмеялся Кортес, хлопая друга по спине. – Надо ж, где судьба свела!
-    Сколько у тебя народу? – отодвинулся Дуэро.
-    Двести шестьдесят шесть душ, - честно признался Кортес.
-    Мало.
-    Зато золота много.
Оба захохотали. Затем они уединились в шалаше Кортеса, всю ночь напряженно разговаривали и остались довольны, - Дуэро загруженной на коня поклажей в две карги весом, а Кортес – перспективами. Купить удалось почти всех.
.
*Карга (carga - ноша, бремя) - мера веса; 1 карга = около 24 кг.
.
И все-таки Кортес посылал и посылал гонцов к Нарваэсу, – обвешанных золотыми цепями, с карманами, полными подарков и как бы случайных остатков золотого песка и с единственной целью – на себе показать: с Кортесом дело иметь можно.
***
За день до дня Тошкатль – праздника Уицилопочтли, праздника весны и праздника возрождения жрецы уже приготовили все. У них были мак и освященный маис, мед и яйца нужных птиц, у них были перья, нефрит и золото… у них не было одного – одобрения Тлатоани.
Конечно же, жрецы пришли к дворцу Мотекусомы заранее. Долго добивались от стоящих на часах кастилан, чтобы те отнесли письмо Великому Тлатоани, затем полдня ждали, и лишь когда из дворца вынесли письменное одобрение «говорящего с богами», женщины принялись за дело.
Изо всех сил стараясь успеть, они быстро смололи нужное количество зерен мака и освященного маиса, напекли несколько сот коржей, а затем начали сооружать праздничный торт в виде вертикальной, стоящей в полный рост фигуры Уицилопочтли. Сделали каркас из прутьев и начали аккуратно нанизывать на прутья смазанные медом коржи – слой за слоем. Этап за этапом, снизу вверх вывели ступни, голени и бедра, фаллос, живот и грудь, шею, руки и голову, все это подровняли, обмазали фаллос взбитым яичным белком и посыпали – в надежде на зачатие хорошего урожая – отборными семенами маиса и лишь тогда начали все это украшать.
Они выложили уши бирюзой и покрыли грозное лицо широкими полосами из золота и кусочков редкого пронзительно-синего нефрита, наложили золотую мозаику на ступни и кисти, а затем – на грудь, живот и на все тело. Затем принялись приклеивать медом перья самых редких, самых священных птиц, и лишь когда каждое перышко было прилажено на свое место, хлебного Уицилопочтли начали одевать и вооружать.
Ему приладили набедренную повязку из лучшей бумаги «амаль», накидку из листьев крапивы, бумажный нож, в точности похожий на священный кремниевый, вручили щит с огромным крестом из орлиных перьев, надели браслеты из шкуры койота, и лишь в самом конце за спиной Бога-Отца водрузили пронзительно алое знамя.
И тогда наступило время мужчин.
***
За день до Пасхи Духа Святого, уже к вечеру, Кортес собрал всех своих людей и громко, но не в надрыв, сказал:
-    Мы многое выстрадали и пережили вместе. Вспомните реку Грихальва. Вспомните Тлашкалу. Вспомните Чолулу, наконец. Но завтра нас ждет куда как более тяжелое испытание…
Солдаты замерли.
-    И не потому, что придется поднять оружие на своих. И даже не потому, что силы Нарваэса превосходят наши вчетверо. А потому… что если мы проиграем, нас не только ограбят, но и ошельмуют.
Солдаты помрачнели.
-    Да-да, из нас, верных воинов Его Величества и Церкви, наши недруги очень быстро сделают убийц и грабителей. Так уж карта легла.
Кортес на секунду задумался и вдруг усмехнулся.
-    И знаете, я бы сдался…
Солдаты – весь строй – недоуменно загудели.
-    Да-да! Я бы сдался! – широко улыбнулся Кортес. – Если бы не вы. Если бы не вы, - прошедшие и Грихальву, и Тлашкалу, и Чолулу. Если бы не вы, - на деле доказавшие, что для кастильца невозможного нет. Если бы не вы, доверившие мне самое драгоценное, что у вас есть, - жизнь.
Кортес по-хозяйски оглядел войска и возвысил голос:
-    Но вы у меня есть! А значит, мы победим!
Войско отозвалось не слишком уверенным боевым кличем, и Кортеса пронзила острая тревога, - они так и не были готовы сражаться.
***
На рассвете дня Тошкатль давшие должные обеты на весь следующий год люди получили право открыть лицо хлебного Уицилопочтли. Затем, едва Он увидел встающее солнце главного весеннего дня, Его бережно взяли на руки и вознесли по ступеням на самый верх пирамиды, а едва огромный человек-торт был установлен, праздник начался, – как всегда, танцем Змеи.
Постившиеся – кто двадцать дней, кто сорок, а кто и целый год – «братья и сестры Уицилопочтли» встали во главе торжественной процессии и с пением повели за собой длинную пляшущую цепочку. И каждый горожанин – мужчина, женщина или ребенок – обязательно пристраивался в хвост Вселенского Змея, и вскоре этот хвост Млечным Путем протянулся по главной улице через весь город, а все горожане стали одним счастливым существом.
А потом весь день люди ходили в гости и поздравляли друг друга, а те из детей, кто пришел в этот удивительный день к первой исповеди и получил крещение водой, и вовсе считались божьими баловнями.
И только собравшиеся к вечеру столичные жрецы все еще были невеселы и озабочены. Впервые за много лет, совет жрецов действительно не знал, чем завершить праздник. У них было все, кроме одного – того, кто бы добровольно принял на себя бремя и честь Человека-Уицилопочтли.
Ни в какой другой год это не стало бы проблемой, и праздник замечательно закончился бы и без него, но совет жрецов столицы слишком хорошо знал, какие ставки у всего народа этой весной.
-    Вожди все-таки решили играть? – спросил главный жрец.
-    О, да… - один за другим подтвердили члены совета. – Они очень решительно настроены… особенно, молодежь.
-    И если Куит-Лауак победит, начнется штурм… - сокрушенно покачал головой главный жрец. – Хорошо еще, если им удастся вытащить Мотекусому и женщин живыми…
-    Ты же знаешь, на все воля Уицилопочтли, - сказал кто-то. – Если он нас услышит… все пройдет хорошо.
Главный жрец вздохнул.
-    А если не услышит?
И тогда кто-то встал.
-    Нам обязательно нужен Человек-Уицилопочтли – тот, кто донесет наши мольбы до Творца всего сущего.
-    Ты же знаешь, у нас нет такого, - раздраженно отозвался главный жрец. – Одно дело поститься, и совсем другое – добровольно уйти в страну предков.
-    А как же чужак? Тот, что откуда-то с севера…
-    Да-да… - подхватили остальные. – Можно попросить чужака.
Главный жрец насупился. Он и сам ругал себя за недальновидность, но где его теперь искать, этого чужака?
-    Ищите, - развел он руками. – Если найдете, - наше счастье.
***

Когда недоумевающие капитаны, невзирая на льющий, как из ведра, дождь, собрались, Кортес первым делом подозвал коменданта крепости Вера Крус Гонсало де Сандоваля.
-    Готовься передавать крепость Родриго Рангелю, - вполголоса произнес он. – Со мной пойдешь.
Умненький Сандоваль кинул на Кортеса испытующий взгляд, но промолчал.
-    Ну, что друзья, - широко улыбнулся Кортес капитанам. – Кто-то из вас хотел военной славы и добычи?
Капитаны удивленно зашумели, и Кортес улыбнулся еще шире.
-    Сеньор Наш Бог услышал ваши молитвы…
-    Мы думали, ты здесь уже всех замирил, даже нам ничего не оставил, - произнес кто-то, и капитаны хамовато засмеялись.
-    Так оно и было, - кивнул Кортес, - но в столице случился мелкий мятеж, и нам придется его подавить – быстро и беспощадно.
Капитаны переглянулись.
-    А-а… насколько мятеж… мелкий?
Кортес выдержал паузу и глянул в сторону замершего Сандоваля.
-    Это неправильный вопрос. Мы обычно спрашиваем две вещи: попал ли кто из наших товарищей в беду, и против кого мятеж. Отвечаю сразу на оба: в беду попал Альварадо с товарищами, а мятеж против Короны.
-    Может, Альварадо сам виноват? – хрипловато выкрикнул кто-то из толпы.
-    Если он виноват, он ответит перед Королевским судом, - отчеканил Кортес. – А наша задача: вернуть мятежников под руку Кастилии и всей Священной Римской империи.
Он повернулся к Королевскому нотариусу.
-    Подтвердите, Годой.
-    Это так, - привычно закачал головой нотариус.
Капитаны скривились. Они уже чувствовали: там, где однажды прошел Кортес, большой добычи уже не возьмешь, так что шкурой предстоит рисковать не за свой интерес, а за королевский.
-    Надо срочно вернуть экспедиции в Пануко и Коацакоалькос, - предложил Гонсало де Сандоваль. – Все-таки две с половиной сотни бойцов…
-    Я уже послал за ними, - кивнул Кортес.
-    А индейцы? – вспомнил кто-то бравых союзников из Чинантлы.
Кортес нахмурил брови и сосредоточился.
-    Хорошо. Индейцами я займусь сам, а ваша задача: дождаться возвращения экспедиций и выступить вслед за мной в Тлашкалу. Оттуда и ударим.
***
Когда насквозь промокший от вечного дождя Хуан де Алькантар пешком, с двумя товарищами, полусотней тотонаков и письмом, дозволяющим вынос доли гарнизона Вера Крус, прибыл в Тлашкалу и нашел отца Шикотенкатля – старого слепого вождя, тот выглядел напуганным.
-    А-а… ваши уже здесь… - выдавил он.
-    Как здесь? – не мог сообразить уже знающий по-мешикски Алькантар.
-    Да, здесь, - подтвердил старик. – Золото вывозят.
Алькантар вскочил.
-    Кто позволил?! Где это?! Откуда они его вывозят, я спрашиваю!
-    Из арсенала, - моргнул ненужными веками слепец. – Это на площади.
Алькантар грязно ругнулся и выскочил во двор.
-    Быстро к арсеналу! – скомандовал он. – Нас кто-то опередил!
Товарищи зло крякнули и сопровождаемые полусотней тотонаков помчались в центр города. Выскочили на центральную площадь, добежали до арсенала и замерли. У входа в арсенал стояли три лошади – все новые, из отряда Нарваэса.
-    Ч-черт… - стиснул челюсти Алькантар.
Он уже понимал, что Кортес в очередной раз предпочел капитанов Нарваэса своим старым, проверенным в боях солдатам, и кто-то сейчас получит еще даже не заработанный кредит, а гарнизон – очередную порцию обещаний расплатиться как-нибудь потом.
Он подал знак носильщикам, чтобы те оставались на месте, а двум товарищам – готовиться. Дождался, когда те зарядят арбалеты, и тихо прокрался в арсенал.
-    Диас?!!
Перед ним стоял Берналь Диас, и в руках у Диаса и двух его друзей были стопки одинаковых золотых слитков из общей добычи отряда.
-    Ты что здесь делаешь, Диас? – непонимающе моргнул Алькантар.
И, словно отвечая ему, один из друзей Берналя Диаса со звоном выронил слитки на каменный пол арсенала и потянулся к мечу.
-    Не надо, ребята, - покачал головой Алькантар. – Мы вас мигом уложим.
Диас глянул на выставивших арбалеты солдат и поднял руку.
-    Опусти оружие, Алькантар. Мы просто выполняем приказ.
-    Чей?
-    Кортеса, чей же еще… – пожал плечами Диас. – Просто здесь, кроме доли Вера Крус, есть и еще золотишко. Мы забираем только его. Ваше не тронем.
Алькантар нахмурился и подал знак своим, чтобы держали Диаса на прицеле.
-    Дай-ка, посмотрю… что это за золотишко…
-    Не надо Алькантар! Не ходи!
Но доверенный человек гарнизона Вера Крус уже отодвинул Диаса в сторону, прошел в арсенал чуть глубже и обмер.
-    Сеньора Наша Мария! Откуда?!
Перед ним ровными рядами шли не только слитки – в гораздо большем, чем полагалось гарнизону, количестве – тысяч на двести, но и прочные хлопковые мешочки. Он оторопело тряхнул головой, подошел, вытащил кинжал, вспорол один из мешочков и подтвердил себе наихудшие подозрения.
-    Еще и золотой песок… От сходки укрыли!
-    Зря ты в это вмешиваешься, Алькантар! – донеслось сзади. – Или знаешь, давай миром все решим!
Алькантар усмехнулся и стремительно развернулся.
-    Как это миром, Диас?
Солдат натужно улыбнулся.
-    Ты ведь еще не знаешь, что в Мешико мятеж…
Алькантар оторопел.
-    Ты что несешь? Какой еще мятеж?
-    Точно, - поддержали Диаса оба его друга. – Там сейчас ужас, что творится…
Диас поднял руку, и те умолкли.
-    Это так, Алькантар, - подтвердил Диас. – Альварадо и все наши убиты, а добыча опять в руках мешиков. И второй раз Кортесу в столицу уже не войти, - это точно.
Алькантар переглянулся с товарищами; те были ошарашены не меньше его.
-    Так что, все кончено, Алькантар, - печально произнес Диас. – А мы с тобой снова нищие.
Алькантар крякнул, тряхнул головой и с подозрением уставился на Диаса.
-    И что ты предлагаешь?
Диас посерьезнел.
-    Уходить отсюда надо, Алькантар. Вместе с капитанским золотом. У нас есть три лошади, у вас – носильщики. Выйдем на берег, найдем штурмана… сам заешь, за такие деньги черта можно купить. А что останется, поровну.
Алькантар на секунду задумался.
-    У меня другое предложение. Мы вместе идем в Семпоалу и проверяем весь этот бред. А сейчас… сдать оружие!
Диас усмехнулся, расстегнул широкий кожаный пояс, и амуниция со звоном упала на каменный пол арсенала.
-    Как скажешь, брат. Но ты лучше головой подумай: а если я не вру, и это золото – последнее? Может, нам вместе…
Алькантар поджал губы.
-    Это золото утаили от сходки, - решительно произнес он. – Так что, врешь ты или нет, а капитанов ждет виселица. Кортеса – в первую очередь.
И тогда подал голос один из друзей Диаса.
-    Это тебя ждет виселица, болван.
***
Через четверо суток после начала штурма дворца круглосуточно бегущие гонцы принесли Куит-Лауаку свежие данные разведки: войска кастилан столкнулись и после короткого боя соединились. И он впервые не поверил разведке.
-    Не может быть…
Перечитал лаконичное донесение и признал, что ему придется собирать совет вождей всего рода. А когда совет собрался, его сердце ухнуло и провалилось куда-то вниз. Здесь не было никого из его друзей. Не было здесь и почти никого из партии «осторожных». Зато здесь были избранные взамен павших вождей новички: молодые, старые, но одинаково неопытные. И, что хуже всего, здесь были те, кто отдал своих дочерей за Кортеса.
-    Разведчики пишут, что кастилане вступили в бой, но затем соединились, - левой, неповрежденной рукой протянул Куит-Лауак донесение вождям.
-    Значит, пора снимать осаду дворца, - веско подал голос самый старый вождь, и половина совета одобрительно загудела. – Если кастилане сумели договориться, нам их уже не победить.
-    А мне кажется, надо напасть! – возразил молодой голос, поддержанный второй половиной совета. – Прямо сейчас! Пока до них вести об осаде дворца не дошли!
И Куит-Лауак некоторое время слушал пререкания, но уже видел: в таком составе совета ни одно из предложений принято не будет – даже за месяц.
-    Ни то, ни другое не годится, - остановил он спор. – Если мы заранее, до суда начнем извиняться, нас обязательно сочтут виновными. Верно?
Вожди согласились.
-    Но и напасть означает признание состояния войны, а мы с вами ни о мире, ни о войне пока так и не договорились. Я прав?
Вожди вздохнули: так оно и было.
-    Но, чтобы договориться, нам надо сначала хотя бы узнать, что происходит, - подвел итог Куит-Лауак. – Поэтому давайте подождем, что скажет разведка. Штурм прекратим, но осады не снимем, чтобы Тонатиу-Альварадо опять не вышел и кого-нибудь не убил.
Вожди восхищенно зацокали языками, - решение было простым и воистину мудрым.
***
Берналь Диас был достаточно хитер, чтобы попытаться уйти с золотом самому, а Хуан де Алькантар – достаточно осторожен, чтобы не идти самой широкой дорогой. Но на Кортеса работала вся тлашкальская разведка, а потому, не прошло и четырех дней, и Кортес уже знал, что Диас арестован, а все золото у идущего горными тропами Алькантара. И на восьмой день они встретились на скользкой от вечного весеннего дождя горной дороге – на полпути из Семпоалы в Тлашкалу.
-    Слава Сеньоре Нашей Марии, что ты его взял, Алькантар! – широко улыбнулся Кортес и направил жеребца навстречу.
Спутники Алькантара потянулись к арбалетам.
-    Представляю, что он тебе наговорил, - рассмеялся Кортес и показал им, что его руки пусты.
Но Алькантар не был склонен обниматься.
-    В Тлашкале было лишнее золото, - прямо обвинил он. – А значит, ты укрыл его от сходки.
-    Отчасти ты прав, - кивнул Кортес. – Золотой песок поступил в арсенал через два дня после моего выхода к Нарваэсу. Я просто не успел сообщить о нем сходке. А лишние слитки принадлежат лично мне.
Алькантар на секунду растерялся: это могло быть правдой.
-    Но Диас говорил, что ты отдал ему приказ вывезти золото, – ткнул он идущего рядом связанного солдата. – И лошадей ты ему дал.
Кортес недобро усмехнулся.
-    Лошади пропали сразу, как вы ушли. Я даже подумал на тебя. А потом на построении выяснил, что у меня появились три дезертира.
Берналь Диас побледнел.
-    Ты что городишь, Кортес? Имей ввиду: на виселицу вместе пойдем!
-    Помолчи! – оборвал его Кортес и весело уставился на Алькантара. – Ну, что, есть еще вопросы?
Алькантар надолго задумался, и все-таки нашел изъян.
-    И что теперь – золотой песок придется делить с людьми Нарваэса?
-    Нет-нет, - успокаивающе выставил вперед ладонь Кортес. – Никто из них не подписал контракта до того, как золото поступило в арсенал, а значит, все принадлежит «старичкам». Так что, бери долю гарнизона, передай мне остатки, и на первой же сходке мы его разделим.
И тут Алькантар покачал головой.
-    Я не знаю, правду ли ты сказал, Кортес. А потому доставлю излишки прямо на сходку. Пусть люди сами решают, кто прав. А до той поры ты к этому золоту не прикоснешься.
Кортес досадливо крякнул.
-    Жаль. Очень жаль, Алькантар. Ты был хорошим солдатом.
Развернулся к лесу, махнул рукой, и в следующий миг доверенный казначей гарнизона покачнулся и повалился с седла с арбалетной стрелой в ухе, - как и оба его товарища. Кортес быстро спешился, убедился, что все трое мертвы, подошел к Диасу и вытащил узкий кастильский кинжал.
Диас подался назад.
-    В следующий раз, - взрезал Кортес веревки, - думай, прежде чем на меня голос повышать. Я же говорил тебе: наш договор это святое…
Диас увидел, как из леса выходят еще четверо его друзей-арбалетчиков, и тронул генерал-капитана за рукав.
-    Прости, Кортес.
Кортес горестно усмехнулся и принялся освобождать остальных пленников.
-    Сеньор Наш Бог! Я думал, что хоть вы поумнее окажетесь…
-    Прости нас, Кортес… - затянули уже все трое.
-    Простить-то я вас прощу, - кивнул генерал-капитан, - но вот доверять, как прежде…
Он повернулся к мокрым не столько от дождя, сколько от страха носильщикам и махнул им рукой.
-    За мной идите.
-    А мы?! – хором выдавили все трое.
Кортес взыскующе оглядел проштрафившихся солдат. По-хорошему их следовало лишить права на долю из этих едва не утерянных двухсот тысяч. Но союзники ему были нужнее, чем золото; даже Алькантара было жаль…
-    Черт с вами! – махнул рукой Кортес. – Забирайте трупы и пошли.
Проштрафившаяся троица переглянулась. Они почти не верили в свое счастье.
***
Отряды собирались в Тлашкале немыслимо долго – около трех недель, даже дождь перестал идти, но Кортес намеренно никого не торопил. Он знал, что Альварадо продержится, и тем временем аккуратно собирал доносы о поведении каждого капитана и солдата Нарваэса, так что, когда они все-таки дошли, знал почти все о почти каждом потенциально необходимом либо слишком опасном человеке. И даже смотр, выявивший, что под его началом стоит 1300 солдат, 96 всадников, 80 арбалетчиков и 80 стрелков из аркебуз, не мог переубедить Кортеса, совершенно точно знавшего: три четверти его солдат и капитанов – мусор. А по-настоящему надежны только 262 «старичка», да 2000 тлашакальцев.
Однако приходилось идти в столицу с теми, кто есть, и Кортес быстро довел свое войско до города Тескоко и наглядно убедился, насколько все изменилось: город встретил кастильцев пустыми улицами. И вот это было хуже всего.
-    Сеньора Наша Мария! – крестились и жались один к другому бледные от страха новички, в основном, из Бискайи, видя роскошные пустые дворцы и широченные пустые каналы, огромные пустые стадионы и некогда уютные, а теперь пустые дворы.
-    Быстрее! Быстрее! – орал Кортес. – Шире шаг, римляне! Подтянись!
Но и его волосы вставали дыбом от крайне тягостных предчувствий – настолько тягостных, что он встал лагерем в трех легуа от столицы, чтобы детально разведать весь путь – чуть ли не до дворца. Но разведка вернулась уверенная в полной безопасности дороги, и в день Сеньора Сан Хуана Крестителя, 24 июня 1520 года они вошли в Мешико.
Солдат разве что не рвало от страха. Огромная, сказочно богатая столица, была похожа на свежий труп. Нет, по каналам плавали мелкие пироги, по дорогам бежали гонцы, а на крышах нет-нет, да и показывались головы женщин, вроде бы собирающих в мешки сушеные фрукты. Но чем ближе они подходили к дворцу, тем чаще замечали высокие, бог весть, почему и кем построенные, а затем заброшенные баррикады да колоссальные запасы обточенных в форме остроконечных яиц камней для пращников. И – почти никаких людей!
-    Это ловушка, Кортес, - тихо произнес едущий рядом Сандоваль.
-    Вижу, - мрачно отозвался Кортес.
***
Первым делом к приведенному Кортесом огромному полутора тысячному отряду подлетели изможденные защитники апартаментов.
-    Вода есть?
-    У кого есть вода?
-    Давай-давай, потом объясню, что да как…
Они припадали к мехам пили, сколько могли, порой без разрешения сливали воду в свои меха, и лишь потом ошарашенной подмоге объяснили, что водопровод перекрыт, дождевой воды собрали мало, а во всех выкопанных с начала осады колодцах вода мерзко-соленая и для питья почти непригодная.
Кортес отметил это, быстро обошел укрепления, досадливо цокнул языком, увидев из башни обе сожженные бригантины, оценил запасы, убедился, что и золото, и гарем, и Мотекусома содержатся в целости и сохранности, и лишь тогда назначил совет капитанов – для выяснения обстоятельств осады и степени вины Альварадо.
-    Объясни мне, Альварадо, лишь одно: зачем… - сразу потребовал он.
Рыжеволосый гигант густо покраснел.
-    Марина сказала, они замыслили напасть.
Кортес подозвал стоящую неподалеку Марину.
-    Это правда? Ты сказала ему, что они замыслили напасть?
-    Нет, Кортес, - цокнула языком Марина. – Вожди играли в мяч, и я только сказала, что они играют на вас.
-    Как это – играют на нас? – не понял Кортес. – Как на приз?
Еще толком не обкатанные капитаны Нарваэса замерли. Такого они еще не видели!
-    Если бы победили молодые, они бы напали, - пожала плечами Марина, а если победили бы старые, то вожди отдали бы себя на твой суд. Они ждали в игре указаний богов.
-    И… кто побеждал? – криво улыбнулся Диего де Ордас.
-    Я не знаю, сеньор Диего, - замотала головой Марина. – Я ведь не видела игры целиком.
Кортес на минуту ушел в себя. Быть призом в игре – большего позора для себя он не знал. Но он понимал и другое: если бы боги подтвердили, что он, Кортес, находится здесь по праву, мешиканцы приняли бы это – раз и навсегда.
-    Эх, Альварадо… - выдохнул он. – Какой шанс упустил…
-    Зато я всю их верхушку прикончил, - упрямо процедил гигант.
Кортес вздохнул: объяснить недалекому капитану, что ввязаться в драку он бы успел всегда, было невозможно. А когда закончился совет, и Кортес лично попробовал то, что пьют и едят осажденные, он встревожился всерьез.
-    А ну-ка, Сандоваль, пошли кого-нибудь на разведку, - распорядился он.
И Сандоваль послал, а разведка, спустя четыре часа вернулась, но то, что они сумели добыть в огромном, сказочно богатом городе, могло вызвать разве что истерический смех: несколько кур, полмешка маиса и шесть мехов не очень хорошей воды.
-    Рынки пусты, а водопроводы не работают – по всей округе, - развели руками разведчики. – Эту воду мы в бане нашли… ну, там, где ополаскиваются.
-    В дома заходили? – поинтересовался Кортес.
-    Рядом с дворцом дома пусты, а там дальше мы не рискнули, - честно признали разведчики, - мужчины прямо волками на нас смотрели.
Кортес удовлетворенно покачал головой. Раз не напали, значит, единства среди вождей нет, и Мотекусома остается пусть и не слишком любимым, но все еще действующим Тлатоани, а сам он – верховным вождем. Теперь их обоих ждал кропотливый процесс восстановления своей власти, и для начала следовало перевести из Тлакопана в столицу своих женщин – дочерей самых сильных вождей самых сильных родов.
***
Едва за кастиланами закрылись ворота старых апартаментов, самый вероятный наследник Мотекусомы – Куит-Лауак собрал старейшин кварталов Мешико.
-    Не буду скрывать: совет вождей рода раскололся надвое, - прямо сообщил он старейшинам, - и многие хотят снова поклониться Кортесу.
Старейшины столичных кварталов поджали губы. Они не считали, что совет вождей им указ.
-    Поэтому вы и начали борьбу сами, - продолжил Куит-Лауак, - перекрыли воду, а многие даже закрыли рынки, чтобы кастилане не получили и горсти маиса.
-    А что думает благородный Куит-Лауак? – подал голос кто-то. – Мы можем теперь начать их убивать?
Куит-Лауак через силу улыбнулся.
-    Вы не хуже меня знаете, что я пока – не Тлатоани, а потому ни разрешить, ни запретить вам ничего не могу.
Кто-то тяжко вздохнул.
-    То же самое и Какама-цин говорил. И где он теперь? Вместе с Мотекусомой в плену. Ты уж, Куит-Лауак, реши для себя раз и навсегда: ты с нами или с кастиланами?
Куит-Лауак вспомнил, как притворялся мертвым, и стиснул челюсти.
-    Вы не хуже меня знаете, кто с кем. Но не мне болтать языком попусту. В совете вождей достаточно тех, кто завтра же донесет о каждом моем слове во дворец. Поэтому давайте обойдемся без лишних слов.
Старейшины печально закачали головами. Однако уже на следующий день все прошло именно так, как нужно: Кортес послал людей в город за маисом и водой и не нашел ни того, ни другого, - ближайшие к дворцу трубопроводы были сухи, а рынки пусты.
-    Ты, Куит-Лауак, лучше прямо скажи, с кем ты! – кричали ему на совете вождей. – С нами – друзьями Малинче или с этими предателями – старейшинами кварталов!
-    Ничего не могу поделать, уважаемые, - пожимал плечами Куит-Лауак. – Вы меня еще в Тлатоани не выбрали, и я старейшинам не указ.
-    Мы же знаем, что ты с ними встречался! – взвились вожди.
Куит-Лауак, требуя тишины, поднял руку.
-    Вы можете вызвать любого из старейшин и прямо спросить, отдавал ли я какой-либо приказ. Сделайте это, и увидите: моя совесть перед вами чиста.
Вожди вскипели. Они понимали, что вряд ли хитрый Куит-Лауак сболтнул старейшинам что-то лишнее, но прекрасно чуяли эту его скрытую враждебность.
-    Ты, Куит-Лауак, учти: мы с Колтесом-Малинче – родня! Мы дочерей за него замуж отдали! И мы своему зятю войны объявлять не собираемся!
Вожди начали отчаянную перебранку, выясняя, кто из них роднее Великому Малинче, а потом прибежал гонец, который что-то шепнул на ухо Куит-Лауаку, и никем еще не избранный наследник поднял руку.
-    Ну, вот и все, - зло улыбнулся он, когда совет вождей поутих. – Теперь вы не родственники Колтесу.
Вожди непонимающе переглянулись.
-    Как это?
-    Колтес отправил людей за своими женами в Тлакопан, а по пути назад на них напали… по моему приказу. Женщин отбили, и скоро они вернуться по домам, - он обвел совет вождей торжествующим взглядом. – Есть и первые кастиланские головы.
Совет потрясенно замер.
-    Так что война уже началась, уважаемые, - играя желваками, процедил Куит-Лауак. – Хотите вы этого или нет. И я прямо сейчас иду осаждать дворец – до тех пор, пока последний кастиланин не будет убит или принесен в жертву.
***
Когда из всего посланного в Тлакопан отряда вернулся лишь один, да и то тяжело раненый человек, все кончилось. В одночасье, едва мешикские жены Кортеса были силой отняты и возвращены отцам, верховный правитель Союза Малинче-Колтес-Кецаль-Коатль стал практически никем. Даже его Сиу-Коатль Малиналли это, пусть и нехотя, но подтвердила.
И тогда, не желая рисковать относительно надежными капитанами, Кортес вызвал к себе Диего де Ордаса и вручил ему письменный, составленный по всей форме приказ.
-    Возьмешь 400 бойцов и осмотришь выходы из города.
-    А что там смотреть? – диковато покосился на него Ордас. – Выходить надо! Пока они всеми племенами не навалились!
-    Ты хочешь, чтобы я вывел людей без разведки? – прищурился Кортес. – Или ты был бы даже рад, если бы я угодил в ловушку?
-    Мы и так в ловушке, - с ненавистью посмотрел на генерал-капитана Ордас. – Это даже самые тупые понимают.
Кортес стиснул челюсти.
-    Если ты не выйдешь немедленно, как об этом написано в приказе, я пошлю другого, а тебя буду судить и повешу.
Диего де Ордас богохульно выругался и подчинился, а едва он принялся строить солдат, на Кортеса насели «старички».
-    Зачем тебе разведка?! Уходить надо отсюда, Кортес! – принялись кричать они. – Прямо сейчас! Вместе с Ордасом! Неужели не видишь?
-    Я уже отдал приказ о предварительной разведке, - жестко отрезал Кортес. – А вы, если чем недовольны, собирайте сходку и выдвигайте требования…
Но Ордас вышел, ворота закрыли, сменились посты… а сходка все никак не могла собраться. Ясно, будь отряд в прежнем составе, и сходка бы собралась мгновенно, и требования предъявили бы по всей форме. Но после слияния с Нарваэсом солдат стало вчетверо больше, и вот ссориться с Кортесом новички не желали.
-    Вы балбесы! – орали на щенков старые вояки. – Что вы ему в рот заглядываете?! Он же всех нас на погибель оставляет! Выходить из города надо! Или снимать его к чертовой матери с капитанства!
Но проведенная Кортесом вербовочная работа была безукоризненной, и смутьяны получали в ответ лишь уклончивые смущенные улыбки:
-    Ничего не знаю; я всего три недели как подписал контракт и пока условиями доволен.
А потом начался штурм – со всех сторон.
Сначала напали на Ордаса. Как и было написано в приказе, он вышел из дворца, стараясь избегать применения оружия, двинулся к выходу из города и уже в следующем квартале попал в засаду. С балконов и крыш полетели тучи стрел, дротиков и выпущенных пращниками камней.
Ордас отступил немедленно, но плотность огня была столь высокой, что на поле боя остались 19 убитых, а рев раненых солдат заполонил всю улицу. А когда они бегом, прикрывая головы щитами и гремя бесполезным оружием, вернулись назад, крики боли сменились криками ужаса. Старые апартаменты штурмовали полчища вооруженных горожан, не дававшие осажденным ни малейшего шанса открыть ворота и впустить своих.
-    Открывай, Колтес! – орали язычники, пытаясь выбить тараном ворота. – Или ты только с бабами и детьми воевать умеешь?!
-    Малинче! Хватит прятаться под юбкой высокородной Малиналли! Выйди и докажи, что ты мужчина!
А когда они обложили все четверо ворот хворостом и подожгли, боевое исступление почти перешло в безумие.
-    Вспомни наших, которых ты сжег, Малинче! – едва не рыдая от злости, орали воины.
Стоящие в сотне шагов от спасительных стен солдаты Ордаса, выставив арбалеты и укрывшись щитами от летящих с крыш камней и стрел, тихонько подвывали от ужаса и молились всем святым, каких могли вспомнить. И лишь когда ворота стали прогорать и осыпаться, Ордас взвился.
-    Щиты сомкнуть! – взревел он. – К ворота-ам! Бего-ом! Ма-арш!
Не понимающие, чего он хочет, солдаты едва пошевелились и лишь еще громче стали выть молитвы.
-    Сквозь ворота! – заорал Ордас. – Прямо сейчас! Иначе все здесь ляжем!
И тогда они вмиг умолкли, сомкнули щиты и, отчаянно поливая врага стрелами из арбалетов, длинной змеей потекли к пылающим воротам. Пробили мечами осыпающееся почти прогоревшее дерево и ворвались внутрь.
***
Кастильцы продержали оборону еще сутки, когда Кортес собрал совет капитанов и высказал очевидное:
-    Это безнадежно. Сколько ворота не укрепляй, они их все время поджигают.
-    Камнем надо заложить, - предложил Альварадо.
Черные от копоти капитаны язвительно переглянулись.
-    Чтобы остаться здесь навсегда?
Кортес поднял руку, призывая к тишине.
-    Мы в обороне проигрываем, - прямо сказал он. – Надо атаковать.
-    Надо было отсюда в первый же день свалить, - мрачно парировал Ордас.
Остальные капитаны, понимая правоту обоих, молчали. А на следующий день Кортес вновь пытался пробиться – хотя бы в одном направлении. Он менял тактику, делал обманные маневры, а к ночи даже выслал отряд, чтобы поджечь окружающие дворец и служащие укрытием врагу дома. Но каждая его атака оборачивалась только потерями и новыми головами кастильцев, немедленно выставляемыми на копьях вкруг дворца.
Нет, пока бои шли в непосредственной близости от дворца, перевес был на стороне кастильцев, но, стоило схватке переместиться за угол первого же дома, и поддержка артиллерия становилась невозможной. Вот тогда к генерал-капитану и подошел корабельный плотник Мартин Лопес.
-    Надо сухопутные шхуны сделать.
-    Как это? – не понял Кортес.
-    На колесах и без дна, - пояснил плотник и развернул скатанный в трубочку чертеж.
Кортес наклонился над перепачканным сажей рисунком и напряженно прикусил губу. Он видел поставленную на колеса маленькую бревенчатую крепость с широкими отверстиями для орудий и несколькими десятками узких – для арбалетов и аркебуз.
-    А как такую передвигать?
-    Ногами, - пожал плечами плотник и развернул второй чертеж – в разрезе. – Вот рукоятки, на них солдаты будут налегать руками и грудью. Вот помосты для второго этажа стрелков. Сверху – крыша… Тяжеловата, конечно, будет эта крепость, но дороги здесь ровные – должна покатиться, как по маслу.
Кортес сосредоточенно сдвинул брови: это был шанс, и следующие два дня все свободные от обороны руки были заняты на разборке крыш дворца. Одни снимали бревна и доски, другие вытесывали нужные формы и сверлили отверстия, а третьи под руководством обоих плотников собирали сухопутную шхуну, скрепляя доски при помощи деревянных шпунтов. А на вторые сутки, когда все четыре шхуны-крепости поставили на колеса – каждую на полдюжины – и опробовали, как они идут, Кортес восхищенно охнул. Они и впрямь двигались прекрасно – пусть и с отчаянным скрипом.
-    Колеса мы салом индейцев смажем, - пообещали плотники. – Здесь этого добра навалом. Главное, чтобы она орудия выдержала.
А потом настала очередь капитанов.
-    Здесь тактика нужна другая, - мгновенно оценил новшество Сандоваль. – Это все-таки дерево, и без поддержки пехоты шхуну можно поджечь.
-    Зато при случае, есть за что солдату укрыться, - то ли возразил, то ли поддержал его Ордас.
-    А главное, артиллеристы стрелам недоступны, - восхищенно зацокал языком главный канонир Меса. – Впервые такое вижу!
Капитаны удовлетворенно переглянулись, и Альварадо подытожил – за всех:
-    Наконец-то вырвемся отсюда…
-    Нет, Альварадо, - широко улыбнулся Кортес. – Вот теперь-то нам как раз и не надо сбегать. Теперь мы будем только атаковать – до полного замирения.
Капитаны оторопели.
-    Да-да, - закивал Кортес и расстелил план-карту города. – Смотрите, как все просто: завтра мы берем главный объект страны, и мятеж заканчивается!
Капитаны обмерли и тут же принялись кричать, что это – самоубийство, но Кортес не собирался уступать. Он слишком хорошо понимал: уйди они из города, и назад уже не войти, а значит, его ждут кандалы, Куба и виселица. И на следующее утро все четыре махины – одна за другой – вышли из ворот.
***
Когда Куит-Лауак увидел выплывающие из ворот одна за другой четыре деревянных пироги, он обомлел: они двигались! Сами! По камню! А потом из нешироких щелей выдвинулись бронзовые глотки Тепуско, ухнул залп, и, лишь когда эхо этого залпа затерялось в стенах города, вожди как очнулись.
-    Что это?! – закричали они. – Куит-Лауак! Смотри!
Куит-Лауак потрясенно молчал; он и сам уже видел, сколь велики потери.
-    Они из дерева, - наконец-то собравшись, констатировал он. – Значит, их можно поджечь.
Вожди содрогнулись и, преодолевая страх и недоумение, послали выполнять приказ несколько десятков лучших воинов с факелами. И вот тогда из ворот, вслед за огромными самодвижущимися, плюющимися огнем пирогами выскочили всадники на Громовых Тапирах, и порубленные факельщики, обливаясь кровью, попадали на мостовую.
-    Копьеносцы, вперед! – скомандовал Куит-Лауак.
Вожди мигом передали команду дальше, и лучшие копьеносцы выскочили из укрытий с длинными, специально против конницы изготовленными копьями и почти сразу же начали падать, сраженные засевшими в деревянной пироге арбалетчиками. И вот тогда из ворот вслед за пирогами пошли еще и тлашкальцы – сотня за сотней!
-    Их не удержать… – как один, признали превосходство сухопутных пирог вожди.
-    Пусть дойдут до первого моста, - стиснув челюсти, процедил Куит-Лауак и вдруг зло рассмеялся. – Посмотрим… не вырастут ли у них крылья!
Но прошло совсем немного времени, и стало ясно, что пироги движутся вовсе не из города, а к храму Уициолопочтли и Тлалока.
-    Они снова собираются надругаться над нашими богами! – наперебой заголосили вожди. – Что делать, Куит-Лауак?! Как их остановить?!
-    Всех на защиту храма! – отрывисто скомандовал Куит-Лауак. – Они не смогут затащить такую тяжесть по ступенькам.
***
Было очевидно, что по ступенькам храма шхуны-крепости не затащить, а потому, едва кастильцы, – потеряв сорок человек, – докатились до цели атаки, наступила очередь тлашкальцев. Ненавидящие мешикских богов более всего на свете воины Тлашкалы облепили ступени и двинулись вверх столь неудержимо, что даже Кортес едва за ними поспевал. А потом схватка переместилась на верхнюю площадку, и атака захлебнулась, - собравшиеся возле двух главных идолов Союза знатные мешиканцы обороняли их совершенно остервенело. И лишь когда Кортес потерял еще 16 кастильцев и не мерянное количество тлашкальцев, ему удалось прорваться наверх и с помощью капитанов и солдат сбросить богов с постаментов – прямо вниз по ступенькам.
Раненый в руку, окровавленный, потный, он торжествующе оглядел только что покоренный им город, и окаменел: город и не думал сдаваться! А там, внизу его шхуны-крепости уже были облеплены сотнями врагов с факелами и топорами. Не обращая ровно никакого внимания ни на поверженных богов, ни на потери, воины рубили и кололи ненавистных деревянных врагов и, рискуя взлететь на воздух вместе с остатками пороха, десятками запихивали факела во все мыслимые отверстия.
-    Назад! – хрипло скомандовал он, с ужасом представляя, что их сейчас ждет. – Всем назад! Отходим!
А тем же вечером, едва они с еще большими потерями прорвались-таки назад в крепость, Кортеса вызвали на совет капитанов.
-    Ты зарвался, Кортес, - от имени всех сказал ему Гонсало де Сандоваль. – Мы могли выйти вместе с золотом в первый же день, но ты бездарно потратил время, пытаясь перетащить сюда своих индейских баб. Мы могли уйти во второй день – вместе с Ордасом. А с теми силами, какие ты угробил сегодня, мы легко могли прорваться до самых дамб. С нас хватит, Кортес. Ты понял?
Кортес вгляделся лица капитанов, и глаз не отвел ни один.
А тем же вечером все снова встало на свои места. Корабельный мастер Мартин Лопес увидел, во что превратились его сухопутные шхуны, и покачал головой.
-    Все, сеньоры. Нам их не восстановить.
-    Может, попробуешь? – заволновались капитаны.
-    У нас леса нет, - развел руками плотник. – Я вообще не понимаю, на чем вы их назад приволокли. Вы только гляньте: у каждой от силы по два-три колеса остались!
И вот тогда взоры капитанов снова обратились к Кортесу, - как всегда.
***
Кортес думал недолго и вскоре приказал привести Мотекусому.
-    Скажи ему, - повернулся он к Марине, - что завтра с утра ему предстоит уговорить своих подданных выпустить нас из города без боя.
Марина перевела.
Мотекусома печально улыбнулся и почти равнодушно что-то произнес.
-    Он говорит, что не сможет тебе помочь. Да, и не желает.
-    А если я снова отправлю к его детям палача? – прищурился Кортес. – Вот только с кого бы мне начать… с девочек или с мальчиков? Пусть посоветует.
Лицо Мотекусомы перекосилось.
-    Он говорит, что ты обещал больше не трогать детей, - сухо перевела Марина. – Он говорит, что уже не может тебе верить, а помощь тебе все равно уйдет в песок. Так всегда было.
-    А вот это не его забота, - отрезал Кортес. – Он пусть делает, что велено, а думать буду я.
Мотекусома выслушал перевод, произнес что-то короткое и махнул рукой, а на следующее утро, после ночи беспрерывной осады, солдаты вывели Великого Тлатоани на плоскую крышу дворца.
-    Мотекусома! – охнул кто-то, и осаждающие мгновенно откатились от стен, чтобы разглядеть того, кто правил ими восемнадцать лет.
-    Что тебе надо, Мотекусома? – пронзительно выкрикнул кто-то из вождей. – Или ты вышел полюбоваться на свой позор?!
Вся улица замерла.
Мотекусома обвел горожан слезящимися глазами.
-    Дети мои… простите. И делайте то, что должно. Это все, что я имею право сказать вам.
Он скорбно поджал губы и, давая понять, что более не произнесет ни слова, понурился. Воины, – как вверху, на крыше, так и внизу, на улице, – переглянулись.
-    Пращники! – скомандовал вождь. – Вы слышали, что вам приказал Великий Тлатоани! Ну, так делайте, что должно!
И тут же на Мотекусому и прикрывающих его кастильских солдат обрушился град заточенных в форме остроконечных яиц камней.
***
Когда раненого в голову Мотекусому принесли в его покои и предложили услуги войскового лекаря, тот отказался. Хотя, если честно, Кортес так до сих пор и не решил, что нужнее бывшему Тлатоани – лекарь или палач.
-    Его надо убить, - мрачно произнес солнечный Альварадо.
-    Не уверен, - мотнул головой Кортес. – Труп, возможно, еще придется выдавать. У них к этому строго относятся.
-    Отдайте его мне, - попросил стоящий здесь же палач. – Я все сделаю, как надо.
-    И что ты сделаешь?! – взвился Кортес. – Вытащишь нас из этого дерьма?!
Палач осклабился.
-    Насчет дерьма не знаю, не моя это профессия… а вот если шпагу в задницу воткнуть, эти дикари ни за что не догадаются, что он убит. А язычникам скажем, что он сам помер, - от их же камней…
И лишь тогда вмешались духовные лица.
-    Передайте его нам, сеньоры, - от имени обоих попросил падре Хуан Диас. – Над ним вашей власти уже нет… по глазам видно.
Кортес секунду размышлял и кивнул. Если бы Тлатоани принял перед смертью католичество, это можно было использовать… Но и духовные лица, даже приложив поистине титанически усилия, оказались не властны над язычником.
-    Покайтесь, Мотекусома, - через Марину уговаривал брат Бартоломе. – Примите крещение, и Христос тоже примет вас – в царство вечной любви… туда, где нет зла.
Мотекусома прикрыл глаза и что-то произнес.
-    Вы, как дети, - начала переводить Марина, - закрыли глаза на Черное лицо бога, и думаете, что его не стало…
Падре Диас поморщился. Он терпеть не мог этой дикарской философии.
-    Отвернись от зла, Мотекусома… - убедительно произнес он. – И оно потеряет власть над тобой!
И тогда Мотекусома выдавил что-то протестующее и отвернулся к стене.
-    Что он сказал?! – накинулись оба святых отца на Марину.
-    Правду, - пожала плечами она. – Кто боится посмотреть злу в лицо, тот сажает его на свою шею.
***
Куит-Лауак вел осаду планомерно и расчетливо, но и Малинче был неглуп, и вскоре начал делать фальшивые попытки к примирению – одну за другой. Уже на второй день он выдал начавшее пованивать тело Мотекусомы и выиграл для своих бойцов часа полтора передышки, а на третий день – частями, по два-три человека – выпустил на волю целую партию взятых в плен при штурме храма высокопоставленных жрецов.
Конечно же, Куит-Лауак осаду приостановил и доставленное жрецами письмо прочел, однако ничего нового для себя не узнал. Загнанный в ловушку, словно зверь, «Малинче-Кецаль-Коатль» обещал убить жен и детей Мотекусомы и Какама-цина, если вожди не покаются.
Куит-Лауак показал это письмо всем принимающим участие в осаде вождям, и те сочли его главным признаком поражения. И вскоре осажденные сами в этом расписались.
Куит-Лауак взыскующе посмотрел на присланного ему Кортесом в качестве парламентера очередного жреца и переглянулся с усмехающимися, только что одержавшими убедительную победу вождями.
-    И что на этот раз хочет сообщить мне Малинче? – поинтересовался он у жреца.
-    Он просит мира, - серьезно произнес тот.
-    Просто мира – и все? – поднял брови Куит-Лауак.
И вот тогда улыбнулся и посланник.
-    Он… предлагает в обмен за свои жизни всю казну бобов какао и все золото, какое имеет.
Вожди непонимающе переглянулись, и вдруг кто-то прыснул.
-    Он предлагает нам нашу же казну? Хе-хе…
-    У нас же и сворованную! - гоготнул второй.
-    Он даже «божье дерьмо» готов отдать! – захохотали уже все – сначала просто от души, затем гомерически, взахлеб, а уж потом и вовсе истерично.
И лишь когда все немного отсмеялись, утирающий слезы Куит-Лауак обвел глазами вождей.
-    Я всегда знал, что Малинче вернется за золотом хоть в преисподнюю. А теперь попавшая в силки лиса предлагает за свою шкурку отрыгнутую приманку. Что скажете, охотники? Возьмем лисью отрыжку?
Но у посмеивающихся вождей все еще не было слов, и они лишь беспомощно разводили руками.
-    Передай Малинче то, что я скажу, - наклонился Куит-Лауак к посланцу. – Мы не против того, чтобы поторговаться.
Вожди, избавляясь от остатков смеха, торопливо закашлялись.
-    И еще недавно я бы выпустил кастилан после освобождения Мотекусомы и его семьи и выдачи Тонатиу-Альварадо для честного суда. Просто чтобы не было ненужных смертей…
Вожди замерли.
-    Но сегодня все изменилась. Кастилане оскорбили наших богов и должны ответить – своими сердцами.
***
А тем временем, в крепости спешно разбирали пострадавшие в боях деревянные боевые машины и кропотливо изготавливали последнюю надежду на спасение – длинный переносной мост.
Да, шансы на прорыв были весьма слабы: дозорные в один голос указывали на вколоченные прямо в мостовую палисады из острых кольев, разрушенные дамбы и мосты и поджидающих на каждой крыше лучников и пращников. Вот только сейчас Кортес куда как более склонен был верить своему чутью ну, и, может быть, некроманту и астрологу Ботелло, нежели дозорным.
-    Если мы не выйдем этой же ночью, с 30 июня на 1 июля, - сказал высокоученый умеющий вызывать духов Ботелло, - то ровно через четыре дня заплатим индейцам за все… своими жизнями.
-    А если выйдем?
Ботелло пожал плечами.
-    Твои звезды в целом расположены хорошо, Кортес, но более я тебе ничего не выдам. Вытащи меня отсюда, тогда я тебе каждую кочку на сорок лет вперед предскажу.
Кортес усмехнулся и объявил общий сбор.
-    Римляне! Нам предстоит непростая задача, – торжественно начал он, едва войско собралось, и тут же сменил тон. – Друзья… Этой ночью мы выходим из города. Будет трудно. Очень трудно.
Войско молчало. Много дней солдаты требовали от Кортеса лишь одного – вывести их из этого жуткого места. И теперь, когда он все-таки созрел, в счастливое окончание похода не верил почти никто. Что бы он там ни говорил.
-    Мост понесем впереди, - как не заметил гнетущего молчания Кортес. – Думаю, четыреста тлашкальцев до разрыва в дамбе его донесут. Ну, и в оборону моста я поставлю… Сандоваль!
-    Да… - отозвался Гонсало де Сандоваль.
-    Подберешь полторы сотни человек и вместе с Ордасом займешься охраной и обороной моста.
-    Понял, - мрачно отозвался Сандоваль.
Кортес досадливо крякнул: от Сандоваля он ожидал иной, лучшей реакции.
-    Следом пойдут оба наших Франсиско – де Сауседо и де Луго. Подберите людей в отряд поддержки в авангард… человек сто побойчее.
-    Сделаем, Кортес! – дуэтом отозвались оба Франсиско.
Кортес едва заметно перевел дух и деловито продолжил:
-    В середине пойду я, Авила и Олид с грузом, обоими гаремами и королевскими чиновниками… затем Альварадо с пушками и своими людьми, ну, и арьергард…
Он снова перевел дух, но продолжить не успел.
-    А ну-ка, объясни еще раз: кто пойдет в арьергарде… - подал голос один из капитанов Нарваэса.
«Началось!» – понял Кортес.
-    Ты и пойдешь, - отрезал он.
Новички, составляющие практически все войско, заволновались.
-    Ну, да! Ты с золотишком и своими людьми вперед проскочишь, а нам – ваши зады прикрывать?!
-    У вас у каждого контракт! - жестко напомнил Кортес. – И каждый подписан в присутствии Королевского нотариуса!
-    Да, в ж… засунь себе этот контракт! – пронзительно выкрикнул кто-то. – Мы из-за тебя подыхать здесь не будем!
-    Правильно! – загудело войско. – Сюда шли, - золотые горы обещал…
Кортес побледнел и подался вперед.
-    Я не понял! – заорал он. – Вы что, – вперед меня, вашего генерал-капитана, драпать собрались?!
Солдаты немного поутихли.
-    Да, никто и не пытается удрать вперед тебя, Кортес! – раздался все тот же пронзительный голос. – Все равно не выйдет!
По войску пробежали злые смешки.
-    Постыдились бы! – поддержал Кортеса из толпы Берналь Диас. – Мы, «старички» половину людей потеряли, пока этот край завоевали, но никто же не ноет!
Но поддержка определенно запоздала.
-    Порознь надо выходить! – отчаянно крикнул кто-то. – Раз уж золотишко порознь, так пусть и риск будет порознь!
Кортес вскипел.
-    Кто хочет золота?! – во всю глотку заорал он.
Толпа недоуменно умолкла.
-    Я еще раз спрашиваю: кто хочет золота?!
-    Золото еще никому не мешало… - мрачно отозвался кто-то.
-    Будет! – решительно и зло рубанул рукой воздух Кортес. – Всем будет! И в арьергард я вас уже не поставлю, - нельзя такое г… положиться! Следом за бабами индейскими из гарема пойдете.
-    А в арьергарде, значит, я? – басисто прогудел Альварадо.
-    А ты что думал?! – рявкнул Кортес. – Ты эту кашу заварил, тебе и расхлебывать!
В следующие два часа в присутствии Королевских чиновников и доверенных лиц от каждого отряда он отделил королевскую пятину, навьючил ее на восемь раненых и хромых лошадей и на восемьдесят самых крепких тлашкальцев и призвал внимание всех присутствующих.
-    Я требую вашего свидетельствования: больше ни вывезти, ни вынести невозможно. Ни долю Веласкеса, ни солдатскую, ни тем более мою. Потому что и лошади, и люди будут участвовать в бою.
-    Подтверждаем… верно… все так, Кортес, - хмуро отозвались свидетели.
-    Тогда составляем акт, - поджал губы Кортес и повернулся к Годою. – Напишите и проверьте, чтобы каждый подписал.
Годой быстро составил акт, и грамотные подписали его, а неграмотные поставили крест, и вот тогда Кортес вышел к ожидающим его войскам.
-    Все остальное – ничье, - кивнул он в сторону тайника за часовней. – Пусть каждый возьмет, сколько ему заблагорассудится. И чтоб не говорили потом, что Кортес жаден. Я даже свое бросил.
Солдаты растерянно переглянулись. Такого не ждал никто, и лишь Берналь Диас, да еще два десятка самых опытных солдат смотрели на ринувшихся в тайник, отталкивающих друг друга новичков с презрительной и брезгливой ухмылкой. Но вот ни стыдить их, ни, тем более, отговаривать они явно не собирались.
***
Разведчики отслеживали каждый шаг вышедшей около полуночи огромной колонны.
-    Они вынесли переносной мост, - докладывала разведка. – Если отнять и сжечь, они уже не выберутся никогда!
Но Куит-Лауак лишь качал головой.
-    Пусть идут, - не обращая внимания на изнемогающих от желания отомстить воинов, твердил он. – И не трогать, пока они не дойдут до пролома в дамбе.
-    Но почему?!
-    Если атаковать в городе, - терпеливо объяснял Куит-Лауак, – они засядут в домах. Месяц придется выбивать… А на дамбе им спрятаться будет негде – и справа, и слева только вода и наши пироги.
Прошло еще совсем немного времени, и разведка донесла следующую весть.
-    С ним все жены и дети Мотекусомы и Какама-цина! Что делать?!
-    Ждать, - отрезал Куит-Лауак. – На дамбе женщины и дети начнут мешать движению колонны, и всех их бросят.
А потом прошло еще немного времени, и разведчики донесли, что в самом хвосте колонны идет Альварадо. Куит-Лауак невольно скрипнул зубами: он слишком хорошо запомнил свой позор, когда солнечный кастиланин грабил хлебного Уицилопочтли, а он, будущий вождь всего Союза, лежал, притворяясь мертвым среди мертвых.
-    Ждать! – хрипло выдохнул он. – Альварадо всего лишь один, совсем незначительный вождь, а нам нужно убить всех!
И лишь когда мост был уложен через пролом, и по нему пошли, а точнее, побежали первые кастилане, Куит-Лауак отдал приказ:
-    Начинаем! Убейте их всех!
***
Кортес подгонял тлашкальцев – каждый с грузом золота на спине – и конюхов, под узды ведущих «золотых» лошадей, и словом, и кулаком, но когда над озером прогремел клич «Пироги в атаку», плюнул на всех и вся и пустил жеребца галопом. А едва последняя лошадь Кортеса перешла мост, Берналь Диас в двух местах перерубил связывающие бревна канаты, и перегруженный мост начал стремительно рассыпаться.
-    Ты что делаешь, нехристь?! – проревел один из капитанов Нарваэса, видевший, что произошло.
Но и его лошадь уже провалилась ногой в щель между бревен, а сам он, получив индейскую стрелу в горло, захрипел и откинулся на спину.
И вот дальше пошло, как по писаному. Озеро вмиг покрылось бесчисленными пирогами, и воины бросались в воду и, стоя по шею в воде, принялись яростно растаскивать разъезжающиеся бревна моста в разные стороны. А сзади по перегруженным золотом, а потому безнадежно отставшим от всех, новичкам ударили отборные силы Куит-Лауака.
Они настолько разъярились, что даже не думали ни об ушедшем небольшом передовом отряде, ни о том, что где-то здесь, посреди давящих друг друга кастилан должны быть и члены семей Мотекусомы и Какама-цина.
Альварадо кинул взгляд назад: кое-кто из людей Нарваэса уже не выдержал и рванулся назад, под защиту стоящих на суше стен… и это было хорошо. Затем он глянул на доверенные ему, но уже брошенные тлашкальцами пушки и понял, что спасать здесь нечего. И лишь там, впереди, среди сотен торчащих из воды голов и вскинутых в мольбе рук еще брезжила надежда.
Он пришпорил коня и, сшибая с дамбы подворачивающихся баб и пацанов из гарема, подъехал к тому, что когда-то было мостом. Мигом оценил обстановку, развернул коня и галопом помчался назад, в самый конец огромной, почти двухтысячной толпы членов двух высочайших семей.
-    Всем идти вперед! – рявкнул он по-мешикски и поднял коня на дыбы. – Вперед или мой Громовой Тапир всех пожрет! Сантьяго Матаиндес!
Вставшая на дыбы лошадь до смерти ужасала всех мавров, каких он только видел, – в каждом городке, когда-либо посещенном их армадой. Подействовало это и теперь. Бабы завизжали, подхватили детей и рванули по дамбе прочь от исходящей пеной гигантской свиньи.
-    Быстрее! – уже на кастильском орал Альварадо. – Быстрее, чертовы дикари!
И они давили и давили друг друга, пытаясь убежать от этого кошмара и спихивая в пролом тех, кто волей судьбы оказался впереди. И когда их, еще удерживающихся на суше, осталось от силы полсотни, Альварадо ударил шпорами и направил спотыкающуюся и проваливающуюся кобылу через шевелящийся сотнями тел пролом – прямо по головам.
***
Сандоваль нагнал Кортеса с его двумя с половиной сотнями отборных солдат и грузом золота уже на суше – неподалеку от города Тлакопана.
-    Кортес! – страшно заорал он. – Они гибнут!
-    Заткнись! – на ходу огрызнулся генерал-капитан.
-    Но они гибнут! – уже в совершенном отчаянии выкрикнул Сандоваль. – Их еще можно спасти!
Кортес грязно выругался и остановил коня.
-    Ты себя спаси, Сандоваль, а потом уже о других думай!
-    Сандоваль прав! – подъехал запыхавшийся Кристобаль де Олид. – Там еще многих можно вытащить! Ты не можешь их просто бросить!
Кортес кинул в них ненавидящий взгляд. И Сандоваль, и Олид намеревались настаивать на своем до конца, - это было видно.
-    Черт с вами! – зло выдохнул он и развернул коня. – Носильщикам стоять! Остальные – за мной!
В четверть часа они домчались по широкой, мощеной шлифованным камнем дамбе почти до самого города, но едва подъехали к пролому, как поняли, что все кончено. Воду возле пролома сплошным ковром покрывали трупы и редкие бревна, а на той стороне стоял вой добиваемых солдат. И лишь на этой стороне еще остался пяток израненных кастильцев, да восемь тлашкальцев, из последних сил отбивающихся от наседающих на них и тоже порядком измотанных «охотников за пленными».
-    Ну, что вы стоите?! – взревел один из кастильцев и вдруг развернулся и, хромая, двинулся к Кортесу. – Или ждете, когда я свою долю вам в наследство оставлю?!
Это был Альварадо – последний, кто сумел прорваться на эту сторону жизни.