Новейшая Доктрина

Новейшая доктрина

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Новейшая доктрина » Духом единым ... » Поп-Германия отказывается от угля, Европа — от газа


Поп-Германия отказывается от угля, Европа — от газа

Сообщений 31 страница 60 из 1001

31

http://www.blagievesti.ru/uploads/posts/2011-03/13015061923510d1.png
С этого самого момента Кортес, как сошел с ума. Не оставив от идола камня на камне, он почти скатился по ступеням и помчался в лагерь, яростно требуя найти и привести ему всех жрецов этого поганого города. И стремительно идущий вслед падре Хуан Диас его понимал: случись такой улике попасть в руки инквизиции… и жизнь покажется – да, что там покажется?! Станет! – адом.
-    Где они?! – орал убежавший вперед Кортес. – Всех! Взять! Раздавить… - и вдруг стал, как вкопанный. – А это еще что?!
Выстроившиеся у длинной, на тринадцать персон, виселицы солдаты замерли.
-    Так, это… Хуан Каталонец…
Падре поежился.
-    Что – Хуан Каталонец?! – заорал Кортес и выхватил меч. – Вы меня должны слушать, а не Каталонца! Кто инквизиции будет отвечать: я или Каталонец?!
Падре Хуана Диаса пробил озноб. Связываться с Каталонцем он зарекся давно.
-    Я вам покажу Каталонца! – взревел Кортес и принялся перерубать веревки, с такой яростью, словно это могло спасти от инквизиции.
-    Ты что делаешь, Кортес?! – взвыли солдаты. – Фарта же не будет!
Но было уже поздно: все тринадцать женских трупов с глухим стуком уже попадали на землю.
-    Во, дурак! – чуть не рыдали бойцы. – Ну, дур-рак!
-    Сеньор Наш Бог тебе еще покажет!
Кортес побледнел и затрясся.
-    Кто упомянул имя Господне всуе?! Какая тварь, я спрашиваю…
Солдаты мигом подались назад.
-    Все! С меня хватит! – рубанул воздух мечом Кортес. – Если еще раз какое богохульство услышу, - виселица! Сразу! Без разговоров!
***
Пушинка обняла его сзади.
-    Подожди, родная, не сейчас… - простонал Куа-Утемок.
-    Ты совсем со мной не бываешь, - стараясь заглянуть в его лицо, надула губки жена. – Все дела и дела…
-    Тескоко отложился, - выдохнул Куа-Утемок.
Пушинка обмерла и отпустила мужа.
-    Как?
-    У них тоже появилась эта новая болезнь, - мрачно вздохнул Куа-Утемок. – И теперь там правит Малинче.
Пушинка всхлипнула. Она любила этот дивный город художников и поэтов.
-    Хуже того, - цокнул языком Куа-Утемок. – Он уже сменил вождей, а новых окрестил в свою веру. Теперь у мертвецов появились еще восемь тысяч рабочих для постройки флота.
-    И что ты собираешься делать?
Куа-Утемок мотнул головой. Следовало сжечь флот – столько раз, сколько его построят. Но он уже понимал, что, обороняясь, только проигрывает. Нужно было придумать что-нибудь необычное, какую-нибудь ловушку – в духе Великого Мотекусомы. У него, даже ушедшего в страну предков, можно было еще учиться и учиться.
***
В Тескоко тлашкальцы заскучали быстро.
-    Малинче, - буквально через пару дней принялись они осаждать своего зятя. – Куда ты нас привел? Брать, что нравится, нельзя. Мужчин для наших богов брать нельзя… Мы ведь воины, а не бабы.
Кортес крякнул и начал объяснять, что грабить Тескоко теперь, когда вожди приняли христианство и подданство Священной Римской империи, нельзя. Однако он и сам видел: необходимость в новом походе есть. Близилось время сбора урожая, а значит, и провианта для войска. И, увы, это понимал не только он, но и Куа-Утемок. В последнее время этот мальчишка почти не ввязывался в бой, чтобы отстоять города, а вот посевы его отряды охраняли круглосуточно, мгновенно вывозя все, что успело вызреть, в столицу, – в том числе и через Истапалапан, главный перевозочный пункт.
-    В том числе и через Истапалапан… - вслух повторил он.
-    Истапалапан? – обрадовались тлашкальцы. – Очень хорошо. Ты умный, Малинче. Давай Истапалапан ограбим!
Кортес удовлетворенно хмыкнул, - отрезать Итапалапан от столицы это было бы неплохо, - и повернулся к Ортегилье.
-    Собирай капитанов. Мы выступаем.
А спустя два часа, переговорив с капитанами, он уже обратился к солдатам.
-    Друзья! Вы все знаете, сколь виноват город Истапалапан перед нами.
Солдаты взволнованно загудели.
-    Ни для кого не секрет, - продолжил Кортес, - что их воины досаждали нам во время выхода из Мешико, а в их мечетях и поныне лежат останки наших братьев и коней.
-    Даешь Истапалапан! – выкрикнул Берналь Диас.
Кортес улыбнулся, но тут же сам себя одернул и посерьезнел.
-    Этот языческий город следует примерно наказать! Но при одном условии: никакого богохульства! Никаких мне этих виселиц на тринадцать персон! Две-три – пожалуйста, но не тринадцать же! Мы воины, а не колдуны!
Войско недовольно загудело.
-    А кто этого еще не понял… - поднял брови Кортес, - прошу подойти к нашим святым отцам. Они вам все объяснят лучше, чем я, - и про инквизицию тоже…
Солдаты мгновенно притихли.
-    В добрый путь, христиане! – широко улыбнулся Кортес. – С Богом!
***
За ходом операции по сдаче Истапалапана Куа-Утемок наблюдал с борта простой солдатской пироги - лично. Именно для этой операции стоящий на сваях и связанный множеством каналов с обоими озерами город подходил, как нельзя лучше. К сожалению, хитрый Малинче вывел далеко не всех своих солдат, и впереди сплошной волной, как всегда, шли тлашкальцы. И поначалу небольшие, но отборные отряды мешиков как бы сражались, а затем, как бы напуганные огромным числом врага, стали планомерно отступать.
-    В пироги! В пироги! – покрикивали командиры. – И в камыши! Быстрее!
-    Нас хоть не перевернет? – рассмеявшись, повернулся Куа-Утемок.
Гребцы по обычаю мгновенно опустили глаза перед взором Великого Тлатоани.
-    Нет, Великий Тлатоани, - за всех ответил старший. – Носом развернемся.
-    Тогда, пожалуй, пора начинать… - пробормотал Куа-Утемок, внимательно рассматривая входящих в город кастилан. – Еще немного… еще… Пора!
Сидящий на корме сигнальщик поднял флажок, и на самой высокой пирамиде города поднялся точно такой же, подавая сигнал тем, кто уже несколько дней подряд готовил самое главное звено операции. И тогда раздался этот гул.
-    О-о! Пошла! – счастливо крикнул Куа-Утемок и ухватился за борт пироги.
Уже расслышавшие гул, уже видящие, что город совершенно пуст, и они в нем одни, но так и не понявшие, что это, кастилане испуганно завертели шеями.
-    Вот она! – охнул кто-то. – Мамочка моя!
И в следующий миг весь город накрыла огромная, в два человеческих роста выпущенная сквозь открытую в нескольких местах дамбу волна. Она шла, захлестывая дома и пруды, улицы и стадионы, храмы и дворцы…
Пирогу качнуло, и Куа-Утемок почуял, как она мигом взлетела вверх, и вцепился в борт обеими руками.
-    А-а-а! – дружно заорали гребцы.
-    Ровней! Ровней держи! – рявкнул старший.
И лишь Куа-Утемок, не отрываясь ни на миг, смотрел, как шедших впереди тлашкальцев сметает и сбрасывает в озеро – сотнями, а затем и тысячами.
-    Великий Уицилопочтли! – закричал он. – Помоги! Больше ничего не надо, только убей их всех!
И в следующий миг огромная волна дошла и до кастилан. Ударила, сбила с ног и потащила по широкой центральной улице – прямо к озеру.
-    Приготовиться! – отчаянно заорал Куа-Утемок.
Белый от ужаса, словно кастиланин, сигнальщик выбросил флажок означающий «Приготовиться», и точно такой же флажок появился на самой высокой пирамиде. Куа-Утемок замер и досадливо стукнул себя в лоб. Кастилане слишком быстро сориентировались, и большая часть уже сумела зацепиться за деревья и кровли домов. А ушедшая в соседнее озеро волна уже спадала.
-    Начали! – яростно приказал он сигнальщику. – Немедленно! Пироги в атаку!
И вот тогда только что позорно бежавшие от врага на пирогах отборные отряды, подбадривая друг друга криками и дружно гребя веслами, начали входить в город.
-    Отправляетесь обратно в ад! – кричали мужчины.
И сгрудившиеся на крышах кастилане тщетно щелкали вмиг размокшими тетивами своих железных луков.
-    И заберите с собой ваших богов и ваши болезни!
И повисшие на деревьях, словно мокрые птицы, кастилане тщетно колдовали над вымокшим зельем своих Громовых Труб.
А расплата все приближалась и приближалась – с каждым новым гребком разукрашенных в боевые цвета мужчин.
***
Кортес, даже вырвавшись из этого кошмара, долго не мог поверить, что смерть прошла стороной. А тем временем Куа-Утемок действовал точно и планомерно, продолжая вывозить с полей маис и оставляя кастильцам лишь обезлюдевшие города и пустые зернохранилища.
Дошло до того, что Кортес был вынужден свернуть даже постройку бригантин и заняться главным – поисками еды. Днями и ночами его отряды объезжали поля, пытаясь отстоять в преддверии зимы хоть сколько-нибудь провианта.
И только оспа, да слухи о том, что кастилан отказались взять даже духи озера, по-прежнему работали на него. И новые, отчаянно боящиеся умереть от язв и колотья в боку вожди принимали христианство. И в каждом покорившемся городе возникал новый храм с новым идолом – в характерном кастильском шлеме, бородатым и остроносым.
Кортес попросил совета у духовника армады брата Бартоломе, но тот жутко перепугался, и в результате расследованием пришлось заниматься падре Хуану Диасу. И вывод святого отца был весьма удручающий: по всей Новой Кастилии со скоростью оспы распространялся новый языческий культ – не менее кровавый, чем предыдущие.
Согласно новым «священным писаниям», Пернатый Змей, он же Топиль-цин Се Акатль Накшитль – белый, бородатый и четвероногий Бог, прибывший в год Тростника, был очень добр, однако неуклонно вел мир к Апокалипсису через войны, мор и голод. Он велел жить с одной женой до самой смерти, хотя сам, ввиду своей божественной природы, мог иметь столько женщин, сколько хотел. Любил золото и люто ненавидел Уицилопочтли, а потому запрещал приносить ему в жертву воинов, - правда, только воинов.
И в храмы понесли золото, а на алтарях появились девочки, еще не познавшие мужа, – как раз такие, каких особенно любил «Пернатый Змей», тысячами вывозивший их на Кубинские рудники и Ямайские плантации.
-    Что делать? – в отчаянии спрашивал святых отцов Кортес. – А вдруг сюда Королевские аудиторы нагрянут?
-    Лишь бы не аудиторы Ватикана… - хором ответили святые отцы и дружно перекрестились.
А едва зима пошла на убыль, и начались весенние дожди, приехали и те, и другие – сначала из Кастилии, а затем и из Ватикана.
***
Едва зима пошла на убыль, разведка донесла Куа-Утемоку, что прибыли четыре новые парусные пироги кастилан, и на сушу вышли двести солдат, восемьдесят Громовых Тапиров и очень много всяких грузов, назначения которых, ни они, ни Куа-Утемок так до конца и не поняли. Но главное, на пирогах определенно прибыли какое-то очень большие вожди, перед которыми пресмыкались все – от коменданта крепости до сопровождающих капитанов.
-    Я посылаю к ним посольство, - сразу заявил новому Совету Куа-Утемок.
-    Зачем?! – вытаращили глаза вожди. – Мы и так уже Малинче на веревке держим! Надо просто убить их всех! И все…
-    Да, Малинче уже на привязи, - согласился Куа-Утемок, – но разве плохо держать оба конца веревки? А если он виноват перед этими вождями? Гляньте!
Он швырнул им зарисовки разведчиков.
-    Видите? Они все дарят прибывшим золото! Где вы видели, чтобы мертвец отдал свое золото другому? А если это прибыл сам Карлос Пятый?
Но вожди тут же уперлись. Да, они понимали всю заманчивость предложения, но понимали и всю его опасность. Они едва отстояли те немногие права, что почти отобрал Мотекусома, но теперь, если Куа-Утемок сумеет договориться с Карлосом Пятым… у него будет слишком уж большой вес. Война их пугала куда как меньше.
-    Ты, что – христианство задумал принять, - осадил Куа-Утемока Верховный судья. – Так и рвешься повстречаться…
-    Мы тебя любим, Куа-Утемок, - поддержал судью новый Повелитель Дротиков, - но не пытайся превзойти своего дядю Мотекусому. Молод ты еще… А кастилан мы и так убьем – к тому все идет.
Куа-Утемок досадливо цокнул языком, свернул рисунки, и спустя полчаса сделал так, как сделал бы Мотекусома: отправил парламентеров без одобрения Тлатокана. И спустя четыре дня узнал, что охрана Малинче убила их всех – даже без попытки узнать, зачем их прислали.
Что ж, это тоже был ответ, и Куа-Утемок сразу же атаковал. Сначала – в Чалько, а когда мертвецы перебросили туда свои отряды, - в третий раз за последние несколько недель поджог строящиеся бригантины. С какой бы целью не прибыло новое начальство, такие вещи ему нравиться не должны.
Кортес понял намек верно и, забрав 8.000 человек у принявших его веру вождей, двинулся на Шочимилько. Выглядеть битым в глазах приехавших он совершенно не хотел. И тут же попал в ловушку.
Сначала Куа-Утемок заманил его в места напрочь лишенные воды, так что кастилане вынуждены были есть кактусы, а затем атаковал, и раненый в голову Кортес, едва не попал в плен и еле ушел – с жуткими потерями.
Куа-Утемок снова выслал человека с требованием переговоров с прибывшим начальством. И Кортес опять убил парламентера. И вот тогда пришла пора мешиканского флота.
Куа-Утемок выслал две тысячи пирог озером и восемь тысяч воинов – берегом, и кастилане после первой же стычки дрогнули, бросили не только награбленное, но даже собственную поклажу, и побежали – во главе с Кортесом. А двух его личных конюхов Куа-Утемок с удовольствием передал жрецам – для Тлалока. И едва обоим вырвали сердца, полил такой дождь, что сомнений не оставалось, - боги его услышали.
***
Едва ливень иссяк, и на просветлевшем небе показалось солнце, перевязанный тряпками Кортес со стонами водрузил на пробитую голову шлем и прошел в дом, выделенный прибывшему из Кастилии Королевскому казначею.
-    Не желаете увидеть отличный пейзаж, сеньор Альдерете? – превозмогая тошноту, поинтересовался он.
Казначей бросил на него умный и несколько критический взгляд.
-    Охотно.
Хулиан де Альдерете давно уже стремился к этому разговору, но сеньор Эрнан Кортес все время воевал, и времени все как-то не находилось.
Кортес подал знак пажу Ортегилье и двинулся вперед по широкой, гладкой мостовой.
-    Вы отвергли мои дары, сеньор Альдерете, - вполголоса произнес он. – Почему? Они были сделаны от чистого сердца.
-    Дары как приходят, так и уходят, - усмехнулся казначей, - а служба Его Величеству остается.
«Мало предложил», - понял Кортес.
-    Его Величество не останется внакладе, - тут же заверил он. – И едва я войду в Мешико…
-    Вы входили в Мешико уже дважды, сеньор Кортес, - внезапно оборвал его казначей, - а Его Величество все еще ничего не получил.
Кортес поморщился, но тут же взял себя в руки.
-    Вот здешняя мечеть, - указал он в сторону пирамиды, - не желаете пройти наверх и осмотреть окрестности, сеньор Альдерете?
Казначей кивнул.
-    Я вас уверяю, - заново начал Кортес, - что если бы не повороты военной фортуны…
Казначей поставил ногу на первую ступеньку и повернулся к нему.
-    Под военной фортуной вы, вероятно, понимаете покупку четырех набитых оружием и солдатами каравелл? Кстати, на какие деньги вы все это приобрели?
Кортес отвел глаза. В своем письме Карлу Пятому он пожаловался, что все золото пришлось бросить в Мешико. И объяснить, откуда взялись деньги на покупку оружия и вербовку солдат, было непросто.
-    Может, те солдаты, что рассказали мне об успешном выносе королевской пятины из Мешико, не лгут? – усмехнулся казначей. – Сколько там было, сеньор Кортес?
Кортес поперхнулся и закашлялся. Невидимая, тянущаяся еще с Кубы петля снова захлестнула его горло.
-    Половина, - выдохнул он.
-    Что – половина? – не понял казначей.
-    Половина всего, что у меня есть, - ваша, - с трудом проговорил Кортес, - и вы больше не будете задавать мне вопросов о Королевской пятине.
Казначей усмехнулся и начал подниматься по лестнице высоченной пирамиды. Кортес досадливо крякнул и, превозмогая жуткую боль в пробитой голове, принялся подниматься вслед. Он знал эту паучью породу, – пока все не высосет, не отстанет, и – Бог мой! – с каким наслаждением он вонзил бы в него лезвие – туда, в самую глубь гнилых кишок…
-    Где вы там? – бодро окликнул его сверху сытый, выспавшийся казначей. – Здесь и впрямь превосходный вид!
Кортес преодолел тошноту, из последних сил поднялся на плоскую площадку на самой вершине и – не выдержал – застонал. Площадка была забита людьми: в центре – приехавший торговать индульгенциями толстый францисканец брат Педро Мелгарехо де Урреа, а вокруг свежие, только что прибывшие солдатики. И они уже шумно приветствовали Кортеса – героя и покорителя.
-    Воистину, прибытие ваше в Новую Кастилию и все деяния – великая милость Бога! – восторженно изрек монах. – Вы избранники! Откройте листы истории, и ни разу не найдешь столь же великих заслуг перед государем!
Кортес покачнулся, но удержался на ногах и впился взглядом в белеющий сквозь дымку далекий город Мешико.
-    Не смею возражать, сеньоры, - тихо согласился он.
Давший ему – пусть и всего на несколько месяцев – чувство абсолютного счастья город был так близок…
Неподалеку сдержанно кашлянул казначей, и Кортес взял себя в руки.
-    Но знали бы вы… сеньоры, сколь печалят меня наши прошлые и будущие потери… сколь гнетет тупое упрямство не желающих спасения своих душ язычников… сколь обескураживает гордыня здешних королей, отвергающих отеческую руку нашего христианнейшего государя…
***
Дождь, а точнее, ливень, шел беспрерывно, и прошло не более двух недель сплошного отступления, и даже новички перестали задавать глупые вопросы о золоте, бесплатных юных девах и прочем дерьме. Все они так вымотались, что спали на постах, а некоторые умирали прямо на ходу. И первым прорвало Антонио де Вильяфанья – по пути в очередной брошенный индейцами город.
-    Нас ничего не ждет, сеньоры, - повернулся Вильяфанья к друзьям. – Мешиканское золото утопил еще прежний правитель. Все, что было в Тлашкале, пропало. А то, что оставалось у Кортеса, истрачено им на оружие.
Продрогшие, вымокшие до последней нитки друзья так и шли – молча.
-    Даже если мы возьмем столицу, - предположил Вильяфанья, - добычи там будет не больше, чем в Тескоко.
Спутники молча продолжали месить грязь размокшими альпаргатами.
-    Вообще вся эта затея со штурмом нужна только одному Кортесу, чтобы не попасть на виселицу, - развивал мысль Вильяфанья. – И деться ему некуда: Веласкесу он должен столько, что за тысячу жизней не расплатиться. Верно?
-    Верно, - мрачно отозвался кто-то.
-    А тут еще и королевский казначей приехал. А значит, и махинации с пятиной вот-вот вскроются. Представляете, я подходил к Годою, а он говорит, что все бумаги пропали! Но люди-то эту пятину видели…
-    Видели… - со вздохом подтвердил кто-то. – Вот только много ли этих людей после штурма в живых останется?
-    Так, я об этом и говорю! – подхватил Вильяфанья. – Ни для чего, кроме как его задницу прикрыть, этот штурм не нужен!
-    На пику его посадить пора, - подал голос мрачный, немолодой солдат. – Иначе он всех нас похоронит…
Солдаты шумно вздохнули.
-    Я бы его убил… - вдруг произнес кто-то. – И совесть бы не мучила.
-    И я бы убил.
-    И я…
Вильяфанья, не веря своим ушам, хмыкнул и остановился – прямо посреди мокрой грязной дороги.
-    А какого тогда черта мы ждем? Неужели мы все стали баранами? Нас на бойню ведут, а мы даже не блеем!
И тогда остановились все.
***
Кортес делал все, что мог. 8.000 индейцев все несли и несли к углубленному, ведущему в озеро каналу изготовленные аж в Тлашкале части бригантин. А Мартин Лопес вместе со всеми, кто умел держать в руках топор, уже третий раз восстанавливал сожженный флот. Не забывал Кортес и о гостях из Кастилии, на первом же дележе отобрав для них лучших рабынь – и для Королевской пятины, и в качестве небольшого подарка.
Вой, конечно, поднялся жуткий, солдаты потребовали полного расчета, и тогда Кортес переговорил с интендантом, и через пару дней солдатам выдали счета – за амуницию, за оружие, за порох…
-    Вы хотели полного расчета? – сухо поинтересовался Кортес. – Вот он ваш полный расчет.
Те, что умели немного читать, глянули в бумаги и остолбенели: выходило так, что они еще и должны.
-    Здесь все точно, - добил их Кортес. – Королевский казначей подтвердит.
Солдаты изумленно глянули на важно кивнувшего казначея и поняли – через такого даже к Сеньору Нашему Богу не пробиться. А тем же вечером генерал-капитана навестил Берналь Диас.
-    Как шея? – поинтересовался Кортес.
-    Плохо, - прохрипел так и держащий голову набок Диас. – Гниет.
Индейская стрела, лишь зацепила шею Диаса, когда он отбивался, сидя на крыше одного из домов затопленного Истапалапана. Но затем было несколько часов боев по грудь в ледяной воде, и рана застыла – так, что даже человечий жир не помогал.
-    Главное, что живой остался, - подбодрил его Кортес.
-    И тебе того же желаю… - выдавил солдат.
Кортес насторожился.
-    В чем дело? Опять солдаты? Это из-за счетов?
-    Не только солдаты и не только из-за счетов, - прохрипел Диас и положил на стол Кортеса несколько листов скрученной в трубочку индейской бумаги.
Генерал-капитан развернул трубочку и замер. Это была жалоба Его Величеству. На нескольких листах шло детальное описание всей взятой в боях добычи, а затем и то, как ею распорядились – в обход интересов Короны.
-    Это кто ж такой умный нашелся? – мгновенно осипшим голосом спросил Кортес.
-    Антонио де Вильяфанья, - коротко ответил Диас. – Его подпись первая стоит.
Кортес глянул в конец жалобы и взмок: кресты и подписи шли в два ряда на восьми с половиной страницах – человек триста-четыреста… две трети всех его бойцов. Даже только что прибывшие из Кастилии и Бискайи новички подписались.
-    Черт…
-    Ага, - хмыкнул Диас. – Да еще почти все капитаны…
Кортес быстро нашел начало списка подписей. Кроме пяти-шести капитанов, здесь подписались все.
-    Но есть и хорошие новости… - проронил Диас. – Ни кандалов, ни Веласкеса, ни суда ты уже можешь не опасаться.
Кортес прикусил губу.
-    Да-да, ты правильно понял, - краем рта усмехнулся Диас. – Они тебя казнить хотят. Прямо здесь.
И лишь тогда Кортес облегченно вздохнул.
-    Все-таки боятся…
И капитаны, и солдаты явно не верили, что жалоба – сама по себе – способна что-то изменить.
-    Только ты поторопись, Кортес, - мрачно вздохнул Диас. – Я эту жалобу прямо у Вильяфанья стащил. Он уже, наверное, хватился…
***
Из полутора десятков капитанов Кортес мог положиться лишь на пятерых: Педро де Альварадо, Кристобаля де Олида, Франсиско де Луго, Гонсало де Сандоваля и Андреса Тапию. Они и ворвались в дом Вильяфанья первыми. Стащили с постели, бросили на пол и, связав руки за спиной, поставили на колени.
И только тогда, затрещав занавесями из крашеного тростника, вошел Кортес. Приблизился, ухватил заговорщика за волосы и развернул его лицо на себя.
-    Ты на кого голос подымаешь, Антонио?
-    О чем ты, Кортес? - дернул кадыком Вильяфанья.
Кортес недобро хохотнул и развернулся в сторону выхода.
-    Берналь! Зайди!
Занавесь опять затрещала, и на пороге появился Диас.
-    Ты?! – обомлел Вильяфанья.
Кортес поднялся.
-    Начинайте.
Избранные сходкой Королевскими альгуасилами, капитаны тут же поставили заговорщика на ноги и деловито начали дознание. И только Кортес вышел во двор – подышать.
Красота этих мест была поразительной.
-    Не-ет! – заорал Вильяфанья, но, подавившись кляпом, тут же захлебнулся.
Кортес потянул воздух ноздрями и застонал от наслаждения; сейчас, в самом начале сезона дождей цвело и распускалось все, и города превращались в сады.
Послышалась целая серия тупых звуков, и Вильяфанья лишь сдавленно мычал сквозь кляп.
А рассветы… Бог мой! Какие здесь были рассветы! Кортес прикрыл глаза и замер, наслаждаясь прохладой весенней ночи. Этой странной смесью утренней прохлады и ярких тропических ароматов можно наслаждаться без конца… без конца… без конца… Он стоял и стоял, дыша и обоняя, а не прошло, казалось, и получаса, как его тронули за плечо.
-    Он подписал.
Кортес вздрогнул и пришел в себя. Тревожно глянул на занимающийся рассвет и метнулся в дом. По плану заговорщиков именно это утро должно было стать последним в жизни Кортеса.
Вильяфанья уже почти ничего не соображал, а белая рубаха голландского полотна была обильно, до пояса залита кровью. Кортес быстро оглядел капитанов, подошел к еще не повязанному с ним по-настоящему Франсиско де Луго, расстегнул бляху его ремня, стащил кинжал и сунул ремень все еще недоумевающему капитану.
-    Приведи приговор в исполнение.
-    Я?! – оторопел Франсиско. – Я не палач!
-    Через четверть часа ты будешь труп, - жестко осадил его Кортес и насильно втиснул ремень в его руки. – Давай!
И в этот миг окровавленный Вильяфанья поднял трясущуюся голову.
-    Ты… преступник… Кортес.
-    Ну! – рявкнул Кортес и отступил подальше, чтобы видеть все. – Начинай!
Франсиско неловко развернул ремень в руках.
-    Ты… висельник… - выдохнул Вильяфанья.
И тогда Кортес взорвался. Прыгнул к Франсиско, вырвал из его рук ремень, насел на Вильяфанья сверху и, запустив ремень под горло, стиснул челюсти.
-    Я тебе… покажу… висельника… - скрипел он зубами. – Я тебе… покажу…
И Вильяфанья задергался, засучил ногами, и лишь когда его шея хрустнула, дернулся в последний раз и обвис.
-    Я тебе покажу… - шипел Кортес, - что такое висельник…
А потом Альварадо и Сандоваль не без труда оторвали белого от ненависти генерал-капитана от безжизненного тела, выволокли труп во двор, перекинули через ветку огромного плодового дерева крепкую индейскую веревку и, придавая акту правосудия общепринятый характер, сунули Вильяфанья в петлю.
-    Сеньор Наш Бог!
-    Спаси и сохрани…
Мокрый от возбуждения Кортес обернулся. На широкой мощеной улице уже начали собираться капитаны – те самые, из длинного, на восемь с половиной страниц списка.
-    Я объявляю войсковую сходку! – яростно процедил Кортес. – Прямо здесь. За неявку – виселица.
***
Он знал, что делает, а потому речь была короткой и энергичной.
-    Видите этот труп? – ткнул он в повешенного. – Вы думаете, это Антонио де Вильяфанья?
Сходка потрясенно молчала.
-    Нет, друзья, - тряхнул головой Кортес. – Это наш общий позор. Это – выродок, из-за которого нас и начали бить чичимеки*!
.
*Чичимеки – воинственный народ Мезоамерики. Буквальное значение – «собаки».
.
Солдаты начали переглядываться.
-    Только из-за таких выродков, дикари думают, что белого человека можно запугать!..
-    Только из-за таких трусов, как он, имя кастильского солдата покрывается бесчестием!..
-    А самое страшное… - Кортес втянул ноздрями воздух. – Из-за таких, как он, мы сами перестаем верить, что можем все!
Он обвел притихшую сходку хищным, взыскующим взором. Подписавшихся под спрятанным у него на груди доносом здесь было две трети. И они молчали.
-    Все, римляне! – отрезал он. – Завтра общий смотр! Отдыхайте.
***
Тем же вечером брат-францисканец Педро Мелгарехо продал все остатки индульгенций, подтверждающих полное отпущение грехов. А на следующий день был объявлен приказ Эрнана Кортеса на время кампании по осаде Мешико.
«Никто да не дерзнет поносить священное имя Нашего Сеньора Иисуса Христа, Нашей Сеньоры - его благословенной матери, Святых Апостолов и других святых.
Никто да не обижает союзника, никто да не отнимет у него добычу.
Всякая игра на оружие и коней строжайше карается.
Всем спать, не раздеваясь и не разуваясь, с оружием в руках, кроме больных и раненых, которым пой¬дет особое разрешение.
За ослушание в строю – смерть, за сон на посту – смерть, за дезертирство – смерть, за позорное бегство – смерть».
***
С того дня, как все тринадцать парусных пирог были спущены на воду, они стали недоступны – ни поджечь, ни захватить. Куа-Утомок посылал самые лучшие отряды, но круглосуточно снующие по озеру парусные пироги не останавливались ни на миг, и шли очень быстро… слишком быстро.
Не лучше обстояли дела и на суше. Куа-Утемок был готов рвать на себе волосы и двадцать раз признал правоту отца, считавшего, что такой молодой вождь, может быть, и способен воевать, но никак не собрать в один кулак распадающийся Союз.
У мертвецов дела шли не в пример лучше. В считанные дни вожди выслали Кортесу всех мужчин, способных держать оружие или хотя бы плотницкий топор: 8.000 из Отумбы, 8.000 из Тескоко, 8.000 из Чалько и других мест, а были еще и десятки мелких племен. Выходило так, что на той стороне воинов чуть ли не вдвое больше – весь бывший Союз!
-    Ты был с ними слишком мягок, сынок, - прямо сказал отец. – Не взнос надо было понижать, а дочерей в заложницы брать, - как Кортес. И Союз бы уцелел, и тебя все уважали б…
А потом Кортес разрушил идущий в город водопровод из Чапультепека, рассредоточил свое огромное войско на три ведущие к городу дамбы и начался штурм – беспрерывный и круглосуточный.
Стоило защитникам разрушить очередной участок дамбы, как поутру появлялись носильщики и воины, которые под проливным дождем стрел и дротиков стремительно засыпали проломы – камнями, бревнами и своими телами. А едва лучники Куа-Утемока подплывали на пирогах и начинали бить врага с воды, как появлялись кастильские бригантины.
Поначалу кастиланские парусные пироги держались поодаль и предпочитали расстреливать пироги из Тепуско, а потом, узнав на деле, насколько сильны их суда, принялись буквально давить врага. Зная, что на такой скорости ничто им не угрожает, кастилане просто наполняли паруса ветром, шли в самую гущу пирог противника и топили, топили и топили…
Загнанный, круглые сутки руководящий обороной Куа-Утемок запросил совета у вождей, но те ничего более толкового, чем продолжать атаки, придумать не сумели. И тогда он вызвал плотников.
-    Мы проигрываем, - честно сказал он. – А главное, я не знаю, как бороться с парусными пирогами мертвецов. Посоветуйте. Все-таки вы – мастера…
Плотники переглянулись и, все еще не веря, что Великий Тлатоане не сердится, когда ему смотрят в глаза, пожали плечами:
-    Лес будет, - сделаем.
Куа-Утемок замотал головой.
-    Разбирайте любую крышу. Можете прямо с моего дворца начинать.
И через два часа плотники начали разбирать крыши домов, отбирая самые лучшие, самые длинные бревна, а той же ночью Куа-Утемок выслал на озеро несколько сот рабочих и лишь вдвое меньше барабанщиков – заглушать звуки.

***

32

http://www.blagievesti.ru/uploads/posts/2011-03/13015061939811d2.png
К священному дню выборов вождей – 12 мая 1520 года Кортес готовился загодя, но к совещанию пришел с жуткой головной болью и совершенно разбитым. Этой ночью индейцы на всем озере подняли такой шум, гремя во все барабаны, что выспаться не удалось.
-    Слышите? Уже начали праздновать, - потирая виски и болезненно морщась, сказал он капитанам. – К вечеру и наши вожди тоже… поразбегутся по своим племенам.
-    Ты боишься, что индейцы останутся без руководства? – не поняли капитаны.
-    Не в этом дело, - процедил сквозь зубы Кортес. – Молодой Шикотенкатль – вот, кого надо бы наказать!
Капитаны понурились. Они уже поняли, к чему клонит Кортес, но заняться этим грязным делом никто не рвался.
-    Значит, придется назначать, - усмехнулся Кортес, видя, что добровольцев нет. – Поедешь ты… ты… и ты. Все. Исполняйте.
Встал, выскочил из-под навеса и широким шагом отправился на бригантину – топить чертовых индейцев.
Шикотенкатль и впрямь становился все более опасен. Этот молодой и весьма непокорный вождь давно уже сделал тот же вывод, что и сам Кортес: кастилане держатся только на страхе. Так что, достаточно показать пример, и вся власть «мертвецов» рухнет – в одночасье. И, как уже сообщил тайно крещенный тлашкалец из окружения Шикотенкатля, сразу после выборов, то есть, завтра к полудню назревал мятеж…
Кортес быстро поднялся на палубу и кивнул штурману:
-    Вперед.
-    О-о, сейчас повеселимся! – загоготали солдаты, и Кортес отечески улыбнулся.
Эти удальцы устроили между собой постоянно действующее пари: чья бригантина потопит пирог больше, чем остальные, и ставки были немалые. Впрочем, надо признать, что и риск был немалый: отчаявшиеся индейцы все чаще пытались забраться в проходящую прямо по их пирогам бригантину при помощи крюков, да, и вообще в последнее время выходили в озеро, как на верную смерть, а значит, без страха.
-    Смотри, сколько собралось! – возбужденно загомонили солдаты. – Как вшей!
Кортес прищурился. Он распределил бригантины между всеми тремя дамбами, и даже его, тринадцатая, прикрепленная к корпусу Кристобаля де Олида, лишней не была. Но сегодня он задержался на совете…
-    А это что? – настороженно ткнул рукой в горизонт штурман.
Кортес пригляделся. Возле дамбы стояла осажденная пирогами со всех сторон бригантина. И маленькие, едва заметные матросы отчаянно махали веслами, явно призывая поспешить на помощь.
-    Давай к ним, - приказал он.
Матросы быстро перекинули паруса, и Кортес невольно подался вперед. Если честно, ему до дрожи нравился этот звук сминаемых и хлюпающих бортами индейских лодок. А индейцы уже кричали, судорожно загребая веслами и пытаясь уйти из-под рубящего удара стремительно идущего прямо к ним корабля. И едва они на огромной скорости, смяв сотни две пирог, подошли к дамбе, раздался этот жуткий звук, а Кортеса швырнуло вперед.
-    Дьявол! Что это?!
Кортес охнул, потирая ушибленное колено, поднялся с четверенек и спустя доли секунды понял, что это какая-то хитрая ловушка.
-    К оружию! Держать оборону! – заорал он. – Всем на правый борт!
А с правого борта вставшую посреди озера бригантинку уже тучами осаждали раскрашенные счастливые индейцы, и гребцы едва успевали сбрасывать их вниз веслами.
Бригантина скрипнула и накренилась.
-    Матерь Божья! Что это?! – не понял Кортес.
-    Сваи! Смотрите! Они вбили сваи!
Кортес кинулся к борту и похолодел. В локте под поверхностью воды, длинной, прихотливо изогнутой прерывистой линией шли торцы вколоченных в дно – под шум барабанов – бревен.
-    Ну, куда вас понесло?! – орали отбивающиеся от индейцев матросы с тоже застрявшей соседней бригантины, - мы же показывали, что сюда нельзя!
***
Крещенный как дон Лоренсо де Варгас, старый слепой отец Шикотенкатля узнал, что его сына казнили, одним из первых. Попросил отвести его к Малинче, но того не было в доме, и старику пришлось ждать.
Дон Лоренсо де Варгас понимал, что по закону Малинче имел право убить Шикотенкатля. Когда он запросил у совета вождей разрешения казнить всякого труса и предателя, без его разрешения покинувшего строй, вожди это одобрили, и Дон Лоренсо – тоже.
Более того, Малинче, как Верховный военный вождь, имел право одним вождям разрешить уйти на выборы, а другим запретить. Он так и поступил, разрешив уйти из лагеря всем, кроме Шикотенкатля.
Да, и в способе казни Малинче также не отступил от закона ни на шаг. Шикотенкатля повесили за шею – бескровно. Это означало, что, приказав казнить брата своей жены Луизы, Малинче не совершил кровного, самого тяжкого, преступления.
Но один закон, самый основной – держать слово – Малинче все-таки нарушил. В самый жуткий для Малинче миг, сразу после бегства из Мешико, когда от него отложились и семпоальцы, и тотонаки, а сам он прятался в Тлашкале, Малинче сказал два слова: «мы – одно».
Теперь Великий Малинче обязан был отказаться от выборов на пост Верховного военного вождя и повеситься на том же дереве. А его жен и детей должны были заклеймить кастиланским знаком «G» и отправить к остальным рабам – так же, как и жен и детей Шикотенкатля. Только так Малинче мог сдержать свое слово, и сохранить честь. Но этого почему-то не произошло.
Дон Лоренсо де Варгас долго шевелил губами, проговаривая каждое слово своего построения, но изъянов не находил. А потом прибежал гонец.
-    Кортеса убили! - выдохнул он.
-    Как?! – начали вскакивать все вокруг старика. – Где?! Когда?!
-    Только что. У дамбы. Бригантина напоролась на сваи, и ее подожгли.
Дон Лоренсо де Варгас поджал губы. Судя по своевременной смерти Малинче, боги сами восстановили закон и честь. А значит, пора думать о следующих преемниках для обоих – и для Шикотенкатля, и для Малинче. Потому что война продолжается…
Дон Лоренсо де Варгас начал думать, перебирая всех, кого знал, и думал долго, но никого подходящего на место Малинче не видел. Более того, он вдруг осознал, что, кого бы ни выбрали, уставшие воевать племена отвернутся от нового Верховного военного вождя. Он подумал еще, и понял, что тогда Мешико снова наберет силу, а бедная горная Тлашкала снова окажется в блокаде – без соли, без хлопка и без почетных военнопленных для жертв.
И тогда он пожалел, что Кортеса убили.
А потом, уже к вечеру, когда все мысли были додуманы, вернулся Малинче. От него пахло кровью, гарью и озерной водой.
-    Дон Лоренсо де Варгас? – дребезжащим, словно тетива, голосом произнес Малинче. – Ты хочешь что-то сказать о смерти своего сына Шикотенкатля?
-    Нет, - поднялся старик. – Я ничего не хочу сказать о смерти моего сына. Я просто пришел убедиться, что ты жив.
***
С того дня, как две бригантины разом сели на сваи и едва не были захвачены, Куа-Утемок выслушивал не только вождей, но и всех, кто мог предложить что-нибудь дельное. И в считанные дни кузнецы выдали первую партию специальных копий против Громовых Тапиров.
-    Что это? – не понял он, впервые увидев странное изогнутое, неправильной формы лезвие.
И тогда ему показали, как великолепно способно рвать мясо гигантских зверей странное не то копье, не то коса. А потом пришли лучшие разведчики из клана Ягуаров, и по его приказу за считанные часы научили каждого из вождей ловить вражеские парусные пироги на наживку.
Игра была рискованной. Несколько пирог, якобы доверху груженных едой для осажденного города намеренно попадались на глаза кастиланам и сразу же, что есть сил, удирали в камыши. И едва «мертвецы» на это «клевали», из тех же камышей появлялись боевые пироги. Вместе со сваями получалось здорово, и поврежденные, со сгоревшими парусами и вечно меняющимся составом бойцов и матросов бригантины затем по трое-четверо суток не могли выйти в озеро.
Но Малинче посылал все новые и новые войска «родственников». А потом его штурмы стали столь отчаянны, что Куа-Утемок вдруг вспомнил оставшиеся еще от Мотекусомы донесения. На рисунках люди Кортеса сажали парусные пироги на мель, сами себе отрезая все пути к отступлению.
-    Он пытается пробиться в центр города, - сделал он вывод на ближайшем собрании Высшего совета.
-    Но зачем?! – оторопели члены Тлатокана. – Мы же сразу перережем дамбы и захлопнем за ними ловушку!
-    А ему это и надо, - вслух подумал Куа-Утемок. – Он хочет отрезать своим людям пути назад. Только так их можно заставить драться по-настоящему.
Вожди притихли. Все превосходно помнили, что мертвецы дерутся по-настоящему лишь в двух случаях – за «божье дерьмо» и, спасая свои шкуры. Но никто не мог поверить, что Малинче может быть столь расчетливо жесток.
-    И что ты думаешь сделать? – выдохнул кто-то.
-    Надо помочь замыслам Малинче…
Члены Тлатокана вытаращили глаза… и впервые не посмели перечить. До сих пор ни одна военная идея Куа-Утемока не проваливалась.
***
Идее любой ценой ворваться в город и закрепиться на базарной площади в районе Тлателолько капитаны сопротивлялись отчаянно.
-    Как только мы войдем, они перережут дамбы! – сразу начал кричать Сандоваль. – Будет еще хуже, чем когда мы из Мешико выходили!
Кортес попросил тишины и начал выдавать пункт за пунктом:
-    Продукты у нас кончаются, а мы топчемся на месте. Утром атакуем, а вечером отступаем. Днем восстанавливаем дамбы, а ночью они их снова разрушают. Куда уже хуже? А входить в город все равно придется.
Понимающие, что такое уличные бои, при которых флот бесполезен, капитаны взорвались.
-    А как мы без флота! – наперебой заголосили они. – Лошадей они уже не боятся! Нас не боятся! Мы же только за счет флота и держимся!
-    Они уже и флота не боятся, - тыкал их носом в очевидное Кортес. – Как только первую бригантину захватили, так все и кончилось.
-    А как нам тогда помогут наши союзники-индейцы?! Ты об этом подумал?!
-    Кто прячется за чужие спины, становится трусом, - жестко парировал Кортес.
И тогда подал голос Альварадо.
-    Кстати, насчет трусов и чужих спин… Кто пойдет первым? – как всегда, поигрывая двуручным мечом, иронично поинтересовался он. – Что-то я в последние два месяца тебя на дамбе не видел… Все больше на бригантинке генерал-капитанской прохлаждаешься.
Внутри у Кортеса полыхнуло.
-    Я пойду первым, Альварадо. Я.
Капитаны замерли. Он их снова уел.
***
На следующий день, отвлекая индейцев от направления главного удара, Альварадо и Сандоваль атаковали каждый свою дамбу особенно яростно, а сидящий на своем жеребце Кортес вместе с полутора сотнями солдат просто ждал своего часа. И к полудню что-то изменилось.
-    Сантьяго Маиндес! – заорал он. – Бей индейцев, ребята!
Уставшие и уже совершенно озверевшие от беспрерывной сечи солдаты нестройно подхватили клич, но пошли вперед, словно боги мщения, неотвратимо и яростно. И ослабленная оборона дрогнула и подалась назад.
Внутри у Кортеса полыхнуло, и он послал коня вперед.
-    Дави! Дави их!
Солдаты поднажали… и начали сбрасывать индейцев с дамбы – прямо в пролом.
-    Господи! – взмолился Кортес. – Дай мне шанс! Только один!
А солдаты – по пояс в воде – уже перебирались на ту сторону пролома. Кортес взревел и пустил коня вскачь вперед: он ждал этого часа два долгих месяца. Прижался к упругой шее, позволяя коню самому пройти через пролом, едва удержался в стременах, когда тот выскочил на дамбу. Охнул от восторга. Рассек мечом одно раскрашенное лицо, второе, третье… И в этот момент ворота, принимая измотанных отступающих индейцев, распахнулись.
-    Не дайте им закрыть! – заорал Кортес и пришпорил коня.
Солдаты уж отбивали ворота… Он мигом оказался внутри, добил четырех пытающихся отстоять ворота охранников, стремительно огляделся и обмер: с плоских крыш, окружающих въезд со всех сторон, словно яблоки с веток, сыпались, как на подбор, крепкие ребята с черно-желтыми полосами на лицах.
-    Ягуары! – охнули солдаты и единой массой подались назад.
-    Стоять! – заорал Кортес. – Держите ворота!
Но его уже никто не слышал.
-    Сейчас придет подмога! – почти рыдал он. – Ворота… ворота держите…
И его, вместе с конем, тут же смели и потащили назад к пролому. И вот тогда Кортес понял, что это конец. У пролома, словно рыбаки на перекате во время нереста, с копьеметалками в руках, ждали битком набившиеся в пироги копейщики. А потом его конь рухнул.
Кортес на лету выдернул ноги из стремян, упал, перекатился через голову и бросился к пролому. Рухнул в воду и тут же услышал эти жуткие всхлипы. Именно с этим звуком, ускоренные копьеметалками дротики пробивали все – и панцири, и груди – насквозь. А потом его схватили за ворот, и он вырвался и тут же увидел, как с пирог уже тянутся к нему десятки жадных мускулистых рук, а с дамбы одна-единственная – капитана Кристобаля де Олида.
***
В течение только этой операции защитники убили восемь Громовых Тапиров и взяли в плен семьдесят восемь «мертвецов», включая мажордома Кортеса – Кристобаля де Гусмана. И первым делом Куа-Утемок обратился к совету столичных жрецов.
-    Мне нужна ваша помощь.
-    Наша или богов? – насторожились те.
-    Ваша, - кивнул Куа-Утемок. – Я не хочу, что вы всех их немедленно принесли в жертву.
Жрецы окаменели. Ничего подобного от Великого, пусть и слишком еще юного Тлатоани, они не ждали.
-    Я хочу, чтобы вы приносили их в жертву каждый день и понемногу – человек по десять…
-    Но зачем?! – изумился главный жрец.
-    И я хочу, чтобы жертвоприношение видели остальные кастилане, - пояснил Куа-Утемок. – Каждый день. В одно и то же время. Перед завтраком.
Жрецы переглянулись. Это было необычно, но правилам не противоречило.
-    И еще… - улыбнулся Куа-Утемок. – Мне нужны головы. Побольше.
Жрецы растерянно развели руками. По правилам головы должны были прославлять храм, но если Великий Тлатоани просит…
***
Тем же вечером небольшой отряд Ягуаров, нагло приблизился к авангарду штурмующего пролом Альварадо, и буквально зашвырял солдат врага головами белых людей.
-    Это головы Малинче, Сандоваля и прочих… - проорали они. – То же будет и с вами!
Альварадо взревел, кинулся заглядывать головам глаза, но они все были на одно лицо – страшные, грязные, искаженные нечеловеческой мукой, с выбитыми зубами, выглядывающими из оскаленных ртов.
-    Кортес! – чуть не плакал рыжий гигант. – Прости, Кортес! Ну, где же ты, Кортес?!
И когда воодушевленные индейцы провели контратаку, все войско сломалось, и, оставляя раненых и убитых врагу, откатилось назад – до самой суши. А потом то же самое – один в один – повторилось и на двух остальных дамбах.
-    Это головы Альварадо и Малинче! – орали Ягуары Сандовалю.
-    Это головы Сандоваля и Альварадо! – извещали они и без того напуганных солдат Кортеса.
И кастильцы дрогнули и покатились назад – стремительно и безостановочно, до тех пор, пока преследователей не отбросили точно нацеленные стволами вдоль дамбы пушки.
А наутро раздался мучительно низкий, выворачивающий все внутренности звук главного барабана столицы. На верхнюю площадку главной пирамиды столицы вывели первую партию пленных солдат, и сначала они испуганно озирались, а затем позволили надеть на себя почетные воинские головные уборы из перьев орла и, продляя свои жизни – пусть всего на минуты, стали танцевать в честь великого бога Уицилопочтли.
-    Не-ет! – бился в истерике Кортес. – Только не это! Не-ет!
И за руку вытащивший его из битком набитого трупами и индейцами пролома Кристобаль де Олид прижимал Кортеса к груди и гладил по голове. С такого расстояния никто не мог разглядеть деталей происходящего на пирамиде, но все понимали, что их ждет – каждого из них.
***
Головы Громовых Тапиров и солдат, конечности и содранную с лиц вместе с бородами кожу Куа-Утемок приказал разослать в каждый город и в каждое крупное селение страны.
-    С мертвецами покончено, - на словах передавали радостную весть гонцы. – Теперь они действительно мертвы. Можете потрогать, – уже не укусит.
И уж в первую очередь эти подарки – самые лучшие – получили примкнувшие к Малинче города.
-    Вот, что стало с вождями Кортеса, - наглядно показывали гонцы жителям Отумбы и Тескоко, Чолулы и Уэшоцинко, Чалько и Тлальманалько. – То же будет и с Тлашкалой.
И, спустя несколько дней, подчиняясь воле только что избравших их горожан, вожди – один за другим – начали выходить из лагеря Малинче. И когда там осталось не более двухсот, большей частью, крещеных, индейцев, Куа-Утемок высадил своих воинов на берег.
Мертвецы спасались, как умели: кто на бригантинах, а кто, стремительно уходя прочь от озера. Но скрыться было невозможно, и в каждой деревне мальчишки кричали им вслед, что мертвецу – даже сбежавшему из преисподней – все одно придется возвращаться в сумрак. Потому что земля живых людей не для них.
А на полпути к морю разбитый, изможденный отряд Кортеса встретило свежее, в несколько раз превосходящее все его силы, организованное Андресом де Дуэро пополнение – и с порохом, и с пушками, и с людьми.
***
Кортес начал с самого начала. Обходя город за городом и рассылая гонцов во все стороны, он демонстрировал, что, как и прежде, жив и даже здоров, и напоминал вождям, что заключенный между ними договор вечен. И вожди, уже двадцать раз проклявшие час, когда их дернуло заключить договор с мертвецом, снова подчинялись – один за другим.
Но падре Хуану Диасу было не до того: вместе с пополнением прибыл и человек из Ватикана – бодрый, энергичный и веселый.
-    Что, святой отец, много эта жирная сволочь золота загребла? – по-свойски мотнул головой в сторону распродавшего весь запас индульгенций францисканского брата Педро Мелгарехо.
-    Не жаловался… - осторожно заглянул в холодные умные глаза падре Диас.
Он уже встречал эту странную смесь панибратства и холодного ума, а потому старался близко к себе не подпускать – себе дороже выйдет.
-    И казначея, как я вижу, пропавшая королевская пятина не слишком беспокоит? – хохотнул «гость». – Чуть ли не в друзьях у Кортеса.
-    Я не влезаю в отношения казначея и генерал-капитана, - снова уклонился от навязчивой фамильярности падре Диас.
Ватиканец мгновенно что-то переценил и тут же стал сосредоточенным и даже, пожалуй, жестким.
-    Ну, а задание Ватикана вы исполнили?
-    Почти, - глотнул падре Диас. – Но к отчету я пока не приступал.
-    Думаю, два дня вам хватит, - сухо бросил гость и мгновенно потерял к собеседнику всякий интерес.
Падре Диас взмок и, проводив уходящего посланца Рима тоскливым взглядом, сорвал с плеч котомку, вытащил распухшую от вставок из индейской бумаги «амаль» книгу путевых записей и принялся судорожно оценивать, что из этого колоссального богатства можно включить в отчет.
«Расчеты, доказывающие, что эта земля, вопреки отредактированным «сверху» штурманским картам, – не Индия?»
-    Упаси Господь!
«Странный алфавит из смеси иероглифов и слогов?»
-    Нет, алфавит дикарей их вряд ли заинтересует.
«А что тогда?»
Падре Диас судорожно пролистал книгу в начало и обмер. С наслаждением копаясь в священных писаниях и гидрологических расчетах, он уже и думать об этом забыл. А главным заданием с самого начала так и оставалась нахождение способа быстрого приведения индейского народа в христианство.
Святой отец болезненно крякнул. Весь его опыт упрямо говорил одно: какое учение этому народу ни дай, он мгновенно, но по-своему его «поймет», переосмыслит и приспособит к привычному порядку вещей – с жертвами, идолами и пирамидами.
Нет, в обиходе индейцы были даже очень милыми людьми, почти кастильцами, да, и на войне вполне походили свирепостью на того же среднего, не слишком обремененного честью и грамотой кастильца. Но как только дело казалось богов и традиций, всякие стройные схемы рушились мгновенно.
Род они вели по матери, как евреи, но жили в блуде, как древние бритты; друг дружке помогали, почти как армяне, а бесстрашием и жестокостью вполне могли сравниться со скифами.
Их города превосходили разумностью все европейские, но центром каждого города был жуткий кровавый храм. Они собирали огромные, не меньше египетских, урожаи, но залогом хорошего урожая считалось вырванное из груди человека сердце.
А хуже всего было с религией. Индейские боги играли этим миром, словно с мячом, не стремясь ни спасти его, ни уничтожить, но когда приходил срок, мир все равно умирал, и тогда четыре божественных брата соревновались между собой за право заживо сгореть в костре и стать новым солнцем очередного мира. Чтобы снова играть в него, - как в мяч.
Если честно, святой отец понятия не имел, как всю эту разноцветную жизнь свести к сухому отчету и набору практических рекомендаций для грядущих вслед ему миссионеров.
***
Войска обеих сторон судорожно копили силы. Каждый день в лагерь Кортеса возвращались новые и новые, неосмотрительно отложившиеся племена, но точно так же каждый день пироги доставляли в Мешико тысячи новых защитников.
-    Малинче! Почему ты не нападаешь?! – донимали Кортеса вожди, и особенно старый, но воинственный Ауашпицок-цин. – Чего ты ждешь?
-    Жду, когда в Мешико соберутся все союзники Куа-Утемока, - честно отвечал Кортес.
-    Ты хочешь драться с ними со всеми? – обомлел старый вождь. – Сразу?
-    Именно, - подтвердил Кортес. – Так что пропускайте к нему всех, кто ни придет.
А когда в Мешико прошли все, кто хотел, Кортес понял, что уже победил. Потому что каждый день тысячи исполненных отваги индейцев съедали свою порцию маиса и выпивали свою порцию плохой соленой воды. А вырваться из этой клетки назад было уже невозможно: озером правили его бригантины, а на выходе с каждой прямой, как стрела, дамбы стояли пушки, сметающие каждого, кто отважится на нее ступить.
Никогда не воевавшие по таким правилам и с таким противником индейцы сами загнали себя туда, откуда нет, да, и не может быть выхода.
***
Когда Куа-Утемок вернулся в свои покои, на его тарелке лежала только одна маленькая рыбешка.
-    Кушай, - ласково улыбнулась Пушинка. – Я сама ее для тебя поймала.
Куа-Утемок облизал сухие потрескавшиеся губы. Как только запасы еды во дворце кончились, он приказал поварам приготовить сидящих в клетках змей, орлов и ягуаров, а затем разрешил прислуге охотиться в своем огромном саду. Но у прислуги были семьи, родственники, дети родственников, и сад опустел недели за две – ни птиц на деревьях, ни рыбы в прудах.
А потом вся прислуга отпросилась воевать, и во всем огромном саду осталась лишь одна охотница и рыбачка – его жена.
-    А ты сама кушала? – спросил он.
-    Конечно, - рассмеялась Пушинка. – Я сегодня подстрелила из детского лука двух птиц… и вот – поймала то, что у тебя на тарелке.
Куа-Утемок вздохнул и аккуратно взял за хвостик маленькую декоративную рыбку. Бережно положил ее в рот, пожевал и понял, что проглотить не может.
-    У меня не получается… - виновато улыбнулся он.
-    Опять? – побледнела она.
Куа-Утемок сокрушенно мотнул головой.
-    Если ты не сможешь есть, кто будет командовать нашим войском? Ты должен есть!
Куа-Утемок снова попробовал проглотить, и тут же начались рвотные позывы.
-    У меня ничего не получается, - утирая выступившие слезы, пробормотал он.
-    Давай сюда, - решительно приставила руку к его подбородку жена.
Куа-Утемок аккуратно вывалил языком пережеванную рыбешку, и улыбнулся. Он слабел день ото дня, но был счастлив, что боги сжалились над ним и наградили этой странной болезнью. Потому что каждый раз Пушинка жадно поедала все, а потом долго и тщательно, словно кошка, вылизывала узкую красивую ладонь.
А город тем временем голодал. Сначала жители съели всех ласточек, собак и ящериц. Затем собрали, выварили и съели всю кожу мелких, не более собаки ростом оленей, затем – лилии в дворовых прудах, а затем начали искать пауков и выщипывать еще не съеденную соседями траву…
Куа-Утемок нежно прижался к бархатной щечке Пушинки и вышел на балкон. Город – весь – был в дыму и огне, но держался. Каждую ночь сотни пирог выходили по каналам на рыбную ловлю и, отталкивая веслами плавающие трупы сородичей, закидывали сети. И каждую ночь возвращалась от силы каждая двадцатая пирога, - озеро безраздельно принадлежало умеющим ловить ветер мертвецам.
А потом наступил день, когда войска Малинче заняли окраины города. Мужчины обороняли каждый дом, каждую улицу и каждую площадь, но Малинче все гнал и гнал союзных индейцев перед собой, а когда те, своими телами прокладывали ему дорогу, приходило время мертвецов.
Первым делом они вытаскивали из домов обессилевших от голода женщин, и каждый разводил огонь, доставал свое личное клеймо и немедленно метил свою добычу, дабы никто не перепутал ее со своей. А потом чужаки забирались на немногие не разобранные плотниками крыши и терпеливо ждали, когда союзники отвоюют для них следующий двор и разберут свою долю добычи – мужчин. И снова забирали женщин и подростков.
И лишь когда они утыкались в очередной прорезавший город канал, воины Куа-Утемока получали передышку – до тех пор, пока помощники врага не разрушат ближние дома и не завалят канал битым кирпичом.
Сзади зашелестела тростниковая занавесь.
-    Тлатоани!
-    Что тебе надо? – повернулся Куа-Утемок.
Это был гвардеец-Ягуар.
-    Пора, Тлатоани…
Куа-Утемок посмотрел в сторону пылающего храма близ базарной площади в Тлателолько и вздохнул. Сегодня мертвецы заняли и его. И это означало, что дворец пора покидать. Потому что завтра-послезавтра мертвецы будут и здесь.
-    Пошли, Пушинка, - вернулся в комнату Куа-Утемок. – Будем перебираться в свайный городок.
-    А рыбу там ловить можно? – сразу же вскинулась жена.
Куа-Утемок повернулся к гвардейцу-Ягуару и, возблагодарив богов за то, что никто уже давно не опускает перед ним глаз, незаметно подмигнул.
-    Что скажешь, солдат… можно там ловить рыбу?
-    Конечно, Тлатоани, - опустил глаза Ягуар. – Только там рыба и осталась.
***
Вместо отпущенных двух дней, падре Хуан Диас готовил отчет вторую неделю, а когда принес его ватиканцу, тот стремительно его пролистал и тут же сунул обратно.
-    От вас ждут не дневниковых записей, а точного способа, - размеренно произнес ватиканец: - Как. Окрестить. Этот. Народ.
-    Но не за один же год… - начал обороняться падре Диас.
Ватиканец поджал губы.
-    У нас нет столько времени. Вы хоть представляете, что сейчас в Европе творится?
Падре Диас пожал плечами. Он уже не был в Европе несколько лет. И тогда ватиканец жестом пригласил присесть и внимательно заглянул ему в глаза.
-    Рим окружен врагами со всех сторон. На севере франки. В Германии – Мартин Лютер. С юга – магометане. На востоке вообще черт знает, что!
-    И что? – моргнул падре Диас.
Кроме неведомого Лютера, все остальное, сколько он помнил, было всегда.
Ватиканец сокрушенно покачал головой.
-    Папе очень трудно. Очень…
Падре Хуан Диас открыл рот и превратился в слух.
-    И выхода у Вселенской церкви лишь два: либо переносить престол сюда, в Новый Свет, либо… нападать.
В животе у падре забурчало.
-    Переносить престол? – выдохнул он. – Он собирается уйти из Рима?!
«Гость» прищурился: он явно не понимал, в самом ли деле столь наивен его собеседник, а потом вздохнул и начал на память цитировать «Рекеримьенто»:
-    Но дозволил ему Бог, если будет в том необходимость, переносить престол свой в любое место и оттуда управлять всеми людьми – христианами, маврами, иудеями, язычниками и иными…
Колени падре Диаса мелко затряслись. Он никогда не вслушивался в детали текста «Рекеримьенто», хотя было совершенно очевидно: такими словами попусту не бросаются.
-    Нет, есть и лучший выход, - поднял брови ватиканец, - замирить франков, покарать лютеран и отобрать у турков Константинополь.
Падре Диас обмер. Ни один из Пап не был настолько силен, хотя мечтали все.
-    Но для этого Крестового похода Риму нужны солдаты, - придвинулся к нему ватиканец. – Сотни тысяч новых солдат!
У падре Диаса потемнело в глазах.
-    Рим хочет… переправить… индейцев… в Европу?! – икая через слово, выдохнул он.
Ватиканец лишь усмехнулся и похлопал святого отца по колену.
-    Думайте, святой отец, думайте. Вы человек неглупый. У вас должно получиться.
***
Кортес сжимал Мешико в своих объятиях все сильнее и сильнее, и чем ближе подступал вожделенный миг, тем чаще ему снился далекий утраченный рай.
Обычно ему снилось, как он бродит по огромному роскошному саду, пьет из рукотворных родников, слушает свезенных со всей страны певчих птиц и, смеясь, ловит руками разноцветную мелкую рыбешку.
Но иногда снилось и нечто игривое, будто Сиу-Коатль привела очередную очаровашку лет четырнадцати, а он все размышляет, взять ли эту, приказать привести ту, что была вчера, или оставить в своей постели обеих. Или все-таки троих?..
А в последнее время начал приходить этот – особенный – сон. Кортесу виделось, как он стоит на вершине пирамиды, озирая огромный, цвета серебра с хрусталем, словно сам собой выросший посреди синего озера город, и в его груди такой восторг! И тогда он весело говорил что-то стоящей рядом Сиу-Коатль, а когда поворачивался, его пробивал озноб. Черный, задымленный, торчащий ребрами проваленных крыш город полыхал со всех концов.
Нет, Кортес еще пытался спасти хоть что-то из тех, прежних снов, и посылал парламентеров несколько раз. Но его даже не слушали, и лишь когда он зацепился за окраину по настоящему прочно, на той стороне канала появился вождь.
Он ел печенье. А точнее, отчаянно пытаясь не глотать, чтобы печенье не так быстро кончалось, показывал, что ест. А рядом с ним, и справа, и слева стояли воины с полными горстями спелой вишни. И были они такими наглыми, такими… самодовольными!
-    Зачем это тупое сопротивление? - чувствуя, как в груди разгорается огонь ярости, тихо спросил Кортес. – Разве тебе не жалко этот город?
Он спросил это сам, без переводчика, на почти освоенном мешикском языке. Но вождь понял. Поперхнулся. Выплюнул все, что держал во рту, и с такой же ненавистью процедил:
-    Когда я возьму тебя и твоих «мертвых» в плен, я не отдам вас богам, пока вы не поставите на место каждый наш камень.
С этой минуты Кортес жаждал одного: накинуть на шею этого города ремень и душить… душить… душить до тех пор, пока этот город не обмякнет и не рухнет рожей вниз, как Антонио де Вильяфанья.
***
В конце концов, наступил момент, когда вожди осознали, что дальнейшие бои бесполезны.
-    Пора сдавать город, Тлатоани, - глядя Куа-Утемоку прямо в глаза, сказали они.
-    А что потом? – спросил Куа-Утемок. – Клейма на щеках наших дочек?
-    У тебя нет дочери, - хмуро посмел возразить кто-то. – Ты не можешь знать, что такое – потерять дочь.
Куа-Утемок потер словно засыпанные песком глаза.
-    Все так решили?
-    Все… все… все… - раздалось из разных концов.
-    Тогда я вызываю вас на поле, - встал Куа-Утемок. – Всех! И пока игра не закончится, ни один из вас не смеет уводить воинов.
Вожди замерли. Они не имели права отвергнуть вызов, но пока подберешь команду, пока отыщешь среди полумертвых бойцов игроков… Куа-Утемок просто выигрывал время – еще, как минимум, сутки сопротивления.
И целые сутки Мешико еще простоял. А потом наступил рассвет, и Куа-Утемок, с трудом влез в нагрудные щитки, надел шлем и наколенники и, пошатываясь, вышел на поле. И впервые увидел трибуны пустыми – только они, по пять игроков с каждой стороны, Считающий очки, да Толкователь.
Куа-утемок поджал губы, дождался, когда старый Считающий очки щелкнет трещоткой, взял мяч, повел его к ближайшему борту и тут же понял: что-то не так.
Обернулся и обмер. Все игроки противника просто стояли и ждали.
-    Что вы стоите?! – преодолевая наплывающую на глаза темноту, взорвался он.
-    Забрасывай, скорее, Куа-Утемок, и мы пойдем, - тихо сказал один. – Нечего нам здесь делать. Нас там, на крышах племянники малолетние подменяют.
Куа-Утемок посмотрел в сторону храма и вдруг вспомнил крест и праведника с севера, предсказавшего, что город падет и будет разрушен, и тогда наступит конец пятого солнца, а с ним и всего этого прекрасного мира. Ибо время живых кончилось, и мир уже отдан во власть мертвых.
Он отшвырнул мяч и побрел во дворец. Игра закончилась, едва начавшись, - как и его жизнь. Как жизнь всех, кого он знал.
***
Последние уходящие на штурм затянутого дымом города тлашкальцы шли с боевым кастильским кличем.
-    Сантьяго Матаиндес! – в предчувствии обильной добычи счастливо орали они. – Святой Апостол Иаков! Бей индейцев!
-    Ну, как, вы подготовили то, что обещали? – повернулся озирающий шествие с пирамиды ватиканец к падре Хуану Диасу.
Падре виновато опустил голову. Если бы порыться во дворцовой библиотеке Мотекусомы, то может быть…
-    Я постараюсь, - торопливо пообещал он.
-    Я не могу ждать, - сердито проронил ватиканец. – И тем более, не могу верить словам. Да, и Ватикан ждать не может.
Падре отчаянно скосил глаза в сторону. Город еще дымился, но если верить гонцам от Альварадо, они уже взяли шесть из восьми районов города, и, кажется, дворец тоже…
-    Идите, и не возвращайтесь, пока все не сделаете, - приказал ватиканец и не выдержал: - Бездельник! Давно вами инквизиция не занималась…
Падре вздрогнул, развернулся и на подгибающихся ногах побрел вниз по ступенькам. С трудом дошел до самого низа и, некоторое время размышлял и, старательно пытаясь убедить себя, что это безопасно, пристроился в хвост тлашкальской колонны – к четырем сопровождающим кастильцам.
-    Педро, говорят, уже полторы тысячи рабынь заклеймил… - горячо делился кто-то.
-    Не ври! Педро и драной козы не поймает! – захохотали солдаты.
-    Вот вам крест! – выдохнул рассказчик. – Только вчера одиннадцать колонн за ворота выгнали, и в каждой тысячи по три-четыре! Вот и считай, сколь на брата выйдет!
Падре тронули за рукав.
-    А вы, святой отец, тоже за добычей?
-    Что? – повернулся падре Хуан Диас. – Нет, разумеется.
-    А напрасно… - закачали головами солдаты, - наши говорят, сейчас там – самый фарт. Никогда такого не было!
Они шли и шли, слушая, как залпами из всех орудий расстреливают свайный городок бригантины, как гремят в городе барабаны-атабали. А потом были столь хорошо знакомые ворота, через которые их год назад с такими почестями провели мешиканцы, некогда цветущая, тенистая улица…
Понятно, что война есть война, и теперь все выглядело несколько иначе… падре пригляделся и прикусил губу: кора на совершенно голых деревьях была обглодана до корней… и еще и эта вонь…
-    А черт! – рявкнул идущий впереди солдат и рухнул спиной на мостовую.
-    Поднимайтесь, - помог ему падре Диас и тут же брезгливо отдернулся.
То, на чем поскользнулся солдат, оказалось кишкой.
Падре немедленно уставился в мостовую, чтобы не вляпаться самому, и понял, что это уже невозможно. Как только начался город, под ногами сразу же стали попадаться трупы – больше и больше, и сначала их обходили, затем перешагивали, а потом уже пришлось наступать.
Падре стиснул зубы, стараясь не обращать внимания на что наступает, а затем тлашкальцы повернули туда, где, судя по грохоту барабанов, шли бои, и зажимающий нос рукавом рясы святой отец остался совсем один.
Глядя под ноги и боясь нечаянно наступить на что-нибудь, он развернулся к ведущей на дворцовую площадь улицу и замер: улица – вся! – была вымощена трупами, словно толстым ковром. Они лежали навалом, лицом вверх или вниз, и отовсюду торчали руки и ноги, обильно залепленные черной тухлой кровью. Над ними летали мухи, но трупов было больше, чем мух.
Падре стошнило, и только щипцами вколоченный восемнадцать лет назад ужас перед братьями-инквизиторами заставил его сделать то, что должно. Падре болезненно застонал и, через силу наступая на колыхающиеся раздутые животы, тронулся вперед.
-    Тут же близко… - бормотал он сквозь рукав, - шагов двести…
И лишь когда он ввалился сквозь сломанные дворцовые ворота во двор старых апартаментов, его немного отпустило. Пустующий дворец отдали почти без боя, и внутри старых апартаментов лежало от силы несколько сотен тел. Все так же, зажимая нос, падре стремительно прошел к поставленной для прикрытия тайника часовне, нырнул в соединяющее оба дворца квадратное отверстие и двинулся темным коридором. Прошел наизусть выученным путем, как вдруг сверху ударил свет! Падре задрал голову вверх и ахнул: крыши над библиотекой не было – даже балок.
-    Сеньора Наша Мария, - болезненно крякнул он. – Как же так можно? Книги же…
Книги и впрямь уже начали портиться. Ветер вовсю шелестел сложенными гармошкой листами – и там и сям. Краски поплыли, а сами фолианты разбухли и отсырели. Но времени на сожаления у него не было. Запертый в Риме, как в осажденной крепости, окруженный врагами со всех сторон, Папа Вселенской Церкви ждал от падре Хуана Диаса результата и только результата.
-    Где же это должно быть? – пробормотал падре и побежал вдоль стеллажей. – Ага! Вот оно…
Именно здесь он видел труды, относящиеся к религиозным догмам индейцев. Падре схватил первый попавшийся том, на ходу листая, вышел на балкон и в глазах у него потемнело, а горло перехватило.
-    О-о, че-орт!!!!
Прямо перед ним – почти до облаков – возвышалась гора человеческих тел правильной пирамидальной формы!
-    Спаси и сохрани! – икая, перекрестился падре.
Он знал, что на самом деле это – стоящая за площадью для языческих игрищ мечеть Уицилопочтли и Тлалока. Просто ее ступени были закрыты от взгляда телами погибших защитников, и там, под ними камень, а не трупы, – уж он-то это знал!
Но глаза видели то, что они видели.
Падре Хуан Диас тоскливо поморщился: в один миг ему стало ясно, что этот народ никогда не откажется от своих богов добровольно. Этот народ до тех пор не будет с придыханием произносить слово «Рим», пока будет помнить, каким был его собственный центр мира – Мешико. И этот народ не будет слушать чужих миссионеров до тех пор, пока в его памяти звучат слова собственных священных писаний. А значит, остается только один метод исполнить заказ Ватикана.
Падре глотнул, сунул руку в карман и достал огниво. Потому что, лишь очистив листы памяти от языческих каракулей, можно вписать в нее новую прекрасную историю – историю человека цивилизованного.
Через несколько минут он уже выбирался из квадратной дыры, соединяющей дворцы, а через час, спотыкаясь, падая и чертыхаясь, брел по трупам, даже не оглядываясь на густой дым позади.
***
Едва столица пала, и барабаны-атабали умолкли, наступила такая тишина, что солдатам казалось, они оглохли. А потом небо стало стремительно затягиваться синими тяжелыми тучами, остро запахло грозой, и все словно сошли с ума.
Первыми это безумие окончившейся войны поразило тлашкальцев, и они, как очумелые, засновали по городу, вырезая каждого встречного. А когда горожане побежали, волна безумия настигла и кастильцев, ибо шла добыча сплошным потоком, как рыба на нерест.
Одни шли по дамбам, где их тут же подбирали капитаны. Другие пытались выбраться на пирогах, и этих захватывали экипажи бригантин. Третьи, посадив детей на шеи, брели через озеро вброд, в двух-трех, лишь им известных местах и оказывались в руках лишенных хорошего места, а потому снующих по берегу солдат-новичков. И всех женщин первым делом загибали и, суя пальцы между ног, без конца выковыривали кусочки спрятанного там нефрита и лишь изредка, если очень повезет, - золото. Тут же отсеивали непригодных по возрасту, а подходящим выжигали на щеке жирное клеймо и сгоняли в табун – у каждого хозяина свой.
Почти то же было и в лагере. Осознавший, что отсеянные за непригодностью к работе прелестные малыши никому не нужны, ошалевший Трухильо собрал целый гарем и, не стесняясь даже святых отцов, тут же дегустировал каждого, отбирая особо полюбившихся в отдельное ревмя ревущее стадо.
Неподалеку от него монах-францисканец вел дознание по делу крещеных, но затем предательски отложившихся от церкви вождей-еретиков, время от времени грозно покрикивая на ставящих длинную череду столбов и собирающих валежник рабочих.
Чуть дальше натасканными на человечину собаками травили трех пришедших к Малинче с предсказаниями жрецов. Еще чуть дальше, одной кучкой, стояли самые высокопоставленные люди отряда, а немного поодаль – королевский казначей Альдерете и черный от гари Кортес.
-    Вы так и не ответили на мое предложение, - хрипло напомнил Кортес, - как насчет половины?
-    Половины чего?
-    Всего, что я имею. Я сказал ясно, - отрезал Кортес и кивнул в сторону бредущей по дамбе веренице беженцев. – Вот смотрите: каждый пятый раб мой, а здесь их уже тысяч сто…
-    А золото?
Кортес наклонил голову.
-    И золото. Все, что вы видели – только ваше и мое.
-    А прииски?
Кортес на миг стиснул челюсти. Он еще не владел приисками, но казначей не собирался останавливаться и определенно пытался выжать все, что можно. И едва он все-таки нашелся, что ответить, как из бесконечно снующей перед глазами озабоченной добычей толпы вырвался новенький штурман, два матроса и еще кто-кто на веревке.
Кортес открыл рот и замер.
-    Куа-Утемок?
-    Это я его взял! Сам! – заголосил штурман. – Если вам сеньор Сандоваль будет говорить, что…
В глазах у Кортеса потемнело. Именно этот щенок за несколько месяцев отнял то, к чему идальго Эрнан Кортес, порой не осознавая этого, стремился всю свою жизнь – его прекрасный город в самом центре этого нового мира.
-    Куа-Утемок…
Казначей забеспокоился.
-    Это – их император? Тот самый, у которого золото?
-    Да, - хрипло выдохнул Кортес и двинулся навстречу.
-    Это я, Гарсия Ольгин, его… - продолжил, было, штурман… и осекся.
Вокруг уже стремительно собиралась вся элита Новой Кастилии: падре Хуан Диас, ватиканский гость, брат Педро Мелгарехо, Королевский казначей и Королевский нотариус…
-    Куа-Утемок…
Он стоял перед Кортесом так, словно не был должен ровным счетом ничего. Немыслимо молодой, тощий и почти отрешенный. И глаз не опускал.
Элита загомонила.
-    Надо бы допросить его… насчет золота…
-    Кортес, потребуй у него…
Штурман забеспокоился еще сильнее.
-    Это я его выловил… на пироге… - и уже в совершенном отчаянии: - я и бабу его привел!
Матросы вытащили в круг юную девочку лет шестнадцати, и элита охнула. Она была немыслимо хороша…
-    Я их… обоих… - уже совсем тоскливо пробормотал штурман.
Кортеса тронули за плечо, и он обернулся. Это была Марина.
-    Это последняя дочь Мотекусомы, - тихо произнесла переводчица.
Так оно и было. Все дочери Мотекусомы, кроме Пушинки, выложили своими телами дорогу через пролом в дамбе – для Альварадо.
-    Возьми ее, и ты снова станешь Верховным вождем, - посоветовала знающая толк в таких делах Марина.
И это тоже было правдой. После ритуального изгнания Марины-Малиналли из рода испуганно прижавшаяся к мужу Пушинка – одна-единственная – имела право на титул Сиу-Коатль. И только ее мужа индейцы могли бы признать своим повелителем.
Кортес бросил затуманившийся взгляд на девчонку, затем на догорающий на горизонте город, и снова – на нее, и снова – на город. Тоненькая, с огромными испуганными глазами, она была почти так же хороша, как некогда стоявший посреди синего озера то ли серебряный, то ли хрустальный Мешико. И она тоже не желала принадлежать ему.
Он застонал, стиснул челюсти, рванул ее за руку в круг и швырнул животом на продавленный индейский барабан. Расстегнул ремень, сбросил амуницию, развязал тесемку на штанах и, придавив Пушинку к барабану, яростно навалился сверху.
Куа-Утемок рванулся вперед, но его тут же бросили на колени и, под командой пажа Ортегильи, удерживая со всех сторон, поставили напротив, – чтобы видел.
И тогда он закатил глаза вверх и закричал.
-    Отец всего сущего! Убей меня! Прямо сейчас!
В грозовом темно-синем небе заворчал гром.
-    Что он говорит? – заволновался ватиканец.
Падре Диас сосредоточился.
-    Он просит у Бога смерти, - как мог, перевел он.
Кортес побагровел и задвигался чаще, а Ортегилья, чутко отслеживая ситуацию, грамотно не позволял мятежному Тлатоани уклониться.
-    Спаси меня от муки быть живым! – прорыдал Куа-Утемок.
-    Что он говорит? – шмыгнул носом ватиканец.
Падре Диас взволнованно кашлянул.
-    Он просит Бога спасти его.
С темно-синего неба начали падать крупные редкие капли, и Кортес коротко крякнул, расслабленно выдохнул и начал медленно вставать на ноги.
-    Берналь! – неторопливо завязывая тесьму и поглядывая на догорающий посреди озера город-мечту, подозвал он.
-    Да, генерал-капитан.
-    Отдай эту шлюху солдатам. Пусть потешатся. Если выживет, клеймо – и в стадо.
И тогда Куа-Утемок выдохнул последнее:
-    Или отними у меня душу. Сделай меня таким же «теулес*», таким же мертвым, как они.
Падре Диас вздрогнул.
-    Что он говорит? – забеспокоился ватиканец. – Ну, же! Что он сказал?!
Падре Диас судорожно дернул кадыком.
-    Он просит сделать его таким же теотлем*, таким же божественным, как мы.
Ватиканец улыбнулся, подошел к Куа-Утемоку и присел на корточки – точно напротив.
-    За этим мы и пришли сюда, сынок.
.
*теулес (науа teules) – мертвец
*теотль (науа teutl) – бог
***
НЕОБЯЗАТЕЛЬНОЕ ПОСЛЕСЛОВИЕ

Куа-Утемок будет подвергнут пыткам, затем крещен и несколько лет проведет в заложниках, а потом, будучи сильно не в духе, Кортес отрубит ему руки и повесит.
Пушинку по зрелому размышлению Кортес отнимет у солдат и переведет к остальным своим индейским «женам».
Марину-Малиналли – за полной непригодностью в качестве «первой леди» – выдадут замуж за некоего Хуана Харамильо.
***
Эрнан Кортес еще послужит Церкви и Короне и, судя по трудам Торбио де Бенавенте, даже поможет Ватикану готовить индейцев для десанта в Европу. Так что, если бы не оспа, мигом выкосившая 95 % населения Центральной Америки, мировая история сложилась бы иначе.
И, тем не менее, в свет его не пускали – долгих шесть лет.
Впрочем, Сеньор Наш Бог видел это рвение Кортеса и наказывал всех, кто хоть как-то противостоял его святому делу. Так, назначенный вместо Кортеса губернатором Новой Испании Кристобаль де Тапия внезапно заболел, (как говорили, с горя) и очень быстро уехал.
Супруга Кортеса донья Каталина Хуарес ла Маркайда приехала к мужу, но вскоре ночью скончалась от лихорадки. В «бедности и раздражении» умер и сосватавший ее Кортесу Диего Веласкес де Куэльяр.
Франсиско де Гарай, попытавшийся оттянуть у Кортеса провинцию Пануко, простудился, слег и на четвертый день скончался.
Луис Понсе де Леон, назначенный «навести порядок» во владениях Кортеса, умер от злокачественной лихорадки сразу после прибытия, а его преемник губернатор Маркос де Агиляр угас от чахотки.
Некий Рибера, укравший отосланные Кортесом в Испанию несколько тысяч песо, поел ветчины и умер без покаяния. Почти одновременно захворал и предстал перед Господом и епископ Фонсека – давний недруг Кортеса.
***
Не везло и соратникам Кортеса. Солдат Берналь Диас доживал свои дни в бедности, а бывший королевский нотариус Диего де Годой – в качестве коменданта заштатной крепости.
За описанные в повести деяния, в том числе за неоправданное пленение Мотекусомы перед судом предстал Педро де Альварадо – почему-то в гордом одиночестве.
И только один соратник был убит по прямому приказу Кортеса. Это был заподозренный в попытке «отложиться», некогда вытащивший Кортеса из провала в дамбе за руку и тем спасший от верной смерти Кристобаль де Олид.
***
Эрнан Кортес получил титул маркиза де Оашака и герб с семью нанизанными на одну цепь головами и стал одним из богатейших людей в Европе.

КОНЕЦ

33

http://www.blagievesti.ru/uploads/posts/2011-03/13015061934312v1.png
Андрей Степаненко
ЧАС ПЕРВЫЙ
***

Возбужденная толпа вывернула из-за угла, и Томазо положил руку на эфес, - рев становился все более угрожающим.
-    Бей его!
Томазо прищурился. По залитой солнцем, раскаленной брусчатке волокли привязанного за ноги к ослице мальчишку лет пятнадцати.
-    За что его?
Томазо обернулся; из дверей храма осторожно выглядывал падре Ансельмо, - глаза испуганы, рот приоткрыт.
-    Не знаю, святой отец. Наверное, вор.
-    Прости его, Господи, - торопливо перекрестился Ансельмо; он и сам был ненамного старше преступника.
Рокочущая толпа протекла мимо них, и стало ясно, что это баски. Именно они дважды в год привозили на ярмарку сырое железо, и полный ремесленников город оживал – до следующего завоза.
-    Хотя… откуда здесь воры? - вдруг засомневался падре. – Два года служу, а тюрьма как стояла пустой, так и стоит.
Исповедник четырех обетов* Томазо Хирон ничего на это не сказал и лишь проводил окровавленное тело затуманившимся взглядом. Именно так, за ноги, со съехавшей до горла бурой от пыли и крови рубахой волокли его самого – в далеком Гоа. И если бы не братья…
.
*ОБЕТ – обязательство монаха, например, обет послушания, нестяжательства, целомудрия, отречения от всего мирского
.
-    Свинца ему в глотку залить! – взвизгнули из хвоста уходящей толпы.
Томазо мгновенно покрылся испариной, - так свежи оказались его собственные воспоминания. Он тогда спасся разве что чудом.
Нет, поначалу, когда португальские моряки обнаружили в Индии огромную христианскую общину, Ватикан исполнился ликования: найти опору в Гоа – самом сердце Азиатского рая, - о такой удаче можно было только мечтать. И лишь, когда люди Ордена ступили на Малабарское побережье, стало ясно, сколь трудным будет путь к единению. Здешние христиане, яро убежденные, что их общину основал сам апостол Фома, тяжко заблуждались в ключевых принципах веры.
Пользуясь оказанным радушным приемом, братья внедрились во все структуры общины, изучили храмовые библиотеки и пришли в ужас. Мало того зла, что индийские христиане-кнанайя были потомками беглых евреев, они оказались еще и верными учениками египетских греков. Старые астрономические таблицы, свитки с указами Птолемеев, труды отцов-ересиархов – все буквально кричало о том, что именно здесь, в Индии недорезанные донатисты** спрятали остатки еретической александрийской библиотеки.
.
**ДОНАТИСТЫ – христиане Сев. Африки, успешно оспаривавшие первенство у римской церкви. Истреблены с помощью армии
.
Работа по исправлению незаконной религиозной традиции предстояла долгая и кропотливая. Но англичане уже появились у берегов Гоа, угрожая перехватить инициативу, а потому Ватикан ждать не мог. Папа распорядился немедленно взять епископаты Индии в свои руки, принудительно ввести в них латинские обряды, а истребление еретических Писаний и ненужных летописей поручить Святой Инквизиции. И рай превратился в ад.
Исповедник четырех обетов поежился. Отпор последовал незамедлительно, и, Боже, как же их били! Его так не били с того самого дня, когда, совсем еще неопытным щенком, размазывая по лицу кровь и слезы, Томазо понял, что его таки приняли в Орден.
Толпа завернула за угол, и рев начал отдаляться. Однако спокойнее не стало. Из каждого дома, из каждой лавки, из каждой мастерской выбегали все новые и новые люди, и все они отправлялись вслед за разъяренной толпой басков – на центральную площадь.
-    Что произошло? – ухватил за шиворот чумазого мастерового Томазо.
-    Не знаю, ваша милость, - хлопнул глазами тот. – У нас такого отродясь не было.
Томазо отпустил ремесленника, прикрыл шпагу плащом и решил, что идти на площадь, невзирая на жару, придется.
***
Уже когда его повалили наземь и начали бить, Бруно с недоумением осознал, что жить ему от силы четверть часа. Баски не прощали обид, а уж за своих стояли стеной. Так что, когда полгода назад Бруно убил старшину баскских купцов Иньиго, он, как бы, сам подписал себе смертный приговор. И это было странно: Бруно совершенно точно знал, что у него иная судьба.
Поскольку баски кричали на своем, Бруно так и не понял, ни кто его выдал, ни что именно с ним собираются делать. А потом его привязали за ноги к ослице, к толпе начали присоединяться горожане, и до Бруно стало доходить, сколь трудно ему придется умирать.
-    Свинца ему в глотку залить! – орали вокруг. – Чтоб неповадно было!..
И задыхающийся от боли Бруно уже не успевал прикрываться от ударов.
-    Постойте! Это же Бруно! Подмастерье дяди Олафа!
Бруно с трудом приоткрыл залитые липкой кровью глаза. Но так и не понял, кто из горожан его опознал.
-    За что вы его?!
Баски разъяренно загомонили – на своем варварском языке.
-    За что тебя?..
Бруно сосредоточился. Это был непростой вопрос.
Собственно, все началось, когда старшина баскских купцов Иньиго решил, что пора поднимать цену сырого железа. Для Бруно и его приемного отца Олафа по прозвищу Гугенот это означало потерю всего ремесла: свои запасы железа они израсходовали на храмовые куранты. А по новым ценам пополнить запасы было уже невозможно, - даже если изрядно задержавший оплату курантов падре Ансельмо наконец-то отдаст долг.
-    Бруно! – прозвенело в мерцающей тьме. – Ты еще жив?! За что тебя?!
-    Я убил… - прохрипел подмастерье.
Его снова одолел приступ удушья, а потому голос вышел чужой, а слова – неразборчивыми. Он и сам бы не понял, что сказал, если бы эти слова – часовым боем – не звучали в его голове шесть месяцев подряд.
И все же, вовсе не подъем цен, сам по себе, стал причиной, по которой он устранил Иньиго. Старшина иноземных купцов посягнул на самое святое: филигранно выверенный ход лучших из лучших когда-либо виденных подмастерьем часов. А даже сам Бруно – лучший часовщик во всей Божьей вселенной, а, возможно, и Некто Больший, – использовал свои права на подобное вмешательство с огромной осторожностью.
***
Бессменный председатель городского суда Мади аль-Мехмед изучал показания Каталонского гвардейца, похитившего молодую рабыню сеньора Франсиско Сиснероса, когда прибежал его сын Амир, - приехавший на каникулы из Гранады студент медицинского факультета.
-    Отец! Отец! Там Бруно убивают! Нашего соседа!
-    Где? – не понял Мади.
-    На площади!
Судья тряхнул головой.
-    На центральной площади? Возле магистрата?
-    Да! – выпалил Амир. – Самосуд!
Судья яростно пыхнул в бороду и вскочил. Последний самосуд произошел в его городе сорок шесть лет назад, когда он был еще совсем юным альгуасилом. Мастера цеха часовщиков отрубили пальцы и выжгли глаза португальцу, вызнавшему секрет удивительной точности здешних курантов; они лгали не более чем на четверть часа в сутки.
Мади отнял пострадавшего, как раз перед тем, как тому предстояло усечение языка, начал дознание и тут же оказался в юридическом тупике.
-    Мы не преступили закона, - уперлись ремесленники. – Цех имеет право на месть.
И это было чистой правдой. Арагонские законы позволяли отомстить чужаку за нанесенный ущерб.
-    Но я же ничего не успел сделать! – задыхаясь от боли, рыдал изувеченный португалец. – Я только смотрел! Кому я причинил вред?!
И это тоже было правдой. Да, португалец определенно посягнул на интересы цеха, но нанес ли он вред? Ведь ни вывезти секрет, ни построить часы с его использованием он так и не успел.
-    Отец! Быстрее! – заторопил его Амир. – Убьют ведь!
Мади схватил шпагу, выскочил во двор здания суда и махнул рукой двум крепким альгуасилам.
-    За мной!
Все четверо выбежали на улицу, промчались два квартала и врезались в гудящую, словно пчелиный рой, толпу.
-    Прекратить самосуд!
-    Посторонись!
-    Дайте же дорогу!
Горожане, узнав судью, почтительно расступались, и только баски так и гомонили на своем варварском языке, а там, в самом центре площади уже вился дымок.
-    Свинца ему в глотку!
Альгуасилы утроили напор и, расчищая дорогу судье, обнажили шпаги и отбросили самых упрямых смутьянов прочь.
-    В сторону, дикари! Судья идет!
-    Это он?
Мади сделал последние два шага и присел. На булыжниках мостовой лежал именно Бруно, приемный сын и весьма толковый подмастерье его соседа-часовщика.
-    Что случилось, Бруно?
Парень приоткрыл один глаз, попытался что-то сказать, но лишь выпустил кровавый пузырь.
-    Говори же! – потряс его за плечо Мади.
-    Часы… - выдавил подмастерье. – Мои часы…
Ни на что большее сил у парнишки уже не было.
***
Поначалу Бруно хотел сказать об Иньиго, но в последний миг понял, что это было бы неправдой. Ибо все дело заключалось в часах – единственном, что у него было…
-    Мои часы…
Подмастерье и приемный сын часовщика, Бруно был бастардом, рожденным, судя по всему, в расположенном близ города женском монастыре. И об этом его позоре знал каждый.
Нет, на него не показывали пальцами, - сказывался авторитет приемного отца, лучшего, пожалуй, часовщика в городе. Но вот эту мгновенно образующуюся вокруг пустоту – в лавке, в церкви, на сходке цеха – Бруно ощущал столько, сколько себя помнил. Его не хлопали по плечу, не приглашали разбить руки спорящих, ему даже не смотрели в глаза.
Помог Олаф. Приехавший откуда-то с севера мастер был прозван Гугенотом за равнодушие к службам и священникам. Он понимал, что найденный им на детском кладбище монастыря бастард никогда не будет признан равным в среде хороших католиков, а потому сразу же подсунул ему лучшую игрушку и лучшего товарища в мире – часы.
-    У честного мастера и часы не врут, - часто и с удовольствием повторял он, - а кто знает ремесло, тот знает жизнь.
Олаф и приучил сына к ремеслу – почти с пеленок. Уже в три года Бруно целыми днями сидел рядом с приемным отцом в башне городских курантов, разглядывая, как массивные клепаные шестерни с явно слышимым хрустом двигают одна другую; ощущая, как содрогается перегруженная многопудовой конструкцией дубовая рама и с восторгом ожидая мгновения, когда окованный медью молот взведется до конца, сорвется со стопора и ударит по гулкому литому колоколу.
Вообще, в пределах мастерской Олафа мальчишке дозволялось все. Уже в пять лет отец разрешал ему кроить жесть, в семь – помогать в кузне, а в девять – копаться в чертежах, и даже его не всегда уместные советы Олаф принимал одобрительной улыбкой.
-    Кто знает ремесло, тот знает жизнь, - охотно повторял Бруно вслед за приемным отцом, и его жизнь была столь же прекрасной, сколь и его ремесло.
Он и не представлял, сколько жестокой истины сокрыто в этих словах.
***
Баски запинались через слово, и Мади нашел переводчика среди горожан, однако понять, почему Бруно говорил о часах, так и не сумел. Никакой связи ни с какими конкретно часами не проглядывалось.
-    Он пришел покупать железо, - переводил горожанин. – Отобрал самое лучшее, потребовал взвесить…
Мади слушал, поджав губы.
-    Затем они поспорили о точности весов, и баски уступили…
Судья ждал.
-    А потом Бруно расплатился и велел погрузить железо на подводу.
-    Полностью расплатился? – прищурился Мади.
Горожанин перевел вопрос баскам, и те, перебивая друг друга, опять загомонили.
-    Он дал двадцать мараведи, - пожал плечами переводчик, - столько, сколько запросили.
Судья удивился. Он все еще не видел, в чем провинился Бруно.
-    А потом?
-    А потом его – ни с того, ни с сего – начали бить, - развел руками переводчик. – Это я лично видел.
Мади нахмурился. Баски были в этом городе чужаками, и могли позволить себе самосуд лишь в одном случае, - если вина подмастерья совершенно очевидна.
-    Господин… - тронули его за плечо.
Судья повернулся. Перед ним стоял новый старшина баскских купцов – зрелый мужчина с короткой курчавой бородой, и в его руке был толстый кожаный кошель.
-    Господин… - повторил старшина, сунул кошель в руки судьи и что-то сказал на своем языке.
«Неужели хочет откупиться?»
-    Он говорит, что все до единой монеты фальшивые, - удивленно перевел горожанин. – Говорит, что ему их подмастерье дал…
-    Фальшивые? – обомлел судья и торопливо развязал кошель.
Новенькие, практически не знавшие человеческих рук мараведи полыхнули солнечным огнем. Мади осторожно достал одну и поднес к глазам. Лично он от настоящей такую монету не отличил бы.
-    Ты уверен? – взыскующе посмотрел он в глаза старшине.
Тот дождался перевода и кивнул.
-    Я много монет на своем веку повидал. Эти – подделка.
Мади сунул монету обратно в кошель и покосился на залитого кровью Бруно. Если все так, ему и его приемному отцу Олафу и впрямь придется испить жидкого свинца.
-    Приведите Олафа Гугенота, - повернулся он к вооруженным альгуасилам. – И еще… пригласите Исаака Ха-Кохена тоже. Скажите, Мади аль-Мехмед со всем уважением просит его провести экспертизу.
***
-    Приведите Олафа Гугенота, - услышал Бруно и встрепенулся, однако ни подняться, ни даже открыть глаз не сумел.
Олафу он был обязан всем. Именно Олаф, по звуку определявший характер неполадки в часах, расслышал на детском кладбище неподалеку от женского монастыря слабый хрип и вытащил кое-как забросанного землей ребенка. Именно Олаф нашел кормилицу и привел к страдающему приступами удушья младенцу лекаря-грека Феофила. И именно Олаф назвал приемыша нездешним именем – Бруно.
Это редкое для Арагона имя отбросило Бруно от сверстников еще дальше, и лишь услышанная на проповеди история рождения Иисуса помогла ему сохранить достоинство – пусть и на расстоянии от остальных. Как оказалось, мать Христа тоже была Божьей невестой, и, понятно, что дети презирали маленького Иисуса так же, как теперь – Бруно.
Подмастерье навсегда запомнил рассказ священника о том, как маленький Иисус запруживал ручей, а какой-то мальчик все сломал, и будущий Христос проклял его, так что мальчик высох, как дерево. Затем был другой мальчик, толкнувший Его в плечо, - Иисус проклял его, и тот умер.
Понятно, что родители погибших высказали Иосифу претензии и потребовали от него либо научить ребенка сдерживать язык, либо покинуть селение. И тогда Иисус проклял обвинителей, и те ослепли. Но лишь когда умер учитель школы, ударивший Иисуса по голове за строптивость, до селян дошло, с Кем они имеют дело*.
.
* речь идет о популярном в средневековой Европе, а позже запрещенном курией Евангелии апостола Фомы
.
Бруно так не умел, однако с той самой поры свято уверовал в свою избранность, поскольку его настоящим отцом мог быть только жених его матери, то есть, сам Господь.
Чтобы развеять это его заблуждение, понадобилось вмешательство Олафа – уже к девяти годам. Старый мастер просто взял сына за руку и отвел туда, где нашел. Хаотично разбросанных детских могил здесь было немыслимо много, и шли они от стен женского монастыря и до самого оврага!
-    Не суди их строго, - сказал задыхающемуся от волнения сыну Олаф. – Это все обычные деревенские женщины, и ни одна не думала, что отойдет за долги монастырю.
И Бруно смотрел на бугорки, под которыми спали вечным сном маленькие Иисусы и даже не знал, что лучше: лежать здесь, среди своих братьев по Отцу, или жить под вечным прицелом чужого враждебного мира.
А еще через год Олаф окончательно разрушил тот замкнутый, прекрасный, как часовое дело, и логичный, словно механика, мир, в котором Бруно упрямо пытался пребывать.
-    Пора тебе увидеть остальных, - сказал приемный отец.
Три дня, показывая и рассказывая о работе каждого часовщика, Олаф водил его по мастерским цеха, и Бруно смотрел во все глаза, - как оказалось, он еще не знал ни ремесла, ни жизни.
Часовщики держали мальчишек в подмастерьях чуть ли не до тридцати лет и жестоко пороли – даже взрослых мужчин – за малейшую провинность.
-    Но и подмастерья платят им той же монетой, - усмехнулся Олаф, - и стараются подсунуть свинью при каждом удобном случае.
Как результат, «сырые» шестерни «съедало» за год работы, деревянные рамы курантов требовали усиления медными пластинами уже через полгода, а перекаленные шкивы так и вовсе – лопались, когда им вздумается.
Почти то же самое происходило в мастерских и с людьми. Едва ли не каждый месяц кому-нибудь отрывало палец или выжигало глаз. Раз в год кого-нибудь забивали до смерти, а раз в три – какой-нибудь изувеченный подмастерье сам сводил счеты с жизнью.
Бруно был так потрясен уведенным, что на третий день, прямо в мастерских его снова поразил приступ удушья. Он еще помнил, как Олаф нес его домой на руках, как лекарь Феофил пускал ему кровь, а затем его протащило сквозь вибрирующую черную пустоту и Бруно увидел все, как есть.
Он снова видел мастерские цеха, мастеров и подмастерьев, но мастерские вдруг приобрели очертания обшитых кожухами часовых рам, а шестерни капали не маслом, а кровью. Бруно бросился убегать, но где бы он ни оказывался, вокруг были только шестерни, и в их наклепах Бруно каждый раз узнавал искаженные ковкой лица и части тел мастеров и подмастерьев.
Как оказалось, Бруно пробредил три дня, и очнулся он уже другим человеком.
-    Кто знает ремесло, тот знает жизнь, - все чаще и чаще повторял подмастерье вслед за приемным отцом.
Теперь он понимал, что подразумевал под этим Олаф. Ремесло действительно равнялось жизни. И как его с Олафом отлаженный быт напоминал негромкое тиканье превосходно отрегулированных курантов, так и жизнь цеха в целом была наполнена скрежетом плохо склепанных и отвратительно сопряженных шестерен.
Но видел все это он один – единственный выживший из всех захороненных на монастырском кладбище маленьких Иисусов…
***
Городской меняла Исаак Ха-Кохен был немолод уже когда с Доном Хуаном Хосе Австрийским воевал в Марокко. И, хотя на площадь его под руки привел его последыш – девятнадцатилетний Иосиф, ум у старика был ясным, а взгляд внимательным.
-    Что случилось, Мади? – надтреснутым голосом поинтересовался старец.
-    Похоже, Олаф и его подмастерье фальшивки пытались сбыть, - протянул ему кошель городской судья. – Проверишь?
Иосиф принял кошель, развязал кожаный шнурок, вытащил монету и с поклоном протянул отцу. Меняла поднес монету к пораженным катарактой глазам, прищурился и удивленно хмыкнул.
-    Дайте-ка мне пробирный камень…
Иосиф достал из перекинутой через плечо сумки и подал отцу плоский, похожий на точильный камень, и меняла аккуратно чиркнул ребром золотой монеты по краю камня и сравнил цвет полосы с эталоном.
Собравшиеся на площади горожане напряженно замерли.
Исаак печально вздохнул. Судьба фальшивомонетчиков была незавидной, а часового мастера Олафа Гугенота он искренне уважал.
-    Ну, что там, Исаак? – впился в него взглядом судья.
-    Не торопись, Мади, - покачал головой меняла, - я еще должен свериться с таблицами.
Старик и так уже видел, что золота в монетах не хватает, но посылать человека на смерть всегда было неприятно. Он кивнул сыну, и тот вытащил из сумки стопку вальвационных таблиц с точным указанием должного содержания золота для каждой монеты.
-    Держите, отец…
Меняла неторопливо просмотрел страницы, описывающие несколько типов арагонского мараведи, и так же неторопливо отдал таблицы сыну.
-    Ну, что там, Исаак?
Еврей поднял подслеповатые глаза на судью.
-    Содержание золота занижено, Мади. Я думаю, раза в полтора.
-     Значит, все-таки, фальшивые… - скрипнул зубами судья. Он тоже не любил назначать смертную казнь.
-    Не торопись, - покачал головой меняла и еще раз внимательно осмотрел монету.
Он мог бы поклясться, что монета отчеканена не без помощи королевских патриц. Нет, сама матрица с зеркальным отображением мараведи могла быть использована для штамповки монет, где и кем угодно, но вот патрица – точный образ монеты на каленой стали, который применялся только для тиснения зеркальных матриц, определенно была оригинальной, с королевского монетного двора.
Исаак отдал монету сыну и дождался, когда тот вернет кошель судье.
-    Откуда у них эти монеты, Мади?
-    Пока не знаю, - покачал головой судья и насторожился. – А в чем дело?
Меняла на мгновенье замешкался и сделал знак рукой, приглашая судью подойти ближе.
-    Похоже, что матрицы были сделаны с королевских оригиналов, - в четверть голоса, так, чтобы слышал только Мади, произнес он.
Судья оторопел.
-    Ты уверен?
-    Более чем…
Оба замерли, глядя друг другу в глаза. И тот, и другой превосходно осознавали, насколько опасной может стать такая утечка с королевского монетного двора – особенно теперь, когда возле престола неспокойно. А потом судья опомнился и распрямился.
-    Где этот чертов часовщик?!
-    Еще не привели, - виновато развел руками стоящий рядом с городским судьей альгуасил.
Судья яростно крякнул, наклонился, ухватил Бруно за окровавленный заскорузлый ворот рубахи и рывком подтянул к себе.
-    Откуда у твоего отца эти монеты?! Ну?! Говори!
Мальчишка пошевелил разбитыми губами, но вместо слов у него получалось только невнятное сипение.
***
Бруно уже не был здесь, и он снова видел Часы.
После первого озарения – там, в бреду, он стал видеть элементы часов повсюду, так словно горожане составляли собой огромные невидимые куранты. Как и в часах, рама общественного положения крепко удерживала каждую «шестерню» в ее «пазах» – священника в храме, перевозчика возле стойла, а ремесленника в мастерской.
Как и в часах, давление нужды заставляло горожан безостановочно двигаться и, стирая свои и чужие «зубья», принуждать к движению других. И, как и в часах, каждой шестерне приходил свой срок, - как старшине басков Иньиго или, как теперь могло бы показаться со стороны, – самому Бруно.
Вот только Бруно не был шестерней. Он был Часовщиком, – даже если кое-кто этого еще не понимал.
***
Когда Олафа наконец привели, судья уже изнемогал.
-    Ко мне его! – яростно приказал он альгуасилам, держащим арестованного часовщика с двух сторон, и прищурился. – Откуда у тебя эти монеты?!
Ремесленник растерянно хлопнул рыжими ресницами.
-    Заказчик расплатился.
-    Не ври, – подался вперед судья. – Ты сам говорил, что сеньор Франсиско заплатил за клепсидру только четыре мараведи, а здесь – двадцать! Откуда ты их взял?
-    Эти деньги не за клепсидру, - пояснил мастер, - этими деньгами падре Ансельмо долг за храмовые куранты вернул.
Судья оторопело приоткрыл рот, посмотрел на Исаака, а меняла изменился в лице и оперся на руку сына.
-    Священник?..
***
Исповедник четырех обетов слышал все. И как только старый еврей закачал головой и горестно зацокал языком, Томазо подался назад и растворился в толпе.
«Чертово племя! – бормотал он под нос. – Создал же Господь такое наказание всем остальным!»
Исповедник стремительно прорвался сквозь толпу, пробежал последние два десятка шагов, ворвался в храмовую тишину и столкнулся с Ансельмо – лицом к лицу.
-    Что же вы так внезапно исчезли? – изобразил беспокойство святой отец и тут же получил кулаком под ребра. – Боже!..
Томазо ухватил молодого священника за ворот.
-    Я тебе что говорил, тварь?!
-    О чем… вы?.. Я не понимаю… - вытаращил глаза падре.
Томазо огляделся по сторонам, грозно цыкнул на испуганно перекрестившуюся богомолицу и потащил мальчишку в сторону.
-    Сейчас ты у меня все поймешь!
Затащил его за колонну и начал хлестать по щекам – наотмашь, от души.
-    Боже! Нет! – охал при каждой пощечине мальчишка. - Не надо!
-    Я тебе что про монеты сказал?! – цедил сквозь зубы Томазо. – Не раньше, чем через неделю в ход пускать! А ты что наделал?!
-    Я же… не знал! Я же… не думал!
Томазо с наслаждением сунул мерзавцу кулаком в печень и за ворот подтянул его к себе – глаза в глаза.
-    Слушай меня, болван. Теперь к тебе, рано или поздно, придут альгуасилы городского судьи, и не дай Бог, если ты проболтаешься! В самый дальний монастырь сошлю! В самую глушь! На Канарские острова!
Мальчишка лишь хватал ртом воздух, – словно рыба, выброшенная на берег.
***
Первым делом Мади аль-Мехмед отправил Олафа в пустующую городскую тюрьму, а Бруно передал в руки сына. И, как только Амир после краткого осмотра гарантировал, что опасности нет, и что подмастерье при должном уходе и медицинской помощи вполне будет способен давать показания, судья приказал горожанам разойтись.
-    Все! По домам! – кричали альгуасилы. – Казни сегодня не будет! Нечего здесь торчать! Не будет казни, вам сказали! По домам!
И лишь затем судья через переводчика объяснил старшине басков, что дело скорым не будет. Понятно, что баски заволновались, но судья своей властью приказал им забрать почти проданное часовщикам железо, а фальшивые деньги конфисковал и передал одну монету старому Исааку для детальной экспертизы. Что такое, вызвать священника для допроса, Мади знал, и хотел подойти к этому этапу хорошо подготовленным.
Собственно, проблемы со святыми отцами возникали всегда. Церковь не признавала над собой арагонской юрисдикции и умудрялась останавливать самые беспроигрышные иски.
Как раз пару недель назад произошел весьма показательный случай. Огромное семейство в полторы сотни душ, обреченное лишиться земли и перейти за долги в рабство, представило судье закладную в пользу бенедиктинского монастыря, и даже судебное собрание ничего не сумело сделать. Все полторы сотни человек вместе с землей перешли к монастырю, хотя никаких сомнений в том, что закладная составлена задним числом, у Мади не было.
Но более всего хлопот причиняли монастырские и епископские монетные дворы. В массовом порядке скупали они полноценные королевские мараведи, переплавляли, добавляли серебра и меди и выпускали свою монету, которой и платили работникам и кредиторам.
Понятно, что менялы тут же отслеживали появление «облегченной» монеты, составляли ее детальное описание и новую вальвационную таблицу и мгновенно рассылали предупреждения по всему королевству. Однако люди уже успевали пострадать, и никакой суд не мог доказать, что их обманули. Ордена и епископаты, как, впрочем, и любые сеньории, имели право чеканить свою монету, но вовсе не были обязаны вечно поддерживать в ней фиксированное количество драгоценного металла.
В такой ситуации единственно надежной, пригодной для сбора налогов монетой была королевская мараведи, но ее безжалостно переплавляли, а теперь, судя по всему, еще и подделали.
***
Томазо понимал, что без проведения «мокрой пробы», когда монета целиком растворяется в кислоте, а затем составляющие ее металлы порознь выделяются и взвешиваются, старый еврей не рискнет вынести окончательный вердикт. А значит, у него еще было время. И первым делом следовало обеспечить охрану из имеющих право использования оружия членов военного ордена.
-    Пошлешь надежного человека к доминиканцам, - жестко диктовал он промокающему глаза рукавом священнику, - пусть даст человек десять-двенадцать.
-    Как скажете, - шмыгнул носом Ансельмо.
-    От вызова на допрос уклоняйся. Пока я не разрешу.
-    Хорошо, святой отец.
Томазо на мгновенье задумался. Он не любил торопить событий, но теперь уже сами события торопили его.
-    И главное… Мне нужны кандидаты для Трибунала. Срочно.
Ансельмо глупо хлопнул ресницами, открыл рот, да так и замер.
-    Ты понимаешь, о чем я говорю? - уже раздражаясь, поинтересовался Томазо. – Буллу Его Святейшества читал?
-    Инквизиция? – наконец-то обрел дар речи священник. – У нас?.. А зачем? Со здешними грешниками я и сам справляюсь…
Исповедник четырех обетов, едва удержался от того, чтобы не выдать какое-нибудь богохульство. Создание сети Трибуналов Святой Инквизиции по всему Арагону было одной из главных задач Ордена, и он думал заняться этим недели через две, после основательной подготовки. А теперь, чтобы иметь козыри в этой истории с монетами, приходилось начинать столь важное дело экспромтом.
-    Чтобы твою промашку исправить, недоумок.
-    Сколько вам нужно? – сразу же подобрался священник.
Томазо сдвинул брови. Людей нужно было много. Два юрисконсульта, фискал, альгуасил, нотариус, приемщик… Но где и как скоро Ансельмо найдет столько грамотных людей в этой глуши?
-    Хотя бы троих… - нехотя снизил требования Томазо. – Комиссара, секретаря и нотариуса.
-    У нас в городе только один нотариус – королевский, - виновато пожал плечами священник, - но он – еврей, хотя и крещеный.
-    Никаких евреев, - рубанул рукой воздух Томазо, вскочил и заходил по келье. – Никаких мавров, греков и гугенотов. Никого, кто имеет в роду хоть одного еретика или неверного. Никаких бастардов. Только добрые католики. Ты меня понял?
Священник неопределенно мотнул головой, но Томазо этого не увидел, - он уже смотрел в будущее.
-    Вон у тебя под боком, бенедиктинцев полно, - чеканил исповедник. – Большинство, конечно, мразь, но это не беда, через пару недель ненужных вычистим… поищи среди них.
-    Когда вам нужны эти люди? – осмелился подать голос падре.
Томазо прикинул, сколько времени потребуется еврею для экспертизы, а судье – для согласования допроса священника, но понял, что и новичкам в Трибунале тоже понадобится время – просто, чтобы войти в дело.
-    Завтра, - отрезал он.
***
Когда Бруно очнулся, первый, кого он увидел, был Амир.
-    Ты?! – собрав силы в комок, сел подмастерье.
Увидеть уехавшего в далекую Гранаду соседского сына он никак не ожидал.
-    Я, Бруно, я… - улыбнулся араб. – Тихо! Не вставай.
-    Откуда ты здесь? – пытаясь удержать плавающее изображение, спросил подмастерье.
-    На каникулы приехал, учителя разрешили… Ты ложись.
Бруно, подчиняясь не столько жесту Амира, сколько нахлынувшей тошноте, кое-как прилег на охапку сена.
-    А что с Олафом?
-    Ты что, ничего не помнишь? – насторожился студент-медик.
Перед глазами Бруно вспыхнул цветной калейдоскоп картинок, в основном, в кровавых тонах. Он помнил многое, но главное, он помнил, как так вышло, что он убил Иньиго.
Понятно, что старшина басков поднял цену железа не вдруг. Сначала, как рассказывали мастера, сарацины перекрыли генуэзским купцам доступ в Крым, - османская держава и сама нуждалась в первосортной керченской руде для своих корабельных пушек. В результате, генуэзцы взвинтили цену, и железо стало почти недоступным. Ну, и, в конце концов, Иньиго решил, что и он имеет право на больший куш.
-    Бруно! Ты слышишь меня, Бруно?! – затряс его Амир. – Ты хоть что-нибудь помнишь?
Бруно застонал, - так ясно перед ним встала картина всеобщей разрухи. Едва Иньиго переговорил со своими купцами, и те подняли цены, жизнь города встала, как сломанные часы. Закрыли свою лавку менялы, перестали появляться на рынке крестьяне. А затем окончательно встали продажи самых обыденных товаров, - у мастеров просто не было денег. Даже воры-карманники и те ушли из города, - говорят, в Сарагосу. А баски так и держали цену, не уступая ни единого мараведи.
-    Часы… он вмешался в ход часов… - ответил, наконец, подмастерье.
-    Каких часов? – не понял Амир.
Бруно с трудом открыл глаза.
-    Ты помнишь, как Олафа арестовали? – навис над ним Амир.
-    Но за что? – выдохнул Бруно, - он ведь никого не убивал…
Амир, видя, что приемный сын их старинного соседа пришел в себя, немного успокоился.
-    В тюрьму попадают не только за убийство, - пожал он плечами, - а Олафа за фальшивые монеты арестовали… те, которыми ты с басками расплатился.
У Бруно перехватило горло. Получалось так, что об убийстве Иньиго никто, в общем-то, не знает, а Олафа судят за чужой грех…
-    Эти монеты дал моему приемному отцу падре Ансельмо, - произнес он. – Олаф невиновен.
-    Знаю, - кивнул Амир.
-    Знаешь? – поразился Бруно.
-    Об этом теперь весь город шумит.
Подмастерье сосредоточился. Весь город знал, что фальшивки пустил в оборот священник, и, тем не менее, арестован был Олаф. Составленные из горожан, как из шестеренок, невидимые часы города безбожно врали – впервые за много лет.
***
Охрана из двенадцати дюжих доминиканцев прибыла через два часа, а вот кандидата в Комиссары Трибунала – крупного широколицего бенедиктинца лет сорока с коробом для сбора подаяний падре Ансельмо привел только к утру.
-    Как звать? – подошел к монаху Томазо и заглянул прямо в глаза.
-    Брат Агостино Куадра, - спокойно, не отводя глаз, ответил тот.
-    Где учились? – тут же поинтересовался Томазо.
-    В Милане, - поняв, что уже прошел первый экзамен, и внимательно оглядываясь по сторонам, отозвался монах.
-    Языки? Науки?
-    Еврейский, Греческий, Латынь. Римское право.
Томазо удовлетворенно крякнул: это была огромная удача.
-    Взыскания были? За что?
Монах на секунду скривился.
-    Как у всех… пьянство, мужеложство, недостаток веры…
Томазо понимающе кивнул. Запертые в стенах монастырей крепкие деревенские парни рано или поздно кончали именно этим набором грехов.
-    А кем вы теперь, брат Агостино?.. – с интересом посмотрел на короб для подаяний исповедник.
-    Отсекающим, - пожал широкими плечами кандидат. – Кем же еще?.. с моей-то фигурой…
Томазо улыбнулся. Посылаемые на сбор подаяний монахи довольно быстро усвоили, что, стоя на месте много монет не соберешь, и урока не выполнишь, а значит, будешь сидеть на каше из прогорклого овса. И, как следствие, довольно быстро изобрели метод коллективного вымогательства, когда жертва, – как правило, небедная женщина или ремесленник – заранее тщательно выбирается, отсекается от окружающей толпы и ставится перед выбором: выглядеть перед людьми совершенной безбожницей или подать-таки милостыню.
-    Отсекающим – это хорошо…
-    Чего ж хорошего? – повел широкими плечами Агостино Куадра. – Весь день, как собака за костью, бегаешь.
Исповедник засмеялся и перешел к делу.
-    Думаю, вы понимаете, на что согласились, да, и вы меня вполне устраиваете…
Монах внимательно сощурился.
-    Но у меня просьба, - призывая к особому вниманию, поднял указательный палец вверх Томазо, - о нашем с вами деле пока никому ни слова, – ни настоятелю, ни братьям.
-    А как же я из монастыря отпрошусь? – оторопел монах.
-    А это уже не ваша забота. Вон, Ансельмо похлопочет, - кивнул в сторону молодого священника Томазо. – Он, кстати, и короб с подаянием вернет.
Падре Ансельмо покраснел. Задание было достаточно унизительным, и он помалкивал лишь потому, что заслуживал куда как большего наказания.
Монах удовлетворенно хмыкнул. Такое начало ему нравилось.
-    А теперь – к присяге, - посерьезнел Томазо.
***
Старый Исаак Ха-Кохен провозился с «мокрой пробой» необычного мараведи до утра, а когда выяснил весовое содержание последнего ингредиента, покрылся холодным потом. Подобное соотношение золота, серебра, меди и сурьмы задавали только два монетных двора во всей Европе, и оба принадлежали Ватикану.
-    За что евреям это испытание? – застонал Исаак.
Конечно же, он понимал: Папы будут причинять им беды всегда. Но проблема, с которой Исаак столкнулся, грозила всему меняльному ремеслу.
Собственно, все началось после появления спроса на старые греческие монеты из электрона – сплава золота и серебра. Ни один еврей не рисковал оценивать их выше реального содержания ценных металлов, - это было прямо запрещено уставом. Однако помешанные на своей древней истории христиане платили за них втрое, а то и вчетверо, и этим охотно воспользовались монастырские монетные дворы. В считанные годы «древнегреческие» монеты из недорогого сплава буквально заполонили Европу.
Понятно, что в своем большинстве это были примитивные итальянские подделки, однако даже самые сведущие в античных монетах менялы не имели оснований протестовать. Ведь ни монархов, изображенных на монетах, ни государств, которые они олицетворяли, в Европе давно уже не было, а значит, ничьи монетные привилегии не нарушались. А затем появились падуанцы, и с таким трудом удерживаемое евреями денежное равновесие в Европе дало еще одну – самую опасную – трещину.
Падуанцами называли бронзовые древнеримские монеты. Их с удовольствием покупали и брали в залог по всей Европе, за них охотно отдавали земли и строения, и никто не считал, что прогадал, - отчасти потому, что римские историки исправно вносили каждую новую находку в свои каталоги античных раритетов.
Исаак даже не представлял, сколько полновесных золотых мараведи и луидоров было собрано за эти бронзовые кругляши, ибо каждый новый «обнаруженный» монахами вид падуанца оказывался все более редким и все более ценным, - именно так их описывали в каталогах.
Исаак связался с друзьями в Риме и подтвердил худшие опасения: эскизы этих «древних» монет создавали лучшие мастера современности, такие, как Кавино и Камелио, а издание каталогов контролировала Папская курия. И старый еврей уже понимал, чем заняты 34 монетных двора, безостановочно работающие на Ватикан.
«И что потом?» – задал себе вопрос Исаак.
Он чуял: это лишь начало, что называется, «проба сил». И рано или поздно отточенный на античных фальшивках опыт, помноженный на поступающее из Тьерра Фирма* золото и мощь рассыпанных по Европе 34-х монетных дворов Ватикана заработает в полную силу. И тогда вся система оборота драгоценных металлов рухнет.
.
* ТЬЕРРА ФИРМА (Tierra firma – Твердая Земля) – общепринятое название Америки в первое время после открытия.
.
-    Бедные монархи, бедный Арагон…
Исаак не мог не видеть связи между приходом ко двору королевы духовника из Ордена, похищением с королевского монетного двора оригинальных матриц и явным почерком папских литейщиков, задавших состав «разбавленной» монеты короля. А то, что фальшивая мараведи сбыта через храм Иисусов, лишь ставило последнюю точку над «i».
***
Поутру, сразу после восхода сын менялы Иосиф принес председателю городского суда результаты «мокрой пробы».
-    Передай отцу мою искреннюю признательность, - похлопал юношу по плечу Мади и углубился в чтение алхимических знаков.
Содержание в монете золота, отмеченного значком солнца, и впрямь было занижено – более чем в полтора раза.
«Что ж, официальный повод вызвать священника на допрос у меня уже есть…» – хмыкнул в бороду судья. Однако умнее было предварительно получить одобрение епископа.
Мади вызвал альгуасила и сунул ему заранее приготовленное письмо.
-    Возьмешь самого сильного мула и отвезешь в епископат. Когда отдашь, настаивай на немедленном ответе.
Альгуасил скрылся за дверью, и Мади вдруг подумал, что падре Ансельмо наверняка будет опережать его, – что бы он ни делал. В отличие от судебного собрания, у церкви всегда были деньги, а значит, и все остальное: много лошадей – роскошь для судьи непозволительная; много нотариусов и писцов, много посыльных и адвокатов, - короче говоря, всего, что можно купить за мараведи.
«А если не ждать?»
Мади имел право начать судебное преследование и без санкции епископа – на свой страх и риск, разумеется. Судья еще раз просмотрел данные проведенного менялой алхимического анализа монет.
«В конце концов, может быть, Ансельмо и не виноват? Ну, получил он эти деньги, скажем, в качестве дара от какой-нибудь престарелой сеньоры… и зачем же мне тогда мешкать? Надо срочно искать «первые руки»…»
Некоторое время председатель суда колебался, но соблазн как можно быстрее разделаться с этим неприятным делом уже одерживал верх.
***
Бруно постепенно приводил мысли в порядок. Он верил, что известный своей честностью судья заставит священника давать показания. Однако точно так же он знал, что святой отец наверняка найдет свидетелей, которые, скрестив за спиной пальцы, сто раз подтвердят, что падре Ансельмо расплатился с Олафом полноценной монетой, и где мастеровой взял эти сатанинские фальшивки, надо спросить у самого мастерового. Поэтому поутру, едва Амир вышел на кухню за очередной порцией настоя из лечебных трав, Бруно сжал зубы, перевернулся на живот и, не позволяя себе стонать, встал на четвереньки.
В такой позе он вдруг напомнил себе старшину баскских купцов Иньиго – за пару минут до смерти. Матерый, сильный, словно дикий вепрь, мужчина никак не хотел умирать и даже с выпущенными кишками, пытался отползти подальше от юного подмастерья.
На кухне что-то упало, зазвенело, зашипело, и Бруно услышал, как чертыхается на своем арабском языке Амир.
«Прямо сейчас!» – понял подмастерье и, преодолевая режущую боль в боку, поднялся на ноги, сорвал с гвоздя и со стонами натянул на себя заношенный сарацинский халат. Выходить на улицу в пропитанной кровью рубахе было немыслимо. Затем, хватаясь за стену, проковылял к маленькому, завешанному тряпицей окну, сорвал тряпку, ухватился за глинобитные края окошка и начал протискиваться наружу, – с трудом удерживаясь от крика.
Старшина купцов кричать не боялся, и Бруно даже подумал, что ему конец, и теперь уйти незамеченным не удастся. Но Господь, вероятно, видел, что Бруно всего лишь восстанавливает порушенный ход невидимых часов города, а потому позволил все: и добить старшину, и скрыться.
-    Ч-черт!
Шипя от боли, Бруно вывалился из окошка и оказался на ведущей к реке грязной, узкой улочке, – и не скажешь, что здесь живут фанатично опрятные арагонские мавры.
-    Бруно?! Ты где, Бруно?!
«Амир…» – механически отметил подмастерье и, со свистом втягивая воздух сквозь стиснутые зубы, побежал.
Старшине баскских купцов тоже было больно, и он тоже хотел убежать. В какой-то миг Бруно даже пожалел его, но отпустить человека, посягнувшего на такое, было немыслимо. Бруно знал: стоит баску вырваться, и он снова примется за старое.
-    А часы должны идти… - пробормотал Бруно и завернул за угол дома.
Отсюда было два пути – к реке и на центральную площадь, к храму. Бруно свернул к реке и тут же услышал, как отбивают простенький ритм новенькие церковные куранты, за которые падре Ансельмо расплатился с ними фальшивой монетой.
Это определенно был знак свыше. Бруно остановился, несколько мгновений колебался и двинулся назад – в центр города.
***
Председатель суда подошел к сияющему в золотых лучах утреннего солнца храму Иисусову и оторопел.
-    А это еще кто?
Проход к дверям перегораживали два крепких молодца в черных рясах.
-    Назад, моро*… - с угрозой произнес один, по виду, – старший и положил руку на пояс.
.
*МОРО (moro – исп.) – мавр
.
Мади аль-Мехмед прищурился. Под рясой угадывалась шпага, а на кисти монаха синела татуировка: собачья голова с пылающим факелом в зубах. Судья стиснул челюсти.
-    Domini Canis**…
.
**DOMINI CANIS (лат.) – Пес Господний, доминиканец
.
Появление вооруженных монахов военного ордена недвусмысленно говорило: падре Ансельмо боится, а значит, скорее всего, виновен.
«Зря я ответа из епископата не дождался…» – на мгновение остро пожалел Мади, но дело было сделано, и отступать он уже не мог.
-    А вы ведь не из этого города, братья…
-    Назад, тебе сказали, - сдвинул мохнатые брови на бугристом, покатом лбу монах.
Судья принужденно улыбнулся. Все, почти без исключений, доминиканцы проходили суровую боевую школу на границах католической Европы, и зарезать мавра или сарацина, коим по всем признакам являлся Мади аль-Мехмед, для них не значило ничего.
-    Я – председатель городского судебного собрания. И я хочу знать, что делают вооруженные монахи в моем городе.
-    Назад, мусульманин, - мрачно, и явно не собираясь вступать в переговоры, произнес монах.
Судья не хотел схватки, однако наличие охраны могло, к примеру, означать, что падре Ансельмо прямо сейчас прячет улики – те же запасы фальшивых мараведи. Мади повернулся к альгуасилам.
-    Убрать их.
Альгуасилы вытащили шпаги, решительно двинулись вперед, а едва улица заполнилась лязгом разящей стали, двери распахнулись, и из храма Иисусова вывалилось еще восемь или десять монахов.
-    Назад! – мгновенно отреагировал Мади.
Он видел эти глаза опытных убийц, а своими людьми судья дорожил. Однако монахи навязывать боя не стали, а просто рассыпались и встали полукругом, напрочь перегородив подходы к храму.
Судья с облегчением выдохнул и снова перешел в наступление.
-    Где падре Ансельмо?
Монахи молчали.
Мади окинул окна храмовой пристройки быстрым взглядом и увидел, как штора второго этажа вдруг всколыхнулась.
«Никуда он не денется, - подумал судья и глянул на стрелку новеньких храмовых курантов, - до начала службы всего ничего осталось».
И сразу же, словно подтверждая сказанное и предупреждая горожан, что скоро им идти в церковь, куранты завели долгий незамысловатый перезвон.
«Ансельмо не допустит, чтобы люди увидели это, - разглядывая вооруженных монахов перед храмовыми дверями, думал судья. – Слишком велик будет удар по самолюбию…»
И, словно подтверждая его мысли, двери храмовой пристройки распахнулись, и на пороге появился молоденький священник.
-    Пропустите их… - печально распорядился он и заставил себя посмотреть председателю суда в глаза. – Проходите, сеньор аль-Мехмед.
***
Решение пришло само собой, едва Бруно увидел созданные его отцом храмовые куранты. С трудом забравшись по скрипучей дощатой лестнице под кровлю храма, Бруно дождался, когда куранты наконец-то отзвонят, и вытащил самый главный механизм – регулятор хода. Ничем не сдерживаемые шестерни тут же начали ускорять ход, а стрелка помчалась по кругу, словно прижженная под хвостом собака.
Бруно предусмотрительно отодвинулся. Огромные шестерни в целях экономии клепали из листа, а потому были они полыми и не слишком прочными. И разорвать их на такой скорости могло запросто.
Но и этого ему показалось мало. Постанывая, Бруно ухватился за стопор хода и, напрягая все силы, выдернул его из гнезда. И в считанные мгновения льняной трос механизма заводки размотался до упора, а привязанный к нему точно выверенный по весу камень помчался вниз, ухнул об пол башни и разлетелся вдребезги.
«Ну, вот и все…»
Теперь, не видя чертежей регулятора и не зная точного веса грузила, ни один мастер города не смог бы восстановить храмовые часы быстрее, чем за месяц.
«Да, они и не возьмутся…» улыбнулся Бруно: цеховые правила категорически запрещали совать свой нос в чужой заказ. А значит, судьба живущего по часам храма теперь зависела от судьбы Олафа, как ведомая шестерня от ведущей: сломается одна, и навечно остановится другая.
***
Мади аль-Мехмед сразу увидел: святой отец будет отпираться до конца, а потому подал знак альгуасилам, и вскоре те притащили всклокоченного, взвинченного после бессонной ночи в тюрьме Олафа.
-    Скажи, Олаф, откуда у тебя эти монеты? – подбросил в руке кожаный кошель судья.
-    Падре Ансельмо за куранты расплатился, - свирепо глянул в сторону священника мастеровой.
-    Ложь, - покачал головой падре. – Гнусная, безбожная ложь.
-    Как это ложь? – изумился часовщик и ткнул пальцем в сторону кошеля. – Вот же они, двадцать мараведи, которые вы мне дали!
-    Ну, это еще доказать надо, - с вызовом хмыкнул священник.
Судья примерно такого поворота и ждал. Он уже видел, что Ансельмо готов к любому повороту. По юридической части его явно консультировал скучающий в сторонке мужчина в плаще сеньора и с лицом нотариуса. А на случай попытки ареста у дверей стояли двенадцать крепких доминиканцев. И даже крепкий, широколицый монах у окна здесь явно стоял не просто так.
«Эх, жаль, что я одобрения епископа не дождался!» – подумал Мади и перешел в наступление.
-    Мне очень жаль, падре Ансельмо, но я вынужден требовать обыска в храме и всех прилегающих к нему хозяйственных помещениях. Я уверен, что найду у вас еще мно-ого мараведи того же сорта.
Священник кинул в сторону скучающего сеньора затравленный взгляд. Но тот даже не шелохнулся.
-    Вы не можете обыскивать храм Божий лишь на основании лжи проклятого Иисусом безбожника, - выдавил священник.
-    Это я – проклят Иисусом?! – возмутился часовщик. – Я что – кому-то солгал?! Или фальшивую монету подсунул?! Это ты проклят Иисусом, чертов каплун*!
.
*КАПЛУН – кастрированный петух
.
Мади собрался в комок. Скучающий в сторонке сеньор с лицом нотариуса явно заинтересовался ходом очной ставки и со значением посмотрел в сторону стоящего у окна грузного монаха.
«Сейчас что-то будет…» – подумал Мади и еще раз отметил, сколь плотно перекрыли все выходы «Псы Господни». Однако падре, как воды в рот набрал, да и доминиканцы ничего не предпринимали. И лишь стоящий у окна монах счел долгом отреагировать на крик ремесленника и, тяжело переваливаясь с ноги на ногу, отошел от окна.
-    Призываю всех присутствующих в свидетели, - поднял он вверх широкую крепкую ладонь. – Только что мастер Олаф по прозвищу «Гугенот» нанес Святой Церкви тяжкое оскорбление, лживо заявив, что падре Ансельмо проклят Господом нашим Иисусом Христом.
-    А что, разве я в чем-то не прав? – удивился ремесленник.
Монах исполнился торжественности и подошел к часовщику.
-    С этого момента ты, Олаф, подлежишь передаче в руки Трибунала Святой Инквизиции для проведения детального расследования совершенного тобой преступления.
Председатель суда оторопел. У него явно пытались отнять главного свидетеля.
-    А, ну-ка, отойди, монах, - подался он вперед и тут же отпрянул.
В его грудь упиралась шпага «скучающего сеньора».
Мади вспыхнул.
-    Поосторожнее, сеньор, как вас там, - закипая гневом, предупредил он, - я – председатель суда, и нападение на меня карается смертью.
-    Я знаю, кто вы, Мади аль-Мехмед, - все с тем же скучающим видом кивнул сеньор. – Но вы попытались воспрепятствовать ходу расследования Святой Инквизиции, а это карается не менее жестоко.
Мади зло рассмеялся.
-    Инквизиция?! Вы, сеньор, не в Италии; вы – в Арагоне! И здесь действуют законы, принятые Кортесом* Королевства Арагон.
.
*КОРТЕС – исп. Cortes – сословно-представительское собрание; парламент
.
Сеньор улыбнулся.
-    Не далее как неделю назад король подтвердил исчерпывающие полномочия Трибунала Святой Инквизиции – и в Арагоне тоже.
Председатель суда оторопел. Судя по спокойствию незнакомца, он знал, что говорит. Однако такой поворот был слишком невероятен, ибо ломал всю систему правосудия страны.
-    Король не мог этого сделать, - с сомнением покачал Мади головой и, ухватившись за лезвие шпаги незнакомца, отвел ее в сторону. – Это противоречит его присяге соблюдать конституции нашего королевства.
Сеньор лишь пожал плечами, подал еле заметный знак доминиканцам и снова повернулся к судье.
-    Будьте так добры, уважаемый судья, передать в руки Трибунала улики, обличающие богохульное поведение Олафа Гугенота.
-    Какие? – не понял Мади.
-    Вот эти, - положил руку на кожаный кошель с фальшивыми мараведи незнакомец.
Судья огляделся и увидел, что обречен проиграть: его альгуасилы были прижаты к стенке и стояли с кинжалами у кадыков, а его самого справа и слева окружали покрытые шрамами лица «Господних Псов».
-    Я не знаю вашего имени, сеньор, - сделал Мади последнюю попытку удержать единственное вещественное доказательство в своих руках, - и я не видел документов, - ни указа короля, ни тех, что подтверждают полномочия этого монаха, как Комиссара Трибунала.
-    Меня зовут Томазо Хирон, - сухо поклонился сеньор, - я – исповедник Ордена, а все документы, необходимые для передачи арестованного в руки Трибунала брат Агостино Куадра предоставит вам в течение четверти часа – еще до того, как зазвонят храмовые куранты.
***
Бруно видел, как Олафа завели в храмовую пристройку, а спустя некоторое время городской судья с альгуасилами вышел, вот только часовщика с ним не было. А вскоре Олафа через черный ход вывели двое крепких монахов, и повели они его не в городскую тюрьму, а в недостроенный женский монастырь. Они явно думали, что победили.
Но все только начиналось.
***
Исповедник четырех обетов Томазо Хирон знал, что все только начинается. А потому, даже отобрав у судебного собрания Олафа и кошель со злосчастными мараведи, не успокоился. Там, за стенами храма еще оставались два свидетеля – подмастерье и проводивший «мокрую пробу» старый меняла. И если арестовать Бруно не представляло труда – по любому, самому надуманному поводу, то с евреем все обстояло на порядок сложнее. В силу иной веры евреи не подлежали суду инквизиции; их невозможно было обвинить в ереси, то есть, в ошибке, отклонении от канонов веры Христовой, ибо они никогда и не обещали поклоняться Иисусу.
«А что если подменить мараведи?»
Томазо удовлетворенно улыбнулся. Это был бы неплохой удар, ведь тогда результат «мокрой пробы» стал бы выглядеть, как попытка очернить пастыря Церкви Христовой!
Томазо дождался, когда судью и его альгуасилов выдворят за дверь, и подозвал падре Ансельмо.
-    Держи, - сунул он священнику кошель с вещественными доказательствами. – Заменишь на полноценные мараведи и передашь брату Агостино.
Священник нехотя кивнул. Он уже понимал, что жертвовать придется своими кровными деньгами.
-    Брат Агостино, у вас все готово? – повернулся Томазо к новому Комиссару Трибунала.
-    Да, исповедник, - уверенно кивнул монах. – Олафа Гугенота я отправил под стражей в недостроенный женский монастырь, а здесь… - он протянул несколько исписанных листков, – Здесь заготовки для показаний свидетелей, обвинительное заключение и постановление на арест.
-    Браво, – похвалил такое рвение Томазо. – Неплохо для первого дня.
Монах благодарно улыбнулся, а Томазо повернулся к ссыпающему в кошелек свои личные мараведи падре Ансельмо.
-    А вы, падре, когда собираетесь начинать службу? – напомнил он молодому священнику его долг.
-    Так это… куранты еще не звонили, - растерянно пробормотал Ансельмо.
Они переглянулись, и Томазо кинулся к окну.
-    Господи!
Вся площадь перед храмом была заполнена давно уже ждущими службы горожанами. И тут же, возле храмовых дверей стоял и отвечал на их вопросы председатель суда.
-    Заводи людей в храм, Ансельмо! – заорал Томазо.
-    Но куранты… - запаниковал несколько месяцев мечтавший о собственных храмовых часах падре Ансельмо.
-    К черту куранты! Заводи их на службу, я сказал!!!
***
Председатель суда понял, что произошло, когда сквозь толпу к нему продрался Амир.
-    Отец! Отец! Бруно сбежал! Прости, отец!
Мади поднял голову. Стрелка храмовых курантов стояла вовсе не там, где ей полагалось находиться в это время.
«Бруно… - как-то сразу понял он, благодаря кому он выиграл столько времени и успел объяснить горожанам, что происходит, - больше некому…»
Удовлетворенно усмехаясь в бороду, судья медленно, с остановками на каждой дощатой площадке поднялся под кровлю храма Иисусова и тщательно осмотрел место происшествия. В механизме часов определенно чего-то не хватало, но чего именно, мог сказать только мастер.
Мади с уважением потрогал тяжелые клепаные шестерни. В самом ремесле часовщика он чувствовал нечто магическое, ибо кто, кроме Аллаха, может сделать так, чтобы мертвый предмет стал двигаться – размеренно и точно, как семь хрустальных небесных сфер вокруг Северной звезды. Часовщики это могли.
Снизу послышался отчаянный скрип ступенек, и возле судьи возник запыхавшийся падре Ансельмо.
-    Ну, что? Что случилось?
-    Сломаны, - кивнул в сторону застывших шестерен судья.
Священник задышал еще тяжелее.
-    И что же делать? Как же храм Божий – без часов?! Может, мастеров заставить починить?
-    Вряд ли удастся, - с сомнением покачал головой судья. – Устав цеха прямо запрещает брать чужой заказ. Так что, кроме Олафа Гугенота, вам их никто восстанавливать не станет.
-    Я его заставлю, - поджал губы священник. – И ничего, что он арестован Трибуналом; у нас – договор.
-    И это вам вряд ли удастся, – усмехнулся Мади. – деньги-то вы ему так и не заплатили…
-    Я заплатил, - отвел глаза в сторону священник.
Мади хмыкнул, сочувственно похлопал мальчишку по плечу и начал спускаться по скрипучим ступенькам. Он еще должен был ознакомиться с обещанными ему инквизитором документами.
***
Бруно даже не стал спускаться, а просто перебрался на верхнюю площадку часов, служащую для регулировки удара молота о колокол. Догадаться, что он прячется здесь, на трех сколоченных и подвешенных над колоколом досках мог только часовщик, а в том, что часовщики здесь даже не появятся, подмастерье был уверен. Но, что ему особенно нравилось на площадке, отсюда, через маленький люк для освещения механизма был превосходно виден город: и центральная площадь, и магистрат, и здание городского суда, и даже контора старого менялы Исаака.
Сначала, как он и ожидал, судья, падре Ансельмо и прочие значимые лица города один за другим проходили к храму, поднимались по скрипучим ступенькам под самую кровлю и долго и тупо изучали безжизненно замершие шестерни – прямо под взирающим на них сверху вниз подмастерьем. А спустя не так уж много времени все они снова спускались вниз, - совершенно обескураженными.
Затем осматривать часы пригласили мастеров, но те, как и предполагал подмастерье, на все уговоры падре Ансельмо отвечали упрямым качанием широкополых шляп.
И, в конце концов, святые отцы ушли в храм, началась утренняя служба, а нарушенное «тиканье» невидимых часов города восстановилось. Бруно это устраивало.
Подмастерье начал наблюдать за невидимыми часами жизни сразу после рокового приступа в мастерских и довольно быстро понял: мастерские – лишь часть куда как большего механизма – города. Едва невидимая стрелка становилась на четыре утра, подмастерья цеха начинали раздувать горны, а судья аль-Мехмед во главе двадцати пяти городских мусульман шел в маленькую мечеть на окраине. Затем неслышные куранты отбивали пять, и городские ворота открывались, а крестьянский рынок наполнялся торговцами. В шесть у дома председателя суда появлялись заспанные альгуасилы, а возле храмовых дверей – падре Ансельмо. В семь открывалась королевская нотариальная контора и лавка евреев-менял. Каждый час, в одно и то же время что-нибудь обязательно происходило, и лишь после обеда, вслед за солнцем, невидимая стрелка города переваливала верхнее положение, и все начинало сворачиваться.
Первыми начинали собираться и покидать город крестьяне, пытающиеся дотемна успеть домой, затем закрывались все четверо городских ворот, затем прекращал принимать жалобы и выносить приговоры председатель суда, за ним закрывал свою контору королевский нотариус, и самыми последними, словно подводя итог дню, затворяли ставни менялы.
Однако сутки этим не кончались, и едва солнце касалось холмов, на улицы выходила молодежь: по правой стороне отмытые от копоти и ржавчины парни, по левой – одетые в самое лучшее девушки. И лишь когда становилось совсем уж темно, а цикады начинали свою бесстыдную песнь торжествующего порока, наступало время вдов и неверных жен.
Бруно и поныне не разобрался, что движет этим сверхсложным «часовым механизмом»: где его «стрелки», где «шестерни», где «циферблат», а главное, где стоят те регуляторы, которые обеспечивают дивную согласованность движения всех частей города.
Он знал две вещи. По уставу цеха право регулировать часы принадлежит только их мастеру, а претендовать на звание мастера мог он один – единственный, кто сумел все это увидеть. И второе, судьба не случайно подарила это видение именно ему – единственному «Божьему сыну» в округе… а может быть, и во всем Арагоне.

***

34

http://www.blagievesti.ru/uploads/posts/2011-03/13015061932913v2.png
Утренней службы не получилось. Как только падре Ансельмо – совершенно потрясенный видом стоящих курантов, спустился в храм, подали голос ремесленники.
-    Святой отец, что там происходит с Олафом?
-    Да, падре Ансельмо, куда вы дели Гугенота?
Священник на мгновенье замешкался, но поймал жесткий взгляд исповедника Ордена и приободрился.
-    Этот еретик арестован Трибуналом Святой Инквизиции и временно содержится в женском монастыре.
-    Кем-кем арестован? – не поняли мастеровые.
Падре Ансельмо кинул в Томазо Хирона панический взгляд, и тот многозначительно посмотрел на брата Агостино.
-    Вы позволите, святой отец, я объясню? – тяжело поднялся со скамьи монах.
-    Да-да, разумеется, - обрадовался священник.
Брат Агостино подошел к трибуне и оперся на нее большими сильными руками.
-    Братья и сестры, Его Святейшество Папа Римский, внимая мольбам своей паствы о защите от ереси, издал буллу о создании Трибуналов Святой Инквизиции...
Горожане замерли.
-    Отныне каждый погрешивший обязан в трехдневный срок заявить на себя, а знающий о прегрешениях других – донести на них мне или моему секретарю.
-    А зачем? – удивился кто-то, - я и так на исповедь хожу.
Комиссар Трибунала одобрительно кивнул.
-    Это хорошо, но ведь не все говорят на исповеди правду. Поэтому отныне каждое греховное деяние, укрытое на исповеди, будет исследоваться Трибуналом, а еретики и отступники – в меру вины – предаваться наказанию…
-    Не судите, да не судимы будете! – выкрикнул кто-то.
Горожане сдержанно зашумели, а брат Агостино, спокойно выждав, пока люди успокоятся, кивнул головой.
-    Верно. Именно так сказал Христос, но будем ли мы спокойно смотреть, как наши братья погрязают во грехе, обрекая свои души на вечное проклятье? Не правильнее ли будет одернуть и наставить заблудшего? Помочь ему… по-христиански…
В храме повисла тишина.
-    А при чем здесь Олаф? – опомнился кто-то. – Он-то в чем погрешил?
Брат Агостино понимающе кивнул.
-    Я уже навел справки об Олафе. Да, этот приехавший из Магдебурга христианин не прелюбодействует, много трудится, взял на воспитание сироту, но…
Он оглядел ремесленников. Те, пока не вмешалась инквизиция, даже не знали, что Олаф приехал в этот город аж из Магдебурга.
-    … но в Божий храм он все-таки не ходит, за что и получил от вас позорное для всякого христианина прозвище «Гугенот»…
Стоящие в первых рядах часовщики начали переглядываться. Очень уж мелким и странным выглядело обвинение.
-    И это все?! Здесь многие в храм не ходят!
Комиссар Трибунала поднял руки, призывая к тишине.
-    Разумеется, это не все. Олаф Гугенот тяжко погрешил против Господа словом.
-    И что он сказал?
Брат Агостино покачал головой.
-    Материалы Святой Инквизиции не подлежат огласке.
Мастера загудели.
-    А кто его поймал на слове? Свидетели – кто?
Монах забарабанил пальцами по трибуне.
-    Имена свидетелей Святой Инквизиции также не могут быть разглашены.
-    Да, что же это за суд такой?! – наперебой заголосили горожане. – А где же наши права?! Куда смотрит Кортес?!
Брат Агостино принялся объяснять, что Инквизиция не имеет ничего общего с городским судом, ничьих прав нарушать не собирается, сама, без участия светской власти никого наказывать не будет… однако, то, чего святые отцы более всего опасались, все-таки прозвучало.
-    Я так понимаю, - выступил вперед ремесленник с лицом записного шута, - падре Ансельмо просто денежки Олафу платить за куранты не захотел! Сначала фальшивки подсунул, а как Мади его за ж… взял…
Мастеровые захохотали, и этот хохот, эхом отдавшись от храмового потолка, вернулся и обрушился на вцепившегося в трибуну окаменевшего Комиссара Трибунала. А потом все словно само собою стихло, и вперед выступил самый старый мастеровой цеха.
-    Слушай меня, монах, - нимало не смущаясь высоким званием Комиссара Трибунала, произнес он. – Если к полудню Совет мастеров часового цеха не услышит внятного изложения вины Олафа Гугенота, тебя даже ряса не спасет. Мы тебя разденем, измажем в дегте, изваляем в перьях и в таком виде выставим за городские ворота. Ты понял, монах?
Брат Агостино стиснул челюсти.
-    Я тебя спрашиваю, монах, - с вызовом напомнил о себе мастер, – ты меня понял?
Широкое лицо брата Агостино побагровело.
-    Понял…
***
Томазо сразу понял, что следует сделать.
-    Слушай, Ансельмо, - наклонился он к уху святого отца, - мне нужно, чтобы ты задержал в храме юнцов. Под любым предлогом… скажем, на исповедь.
-    Зачем? – не отводя застывшего взгляда от расходящихся прихожан, спросил священник.
-    А это не твое дело, щенок, - все так же в ухо процедил Томазо. – Делай, что тебе сказали.
Падре Ансельмо вскочил, подбежал к трибуне, оттиснул брата Агостино в сторону, начал что-то говорить, и Томазо двинулся в сторону исповедальни. Он уже знал, что победит. И не прошло получаса, как первый кандидат в свидетели у него появился.
-    Когда мастером станешь, малыш? – мягко поинтересовался Томазо, едва увидел сквозь решетку исповедальни перекошенное от вечной зависти лицо.
Парня перекосило еще сильнее.
-    У нас мужики до тридцати лет в подмастерьях ходят…
«Марко Саласар…» – сверился со списком Томазо.
-    Мне нет дела до остальных, Марко, - улыбнулся он и отодвинул решетку. – Привет.
-    Приве-ет, - неуверенно протянул подмастерье.
-    Я слышал, ты способный парень, Марко, - прищурился Томазо, - тебе только своей мастерской да инструмента не хватает.
Подмастерье открыл рот, да так и замер.
-    Как тебе мастерская Олафа Гугенота? – продолжал жать Томазо, - подойдет?
-    А кто ж меня туда пустит? – хлопнул глазами подмастерье.
-    Сам войдешь… как хозяин.
Марко замотал головой.
-    Мне на такую мастерскую еще лет двадцать копить надо.
-    Ничего не надо, - посерьезнел Томазо. – Вспомни, где и когда Олаф говорил богохульные вещи, подпиши одну-две бумажки для Трибунала, и четверть его имущества – по закону – твоя.
Подмастерье растерянно моргнул.
-    Четверть?! Целая четверть?
-    Да, - уверенно подтвердил Томазо. – Насколько я помню, мастерская этого гугенота как раз на четверть потянет…
Лицо Марко полыхнуло, а уши приобрели пунцовый цвет, но он тут же замотал головой.
-    Мастера меня убьют.
Томазо рассмеялся.
-    Ты же слышал сегодня на проповеди: Инквизиция не выдает имен своих свидетелей.
Марко с сомнением покачал головой.
-    Но если я – не доносчик, то откуда у меня деньги на мастерскую? Они же не дураки. А вы сами видели, сколько влияния у Совета мастеров.
Томазо понимающе умолк. Он сталкивался с этим в каждом городе: люди боялись общественного осуждения больше, чем Божьего. Но проходило время, и все менялось… если над этим работать, конечно.
-    А тебе не кажется, что этих старых дураков из Совета мастеров пора бы и подвинуть? – поинтересовался он.
Этот прием срабатывал не везде; только там, где удавалось найти скрытого лидера. Но с Марко он сработал: подмастерье снова зарделся.
-    А как?
Томазо мысленно перекрестился и, стараясь не спугнуть удачу, легко, без особого напора выдал самое главное:
-    Папа поручил мне организовать Лигу – народное сопротивление еретикам. Поддержку Ватикан гарантирует. Денежная помощь на первых порах будет. Но мне нужны как раз такие, как ты, - настоящие христиане.
Марко замер.
-    И… я буду иметь право тронуть Совет мастеров?.. – осторожно поинтересовался он.
Томазо нахмурился и теперь уже веско, вкладывая значение в каждое слово, произнес:
-    На земле, созданной нашим Творцом, Его преданный слуга имеет право на все.
***
Конечно же, Бруно далеко не сразу понял, что имеет право почти на все, и так же не сразу осознал, что часы, которые он видит, нуждаются в постоянной опеке. Но видения посещали его все чаще – на рынке, в церкви, а то и прямо посреди работы. И в одиннадцать лет он понял, что никто, кроме него самого, не может, да и не хочет всей полноты ответственности за город.
Он уже видел, что человек не всегда полезен городу. Более того, человек вполне может быть «заусенцем», из тех, что появляются на шестернях и начинают мешать размеренному ходу курантов. Стоило такому «заусенцу» появиться, и люди начинали ссориться, а работа – и без того не слишком слаженная – вставала.
Привыкшему к порядку во всем, и уже взвалившему груз ответственности за невидимые глазом «часы» Бруно это причиняло невыносимые страдания. Но первым заусенцем, который он решился устранить лично, – едва ему исполнилось двенадцать, – стала юная монашка по имени Филлипина. Выросшая на брюкве, пшеничной каше и «Житиях святых» в маленьком спрятанном в лесах монастыре, монашка вышла в мир, когда чума выкосила и монастырь, и снабжавших его провизией крестьян. И первым делом начала проповедовать.
Словно шестеренка, всю свою жизнь провертевшаяся в одних и тех же пазах, Филлипина не имела ни малейшего представления о том, как дышит, и чем движется город. И, тем не менее, заклинала жителей немедленно раскаяться, бросить греховную жизнь, то есть, работу, и перейти на брюкву, пшеничную кашу и «Жития святых», - пока не явился Христос.
Филлипина даже не задавалась вопросом, кто их будет кормить, но, следует признать, яро убежденная в своей правоте и довольно симпатичная девица имела невероятный успех, – особенно среди вдов. В считанные дни хорошо отлаженное «тиканье» города начало давать сбои, а уже через две недели Филлипина создала настоящий отряд из женщин, намеренных бросить все, подобно блаженному Иерониму уйти в пустынь и ждать второго прихода Иисуса.
И тогда Бруно забеспокоился. Вдовы всегда составляли крайне важную часть городской жизни. Например, стоило какой-нибудь вдове забеременеть, как по городу начинали ползти слухи, у судьи появлялись дела о побоях, на падре Ансельмо нападал дар красноречия, а храм наполнялся жаждущими получить индульгенцию об отпущении греха горожанками.
Исход такого количества вдов лишал их мужчин ночных приключений, городского судью – части работы, а падре Ансельмо – доходов от продажи индульгенций и самых его преданных прихожанок. Злонамеренно или нет, но Филлипина пыталась лишить невидимые часы города жизненно важных для их размеренного хода частей.
Бруно – тогда совсем еще мальчишка – попытался подвигнуть на решительные меры против деятельной монашки городского судью, - со всем почтением, разумеется, - но получил однозначный отказ.
-    Это не мои полномочия, - холодно отреагировал на просьбу подмастерья магометанин.
Тогда Бруно обратился к падре Ансельмо, но тот даже не стал его слушать.
-    Филлипина – истинная невеста Господня, - трусливо стреляя глазами по сторонам, выдавил священник, - мне ее упрекнуть не в чем.
И тогда Бруно исправил ситуацию сам. Узнав, что в гостином доме остановился отряд саксонских наемников, он дождался часа, когда солдатня уже не отличала старухи от девственницы и даже мальчика от девочки, и рассказал Филлипине, что проститутки вдруг раскаялись и страстно желают немедленной проповеди и утешения.
Наутро о множественных безнравственных связях монашки знал весь город, и недоброжелателям было глубоко плевать, что там произошло по своей воле, а что – не по своей.
И «часы» опять пошли, как и прежде, – размеренно и точно.
***
Когда судья пришел к Исааку Ха-Кохену, он в первую очередь спросил об этой странной монете.
-    Что скажешь? Кто мог добыть королевские патрицы? Неужели фаворит королевы?
Они оба знали, что каждый новый фаворит первым делом набивает карманы, само собой, из казны.
Исаак развел руками.
-    Очень может быть. Судя по всему, он аферист и пройда. Сведущие люди говорят, что он и у Папы в постели бывал… когда помоложе был.
-    Вот, шайтан! – от души выругался судья.
Старый еврей дождался, когда взрыв эмоций закончится, и только тогда сказал главное.
-    Меня гораздо больше беспокоит другое, Мади. Указ об Инквизиции. Я на днях получил письмо из Неаполя, и евреи пишут, что на Сицилии введение Трибунала закончилось большой кровью.
Судья замер. До него доходили смутные слухи о жутком побоище в Неаполе – столице королевства Сицилии. Но о его причинах пока не знал никто.
-    Ну, как? - прищурился старый меняла. – Ты уже догадался, почему там полыхнуло?
Судья вспомнил, как нагло у него отняли и подозреваемого, и вещественные доказательства, и напряженно заиграл желваками.
-    Конфликт юрисдикций?
-    Точно, - кивнул еврей. – Главный председатель суда Неаполя против главного инквизитора Неаполя. Один вешает преступивших закон священников, а другой сжигает восставших против Церкви законников… и пока не сдается ни тот, ни другой.
***
За полчаса до полудня на площади собрались мастеровые всего города. У часовщиков был прямой интерес: вызволить своего человека из малопонятного конфликта с Церковью, а ткачей и красильщиков возмутил сам факт нарушения городских привилегий заезжим монахом.
-    Король, видно, забыл, как присягал на верность конституциям Арагона, - сокрушенно качали широкополыми шляпами одни.
-    Да, что король? – отмахивались другие, - король еще ребенок, и всем заправляет королева-мать и этот ее жеребец в рясе!
Духовника королевы никто, именно как духовника, и не воспринимал.
Затем на ступеньках магистрата установили три стула: для председателя суда, королевского нотариуса и старейшины самого могущественного цеха города – цеха часовщиков. А едва единственные работающие куранты города указали полдень, из храма Божьего в сопровождении двенадцати молчаливых доминиканцев вышли все трое нарушителей спокойствия. Впереди ступал бледный от переживаний падре Ансельмо, за ним – исполненный чувства собственного достоинства брат Агостино Куадра и последним – откровенно скучающий сеньор с лицом нотариуса.
-    Ну, что, святые отцы, вы, наконец, готовы сказать, в чем обвиняют нашего Олафа? – поднялся со своего места старейший мастеровой цеха.
-    Разумеется, - вышел вперед Комиссар Трибунала. – Во-первых, в богохульстве.
Часовщики сдержанно загомонили, но старейшина поднял руку, и на площади воцарилась тишина.
-    Ну, за богохульство кого угодно можно осудить, - сходу отверг он первое обвинение. – Среди мастеровых сдержанных на язык немного, и за это под стражу не берут.
-    Верно, - неожиданно согласился Комиссар Трибунала. – Но есть и второе обвинение: в навете на падре Ансельмо, якобы сбывшего Олафу Гугеноту фальшивые мараведи…
-    Возражаю, - подал голос со своего места Мади. – Я, как председатель суда, со всей ответственностью заявляю: сбыт фальшивой монеты – это моя юрисдикция.
-    Правильно! – загудели горожане.
-    Разбираться с фальшивомонетчиками – не церковное дело!
-    Кесарю – кесарево, сказал Христос!
Монах дождался, когда волнение утихнет, и выдал главный козырь:
-    И последнее… колдовство.
Ремесленники обмерли.
-    Что за ерунда?
-    Какое, к черту, может быть колдовство в механике?!
-    У нас – колдуй, не колдуй, а если руки не оттуда растут, стрелка и с места не двинется!
Брат Агостино, показывая, что дискуссия закончена, повернулся, чтобы уйти, и тогда снова подал голос Мади аль-Мехмед.
-    Подождите, коллега…
-    Да? - обернулся монах.
Судья поднялся со своего стула и оглядел площадь.
-    Мне доводилось расследовать дело о колдовстве. Четырнадцать лет назад. Помните?
Горожане одобрительно загомонили; здесь многие помнили это нашумевшее судебное расследование.
-    Тогда, - напомнил Мади, - втирание колдовской мази привело к страшным волдырям, а затем и смерти четырех женщин.
Святые отцы переглянулись; они еще не понимали, к чему клонит судья.
-    И пострадали не только сами женщины, - возвысил голос Мади, - у них остались дети-сироты, то есть, в деле о колдовстве был налицо вред.
Он оглядел площадь.
-    Я приговорил ведьму, продавшую мазь, к смертной казни через повешение. Как я полагаю, справедливо.
-    К чему вы нам это рассказываете? – занервничал сеньор с лицом нотариуса.
Мади сделал знак, что он все сейчас объяснит.
-    В том, что касается колдовства, церковь, разумеется, осведомлена лучше остальных, - признал он. – Возможно, вы даже докажете, что Олаф Гугенот – колдун.
Сеньор с лицом нотариуса все еще не понимал, к чему клонит судья, и было видно: нервничал все больше и больше.
-    Но в том, что всю жизнь делал Олаф Гугенот, - завершил Мади, - я не вижу никакого вреда! А если нет вреда, не может быть и наказания. Это и есть основы правосудия.
Горожане восторженно заголосили, а святые отцы переглянулись. Сеньор с лицом нотариуса подошел к Комиссару Трибунала, они обменялись быстрыми, короткими фразами и явно пришли к соглашению.
-    Вред колдовством Олафа Гугенота нанесен был! – перемогая гул толпы, выкрикнул монах.
-    Какой?! Кто пострадал?! Где свидетели?! – затребовали мастера.
-    Все есть, - успокаивающе выставил крепкие ладони перед собой Комиссар Инквизиции Агостино Куадра. – Я же говорю, у Трибунала все есть…
***
Отсюда, из башни курантов, Бруно мог видеть только затылки мастеровых. Они стояли лицом к магистрату и спиной к церкви. Но то, что часы городской жизни застопорило, понял сразу.
Постанывая от боли в избитом теле, Бруно спустился по лестнице, ругнувшись, поднял оброненный в пролет кем-то из непрошеных гостей часовой щуп, запахнул украденный у Амира сарацинский халат поплотнее, прошел полтора десятка шагов и оказался в толпе. От нее исходил вибрирующий гул – точь-в-точь, как если бы соскочившие со своих мест шестерни со скрежетом истирали одна другую.
***
Томазо следил за тем, как сопротивляется брат Агостино натиску мастеровых с напряженным вниманием.
-    Свидетеля! – кричали часовщики. – Покажите нам свидетеля!
-    По уставу инквизиция не имеет права… - пытался перекричать толпу Комиссар Трибунала.
-    Свидетеля давай, свиное рыло!
Толпа разогревалась все сильнее. И когда опытные доминиканские бойцы под напором толпы, прикрывая спины друг другу, начали медленно отступать к магистрату, Томазо понял, что свидетеля придется предъявить. Иначе – беда.
-    Хорошо! – поднял он руку, едва в них полетели огрызки яблок, а затем и чей-то деревянный башмак. – Я покажу вам свидетеля!
-    И где он?!
Исповедник обвел толпу внимательным взглядом. Он видел этого парнишку в толпе – не так давно.
-    Марко! Где ты?! Подойди сюда!
Ремесленники завертели головами, пытаясь понять, какой именно из нескольких городских Марко согласился сделать навет на мастера самого могущественного цеха в городе. С краю даже возникла короткая свалка, - били, не разобравшись, абсолютно не причастного к делу Марко-золотаря.
-    Марко Саласар! – требовательно повторил Томазо. – Подойди к магистрату, я сказал!
Он знал, что должен вытащить сюда свидетеля во что бы то ни стало, иначе и впрямь изваляют в перьях.
-    Не бойся, Марко!
В центре толпы возникло какое-то движение, и Томазо с облегчением вздохнул. К магистрату, вжимая голову в плечи и стараясь не смотреть по сторонам, пробирался согласившийся дать показания на Олафа подмастерье.
«Ну, слава Богу!»
А когда до ступенек магистрата осталось полтора десятка шагов, Марко вдруг словно споткнулся, и вокруг него мгновенно образовалось пустое место.
-    Черт!
Единственный свидетель обвинения Олафа Гугенота в колдовстве лежал на брусчатке лицом вниз и не подавал признаков жизни. Томазо сбежал по ступенькам, раздвигая мастеровых плечами, пробился к парнишке и присел.
-    Марко…
По ржавой от железной пыли рубахе свидетеля быстро расползалось багровое пятно.
-    Врача! – заорал Томазо. – Быстро врача!
***
Двое стоявших прямо за спиной у Бруно мастеров прекрасно все видели. И они знали: кто бы ни был этот парень в сарацинском халате, он свершил правосудие. Ибо Марко посягнул на самое святое – круговую поруку цеха.
-    Беги, - рывком сунул мстителя за свою спину один из мастеров, и второй тут же встал рядом.
-    Врача! – орал человек с лицом нотариуса. – Быстро врача!
И обильно смоченные только что пролитой кровью невидимые шестерни города дрогнули и сдвинулись с места. Чего-то требовал склонившийся над телом студент медицинского факультета Амир, орали друг на друга святые отцы, но Олафа уже выводили из недостроенного здания монастыря, а ремесленники мигом потеряли всякий интерес к делу.
-    Привет, Олаф!
-    Как ты, богохульник чертов?!
-    Понравилось тебе в женской обители?..
Только теперь Бруно осознал, каких усилий стоило ему все, что он сделал. В голове начался звон, дыхание перехватило, и он, с трудом дойдя до ближайшей стены, осел на брусчатку. Шестерни перед глазами вращались слаженно и легко. А спустя каких-нибудь четверть часа площадь была пуста, и лишь на ступеньках магистрата валялись огрызки яблок да чей-то деревянный башмак.
***
Амир погрузил умирающего Марко Саласара на подводу и как мог быстро привез его к городскому лекарю – стремительному в движениях, ясноглазому греку.
-    Посмотрите его, Феофил…
Врач приоткрыл полу куртки подмастерья и тут же потерял к раненому всякий интерес.
-    Умрет.
-    Может быть, что-то еще можно сделать?
Грек отмахнулся.
-    Хочешь, пробуй. Но учти: я таких видел десятки, а потому знаю, что говорю.
Амир почесал затылок. Они в Гранадском университете начали изучать полостные операции не так давно, а шанс попрактиковаться у него был только один – раненый в живот раб-христианин с галер.
Аллах ведает, что рабы не поделили, а главное, кто пронес на галеру острейшее лезвие без рукояти, но христианину располосовали всю брюшину слева направо.
-    Спаси меня, сарацин, - умолял лежащий на боку раб, едва понял, что Амир собирается запихивать лежащие на палубе кишки обратно.
-    Если получится, - честно предупредил Амир, - я еще только студент.
Потеря крови была относительно небольшая, и Амир дал рабу опиума, расстелил коврик для намаза, тщательно вымыл руки и лицо и вознес Аллаху благодарность за этот прекрасный день.
-    Ты теряешь время, - прохрипел все еще не ушедший в опиумные грезы раб.
-    Время, проведенное в молитве, не потеряно, - улыбнулся Амир и принялся отмывать кишки от приставшей к ним палубной грязи.
Как ни странно, раб выжил, и Амира долго ставили в пример менее проворным ученикам.
-    Делайте, как ваш сокурсник, - горячо рекомендовал преподаватель хирургии Ахмад аль-Ахмад, - среди рабов масса превосходного учебного материала! Их господа слишком жадны, чтобы оплачивать труд врача, а потому они с удовольствием вверят свою собственность вашим кривым, пока еще ни на что, кроме убийства больных, не годным рукам!
Но Марко был ранен намного серьезнее, чем тот раб. Длинное, тонкое орудие проникло в его тело сзади, со стороны почек и, судя по всему, поразило желудок. Проведению таких операций их в Гранаде даже не учили. И, похоже, что, Феофил, бывший военный врач, познавший хирургию на полях сражений, скорее всего, был прав.
-    Я попробую, Феофил, - со вздохом произнес Амир. – Аллах милостив… может, и получится.
***
Судья был доволен, - прежде всего, тем, что обошлось такой малой кровью.
«Слава Аллаху, что у нас не Сицилия…»
Однако, вернувшись в здание суда, Мади первым делом послал альгуасилов за отбитым у монахов часовщиком. А едва те кивнули и направились к выходу, их едва не сбил с ног сам Олаф – раскрасневшийся и взъерошенный.
-    Бруно у вас?!
Мади улыбнулся.
-    Удрал твой парень… так что жив он, жив, не беспокойся.
Олаф с облегчением вытер мокрый лоб.
-    Ты лучше вот что мне скажи, Олаф, - не дал ему расслабиться судья, - ты уверен в своей невиновности?
-    Конечно, - кивнул мастеровой.
-    Значит, дело следует довести до конца.
Олаф нахмурился и через мгновение покорно опустил плечи.
-    Как скажете, сеньор аль-Мехмед. Мне что – снова в тюрьму?
Мади развел руками.
-    Возможно… Я бы тебя не сажал, однако ты же видел этих «Псов Господних»… им тебя скрутить да в монастырь отправить, как мне – моргнуть.
Олаф угрюмо склонил голову, а Мади поднялся и ободряюще похлопал мастера по плечу.
-    Но сначала я все-таки попробую довести очную ставку до конца.
-    Вы думаете, падре Ансельмо согласится?
Председатель суда пожал плечами.
-    Не знаю, Олаф, не знаю… но вызвать его я обязан. А он обязан прийти. Ну, что, ты готов защищать свое честное имя?
Мастер сосредоточенно кивнул.
-    Да, сеньор аль-Мехмед.
***
Шаг за шагом Бруно добрался до мастерской, но Олафа там не обнаружил. Он прошел еще два десятка шагов и вошел в их дом, но приемного отца не оказалось и здесь.
«Суд, - понял Бруно. – Олаф должен восстановить свое доброе имя… а значит, он в суде»
***
Томазо, как никто другой, понимал важность доведения дела до конца. Самому исповеднику это очень внятно разъяснили, едва приняли в Орден.
-    Церковь не может просто проиграть и отойти, поджав хвост, - цедил он мрачно ссутулившемуся за столом Агостино. - Особенно в деле с часовщиком.
Брат Агостино кивнул. Как всякий монах, он прекрасно понимал, какое значение представляет это магическое ремесло для живущей строго по часам, от службы до службы, Церкви.
-    И потом, председатель суда наверняка перейдет в наступление, - ослабил кружевной воротник Томазо. – Так было и на Сицилии, и в Неаполе – везде.
И в этот миг в дверь постучали.
-    Кто там еще?! – недовольно крикнул Томазо.
В проеме показался растерянный падре Ансельмо.
-    Вот, святой отец, повестка…
-    Председатель суда? – прищурился исповедник. Он был к этому готов, но не ожидал, что этот мусульманин станет действовать так быстро.
Молодой священник только моргнул, а Томазо, обдумывая что-то свое, отвернулся к окну.
-    Что ж, придется тебе дать показания…
Даже не глядя на падре Ансельмо, он почувствовал, как его лицо испуганно перекосилось.
-    Но как же?..
-    Ты не можешь отказаться, - даже не раздражаясь оттого, что приходится объяснять азы Арагонских конституций, и все так же глядя в окно, произнес Томазо. – Поэтому иди и защищайся.
-    Но там же будет очная ставка! – страдальчески напомнил мальчишка.
Томазо заинтересованно обернулся.
-    Очная ставка?
-    Так здесь написано, - протянул ему повестку священник.
Томазо принял бумагу, пробежал глазами содержание, удовлетворенно хмыкнул и сунул повестку Комиссару Трибунала.
-    Вот он, твой шанс, Агостино.
Агостино принял повестку, перечитал и с облегчением рассмеялся.
-    Дело ясное. Ну, предъявит этот сарацин результаты «мокрой пробы», а мы ему – изъятый кошель с вещественным доказательством!
-    Ты все понял, Ансельмо? – внимательно посмотрел на священника Томазо. –Ну? Ты же сам должен был мараведи подменить…
-    Я и подменил, - кисло скривился священник.
-    Тогда чего ты боишься?! – рассвирепел Томазо. – Это не тебя теперь надо наказывать, а Исаака Ха-Кохена, давшего ложный результат «мокрой пробы»!
-    Исаака? – растерянно моргнул священник.
-    Его, - поднялся из-за стола брат Агостино и ободрительно хлопнул Ансельмо по плечу. – Вот увидишь, мы у него еще и право заниматься своим ремеслом отнимем!
Но священник стоял, как в воду опущенный, и Томазо сокрушенно поднял глаза вверх и рассмеялся.
-    Боже! Как только Ты терпишь под собой таких трусов?!
Падре Ансельмо заискивающе хихикнул, и Томазо выглянул в коридор и подозвал к себе начальника доминиканской охраны – невысокого хромого монаха. Что-то шепнул ему, и вскоре все трое святых отцов, под охраной четырех дюжих доминиканцев уже входили в здание городского суда.
-    Ну, что вам еще надо? – первым насел на сарацина брат Агостино.
-    Очную ставку, коллега, - сухо отозвался председатель суда. – Присаживайтесь.
Святые отцы переглянулись, вольготно расселись на скамьях, и судья подозвал альгуасила.
-    Приведи в зал суда Олафа Гугенота.
Тот исчез, и буквально через мгновение снова появился – уже в сопровождении часовщика.
-    Внимание, - поднялся из-за стола судья, - сейчас я проведу очную ставку между мастером цеха часовщиков Олафом по прозвищу Гугенот и настоятелем храма Пресвятой Девы Арагонской падре Ансельмо, сыном Диего…
Томазо откинулся на стену и со скучающим видом отслеживал шаг за шагом этого безнадежного дела. Он видел множество подобных ситуаций, - во всех городах, где Орден вводил свои «правила игры», - и заранее знал: Мади аль-Мехмед обречен проиграть.
-    Брат Агостино Куадра, предъявите судебному собранию изъятые вами, как Комиссаром Святой Инквизиции, вещественные доказательства по делу, - потребовал судья.
Комиссар Трибунала поднялся, прошел к столу и положил тяжело брякнувший кожаный кошель.
-    Вы узнаете этот кошель, падре Ансельмо? – поинтересовался судья.
-    Узнаю, - еле удержался от того, чтобы встать, падре Ансельмо. – Я передал его Олафу вместе с деньгами.
-    А ты, Олаф, узнаешь этот кошель?
-    Да, сеньор аль-Мехмед, узнаю, - уважительно поднялся со скамьи мастеровой. – Я получил в нем от падре Ансельмо двадцать золотых мараведи.
Председатель суда неторопливо развязал шнурок, перевернул кошель, вытряхнул на стол золотистые кругляши и принялся их пересчитывать.
-    Один, два, три…
-    Постойте, сеньоры! – вскочил Олаф. – Это не те монеты! Святой отец расплатился со мной новенькими, а эти уже потертые!
В зале наступила тишина.
-    Уж не хочет ли Олаф Гугенот обвинить Трибунал Святой Инквизиции в подмене вещественных доказательств? – с угрозой проронил брат Агостино.
Олаф открыл рот, да так и замер.
-    Я думаю, он пытается выгородить давшего ложный результат экспертизы старого еврея, - со смешком поддержал его Томазо. – Я же говорил вам, святые отцы, все эти неверные и еретики друг друга стоят…
Уже понявший, что проигрывает дело, Мади аль-Мехмед стиснул челюсти и продолжил считать.
-    Восемнадцать, девятнадцать…
Томазо удовлетворенно прищурился. Он знал, что судья будет вынужден составить акт о соответствии, и дело завершится ничем.
-    Двадцать. Да, здесь ровно двадцать мараведи.
Томазо насторожился: в голосе судьи определенно прозвучал смешок. Он распрямился, обвел всех присутствующих внимательным взглядом, но оснований для веселья не увидел.
-    Скажите, святой отец, - глядя на падре Ансельмо, вытер мокрый лоб рукавом председатель суда, - сколько мараведи вы дали Олафу?
-    Двадцать, - растерянно ответил священник.
-    А сколько мараведи вы, брат Агостино Куадра, изъяли у городского суда в качестве вещественного доказательства?
-    Двадцать, - уверенно отрезал Комиссар Трибунала.
Мусульманин покачал головой.
-    Нет, коллега, не двадцать. Один мараведи Исаак Ха-Кохен по моей просьбе растворил в кислоте, чтобы получить результат «мокрой пробы».
Святые отцы обмерли.
-    Вы получили от меня лишь девятнадцать монет, а в этом кошельке, - судья поднял в воздух пустой кожаный кошель, - снова оказалось двадцать.
Сердце Томазо подпрыгнуло и остановилось.
-    Из чего я делаю однозначный вывод, - насмешливо поглядел на него председатель суда, - вещественное доказательство было подменено Трибуналом Святой Инквизиции.
***
Томазо метнул яростный взгляд в падре Ансельмо. Менявший монеты мальчишка сидел – ни жив, ни мертв.
-    Боже, какой дурак… - прошептал исповедник, но тут же взял себя в руки и уставился на судью.
Тот определенно торжествовал.
-    Таким образом, результаты проведенной Исааком Ха-Кохеном экспертизы остаются никем не опровергнутыми, - потряс он в воздухе листком бумаги, - а я имею все основания обвинить падре Ансельмо, сына Диего в сбыте фальшивой монеты.
Священник громко икнул.
«Черт… пора», - понял Томазо.
Он не имел права рассекречивать сведений об этой монете вплоть до особого распоряжения, но почта в Арагоне шла с задержками, и распоряжение могло просто находиться в пути. А ситуация уже выходила из-под контроля.
-    Нет, падре Ансельмо невиновен, - взял на себя всю полноту ответственности Томазо, встал, вытащил из-за пазухи королевский указ и подошел к столу судьи. – Читайте.
Мади аль-Мехмед принял документ, быстро пробежал его глазами и непонимающе наморщил лоб.
-    Вы хотите сказать, эта монета – подлинная? Королевская?
-    Вот именно, - кивнул Томазо. – Как видите, в королевском указе четко написано об измененной стопе* монеты, и экспертиза, проведенная по вашей просьбе, это лишь подтвердила.
.
*СТОПА МОНЕТНАЯ – установленные в законодательном порядке вес и количество драгоценного металла монеты.
.
-    Следовательно, ее сбыт законен… - тихо проговорил судья. Он был совершенно раздавлен таким поворотом.
-    Точно, - кивнул Томазо.
Мади аль-Мехмед поднял глаза на исповедника.
-    Но ведь факт подмены вещественного доказательства Трибуналом остается. Это ведь тоже преступление.
Томазо язвительно улыбнулся.
-    Бросьте, коллега… вам с братом Агостино еще до-олго работать вместе. Так стоит ли ссориться из-за такого пустяка? И потом, вы же сами сказали: нет вреда, значит, нет и преступления.
Председатель суда возмущенно пыхнул в бороду, а потом, неохотно принимая очевидное, подтвердил:
-    Да, это так.
***
ЧАС ВТОРОЙ
***
Олаф вылетел из здания суда, как ошпаренный.
-    Король нарушил конституции фуэрос*! – орал он. – Люди! Бурбон изменил присяге!
.

*ФУЭРОС (исп. fueros), свод законов, регламентировавший права, привилегии и обязанности городских и сельских общин
.
-    Что ты говоришь? – растерянно моргали глазами ремесленники, подмастерья и даже рабы, - как он мог изменить присяге Арагону?
-    Монеты были настоящие! – на бегу кричал мастеровой, - король уменьшил долю золота в монете!
-    Как?! Без разрешения Кортеса?
-    Кто сказал?!
-    Откуда знаешь?!
Но Олаф только отмахивался и бежал дальше, и лишь оказавшись в мастерской старейшины цеха, вывалил все и подробно.
-    Значит, председатель суда знает? – мгновенно отреагировал старейшина.
Запыхавшийся Олаф молча кивнул.
Старейшина поднялся и подошел к двери, возле которой уже толпились взбудораженные слухами мастеровые.
-    Тихо!
Ремесленники умолкли. И тогда старейшина снова повернулся к Олафу.
-    Ну, сеньору Франсиско Сиснеросу, как нашему отцу и покровителю, мы, конечно, петицию напишем. Он это дело так не оставит. Но вот тебе надо спрятаться.
Олаф непонимающе моргнул.
-    Почему? Я, что ли, конституции нарушил?
Старейшина сурово поджал губы.
-    Ты оскорбил священника. Но если монеты подлинные, значит, Ансельмо имел право ими расплатиться. А значит, ты виновен в напраслине на святого отца.
Олаф раскрыл рот, да так и замер.
-    Разумеется, когда Кортес принудит Бурбона отменить этот противозаконный указ, ты снова будешь прав… - успокаивающе поднял руку старейшина, - но сейчас ты в глазах Церкви и Короны – богохульник и клеветник.
Мастер так и сидел, не в силах выдавить ни слова.
-    И не расстраивайся ты так! - рассердился старейшина, - лучше Пресвятой Деве Арагонской свечку поставь, за то, что святые отцы об этом в горячке не подумали…
***
Первым делом Олаф кинулся искать Бруно в башне внезапно остановившихся часов. Взлетел по скрипучей лестнице под крышу храма, оглядел изъятый регулятор хода и выбитый стопор и улыбнулся. Забрался по шестерням повыше и заглянул на верхнюю площадку и сразу отметил взглядом несколько пятен крови.
-    Эх, Бруно, Бруно…
«А может быть он уже дома? Или в мастерской?»
Олаф стремительно сбежал по лестнице, пересек небольшую площадь перед храмом, свернул на узенькую ведущую к реке улочку и сразу же столкнулся с двумя дюжими монахами.
-    Он? – прищурился один.
-    Он, - кивнул второй. – Берем.
Олаф бросился назад и понял, что деться уже некуда. Навстречу ему, с другой стороны улочки шли еще двое доминиканцев.

***

35

http://www.blagievesti.ru/uploads/posts/2011-03/13015061942614v3.png
Бруно искал Олафа по всему городу. Но его не было ни дома, ни в мастерской, ни у судьи, ни в совете цеха.
-    Я посоветовал ему на время скрыться, - неохотно оторвался от составления петиции покровителю города сеньору Франсиско старейшина цеха.
-    Почему? – не понял Бруно. – Разве не доказано, что монету разбавил медью и серебром сам король, а вовсе не Олаф?
Старейшина поморщился.
-    Твой отец оскорбил священника.
-    Он заслужил, - пожал плечами Бруно.
Старейшина невесело улыбнулся.
-    Все так, Бруно, вот только падре Ансельмо служит не только Богу, но и Церкви. Ты понимаешь разницу, малыш?
Бруно на секунду задумался, развернулся и вышел прочь.
***
Едва Амир с помощью Феофила раздел и затащил Марко на очищенный от старой крови, оскобленный операционный стол, хлопнула дверь. Амир обернулся и увидел того самого сеньора в плаще и рядом с ним – Комиссара христианского церковного суда.
-    Жить будет? – глядя поверх Амира, обратился к врачу-греку сеньор.
-    Исключено, – коротко ответил тот.
Амир упрямо стиснул зубы, а сеньор повернулся к инквизитору.
-    Ваш епископат имеет право беатификации*. Позаботьтесь, чтобы первая жертва еретиков была внесена в ряды католических блаженных. Я думаю, Папа пойдет вам навстречу.
.
*БЕАТИФИКАЦИЯ (от лат . beatus - блаженный и ...фикация), в католической церкви акт причисления того или иного лица к числу блаженных
.
Монах сурово кивнул.
Амир яростно покосился на непрошеных гостей и знаком перевел внимание грека на себя.
-    Могу я попросить у вас инструменты, Феофил? И чистой воды побольше, если можно…
Гости так и продолжали смотреть сквозь сына председателя суда, а грек удивленно поднял брови.
-    Зачем тебе вода?
-    Перед тем как начать операцию, я собираюсь совершить омовение и вознести благодарность Аллаху, - с вызовом бросил Амир в сторону святых отцов.
***
Городской Совет цеховых старейшин собрался за четверть часа, а специально посланный экипаж привез в магистрат председателя суда и наиболее сведущего в монетном праве менялу Исаака Ха-Кохена.
-    Ты нам скажи, Мади, - сразу же напали старейшины на председателя суда, - то, что Олаф сказал, - правда?
-    Правда, - угрюмо кивнул тот и положил на стол свиток, - монета настоящая. Вот королевский указ.
Исаак, как наиболее компетентная фигура, уважительно взял свиток в руки и развернул. Пробежал строчки глазами, передал свиток старейшине часовщиков, и постепенно с содержанием ознакомились все.
-    Если Верховный судья Арагона примет решение, мы обязаны будем объявить Бурбону войну, - переглянувшись с остальными членами совета, произнес старейшина часовщиков. – Ты понимаешь это Мади?
Судья, как основной представитель городской судебной власти, мрачно кивнул.
-    Да, понимаю. Но я прошу вас не торопиться с таким делом, как война. У города что – есть лишние деньги?
Старейшины угрюмо насупились, и только старый Исаак нашелся, что сказать.
-    Здесь никто не хочет войны, Мади, - проскрипел он, - однако многие гранды со своими солдатами состоят на службе у королевы-матери, и когда им заплатят облегченной монетой, наверняка поднимут мятеж.
Старейшины закивали седыми головами, а меняла дождался, когда старейшины выскажутся, и продолжил.
-    Кроме того, Бурбон выпустил ущербную монету без разрешения Кортеса, а значит, возмутятся депутаты.
-    Арагон точно соберет ополчение… - загомонили старейшины, - и мы не сможем остаться в стороне.
Мади опустил голову. Он знал: какое бы решение не принял Кортес Арагона, городу придется его поддержать.
-    Но самое страшное даже не то, что городу придется оплачивать оружие для ополченцев, - покачал головой меняла, - самое страшное, что если монету не изъять немедленно, покачнется равновесие драгоценных металлов – сначала в ссудном деле, а затем и в остальных ремеслах.
Старейшины переглянулись. В ссудном деле здесь никто не разбирался.
-    Ну, и что? – выразил общее недоумение судья.
Старый еврей горько усмехнулся.
-    Вы помните, к чему привел рост цены железа?
Старейшины закивали: еще бы не помнить; город едва не вымер, - как от чумы. И хорошо еще, что баски после гибели Иньиго дрогнули и снизили цену на треть…
-    А теперь представьте себе, что все, абсолютно все цены поднялись в полтора раза – точно по измененной стопе монеты.
Старейшины обмерли.
-    Вот шайтан! – первым выдохнул судья.
Теперь он понимал, почему заезжий сеньор Томазо Хирон молчал до последнего мгновенья. По замыслу Бурбонов подмена монеты наверняка должна была произойти одновременно по всему Арагону.
-    Надо сеньора Франсиско о помощи просить… - перебивая один другого, загомонили старейшины.
И только старый меняла умолк и более не произнес ни слова. Было еще кое-что, о чем говорить не хотелось, - Папа. Исаак уже много лет следил за монетными экспериментами Ватикана, и чуял, что время «подведения баланса» подошло. И было похоже, что вслед за Арагоном последует удар и по всей денежной системе Европы.
«А значит, и по всему нашему ремеслу…»
***
Зная, что операция предстоит сложная, Амир опия не пожалел, и раненый подмастерье тут же переместился в мир грез. Вот только окружали его там вовсе не райские гурии.
-    Олаф… - бормотал раненый, - Олаф умрет первым… и мастерская станет моей.
Амир с усилием перевернул парня на бок и достал из ящика с хирургическими инструментами тонкий серебряный щуп. Аккуратно ввел его в рану в районе почек и начал выяснять, куда она в точности ведет.
-    Потом Совет цеха… я этих старых дураков… к черту, - сквозь зубы цедил подмастерье.
-    Молчал бы… герой, - вздохнул Амир.
Выходило так, что, если желудок поражен со спины, то резать придется от позвоночника через весь бок. Таких разрезов у них в университетском госпитале не делал никто.
-    Да, я герой, - неожиданно отозвался на его комментарий грезящий наркотическими видениями подмастерье, – я поражу сарацина в самое сердце…
Амир поморщился, протер место будущего разреза целебным отваром сосновых почек и достал скальпель.
-    Амира аль-Мехмеда в первую очередь… - хихикнул подмастерье, - слишком уж много о себе думает… этот школяр.
-    Заткнись, недоумок! – в сердцах рявкнул Амир. – Тут вся твоя судьба решается… молился бы лучше.
Подмастерье обиженно засопел, но все-таки заткнулся, и Амир, изо всех сил пытаясь поверить, что все получится, сделал первый надрез.
***
Когда Бруно обыскал все места, где мог укрыться Олаф, он двинулся прямо в храм, постучал в двери, а когда на стук вышел здоровенный доминиканец, просто предложил обмен.
-    Я отремонтирую храмовые куранты, если вы отпустите Олафа Гугенота.
-    Ты хочешь поторговаться с Трибуналом Святой Инквизиции? – удивился монах.
Бруно уверенно кивнул, и монах глянул в небо.
-    Знаешь, парень, я был и в Неаполе, и на Майорке… и знаешь, что…
-    Что?
Монах опустил на него тяжелый, все на свете видевший взгляд.
-    Трибунал не отпустил ни одного.
***
Бруно шел по отсвечивающим лунным светом булыжникам и жадно вдыхал запах прогревшегося за день камня, высохшего ослиного навоза и железной окалины.
«Трибунал не отпустил ни одного…» - так и вертелись в голове последние слова доминиканца.
Бруно был просто поражен невежеством и безответственностью нагрянувших в город «гостей». Не построившие в своей жизни ни одних курантов, они, похоже, искренне считали, что имеют право вмешиваться в столь сложный механизм, как Его Город.
Подмастерье сокрушенно покачал головой. Здешние мастера почти никогда не доводили число шестерен в башенных часах более чем до восьми. Только Олаф превзошел всех и построил храмовые куранты с двенадцатью шестернями! И даже сам Бруно, в самых смелых своих чертежах никогда не планировал более шестнадцати шестерен. А город был не в пример сложнее.
Эта сверхсложная конструкция была потрясающе чувствительна ко всякому вмешательству – хоть со стороны монашки Филлипины, хоть со стороны купца Иньиго. А теперь несколько не знакомых даже с основами механики монахов нагло выдернули из сердцевины города одну из самых его важных его деталей – ведущего часовщика цеха. Хуже того, они определенно пытались подменить собой столь важный и сложный механизм города, как правосудие!
Вот только Бруно вовсе не собирался им в этом потакать.
***
Томазо Хирон отбыл в Сарагосу как только Олаф был снова арестован, а с падре Ансельмо официально сняли все обвинения. Меняя лошадей в монастырях Ордена, он менее чем за сутки добрался до столицы и увидел все, чего ожидал. Ни занявшего престол Арагона всего-то с год назад юного Бурбона, ни его матушки в столице не было. Их Высочества* весьма своевременно выехали «погостить» к Изабелле Кастильской. Зато по улицам маршировали арагонские ополченцы, время от времени проезжали неплохо снаряженные конные отряды грандов, но главное, ни один меняла, ни один лавочник и ни один мастеровой не принимал облегченную королевскую монету по указанному на ней номиналу, и цены мгновенно подскочили.
.
*ИХ ВЫСОЧЕСТВО – титул королей Пиренейского полуострова до появления абсолютной монархии.
.
«Началось…»
Этого следовало ожидать, и это однозначно вело к обширной гражданской войне – по всему Арагону. Он заехал в секретариат за очередным назначением, и увидел, что и здесь неспокойно. По коридорам сновали вооруженные братья, и все были сосредоточены и деловиты.
-    Австриец уже в Сарагосе, - сразу объяснил, что происходит, секретарь. – Грандов против Короны науськивает.
Томазо поморщился. Дон Хуан Хосе Австрийский был для Ордена самой нежелательной политической фигурой из всех.
-    И что думаете делать? – поинтересовался он.
-    Попробуем устранить, - пожал плечами тот. – Ты… как… подключишься?
Томазо поднял глаза вверх. Это задание было не по рангу мало; убийствами в Ордене, как правило, занимались не самые ценные братья. Однако он понимал, насколько важно подавить сопротивление политике Короны именно сейчас, в самом начале.
-    Шансов, правда, немного, - сразу предупредил секретарь, - Австриец, как чует… пока никто подобраться к нему не сумел.
-    Хорошо, - кивнул Томазо. – Поучаствую.
***
Бруно уже видел, что Инквизиция – не просто «заусенец». Слишком уж мощно Трибунал потеснил судью и совет старейшин цеха.
«Сеньор Франсиско, вот кто мне нужен!»
Покровителю города Бруно заслуженно отводил роль регулятора – того самого, что ограничивает безудержный бег шестеренок и делает ход любых часов размеренным и, в силу этого, точным. Бруно имел все основания думать, что благородный гранд поможет. Не так давно они с Олафом исполнили его давнюю мечту и построили в саду родовой усадьбы гигантскую клепсидру*.
.
*КЛЕПСИДРА – (греч. Klepsydra) водяные часы
.
Знающие тиранический нрав сеньора Франсиско часовщики сторонились его, как чумы. И, если бы не нужда в деньгах, Олаф не стал бы рисковать. Но падре Ансельмо дал понять, что расплатится нескоро, и Олаф дрогнул. И только когда они с Бруно склонились над ярко раскрашенным в охряные и пурпурные цвета «чертежом», стало ясно, в сколь сомнительное дело они ввязались. То, что увидели часовщики, более всего походило на библейскую Вавилонскую башню, изображенную в храме Пресвятой Девы Арагонской: уходящее вершиной в небо ступенчатое строение, со множеством желобов, по которым текли бурные потоки воды, вращающие циклопических размеров колеса.
-    И это… ваши водяные часы? – с нескрываемым ужасом спросил тогда Олаф.
-    Как тебе? – наклонил голову сеньор Франсиско. – Гениально, правда?
Бруно бросил быстрый взгляд на отца. Тот стоял, ни жив, ни мертв: возражать благородному гранду было слишком опасно. И тогда подмастерье решил, что если кому и получить плетей, так пусть это будет он, а не вскормивший его мастер.
-    Да, гениально, - нарушая правила приличия, выступил он вперед, - но работать не будет.
Гранд оторопел.
-    Как так не будет?
Бруно стремительно перебрал в памяти все, что знал о грамотных благородных сеньорах, и выдал самую умную фразу в своей жизни.
-    Как и все действительно гениальное, ваш проект слишком возвышается над законами грубой механики.
Гранд расхохотался.
-    А для чего я вас пригласил?! Думайте! Вы же у нас мастера!
С этого самого момента к часовщикам приставили двух гвардейцев, и бежать стало решительно невозможно. Нет, ни для Олафа, ни для Бруно построить это титаническое сооружение труда не составляло, – были бы плотники и лес. Проблема заключалась в другом: чем закачать воду наверх титанической башни.
Самым простым двигателем для закачки воды мог стать идущий по кругу осел; учитывая размеры «клепсидры», полсотни ослов. Но, вот беда, главная идея благородного сеньора как раз в том и заключалась, чтобы клепсидра работала сама собой – безо всякого вмешательства со стороны.
Часовщики думали несколько суток – так напряженно, что Олаф почти лишился сна, и – впервые – признал свое поражение.
-    Все-таки зря я согласился…
-    Не бойся, Олаф, я придумаю… - подбодрил его тогда Бруно.
-    Что тут придумаешь? – горестно просипел Олаф. – У тебя – точно – ветер в голове, если ты думаешь, что можешь…
-    Ветер? – замер Бруно. – Ты сказал, ветер?!
Он уже полыхал идеями – сотнями идей. И все стронулось.
В считанные дни плотники отстроили вдоль реки череду самых обычных для этой местности ветряных мельниц. Но вместо того чтобы молоть зерно, ветряки были призваны качать воду. Затем в центре сада поднялась титаническая «Вавилонская башня» будущих водяных часов. Затем к ней протянулись десятки дощатых обмазанных глиной акведуков. И, в конце концов, наступил миг, когда все было готово, и следовало сделать последний шаг.
-    Если она не заработает, с нас кожу сдерут, - проронил тогда Олаф.
-    Она заработает, - поджал губы Бруно и выбил затвор.
Пожалуй, именно тогда он осознал, что превзошел отца.
***
Проводив исповедника четырех обетов Томазо Хирона в Сарагосу, брат Агостино первым делом заново перечитал устав и все буллы и указы, касающиеся Святой Инквизиции. И с каждой новой страницей, сердце нового Комиссара Трибунала переполнялось восхищением.
-    До чего же толково! – бормотал он.
В отличие от Орденов, Трибунал не участвовал в Крестовых походах, а потому не мог покарать ни одного явного соперника Папы – ни гугенота, ни еврея, ни магометанина. В его полномочия не входило приобщение к Церкви поклоняющихся рощам и ручьям язычников, и даже ведьму или колдуна, определенно служащих Врагу рода человеческого, Инквизитор мог наказать лишь при наличии доказанного вреда.
Святая Инквизиция не продавала индульгенций, не брала денег за проведение свадеб и похорон, не крестила, не причащала, не исповедовала, словом, не имела ни единого обычного для духовного лица источника дохода.
Однако Святая Инквизиция имела право на самое главное – толкование смысла. Отныне только она решала, что есть грех и ошибка, а значит, любое слово – сказанное вслух или написанное на бумаге – давало Комиссару повод возбудить преследование. И вот здесь тот, кто все это придумал, предусмотрел все.
Брат Агостино внимательно перечитал бумаги еще и еще раз и с каждым разом убеждался: однажды попав к нему в руки, не должен вырваться никто.
-    Олаф! – тут же понял, куда бить в первую очередь, брат Агостино.
Под давлением Совета мастеров – там, на площади – они с Томазо отпустили Олафа на свободу – пусть и ненадолго. И теперь судебный процесс над Олафом просто обязан был стать показательным, чтобы каждая собака в этом вшивом городе видела, кто сильнее – Церковь или городской Совет старейшин.
Единственное, что смущало Агостино, так это довольно невзрачное обвинение. За навет на падре Ансельмо вполне хватало епитимьи, а для обвинения Олафа в причинении вреда колдовством Трибуналу остро не хватало свидетеля. Ясно, что смертельно раненый Марко до суда не доживет.
«Может быть, его приемный сын что-нибудь скажет?.. Как его… кажется, Бруно…»
-    Охрана! – громко позвал Комиссар Трибунала.
В дверях выросли два дюжих доминиканца.
-    Идите в мастерскую Олафа Гугенота… - строча приказ о вызове для дачи свидетельских показаний, проронил Агостино, - возьмите его сына Бруно и доставьте ко мне.
-    Прямо сейчас? – поинтересовался тот, что посообразительней.
Агостино задумался. День вышел напряженным, и допрашивать этого мальчишку прямо сейчас, посреди ночи не хотелось.
-    Взять немедленно, - твердо кивнул Комиссар Трибунала, – а на допрос ко мне привести с утра.
***
Бруно добрался до усадьбы сеньора Франсиско к утру, и с помощью дворецкого нашел гранда в бассейне с полусотней голых девиц. И тот, узнав, что Олафа арестовали за богохульство и колдовство, вытаращил глаза.
-    Но это же не преступление! Кто его за эту чушь арестовал?
-    Святая Инквизиция.
На лице благородного сеньора отразились самые противоречивые чувства. Его определенно задело самоуправство святых отцов, но и вступаться за рядового ремесленника да еще из-за такой мелочи ему, гранду, не стоило – не так поймут.
-    Ты иди, Бруно, иди, - все-таки выдавил он. – Мне как раз нужно организовать гимнасий, где прекрасные обнаженные юноши будут петь гимны восходящему солнцу… думаю, серьезного ущерба твоему отцу не причинят… ну, всыплют два десятка плетей…
Бруно низко поклонился и отправился прочь. Он уже видел, что сеньор Франсиско не желает исполнять роль регулятора.
***
Томазо перечитал донесения агентуры и покачал головой. Австриец вел себя на редкость осторожно, так словно был предупрежден о возможном покушении. А потому предпочитал находиться во дворце в центре Сарагосы, за тройным оцеплением из гвардейцев.
Исповедник просмотрел карту, вышел в центр и сразу понял, откуда следует попробовать. Вернулся в секретариат, выбрал мушкет с предусмотрительно отсоединенным прикладом, завернул его в коврик, переоделся мастеровым и вскоре уже отмыкал дверь храмовой башни. Поднялся по лестнице на самый верх, туда, где располагались куранты, и приоткрыл специальное оконце для освещения механизма. Площадь была видна, как на ладони.
Томазо неторопливо собрал мушкет и осмотрел механизм. Это были совсем еще новые, модные куранты – с тонкой минутной стрелкой и «кукольным театром», показывающимся народу каждые три часа. И окошко, через которое выезжали куклы, было крайне удобно для стрельбы.
Он прилег, установил мушкет и отдался ожиданию, как учили, расслабленно и с удовольствием. Здесь было одно неудобство – колокол. Его звук отдавался от стен башни и бил по ушам столь резко, что Томазо едва выдерживал. И через двенадцать часов, когда колокол отзвонил четырежды, а куклы четырежды показались народу, Австриец вышел из дворца.
Снующий по площади народ восторженно закричал, и Томазо прижался к мушкету. Обзор был великолепен, однако расстояние от ступеней дворца до кареты составляло от силы два десятка шагов.
Австриец шагнул по ступеньке вниз и приветственно поднял руку. Народ взревел, Томазо уверенно взял гранда на мушку и чертыхнулся, - Австрийца уже прикрывал собой огромный толстый гвардеец.
Австриец шагнул на следующую ступеньку, и его сразу же закрыло трепещущее под ветром знамя. Австриец спустился вниз, и его мгновенно окружила толпа офицеров.
Это не было проблемой: отсюда, сверху Томазо вполне мог разнести ему череп, но офицеры невольно толкали главного претендента на престол, и едва Томазо прицеливался, Австриец уже оказывался в другом месте. А потом Австриец быстро нырнул в изукрашенную золотом карету, и куранты, словно празднуя победу над Орденом, зазвенели так оглушительно, что Томазо бросил мушкет, изо всех сил зажимая уши, протиснулся меж вертящихся шестерен и побежал вниз по ступенькам башни. У Ордена оставался лишь один шанс устранить Австрийца – самый невероятный.
***
Мади аль-Мехмед догадался, что Олафа выкрали, когда попытался вернуть ему кошель с двадцатью честно заработанными мараведи. Посланный в мастерскую альгуасил вернулся ни с чем.
-    Ни Олафа, ни его сына там нет и, похоже, давно. Горн холодный.
Тогда судья отправил альгуасила к старейшинам, и выяснилось, что Олафа не видели и они – с того самого дня.
-    Может, укрылся где? – предположил альгуасил. – Часовщики ему именно это советовали.
Мади лишь покачал головой. Он знал, в каком безденежье провел Олаф последние полгода; в таком положении двадцатью золотыми мараведи не бросаются. А деньги так и лежали в опечатанном архивном сундуке городского суда.
-    Что… может, к инквизитору сходить? – сам предложил альгуасил. – Вдруг Олаф у них?
-    Нет, - отрезал судья. – Не сейчас.
Мади понимал, что если выяснится, что Олаф арестован святыми отцами, ему, как представителю закона, просто придется потребовать его выдачи, потому что ни богохульство, ни колдовство – сами по себе, в отсутствие доказанного вреда – по арагонским законам не являются преступлениями. А когда ему откажут, - а ему наверняка откажут, - судья будет обязан добиться выдачи силой – восемью своими альгуасилами против двенадцати закаленных в боях доминиканцев.
В такой ситуации, чтобы добиться перевеса, ему придется затребовать помощи города, а это означало крупный конфликт с Церковью Христовой. Втягивать город в столь сомнительную «игру в закон» Мади не желал. Он уже знал, чем это закончилось в Неаполе.
-    Но и попускать беззаконие нельзя… - вслух подумал он.
Судья понимал, что в отсутствие Марко Саласара Трибунал ничего серьезного предъявить Олафу не сможет, и это означало, что они станут искать новых свидетелей.
«И кто может заинтересовать Трибунал?»
На месте Комиссара Инквизиции судья первым делом допросил бы приемного сына Олафа. Тот мог что-то сболтнуть просто по молодости и глупости. А значит, именно его Трибуналу отдавать и нельзя.
-    Найди-ка мне Бруно, - распорядился он, - и приведи сюда.
Только что обыскавший и мастерскую, и дом Олафа, альгуасил растерянно моргнул.
-    Давай-давай, - подтолкнул его к выходу Мади. – Рано или поздно Бруно вернется в дом. Ему спрятаться негде.
***
Бруно вернулся из усадьбы сеньора Франсиско к обеду. Подошел к дому и опешил: у входной двери стояли вооруженные люди – слева двое дюжих доминиканцев, а справа четверо альгуасилов сеньора судьи.
-    Бруно сын Олафа, - выступил вперед один из монахов, - ты вызван Святой Инквизицией для дачи показаний.
-    Бруно, - тут же выступил вперед альгуасил, - городской судья предлагает тебе покровительство и защиту.
Враги переглянулись и снова уставились на Бруно.
-    Ты не имеешь права отказаться, - предупредил доминиканец. – Таков указ короля.
-    По конституциям фуэрос ты имеешь право отказаться от дачи показаний на своего отца, - тут же возразил альгуасил, - а без утверждения Кортесом указ короля недействителен.
Доминиканец потянулся к шпаге, и альгуасилы тут же выставили вперед алебарды.
.
*АЛЕБАРДА (франц . hallebarde), холодное оружие - длинное копье с насаженным боевым топором
.
-    Только попробуй!
Бруно попятился назад, хватанул ртом воздуха, и перед глазами полыхнуло. Он снова видел скроенные из человеческой плоти часы, но теперь в них было сразу две ведущие шестерни, и этого часы дергались и тряслись.
-    Спокойнее, сеньоры! – прозвенело сзади, - спокойнее! Не доводите до греха.
Бруно тряхнул головой и обернулся. Это был настоятель бенедиктинского монастыря – сгорбленный седой старичок. Но вот сзади настоятеля стояли два десятка вооруженных, и довольно решительно настроенных монахов.
-    Бруно пойдет со мной, - положил ему руку на плечо настоятель.
***
Едва Австриец вышел из Сарагосы, устранить его стало попросту невозможно. На дороге его окружали только самые преданные офицеры, а назначенный для сбора лагерь неподалеку от Мадрида был оцеплен тройным караулом. Так что Томазо оставалось только сидеть в придорожной гостинице да подсчитывать стекающиеся к цветастой мавританской палатке Австрийца отряды.
Он смотрел на орущих богохульные песни солдат и думал, что вряд ли во всей этой армии есть хотя бы один человек, знающий, из-за чего, собственно, началась эта война.
Да, формальным поводом оставалась выпущенная королевой-матерью в обход Кортеса «облегченная» мараведи.
«Боже, как же долго Папа сопротивлялся выпуску этой монеты! – вспомнил Томазо. – И ведь, как чуял старик!»
Даже после совещания в Латеранском дворце римская курия сомневалась, а надо ли так рисковать. Но, увы, после того как союзный флот протестантской Голландии и англиканской Британии в решающей битве начисто разгромил флоты Кастилии и Арагона, выбора у Папы не оставалось. Католикам нужен был флот, а для постройки новых кораблей нужны были деньги, точнее, золото.
-    Вы должны понимать, - сказал тогда Папа, - что, стоит королеве-матери нарушить соглашение и выпустить эту облегченную монету, как Дон Хуан Хосе Австрийский немедленно заявит свои права на престол.
Австриец – сводный брат юного Бурбона – вполне мог претендовать на трон. Этому не мешало даже то, что Дон Хуан Хосе был зачат покойным королем помимо церковного брака.
Томазо досадливо чертыхнулся, - так оно и случилось. Юный Бурбон со своей матушкой был вынужден бежать, а Дон Хуан Хосе Австрийский собирал вокруг себя огромное войско, составленное из примыкающих к нему каждый день отрядов разъяренных грандов. И он определенно собирался выйти на Мадрид…
***
Комиссару Трибунала смерть как не хотелось идти в только что покинутый им ради карьеры в Инквизиции монастырь. Но медлить не стоило, а потому он оставил доминиканцев у ворот и теперь уже, не как рядовой монах, а как лицо значительное, безо всяких формальностей прошел к настоятелю. Но застопорилось все и сразу.
-    Я не отдам тебе Бруно, - категорически отказал падре Эухенио. – Даже не проси.
Комиссар Трибунала бросил взгляд на замершего у стены подмастерья и успокаивающе выставил вперед ладони.
-    Я не собираюсь его судить. Бруно мне нужен, как свидетель.
-    Я знаю, что такое инквизиция, - ненавидяще выдохнул старик, - сегодня он – свидетель, а завтра – главный обвиняемый…
-    Вы пытаетесь игнорировать папскую буллу? – прищурился брат Агостино. – Или вы забыли, что я уже не состою в вашем подчинении?
И тут настоятель взорвался.
-    Да, не в тебе дело, недоносок! Просто я не желаю, чтобы вы устроили в Арагоне второй Неаполь!
-    Но…
-    Пошел вон, ублюдок!
В лицо Комиссару Трибунала бросилась кровь.
-    Вы забываетесь, падре Эухенио…
-    Ты хочешь, чтобы я тебя арестовал и доставил к епископу?!
Брат Агостино поджал губы. Епископат Арагона находился в оппозиции к Святому Трибуналу, и угроза была не пустой.
-    Придет время, и вы об этом пожалеете, - процедил Комиссар Трибунала и повернулся, чтобы уйти.
-    Господь всех рассудит, - бросил вдогонку старик. – Не сомневайся.
***
Падре Эухенио выпроводил инквизитора вон, подал знак замершему у стены Бруно и стремительно потащил его за собой.
-    Здесь у нас ткачи, - обвел мастерские хозяйским жестом настоятель. – А здесь красильщики… там дальше – типография и монетный двор, за ними – управление и склады…
Мальчишка лишь таращил глаза. Откуда ему было знать, что за невысоким забором скрывается целый город.
-    А вот здесь мы планируем разместить часовые мастерские. Ну, как, нравится?
Бруно растерянно моргнул, и падре Эухенио улыбнулся. Помещение, которое монастырь выделил под часовое дело, едва ли не превосходило площадью все мастерские всех городских часовщиков. Но оставалась проблема: у настоятеля так и не было мастеров. Ни один цех своих людей добром не отпускал. Так что даже этот подмастерье стал бы настоящей находкой.
-    Я приглашаю тебя к себе главным часовщиком, - перешел он к сути дела. – Помощников подберешь сам, деньги на уголь и железо дам. Берешься?
Бруно опустил глаза.
«Боится», - решил настоятель.
-    Не бойся, - засмеялся он. – Церковь своих людей защищать умеет.
В городе самовольная организация мастерской была бы наказана мгновенно и достаточно жестоко. Но за этими стенами мастер подчинялся только одному своду законов – уставу монастыря.
-    Заказами я обеспечу, - заверил падре Эухенио, - Милан, Тулуза, Неаполь… мы строим храмы по всей Европе, и всем нужны куранты.
-    Но и наш цех работает для всей Европы, - осторожно возразил подмастерье.
Настоятель улыбнулся.
-    Ваш цех не получит и сотой доли заказов Церкви. И потом, неужели ты думаешь, ваши конституции фуэрос продержатся вечно?
Мальчишка кивнул, и падре Эухенио недобро засмеялся.
-    Тебя-то в любом случае ничего хорошего не ждет. Инквизиция никогда никого не отпускает, а значит, все имущество Олафа будет конфисковано. Все – понимаешь?! Мастерские! Дом! Все! И кому ты будешь нужен?
-    Я не могу… - тихо проговорил Бруно.
***
Бруно попросил у настоятеля немного времени на размышление и первым делом обошел будущие часовые мастерские – сам. Он понимал, что, если примет предложение настоятеля, то всю жизнь будет работать фактически за еду. Хотя, с другой стороны, возможности, которые предлагал монастырь, превосходили все, о чем только было можно мечтать. Но у Бруно оставался Олаф, и, как говорили монахи, было еще одно место, где за мастера могли заступиться, - Сарагоса.
А той же ночью ему было видение. Сделанная из превосходного дуба рама города изгибалась и трещала, разрываемая в разные стороны, а за шестерни вели борьбу одновременно три привода. И в тот самый миг, когда, казалось, все развалится, появилась «Сарагоса».
Более всего она походила на гигантский маятниковый регулятор хода – один из точнейших, как говорил Олаф. И едва «Сарагоса» начала свое движение, как заклинившие шестерни дрогнули, затрещали и, сверкая голубыми искрами, стронулись таки с места.
И как только это случилось, Бруно встал с выделенного ему ложа в выделенной ему келье, закинул на плечо так и не разобранный мешок и уже через четверть часа перелазил через забор монастыря.
***
Мади аль-Мехмед не знал, за что и хвататься. Сразу после обнародования противозаконного королевского указа о введении мараведи с измененным содержанием золота, городской суд оказался завален жалобами. И первыми жалобщицами стали предусмотрительные городские невесты.
Дело в том, что по традиции на следующее утро после первой брачной ночи, убедившись, что невеста соблюла себя в целости, жених обязан был поднести ей так называемый «утренний дар» – от одной до нескольких десятков золотых мараведи – в зависимости от общественного положения, богатства и договоренностей обеих семей.
Теперь, с введением новой монеты, большая часть запланированных на осень свадеб оказалась под угрозой. Родители женихов настаивали на своем праве расплатиться по номиналу, без учета реального содержания золота, на что родители невест не без ехидства обещали, что тогда и будущие мужья получат столь же «номинальное» брачное ложе.
Угроза не была пустой. Формально первую брачную ночь можно было заменить актом публичного переступания жениха через лежащую в кровати невесту. После этого «жена» возвращалась бы в родительский дом и ждала бы исполнения «мужем» своей части обязательств – то есть, денег.
Следующими отреагировали должники, и самым скандальным обещало стать громоздкое дело о перешедшей бенедиктинскому монастырю семьи из полутора сотен душ. Теперь, ссылаясь на дату королевского указа, глава семьи утверждал, что к моменту исполнения судебного решения он погасил долг целиком, поскольку заплатил французскими луидорами, а не мараведи.
В этом и был главный подвох. Мади аль-Мехмед зашел к старому Исааку, и тот подтвердил, что евреи, ссылаясь на соглашения монархов Европы, меняют мараведи на луидоры, дукаты и динары только по реальному соотношению драгоценных металлов.
-    Король может убедить Кортес Арагона принять облегченную мараведи, - объяснил Исаак, - но это не изменит обменных правил: монета стоит ровно столько, сколько в ней золота.
Когда Мади во всем этом разобрался, он схватился за голову: его ждала отмена чуть ли не всех имущественных судебных решений, вынесенных после подписания указа. Но, что хуже всего, обе монеты – старая полноценная и новая облегченная ходили одновременно, и в городе даже установился обменный курс одной мараведи на другую – внешне точно такую же.
А потом председателю суда выдали жалованье, и Мади ощутил в горле горячий ком ярости и боли: все до единой мараведи были новенькие, только из-под станка.
-    У вас совесть есть? – горько рассмеялся он в лицо принесшему жалованье городскому казначею.
-    Я сам такими же получил, - хмуро отозвался казначей. – Нет в казне магистрата полноценной монеты. Вообще нет!
Судья ссыпал монеты в кошель и тупо уставился в пространство. Теперь ему не удалось бы заплатить даже за обучение Амира. В соседнем Гранадском эмирате, как и во всем цивилизованном мире, деньги считать умели.
-    Знаешь, Исаак, ты, пожалуй, прав: это закончится жуткой войной, - признал он при очередном визите к старому еврею.
***
Исаак и сам был не рад своей правоте. Во-первых, в считанные дни старая полновесная мараведи почти полностью исчезла из оборота, и денег стало просто не хватать. Вот тогда – второй и куда как более мощной волной – пошла новая монета, определенно изготовленная из переплавленной старой. И сразу же поползли вверх цены.
Подняли цены мориски* - единственные, кто умел выращивать и объезжать действительно хороших лошадей. Глядя друг на друга, подняли цены ткачи и красильщики, медники и плотники, гончары и шорники и, само собой, самая сильная корпорация города – часовщики. И, что хуже всего, даже достигнув полуторного размера, цены и не думали останавливаться.
.
*МОРИСКИ – арабо-мусульманское население Пиренейского полуострова
.
Исаак уже понимал, почему. Поход, планируемый грандами против Бурбонов, требовал золота, которое у грандов появлялось лишь после сбора урожая, а до него было еще месяца два. Понятно, что гранды обратились за ссудами, и все золото Арагона потекло в кошели наемных солдат, а оттуда – за пределы страны. В такой-то момент сеньор Франсиско Сиснерос и затребовал военный заем.
-    Верну той же монетой, которой брал, - гарантировал гранд, - сам знаешь, мое слово крепче, чем у Юлия Цезаря.
Исаак на секунду ушел в себя. Отказать покровителю города было немыслимо. Но чтобы дать запрошенную сумму, Исаак должен был тронуть те вклады, что регулярно приносили ему на сохранение мастеровые. И даже этих денег не хватало, а значит, он должен был просить помощи у других менял.
В этом и была проблема. Кто-кто, а уж Исаак-то знал: военные займы сейчас берутся в каждом Арагонском городе, а потому в ссудном обороте просто нет столько свободной монеты.
«Придется затребовать в Лангедоке и Беарне… Хорошо еще, если в Амстердам обращаться не придется…»
-    Ну, что, вы можете предоставить мне всю сумму? – напомнил о себе гранд.
Меняла с сомнением цокнул языком. Перевоз такого количества золота из-за границ Арагона требовал оплаты работы охранников, а значит, и процент за ссуду сеньору Франсиско изрядно подрастал.
-    У вас уже есть долги, - счел своим долгом напомнить он. – Если урожай будет слабым, вам не расплатиться до следующей осени.
-    Знаю, - помрачнел благородный сеньор. – Но я, как депутат Кортеса, обязан и выступить с войском на Мадрид, и помочь деньгами ополчению Арагона, если так решит Верховный судья. Это вопрос чести.
«Может быть, гранадские евреи помогут? – стремительно соображал, как найти столько золотой монеты, Исаак. – Все-таки, они поближе, чем Амстердам; не придется через всю Европу везти…»
-    Я предоставлю вам заем под самый минимальный процент, благородный сеньор Франсиско, - наконец-то принял решение Исаак, - но перевозку золота из Гранады в Арагон вам все-таки придется оплатить отдельно.
***
Бруно опасался заходить домой за ослом, а потому двинулся пешком. Кроме необходимости спасти Олафа, было еще одно обстоятельство, из-за которого он так и не принял предложение доброго настоятеля. Бруно уже давно знал, что мировой механизм не исчерпывается его родным городом, а потому он был просто обязан увидеть Сарагосу.
Ночь была темной, дорога – пустынной, и подмастерье снова начал думать о себе и сидящем на Небесах своем как бы Отце. Господь, создавший весь этот механизм, год от года вызывал у него все меньше уважения. Уже то, что он спалил Содом и Гоморру, говорило о полном отсутствии у Бога такого важного для любого часовщика качества души, как терпение.
Нет, часовщик имел право переплавить любую из своих шестеренок. Однако, если верить истории о потопе, то во всем мире у Господа оказался лишь один удачный узел – Ной да его семья. Все остальное на поверку оказалось никуда не годным.
Господа оправдывало только то, что, судя по Библии, этот мир был первым его механизмом, - отсюда столько понятных ошибок. Но, вместо того, чтобы шаг за шагом довести мир до идеала, Господь, похоже, просто опустил руки. Ибо несовершенство мира, его откровенная недоделанность сквозила во всем.
***
Амир не собирался сидеть на отцовской шее, и когда стало ясно, что доучиться не придется, он первым делом заглянул к единственному городскому врачу.
-    Возьми к себе, Феофил.
-    Нет, Амир, - покачал головой грек, - не возьму.
-    Почему? – озадаченно поднял брови Амир.
-    Тебе же платить надо, - прямо ответил врач, - а значит, мне придется гонорар поднимать.
Амир поднял брови еще выше.
-    Ну, так подними.
-    Не могу, - отрезал Феофил. – Мне и так монастырь на пятки наступает. Если я гонорары подниму, вся клиентура к монахам перейдет.
Амир досадливо цокнул языком. Раздувшийся в последнее время, как на дрожжах, монастырь и впрямь сбивал цены, причем, всем подряд. Вчерашние мастеровые и подмастерья, крестьяне и выкупленные рабы, волею судеб оказавшиеся в монастыре, работали за похлебку. А потому святые отцы брались за все: лудить и штопать, лечить и отмаливать, пахать и ковать. В результате, все больше крестьян и мастеров разорялись, брали ссуды и, в конце концов, оказывались либо в безнадежной долговой кабале у сеньора Сиснероса, либо в монастыре.
-    И что же мне делать? – задумчиво хмыкнул Амир.
-    К своим иди, - деловито посоветовал грек. – Никто, кроме своих, тебя сейчас не примет.
Амир вздохнул. Деревенская родня отца наверняка взяла бы его в дело, но сутками – в холод и жару – находиться возле табуна… вроде как не для того он три курса Гранадского университета закончил.
-    Я тебе, как есть, говорю, - жестко подвел итог разговору грек. – В наше время к своим жаться надо. Иначе пропадешь.
***
Когда первые несколько передовых отрядов потянулись на Мадрид, в гостиницу к Томазо приехал брат Гаспар.
-    Я уже думал, ты так и застрял в провинции! – первым делом сграбастал его в объятия друг.
-    Что ты, брат, - улыбнулся Томазо, - когда это я застревал?
Они заглянули друг другу в глаза, и Томазо до боли отчетливо вспомнил, как они вдвоем – спина к спине, последние из всего набора и совсем еще сопляки – противостояли двум десяткам плотных, опытных, обозленных сопротивлением монахов.
-    Тогда слушай главную новость, - выпустил его из объятий Гаспар и пригласил присаживаться за уставленный кушаньями стол, – королева-мать снова не хочет обсуждать свадьбу сына.
-    Что?!! – вскочил Томазо. – Папа же с ней обо всем договорился!
Гаспар лишь развел руками, и Томазо сорвался с места и кругами заходил по комнате. Женитьба правящего в Арагоне юного Бурбона на Изабелле Кастильской была единственной возможностью создать на Пиренейском полуострове хоть сколько-нибудь сильную католическую страну. Однако – сама еще не старуха – королева-мать вовсе не мечтала о зрелой энергичной конкурентке из Кастилии. Исполнять роль регентши при малолетнем сыне было куда как приятнее, чем наблюдать за властью со стороны.
-    Как это случилось?
-    Королева-мать рассорилась с Изабеллой, как только приехала в Мадрид, - снова развел руками Гаспар.
Томазо задумался. Он видел, что королеве-матери не устоять перед объединенными в один кулак силами Австрийца. Да, юному Бурбону мог помочь его дедушка Людовик, но станет ли французский монарх ссориться с Габсбургами из-за маленького Арагонского престола?
Томазо резко остановился.
-    Если все останется, как есть, Австриец займет престол, и Габсбурги станут сильнее всех.
Гаспар лишь развел руками. Это и было главной проблемой. Кто бы ни включил Пиренейский полуостров в сферу своей власти – французы или австрийцы, политическое равновесие покачнется, и правящий дом станет первой силой в Европе. А первым в Европе может быть только Папа.
-    Наверное, поэтому нас всех и собирает Генерал Ордена, - серьезно произнес Гаспар.
***
Председатель суда разбирал очередную, связанную с разной оценкой мараведи тяжбу, когда в помещение суда ворвались несколько доминиканцев во главе с Комиссаром Трибунала.
-    Пошли вон! – распорядился брат Агостино, и тяжущиеся, глянув на зверские лица монахов, стремительно ретировались.
Мади нахмурился.
-    А ну-ка, объяснитесь, святой отец, - потребовал он. – Что вы здесь распоряжаетесь?
-    У меня к вам два дела, - пристально посмотрел в глаза судье Инквизитор. – Первое, я, как Комиссар Трибунала налагаю арест на имущество Олафа Гугенота, а значит, вы обязаны выдать мне кошель с конфискованными мараведи.
Мади оторопел, - наглость монаха была беспримерной.
-    И второе, - усилил напор Агостино Куадра, - я требую от вас доставить в Трибунал важного свидетеля обвинения – подмастерья Бруно. По нашим сведениям он скрывается в бенедиктинском монастыре.
Судья не без труда взял себя в руки.
-    Позвольте вам напомнить, святой отец, что власти Арагона не подчинены вашему Трибуналу.
Инквизитор усмехнулся, полез в наплечную сумку и достал помятый свиток.
-    Нет, это вы позвольте напомнить, - бросил он свиток судье, - что теперь вы обязаны содействовать Святой Инквизиции! Обратите внимание на пункты шестой, восьмой и четырнадцатый…
Судья подрагивающими от напряжения руками взял свиток, развернул и замер. Это было приложение к указу короля, и согласно ему, власти обязаны были оказывать Трибуналу содействие – по первому требованию.
-    Кстати, ваше бездействие, - напомнил о себе инквизитор, - можно расценить, как попытку помешать Церкви изобличить и судить Олафа Гугенота.
-    Олаф Гугенот находится под защитой конституций фуэрос Арагона, - тихо напомнил Мади аль-Мехмед, - он не может быть не только судим, но даже допрошен никем, кроме судебного собрания, - даже Церковью.
-    Олаф Гугенот, прежде всего, - христианин, - столь же тихо, но жестко парировал монах, - и не твое собачье дело, сарацин, как Церковь Христова собирается разобраться со своим сыном. Это дело веры, а не ваших конституций.
Судья вспыхнул и тут же старательно подавил гнев.
-    Насколько я помню, то же говорили и первосвященники Понтию Пилату, - как можно язвительнее усмехнулся он, - ты не боишься повторить ошибку Каиафы, монах?
Комиссар Трибунала побагровел и тяжело поднялся со скамьи.
-    Если ты до вечера не выполнишь распоряжение Трибунала сам, я заставлю тебя его исполнить. Силой.
Мади молчал. Он уже видел, что конфликт все равно грянет, как бы он его не оттягивал.
Инквизитор подал знак «Псам Господним», и они все вместе вывалились в дверь – в пекло дня.
***
Жара становилась все сильнее, однако Бруно хода не сбавлял. Мимо, обгоняя его, все время ехали ополченцы, и многие поминали Кортес, Бурбонов и какого-то Австрийца, который вроде как должен поставить короля на место.
-    Иди с нами, - предлагали на привалах ополченцы, - может быть, тебе даже мушкет дадут. Да, и кормят у нас отлично…
Бруно только мотал головой. Он видел главное: все эти люди – всего лишь «приводной механизм», призванный вращать «шестерни», которых они не даже видят, чтобы те, в свою очередь двигали «стрелку», о которой даже не подозревают. Но он не был одним из них.
Бруно давно, лет с девяти, не верил, что его отцом был Тот, Который… Да, его мать – добровольно или под давлением нового хозяина – дала обещание Богу, но, скорее всего, вчерашняя крестьянка зачала сына от обитателя того мужского монастыря, что стоит за оврагом. Кое-как доносила, а затем под руководством более опытных монахинь торопливо придушила и забросала землей где-то возле оврага. Церкви не нужны дармоеды, ей нужны работники – что тогда, что сейчас.
И все-таки, - невзирая на столь низкое происхождение, - Бруно чувствовал свою избранность. Просто потому, что видел мир таким, какой он есть. Бруно не мог этого доказать, но давно уже понимал, что Вселенная это механизм. Он был настолько отвратительно склепан и отрегулирован, что даже сезоны года – основа основ – не выдерживали ритма. Весна могла запросто запоздать, а осень длиться и длиться. А уж люди… эти были способны на самое вопиющее отступление от правил механики. И главным виновником всего беспорядка во Вселенной был никто иной, как его Создатель.
-    У хорошего мастера и часы не врут… - прошептал Бруно.
Он все глубже понимал, насколько прав был Олаф.
***
Когда Генерал прибыл, Томазо уже вконец извелся от ожидания.
-    Ну, и у кого какие идеи? – моргнул блеклыми глазами старик.
Томазо, как и все восемь допущенных к руке братьев, невольно вжал голову в плечи, но у него, в отличие от остальных, идеи были.
-    Я хотел бы попробовать уговорить Австрийца… пока он еще не вошел в Мадрид.
Генерал замер. Он определенно заинтересовался.
-    Уговорить? Он уже примерил корону, а ты еще хочешь его уговорить?
-    Я бы попробовал, - глотнул Томазо. – С вашей помощью…
Генерал остановился напротив, заглянул исповеднику в глаза, и от этого взгляда мелкие волоски на руках Томазо встали дыбом.
-    Попробуй, Томас, попробуй… Австриец здесь недалеко лагерем встал… но ты и сам понимаешь, чем это может кончиться для тебя…
Томазо понимал.
На следующий день – точно так же, навытяжку – он уже стоял в цветастой мавританской палатке Австрийца. Генералу многое было доступно…
-    Кто вы? – холодно поинтересовался Дон Хуан Хосе Австрийский.
Неизвестно, кого он ожидал увидеть, но Томазо определенно не отвечал этим ожиданиям.
-    Томазо Хирон, Ваше Высочество, - изящно поклонился исповедник. – Я представляю интересы некоторых итальянских семей.
-    Уж не Борджа, случаем? Или, может быть, Колонна? – пошутил Австриец.
Шутка была удачной. Австриец назвал две самые крупные и состоятельные семьи, когда-либо сажавшие Пап на престол Святого Петра. Но гость остался серьезен.
-    И чего вы хотите? – насторожился Австриец.
Томазо нащупал под плащом кинжал, сделал еще два шага вперед и, каждым движением выражая глубочайшее почтение, остановился.
-    Чтобы вы, Ваше Высочество, оставили юного Бурбона на троне.
-    Что?! – обомлел Австриец и тут же вскочил. – Охрана!
Полог позади Томазо тут же откинули, раздался звон оружия, и он судорожно сжал рукоять кинжала – самый последний аргумент.
-    А королеве-матери самое место в монастыре, - внятно произнес он, – с согласия Папы, разумеется…
-    Слушаю, Ваше Высочество! – громко отрапортовал вошедший начальник охраны.
Но Австриец уже заинтересовался сказанным.
-    Подожди…
Начальник охраны поклонился и, гремя железом, и не поворачиваясь к Дону Хуану задом, отошел к выходу из палатки.
-    С согласия Папы? – прищурился Австриец.
Он и верил, и не верил, что Его Святейшество пошел-таки на переговоры – пусть и такие, неофициальные.
-    Разумеется, - улыбнулся Томазо. – Орден ничего не делает вопреки воле престола Петра…
-    Ну, да… Орден… - криво улыбнувшись, оглядел Австриец фигуру гостя. – Все правильно… кто же еще?
Широким жестом он отправил охрану прочь, снова присел на обитую парчой скамью, некоторое время обдумывал услышанное и, наконец-то задал главный вопрос:
-    Но кем тогда буду я? Что Папа предлагает мне?
Томазо стиснул спрятанный под плащом кинжал. Теперь жизнь Австрийца, а значит, и его собственная жизнь, зависели от того, согласится ли Австриец на предложение.
-    Примите католическую веру, - выдохнул Томазо, - а вместе с ней и реальную власть.
Австриец посмотрел на Томазо такими глазами, что исповедник невольно отшатнулся и потянул кинжал из-под плаща.
«Боже, как не хочется умирать…»
***
Незаконнорожденный сын покойного короля Арагона, Австриец был крещен в материнской вере – гугенотом. Это абсолютно не мешало ему участвовать почти во всех военных операциях отца – даже на традиционно гугенотских землях. Более того, это нисколько не мешало ни его авторитету в войсках, ни его положению в среде благородных грандов. Австрийцу за его отвагу и победоносный характер прощали даже то, что он незаконнорожденный. Но сменить веру?
В его положении это означало потерять половину того уважения, которым он пользовался. В сочетании с отказом от короны в пользу Бурбона – слабоумного сводного брата, неспособного даже сделать женщине ребенка, это могло лишить Австрийца почти всего.
-    Мне? – не веря, что ему это предложили, выдохнул он. – Под Папу?!
Томазо застыл. Прямо сейчас ему следовало сделать два шага вперед и нанести удар.
«Не время…» - мелькнуло в голове, но Томазо понимал: это сказал вовсе не его дух; просто его тело боится неизбежного.
-    Вы вполне могли бы возглавить всю арагонскую Церковь, - тихо произнес он, - вы же читали новые указы вашего брата, а потому знаете, сколько власти он передал инквизиторам и епископам.
Австриец только играл желваками.
-    Все указы короля шли бы через вас… - так же тихо произнес Томазо. – А лет через восемь, когда ваш сводный брат умрет…
Лицо Австрийца полыхнуло малиновой краской.
-    Ты много на себя взял, монах, - поднялся он с обитой парчой скамеечки, - не по чести.
Томазо вздрогнул и распрямился. Он никогда не мог похвастать ни родовой честью, ни даже законным отцом. И с самого раннего детства, - сколько он себя помнил, - его никто не воспринимал, как равного, - даже сыновья подмастерьев. Только поэтому Томазо и оказался в Ордене.
-    Да, я – тоже незаконнорожденный, Ваше Высочество, - едва удерживая гудящий, словно пламя в горне, гнев, произнес он. – Как и вы.
Австриец широко распахнул глаза. Кинуть ему в лицо эту горькую правду не рисковал никто – никогда. Но до боли стиснувший спрятанный под плащом кинжал Томазо собирался сказать перед его и своей смертью все.
-    И только потому, что я давно уже не мечтаю напялить на себя картуз отца, я и достиг большего, чем все мои сводные братья вместе взятые.
Австриец так и стоял, широко распахнув глаза, и Томазо легко узнавал в них все, чем переболел сам: и одиночество, и ненависть, и муку.
«Ну же, Ваше Высочество! – мысленно подтолкнул он Австрийца, - Давай! Вызови охрану! И все кончится – и для тебя, и для меня…»
И тогда Дон Хуан Хосе Австрийский как проснулся. Сбрасывая наваждение, тряхнул головой, прокашлялся и окинул Томазо насмешливым взглядом.
-    Ты, видно, хочешь стать Папой, монах…
Томазо покрылся испариной. У него появился шанс. Но он уже знал, как опасно поверить этому шансу.
-    А кто меня остановит? – с такой же насмешкой поинтересовался он. – Законные сыночки?
И тогда Австриец рассмеялся – в голос. Всю жизнь доказывавший свое право находиться среди грандов, как равный, он прекрасно знал, насколько слабее те, кто этой «школы» не проходил.
-    Иди, монах, - отсмеявшись, примирительно произнес Австриец. – Я подумаю над предложением Его Святейшества.
***
-    Ну, что? – принял валящегося с ног Томазо в свои объятия Гаспар.
-    Обещал подумать… - бессильно выдохнул Томазо.
Гаспар вытаращил глаза.
-    Обещал?! Австриец… что-то… тебе… пообещал?!
Можно было и не переспрашивать. Уже потому, что Томазо вышел. Если бы Томазо поддался, хотя бы на мгновение, надежде выскочить живым, он бы, конечно, остался лежать там, возле Австрийца, скорее всего, тоже мертвого. Но исповедник знал, как опасно поддаваться этой надежде, и давил до конца.
-    Помнишь, Гаспар, как нам тогда подали надежду?
Глаза Гаспара затуманились. Их, полсотни юнцов, после двух суток жутких побоев и немыслимых издевательств вдруг оставили в покое – на полдня. А затем в коридоре послышался веселый смех, двери широко распахнулись, и в зале показались два святых отца – опрятных, приветливых и очень, очень участливых.
-    Боже! Кто вас так отделал?.. – ужаснулись визитеры.
-    Вы уже написали жалобу епископу?
-    Никто не имеет права так обращаться с учениками!
Через четверть часа святые отцы, записав полтора десятка имен и пообещав донести все жалобы до слуха епископата, ушли, а монахи вернулись, и все продолжилось с того же места. И труднее всего было отбиваться тем, кто поверил в конец мучений…
Позже Томазо подмечал эту закономерность почти в каждом предприятии: стоит внушить противнику, что все кончилось, как он тут же раскисает и подставляет самое уязвимое место. Он отточил этот обманный прием до совершенства.
-    Австриец сначала надавил, а потом отпустил, - проронил он. – Но ведь и я еще на что-то гожусь…
Гаспар, все еще не веря тому, что слышит, покачал головой.
-    Боже, ты его обуздал! Господи Боже…
***
Брат Агостино был не из тех, кто остается без дела. Показав председателю суда, кто есть кто, он тут же настрочил и отправил с гонцом жалобу в Сарагосу, а сам занялся подготовкой документов о беатификации будущего блаженного католической церкви зверски убиенного еретиком отрока Марко Саласара. Но Совет мастеров категорически отказался не только признать Марко блаженным, но даже разговаривать о нем.
-    Гнида он, этот ваш Марко! - в сердцах бросали ремесленники, - доносчик и мерзавец!
Комиссар Трибунала тщательно переписал имена всех, кто ему отказал, зашел в храм Пресвятой Девы Арагонской и принялся уговаривать наиболее активно посещающих церковь старушек. Но и те, едва услышав имя подмастерья, лишь качали седыми головами.
-    Марко был нехороший мальчик… прости мне, Господи, о мертвых плохо не говорят…
Брат Агостино и здесь переписал имена отказавших, и отправился на кладбище.
-    Где место вечного упокоения блаженного Марко Саласара?
-    Нет такого места, - сурово отозвались могильщики.
Брат Агостино сокрушенно покачал головой. Безбожный город отказал отроку даже в погребении. Что ж, такое случалось и прежде с наиболее выдающимися святыми и мучениками. И тогда Комиссар Трибунала пришел к недоучившемуся студенту Амиру аль-Мехмеду, - узнать, каковы были последние слова блаженного.
-    Марко? – прищурился тщательно вытирающий мокрые руки Амир, - жив, уже начал есть, думаю, через неделю встанет на ноги…
-    Что за чушь? – оторопел брат Агостино.
Живой, а потому не пригодный к беатификации, Марко просто не помещался в его сознании.
-    Хотите поговорить с ним? – улыбнулся Амир и ткнул рукой в сторону обмазанного глиной низенького строения. – Он здесь, в нашем сарае…
Комиссар Трибунала бросился к сараю, пригнулся, протиснулся, проморгался, привыкая к темноте, и выдал такую серию богохульств, какой не грешил еще со студенческой скамьи.
Этот сукин сын и впрямь был жив.
***
На подходе к Сарагосе войск стало намного больше. Опаздывающие отряды торопились, обгоняли друг друга, и очень мешали Бруно думать. А подумать было, над чем.
Олаф всегда был хорошим механиком, а потому и сумел донести до приемного сына истину о первородном грехе. Ибо допустил его вовсе не Адам с его умом только что отлитой шестеренки, а сам Господь, когда сделал то, чего на этапе доводки не позволил бы себе ни один уважающий себя часовщик, – пустил все на самотек. Понятно, что шестерни стали своевольно менять положение, и дошло до того, что Богу даже пришлось смазывать Вселенские куранты кровью собственного Сына. Но толку от этого было чуть.
-    Покайтесь… - гнусаво пропел идущий мимо явно безумный монах, и Бруно сокрушенно покачал головой.
Вечные призывы Церкви Христовой к покаянию выглядели причитаниями слабого мастера, отчаянно опасающегося, что его часы вот-вот встанут. Ну, а угроза концом света более всего напоминала истерику, когда мастер принимается ломом крушить все, что с таким трудом регулировал, да так и не довел до конца.
-    Говорю вам, задумайтесь… ибо скоро время… - где-то далеко гнусавил блаженный.
Бруно усмехнулся. Если кто и должен был задуматься, так это сам Господь. Но Он, вместо того, чтобы терпеливо учиться ремеслу, так и продолжал причитать над никуда негодными и чрезмерно капризными шестернями.
***
Гранды шли к Мадриду уже со всех сторон, однако, в город не входили, как понимал Томазо, именно потому, что цветастая мавританская палатка Австрийца так и стояла неподалеку от столицы Кастилии. А потом в гостинице появился гонец из Мадрида.
-    Томазо, Гаспар, вы еще здесь?!
-    А в чем дело? – подскочили друзья.
-    Австриец несколько часов назад вошел в Мадрид и взял дворец.
Томазо и Гаспар переглянулись и помчались седлать лошадей. Они уже поняли, что Австриец просто обвел Томазо, а значит, и тех, кто за ним стоит, вокруг пальца. А еще через полдня, когда взмыленные Томазо и Гаспар безуспешно пытались найти способ подобраться к Австрийцу, в Мадрид прибыла хозяйка всей Кастилии королева Изабелла.
Увидев лежащие на ступеньках трупы оборонявших дворец швейцарцев, она яростно крикнула, и гвардейцев – за ноги, безо всякого уважения – оттащили в сторону. Изабелла смачно выругалась, и свита дружно захохотала, а она, решительно приподняв платье выше щиколоток, стремительно взошла по окровавленным ступенькам.
«Сейчас она им всем задаст…» – не без тени злорадства подумал Томазо.
Он искреннее уважал эту энергичную решительную особу, и знал, сколь накаленными станут переговоры, едва к ним подключится Изабелла. И для семейства Бурбонов, и для Габсбургов она была, пожалуй, наиболее опасной персоной на всем Пиренейском полуострове. И тем желаннее она была бы в качестве правящей королевы для Ордена.
«Вот только для этого она должна выйти замуж за юного короля…»
***
После официального визита Комиссара Трибунала в суд Мади аль-Мехмед уже не мог «не замечать» нарушение инквизицией конституций фуэрос. Он вызвал начальника стражи, вместе с ним обсудил боеспособность каждого альгуасила и снова пришел к выводу: восьмерым стражникам против двенадцати закаленных в боях доминиканцев не устоять.
-    Нам еще и ворота выбивать придется, - с гусиным пером в руке вычерчивал схему недостроенного женского монастыря начальник стражи, - стены-то там высокие, да и штурмовых лестниц у нас нет…
-    Неужели придется обращаться к магистрату?
Начальник стражи пожал плечами.
-    Тебе все равно одному не справиться, Мади. Да, и лучше, если Олафа освободят христиане, а не ты. Меньше вони будет…
Мади аль-Мехмед досадливо крякнул. Эта проблема возникала каждый раз, когда он разбирал церковные дела. Стоило чуть-чуть нажать, и его тут же обвиняли во всех смертных грехах и никогда не забывали упомянуть, что он – магометанин.
-    Ладно, - вздохнул он, - христиане, значит, христиане.
***
Томазо следил за ходом переговоров из потайной комнаты рядом с залом для совещаний и уже видел, что опоздал. Здесь были все: и королева-мать, и пятнадцатилетний Бурбон, и, само собой, Изабелла, но Австриец чувствовал себя хозяином положения и уже диктовал свои условия.
-    Вы уйдете в монастырь, тетушка, - напирал он на королеву-мать, - иначе все узнают, что королева Хуанна заболела и потеряла разум. Папа, как мне сказали, уже согласен.
Томазо стиснул зубы. Австриец использовал его гарантии от Папы самым бесчестным образом и явно уже примерял на себя корону Арагона.
-    А тебе, Изабелла, надо бы подумать о настоящем мужчине… - явно намекая на себя, давил Австриец, - а не тащить в постель вечного ребенка.
Но Изабелла не сдавалась.
-    А этот… настоящий мужчина… подтвердит указ о новой монете?
-    Не я принимал этот противозаконный указ, не мне его и подтверждать, - отрезал Дон Хуан Хосе.
И тогда Изабелла презрительно усмехнулась.
-    Арагону и Кастилии нужен флот, - процедила она, - и кто этого не понимает, тот не король.
Австриец густо покраснел.
-    То-то я вижу, мой сводный брат в этом много понимает, - кивнул он в сторону жениха Изабеллы.
Молодой Бурбон пустил слюну, и, видя устремленные на него напряженные взоры, неуверенно захныкал. И тогда Дон Хуан неожиданно встал, подошел к сводному брату и своим кружевным платком промокнул тому глаза, а затем и скошенный подбородок.
-    Знаешь, Изабелла, - осуждающе покачал он головой, - Господь все равно против вашего брака. Я это докажу.
И Бурбон, видя, что его жалеют, скривил белое лицо и потянулся к человеку, отнимающему у него самое важное для мужчины – власть.
А еще через день люди Австрийца привезли из Сарагосы епископа Арагонского, а Дон Хуан Хосе развязал дискуссию об инквизиции, и все рухнуло.
-    Инквизиция не просто противоречит конституциям; она враждебна и слову, и духу Господнему, - прямо заявил епископ Арагонский.
Члены королевской семьи замерли. Фактически Его Преосвященство объявил королевский указ о введении Святой Инквизиции в Арагоне еретическим.
-    А вы хорошо подумали, Ваше Преосвященство? – первой опомнилась Изабелла.
Она уже готова была вступить в управление землями своего жениха, но понимала: если Церкви Арагона и Кастилии останутся на разных позициях, ее свадьбе с юным Бурбоном не бывать.
-    Я старый человек, - поднялся со скамейки епископ, - и я не возьму такого греха на свою душу. Простите, Ваши Высочества, мне здесь нечего делать. Я возвращаюсь в Сарагосу.
Австриец торжествовал.

***

36

http://www.blagievesti.ru/uploads/posts/2011-03/13015061943615v4.png
ВТОРОЙ КУСОК
ЧАС ТРЕТИЙ
***

Мади аль-Мехмед действовал строго по протоколу.
-    Брат Агостино Куадра, - встав напротив монастырских ворот во главе нескольких членов магистрата, громко начал он зачитывать решение судебного собрания, - во исполнение конституций Арагона я требую от Святой Инквизиции выдачи мастера цеха часовщиков Олафа по прозвищу Гугенот.
Окошко тяжелых ворот скрипнуло, и в квадратном проеме показалось лицо Комиссара Трибунала.
-    Ты в своем уме, сарацин?
-    Даю вам четверть часа, - глянув на башенные часы магистрата, сообщил судья, - и ставлю в известность: город оставляет за собой право по истечению этого срока применить силу.
Окошко захлопнулось, ворота протяжно заскрипели и открылись, и наружу, один за другим, вышли все двенадцать доминиканцев и в конце – сам Комиссар Трибунала.
-    Силу, говоришь? – с усмешкой оглядел он восьмерых альгуасилов.
-    Ты слышал, - сухо произнес Мади.
Агостино кивнул доминиканцам, и Псы Господни стремительно обнажили шпаги. И тогда из двух сходящихся у ворот узких улочек повалили мастеровые. Часовщики и красильщики, ткачи и плотники – каждый городской цех счел священным долгом выставить своих лучших бойцов на защиту конституций фуэрос.
Комиссар Трибунала побледнел.
-    Предупреждаю… все, кто покусится на права Святой Инквизиции, будут отлучены от Церкви в соответствии с буллой Его Святейшества.
-    Жаль, что мы тебя сразу в перьях не изваляли! – громко крикнул часовщик с лицом записного шута. – Такому жирному каплуну только перьев и не хватает!
Лицо Комиссара Трибунала мгновенно покрылось красными пятнами, но мастеровые шутки смехом не поддержали. Здесь все понимали, насколько серьезен конфликт.
-    Четверть часа, говоришь? – прищурился Инквизитор.
Мади кивнул.
-    Что ж, четверть, так четверть, - зловеще проронил Комиссар и оглядел толпу.
-    Те, кто не разойдутся по своим домам до истечения четверти часа, будут отлучены от Церкви Христовой… - громко и внятно произнес он. – Все слышали?!
Толпа молчала.
-    Все слышали, я спросил?! – требовательно повысил голос инквизитор.
-    Ну, все, - со смешком отозвался мастер с лицом записного шута. – И что теперь?
Комиссар, подтверждая, что услышал ответ, кивнул и, жестом приказав доминиканцам следовать за ним, скрылся за воротами. Мади переглянулся с членами магистрата, а уже через мгновение ворота начали содрогаться под ударами молотков.
-    Изнутри заколачивают… - волнуясь, произнес один из членов магистрата.
-    Слышу, - кивнул Мади.
-    Будем штурмовать?
Мади оглянулся на замерших мастеровых. Здесь не было профессиональных воинов, - так, уличные бойцы. А женский монастырь – пусть и недостроенный – ставился с расчетом на сколь угодно яростный штурм.
-    Нет, - покачал он головой, - даже пять-шесть погибших – это слишком большие потери.
-    А как же?..
Мади улыбнулся и снова повернулся к мастеровым.
-    Плотники пришли?
-    Пришли… - отозвались из толпы.
-    Через четверть часа заколотите ворота снаружи, - махнул рукой в сторону ворот судья, - а каменщики здесь?
-    Здесь!
-    А вам заделать бойницы, - распорядился судья. – Посмотрим, что они скажут через неделю.
***
Видевший и слышавший все происходящее Марко Саласар повернулся к четверым сопровождающим его подмастерьям.
-    Слышали?
-    Что? – не поняли подмастерья.
-    Через четверть часа их всех отлучат от Церкви.
Парни растерянно заморгали.
-    Ну, и что?
Марко усмехнулся и тут же скривился от боли, - огромный, через весь бок, шрам все еще давал о себе знать.
-    А то, что, все отлученные от Церкви мастера начнут платить такие же налоги, как евреи и магометане, - повышенные.
-    И что? – никак не могли ухватить мысль подмастерья.
-    А то, что у мастеров станет меньше денег, и они понизят вам жалованье.
Подмастерья дружно открыли рты. Так далеко никто из них не заглядывал.
-    И что нам делать? – отреагировал один. – Может поймать этого Комиссара, да и… пришить? Чтобы некому было мастеров отлучать…
-    Недоумок, - презрительно констатировал Марко, – твой враг – не монах; твой враг – мастер. Нам с тобой наоборот – поддержать Инквизицию надо. Глядишь, и сами в мастера досрочно выйдем…
***
Бруно вошел в Сарагосу вместе с запоздавшими отрядами сеньора Франсиско Сиснероса и был просто потрясен размерами столицы. Наверное, так же были потрясены городские мастера, когда Олаф показал им чертежи курантов с двенадцатью шестернями.
Но время было дорого, и Бруно заставил себя собраться, быстро отыскал здание епископата и подошел к стоящим у входа гвардейцам.
-    Куда?
-    К епископу Арагонскому…
Гвардейцы рассмеялись.
-    И не надейся! Их преосвященство только что из Мадрида приехал, и к нему сейчас даже грандов пускают лишь по особому разрешению…
Бруно задумался.
-    А как мне получить такое разрешение?
Гвардейцы расхохотались.
-    Вы слышали, чего он хочет?! Нет, вы слышали?!..
А Бруно смотрел, как они смеются, и вспоминал, как они с отцом выверяли точность хода храмовых курантов. Это была самая грубая, самая первая выверка. Следовало капнуть охры на зубец крайней шестерни и засечь на эталонных песочных часах мгновение, когда охра, передаваясь от шестерни к шестерне, испачкает регулятор хода.
«От шестерни к шестерне…» – понял он.
-    А как мне найти начальника вашего караула?
Примерно через час, двигаясь от сержанта к сержанту и от офицера к офицеру, Бруно уже разговаривал с начальником охраны епископского дворца.
-    У меня отца инквизиторы арестовали, - прямо сказал он, - и умные люди сказали, что Его Преосвященство может помочь…
-    И чего ты хочешь? – весело поднял брови офицер. – Чтобы епископ отменил указ короля о правах Святой Инквизиции?
-    Это было бы неплохо, - признал Бруно. – У нас так все считают: и судья, и старейшины цехов…
Офицер раскатисто расхохотался, а когда отсмеялся, сказал все. Как есть.
-    На прием к епископу тебя не пустят. Даже не надейся. Так что, мой тебе совет, иди на дворцовую кухню, там всегда помощники нужны… глядишь, и сумеешь два-три слова Его Преосвященству сказать.
***
Когда Томазо прибыл для очередного доклада об очередном поражении Изабеллы на переговорах, он обнаружил у Генерала всех прибывших в Мадрид братьев.
-    Становись, - сухо распорядился Генерал, - кое-что произошло.
Томазо напрягся и встал рядом с Гаспаром. Тот стоял – ни жив, ни мертв.
-    Первая и главная новость, - прошелся перед строем Генерал, - как и следовало ожидать, началась война. Большая война.
Лица монахов окаменели.
-    Англия, Голландия, Австрия и Савойя объединились в борьбе с Бурбонами. Формальный повод: нарушение Людовиком соглашений по Арагону.
Стало так тихо, что Томазо услышал, как за окнами разговаривают караульные гвардейцы.
-    Но Австриец об этом еще не знает, - Генерал глянул на большие напольные часы, - думаю, что к нему гонец прибудет часа через три-четыре.
Так было всегда: курьерская служба Ордена работала быстрее королевской.
-    Все понимают, что это значит?
Братья – один за другим – наклонили головы. То, что Габсбурги вступили в войну против Бурбонов, означало одно: когда прибудет гонец из Вены, переговоры прекратятся.
-    Австриец наверняка воспользуется состоянием войны, - задумчиво прошелся вдоль строя Генерал, - и, скорее всего, попытается взгромоздиться на Арагонский престол этой же ночью.
По спине Томазо прокатилась ледяная волна, а Генерал уже смотрел прямо на него.
-    Держи, - протянул ему руку Генерал.
Томазо протянул руку, и в его ладонь скатилось что-то небольшое и увесистое. Исповедник поднес ладонь ближе к глазам. Это был перстень с родовым гербом Людовиков.
-    Через полтора часа тебя пропустят в покои юного Бурбона, - тихо, но внятно произнес Генерал. – Дворецкий проведет вас потайным ходом в часовню. Если король будет плакать, зажмешь ему рот, - согласие королевы-матери получено. Возле часовни вас будут ждать гвардейцы с лошадьми. Это люди Изабеллы…
-    Король не сможет ехать верхом, - покачал головой Томазо.
-    Значит, посадишь его впереди себя, - отрезал Генерал. – И вообще, делай, что хочешь, но свадьба юного Бурбона и Изабеллы Кастильской должна состояться до полуночи! Остальное Изабелла берет на себя.
Томазо похолодел, а Генерал уже перевел взгляд на Гаспара.
-    Значит, так, Гаспар… епископа Арагонского арестовать и доставить в Трибунал Святой Инквизиции.
Гаспар с сомнением покачал головой.
-    Он уже выехал в Сарагосу… а у него там собственный дворец… и гвардейцы – на каждом шагу.
-    А ты собираешься просить у них разрешения? – прищурился Генерал.
Гаспар обомлел.
-    Вы собираетесь его выкрасть?!
С особами подобного ранга обычно так не обращались.
-    Поспеши, Гаспар, - не ответил на вопрос Генерал, - Ты даже не представляешь, как мало у нас времени.
-    Твоя, - перешел к следующему брату Генерал, - обеспечить оборону покоев матери-королевы… по меньшей мере, до двух часов ночи…
Томазо слушал, запоминая каждое слово. Этой ночью должна была решиться судьба всей Европы.
***
Дона Хуана Хосе Австрийского гвардейцы Изабеллы пропустили в храм, когда венчание было уже завершено.
-    Кажется, я опоздал… – угрожающе выдохнул он.
-    Ты пришел нас поздравить? – с вызовом посмотрела ему в глаза Изабелла.
Лицо Австрийца исказилось, и он схватился за эфес.
-    Ва-аше Высочество… - укоризненно протянул из-за его спины Томазо.
Австриец обернулся.
-    И ты с ними, бастард?
-    А разве вы не с нами? – в тон ему поинтересовался Томазо. – Предложение Папы остается в силе: вам отойдет вся Арагонская Церковь и реальная…
-    Заткнись! – яростно заорал Австриец.
Благородный Дон уже понимал, что узнай он о начале войны его семьи с Бурбонами на три часа раньше, все можно было повернуть иначе…
-    А почему все-таки не со мной? – повернулся он к Изабелле.
Королева Кастильская все с тем же вызовом задрала подбородок вверх.
-    Я слышала, вы не слишком верны женщинам, Ваше Высочество.
Томазо улыбнулся. Изабелла всегда была превосходным политиком и фактически сказала, что не слишком верит в то, что Габсбурги не подгребут и ее саму, и ее королевство под себя.
-    И ты думаешь, я так это оставлю? – процедил Австриец.
Изабелла подняла глаза вверх, и Австриец, проследив направление ее взгляда, тоже увидел десятки направленных на него из-под купола мушкетов.
-    Вам решать, Ваше Высочество, - смиренно опустила глаза Изабелла, - но позвольте напомнить, что я не нарушила ни единого пункта наших с вами договоренностей.
Австриец скрипнул зубами.
-    И я, как представитель Папы, это подтверждаю, - подал голос из-за его спины Томазо.
Он уже видел, что победил.
***
Марко Саласар не имел сколько-нибудь четких указаний, кроме того, что ему рассказал о будущей Христианской Лиге сеньор Томазо. Но ума сообразить, что прямо сейчас реализуется его единственный шанс, у него хватало. А когда его вызвал Комиссар Трибунала, и Марко всем нутром почуял: пора. И наутро все изменилось.
-    Друзья, - собрал он тех немногих подмастерьев, кто не отвернулся от него, - христиане…
Подмастерья переглянулись. Так высокопарно с ними никто не разговаривал.
-    Доколе нам терпеть постыдную власть этого магометанина?
Подмастерья обмерли. Кое-кто из них уже получал плетей по приговору судьи – за мелкие проступки, оттого аль-Мехмеда многие не любили, но чтобы покуситься на такую важную фигуру?
-    Доколе нам терпеть безбожие наших мастеров? Разве кто из них стремится поделиться с ближним своим, как завещал Иисус? Разве кто из них научился прощать?..
Парни открыли рты, а Марко возвысил голос.
-    И разве должны мы слушаться людей, не далее как сегодня отлученных от Церкви Христовой?!
-    Я чего-то не понимаю, - хмыкнул самый крепкий подмастерье, - ты куда клонишь, Марко?
Марко Саласар прищурился.
-    На этой неделе к твоему мастеру за часами приедет аббатиса из Уэски. Так?
-    Ну, так, - пожал плечами подмастерье. – И что?
-    И часы отлученного от Церкви мастера будут украшать обитель Христовых невест? А ты, зная это, промолчишь?
Подмастерья охнули. Они об этом даже не думали.
***
На епископской кухне Бруно первым делом отправили колоть дрова, затем поручили очистить от нагара огромный котел и лишь увидев, сколь тщательно он выполнил поручения, доверили мыть посуду.
-    Не дай Бог, если хоть одна вилка пропадет! – сразу предупредил его помощник повара. – Но если справишься так же, как и с котлом, через пять-шесть лет в старшие мойщики посуды выйдешь. А то и серебро доверят чистить.
Бруно понимающе кивнул, ухватил заляпанную жиром двузубую вилку для жаркого, а едва помощник повара отошел, на кухне появился сам епископ.
-    У меня сегодня важные гости из Гранады, - подошел Его Преосвященство к старшему повару, – так что, никакой свинины.
Бруно замер. Шанс был уникальный.
-    Я понял, Ваше Преосвященство, - низко поклонился повар.
Бруно огляделся. На кухне, кроме епископа, было всего три человека: повар, его помощник и неотступно следующий за епископом гвардеец.
«Надо попытаться…» - понял Бруно, медленно двинулся к епископу и тут же нарвался на грозный взгляд помощника повара.
-    Иди отсюда… - шепнул помощник. – Быстро.
Бруно нехотя двинулся назад, а едва помощник отвел взгляд, юркнул за деревянную колонну. Он знал, что помощник повара рано или поздно займется своими делами, а епископ так и продолжал давать повару указания на предстоящий обед.
И тогда, как ниоткуда, появились эти люди. Их было четверо, и были они одеты в самые обычные рясы, но Бруно сразу понял: чужаки. Двое ухватили епископа под руки, а двое других вытащили спрятанные под рясами шпаги.
-    Что вы делаете?! – возмутился епископ.
Но и повар, и его помощник, и гвардеец-охранник уже валились на мозаичный пол – один за другим.
-    Тихо, Ваше Преосвященство, - произнес один – самый крепкий и явно самый главный и решительно запихнул в епископский рот кухонное полотенце.
Бруно вжался в колонну.
-    Больше никого?
-    Кажется, нет, Гаспар…
-    Тащите его, а я проверю…
Бруно тихонько повернулся боком, - так он был незаметнее.
-    Надо же… еще один! Спрятался…
Бруно развернулся. Самый здоровый из чужаков шел прямо на него. Бруно выставил перед собой так и не домытую двузубую вилку для жаркого и попятился.
-    Спокойно, малыш, - так же тихо наступал со шпагой наперевес монах, - все будет хорошо…
Шпага свистнула, и Бруно едва успел отскочить к столу.
-    За что, сеньор? – возмутился он, рухнул на пол и перекатился под столом на другую сторону. – Что я вам сделал?!
Монах яростно крякнул, запрыгнул на стол и сделал еще один выпад.
-    Караул! – заорал Бруно и отскочил к стене. – Сюда, сеньоры!
-    Тихо-тихо, - спрыгнул со стола монах.
-    Ка-ра-у-ул!!! – еще пронзительнее закричал Бруно.
В коридоре послышался топот, и монах, видя, что деться парню некуда, снова перепрыгнул стол, открыл задвижку и встал у двери.
-    Что тут еще?! Чего орать?
В горло гвардейца тут же впилась шпага, и он осел, цепляясь за косяк. Монах бережно подхватил его, затащил хрипящего и пускающего кровавую пену гвардейца в кухню, выглянул в коридор, и снова закрыл дверь – все так же, на задвижку.
И тогда Бруно скользнул под столом и с разбегу воткнул огромную двузубую вилку монаху в поясницу.
-    О, ч-черт! – без тени смирения произнес монах и обернулся; немного постоял и, покачнувшись, рухнул на пол.
***
Бруно не знал, сколько простоял вот так, с двузубой вилкой в руках. Перед глазами вращались обильно смазанные жиром и кровью шестеренки всей Арагонской Церкви, и Его Преосвященство был главным регулятором хода. А потом он увидел, как огромные кузнечные щипцы ухватили этот регулятор хода, потянули, и с хрустом выдернули прочь.
То же самое сделал он сам с церковными часами, когда пытался спасти Олафа, но теперь мчались вперед не сдерживаемые ничем, словно прижженная под хвостом псина, стрелки всей Арагонской Церкви.
А потом раненый монах пошевелился, и Бруно пришел в себя. Наклонился над телом и, зная, что для быстрого бегства нужны деньги, начал обшаривать рясу.
-    Даже не думай… - пробормотал монах, - уб-бью…
Но тело его не слушалось.
-    Вот! – выдернул Бруно толстенный кошель.
Стремительно огляделся, отыскал брошенную кем-то из кухонных рабочих рясу, стремительно напялил ее на себя и, перепрыгивая через трупы, помчался к выходу.
***
Едва Изабелла увезла хнычущего короля в свое родовое гнездо, Томазо первым делом примчался в монастырский госпиталь в Сан-Дени.
-    Гаспар! Господи! Что с тобой?! Гаспар!
Брат Гаспар приоткрыл набухшие веки.
-    Помнишь этого… Луиса?
Томазо похолодел. Парнишка по имени Луис был единственным, кто так и не оправился после того, что с ними сделали.
-    Только не это… - выдохнул исповедник.
Луис был самым дерзким из них и самым лучшим, пожалуй. Он первым почуял опасность, и первым дал решительный отпор. Как только все это началось, Луис мгновенно организовал круговую оборону, и, в конце концов, наглые, превосходящие массой и опытом монахи даже начали его опасаться – всерьез. Луису и выпала самая жуткая судьба. Монахи сломали ему позвоночник. Как совершенно точно знал Томазо, - намеренно.
Позже он дважды навещал его в монастыре, а уж следил за его продвижением в Ордене постоянно. Из Луиса вышел неплохой каллиграф, и, как говорят, к тридцати он мог подделать практически любой документ – хоть на арабском, хоть китайском. А в тридцать два он умер, видимо, устав бороться с жуткими пролежнями.
-    Похоже, у меня то же самое… - выдохнул Гаспар. – Ног не чувствую. Совсем.
Томазо стиснул челюсти.
-    Кто это сделал? – процедил он. – Кто?!
-    Я его не знаю. Мальчишка, лет пятнадцати.
-    Мальчишка?!!
Томазо видел Гаспара в драке и не мог себе даже представить, чтобы такого бойца мог одолеть мальчишка – почти ребенок.
-    Ты не представляешь себе, - слабо и болезненно рассмеялся Гаспар, - он меня вилкой ударил…
Томазо глотнул. Это и была сама судьба: фатум, рок, воля Божья, – как ее ни назови.
-    Я найду его, Гаспар, - взял он мокрую, холодную руку друга. – Обязательно найду.
***
Когда приехавшая принимать заказ аббатиса откуда-то узнала, что чуть ли не все мастера этого города отлучены от Церкви, город затрясло.
-    Какая тварь ей сказала?! – диким буйволом ревел мастер, наконец-то поверивший, что заказ его сорван, а бесценное железо израсходовано впустую. – Куда я теперь все это дену?!
Но, что хуже всего, аббатиса не собиралась молчать. В считанные дни об отлученном городе знала вся округа, а когда слухи дошли и до Сарагосы, крупнейшие клиенты часовщиков спешно сняли все свои заказы, не особенно разбираясь, кто из мастеров отлучен, а кто нет.
-    Что будем делать? – задавали друг другу риторический вопрос мастера.
Основные заказчики курантов были монастыри и храмы, впрочем, и магистраты не собирались конфликтовать с Церковью Христовой из-за нескольких десятков мастеров маленького провинциального городка.
-    Отдайте Олафа Трибуналу, - мрачно предложил кто-то на очередном собрании совета старейшин, - и все наладится.
И никто не отважился возразить.
***
Председатель судебного собрания ожидал, чего угодно, но не этого.
-    Мади, - первым начал самый старый часовщик, - откажись от Олафа.
-    Как это? – не понял судья.
-    Отдай его инквизиции. Пусть сам со святыми отцами разбирается. Иначе весь город останется без работы.
Мади аль-Мехмед непонимающе тряхнул головой.
-    А как же Арагонские конституции?
Старейшина лишь махнул рукой.
-    Какие там конституции? Меня падре Ансельмо даже на порог храма Божьего не пускает!
-    У нас все деньги в заказы вложены… - поддерживая старика, зашумели остальные члены Совета.
-    Олаф сам виноват…
Мади поджал губы.
-    В чем он виноват? В том, что ему подсунули облегченную монету?
-    Он падре Ансельмо оскорбил! – наперебой заголосили старейшины, - пусть сам и отвечает! Нечего ему за наши спины прятаться!
Мади лишь сокрушенно качал головой. Он вовсе не считал, что сидящий без суда в келье осажденного монастыря Олаф Гугенот прячется за чьи-то спины. И он совершенно не собирался нарушать свою клятву арагонским конституциям, лишь из-за того, что Церковь Христова вдруг решила поставить себя выше закона.
А уже на следующий день город раскололся на две части. Те из мастеров, что по каким-то причинам не участвовали в осаде монастыря и не были отлучены, по-прежнему считали, что конституции священны. Но все, кто попал под отлучение, склонны были винить во всем Олафа.
-    Недаром ему такое прозвище дали, - ворчали они, - Гугенот он и есть Гугенот.
-    Безбожник…
-    Колдун.
Мади чувствовал себя так, словно его окружает пропасть.
***
Когда Томазо прибыл к Генералу, старик знал уже все.
-    Не беспокойся, Томас, - положил он руку ему на плечо, - мы найдем этого мальчишку.
-    Но я обещал Гаспару… - начал Томазо.
-    Нет, - обрезал Генерал, - ты мне нужен для другого дела.
Исповедник мрачно кивнул и вернулся в строй застывших перед Генералом братьев.
-    Ну, что же, дети мои, - удовлетворенно оглядел братьев Генерал, - мы добились главного: Хуанна Безумная в монастыре, Бурбон женат на Изабелле, Австриец же остался с носом.
-    Он этого так не оставит, - возразил все еще раздосадованный Томазо.
-    Верно, - согласился Генерал. –Но вы и сами понимаете, что Австриец уже лишился половины сторонников.
Братья заулыбались. Едва стало известно, что королева-мать уходит в монастырь, а юный король женился на Изабелле Кастильской, чуть ли не половина грандов сочла себя удовлетворенной.
-    Теперь наша главная задача – Святая Инквизиция, - выразительно посмотрел на братьев Генерал. – Трибуналы должны получить всю возможную поддержку.
Братья посерьезнели. Введение Инквизиции везде – от Неаполя до Барселоны – оборачивалось кровавой баней. Ни магистраты городов, ни, тем более, Кортесы признавать верховенство монахов над своими законами не собирались.
-    И, конечно же, нам нужны люди, - заложив руки за спину, задумчиво прошелся перед строем Генерал, - писари, нотариусы, приемщики конфискованного имущества и, само собой, альгуасилы. Много альгуасилов.
Томазо вспомнил, каких трудов ему стоило найти кандидата в Комиссары Трибунала, и вздохнул. А Генерал встал напротив него и развел руками в стороны.
-    До тех пор, пока в Трибуналах будут заседать итальянцы и французы, а местные жители будут сторониться Святой Инквизиции, как огня, нам ни в Арагоне, ни в Кастилии не закрепиться.
-    Лига? – на всякий случай спросил Томазо.
-    Да, Томас, - кивнул Генерал. – Именно так. Предложения или пожелания будут?
Монахи молчали. И только Томазо почему-то все время возвращался мыслями к Изабелле. Он искренне восхищался этой женщиной; она была намного сильнее королевы-матери, но потому и опаснее. А сейчас, когда она стала законной супругой короля…
-    Генерал, - поднял руку Томазо.
-    Да, Томас?
-    Я думаю, не надо давать Изабелле слишком входить в дела Бурбонов…
Генерал прищурился. Старик сразу понял, о чем речь.
-    Архивы?
-    Да, - кивнул Томазо, - нам следует кое-что вычистить из королевских архивов, но не только…
-    А что еще?
Томазо посмотрел Генералу прямо в глаза. Обычно старик таких вещей не забывал.
-    Нам следует забрать из тюрьмы бывшего королевского секретаря Антонио Переса. Слишком уж много он знает.
Генерал одобрительно покачал головой.
-    Хорошо, я похлопочу, чтобы его перевели в Сан-Дени.
***
Отбежав от епископского дворца пару кварталов, Бруно сообразил, что ему некуда идти. В родном городе его ждала инквизиция, а здесь, в столице, он не знал никого и ничего. А когда прошло еще около четверти часа, он почуял, что и в Сарагосе оставаться опасно. На улицах появились гвардейцы, и они останавливали парней, хоть чем-то походивших на Бруно.
Подмастерье нырнул внутрь квартала, огляделся и увидел, что находится на заднем дворе церкви, рядом со стоящими кружком и жарко что-то обсуждающими монахами.
-    Отказались часовщики их чинить! Все до единого.
Бруно застыл на месте. Здешние часовщики вполне могли и накормить, и спрятать, и даже помочь ему выбраться за пределы города, но где искать их квартал, Бруно не знал.
-    Извините, вы не подскажете?..
Монахи как не слышали.
-    Гугеноты они и есть гугеноты…
Бруно вздрогнул. Его отца тоже называли Гугенотом, но это было обычное прозвище, а здесь, речь, похоже, шла о настоящих…
-    И что нам делать с часами?
Бруно проследил направление взгляда монаха и сразу все понял. Огромные башенные куранты стояли. А ему очень было необходимо убежище…
-    Бог в помощь, - нахально протиснулся он в круг, - я часовщик, и я не гугенот.
Монахи переглянулись.
-    Что-то молодой ты очень… - с сомнением произнес один, - для часовщика-то.
-    Мне приходилось делать куранты, - заверил Бруно. – А что случилось с вашими?
-    Вот, - протянул нечто бесформенное монах.
Бруно удивленно хмыкнул. Это был приклад от мушкета, но вид у него был такой, словно его жевал дракон.
-    Какой-то нехристь мушкет в механизм курантов уронил, - с отчаянием в голосе объяснил монах, - мы его даже вытащить не смогли…
-    Я посмотрю ваши часы, - кивнул Бруно. – Обед будет?
Монахи переглянулись. Они и верили, и не верили, что кто-то взялся нарушить сговор сарагосских часовщиков против Церкви Христовой.
***
Только сам Комиссар Трибунала Агостино Куадра знал, насколько рискует. Он вовсе не был уверен, что находящийся в оппозиции к Святой Инквизиции Арагонский епископат одобрит это массовое отлучение. И лишь получив известие об аресте Святой Инквизицией самого епископа Арагонского, понял, что выиграл. А не прошло и недели, как мастера сами оторвали доски, ими же приколоченные снаружи ворот, а еще через день к монастырю подтянулись почти все часовщики.
-    Откройте, святой отец…
-    Наша вина…
-    Признаем.
И к полудню брат Агостино впустил первых посетителей, а уже к вечеру Трибунал заседал в полную силу.
У Комиссара еще не было ни секретаря, ни нотариуса, ни даже писаря, но дела все выходили несложные, и он быстро принимал доносы мастеров на самих себя, назначал необременительную епитимью и всех отпускал с Богом. И лишь когда все, кто хотел получить освобождение от грехов, прошли через Трибунал, Агостино решился выйти в город, а затем и появиться на службе.
-    Церковь Христова с радостью приняла назад своих блудных сыновей, - дрогнувшим голосом произнес он, когда храм Пресвятой девы Арагонской наполнился, - но с горечью в сердце я вынужден признать, что не все были искренни со мной, а большая часть грехов по-прежнему сокрыта.
Мастера тревожно загудели.
-    Вот здесь, - потряс перед собой толстенной пачкой желтых бумажных четвертушек, - доносы истинных христиан – ваших жен и подмастерьев, соседей и друзей…
Горожане обмерли. Никто и подумать не мог, что на него донесли, а Комиссар знает куда как больше, чем было рассказано Трибуналу ими самими.
-    Но Церковь милостива к своим детям, - с грохотом опустил пачку доносов на трибуну Агостино, - а поэтому я даю погрешившим еще три дня, чтобы раскаяться и очистить свои души признанием.
В храме повисла тяжелая мертвящая тишина, и лишь одна грудь восторженно вздымалась – грудь Марко Саласара. Именно его люди кропотливо собирали сведения о прегрешениях горожан. И Марко давно уже не чувствовал себя таким сильным.
***
Бруно приоткрыл окошко, впускающее внутрь башенных часов солнечный свет, и первым делом оглядел площадь и примыкающие к ней улицы. Гвардейцы были повсюду, и они по-прежнему останавливали парней его возраста и телосложения.
Он обернулся, окинул взглядом залитый солнцем механизм и тут же потрясенно присвистнул.
-    Богатые же у вас часовщики!
Шестерни – все, до единой, – были цельнолитыми.
Бруно принялся пересчитывать шестерни, и забыл обо всем. Он даже взмок от переполняющих его чувств: шестерен тут было более двадцати! А передача к часовой стрелке шла через минутную… такого в их городе не отваживался делать никто, даже Олаф.
-    А это еще что? – заинтересовался он идущим вокруг механизма кольцом.
-    Может, не будешь туда лезть? – забеспокоился поднявшийся вслед за Бруно монах. – Это лучшие мастера Арагона делали.
-    Я разберусь, - успокаивающе поднял руку Бруно и вгляделся.
Создавалось впечатление, что в одних курантах стояло два механизма – один внешний, и второй внутренний.
-    Это кукольный театр, - ревниво пояснил замерший за спиной монах. – Каждые три часа включается…
Уже привыкший к полумраку Бруно пригляделся, охнул и присел на дубовый брус часовой рамы, - ноги не держали.
Такого он не видел даже в своих снах. На огромном подвижном кольце стояли десятки кукол: черти и ангелы, смерть в саване и с косой, рыцарь с мечом, священник с крестом, дева с розой…
-    На циферблате открывается люк, - продолжал объяснять монах, - и так как кольцо вращается, куклы поочередно показываются народу.
-    Я уже вижу, - потрясенно пробормотал Бруно.
Судя по множеству приводных механизмов, эти куклы не только показывались народу, но еще и двигали руками и ногами, а некоторые, вроде шута с мандолиной, даже открывали рты! Но главное, весь кукольный театр получал движение от одного с курантами двигателя.
«Как же они не мешают один другому?»
-    Ну, что, берешься? – напомнил о себе монах.
Бруно тряхнул головой, быстро отыскал застрявший меж массивных шестерен мушкет, ощупал закусившие его шестерни и уверенно кивнул. Механизм почти не пострадал. Вот, если бы шестерни были клепаными из листа, как, экономя драгоценное железо, делали в его городе, восстановить куранты было бы попросту невозможно.
-    Я их отремонтирую, - кивнул он сгрудившимся на узенькой площадке монахам, – два старых арагонских мараведи достаточно.
Монахи, а их на часовой площадке собралось уже трое, возбужденно, словно голуби вокруг голубки, заворковали.
-    К завтрашней службе сделаешь?
-    А может быть, к вечеру сумеешь?
Бруно улыбнулся. Выдернуть мушкет и поставить на место выскочившую из пазов шестерню было делом получаса. Но ему было необходимо убежище.
-    Нет, святые отцы, - подражая повадке Олафа, покачал он головой, - здесь работы на всю ночь.
А едва монахи вышли, Бруно бессильно опустился на дубовый брус рамы и понял, что это снова подступает. Шестерни вдруг изменили цвет, и он ясно увидел, как различны Куранты и Театр. Два самостоятельных механизма лишь причудой мастера собранные в одно целое, терпеть не могли друг друга и отчаянно сражались за единый источник движения.
-    Инквизиция… - выдохнул он.
Лишь теперь ему стало ясно, что Трибунал это не только не заусенец, но даже не застрявший в шестернях помятый мушкет. Инквизиция определенно была не меньшим по мощи, чем весь его город, параллельным механизмом. И он питался от того же привода.
Бруно тряхнул головой. Космические масштабы только что увиденной картины еще не помещались в его сознании.
***
Исаак Ха-Кохен ждал официального вердикта Совета менял по новой монете каждый день, однако никаких новостей из Сарагосы не поступало. И однажды он понял, что дальше ждать нельзя.
-    Иосиф! – громко позвал он сына.
-    Что, отец? – выглянул из ведущих в лавку дверей Иосиф.
Исаак вздохнул. Рано или поздно это следовало сделать.
-    Принимай дела, Иосиф, - тихо проговорил он. – И становись хозяином. Пора.
Иосиф растерянно разинул рот.
-    А как же вы, отец?..
-    А я поеду к старым друзьям в Сарагосу, - с трудом приподнялся из-за стола бывший меняла, - проведаю кое-кого перед смертью…
***
Марко Саласар встречался с братом Агостино ежедневно, но лишь когда уже прошедшие через Трибунал мастера пошли доносить на себя по второму разу, Комиссар счел момент удобным.
-    Братья и сестры, - уже на следующей утренней проповеди объявил падре Ансельмо, - у меня большая радость. Отроки и отроковицы, безгрешные, словно голуби Господни, создали в нашем городе Христианскую Лигу.
Уже привыкшие бояться новостей мастера превратились в слух.
-    Отныне и у меня, и у брата Агостино есть надежные помощники, а у вас у всех – образец для подражания. Марко Саласар, выйди в середину.
Горожане начали переглядываться, а едва Марко двинулся в центр храма, мгновенно расступились. Они боялись даже прикасаться к этому чудом выжившему и совершенно лишенному чувства локтя человеку.
Марко наконец-то вышел в центр, развернулся лицом к прихожанам и, не глядя ни на кого, глухо произнес.
-    Желающие помочь делу Церкви Христовой и войти в Лигу могут обратиться ко мне. Работы предстоит много.
Мастера потрясенно молчали.
***
Бруно изучил чужие куранты за полчаса. Он знал, что, поймай его за этим занятием здешние часовщики, ему бы выкололи глаза, отрубили пальцы и усекли язык – с полным на то правом. Но часовщики, судя по всему, гугеноты, явно повздорили с монахами, ремонтировать куранты отказались, и теперь подмастерье находился под защитой всей Арагонской Церкви.
Главным узлом здесь, конечно же, был маятник между часами и «кукольным театром». Идя в одну сторону, он передавал движение часам, а когда возвращался, - сдвигал колесо с куклами. Бруно даже удивился, как не додумался до такого сам.
Однако было здесь и то, что ему не нравилось изначально. Колесо с куклами показывалось народу один раз каждые три часа, а двигалось по кругу все время, пожирая половину энергии спускающегося в башню, словно ведро в колодец, груза. «Кукольный театр» был, по сути, паразитом на теле часов, - таким же, как брат Агостино на теле его города.
И едва он вспомнил о брате Агостино и – почти сразу – об Олафе, всю мечтательность, словно сдуло ветром. Бруно выглянул в окошко, убедился, что гвардейцев нет, тут же вручную подкрутил механизм на четверть оборота назад, выдернул застрявший между зубьев помятый мушкет и рывком поставил выскочившую из пазов шестерню на место. Перекрестился, осторожно запустил маятниковый регулятор, проверил стоящими здесь же эталонными песочными часами точность хода и немедля сбежал по ступенькам вниз.
-    Я все сделал, - обратился он к стоящим возле башни монахам. – Где я могу получить заработанные два мараведи?
Те развернулись, и Бруно понял, что это не просто монахи; они были при оружии. Один протянул руку и стащил с его головы капюшон.
-    Тонзуры нет. Я так и знал… Давно в бегах?
-    Я… - начал Бруно и понял, что отпираться бесполезно.
Его определенно приняли за беглого монаха, коих на дорогах бродило без числа. А значит, надо было откупаться.
-    Вот у меня есть… - сунул он руку под рясу и вытащил взятый с тела пораженного им в поясницу врага кошель.
-    Давай сюда, - отобрал кошель монах.
Он развязал кожаную тесьму, нащупал пальцами и вытащил свернутый в несколько раз листок бумаги и поднес к глазам.
-    Руис Баена… Каллиграф монастыря Бл. Августина.
-    У них только в прошлом году шестеро бежало, - подал голос второй. – Ну, что, брат, все ясно. Пошли с нами.
***
Томазо прибыл в Сарагосу даже раньше Австрийца. Навел справки и сразу же успокоился. Как и ожидалось, все мечты Дона Хуана Хосе подмять Арагон под себя, обречены были разбиться о позицию депутатов Кортеса.
-    Сначала давайте с Бурбоном разберемся, - уже в начале заседания заявил вернувшийся из Мадрида секретарь Кортеса Хуан Пратт. – Решим, что делать с монетой, поставим на место Святую Инквизицию, а уж потом будем говорить с другими претендентами на престол.
Но уж Томазо-то понимал: никакого «потом» уже не будет. А потому со спокойной душой отправился ревизовать столичные Трибуналы. И в первом же увидел то, что и ожидал.
-    Сколько дел ведете? – сразу интересовался он.
-    Одно… - явно гордясь тем, как мало у него настоящих преступников, ответил Комиссар.
-    Какое?
-    Колдовство. Цыганка порчу на лошадь навела…
Томазо сокрушенно покачал головой.
-    Вы на прилавки книготорговцев смотрели?
Комиссар неуверенно, наискосок мотнул головой.
-    Они же у вас черт знает, что продают! – с чувством произнес Томазо и вытащил из дорожной сумки купленный для себя увесистый том, - вот, почитайте. На любой странице.
Инквизитор осторожно расстегнул серебряную пряжку и раскрыл толстенную книгу.
-    Ну, же! – подбодрил его Томазо.
-    Дух зовется Астарот, - ведя пальцем по строке, прочел Комиссар, - Он появляется в образе Ангела-Губителя, верхом на адском Звере, подобном Дракону, с гадюкой в правой руке…
Томазо невольно покрылся испариной и накрыл строки своей ладонью.
-    Хватит.
Он встречал этого духа после введения в некоторые мистерии Ордена, но к задачам сегодняшнего дня это никакого отношения не имело.
-    Эта книга внесена в Индекс*, - с трудом справившись с дрожью в руках и уплывающим сознанием, произнес Томазо, - и она не должна лежать на прилавках.
.
*ИНДЕКС – Index librorum prohibitorum – Индекс запрещенных книг
.
Инквизитор побледнел.
-    Нет-нет, я вас ни в чем не обвиняю, - поспешил успокоить его Томазо и увел разговор в сторону. - И, кстати, что тут у вас с евангелическими** течениями? Диспуты с ними ведете?
.
**ЕВАНГЕЛИЧЕСКИЕ ЦЕРКВИ - общее название протестантских церквей.
.
Комиссар как очнулся.
-    А кто будет вести диспуты? Францисканцы говорят, у них своих дел по горло, а к вашим, – хоть не обращайся, хорошо еще, что не побили…
Томазо улыбнулся. Он понимал, что инквизитор по ошибке сунулся в учебную часть Ордена, а там посторонним и впрямь делать нечего.
-    А вот для этого и надо создавать Христианскую Лигу, - поучительно произнес он. – Вы просто обязаны окружить инквизицию надежными, грамотными людьми, способными и диспуты вести, и для защиты Церкви при нужде единым кулаком стать…
Комиссар, представив какая работа ему предстоит, болезненно поморщился, и Томазо поднялся из-за стола и уже не щадя его, закончил:
-    Или закончите вы свои дни где-нибудь в глубокой провинции, на Канарах…
***
Мади аль-Мехмед наблюдал за происходящим с оторопью. Совет старейшин в обход судебного собрания, через магистрат добился-таки решения вопроса по Олафу. Теперь судьба часовщика целиком находилась в руках инквизиции. Это противоречило конституциям, но магистрат встал на сторону ремесленников.
-    Ты хороший человек, Мади, - сказали ему в магистрате, - но пойми, есть закон, а есть жизнь. Это не одно и то же.
И впервые в жизни, старый судья не возразил. И не потому, что не хватило мужества, нет. Просто он уже видел глаза женщин, когда их мужья, после почти двухнедельного отлучения снова начали получать заказы.
Затем перезрелый отрок Марко Саласар, потрясая неким «Индексом» и приказом Комиссара Трибунала произвел чистку учебников в христианской школе. Счастливые дети перетаскали во двор едва ли не четверть школьной библиотеки, а потом Марко принес факел и торжественно, с видом Иисуса, воскрешающего из мертвых, все это запалил.
Через два дня все тот же Марко привез из бенедиктинского монастыря новые учебники – пока только по географии. Они явно были только что отпечатаны и вкусно пахли типографской краской, но Мади не обнаружил там и половины Птолемеевских карт.
Но главное, старого судью, впрочем, как и все судебное собрание, настойчиво оттирали от власти.
-    Это дело касается только нашей общины, - говорили ему, когда Марко единолично решал, как поступить с проворовавшимся подмастерьем, волею судеб оказавшимся христианином.
-    Не лезь ты в это дело с «утренним даром», - уговаривал его один из членов магистрата, когда Мади нашел-таки приемлемое решение для компенсации интересов невест, - вознаграждать невесту за сбережение девства золотой монетой – это старый христианский обычай; вот пусть падре Ансельмо этим и занимается.
А тем временем следствие по делу Олафа Гугенота подходило к завершению, и Мади аль-Мехмед уже предчувствовал, что магистрат попробует заставить его исполнить решение брата Агостино Куадра, - какая бы чушь ни значилась в обвинительном заключении.
***
Томазо работал, как заведенный. Он переезжал из Трибунала в Трибунал и везде, в общем-то, делал одно и то же – ставил основные задачи. Прежде всего, побуждал целиком взять под контроль церкви школьное и книгоиздательское дело.
-    А если учителей придется отстранять? – осторожничали Комиссары, – кто будет учить?
Томазо улыбался.
-    Монастыри предоставят любое количество преподавателей и за куда как меньшую плату… по первому требованию.
Это было чистой правдой. Томазо изъездил множество монастырей и знал, что большинство монахов будет с радостью работать в школе бесплатно – лишь бы хоть на несколько часов покидать опостылевшие стены.
-    Проверяйте типографии до того, как они отпечатают тираж запрещенной Папой книги, - учил он, - забирать книги с прилавков во сто крат сложнее…
-    Но кто же нас туда допустит до того, как заведено дело? – сомневались инквизиторы.
-    А вот для этого и нужна Христианская Лига, - покровительственно хлопал их по плечам Томазо. – Если у вас будет донос, у вас будет и повод завести дело. А если доносы будут сыпаться непрерывно, вы сможете держать под контролем всех.
Томазо понимал то, о чем не ведали малоопытные монахи. Любой, даже самый невинный текст можно истолковать по-разному. Поэтому главное, завести дело, а уж найти сомнительную строку – проще простого.
В считанные дни он проинструктировал около десятка Трибуналов и при каждом из них помог создать отделение Лиги – в основном из молодняка. А потом ему пришлось объезжать провинциальные поместья и городки, и работать стало на порядок сложнее.
Во-первых, половину сельского населения Арагона составляли магометане – совершенно безнадежный в смысле обращения в веру Христову «материал». А стоило отъехать от основных дорог хотя бы на двадцать миль, и он встречал самых настоящих язычников! И тогда приходилось наседать на монастыри.
-    Работаем, наставляем, - отбивались настоятели, - но толку чуть. Читать они не умеют, а значит, Писание им оставлять бесполезно. Вот напечатали по нашей просьбе картинки, с этим братия по лесам и ездит.
Томазо видел эти картинки. На них яркими красками, по возможности просто объяснялась идея единого Бога и то, что ожидает душу язычника после смерти. Как правило, они производили на поклоняющихся ручьям и дубравам крестьян очень сильное, но, увы, недолгое впечатление. В лучшем случае, деревня принимала формальное крещение, а обильно смазанные кровью распятия оказывались в священных рощах. В худшем, визиты проповедников оставались в памяти этих наивных диковатых людей, как странное, немного выбивающееся из ряда событие – вроде затяжной весны или богатой орехами осени.
Но самыми проблемными оставались небольшие, полные ремесленников городки. Здешние христиане не видели большого греха в воззрениях евангелистов и греков, посмеивались над целибатом святых отцов и недолюбливали обитателей выросших как на дрожжах монастырей. Но самое главное, цеховой быт позволял им десятилетиями ничего в своей жизни не менять, что их вполне устраивало.
И они понятия не имели, что их всех ждет.
***
Бруно сунули в камеру, битком набитую беглыми, по полгода не выбривавшими тонзур монахами. И большей частью это были вчерашние крестьяне, отданные монастырям за долги их господ.
-    У вас, в Уэске еще ничего, - делились они познаниями, - побывал бы ты у нас… одна брюква. Братья в голодные обмороки падают.
-    … наш настоятель ни одной задницы мимо себя еще не пропустил, и попробуй откажи, – сгноит.
-    … ну, и теперь не лучше будет.
Беглецы уже знали, что их преступление против веры будет рассматривать инквизиция, и взысканием за побег станет ссылка на строительство дорог или новых монастырей. И, скорее всего, эта ссылка будет пожизненной.
Но больше всех беспокоился Бруно. В первую же ночь его поразил приступ удушья, а затем пришло видение. Огромный человек в бесформенном балахоне сбрасывал в плавильную печь тысячи и тысячи выломанных из своих пазов шестеренок, регуляторов хода, шпиндельных спусков и балансиров. А там, дальше, в дымящемся сумраке Бруно уже угадывал заранее приготовленные формы для будущих частей будущей машины. И было этих форм так много, что они уходили за горизонт.
Подмастерье долго размышлял над смыслом увиденного и, в конце концов, пришел к неутешительному выводу. Кроме него, есть еще, по меньшей мере, один Мастер, тот, кто видит жизнь такой, какая она есть, и беззастенчиво пользуется этим знанием – в абсолютно неизвестных целях.
***
Томазо получил сообщение о побеге королевского секретаря из-под стражи, когда вернулся в Сарагосу.
-    Как это произошло? – спросил он посыльного Ордена.
-    Сведений нет, - покачал головой посыльный. – Даже у нас.
Томазо устало чертыхнулся. Бывший королевский секретарь знал чересчур много, и позволить ему хоть единожды развязать язык означало рисковать планами Ордена на всем Пиренейском полуострове.
«А если побег подготовлен опытными людьми? И у евангелистов тоже есть подобная служба? А мы о ней ничего не знаем?»
Оснований так думать пока не было, но и считать англичан, голландцев и австрийцев дураками, неспособными создать структуру, подобную Ордену, было бы наивно.
А спустя несколько дней все снова разом переменилось.
-    Антонио Перес арестован, - лаконично пересказал содержимое доставленного пакета гонец.
Томазо вздрогнул и сразу же почувствовал, как с его плеч свалилась гора.
-    Где?
-    В Каталаюде.
Исповедник сразу насторожился. В данный момент в Каталаюде не было людей Ордена. Он стремительно сорвал печать и развернул свиток. Прочитал первые строки и яростно скрипнул зубами.
-    Ч-черт!
Знающий законы, как свои пять пальцев, бывший королевский секретарь сдался властям добровольно и сразу же после ареста потребовал заключить его в тюрьму фуэро*.
.
*ТЮРЬМА ФУЭРО – тюрьма добровольного заточения для тех, кто ищет покровительства конституции Арагона от произвола властей
.
-    Этого нам еще не хватало!
Заключенные этой тюрьмы находились в юрисдикции Верховного Судьи Арагона Хуана де ла Нуса, а тот имел права почти на все – даже на вооруженное сопротивление королю.
Антонио Перес обыграл Орден вчистую.
***
За несколько недель работы в табуне Амир загорел дочерна. К вечеру он так уставал, что буквально валился с ног, а засыпал, едва приклонял голову к седлу. Он пропах лошадиным потом и сыромятной кожей, а его пальцы настолько огрубели, что порой он даже сомневался, сумеет ли взять в руки перо. Но дело того стоило.
Обесценивание монеты и само по себе подняло цены на лошадей, а теперь, в преддверии большой войны хороший конь стал стоить почти столько же, сколько небольшой дом в Сарагосе. Амир уже подсчитал, что, стоит ему отработать с табунщиками всего два года, и денег, чтобы завершить образование, вполне хватит.
-    Ты ведь грамотный? – первым делом спросил его троюродный брат по матери – зрелый, сильный мужчина.
-    Три курса медицинского факультета в Гранаде, - не без гордости ответил тогда Амир.
Табунщик задумался.
-    Это ведь не меньше, чем медресе? – осторожно поинтересовался он. – Счету тебя там научили?
Амир тогда расхохотался. Но затем, прожив с вечно кочующей по выжженным солнцем арагонским холмам родней около недели, признал, что его сарказм был неуместен. Табунщики жили в своем собственном кругу, неплохо знали свое дело, и этим людям вовсе не обязательно было знать наименование всех человеческих костей на арабском.
Однако его помощь им все-таки понадобилась, хотя и не в качестве врача. Именно Амир первым предложил продавать лошадей за пределами Арагона и Кастилии.
Тому были основания. Едва евангелисты севера Европы объявили католикам войну, юный Бурбон, а точнее, как утверждали сплетники, фаворит его супруги Изабеллы, пользуясь военным положением, зафиксировал цены основных продуктов.
Это было против всех конституций фуэрос, и понятно, что Кортес тут же опротестовал беззаконный указ. Но это нисколько не мешало королевским интендантам отбирать у крестьян зерно и скот за копейки. И особенно интересовали армию лошади.
Амир порасспросил купцов, и вскоре узнал, что в той же Савойе за лошадей дают втрое больше. И поначалу табунщики лишь крутили носами, но когда неподалеку появились королевские скупщики, - естественно, во главе отряда гвардейцев, - плюнули на сомнения и погнали коней на север.
И дело пошло. Уже на полпути к Савойе их встречали перекупщики и без лишних слов платили нормальную контрабандную цену. Так что всего за четыре перегона Амир понял, что на один год обучения в Гранадском университете он уже заработал.
***
Исаак Ха-Кохен – в лучшем своем бархатном камзоле с кружевным воротником и шпагой на боку, на самом лучшем из мулов семьи – въехал в Сарагосу в самый разгар событий.
-    Антонио Перес в тюрьме фуэро, - из уст в уста переходила главная новость.
-    Он готов давать показания против Бурбонов.
-    Король требует выдачи…
Не слезая с мула, старик переговорил с лавочниками и подтвердил свои худшие опасения: в стране назревал конфликт властей. Нет, он искренне уважал Переса, но желание королевского секретаря открыть тайны крупнейшей монаршей фамилии Европы было чревато бойней.
А когда Исаак явился на внеочередной Совет менял, то не увидел здесь ни голландцев, ни савойцев.
-    Ну, что, из тех, кто остался в стране, все в сборе, - оглядел старейшина членов Совета и единственного почетного гостя – Исаака Ха-Кохена, – И вопрос у нас один: окончательное решение по облегченной королевской мараведи.
-    Нельзя эту монету признавать… - загудели менялы, - и так уже весь товар за границу контрабандой уходит. Если так дальше пойдет…
Старейшина поднял руку, призывая высказываться по очереди.
-    А что думает Кортес? – первым спросил Исаак.
Старейшина вздохнул.
-    Кортес-то мараведи признать отказался, но крайними все равно останемся мы – менялы.
-    Мы должны поддержать корону, - подал голос кто-то из христиан. – Мараведи следует признать. А контрабандистов – прижать!
-    Да, не только в контрабанде дело! – яростно возразил кто-то из евреев. – Нам же тогда придется признать и фальшивый обменный курс! И что? При обмене мараведи на луидоры мне – доплачивать за короля?
Исаак поморщился; он видел, что назревает раскол.
-    А сколько таких мараведи пущено в оборот? – поинтересовался он. – Кто знает?
Менялы переглянулись.
-    Казначейство не дает нам точных цифр, - ответил за всех старейшина.
-    То-то и оно, - усмехнулся Исаак, - они ее чеканят и чеканят. Я думаю, что, поддерживая короля, мы будем поддерживать и войну. А пока идет война, корона будет ненасытна. Замкнутый круг.
-    И что ты предлагаешь? – спросил старейшина. – Предложить короне проиграть войну?
Исаак замотал головой.
-    Нет. Но если наш король не временщик, а пришел управлять страной надолго, пусть берет военный заем. Я дам. Даже процентов не возьму. А пока наш юный Бурбон пытается мошенничать с монетой, он моей поддержки не дождется.
***
Томазо ожидал такого решения Совета. Нечто подобное происходило и во Франции, и в Кастилии, и в Неаполе. И как только менялы – подавляющим большинством голосов – поддержали решение Кортеса и отказались признать номинал королевской мараведи, по всему Арагону прошла волна публичных диспутов.
Тщательно проинструктированные ученые мужи, большей частью из крещеных евреев, то есть, люди подготовленные всесторонне, поставили основной вопрос дня: действительно ли Христос – мессия, и не грешат ли евреи, отрицая Его Пришествие.
Понятно, что раввины вызов приняли и с пеной у рта в течение нескольких дней выкладывали свои аргументы – достаточно сильные, следует признать. Самые грамотные указывали на то, что Иисус не мог быть не только мессией, но даже евреем, поскольку изгнание бесов в свинью с последующим утоплением свиньи в море – исключительно греческий обычай. Ни один еврейский пророк к свинье даже не прикоснулся б. Вызывало сомнения раввинов и то, что могила Иисуса была вскрыта учениками, что для еврея равносильно осквернению – и себя, и могилы. Но большей частью раввины напоминали, что пришествие мессии должно привести к общему благоденствию, а поскольку такового не наблюдается, то значит, и мессии еще не было.
И тогда в действие вступила Христианская Лига. Не вдаваясь в теософские детали, активисты из монахов и мирян объяснили народу главное: обещанное пророками благоденствие не наступило именно потому, что этому сознательно мешают евреи.
-    Почему нам все время денег не хватает? – задавали риторический вопрос члены Лиги. – Да потому что все деньги у менял! А менялы большей частью кто? Евреи.
Арагонцы реагировали на такую постановку вопроса по-разному. Кто-то считал, что большая часть арагонских денег все-таки находится в руках у грандов. Кто-то вспоминал грабительские манеры королевских скупщиков и королевские налоги. А большинство винило в том, что цены взлетели, новую монету. Но Томазо подготовил своих людей и к этому.
-    Монету уцененную чеканят лишь потому, что королю не хватает золота, - терпеливо объясняли члены Лиги, - а все золото в руках у евреев!
И когда до людей начинало доходить, предъявлялся последний – теперь уже сугубо религиозный аргумент.
-    Они же не признают завета Христова: «отдай последнюю рубашку»! Именно от этого все зло и неправда!
И, в конце концов, простые арагонцы, уже представившие себе, как здорово было бы, если бы все евреи и мавры, евангелисты и гугеноты, гранды и купцы, отдали простым людям все свои рубашки, начали соглашаться.
Вот тогда за подписью короля и королевы вышел новый указ. Отныне на всей территории Арагона и Кастилии евреям было запрещено заниматься обменом монеты и предоставлением богопротивных ссуд под проценты.
Потому что только так можно было достичь обещанного пророками всеобщего благоденствия.
***
Бруно сидел в камере тюрьмы инквизиции, день за днем слушал жалобы беглых монахов и все лучше понимал: Мастер есть. Нет, это не был Господь… тот, обильно смазав шестерни Вселенской машины кровью своего Сына, полностью самоустранился. Но невидимыми часами Арагона явно кто-то управлял, и его ходы были намного эффективнее, чем потуги Бруно хоть как-то управлять своим городом.
Едва денежное равновесие пошатнулось, тысячи и тысячи ремесленников и крестьян стали переходить в руки монастырей за долги, и многие, особенно молодые, предпочитали пожизненному рабству постриг. Понятно, что надежды на лучшую долю стремительно развеивались, и вскоре Арагон наполнился беглецами. Вот только ждало их всех одно: поимка, Трибунал и ссылка на строительство дорог и новых монастырей.
Жалоб и рассказов беглецов было так много, что Бруно даже начал подумывать, что удешевление монеты имело целью не только собрать золото, но и довольно быстро получить тысячи и тысячи новых рабов, тех, кто будет работать за отвар из брюквы. И жизнь их, судя по рассказам, была столь же коротка, как жизнь сунутого в горн куска древесного угля.
Эти люди не были для неведомого Мастера даже шестернями; они были топливом.
***
Когда пришло известие об аресте Его Преосвященства епископа Арагонского Святым Трибуналом, горожан как оглушило громом. И лишь падре Ансельмо, запинаясь через слово, отслужил по этому случаю большой благодарственный молебен. А уже через день арестовали и настоятеля бенедиктинского монастыря падре Эухенио.
Арест произвел брат Агостино Куадра – лично. И когда Мади аль-Мехмед узнал об этом, он собрал всех альгуасилов, дал им время для молитвы и двинулся на штурм Трибунала. А когда подошел к воротам, обмер: занятое Святой Инквизицией помещение охраняло человек сорок – все бенедиктинские монахи, скорее всего, те, что и донесли на падре Эухенио.
-    Изменники! – выдохнул Мади и бросился в монастырь.
Поверить, что восемьсот с лишним братьев не смогут отбить своего пастыря у предателей, было сложно. Но судья тут же увидел: монахи смертельно напуганы.
-    Все, сеньор аль-Мехмед, - печально улыбались они, - нет больше нашего бенедиктинского монастыря. И нас тут тоже, считай, что нет, - по разным монастырям раскидывают.
-    А кто же будет всем этим управлять? – потрясенно обвел руками судья огромные мастерские.
-    Орден… - тихо отвечали монахи, даже не считая нужным пояснять, о каком Ордене идет речь.
А еще через день в город приехал человек Ордена. Деловито обойдя новую собственность первого помощника Папы, он тут же назначил нового настоятеля, приказал немедленно возобновить работу мастерских и лично, безо всякой охраны пришел в городской суд.
-    Сеньор Мади аль-Мехмед?
-    Да, - встал из-за стола судья.
-    Во исполнение королевского указа вы обязаны закрыть меняльную лавку семьи Ха-Кохен.
-    А кто будет выдавать ссуды и менять монеты? – опешил судья.
-    Орден, - сухо ответил монах. – Я уже выделил помещение и назначил ответственных братьев.
Разумеется, Мади отказался. Исполнить указ короля и запретить евреям их ремесло стало бы верхом беззакония. Но у него осталось такое чувство, как будто его город разбирают на части, и процесс этот необратим.
***
Томазо потрудился на славу. В считанные дни несколько сотен ссудных лавок и обменных контор Ордена заработали по всему Арагону. Собственно, перехват ремесла произошел по всей католической Европе, но деталей Томазо не знал, а на все его расспросы Генерал отвечал только одно:
-    Встанешь на мое место, сам все узнаешь. А пока ты отвечаешь только за Арагон. Вот Арагоном и занимайся.
Разумеется, выдавившие евреев Орденские конторы тоже не могли себе позволить менять луидоры на мараведи по номиналу, но и переводы внутри страны, и выдачу ссуд структуры Ордена гарантировали. И все-таки люди этих лавок сторонились.
Хуже того, кое-где указ подстегнул сопротивление королю, и гранды тут же влезли в немыслимые долги, - само собой, не к Ордену, а к евреям, вооружили всех, кто был способен держать мушкет или хотя бы копье, и три четверти Арагона фактически оказались вне пределов королевской власти. Теперь от масштабной войны с Бурбонами их удерживало только отсутствие решения Верховного судьи Арагона. И вот здесь роль бежавшего Антонио Переса возрастала, как никогда ранее.
Первым делом от имени короля был отправлен запрос о возвращении Антонио Переса в королевскую тюрьму, как виновного в предоставлении королю лживых донесений.
Верховный судья рассмотрел предоставленные ему документы и отказал.
-    Я пришел к выводу, - сухо произнес Хуан де ла Нуса при встрече с главой депутации короля, - что Перес невиновен, а Его Высочество загодя приготовил ряд провокаций, направленных на подрыв суверенитета Арагона.
Понятно, что, говоря «Его Высочество», превосходно информированный о состоянии умственного благополучия короля Верховный судья имел ввиду «Орден». И понятно, что секретные сведения о планах Короны, то есть, Ордена, предоставил ему Антонио Перес.
Тогда Переса обвинили в раскрытии государственных тайн, а главное, в фальсификации документов, и бывший королевский секретарь немедленно нанес ответный удар.
-    Вот оригиналы писем, - аккуратно выложил он перед Верховным судьей стопку бумаг. – Да, юный Бурбон их не писал, – вы и сами знаете, почему.
Присутствующие представители Кортеса, почти все – юристы, понимающе улыбнулись.
-    Но уж почерк духовника королевы-матери вы, надеюсь, узнаете… да, и рука Папы всем вам известна прекрасно…
Верховный судья прочитал верхний листок, побледнел, передал письмо ожидающим своей очереди представителям Кортеса, и через четверть часа белые от ужаса юристы дали королевской депутации такую отповедь, что все претензии к беглому секретарю были мгновенно сняты.
В такой ситуации Томазо оставалось только организовать обычную анкету* на розыск Антонио Переса. Теперь бывшему королевскому секретарю вменялась вина пусть и банальная, зато неопровержимая – нарушение верности своему сеньору – королю.
.
*АНКЕТА – форма судебного преследования.
.
Понятно, что адвокаты Переса начали его защищать, говорить, что должность королевского секретаря – публичная, не имеющая ничего общего с положением домашней прислуги, но дело было сделано. Превыше всего на свете ценящие честь и верность гранды от Переса отвернулись.
-    Думаешь, они его выдадут? – первым делом поинтересовался приехавший в Сарагосу Генерал.
-    Прямо сейчас – нет, - мотнул головой Томазо, - но это лишь начало.

***

37

Брат Агостино Куадра спал от силы два часа в сутки, - все его время отнимали допросы. Нет, старый падре Эухенио сдался быстро. Сначала брат Агостино предъявил ему и аббатисе женского монастыря обвинение в попустительстве убийствам детей. О том, что между монастырями расположено огромное, из нескольких сотен могил, захоронение младенцев, знали в городе все. А когда Комиссар допросил участников убийств, обвинения на бывшего настоятеля посыпались, как из худого мешка.
Но торопиться не следовало: Комиссар хотел действительно громкого процесса, а для этого убиение невестами Христовыми своих детей не годилось. Быстрым и выгодным обещало стать дело Олафа Гугенота, но как раз оно застряло на том же месте, на котором и началось.
У брата Агостино имелось все: короткий донос Марко Саласара, показания множества свидетелей, своими глазами видевших жуткую клепсидру, жадно высасывающую воду из реки и даже заключение маститых экспертов, подтвердивших, что иначе как с помощью нечистой силы такую махину заставить работать нельзя. Но проклятый «Гугенот» не сдавался.
Поскольку Мади аль-Мехмед предоставить инквизиции городского палача категорически отказался, а Папа, во избежание ненужных обвинений, проводить пытки монахам не разрешал, Комиссар вызвал двух опытных человек из Сарагосы. Специальными тисками Олафу раздавили пальцы ног и рук, но он молчал.
Тогда его посадили на заостренную «кобылу» и превратили промежность в кровавое месиво, но часовщик лишь мычал, мотал головой из стороны в сторону и… так и не поддался. Комиссар даже приказал снять ему полосу кожи со спины, поскольку кто-то ему сказал, что некоторые грешники прячут подписанный с Лукавым договор именно под кожей. Бесполезно. Олаф сознался лишь в оскорблении падре Ансельмо.
Самым обидным было то, что Олаф определенно был релапсусом*. На его теле уже имелись очевидные следы давних пыток. Но об их происхождении мастер тоже молчал.
.
*РЕЛАПСУС (relapsus) - рецидивист
.
Из архивов магистрата следовало, что Олаф прибыл из Магдебурга, а потому Комиссар послал туда запрос, и вскоре получил весьма странный ответ. Да, некий Олаф Урмайстер, что означало «Часовщик», значился в списках прошедших «испытание», однако ни сути обвинения, ни вынесенного приговора в архивах Магдебурга не сохранилось.
Только новые указания человека из Сарагосы позволили Комиссару хоть на время, но отвлечься от ощущения полного поражения.
-    Вам следует немедленно обратить народный гнев на евреев, - прямо сказал посланец нового епископа Арагона.
-    А почему только на них? – удивился Агостино. – У меня тут каждый третий на подозрении.
Посланец на секунду замешкался, но тут же взял себя в руки.
-    В мои задачи не входит обсуждать приказы епископата. А вот посмотреть, как вы их исполните, я посмотрю.
-    Отлично, - деловито кивнул Агостино.
Через два часа Марко привел в центр города полсотни заскучавших без дела ребят и они, вытащили из меняльной лавки Иосифа, хорошенько его отлупили, а заодно надавали четырем кем-то вызванным альгуасилам. А когда городской судья Мади аль-Мехмед, задыхаясь, лично прибежал на место погрома, полыхающий дом старого Исаака уже тушили сбежавшиеся с соседних улиц мастеровые.
-    Что… происходит? – обратился судья к утирающему кровь с разбитого лица Иосифу.
-    Понятия не имею, - потрясенно замотал головой тот. – Вон, у Марко спросите.
Мади посуровел и поманил Марко Саласара пальцем.
-    А ну, иди сюда, Марко. Ты что наделал?
Марко кинул быстрый взгляд в сторону Комиссара Трибунала и тут же с независимым видом распрямился и подошел.
-    Они Христа распяли. И против короля…
-    Так, - решительно оборвал его судья и глянул на городские часы, - чтобы через два часа ты вместе со своими молокососами был у меня в суде. И просите у родителей деньги – и за побои, и за дом, и за оскорбление.
И тогда столичный гость с недоумением повернулся к брату Агостино.
-    Я не понимаю… у вас что здесь – всем сарацины командуют? И почему только один дом? Вы что, решили отделаться от меня этим позорищем? Это, по-вашему, называется народный гнев?
Комиссар густо покраснел.
-    Нет у нас больше евреев, - буркнул он. – Маленький у нас город. И сарацина этого я, дайте срок, прижму…
-    Нет у нас времени, - с болью в голосе произнес посланец. – А потому и не могу я вам дать срока. Сейчас прижимайте.
***
Бруно не стал скрывать, что он грамотный, а потому его выдернули из камеры и отправили в Трибунал одним из первых, едва начались заседания.
-    Ну, что, Руис Баена, - сверился с изъятым из кошеля документом инквизитор, живой улыбчивый здоровяк лет сорока, - говори, почему бежал?
-    Плохо кормили, - лаконично ответил Бруно.
Если бы он отверг это имя, возник бы второй вопрос: откуда бумаги. А значит, рано или поздно ему бы доказали покушение на убийство – того, с вилкой в пояснице.
-    Каллиграф?
-    Да, святой отец, - отвел глаза в сторону Бруно и тут же выставил вперед мозолистые руки, - но у меня руки… я в мастерских долго работал… не знаю, не испортился ли почерк.
-    Бог с ним с почерком, - отмахнулся инквизитор, - у нас в Сарагосе даже просто грамотных людей не хватает. Писарем в Святой Трибунал пойдешь?
Бруно обмер. Олаф, судья Мади, этот Комиссар Агостино – перед его глазами промелькнуло все.
-    Или предпочитаешь на строительство дорог? – прищурился инквизитор, и вся его доброжелательность мгновенно испарилась.
Бруно думал. Именно Инквизиция была средоточием всего беспорядка – и в его родном городе, и во всем Арагоне; именно эти люди выдергивали самые важные шестерни сложной конструкции невидимых часов…
-    Только учти, что на строительстве дорог никто дольше десяти лет не живет, - покачал головой инквизитор. – Быстро пред Господом нашим за грехи ответишь…
А с другой стороны, только изнутри инквизиции можно было понять, как и чем движется этот странный механизм. Точно так же, как лишь забравшись внутрь башни, можно увидеть, как устроены куранты.
-    Ну?
-    Я согласен.
***
Как только компания погромов отгремела, Генерал устроил Томазо такую выволочку, какой исповедник не получал уже лет шесть. Нет, кое-где погромы все-таки прошли, но большая часть арагонских городков расценила запреты на ремесло менялы для евреев противозаконными, притязания Христианской Лиги быть совестью нации – смешными, а погромы – бандитскими.
-    Сегодня запретят евреям, а завтра нам, - своекорыстно рассуждали мастеровые, - вон, монастыри и так самые выгодные ремесла под себя подгребли.
В этом была какая-то часть истины, но, увы, только часть. Да, монастыри действительно росли, как на дрожжах, - просто потому, что монахи и послушники работали фактически за еду. Но, чтобы подгрести под себя все? Об этом пока не могло быть и речи.
Хуже того, кое-где ребят из Христианской Лиги переловили и по инициативе магистратов заставили возмещать причиненный погромами ущерб – в строгом соответствии с законом. Не помогли даже протесты церкви и угроза нового епископа отлучить от Церкви каждого, кто будет покрывать иудеев.
Это было тем более досадно, что в соседней Кастилии священная война против евреев прошла, как по нотам, и, начавшись в Севилье, беспощадным ураганом прокатилась по всей стране.
-    Учись, Томас, как надо работать! - полыхал гневом Генерал. – Учись, молокосос!
-    У меня нет столько людей, как в Кастилии, - угнетенно оправдывался Томазо. – У них там один Феррер чего стоит…
Но он и сам понимал: Генерал отговорок и ссылок на некие особые таланты Кастильских духовных вождей Феррера и Мартинеса не примет. А главное, Томазо уже видел, в чем он ошибся.
-    Нужно было евреям не только меняльное дело запретить, но и все остальные ремесла.
Генерал только презрительно покачал головой.
-    Я серьезно говорю, - насупился Томазо, - пока мы арагонских мастеровых на евреев не натравим, настоящих погромов не будет.
Генерал прокашлялся и поднял указательный палец.
-    Тебя только одно спасает, Томас, - твой успех в деле Переса.
Это было действительно так. Подсадив к Пересу в камеру двух высокородных агентов Ордена, Томазо достаточно аккуратно сумел внедрить в сознание беглого секретаря опасную мысль о бегстве в гугенотский Беарн. По крайней мере, уже через пару дней секретарь считал эту еретическую мысль своей и вовсю ее развивал – при свидетелях.
-    И когда доносы на Переса лягут на стол Верховного судьи? – поинтересовался Генерал.
-    Через неделю, в крайнем случае, через две, - на секунду задумался Томазо. – Я жду, не допустит ли Перес какого богохульства. Нам это было бы кстати.
Генерал понимающе кивнул. Он уже оценил безупречную логику Томазо: если Переса не удается выудить из тюрьмы фуэрос по мирским законам, его следует обвинить по церковным, то есть за пределами юрисдикции Верховного судьи. И тогда Переса будет судить Святая Инквизиция.
***
Когда Бруно прибыл в Трибунал Сарагосы, там был сущий ад. Бесчисленные люди в черных рясах беспорядочно сновали по коридорам, заглядывали в тяжелые резные двери, иногда скрывались за ними и снова выходили, а иногда и буквально вылетали.
-    Подсудимых на дачу показаний! – выкрикнул выглянувший из дверей мелкий монах, и мимо Бруно с топотом проволокли нескольких путающихся в собственных ногах человек.
-    Где квалификация для Верховного Совета? – орал на вытянувшегося юриста в рясе Комиссар – в точно такой же рясе. – Сколько я буду ждать?!
-    Приказ об аресте для Главного альгуасила, - с поклоном протягивали кому-то свернутую в рулон бумагу.
Не поспевая следить за этим безумным вращением, Бруно вертел шеей во все стороны, а потом ему положили руку на плечо, и мир наконец остановился.
-    Ты к кому?
Это был охранник – здоровенный монах-доминиканец.
Бруно полез в новенькую тубу и вытащил две бумаги: одну о том, что он действительно Руис Баена – каллиграф монастыря Бл. Августина и вторую – направление от Комиссара. Пес Господний еще раз оглядел его с ног до головы и вернул бумаги.
-    На второй этаж, третья дверь налево.
Бруно поклонился, и вскоре уже навытяжку стоял перед седым въедливым старикашкой, внимательно изучающим его бумаги.
-    Писарем, я вижу, направлен?
-    Да, святой отец.
Старикашка вздохнул.
-    Нам оценщиков да приемщиков не хватает. Ну, ничего, писари тоже нужны; у меня уже рука отваливается. Садись и начинай.
Бруно непонимающе моргнул.
-    Ну, чего ты стоишь, как Лотова жена?! – разъярился старикашка. – Сейчас еретика приведут, а ты еще даже перья не заточил!
Бруно кинулся к столу, и едва успел заточить перо и выяснить, где в этой комнате стоит свободная чернильница, как в комнату зашли нотариус и секретарь, а охранники привели первого еретика – зрелого мужчину лет сорока.
-    Ты говорил, что Папа раздает земли Арагонской Церкви своим любовникам и племянникам? – сразу насел старикан.
-    Говорил, - понурился мужчина.
-    А еще что говорил?
Еретик вздохнул.
-    А еще говорил, что налоги королю не надо платить…
-    Это нас не касается, - отрезал старикан и тут же назначил меру, - отстоишь в самарре* тридцать три утренних службы.
.
*САМАРРА - (zamarra, т. е. баранья шкура, овчина) санбенито из желтого сукна, которое надевают на осужденных еретиков
.
Мужчина залился краской стыда.
-    А может, не надо в самарре? Может я деньгами…
-    Пошел вон.
Они шли и шли – самые разные: старые и юные, со следами пыток и без таковых, своими ногами и обвисшие на руках конвоиров. И в конце дня пот с Бруно катился градом, а рука буквально отваливалась. Но и когда поток иссяк, ничего не закончилось.
-    Вот тебе образец, - кинул старикан перед ним бумагу, - вот пустые листы с печатью Главного Инквизитора, а вот список имен и городов. Напишешь по образцу требования о выдаче арестованных и передашь в почтовую службу. И не дай Бог, если хоть один листок с печатью пропадет!
Бруно едва не застонал. Образец был на двух страницах, а список состоял из полусотни имен. Он впервые был столь явной шестеренкой, причем, из тех, что довольно быстро изнашиваются.
***
Исаак делал все, что мог. Обивал пороги Кортеса, напоминая, что запрет ремесла для целого народа – вопиющее беззаконие. Написал почтительное, раз двадцать выверенное письмо Их Высочествам. Отыскал и подключил к жалобам своих боевых друзей по Марокканской войне. Он даже послал жалобу Папе. Но толку не было, и обменные конторы так и делали свое дело вопреки указу Короны.
Примерно тогда по Сарагосе и поползли слухи. Говорили разное: что евреи Сеговии крадут у христиан освященные гостии, чтобы надругаться над ними; что в Толедо накрыли банду евреев-менял, соорудивших под улицей подкоп, дабы заложить туда пороха и взорвать христианскую процессию на праздник Святого Таинства; что евреи-аптекари подмешивают в аптечные средства «итальянский порошок», от которого человек начинает необъяснимо чахнуть.
Хуже того, ненавидя все добронравное, евреи даже ходят ночами от дома к дому и смазывают ручки дверных молотков змеиным ядом, отцеженным через тело рыжего человека. И, само собой, все они участвуют в распятии христианских младенцев в Великую Пятницу, - дабы осмеять воспоминание о Спасителе Мира.
А потом по Сарагосе покатились первые группы погромщиков, и бесконечно уставший бояться Исаак надел свой бархатный камзол с кружевным воротником и, стараясь не обращать внимания на дрожь в изувеченных ревматизмом ногах, вышел на улицу. Вытащил свою старую солдатскую шпагу, присел на лавочку у закрытой ссудной лавки и начал ждать. Но ни один христианский легионер так и не подошел к нему, и лишь к вечеру прямо перед засыпающим от усталости стариком оказалась на удивление знакомая ослиная морда.
-    Папа?
Исаак вздрогнул и поднял голову и увидел сидящего на осле сына.
-    Иосиф?! А на кого ты оставил нашу лавку?
-    Нет у нас больше лавки, папа, - покачал головой Иосиф. – Сожгли.
-    Как – сожгли? Кто?!
-    Марко Саласар с дружками, - спустился с осла сын, - хорошо еще, что бумаги в сундуках не пострадали. Да, и Мади аль-Мехмед заставил их все до копейки возместить…
Исаак нахмурился и опустил седую голову. Он понимал, что, несмотря на кажущуюся безнадежность их положения, все это ненадолго. Как только Папа Римский и Союз евангелистов договорятся, кому какая земля принадлежит, все успокоится, и евреи опять займут привычное положение в обществе. Но он уже очень устал… очень.
-    Падре Ансельмо сказал, что добьется отлучения для каждого, кто обратится к еврею за ссудой или даже просто монету поменять, - тихо произнес Иосиф. – Что делать будем, отец? Может, бросить все и уехать?
Исаак опустил голову еще ниже. Он бы ушел на покой хоть сейчас. Сыновья выросли, выучились и давно разъехались по всей Европе… но…
-    У меня есть обязательства по вкладам, - поднял он голову.
-    Много? – глотнул сын.
-    Достаточно, - кивнул Исаак. – Ты же понимаешь, что деньги на военный заем, который я предоставил сеньору Франсиско, откуда-то должны были взяться.
Иосиф судорожно кивнул. Похоже, он еще не заглядывал в чудом уцелевшие во время пожара сундуки, а потому и не знал всех деталей.
-    Я должен вернуть людям деньги и завершить все кредитные и ссудные операции, - констатировал Исаак. – Это вопрос моей чести и чести всей нашей семьи. Мы возвращаемся.
http://www.blagievesti.ru/uploads/posts/2011-03/13015061943316v5.png
***
ЧАС ЧЕТВЕРТЫЙ
***

Война двух крупнейших правящих семей Европы – Габсбургов и Бурбонов и, как следствие, католиков и евангелистов – медленно набирала обороты, и большая часть мятежных грандов, понимая, что судьба Арагона решается не в Арагоне, уже вышла с войсками на помощь Австрийцу – в Северную Италию.
Одновременно английские военные корабли по прямому указанию королевы и голландские пираты при полной поддержке своего незаконного правительства грабили и топили католические суда. На севере Европы союзник Папы – Швеция уже обменивалась письменными угрозами с поддерживающими голландцев московитами. И даже в Новом Свете было неспокойно.
Собственно, трудности нарастали у всех католических монархов. Так, едва Христианская Лига, помогая Бурбону сконцентрировать золото в своих руках, «прочесала» евреев, агенты буквально завалили Томазо донесениями. Они сообщали, что по соседству, на юге Франции в Лангедоке стремительно возник евангелистский аналог Христианской Лиги и Трибунала в одном лице – «Черные камизары».
Возглавил движение мясник Жан Мариус – человек необычайной жестокости и силы воли. Небольшой, но мобильный отряд Мариуса громил католические храмы, поджигал дома священников и фискалов, а главное, отбирал у них деньги – и королевские налоги, и церковную десятину. Оружие, по сведениям агентуры, у них было отличное, - в основном, голландское. Свежих лошадей им пригоняли из Савойи. А страх на обывателей помогали нагонять галлюцинирующие от бесплатного английского гашиша подростки, бродящие по городам и весям и видящие картины Страшного Суда куда как яснее, чем реальный мир.
Когда Томазо прочел первое донесение о «камизарах», он так и не сумел удержаться от улыбки: юмористический посыл Дона Хуана Хосе Австрийского читался, как на ладони. Мало того, что все до единого бунтари называли себя инквизиторским титулом «комиссар», они подняли мятеж именно в Лангедоке – самом сердце фамильных земель Папы Римского. Это был вызов – ядовитый и весьма недвусмысленный.
«Папа – точно Крестовый Поход объявит, - тихо рассмеялся, прочитав донесение, Томазо, - на самое святое, скоты, посягнули…» - но вскоре ему стало не до смеха, - насмерть перепуганные монахи и священники просто побежали из Лангедока.
И тогда Томазо отыскал в одной из тайных тюрем Ордена падре Габриэля и, предъявив немолодому привратнику тюрьмы приказ Генерала, забрал арестанта с собой.
-    Напрасно вы это делаете, святой отец, - покачал головой привратник, - вы его дело почитайте: упырь упырем… настоящий Ирод.
Томазо кивнул и передал закованного в цепи отца Габриэля своей охране. Он читал дело этого священника, но привратник ошибался: царь Ирод не получал удовольствия от убийств, а потому не годился падре Габриэлю даже в подметки. Но только такой человек мог уравновесить тот ужас, который внушал католикам Лангедока мясник Жан Мариус.
-    Куда вы меня? – мрачно поинтересовался падре Габриэль, едва они отъехали от тюрьмы.
-    На воспитательную работу, - отшутился Томазо, - кадетов будете натаскивать.
-    На что натаскивать? – вытаращил глаза арестант.
-    На то, что вы умеете и любите делать больше всего.
Как ни странно, брошенное на ветер слово «кадеты» мгновенно прижилось, и уже через полторы недели новое народное движение «Кадеты Креста» жгло, убивало, а главное, вгоняло в страх евангелистов Лангедока не хуже, чем его зеркальный антагонист – «Черные камизары» - католиков.
Однако трясло не только Францию. Нечто похожее происходило и у Томазо дома – на всем Пиренейском полуострове. В Кастилии сопротивление Короне взяли на себя «комунерос*», а в королевстве Валенсия подняли голову «эрмандады**».
.
*КОМУНЕРОС (исп . comuneros, от comuna - община), восставшие против абсолютизма и в защиту вольностей самоуправляющиеся города Кастилии
.
**ЭРМАНДАДЫ (исп . hermandades - братства), а также, хермании или германии - союзы городов, цехов и общин, созданные для защиты вольностей
.
И те, и другие требовали созыва Кортесов и возвращения конституций фуэрос, а заодно свержения итальянских монахов с ключевых должностей и запрета вывоза золотой монеты за пределы их стран. Но Томазо был уверен: рано или поздно его агенты прорвутся к рычагам управления мятежами, и все войдет в нужное русло.
И только попытка Ордена перехватить ссудное дело так и не закончилась ничем. Не признающие за королем права на запрет ремесла магистраты и суды по-прежнему покрывали евреев, и те продолжали обмен монеты и выдачу ссуд, как ни в чем не бывало. И понятно, что лавки Ордена так и оставались без клиентов, а главные денежные потоки страны по-прежнему шли в обход церковных структур.
Тогда Томазо и напросился на прием к Генералу, объяснил суть своей идеи, а вскоре нанес визит в Совет менял Арагона. Крайне почтительно выразил свое восхищение грамотной работой Совета и после встречных настороженных любезностей объяснил, что при дворе уже раскаиваются, что поддались нажиму Папы и обидели евреев.
-    Неужели? – не поверил глава всех арагонских менял.
-    Сами судите, - пожал плечами Томазо, - цены продолжают расти, новую мараведи так никто и не признал, а королевская армия даже лошадей не может купить. Уверяю вас, фаворит Изабеллы вовсе не глупый человек. Уж он-то понимает, куда все катится…
Еврей задумчиво хмыкнул.
-    И что теперь? Король ведь не может пойти на попятную и снова разрешить евреям ростовщичество. Это – вопрос его чести.
-    Совершенно верно, - кивнул Томазо. – Запрет короля останется в силе, но выход есть.
-    И какой? – живо заинтересовался главный меняла страны.
-    Принять христианство.
Еврей растерянно моргнул и тут же покрылся красными пятнами.
-    Вы предлагаете нам предать веру отцов?! – даже привстал из-за стола донельзя оскорбленный старейшина.
-    Да, никто этого от вас и не ждет, - по-свойски подмигнул ему Томазо, - но уж по одному-то человеку от каждой семьи окрестить можно? Чистая формальность, а семейное дело спасете.
Старейшина опешил и тут же ушел в себя. Неглупый, много повидавший на своем веку человек, он уже видел всю изящность предложенного решения. Выбрать от каждой семьи самого доверенного человека, поручить ему принять христианство – абсолютно формально, переписать на него ссудную лавку, - и вопрос решен!
-    А вам-то это зачем? – внезапно насторожился еврей. – Вы ведь, как я понимаю, человек Церкви?
-    А вы думаете, Церковь любит проигрывать? – хмыкнул Томазо. – А так – и вам хорошо, и мы свое реноме сохраним.
Он уже видел, что идея посеяна и скоро прорастет – в точности так, как это нужно Ордену.
Ну, и конечно, множество сил у Томазо отнимало дело Переса. Десять свидетелей под присягой показали, что Антонио Перес планировал побег в гугенотский Беарн! Одного этого было вполне достаточно для суда Церкви, ибо искать убежища в иноземной стране, где живут еретики, есть настоящее преступление ереси. Те же свидетели показали, что их сокамерник постоянно использовал богохульные выражения, повторить которые их уста отказываются. И ознакомившийся с показаниями весьма родовитых, надо сказать, свидетелей, Верховный совет сдался и тихо, не привлекая ничьего внимания, распорядился перевести королевского секретаря в секретную тюрьму инквизиции.
Но Переса Трибуналу так и не выдали.
-    Пока у меня не будет приказа Верховного судьи, - в лицо инквизиторам заявил привратник тюрьмы фуэрос, - даже не надейтесь.
Томазо стремительно организовал совместное заседание Верховного судьи Арагона и всех служащих Сарагосского Трибунала и поставил вопрос ребром.
-    Здесь подробно описано, в каких выражениях Антонио Перес оскорблял Божью Матерь, - выложил он первую стопку показаний.
-    Здесь все о его высказываниях в адрес Церкви Христовой… - не давая судье опомниться, выложил он вторую стопку.
-    А вот здесь – все о его планах побега в гугенотский Беарн, под защиту принцессы-еретички Маргариты и ее брата – короля-еретика Генриха.
Верховный судья окинул взглядом ожидающих его решения инквизиторов, затем заглянул в глаза каждому из членов Совета и понял, что его загнали в угол. Да, то, что Инквизиция вступила в сговор с Бурбоном, было очевидно, однако отказать в выдаче Переса при столь явных уликах было невозможно.
-    Черт с вами, - не стесняясь ругаться при стольких святых отцах, процедил он. – Забирайте.
Томазо тут же передал привратнику тюрьмы фуэрос распоряжение о переводе Антонио Переса, послал запрос на оцепление из королевских солдат и увидел, что опаздывает – возле тюрьмы уже начали собираться горожане. И каждый из них считал, что отдать Переса инквизиторам значит поступиться своими конституционными правами. Пахло бунтом.
***
Бруно заканчивал переписывать требования о передаче подсудимых Трибуналу Сарагосы лишь глубокой ночью – уже при свете жирника. Там, снаружи, за окном горожане вовсю поносили короля и Святую Инквизицию, а он смотрел на стопку бумаг и думал.
Трибунал Сарагосы определенно был механизмом, - непонятного назначения, неясной структуры, но механизмом. И этот механизм разрушал сам себя. В каждой написанной по единому образцу бумаге говорилось одно и то же: поскольку донос на еретика поступил к нам раньше, чем к вам, приказываем немедленно передать его нам, в Сарагосский Трибунал.
-    Ты скоро закончишь? – заглянул в кабинет молодой монах из почтовой службы.
-    Скоро, - кивнул Бруно. – Последнее требование осталось…
-    А… требования… - понимающе протянул монах, - требования – это хорошо.
-    Почему? – не понял Бруно.
Он действительно не понимал, почему саморазрушение это хорошо.
-    Хо, - усмехнулся монах, - у каждого еретика есть имущество. И тот, кто еретика судит, тот его имущество и конфискует.
Бруно замер. Это было обычное ограбление. Столичный Трибунал отбирал добычу у провинциальных инквизиторов так же, как вожак отбирает ее у рядовых членов стаи.
-    И никто не может отказать?
-    Никто, - покачал головой монах и тут же спохватился, - ты давай, быстрее дописывай, а то на улице ужас что творится. Если сейчас почту не отправить, потом застрянет.
Бруно кивнул, дождался, когда монах выйдет, и пододвинул к себе очередной листок чистой бумаги. Он уже знал, что надо делать.
***
Томазо лично контролировал каждый этап и вошел в камеру вместе с помощником главного альгуасила Сарагосы. Отыскал взглядом Переса и встал чуть в стороне.
-    Сеньор Антонио Перес, - произнес помощник, - распоряжением Верховного судьи Арагона вы передаетесь в руки инквизиции.
-    Вы что, с ума сошли?! – возмутился Перес. – Они же меня убьют! Они же с Бурбонами заодно!
«А ведь он знал о предстоящем переводе…» – сразу же насторожился Томазо: возмущение опального секретаря было каким-то ненатуральным.
Помощник Верховного судьи подал знак, и вперед вышли два альгуасила.
-    Не надо, я сам, - раздраженно отреагировал Перес, сгреб со стола свои бумаги и, оглядев остающихся сокамерников, стремительно двинулся к дверям.
-    Нет, - остановил его помощник Верховного судьи, - впереди пойду я.
Перес подчинился, двинулся вслед за помощником, а Томазо замкнул шествие и, сосредоточенно разглядывая спину Переса, начал думать, какой из запасных вариантов избрать. Улицы заполнил возмущенный народ, и, несмотря на оцепление из королевских солдат, перевезти Переса в тюрьму инквизиции было непросто.
Если бы столичные жители и впрямь вышли на улицы по своей инициативе, Томазо так не опасался б. Обмануть стихийно бушующую толпу не составляло большого труда. Но за этим «всенародным» возмущением отчетливо проглядывалось участие графа д'Аранде, Дона Диего Фернандеса де Эредиа и барона де Барволеса. А это были весьма серьезные противники инквизиции и короля.
-    Здесь налево, - распорядился он.
Шагающий впереди помощник Верховного судьи на секунду замешкался.
-    Да, да, налево, - повторил Томазо, – мы не пойдем сквозь оцепление. Там слишком опасно.
Помощник нехотя кивнул и свернул налево, длинным коридором провел арестанта к запасному выходу, подождал, когда охранник откроет все три замка, и первым шагнул в распахнувшуюся дверь.
-    Да, вы правы, - повернулся он. – Здесь никого нет.
Томазо кивнул и подтолкнул не ждавшего изменения маршрута секретаря в спину.
-    Идите, сеньор. Теперь вам никто не помешает предстать перед Святой Инквизицией.
-    Ублюдки… - прошипел Перес, - вывернулись…
И как только дверь за ними захлопнулась, из темноты, как по команде, повалили вооруженные люди – сотни и сотни.
-    Назад! – заорал Томазо, кинулся к двери и принялся молотить кулаками в окошко. – Откройте! Откройте немедленно!
-    Не имею права, сеньор, - глухо отозвались из-за тяжеленной двери. – Все документы оформлены, теперь за арестованного отвечаете только вы.
Томазо развернулся и привалился спиной к двери. Их уже обступили со всех сторон и каждому совали факел в лицо – до тех пор, пока очередь не дошла до Антонио Переса.
-    Он здесь! Ко мне!! Я нашел Антонио Переса!!!
***
Мади аль-Мехмед наблюдал за происходящим со все возрастающей оторопью. В город неожиданно вернулись Ха-Кохены – старый Исаак и его сын Иосиф. На полученные по суду деньги они тут же наняли плотников, и в считанные дни лавка была восстановлена и стала выглядеть даже выше и заносчивей, чем прежде. Понятно, что судья счел своим долгом предупредить евреев об опасности повторного поджога, но когда он пришел в лавку, там уже стояли падре Ансельмо и Марко Саласар.
-    Вы нарушаете указ короля, - первым взял слово молодой священник. – Вам запрещено заниматься ссудным и меняльным ремеслом.
-    Мне – нет, - спокойно возразил Исаак.
Мади напрягся. Что-то определенно произошло, но что?
Падре Ансельмо поджал губы.
-    Ты – еврей, а значит…
-    Уже нет, - покачал головой старик и расстегнул кружевной ворот бархатного камзола. – Видишь?
Мади обмер, а падре Ансельмо так и остался стоять с открытым ртом. На груди старого еврея сверкал новенький серебряный крестик.
-    О, Аллах, - выдохнул Мади аль-Мехмед, - Исаак, зачем ты это сделал? Грех ведь какой на душу взял…
-    А как иначе я выполню свои обязательства по вкладам? – горько произнес бывший еврей. – Скажи мне, Мади, как? Я половине города деньги должен.
А уже на следующее утро служба в храме Пресвятой девы Арагонской была сорвана, ибо мастеровые, открыв рты, смотрели только на пришедшего в храм Божий, важно и размеренно осеняющего себя крестным знамением Исаака Ха-Кохена.
***
Антонио Переса укрыли в доме барона де Барволеса. Разумеется, Томазо попытался кое-что сделать, но охрана у барона оказалась хорошей. А спустя несколько дней, когда Томазо тщательно подготовился к штурму, прошел слух, что Переса в Арагоне уже нет.
-    Можешь его уже не искать, - прояснил ситуацию при очередной встрече Генерал, - твой Перес давно в Беарне, под защитой принцессы Маргариты.
-    Как?! – опешил Томазо; его агенты следили за всеми перемещениями в доме барона круглосуточно. – Он не мог выйти незамеченным!
Генерал только развел руками.
-    Я не знаю, Томас, как его вывезли. Ты лучше скажи, что у тебя с евреями.
Томазо убито покачал головой и принялся докладывать о ситуации с евреями. Пока все шло, как надо: старейшина Совета менял наживку проглотил, и теперь почти в каждой семье менял появился один крещеный – специально для того, чтобы переписать на него ссудную лавку.
-    Что ж, действительно неплохо, - задумчиво проговорил Генерал, когда Томазо рассказал все, - как думаешь, начинать пора?
-    В общем, пора, - кивнул Томазо.
***
Табунщики, как всегда перегнали лошадей через границу, намереваясь на полпути сдать товар перекупщикам. Но на этот раз гнать лошадей в сторону Савойи им не пришлось; уже в Лангедоке дорогу перекрыл вооруженный отряд одетых в белые рубахи бойцов, и вперед выехал командир – крупный мужчина с массивной челюстью.
-    В Савойю?
Амир переглянулся со старейшиной… и кивнул.
-    И сколько за лошадей просите? – заинтересовался командир.
Амир с облегчением выдохнул: то, что их сразу не перестреляли, означало, что перед ними не враги. Назвал цену, и командир язвительно хмыкнул, - цена была даже выше Савойской.
-    Ладно, - махнул он рукой, - беру всех.
Табунщики пооткрывали рты, а уже через четверть часа лично пересчитавший лошадей командир принялся отсыпать в кошель старейшины стопку увесистых луидоров.
-    Что назад повезете? – так, между делом спросил он.
-    Луидоры… что же еще? – серьезно ответил старейшина.
-    Напрасно, - покачал головой командир отряда, - мой вам совет: возьмите с собой груз Библий. Не прогадаете.
-    Библии? – оторопел старейшина. – Зачем нам Библии? У нас Коран есть.
Амир ухватил его за руку.
-    Подождите, уважаемый. Позвольте, я его расспрошу.
Он повернулся к командиру.
-    Сколько просите?
-    Четверть луидора за том.
Это было неслыханно дешево. В Арагоне за хорошую Библию можно было просить вчетверо.
-    Могу я посмотреть?
Командир кивнул, подозвал помощника, а когда тот вытащил из сумки большой обтянутый сафьяном том, протянул его Амиру.
-    Ого! – поразился весу книги Амир и быстро ее пролистал.
Отпечатанная в Амстердаме Библия была исполнена на плотной белой бумаге, полна превосходных иллюстраций, а главное, была переведена на арагонский. Такое встречалось нечасто. Папа, расставляя на ключевых духовных должностях исключительно своих, издавал Библии только на понятной каждому итальянцу латыни.
-    За восьмую часть луидора отдадите? – набрался отваги Амир.
Командир захохотал.
-    А ты парень – не промах! Бог с тобой, бери.
Старейшина заволновался.
-    Ты что делаешь?! Зачем нам гяурская книга?
Амир наклонился к его уху, назвал арагонскую цену, и старейшина поперхнулся и тут же судорожно закивал.
-    Мы берем. Все, что у вас есть.
***
Комиссар Трибунала брат Агостино назначил аутодафе Олафа на субботу. Чтобы не брать смертный грех на душу, заплатил специально приглашенному палачу, оповестил весь город, а когда мастера собрались на центральной площади, распорядился вывести подсудимого. Олафа вывели, и ремесленники ахнули. Некогда сильный, здоровый мужчина за несколько месяцев заключения в тюрьме Трибунала превратился в старика.
-    Вы не имеете права! – выкрикнул стоящий в первых рядах председатель городского суда. – Это – нарушение наших конституций!
Агостино окинул молчащую толпу внимательным взглядом и едва сдержался от улыбки: старого сарацина не рискнул поддержать никто.
-    Секретарь, зачтите заключение квалификаторов, - распорядился он.
В отсутствие признания это и было самым главным. Агостино собрал все сомнительные высказывания Олафа Гугенота за всю его жизнь в этом городе. И поскольку свидетели одно и то же событие описывали по-разному, каждое отдельное свидетельство о грехе можно было считать самостоятельным.
Богословы-квалификаторы прекрасно понимали некорректность процедуры, и, тем не менее, за одно в действительности сказанное слово можно было получить два десятка обвинений – одно другого тяжелее, а подсудимый начинал выглядеть полным чудовищем. А Олафа и так было, в чем обвинить.
Сначала ему напомнили грех оскорбления падре Ансельмо, затем перечислили две сотни сказанных в разных обстоятельствах и разным людям богохульных выражений и, в конце концов, перешли к основному – клепсидре.
-    Вот заключение квалифицированных экспертов, - продемонстрировал секретарь стопку исписанных листков, - и все они утверждают, что заставить такую машину вращаться без помощи нечистой силы нереально.
-    А эти ваши эксперты хоть одни куранты в своей жизни построили?! – выкрикнул кто-то.
Томазо подал секретарю знак приостановиться и снова оглядел толпу. Мастера не просто молчали; они молчали, как мертвые.
-    Продолжайте, - кивнул Агостино секретарю.
Тот послушно перечислил все использованные при дознании методы, отметил тот важный факт, что подсудимый не раскаялся и не пожелал примирения с церковью и зачитал предполагаемый приговор.
-    Сжечь огнем. Заживо.
Стало так тихо, что Агостино услышал, как на крыше магистрата ссорятся воробьи.
-    Олаф, - повернулся он к подсудимому, - если вы примиритесь с Церковью Христовой, вас, прежде чем поставить на костер, удавят. Это – огромная милость. Вы это понимаете?
Олаф молчал.
-    Он понимает, - поспешил ответить за подсудимого секретарь, но наткнулся на тяжелый взгляд Комиссара и прикусил язык.
-    Вы желаете примириться с Церковью? – поинтересовался Агостино и жестом подозвал секретаря. – Поднесите ему бумагу на подпись…
Секретарь взял со стола покаянную, поднес к Олафу, но тот лишь оттолкнул его руки от себя – вместе с бумагой.
Комиссар тяжело вздохнул, поднялся из-за стола и развел руками в стороны.
-    Жаль… очень жаль. Думаю, Пресвятая Дева Арагонская плачет, видя каждого нераскаявшегося грешника.
Кто-то в толпе всхлипнул.
-    Приступайте, - кивнул брат Агостино, и тут же заметил какое-то шевеление там, позади толпы.
-    Брат Агостино! – крикнули оттуда. – Остановите аутодафе!
Комиссар Трибунала прищурился. Теперь он видел, что это монахи – двое крепких, высоких доминиканцев.
-    У нас требование о передаче Олафа по кличке Гугенот Сарагосскому Трибуналу!
-    Как так? – не понял брат Агостино и принял из рук пробившегося сквозь толпу монаха четвертушку бумаги.
Это действительно было требование столичного Трибунала. Печать Главного инквизитора говорила сама за себя.
-    Мы его забираем, - кивнул один из доминиканцев.
-    Но как?.. Откуда?.. – запротестовал Комиссар, - Олаф Гугенот и в Сарагосе-то никогда не был! За что его там обвинять?
-    Это нас не касается, - замотал головой доминиканец. – Мы только исполняем приказ.
***
Бруно сделал единственное, что мог: вместо одного из имен вписал «Олаф Гугенот», а на месте адреса – название своего города. Так что общее число истраченных листов с печатью Главного инквизитора с числом отправленных требований совпадало. А уже на следующий день, сославшись на плохую освещенность, Бруно переместился к окну и теперь записывал показания свидетелей и подсудимых, не переставая следить за тем, что происходит во дворе.
Там, под окном, как всегда, стояла длиннющая очередь из привезенных со всех концов Арагона подсудимых – каждый в сопровождении доставившей его пары доминиканцев. Ни Трибунал, ни, тем более, пересыльная тюрьма с потоками хлынувших из провинций подсудимых не справлялись. И простых людей среди отобранных у провинциальных Трибуналов подсудимых почти не было, - все больше старосты да главы советов.
«У честного мастера и часы не лгут», - спасаясь от новых мыслей, повторял слова отца Бруно, однако это уже не помогало. Отсюда, из окна Трибунала он уже видел, что Арагон состоит из многих сотен отдельных «часов», и прямо сейчас Инквизиция под видом борьбы с ересью методично выдергивала из них притертые регуляторы хода, ничего не ставя взамен. Огромный церковный механизм целенаправленно разрушал всю систему самоуправления городских магистратов, сельских общин и ремесленных цехов.
А однажды вечером, когда работа уже подходила к завершению, Бруно привычно глянул в окно, и все посторонние мысли как сдуло ветром. Возле здания Трибунала остановилась тюремная карета, и из нее вывели, путающегося в собственных ногах Олафа.
-    Я в туалет! – крикнул Бруно старикану и выскочил в коридор.
-    Смотри недолго! – отозвался Комиссар.
Бруно скатился по лестнице, выскочил во двор и метнулся к охранникам.
-    Наконец-то вы его привезли!
-    А что такое? – оторопели доминиканцы.
-    У нас уже все свидетели по его делу собрались!
-    Но его сначала положено оформить в тюрьму, - возразили монахи.
-    Я сам оформлю, - отмахнулся Бруно, - давайте, я распишусь!
Доминиканцы глянули на выстроившуюся перед пересыльной тюрьмой очередь, затем на давно знакомого им шустрого писаря Трибунала и после секундного замешательства махнули рукой.
-    Ладно, расписывайся…
Бруно выхватил у них сопроводительный лист, размашисто начертал «Руис Баена» и подхватил отца под руку.
-    Олаф…
Мастер лишь мотнул головой, но продолжал смотреть вниз – под ноги.
-    Он не слышит ничего, - пояснил один из собравшихся отъезжать на карете доминиканцев. – У него что-то внутри головы лопнуло.
Бурно глянул на вытекшие из ушей да так и присохшие на щеках струйки крови, стиснул зубы и силой потащил Олафа прочь от здания Трибунала.
***
Компанию инквизиции против «новохристиан» Томазо открыл сам, – естественно, в один из еврейских праздников.
-    Мир вам, - вошел он во главе двух дюжих охранников в первый же еврейский дом.
Они обедали – всей семьей.
-    Мир и вам, сеньоры, - нерешительно заулыбалось в ответ еврейское семейство.
-    А кто из вас Себастьян?
-    Я, - привстал один – красивый парень лет семнадцати.
-    Рубаха чистая… молодец, - прищурился Томазо, подошел ближе и принюхался, - и тело вымыл. В честь праздника?
-    Да, - растерянно ответил тот и тут же спохватился, - нет, что вы! Просто захотелось помыться, а рубаху мать постирала.
-    А почему креста на груди нет? – не давая ему опомниться, поинтересовался Томазо.
Парень охнул и торопливо прикрыл рукой треугольник груди.
-    Простите, я забыл.
Томазо понимающе улыбнулся, подошел к столу и пригляделся к блюдам.
-    Конечно же, кошерное… и ты, как я вижу, тоже ешь…
Семья растерянно молчала.
-    Ну, что, - потер ладонь о ладонь Томазо, - собирайся, Себастьян, ты арестован.
-    За что? – обмер тот.
-    Как за что? – улыбнулся Томазо, - за ересь. Если быть совсем уж точным, за жидовскую ересь.
Он еще долго и с удовольствием наблюдал, как это работает – с точностью хорошо отлаженного часового механизма. Крещеные евреи, даже те из них, кто искренне принял Христа, как Спасителя, прокалывались как раз на таких вот мелочах.
Стоило еврею помыться или одеть чистую рубаху, выпустить из мяса кровь или выбросить несъедобные с его точки зрения железы, - и приговор был готов. В конце концов, их начали брать даже за то, что новохристианин по умыслу или ошибке поел мяса барана, зарезанного евреем, или по обычаю проверил остроту ножа ногтем.
Далеко не всех из них ставили на костер; более всего инквизиторам нравилось приговаривать уличенных в мелких проступках евреев к прибиванию рук и ног гвоздями – на час, на два, на день… Но по какой бы причине крещеный еврей ни попадал в инквизицию, его обязательно приговаривали к конфискации имущества. А поскольку все ссудные и обменные лавки по внутрисемейным соглашениям были записаны как раз на крещеных, они мгновенно переходили в руки приемщиков инквизиции, а после выплаты доли доносчика – Церкви и Короне. Ловушка сработала – да еще как!

***

38

http://www.blagievesti.ru/uploads/posts/2011-03/13015061952417v6.png
Исаак Ха-Кохен стремительно завершал дела. Собрал платежи по мелким давно уже выданным сеньорам ссудам и вернул вклады удивленным горожанам. Завершил несколько старых многоходовых комбинаций и сел писать письмо сеньору Франсиско Сиснеросу.
«Целую Ваши Ноги, Наш Высочайший Покровитель и Отец», - написал он и в гладких, полных почтения фразах напомнил, что время урожая давно прошло, и ему, старому недостойному Исааку Ха-Кохену пришло время отдавать взятые под процент деньги гранадским евреям. Добавил между делом, что не так давно принял христианство, а потому теперь имеет полное право легально заниматься семейным делом. Пожелал успехов, рассыпался в любезностях, подписал, свернул письмо в трубочку и опечатал фамильным перстнем. Вызвал Иосифа, поручил доставить письмо воюющему в далекой Италии сеньору Франсиско, проводил его до ворот, поцеловал и принялся ждать. И, как он и предполагал, наступил момент, когда брат Агостино во главе нескольких доминиканцев ввалился в его лавку.
-    Уже понял? – хмыкнул он.
-    Конечно, - кивнул одетый в свой лучший, а на самом деле единственный бархатный камзол с кружевным воротником Исаак. – Но тебе ведь нечего мне вменить.
-    Ты так думаешь? – хихикнул Комиссар.
-    Конечно, - уверенно кивнул Исаак. – Я стар и прожил среди христиан вдвое дольше, чем ты, и уж, будь уверен, с тех пор, как я окрестился, я не нарушил ни единого христианского правила.
Комиссар поджал губы, и старый меняла, видя, к чему движется дело, сорвал с шеи кружевной воротник, не без труда встал на изуродованные ревматизмом ноги и выдернул шпагу. Двоих каплунов он бы с собой забрал точно.
-    В могилу торопишься, старый пень… - не веря своим глазам, выдохнул Комиссар, - и даже не хочешь узнать, кто на тебя донес?
-    Не хочу, - отрезал Исаак.
-    И в чем тебя обвиняют, не желаешь знать?
-    Нет.
Комиссар подал знак монахам, и те отступили назад.
-    Вот, читай, - швырнул Агостино на стол четвертушку бумаги, - тебя обвиняют в связях с вождем гугенотов Доном Хуаном Хосе Австрийским.
-    С Доном Хуаном? – оторопел Исаак.
Он не видел Австрийца около сорока лет – с тех самых пор, как ходил с ним в поход против марокканского султана.
-    И показания на тебя дает твой собственный сын Иосиф.
Исаак вздрогнул, пошатнулся и выронил шпагу. Схватил четвертушку со стола и впился глазами в кривые строчки.
-    Бедный мальчик…
***
Чтобы спрятать отца понадежнее, Бруно второй раз пошел на должностное преступление. Выдернул из стопки дел наиболее ему интересное и тем же вечером навестил семью виновных в богохульстве еретиков.
-    Пока я работаю в Трибунале, вас не тронут, - гарантировал он, - я буду «терять» доносы каждый раз.
-    А что взамен? – побледнела богохульная семейка.
-    Приютите моего отца, - пожал плечами Бруно.
Он знал, что у них нет выбора, как знали это и они.
-    Деньги на еду я дам…
Затем Бруно отыскал для Олафа хорошего врача, прикупил приличной одежды и каждый вечер помогал превратившемуся в старика мастеру одеться и выводил его на солнышко – во двор. Около часа рассказывал почти ничего не слышащему отцу о том, что интересного произошло на службе за день, а затем возвращался в Трибунал и принимался за работу.
С того самого дня, как его за работоспособность и безотказность перевели приемщиком имущества еретиков, он стремительно прозревал суть дела – все лучше и лучше. А суть скрывалась в укрытых от постороннего взгляда шагах Ордена.
Именно к Ордену – раньше или позже – попадали конфискованные конторы и мастерские, дома и поля, рабы и арендаторы. И как только это происходило, там сразу же появлялись люди в черных сутанах. Вчерашние послушники, кое-как вызубрившие грамоту, они охотно брались за любую работу: секли слишком уж ленивых крестьян, назначали епитимьи не в меру заносчивым ремесленникам, возили на продажу ткани и краски… и, разумеется, считали деньги.
Да, качество сделанных таким образом курантов и башмаков, тканей и одежды было из рук вон плохим. Но война в далекой Италии все шла и шла, народ все беднел и беднел, и наступил миг, когда лишь монахи могли предложить посильную цену – пусть и за никуда не годный товар. Прямо на глазах у Бруно выстраивался новый, объединивший всю страну механизм.
Теперь он понимал, зачем инквизиция уничтожает элиту. Невидимый Мастер, видимо, отличный часовщик, знал, что в такой огромной конструкции промежуточные регуляторы хода будут лишь тормозить общее движение. А потому беспощадно устранял все лишнее и соединял шестерни напрямую – зубец к зубцу.
И лишь одного Бруно пока постичь не мог: что показывает невидимая «стрелка» Ордена на его невидимом «циферблате». Каков конечный смысл стремительно нарождающегося титанического механизма…
***
Генерал обнял Томазо при всех.
-    Спасибо, Томас… - прочувственно произнес он, - спасибо, мой мальчик.
Стоящие навытяжку братья замерли. Они знали, за что Хирону такая честь: конфискация ссудных лавок и обменных контор – практически всех в Арагоне – прошла как по нотам. И ни Кортес, ни магистраты впервые не могли возразить ничего, - инквизиция имела право судить крещеных – пусть и евреев.
Понятно, что помнящие иные времена отцы арестантов кинулись в Рим – жаловаться Папе, и понятно, что курия, предварительно собрав с этих старых дураков солидную мзду, дала их крещеным детям церковное отпущение – в личной часовне Папы – тихо, без позора и конфискаций. И, понятно, что когда воодушевленные евреи вернулись, никто их крещеных детей из камер не выпустил. Томазо позаботился, чтобы пока они ездили в Рим, в Трибунал поступили свежие доносы.
-    Ну, как там по твоему плану? Теперь финальная фаза? - отодвинувшись, улыбнулся Генерал. – Я могу говорить с Изабеллой и всеми остальными монархами?
Томазо счастливо кивнул. Теперь, когда все конторы – не только в Арагоне, но и в Кастилии, во Франции и в Неаполе, – были в руках Ордена, предстояло проделать то, ради чего все и начиналось.
***
Городского судью все больше и больше оттирали от власти, и наступил миг, когда по самому простому делу горожане обращались к святым отцам. И если дело решалось полюбовно, им занимался падре Ансельмо, а когда конфликт был неразрешим, ремесленники строчили донос на противника, и включался механизм Трибунала.
-    У вас же есть конституции фуэрос, – долго уговаривал судья не применять столь жестоких и часто неоправданных мер, как донос в инквизицию.
-    О чем вы говорите, Мади? – отмахивались мастера. – Ну, обращусь я к вам, а он – к брату Агостино. И кто из нас двоих проиграет?
И старому судье впервые за много лет нечем было крыть. Комиссар Трибунала проявил себя настолько жестким и непреклонным, что залог выживания был один: донести на соседа прежде, чем сосед донесет на тебя.
Доносы стали тем более важны, что ввиду военного времени заказов на куранты становилось все меньше и меньше; мастера за них буквально дрались. А потом город как остановился.
Сначала Мади не понял, что происходит. Каждый день он просто приходил в суд, садился за служебный стол, сидел так до обеда, шел домой, кушал то, что приготовила жена, возвращался в суд, сидел до вечера, снова шел домой… и все. Он и не знал никакой другой жизни. Но однажды он прогулялся по городу – просто так – и увидел, что рынок пуст, а привычного дыма над мастерскими нет. Вообще нет!
И только тогда он с какой-то тревогой подумал, что задержка жалованья в магистрате не к добру.
-    Что там с нашим жалованьем? - немедленно зашел он в магистрат.
-    Вот, только что поступило, - поднял на него какие-то блеклые мертвые глаза казначей.
-    И я могу его получить? – насторожился Мади.
-    Можете, - как-то криво улыбнулся казначей и медленно, как во сне, снял с полки шкатулку для жалованья судейских чиновников. Открыл и пододвинул председателю суда.
Мади осторожно заглянул, но ничего не понял.
-    Что это?
-    Ваше жалованье.
Мади поднял брови, осторожно достал один кругляш и, не веря своим глазам, проморгался.
-    Потрогайте их, не бойтесь, - все с тем же искаженным кривой усмешкой лицом предложил казначей магистрата. – Я такими же получил.
На монете – привычной формы и размера – значилось «1 мараведи», но она была отлита из самой обычной меди.
***
Исаак узнал о введении медной монеты в тюрьме Трибунала.
-    Падуанец… - вертел он в руках новенькую медную монету превосходной чеканки – не хуже, чем у Кавино и Камелио, - чистый падуанец…
-    Это мараведи, - мрачно поправил старика охранник и протянул руку, - насмотрелся, и хватит.
Исаак вернул монету и тихо рассмеялся.
-    Я вижу, что это мараведи…
То, что начиналось с подделки древнегреческих монет из дешевого сплава и штамповки бронзовых, якобы древнеримских падуанцев, наконец-то проросло и дало плоды. А все, к чему так долго вели Европу несколько поколений Пап, наконец-то состоялось. И это означало, что прямо сейчас вовсю заработают все 34 монетных двора Ватикана, а равновесие драгоценных металлов рухнет. И несколько крупнейших Папских семей станут еще богаче, а Европа – еще бедней.
***
Амир прибыл с табунщиками в Сарагосу в самый разгар «медного мятежа». На деревьях болтались под ветром ноги повешенных королевских чиновников, кое-где били монахов, а в центре города и возле рынка полыхали два-три десятка домов. Однако явных лидеров, способных объяснить, что происходит, и дать четкие указания, что делать арагонцам дальше, не было. Но, что хуже всего, у людей не было настоящей монеты. Золото словно кануло в никуда. И даже на рынке никто ничего не продавал – вообще ничего!
-    Кажется, я вас подвел… - прошептал Амир старейшине.
По его спине уже вовсю гулял холод самых страшных предчувствий.
-    Не бойся, Амир, - смущенно улыбнулся ему старейшина, - не все потеряно. Может быть, что-нибудь продадим…
«Самосуд… - понял Амир, - табунщики точно устроят мне самосуд. Именно поэтому и старейшина смутился. Чует, что меня ждет…»
-    Эй, уважаемый! – подозвал старейшина одного из беспорядочно снующих по опустевшему рынку горожан, - где лучше остановиться, чтобы Библиями торговать?
-    Покажи, - протянул руку тот.
Старейшина вытащил из сумки тяжеленную книгу и подал ее горожанину. Тот раскрыл и ахнул.
-    На арагонском?!! Сколько хочешь?
-    Два луидора, - нагло завысил цену вдвое старейшина. – Только учти, медью мы не берем.
-    Я понимаю, - решительно кивнул горожанин и полез в кошель.
Амир не верил своим глазам. В считанные минуты возле них выстроилась огромная толпа только что кричавших, что им не на что жить, горожан, и не торговался никто.
***
Томазо работал почти круглые сутки, и был счастлив, - как никогда. Изъятие золота из оборота, которому отчаянно мешали евреи, теперь, когда почти все ссудные лавки и обменные конторы католической Европы принадлежали Ордену, прошло идеально. Понятно, что Папе пришлось немедленно созывать Собор, и святые отцы, чуть смущаясь, подтвердили, что давать деньги под проценты – дело вполне богоугодное. Особенно, если этим занимается Церковь.
-    А что во Франции? – спросил он Генерала при первой же встрече.
-    То же самое, - кивнул тот. – Наши ссудные лавки работают, но в обороте только медь.
Орден отработал настолько красиво, что никто даже не понял, что происходит, до тех пор, пока это не случилось. Теперь король Арагона, а если точнее, то его супруга Изабелла, а если еще точнее, то ее фаворит – однокашник Томазо по школе Ордена, держал в своих руках три четверти золотого запаса Арагона. И этого хватало на все: и на океанский флот, и на войну, и на преобразование страны по давно уже намеченному плану.
Разумеется, проблемы были. Так, чтобы выглядеть пристойно, королевской чете пришлось запретить чеканить монету монастырям. Ясно, что настоятели взвыли, и только Орден был к этому готов: запасов конфискованной у евреев иностранной валюты, чтобы пережить трудное время, хватало. А вот для армии Короны наступили по-настоящему тяжелые дни. Практически все арагонские крестьяне отказывались продавать армейским интендантам зерно и скот за медную монету – разве что по весу, как лом.
-    У меня и самого этой меди – по весу на три-четыре сотни ваших фальшивых «мараведи» хватит. Зачем же мне еще? – говорили одни.
-    А завтра что будет? – задавали риторический вопрос другие, - начнете на кусках дерева мараведи рисовать? Или даже на бумаге?
А третьи, наиболее смышленые, чаще из мастеровых, делали простейшую литейную форму и начинали отливать почти такие же монеты.
Впрочем, все это большой опасности не представляло. Главное, чего ждал Томазо, и о чем его однокашник, а ныне фаворит королевы, неоднократно предупреждал Изабеллу, - вот-вот должны были хлынуть потоки фальшивок из еретических стран – вместе с Библиями на арагонском языке.
-    Поймите, милая, - без устали твердил Изабелле ее фаворит, - таможня уже перестала быть сугубо светским делом; теперь таможня – авангард Дела Веры!
И королева подумала, подумала и согласилась: отныне все дела по контрабанде переходили в ведение Святой Инквизиции.
И только набитые произведенными в монастырях и в силу этого сказочно дешевыми товарами торговые караваны Ордена шли, как и прежде – без пошлин и без досмотра – через любые границы.
***
Амир получил достаточное для продолжения обучения количество денег уже после первой партии Библий на арагонском языке. Но бросить все сейчас, когда можно заработать еще и еще, было немыслимо. Так ему сказал старейшина, и Амир, по здравому размышлению согласился. Они перегнали в Лангедок еще три табуна и вывезли назад, в Арагон восемь повозок, битком набитых Библиями. Разумеется, уже на втором переходе пришлось подкупать таможню, а на третьем – еще и платить монастырю. Монахи выставили на отнятой у еретиков земле свои вооруженные посты и напрочь перегородили самую удобную тропу. А потом все кончилось – разом.
Сначала Папа объявил Крестовый поход против мятежного Лангедока. В длинной, наполненной гневом и страстью булле Папа обвинял евангелистов и в поклонении Нечистому, и в целовании козлов и жаб в их мерзкие зады, и в организации сатанинских синагог, шабашей и свального греха.
Понятно, что когда собранные со всей Европы крестоносцы ступили на землю Лангедока, Папа первым делом отправил их охранять свои семейные земли. Лишь поэтому Амир и сумел проскочить с грузом – прямо перед носом у крестоносцев. Но вот когда он подошел к границе, там, рядом с привычными чиновниками таможни, уже стояли монахи.
-    Не пропустят, - сразу понял Амир.
-    Может, заплатим? – предложил старейшина. – Неужели им двух сотен луидоров на всех не хватит?
Амир покачал головой.
-    Это не обычные монахи; это люди Ордена.
-    Неужели придется крюк делать? – поморщился табунщик.
-    Придется, - кивнул Амир.
Они потратили еще двое суток, сделав крюк, обошли горы с другой стороны и с облегчением пришпорили лошадей. Тропа через границу была пуста.
-    Все, - зарекся Амир, - это мой последний поход. Учиться поеду…
-    Да, брось! - рассмеялся старейшина, - что тебе с этой учебы? Вот – настоящая жизнь!.. О, Аллах! Что это?! Назад!!! Всем назад!!!
И в следующий миг сопки окутались пороховым дымом, а залегшие поверху с обеих сторон дороги люди в черных монашеских капюшонах принялись их расстреливать – быстро и методично.
***
Бруно отсидел самые накаленные дни «медного мятежа» за высокими стенами францисканского монастыря – вместе с остальными членами Трибунала. Но утихло все на удивление быстро. Нет, регулярно очищаемые королевскими интендантами арагонские деревни все еще бунтовали – яростно, упорно, но вот город… Горожане довольно быстро поняли, что в Сарагосе виновных они не найдут: король прятался в одном из поместий Изабеллы в далекой Кастилии, а менялы-монахи из Орденских лавок лишь пожимали плечами.
-    А мы что сделаем? Не мы эту медную мараведи чеканим; сами видите, чей профиль на монете…
И столичные жители не то, чтобы смирились, но как-то затихли, и, не найдя других виновных, все чаще и чаще доносили друг на друга.
Никогда еще Бруно не имел таких возможностей. И открыл их, как ни странно, сам Комиссар Трибунала.
-    Харчевню Каталины де Гевара в реестр конфискаций не вноси, - как-то подошел он к своему приемщику, – и скажи нашему нотариусу, чтобы переписал ее на имя моей внучки Бланкиты.
Бруно на мгновение растерялся, но тут же взял себя в руки и уверенно кивнул.
-    Хорошо.
Ему уже доводилось переписывать имения и земли еретиков на родственников епископа. Для этого нужно было только дать задание нотариусу и проследить, чтобы тот правильно – задним числом – оформил фиктивную купчую. Но для себя Комиссар попросил впервые.
-    Ну, и себе там… что-нибудь подбери… - милостиво разрешил старик.
Так и пошло. Обезумевшие от пыток еретики готовы были подписать все, что угодно, лишь бы им дали передышку – хотя бы на полчаса. И все их имущество проходило через Бруно. В считанные недели он стал хозяином четырех красильных мастерских, двух гостиных дворов и одного публичного дома. Понятно, что внучка седого инквизитора получила вчетверо больше, а уж сколько взяли себе родичи епископа, Бруно даже не считал.
Впрочем, это были крохи. Более всего выгод по праву получала Церковь и ненавидимый каждым арагонцем, но так и не свергнутый Бурбон. Буквально на глазах им, да еще доносчикам стала принадлежать почти вся Сарагоса, и горожане были поставлены перед весьма небольшим выбором: или они работают на короля, или – на монахов. И многие выбирали монастыри Ордена: возможность платить за работу конфискованной у евреев заграничной монетой осталась только у них.
Бруно наблюдал за происходящим все с большим восхищением. Невидимый часовой мастер уже начал сводить разрозненные механизмы вместе – внутри единой на всю католическую Европу «часовой рамы». А потом в Сарагосу стали поступать контрабандные голландские Библии на правильном арагонском языке, и процессы Трибунала кардинально изменились. Еретики впервые за все время действительно стали таковыми, и сопротивлялись инквизиции абсолютно сознательно.
-    Откуда вы набрались этих еретических мыслей? – привычно спрашивал старый Комиссар, и тут же получал неожиданно опасный ответ.
-    Я читал Библию.
Понятно, что в Библии не говорилось ни о Папах, ни об инквизиции, ни о пытках, но большинство арагонцев лишь теперь смогли убедиться в этом лично. Более того, некоторые умники, сговорившись с евреями, сверили тексты Ветхого Завета и пришли к выводу, что латинский, считай, Папский, перевод не просто искажен; он весьма своекорыстно исправлен! Те же, кто читал еще и Новый Завет, становились опасны втройне, ибо знали: истинное имя самого первого священника Рима – вовсе не Петр, а Каиафа.*
.
*Каиафу в Петра переименовал в IV в. Евсевий Кесарийский (Евсевий Памфил) при помощи лингвистических манипуляций. Именно это и обеспечило Риму его юридические права
.
И тогда вышла булла Папы, и евангелистские переводы, еврейские оригиналы, да и просто сомнительные книги, начали жечь – сначала в Севилье под руководством одного из лучших сынов Церкви – Торквемады, а затем и по всей стране.
Это был весьма утомительный период. Чтобы рассортировать греческие, арабские и еврейские книги конфискованной университетской библиотеки, Бруно даже пришлось подключать ребят из Христианской Лиги, и все равно Трибунал не справлялся. И лишь когда все это свалили в центре университетского двора и подожгли, а Бруно отправился описывать домашнее имущество профессуры, работа пошла веселее.
-    Алгебра*… - не обращая внимания на яростные протесты хозяина дома, читал Бруно заглавия книг и поворачивался к писарю, - явно жидовская ересь. Заноси.
.
*АЛГЕБРА – АЛЬ-ГЕБРА – игра слов от арабского «al-hebrew» - «от евреев»
.
Хозяин дома, услышав такую трактовку, позеленел и схватился за сердце. Кто-кто, а уж профессор знал реальный уровень знаний квалификаторов инквизиции. Там запишут в число сомнительных все книги сложнее псалтыри. А значит, ждет его одно – костер.
Но еще лучше пошли дела, когда Бруно принялся описывать библиотеки раввинов.
-    Здесь только рабочие записи, - попытался перенаправить обыск раввин, - интересующая вас библиотека в соседней комнате…
Бруно лишь нахмурился и первым делом вытащил из резного книжного шкафа рукописные журналы.
-    Что это? – сунул он журналы переводчику.
-    Журнал регистрации выдачи книг ученикам школы… - начал тот.
-    Хватит, - кивнул Бруно.
Это было то, что надо. Нарушителей запрета короля и Папы можно было брать прямо по спискам журнала. И, поскольку многие из учеников были на всякий случай крещены предусмотрительными родителями, их, как еретиков, ждало аутодафе.
-    Сеньор! – с грохотом упал на колени все и сразу понявший раввин, - это же дети! Не губите!
Бруно покачал головой.
-    Святая Инквизиция никогда не трогает детей. Мы арестуем только женщин старше двенадцати и мужчин старше четырнадцати лет.
Раввин взвыл и, как был, – на коленях – пополз вслед за ним.
-    Сколько вы хотите, сеньор?! – рыдая в голос, хватал он Бруно за полы камзола, - триста мараведи?!
Бруно молчал. Он думал. Дело было вовсе не в учениках; дело было в книгах. Истребление еврейских оригиналов Ветхого Завета, более всего походило на замену рабочих чертежей. Такое бывает, когда старый мастер внезапно умрет, а преемник хочет сэкономить на металле. И тогда рождается новый чертеж, а старый, дабы у заказчика не было повода усомниться в том, что он получил заказанное, бросается в огонь.
-    Пятьсот?!
Бруно молчал.
-    Восемьсот мараведи! Старых, полноценных! Это все, что я копил на свадьбу дочери!
-    Пятьдесят тысяч, - обронил Бруно. – Пятьдесят тысяч, и мы не тронем вашу общину. Пока не тронем…
Сумма вовсе не была произвольной. Как только инквизиция вошла в силу, место приемщика имущества стало цениться на вес конфискуемого золота, и теперь Бруно был обязан делиться постоянно – и с Комиссаром, и с нотариусом, и, тем более, с людьми епископа.
***
Томазо хватало и других забот, но за массовым изъятием еврейских, греческих и арамейских оригиналов Писаний он следил с интересом.
Проблема уходила корнями в долгое противостояние трех крупнейших центров христианства – Александрии, Константинополя и Рима. Каждый центр называл себя Римом*, каждый считал себя столицей мира, и, само собой, каждый имел собственную версию происхождения христианства. И лучшие позиции были, пожалуй, у Александрии.
.
*Византия – Рома, Ромея; Египет – Миц-Рим, Миц-Раим
.
Сам Томазо вполне оценил исходившую от африканских донатистов опасность, лишь когда обошел развалины Александрийской библиотеки. Только увидев сложенные из мозаики огромные монограммы Иисуса, он осознал, какой духовный подвиг совершил уничтоживший еретическую библиотеку епископ Теофил.
Удачно закончилось и противостояние с Византией. Собственно, после падения Константинополя Папы и начали дружить с Османскими султанами. И именно тогда вывезенным в Италию архивам Византийской империи аккуратно повыдергивали их ядовитые зубы.
Теперь, покончив с внешней угрозой, – из Африки и Азии, - Церкви предстояло навести порядок в Европе. Люди постепенно привыкали называть италийский Урбс** – Римом, и последним народом, сохранившим неотредактированные тексты Писаний, были евреи.
.
**Урбс – Urbs – оригинальное название Рима. Отсюда выражение «Urbi et orbi» (Риму и миру)
.
***
Когда Амир очнулся, с гор уже спускался слоистый вечерний туман. Он сползал на долину большими плотными кусками, обтекая стволы сгнивших деревьев и камни и укрывая от его взгляда все, что было далее нескольких шагов.
Амир приподнял голову. Вокруг сновало множество людей, но Амир видел их лишь от ног до пояса, - все остальное плавало в тумане. И лишь одного человека – в пяти-шести шагах он видел целиком.
Он сидел на корточках, оседлав тело одного из табунщиков, - голый по пояс, волосатый, с кривым мясницким ножом в руке и огромным золотым крестом на груди.
-    Сердце еретика – собакам… - пробормотал человек и сделал режущее движение.
Амир с усилием приподнялся на локтях и увидел в его руке капающий кровью кусок мяса.
-    Печень еретика – зверям лесным…
Амир попытался отползти от убитой под ним лошади, и обнаружил, что его нога зацепилась за стремя.
-    Падре Габриэль! – крикнули откуда-то из тумана, - святой отец!
-    Иду… - нехотя отозвался человек, посмотрел вокруг себя и вдруг уткнулся взглядом в Амира, – а ты почему живой?
Амир обмер.
Человек поднялся и враскачку двинулся к Амиру. Встал над ним, затем по-хозяйски сел Амиру на живот и запустил окровавленный нож ему под рубаху.
-    Нет… - выдавил Амир и ухватил скользнувшее под рубахой лезвие рукой.
-    Ты – еретик, - словно сквозь него посмотрел человек и сделал режущее движение.
Но Амир нож удержал.
-    Я не еретик! – выдохнул он. – Я – мусульманин!
-    Падре Габриэль! – снова позвали откуда-то сбоку. – Идите к нам!
Глаза волосатого человека с крестом на груди засветились сомнением.
-    Как мусульманин? Разве ты не вез через границу еретическую Библию?
-    Вез, - признал Амир, - но я не почитаю Христа. Я контрабандист, а не еретик.
Лицо человека с крестом на секунду наполнились болью.
-    Как жаль…
Все с тем же искаженным болью лицом он огляделся по сторонам.
-    И они тоже – не еретики?
-    У нас не было ни одного христианина, - мотнул головой Амир, изо всех сил удерживая направленный в его живот нож, - только мусульмане.
По щекам волосатого человека скатились две крупные слезы.
-    А кого же я тогда скормлю моим псам?
Сзади него появились темные силуэты двоих человек в черных рясах.
-    Вот вы где, падре Габриэль, - с усилием приподняли они плачущего сумасшедшего и поставили его на ноги, - хватит, падре Габриэль…
Амир выдохнул и стремительно выдернул застрявшую в стремени ногу, но в его горло тут же уперся ствол мушкета.
-    А ты, магометанин, тихо. Руки – перед собой…
Амир покорно протянул руки вверх, и кисти быстро и умело перетянули грубой веревкой.
-    А теперь встал и пошел!
***
За день до аутодафе к Исааку прорвался Мади аль-Мехмед.
-    Я передал протест королю, Кортесу и Верховному судье, - поглядывая на замерших с двух сторон молодых доминиканцев, торопливо произнес друг, - но ответа все нет. Я надеюсь, может быть, завтра…
-    Не надо, - улыбнулся Исаак, - ничего уже не надо, Мади. Ты и так для меня много сделал.
-    Но конституции фуэрос…
-    Брось, Мади, - тихо рассмеялся Исаак, - нет больше конституций фуэрос, прошло наше время, старик. Теперь их время наступило.
Мади проследил взглядом за широким жестом старого менялы и уперся взглядом в исполненных чувства своей правоты молодых монахов. И, было видно, понял.
А за два часа до аутодафе Исааку разрешили свидание с давшим на него показания сыном. Рядом с ним не стояли монахи, но Исаак чувствовал: каждое сказанное слово внимательно слушают.
-    Прости, отец. Я признал, что ездил к сеньору Франсиско, я не подумал, что он связан с гугенотом Доном Хуаном Хосе.
Исаак отмахнулся. Инквизиторы просто обманули его сына.
-    Ты же сделал все, что должен? – спросил он, имея ввиду доставку письма сеньору Франсиско.
-    Да, - кивнул Иосиф.
-    Он знает о том, что происходит?
-    Конечно, - кивнул сын, - такое сейчас по всей стране.
-    И что он сказал?
Иосиф опустил голову, а Исаак замер. Покровитель города был обязан старому еврею многим, очень многим. Более того, он уже с прошлого урожая должен был вернуть все деньги по военному займу. Чтобы подкупить охранников и бежать, хватало и десятой части этого долга, а чтобы выйти из Трибунала чистым, достаточно было заплатить Комиссару пятую долю. Но для этого не доставало одного – возврата долга.
-    Грандам нравится, что евреев убивают, - неожиданно прямо ответил Иосиф. – Они не хотят возвращать свои долги по займам – по всему Арагону. И наш сеньор Франсиско – не исключение.
Исаак обомлел. Он бы не удивился, если бы гранд струсил. Он бы не стал его винить, если бы сеньор Франсиско не нашел времени, - война есть война. Но пожадничать?! Этого можно было ожидать от подмастерья, и старик никогда бы не подумал, что Сиснерос окажется настолько глуп.
-    Боже… какой дурак!
И тут же вынес вердикт:
-    Уезжай отсюда, Иосиф. Не жди конца.
-    Но куда… - начал сын.
-    В Амстердам, в Лондон, в Беарн – куда угодно! Главное, подальше отсюда. И немедленно.
***
Никогда ранее Бруно не делал столько бесполезной работы. Квалификаторы инквизиции относили в разряд еретических книг все, что он описывал, - до последнего тома, и это лишило их в глазах Бруно остатков уважения. Так что, всего через месяц работы приемщиком он охотно уступил еврею-медику и за четыреста старых мараведи согласился не вносить в реестр несколько особенно ценных справочников на арабском и греческом. А еще через неделю – уже за две тысячи мараведи – «не заметил» нескольких учеников еврейской школы, спешно спасающих уже упакованную в ящики библиотеку от внезапного налета приемщика и писаря инквизиции.
-    Держи, - словно богатый сеньор, сунул он тяжеленный кошель с пятьюстами мараведи писарю.
-    Спасибо, сеньор Баена… - выдохнул потрясенный такой щедростью писарь, - вы во всем Трибунале один – человек…
Бруно улыбнулся; он все лучше и лучше понимал суть инквизиции, а в какой-то момент осознал, что и Трибунал, и Церковь, да и сама жизнь напоминает его клепсидру, построенную для сеньора Сиснероса.
Олаф и представления не имел, как это все строить, а потому расчеты взял на себя Бруно. Однако вся горькая правда была в том, что, когда он выбил затвор и подумал, что только что превзошел отца, ничего не произошло – вообще ничего! Клепсидра не работала.
Бруно поморщился. Их спасло тогда только то, что сеньор Франсиско был в отъезде; он как раз объезжал свою «римскую колесницу», в которую запряг восьмерку «римских рабов».
-    Он с нас кожу с живых снимет… - словно заклинившая шестерня, все повторял и повторял Олаф.
-    Знаю, - через раз отзывался Бруно, а потом сгреб все чертежи и расчеты и принялся за работу.
С бумагами в руках он обошел каждый узел титанического сооружения, но ошибки не обнаружил. Вода послушно выкачивалась из реки, поднималась и шла по акведукам, набиралась в огромную цистерну на самом верху башни, лилась на главное колесо, но вот колесо не вращалось. Оно явно было слишком тяжелым.
И тогда Бруно подумал об обычных курантах. Сила опускающегося в башню груза давила только на крайнюю шестерню, а уже затем – от шестерни к шестерне – добиралась до стрелки.
Бруно прорисовал новый чертеж, и в считанные часы плотники соорудили целый каскад колес, а эта махина тронулась и пошла.
«Каскад… - думал Бруно, исподволь наблюдая, как ученики еврейской школы бегом грузят ящики с фолиантами на телегу, - жизнь это каскад…»
Он хорошо представлял себе, насколько тяжелой конструкцией является такая огромная страна, как Арагон. Даже чтобы чуть-чуть ускорить ее неслышное тиканье, требовались невероятные усилия, но невидимый Часовщик знал, что такое каскад… и начал сдвигать Арагон поэтапно – с самой обычной монеты. Той самой… из-за которой Бруно чуть не залили в глотку свинец.
Лишь теперь Бруно осознал, сколько движущей силы скопил Часовщик, облегчив все мараведи по всей стране всего на треть. Лишь теперь стало ясно, сколь грамотно он поступил, убрав главный регулятор размеренного движения монеты – еврейские обменные конторы и вставив свой – Орденский. Потому что лишь тогда Часовщик сумел собрать все золото страны в одних руках.
Да, кое у кого возникли сомнения, туда ли их ведут, и люди кинулись проверять церковные «чертежи». Но Часовщик и здесь не оплошал, и все первоначальные книги – греческие, арабские и еврейские – пошли в костер. Вместе с теми, кто слишком хорошо запомнил их содержание.
А потом он заменил золото медью, и невидимые куранты Арагона встали, и это было правильно, потому что прежде чем что-то менять в механизме, часы просто необходимо остановить.
Это было похоже… Бруно на секунду задумался и вдруг вспомнил увиденный им в Сарагосе механический кукольный театр внутри курантов. Теперь этот «театр», по сути, паразит на теле часов, претендовал на то, чтобы заменить собой даже сами куранты.
Бруно хмыкнул. Уже теперь монастыри почти поглотили производство самых важных вещей, а некогда самоуверенные мастера вымаливали заказы у Церкви. А люди только и делали, что смотрели на броские «куклы» суровых, но справедливых комиссаров и приемщиков, плохих евреев и морисков, мудрых короля и королевы, почти божественного Папы Римского и никто не понимал, что это все – лишенный всякой практической пользы «театр». Что его блеск и мишура служат лишь одному – отвлечь от созерцания всегда правдивых часов самой жизни.
-    Если так пойдет, однажды вместо точного времени люди будут видеть один лишь «театр», - вслух подумал он.
-    Что вы говорите? – заискивающе переспросил писарь.
-    Нет, ничего, - покачал головой Бруно.
Было и еще одно сходство инквизиции с механизмом часов – потери. Что в построенной им клепсидре, что в сарагосском кукольном театре часть энергии тратилась на обслуживание самого движения, а попросту говоря, воровалась шестеренками, - как сейчас.
Вот только Бруно не был шестеренкой. Его не устраивало это примитивное, до самых мелочей понятное вращение в одних и тех же пазах. И он не верил, что в мире нет чего-то несравненно более сложного и высокого.
А потом Бруно попал в кабинет одного из еретиков и обомлел. На стене прямо перед ним висела огромная, в человеческий рост, схема. Более всего эта схема напоминала огромный часовой механизм. Но это не был часовой механизм.
-    Что писать? – напомнил о себе писарь.
-    Подожди, - остановил его Бруно и посмотрел на прижавшегося к стене, белого от ужаса еретика. – Это что?
-    Небо, - выдавил тот.
-    Как так – небо? – не поверил Бруно. – Я же вижу, что это из механики.
-    А это и есть механика, - глотнул еретик, - только небесная.
Бруно подошел к схеме и жадно обшарил ее взглядом. Он чувствовал, видел эту красоту… и не понимал.
-    Научишь? – повернулся он к еретику.
-    Вы что, сеньор Баена! - дернул его за рукав писарь, - это же астрология!
-    Помолчи, - выдернул рукав Бруно и снова обшарил схему взглядом.
Он слышал про астрологов от Олафа. У них в городе их не было, но приемный отец говорил, что на астрологии основано все: и календарь, и часы - все!
-    Сначала я тебя должен алгебре научить, - внезапно подал голос еретик, затем геометрии… а меня, я так вижу, сегодня заберут.
-    Не бойся, брат, - не отрывая взгляда от немыслимо красивых парабол, тихо проговорил астрологу Бруно, - я тебя никому не отдам. Все в моих руках. Только научи.
***
С какого-то момента Генерал начал прислушиваться к мнению Томазо особенно тщательно. Но даже он изнемогал от нетерпения.
-    Может пора? Сколько можно ждать?!
-    Рано, - качал головой Томазо.
По его данным, только две трети значимых для Арагона крещеных евреев были арестованы Трибуналом, и лишь половина из них была приговорена. А Томазо хотел, чтобы петля на шеях высокомерных грандов затянулась потуже.
-    Гранды и так уже вошли в Каталонию! – едва сдерживаясь, чтобы не заорать по привычке, сообщал Генерал. – Или ты хочешь, чтобы они добрались до Арагона, а всех нас перевешали на деревьях?! Так ты дождешься! Немного осталось.
Томазо был непреклонен. К тому времени, когда мятежные, поддерживающие Австрийца гранды вошли в Каталонию, нужных Трибуналу евреев арестовали почти всех, но опять-таки большей части из них приговоры еще не были вынесены.
И только когда поддерживающие Австрийца мятежные гранды заняли соседнюю Каталонию целиком, Генерал не выдержал.
-    Все, Томас, хватит! – отрезал он, услышав очередной отказ. – Ты заигрался.
Беда была в том, что ни Генерал, ни, тем более, Папа, не проходили той школы, какую прошел Томазо. Да, они понимали, что в игре «кто кого переглядит» выигрывает лишь тот, кто сумеет не отвести глаз, но никто из них никогда не играл в эту «игру» в запертом темном зале, с опытными, циничными монахами на той стороне. Томазо «играл», и ставка в этой игре был он сам, а в память об этом все его тело было покрыто шрамами.
Вот только теперь его противниками могли стать и теряющие терпение люди Ордена, включая Генерала.
-    Хорошо, - согласился Томазо. – Начинаем.
***

39

http://www.blagievesti.ru/uploads/posts/2011-03/13015061953318v7.png
Все кончилось, когда в Сарагосе одновременно сожгли около восьмисот евреев – от двенадцати до девяносто двух лет. Преследования, как по команде, прекратились, а все свободные силы инквизиция бросила на сортировку конфискованных еврейских архивов.
Бруно это не расстраивало; к тому времени он стал владельцем доброй полусотни домов, огромной библиотеки по астрологии, алгебре и геометрии, приличной суммы денег и небольшого пригородного поместья. Туда он, кстати, перевез и отца, и астролога.
Олаф давно уже ходил сам, постепенно отважился поглядывать на окружающий мир, и наступил миг, когда он попросил дать ему инструменты. Понятно, что Бруно мгновенно привез в поместье целую часовую мастерскую, но Олафа заинтересовали только самые маленькие инструменты.
-    Я маленький человек, - опустив голову, произнес он, - и я хочу сделать маленькие куранты… вот такие.
Бруно опешил: Олаф показывал пальцами размер перепелиного яйца.
-    Зачем тебе куранты, как яйцо? – кое-как, жестами, спросил он глухого отца.
Олаф опустил голову еще ниже.
-    Я долго сидел в камере. Очень долго. Я очень скучал по часам. Но камера маленькая, а куранты большие. Если бы у меня были маленькие куранты, я мог бы спрятать их в задницу, и охрана бы их не нашла. А я бы их вытаскивал и смотрел, сколько времени уже сижу.
Бруно прикусил губу.
-    Я привезу тебе самые маленькие инструменты, какие найду. Надеюсь, что ювелирные подойдут…
А к ночи, когда дворецкий укладывал Олафа спать, Бруно отправлялся в библиотеку, садился рядом с астрологом, и начинал изучать то, что оказалось прекраснее всего, - небо. Из толстых, витиевато написанных книг следовало, что оно походит на обычные часы.
-    Это Великий Индиктион, - разложил последнюю, самую главную таблицу астролог.
-    А что это?
-    Звезды постоянно перемещаются, - серьезно произнес астролог, - но еще египтяне выяснили, что когда проходит 532 года, звезды становятся в то же самое положение. И все повторяется. Как на циферблате.
-    Но кто же тогда Часовщик? – потрясенно выдохнул Бруно. – Кто заводит эти куранты? Неужели Бог?
-    Я не знаю, - честно признал астролог, - я знаю одно: человеческая судьба, да и судьбы стран и провинций тесно связаны с движением звезд.
Бруно впился глазами в таблицу. Получалось так, что и разрушение невидимых часов Арагона, и создание новых невидимых часов – с пока еще неясной целью – прямо зависят от перемещения небесных светил. И это было совершенно логично, ибо каждая шестеренка курантов неизбежно зависит от механизма в целом; лишь благодаря ему она и вращается!
«Как я мог этого не понимать раньше?!»
А на следующий день Бруно вызвал к себе Главный инквизитор.
-    Руис Баена?
-    Да, святой отец, - кивнул Бруно.
-    Это ведь ты описывал и сортировал еврейские архивы…
Бруно насторожился. Слишком уж многое из архивов он позволил выкупить самим евреям.
-    Да, святой отец, - стараясь не делать паузы между его вопросом и своим ответом, признал он.
-    И конфискованные долговые расписки описывал и отправлял в Сан-Дени ты…
-    Да, святой отец.
-    Значит, тебе и оставшиеся архивы в Сан-Дени везти, - удовлетворенно чмокнул губами Главный инквизитор. – Кстати, это ведь именно они тебя к нам направили…
Бруно напрягся. В Сан-Дени, главный монастырь Ордена и крайне опасное для чужака место, можно было попасть или случайно, - как он сам когда-то, – или по их собственному запросу.
«Неужели по мне был запрос?»
Ему было очень не по себе. Но отказаться было немыслимо.
-    Как прикажете, святой отец.
***
Томазо лично просмотрел свезенные изо всех провинций Арагона архивы ссудных лавок и обменных контор и лично отложил в сторону первоочередные. А потом он выехал в Каталонию и в качестве пробы попросил о личной встрече одного из провинциальных грандов – сеньора Франсиско Сиснероса.
Как ему чуть позже рассказали агенты, Сиснерос долго колебался, надо ли ему принимать приглашение столь низкого происхождением человека, но Томазо понимал, на какие клавиши следует нажимать, чтобы заинтриговать человека. И не ошибся: услышав, что сеньор Хирон прибыл с поручением от Короны и Ордена, гранд не утерпел и довольно быстро нашел его в маленьком гостином доме маленького каталонского городка.
-    Вы, как я понимаю, сеньор Томазо Хирон? – спросил высокородный гранд, как только вошел.
-    Совершенно верно, - изящно поклонился Томазо.
-    И что у вас за дело?
Томазо жестом пригласил гранда присаживаться и присел сам.
-    Речь идет о ваших долгах.
-    Моих долгах? – опешил гранд и тут же начал наливаться гневом. – Ну-ка, объяснитесь… и вообще… вам-то какое дело до моих долгов!
-    Вы должны королю, - пожал плечами Томазо, - и, разумеется, Ордену.
-    К-королю? – выпучил глаза гранд и огромным кулаком застучал себя в широкую грудь, - Я? Должен?! Королю?!! Да, еще и Ордену! Да, как ты смеешь?!
Томазо пожал плечами, сунул руку в тубу хорошей кожи и вытащил свиток. Протянул Сиснеросу и, не дождавшись встречного движения руки, положил свиток на стол.
-    Здесь нотариальные копии ваших долговых расписок.
Гранд – все еще не в силах успокоиться – гневно пыхнул и небрежно взял свиток со стола. Развернул, вчитался и в совершенном изумлении поднял брови.
-    Откуда это у вас?
Томазо усмехнулся, - теперь он мог себе это позволить.
-    Это ведь ваши долговые расписки?
Он совершенно намеренно не ответил на вопрос – просто, чтобы гранд понял, что их позиции, по меньшей мере, равны. Но и гранд не собирался уступать.
-    Я спросил, откуда это у вас, - уже с угрозой повторил он.
-    Вы и сами прекрасно знаете, откуда, - решил немного сдать назад Томазо, - из архива Исаака Ха-Кохена. И это – ваш заем. Ведь так?
-    Да, это мой заем, - мрачно признал гранд и швырнул свиток обратно – почти в лицо, - но ни короля, ни Орден, ни, тем более, тебя это дело не касается.
-    Ошибаетесь, - покачал головой Томазо. – Дело в том, что Исаак Ха-Кохен был крещен, а около полутора месяцев назад его арестовал Трибунал…
Сеньор Франсиско мрачно жевал ус и явно не собирался это никак комментировать.
-    А три недели назад Исаак Ха-Кохен был признан виновным в жидовской ереси и приговорен к конфискации всего имущества и последующей релаксации*.
.
*РЕЛАКСАЦИЯ - (relaxatio). Акт, которым инквизиторы передают преступника светскому судье для присуждения к уголовной каре
.
Гранд непроизвольно напрягся, и Томазо понимал, почему. Из переданного братом Агостино секретного реестра следовало, что Ха-Кохены неоднократно помогали гранду, и старый меняла оправданно ожидал того же.
«Но ты не помог…» – промелькнула у Томазо ненужная, в общем-то, мысль, и прошлое снова заявило о себе – тянущей болью в сердце.
Там, в монастыре, много лет назад, они с Гаспаром кидались на помощь каждому, – едва отбрасывали противника назад, а потом им самим стало туго, и вот здесь и стало ясно, кто есть кто. Да, из тех, кто струсил, в Орденскую школу не прошел никто, но почему-то легче на сердце от этого не становилось – ни тогда, ни сейчас.
-    Это личное дело Исаака Ха-Кохена, - насупился гранд, - я к его жидовской ереси никакого отношения, слава Всевышнему, не имею.
-    Верно, - легко согласился Томазо, - но по закону, кстати, утвержденному Кортесом, конфискованное имущество еретика переходит Церкви и Короне. В число этого имущества входят и ваши долговые обязательства – все до единого.
Сеньор Сиснерос побледнел, а на его висках выступили крупные капли пота.
-    Таким образом, - завершил Томазо, - вы теперь должны не терпеливому Исааку Ха-Кохену, а Его Высочеству и Церкви.
Гранд шумно глотнул. Он явно был в растерянности и не мог решить, как на это реагировать.
-    И сколько?..
Томазо развернул так и валяющийся на столе перед ним свиток, разгладил и, прижав ладонью, ткнул в цифры пальцем.
-    Здесь указано, что вы обязались вернуть заем той же монетой, какой брали, - напомнил он, - и по нынешнему курсу это означает, что вашего родового поместья уже не хватает.
-    Да, я тебя!.. – рванулся через стол сеньор Сиснерос, пытаясь ухватить Томазо за грудки.
Томазо отскочил.
-    Мерзавец! – перекатился через хрустнувший стол гранд и выхватил шпагу. – Иди сюда!
Томазо тоже вытащил шпагу, легко пропустил кинувшегося гранда мимо себя и уже на излете ткнул его острием под колено. Гранд взревел, попытался развернуться и, не понимая, что с ним происходит, рухнул на пол. А Томазо подошел к столу, взял нотариальную копию и уже с полным правом швырнул ее поверженному гранду в лицо.
-    Если вы не признаете долга, я поставлю об этом в известность всех рыцарей королевства, - внятно произнес он. – Вы понимаете, что это будет означать для вас.
Лицо силящегося встать гранда приобрело густой свекольный цвет. Он понимал.
-    А если признаете, король… может быть… пожалует вам ваше поместье обратно.
***
В считанные недели в аналогичном положении оказались практически все мятежные гранды Кастилии, Каталонии, Валенсии, Арагона и Наварры. Каждый из них десятки раз закладывал земли и поместья, чтобы построить океанский корабль или выступить на войну. Почти никто из них не собирался защищать евреев, полагая, что с гибелью заимодавца исчезнет и сам заем. И никто и представить не мог, что наследниками их долгов по закону станут Церковь и Корона – те, с кем они и сцепились.
Но главное: все они были заложниками своей фамильной чести. Не отдать долг было для грандов так же естественно, как плюнуть, но вот допустить огласку… это было так же немыслимо, как при множестве свидетелей бежать с поля боя.
***
Бруно, в числе множества других присланных в Сан-Дени приемщиков, завели в огромный, до потолка набитый связками документов зал, а затем дверь скрипнула, и на пороге появились два здоровенных монаха – с третьим на руках.
-    Вон туда, - распорядился едущий на своих собратьях монах, - за стол.
Монахи пронесли его за стол, усадили, пододвинули стул, бережно поправили под столом безжизненные ноги, разложили на столе бумаги и, почтительно поклонившись, вышли. Бруно пригляделся, и внутри него похолодело, - за столом сидел тот самый монах – с вилкой в пояснице.
-    Ну, что, детки, - наклонился над столом принесенный на руках монах, - будем знакомиться. Меня зовут Гаспар.
Бруно опустил глаза вниз и тут же заставил себя поднять подбородок чуть выше – так, чтобы не отличаться от остальных.
-    Работа у вас будет нудная – смерть, – с усмешкой предупредил Гаспар, - но вернуться назад до того, как она будет закончена, даже не надейтесь.
-    А что мы будем делать? – подал голос кто-то.
Гаспар улыбнулся и обвел руками вокруг себя.
-    Сортировать еврейские архивы – все, до последней бумажки.
Монахи охнули.
-    Я не могу задерживаться надолго, брат Гаспар, – вышел вперед один из них, - у меня работы в Уэске – невпроворот.
-    Имя, - коротко распорядился Гаспар.
-    Кристобаль, - сделал еще один шаг вперед монах, - брат Кристобаль де ла Крус.
Гаспар кивнул, достал из стопки лежащих на столе бумаг одну и некоторое время что-то в ней высматривал.
-    А… вот, нашел. Кристобаль де ла Крус. Присвоил из имущества Церкви и Короны два публичных дома, три питейных заведения, цирюльню и шестнадцать харчевен… Ого, какой размах!
Монахи замерли. Здесь, по запросу Ордена, были собраны одни приемщики, и без греха не был никто.
-    Я могу тебя вернуть назад, Кристобаль, - с выражением крайней симпатии на лице кивнул Гаспар. - Даже карету дам… вместе с почетным караулом. До самой камеры под руки доведут…
В зале мгновенно воцарилась тишина.
-    Но если вдруг передумаешь и захочешь остаться с нами… чтобы работать, как маленький послушный ослик… несколько месяцев подряд… за тарелку похлебки, я тебя пойму и отговаривать не стану.
По залу пронеслась волна вздохов.
-    А что потом? – набрался отваги кто-то сзади.
Гаспар улыбнулся.
-    Поймите, деточки мои, ваше будущее делается здесь, в этом зале. Не в Уэске. Не в Сарагосе. И даже не в Мадриде. Только здесь. Так что, мой вам совет: постарайтесь мне понравиться.
Монахи потрясенно молчали.
***
Гаспар отдал первые распоряжения по сортировке и откинулся на спинку стула. Когда стало ясно, каких размеров достигло в Трибуналах воровство, кое-кто в Риме потребовал чистки – по всем правилам – со следствием, приговором и релаксацией в конце. Чтоб неповадно было…
Лишь с огромным трудом Генерал уговорил Папу этого не делать и оставить все, как есть. К тому времени следователи Ордена уже прижали нотариусов и знали схемы присвоения, как свои пять пальцев. Следующим звеном были приемщики.
В силу своего положения приемщики знали больше, чем нотариусы. Многое похищалось, минуя юридическое оформление, - прямо из домов еретиков и евреев. Теперь следовало постепенно привести приемщиков к той мысли, что сотрудничество с Орденом для них – единственный выход, а значит, нужно рассказать, а затем и собственноручно записать все и обо всех – вплоть до Комиссаров и епископских племянников.
Гаспар усмехнулся. В такой ситуации только полный дурак стал бы судить проворовавшихся инквизиторов, ибо страх разоблачения держит человека в повиновении не хуже стального крючка и куда как сильнее, чем само разоблачение. А значит, не пройдет и года, и агентами Ордена будет наполнена вся Святая Инквизиция – сверху донизу. И будут они работать на Орден всю их жалкую жизнь. И чем выше поднимется каждый из них по лестнице славы и заслуг, тем сильнее будет его страх потерять достигнутое, и тем больше пользы принесет он делу Ордена.
«Главное – не передавить и дать понять, что обо всем можно договориться, - оглядел Гаспар бывших приемщиков, - а то побегут…»
***
Бруно поймал на себе взгляд Гаспара уже в конце дня, перед ужином. Обезноживший монах какую-то долю секунды явно силился вспомнить, откуда он знает этого приемщика Трибунала, но затем его отвлекли, и кто такой Руис Баена на самом деле, он так и не вспомнил.
«Руис Баена?!» – охнул Бруно.
Только теперь до него дошло, что как только Гаспар начнет просматривать огромный список прибывших в Сан-Дени приемщиков детально, он сразу поймет, кто перед ним. Ибо документ на имя Руиса Баены – каллиграфа монастыря Бл. Августина был взят с его обездвиженного тела – там, на кухне епископа Арагонского.
«Бежать, - понял Бруно, – немедленно!»
Похоже, об этом думала чуть ли не четверть бывших приемщиков. По крайней мере, они уже теперь разбились на группы и жарким шепотом обсуждали услышанное.
-    Слышь, брат, - внезапно тронул его за рукав так некстати заявивший о себе Кристобаль де ла Крус, - бежать отсюда надо. Ты не думаешь?
-    Не думаю, - мотнул головой Бруно. – Они не станут нас отдавать под суд. Скорее, попытаются использовать.
Он знал, что экономный мастер, прежде чем переплавить шестерню, проверит, а не пригодится ли она в другом месте.
-    У меня там, в Уэске не только эти шестнадцать харчевен… - с сомнением покачал головой Кристобаль. – Есть за что железные сапожки с угольками надеть…
Бруно понимающе закивал. Он был в еще худшем положении, но обсуждать это не собирался. Неторопливо оглядел монастырский двор: высокие стены, четверо охранников у ворот… медленным шагом прогулялся до монастырской тюрьмы и замер. У стены, в зажимающих голову и руки колодках сидел Амир – черный от загара, обветренный, заросший – и рядом еще четверо морисков.
-    Ты?!
Амир поднял на него мутный взгляд.
-    Ты что здесь делаешь?! – не мог поверить увиденному Бруно.
-    Арестован… - облизнул потрескавшиеся губы соседский сын, – за контрабанду…
Бруно сосредоточился. Бежать из монастыря в одиночку было непросто, но во всем Сан-Дени Амир был единственным, кому он доверял. Бруно окинул взглядом замки колодок – примитивные, как часы на трех шестернях, - он видал и такие.
-    Сегодня ночью уходим, - одними губами произнес Бруно. – Ты пойдешь?
-    Да… - так же беззвучно и решительно сложились губы Амира.
***
Мади аль-Мехмеду предлагали подать в отставку несколько раз, в основном, второстепенные чиновники магистрата. Но судья знал, откуда ветер дует, и уперся.
-    Меня люди избирали. Ждите следующих выборов.
-    Зачем тебе ненужные хлопоты? – мягко уговаривали его, - ты ведь все равно ничего сделать не можешь…
Это было так. Уже когда Олафа сдали Трибуналу, городу, словно сломали хребет, и на казнь Исаака люди смотрели уже, как на неизбежность. Даже те, кому покойный Исаак остался должен деньги по вкладам, не смели просить ни о чем. Церковь и Корона охотно отбирали у приговоренных евреев и еретиков чужую собственность и чужие долговые обязательства, легко рушили чужие сделки, но никому и ничего возмещать не собирались.
-    Грех быть такими корыстными, - как-то пристыдил за неуместный вопрос прихожанина падре Ансельмо. – Инквизиция – это дело Веры, а потому конфискация – не грабеж, не налог, не наследование, а часть справедливого возмездия за грех.
-    Но ведь пострадал не только Исаак, но и я, - возразил прихожанин, - а я-то ни в чем не виноват.
-    Ты имел дело с еретиком, - сухо парировал падре Ансельмо, - и ты считаешь себя чистым перед Церковью?
После этого охота задавать вопросы отпала, тем более что к моменту казни Исаака через трибунал прошла едва ли не четверть горожан. Как правило, никого даже не приходилось пытать: едва осознав, что на них пришел донос, горожане мгновенно принимались каяться.
В этом был свой смысл. То, что брат Агостино не выносит оправдательных вердиктов, люди усвоили крепко. А потому на каждой службе в Церкви Пресвятой Девы Арагонской стояло по два-три десятка человек в позорящих балахонах с желтыми косыми крестами на спине и груди – иногда целыми семьями. И каждый понимал, что это значит: если придет второй донос, они получат статус рецидивистов, а таких, при желании брата Агостино, можно запросто ставить на костер.
И лишь один человек мешал сжечь-таки следующего еретика – старый Мади аль-Мехмед. Каждый раз, когда подсудимому угрожала смертная казнь, судья приносил в магистрат официальный протест и каждый раз отправлял копии протеста королю, Верховному судье и секретарю Кортеса. И каждый раз брат Агостино предпочитал не доводить ситуацию до прямого конфликта. Мади аль-Мехмед все еще оставался одним их авторитетнейших лиц города, а, самое главное, не боялся.
Но время его кончалось. Все некогда сильные мастера едва сводили концы с концами, а слабые, нарушив цеховые традиции, давно работали на монастырь Ордена, который захватил уже и гостиный дом, и красильни, и рынок, а потому город, забыв конституции фуэрос, уже давно жил совсем по иным правилам.
***
Томазо присутствовал на совещании мятежных грандов лично – в качестве оруженосца весьма высокородного барона – одного из старинных агентов Ордена. Но держался он в тени, - были основания…
-    Мы все в одинаковом положении, - первым начал прения все еще хромающий сеньор Франсиско Сиснерос. – У нас у всех отнимут поместья, а потом заставят ходить на задних лапках под обещание вернуть.
-    У меня не отнимут, - подал голос один из грандов-сарацин, - я, слава Аллаху, в Гранадском эмирате займы беру. Туда вашему Трибуналу никогда не дотянуться.
-    Это пока – не дотянуться, - тут же возразили ему. – Если сейчас Бурбонов не остановить, они не только на Каталонию и Арагон, они и на Гранаду лапы наложат.
Томазо наблюдал. Происходило то, чего он и ожидал: раскол. Те, кто не брал займов, или брал там, где нет инквизиции, или успел расплатиться из прошлого урожая, были уверены в себе и готовы продолжать войну.
-    А чего мы опасаемся? – подал голос кто-то из грандов. – Лично я, пока мне приглашение в судебное заседание не вручили, ни королю, ни Папе ничего не должен.
Томазо насторожился.
-    И то верно, - поддержали его несколько голосов, - мои мориски без моего приказа никаких церковных бумаг не признают.
-    А у кого крестьяне, тот и господин!
Гранды одобрительно зашумели, а Томазо прикусил губу. На землях половины арагонских грандов жили мусульмане и язычники – люди крайне консервативные, а главное, преданные своим господам. И если гранды лично не скажут им, что они сами на этой земле более – не господа, судебным исполнителям, а тем более монахам Ордена, там делать нечего. И это означало, что добрая половина грандов будет воевать до тех пор, пока их крестьяне будут пахать землю и пасти скот.
***
Бруно ждал этой ночи, как никакой другой. Заранее, еще на ужине стащил из кухни несколько ножей, смастерил из обломка найденного во дворе стремени простенькую отмычку и начал ждать, когда монастырь отойдет ко сну. Однако перед глазами, изрядно мешая думать о побеге, висела только картина Великого небесного Индиктиона с периодом в 532 года.
Он понимал глубинную правоту астрологии: звезды обязаны влиять на судьбы людей, городов и стран – так же, как большие шестерни вращают меньшие. А с другой стороны, люди тоже участвовали в своей судьбе, а порой и не только в своей. Он сам, будучи еще мальчишкой, обманом привел монашку Филлипину в полный пьяной солдатни бордель, и вдовы из города так и не ушли в пустынь. Чуть позже он убил Иньиго, и цена железа пришла в норму, а жизнь часового цеха наладилась. Прямо сейчас некто неведомый, но определенно человек, а не бесплотный всемогущий дух, менял всю арагонскую жизнь, то есть делал то, что, если верить астрологии безоглядно, под силу только звездам.
Выходило так, что нижние этажи жизни управляют верхними не менее, чем верхние – нижними. И это ломало всю стройную картину астрологического мироздания.
***
Томазо покинул совещание грандов Арагона в совершенном расстройстве. Да, половина грандов уже была готова признать долги, а значит, и власть короля. Но те, кто не брал займов у евреев или изначально опирался на мусульман, в расставленную им ловушку не угодили. В перспективе это приводило к расколу грандов на два лагеря, чего было явно недостаточно. Папа хотел, чтобы гранды воевали с Австрийцем, а не между собой.
«И как мне лишить грандов опоры на мусульман?»
Беда была в том, что морисков не в чем было обвинить. Богатыми они, в общем, никогда не были, а потому и сколько-нибудь серьезных врагов не имели. Да, и пастбище – не лавка, которую можно поджечь или отнять; все земли морисков принадлежали им уже сотни лет, и никто, кроме них самих, на эти земли не претендовал. И, тем не менее, именно налоги, которые мориски платили своим сеньорам, и позволяли мятежу против Бурбона продолжаться.
«Налоги? А что если у грандов отнять налоги?»
В этом что-то было.
***
В этот раз, когда брат Агостино вызвал Марко Саласара для очередной беседы, рядом с Комиссаром сидел человек из Ордена.
-    Сколько у тебя людей? – спросил монах.
-    Четыреста семнадцать, сеньор, - без запинки ответил Марко, - и полгорода сочувствующих.
-    А задание Папы и королевской четы выполнить сумеешь?
Марко вытянулся.
-    Конечно, сеньор! А что нужно сделать?
-    Сарацины… - мрачно произнес гость, встал и прошелся пол комнате.
Глава городского отделения Христианской Лиги замер. Он чувствовал, насколько важно для него то, что сейчас произойдет. Но пока монах молчал.
-    Крестовый поход? – холодея от предчувствий, осмелился спросить Марко.
-    В некотором роде, - кивнул монах.
Внутри у Марко все зашлось.
-    Неужели меня посылают в Палестину?
Монах молчал и только внимательно смотрел на молодого вождя католической молодежи.
-    Нет, Марко, не в Палестину, - наконец-то произнес он.
-    В Лангедок? – вспомнил Марко название французской провинции, с которой не мог справиться даже Людовик, и сам же понял, что это не Лангедок. Там жили гугеноты, а не сарацины.
Монах улыбнулся.
-    Нет, Марко… это намного более важное задание.
Марко растерялся.
-    Да, Марко Саласар, Церковь доверяет тебе гораздо более важное задание, - встал напротив него монах. – Твоя задача привести к вере Христовой твоих соседей.
-    Здешних сарацин? – вытаращил глаза Марко. – Наших морисков?!
Монах кивнул.
-    Но это же невозможно! – затряс головой Марко, - они же упертые, как… как… как ослы!
-    Да, это так, - печально признал монах, - и тем важнее донести до них светоч Христовой веры.
В глазах у Марко помутилось. Сарацинских деревень вокруг города было множество – почти половина.
-    Значит, так, - прошелся по комнате монах, - берешь всех своих людей. Входишь в поселок и начинаешь крестить – всех, от мала до велика.
-    Они не согласятся, - покачал головой Марко.
-    А разве я сказал, что тебе нужно их спрашивать? – резко остановился напротив монах. – Я тебе сказал: крестить!
-    Насильно? – похолодел Марко.
-    Если большой ребенок все еще гадит в штаны, его приучают к чистоте насильно, - процедил монах. – А дело веры поважнее обгаженных штанов. Разве не так, Марко?
Марко молчал.
-    Трех-четырех священников наш монастырь тебе выделит, - пообещал монах, - ну, и человек двадцать инструкторов дадим… покажут, как работать надо.
***
То, что Марко Саласар задумал что-то мерзкое, Мади аль-Мехмед понял, как только ему сообщили, что Христианская Лига в полном составе вышла из города.
-    Куда они пошли?
-    На восток, - показал рукой встревоженный альгуасил.
-    Собирай ребят, мы выезжаем вслед, - распорядился Мади и кинулся во двор – оседлывать мула.
Альгуасил быстро вернулся с подмогой, они – все девять человек – немедленно выехали за восточные ворота и, нахлестывая мулов, бросились в погоню. Вошли в первую же деревню и обомлели: парни из Лиги под руководством вооруженных мушкетами монахов загоняли ничего не понимающих крестьян в расположенный в центре деревни пруд.
-    Мы – люди сеньора Франсиско! – возмущались крестьяне, - и вам он тоже покровительствует! Что вам надо?!
Кое-кто из вырвавшихся из оцепления мужчин сбегал за вилами и теперь пытался отбить своих детей и жен, но, в отличие от легионеров, они все-таки опасались нанести сколько-нибудь серьезный вред.
-    Вперед! – скомандовал Мади и пришпорил мула, а затем, отогнав нескольких человек, выехал на кромку берега. – Марко! Марко Саласар! Иди сюда!
Знающие городского судью крестьяне как-то сразу успокоились, а сквозь толпу пробился Марко в сопровождении двух вооруженных монахов.
-    Что тебе?
-    Ты не забыл, что это земли сеньора Франсиско? Нашего покровителя…
-    Франсиско Сиснерос – предатель, - надменно возразил молодежный вождь. – А эта земля теперь принадлежит королю и Папе.
-    Ты что – спятил? – возмутился судья. – Мальчишка!
-    Кто ты? – прищурившись, оборвал его один из монахов.
«А ведь он чужак…» – мгновенно понял Мади.
-    Я – председатель судебного заседания Мади аль-Мехмед, - с достоинством представился судья и, придерживая шпагу, слез с мула, - а вот кто ты?
-    А я – воин Христов, - с вызовом бросил монах и повернулся к своим, - ну, что братья? Начнем с этого сарацина?
-    Давай! – загудели из толпы.
В следующий миг, оттеснив альгуасилов, на Мади налетели несколько человек. Повалили его на влажную земли, сорвали ремень со шпагой и шляпу и за ворот поволокли к пруду.
-    Что… вы… делаете?! – заорал Мади и в следующий миг его ухватили за шею и силой окунули головой в пруд.
-    Как… вы… - сплюнул грязную воду Мади.
-    Крещается раб божий… - гнусаво затянули над ухом.
-    Как вы смеете?! – заорал Мади, и его тут же окунули – еще раз.
А когда его окунули в третий раз, вокруг стоял такой хохот, словно в деревню приехал цирк из Савойи.
-    Как назовем новорожденного?
-    Да, хоть Маврикием*! Один черт, его добела не отмыть!
.
*МАВРИКИЙ – христианский мученик. Здесь – игра слов (лат . Mauri, греч. mauros - темный)
.
-    Ну, вставай, Маврикий! Смотри, как быстро мы тебя человеком сделали…
Мокрый, грязный Мади, покачиваясь, встал на ноги, обвел толпу туманящимся от ярости взглядом и увидел, как крестьяне, один за другим, не желая видеть позора столь уважаемого человека, опускают глаза.
***
Томазо пробил идею о крещении морисков не сразу. Генералу пришлось запрашивать десятки инстанций – от Папы до епископа Арагонского, и каждому нужно было доходчиво объяснить практические выгоды предложения. И все-таки, если бы не явные военные успехи Австрийца, скорее всего, эту идею Томазо похоронили бы, как и множество остальных. Однако Австриец неожиданно пошел в наступление, и Генералу дали добро.
-    Смотри мне, Томас, - цокнул языком Генерал, - головой отвечаешь, если что не так пойдет.
Томазо это знал, а потому следил за донесениями о крещении морисков с напряженным вниманием. То же самое происходило по всему полуострову – и в Каталонии, и в Валенсии, но быстрее всего сводки поступали из Арагона, и пока все в Арагоне шло, как по часам.
Отряды Христианской Лиги под руководством опытных инструкторов шли от деревни к деревне так быстро, как могли. Главное, что понимали все, - нельзя допустить оповещения деревни до того, как ее придут крестить. Поэтому пойманных на дорогах морисков, как возможных гонцов, нещадно убивали. А уже через день-два в окрещенных деревнях появлялись власти.
Все делалось строго по закону. Первым делом новохристианам объясняли, что они теперь обязаны платить церковную десятину. Затем разъясняли, что теперь для них прежний налог – за исповедание ислама – отменяется, а новый – всеобщий – вводится.
Отмена «исламского» налога и была драгоценной сутью идеи Томазо. Тонкость была в том, что «исламский» налог крестьяне платили своему сеньору, а всеобщий шел в королевскую казну. В условиях войны сеньоров и короля это различие было ключевым.
И, Боже! Как же взвыли гранды!
***
Бруно отомкнул замки на колодках Амира и его четырех соплеменников за четверть часа. Вручил им похищенные на кухне разнокалиберные ножи и повел в сад. Он уже приметил место, где можно, не привлекая ничьего внимания, забраться на крышу, а оттуда перемахнуть через стену. Но едва беглецы подобрались к ведущей на крышу лестнице, их окликнули.
-    Эй, братья! Почему не спите?
Бруно остановился, как вкопанный, и медленно развернулся. Прямо к ним шел крепкий и очень самоуверенно держащийся монах.
-    На хлеб и воду захотели? – зло и насмешливо поинтересовался монах.
Бруно лихорадочно думал. Он был уверен, что монах мгновенно поймет, что Амир и его соплеменники – вовсе не монахи. А расстояние между ними все сокращалось.
-    А ну-ка, ну-ка… - прищурился уже совсем близко подошедший монах, - кто это там, в теньке прячется?
-    Живот прихватило, - начал спасать положение Бруно, и уже видел – не выйдет.
И ровно в тот момент, когда взгляд монаха уткнулся в одного из морисков, его глаза округлились. Но не от удивления. Он покачнулся, с трудом переступил ногами и вывернул шею. За его спиной стоял брат Кристобаль де ла Крус.
-    Все, брат, отмолился, - промолвил Кристобаль и резко выдернул узкий длинный кинжал из спины монаха.
Монах еще раз покачнулся и рухнул на спину.
-    Я сразу понял, что ты сегодня же уйдешь, - весело улыбнулся Кристобаль, глядя в глаза Бруно. – Теперь – хочешь, не хочешь, а придется тебе и меня с собой брать.
***
Томазо получил записку от Гаспара в самый разгар крещения морисков.
«Брат! Нас надули! – писал Гаспар. – В списке видевших еврейские архивы приемщиков я обнаружил некоего Руиса Баену. Помнишь это имя?»
Томазо охнул. Документы на это имя Гаспару выписывали при нем.
«Понятно, я в ту же ночь отправил в спальню охрану для поимки, - продолжал Гаспар, - и понятно, что они никого с таким именем в спальне не обнаружили! Понимаешь?!»
Томазо понимал. Вражеский агент пришел, узнал, чем они заняты, и тут же исчез.
«Австрийцы? – лихорадочно соображал он. – Голландцы? Англичане? Кто?!»
Беда была в том, что снятые с раненого Гаспара бумаги были подлинными, - такого было непреложное правило Ордена. С ними можно было проникнуть во все структуры Церкви.
Понимая это, Томазо сразу разослал розыскные анкеты на имя Руиса Баены – по всему Арагону и всей Кастилии. И только в одно место – монастырь Сан-Дени анкеты не ушли, - у Томазо и в мыслях не было, что человек, ранивший Гаспара, рискнет появиться в самом сердце Ордена.
«А то, что я его среди приемщиков не опознал, - продолжал Гаспар, - означает, что бумаги переходят из рук в руки – возможно с момента похищения».
-    Черт! – выругался Томазо.
«Ну, и конечно, надо разобраться, что он делал в Трибунале Сарагосы, - писал далее Гаспар, - судя по привезенным им архивам, этот «Руис» наверняка знает о делишках нашего нового Епископа все или почти все…»
Томазо ненавидяще застонал. Он уже представлял, какой шум поднимется, если компромат на Епископа Арагонского попадет в руки евангелистов или даже «комунерос».
«Держись, брат… - завершил Гаспар, - я Генералу уже повинился и свою порцию схлопотал. Еще чуть-чуть, и пришлось бы уходить в добровольную ссылку на Ватиканские архивы. Теперь – твоя очередь».
Томазо зажмурился и стиснул зубы. Все, что он так долго и тщательно обдумывал, затем пробивал через Генерала, затем готовил и приводил в исполнение, грозило рухнуть. Просто потому, что он недооценил противника.

***

40

Буквица.wmv

Буквица и образность
ТРЕТИЙ КУСОК
ЧАС ПЯТЫЙ
***

Вернувшись в город, Мади аль-Мехмет первым делом отмылся, вознес молитву Аллаху, затем надел свой лучший камзол, новую шляпу, приторочил к поясу шпагу – взамен отнятой монахами – и потребовал у магистрата созыва Совета старейшин.
-    Сегодня король переполнил чашу моего терпения, - прямо сказал городской судья оцепеневшему Совету.
-    И что ты собираешься делать? – выдавил уже знающий о происшедшем глава Совета, - мстить?
-    Нет, - покачал головой Мади, - я собираюсь воспользоваться дарованными нам от наших предков конституциями фуэрос – в полной мере.
Старейшины настороженно переглянулись.
-    Что ты имеешь ввиду?
-    Я объявляю королю войну, - внятно произнес Мади, - в полном соответствии с законом, как нарушившему присягу.
-    Но Папа освободил короля от присяги, - осторожно напомнил глава Совета.
Мади горько усмехнулся.
-    Стыдитесь, сеньоры… Не мне вам объяснять, что король давал присягу не Папе, а Кортесу, и только Кортес может от нее освободить.
Уже через час весь город знал, что Мади аль-Мехмед объявил войну и ушел в горы – собирать своих сарацин для борьбы с Папой и Короной. И находились такие, кто жалел, что не может уйти вместе с ним.
***
Беглецы – все семеро – шли всю ночь, молча, не останавливаясь даже для короткого отдыха. Здесь никому не надо было объяснять, что их ждет в случае поимки. А поутру Кристобаль самоуверенно остановил проезжавшую тюремную карету, и они, перерезав альгуасилов, дальше уже ехали с комфортом.
-    Что делать будешь, Амир, - поверив, что худшее позади, спросил Бруно.
-    Отца навещу, - серьезно ответил сосед, - мне вчера сон плохой приснился.
-    А ты, Кристобаль? – повернулся Бруно к товарищу по инквизиторскому несчастью.
-    Да, то же самое делать и буду, - усмехнулся тот.
-    Что – то же самое? – не понял Бруно.
-    Да, деньги собирать… что же еще, - рассмеялся Кристобаль. – Сейчас самое время. Кстати, не хочешь в товарищи?
Бруно удивился. Над этим бывшим приемщиком висела угроза релаксации, а он хотел и дальше «собирать» деньги.
-    Ну, и как ты их собираешься собирать?
-    Смотри, как все просто, - энергично взмахнул руками Кристобаль, - подлинные бумаги инквизиторов у нас уже есть. Осталось выписать себе выездной наряд за именем Главного инквизитора Арагона и – вперед!
-    Что значит «вперед»?
-    Как инквизиторы! Сунули сотню мараведи королевскому гонцу, послали впереди себя письмо, приехали, наорали на всех, чтобы эти дураки хорошенько в штаны наложили, сляпали полсотни доносов на два десятка самых богатых вдов, потребовали их ареста и конфискации и – в следующий город!
Бруно обмер. По сути Кристобаль предлагал встроить внутрь инквизиции паразитический механизм – паразита внутри паразита, театр внутри театра.
«Потрясающе!»
-    Главное, в большие города не соваться, - продолжал развивать идею Кристобаль, - туда, где Трибунал уже есть… а уж дураков на наш век…
«А как же звезды?» – напряженно думал Бруно.
Потому что если Кристобаль сумеет сделать задуманное, то никакой предопределенности нет. Хуже того, «собирая» деньги, предназначенные звездами инквизиции, Кристобаль расстраивает планы Папы, а значит, прямо вмешивается в процессы куда как более масштабные, чем его собственная судьба.
-    Что с тобой? – забеспокоился Кристобаль.
Бруно вытер взмокший лоб.
Это означало одно: как бы низко не находился настоящий мастер на лестнице жизни, он может все.
***
Томазо успел. В считанные дни отряды Христианской Лиги окрестили почти всех морисков Арагона. Пример оказался столь заразителен, что в соседней Кастилии к христианскому походу против иноверия примкнули даже некогда восставшие против Короны отряды комунерос! Само собой, не без подсказки давно внедрившихся во все их структуры агентов Томазо.
Истосковавшиеся по возмездию – хоть кому-нибудь – обнищавшие люди даже не задумывались, что с каждым окрещенным сарацином казна короля только пополняется. То же происходило и в Валенсии – да, и везде, где гранды пытались опереться на своих верующих в Аллаха крестьян.
Понятно, что старейшины морисков отправили несколько десятков делегаций с протестами – и королевской чете, и Папе и даже Главному инквизитору. Они требовали безусловной отмены церковной десятины, как оскорбительной для каждого мусульманина. Они требовали возмещения за причиненное бесчестие. И они требовали признать насильно крестивших их людей конституционными преступниками.
Будь Арагонские власти так же сильны, как и прежде, это могло стать реальностью. Но Верховному судье, обвиненному в подготовке мятежа, не так давно отрубили голову, а депутатами Кортеса – каждым по отдельности – занимались Трибуналы. Так что депутатам было уже не до конституции, а все жалобы морисков рассматривали, в конечном счете, Церковь и Корона.
Томазо присутствовал в качестве одного из консультантов на совещании в Мадриде. И после двадцати двух напряженных заседаний Орден победил. Как было весьма осторожно записано в протоколе, крещение сарацин «признавалось достаточным». А дабы не допустить возврата к магометанству, каждая мечеть, в которой хоть раз принесли святую жертву литургии, объявлялась христианским храмом. Папа мог смело выпускать буллу и поздравлять морисков с надеждой на Спасение, а христианский мир – с пополнением в несколько сотен тысяч насквозь сарацинских душ.
***
Амир со своими единоверцами откололся на полпути к Сарагосе, – так им было намного ближе к дому. Бруно же, в сопровождении неотступного Кристобаля де ла Крус вошел в город и сразу же отправился в свое поместье.
-    Как он? – первым делом спросил он у дворецкого.
-    Кушает хорошо, но спит мало, - начал дворецкий и сокрушенно зацокал языком, - и очень… очень много работает.
-    Это хорошо, - улыбнулся Бруно, - Олафа работа всегда исцеляла.
Преодолевая нетерпение, он дождался, когда поприветствовать его выйдет вся прислуга, и повелел дворецкому выдать всем жалованье на три месяца вперед и немедленно уволить.
-    Но за что, сеньор? – взмолилась прислуга.
-    Тот, кто хочет давать показания Трибуналу, может остаться, - улыбнулся Бруно и вдруг вспомнил сеньора Сиснероса, - я ведь не тиран древнеримский, ваши права уважаю.
Прислуга вытаращила глаза и помчалась вслед за дворецким – получать расчет. И только тогда Бруно жестом предложил Кристобалю обождать его в приемной зале и зашел в мастерскую отца. Обнял и сел напротив, так, чтобы почти глухой Олаф мог различать сказанное и по губам.
-    Как ты?
-    Сделал, - тихо произнес Олаф и указал на лежащий в лаковой коробочке маленький округлый, размером с крупное гусиное яйцо предмет, - вот они.
Бруно осторожно взял предмет и сразу почувствовал его до странности приятную тяжесть. Нажал на кнопку, какая бывает у шкатулок с секретом, и «яйцо» мягко раскрылось.
Это были самые настоящие куранты.
-    Колокольчик некуда прикрепить, - пожаловался Олаф, - места не хватает. А может и ума…
-    Главное, чтоб в заднице помещались, - осторожно поддержал старика Бруно и вдруг понял, что старик только что рассмеялся – тихо, осторожно.
Бруно замер, как стоял. Он даже не знал, чему восторгаться, - этим немыслимо маленьким часам или тому, что старик впервые за все время начал поправляться.
-    Тебе уехать бы отсюда надо, - вздохнул он. – В Беарн поедешь? Под защиту принцессы Маргариты…
-    А почему бы и нет? – пожал плечами часовщик и второй раз за несколько минут засмеялся: - что они – еретики, что я. Какая разница?
А тем же вечером, когда вещи были собраны, Олаф впервые рассказал, как так вышло, что он уехал из Магдебурга.
-    Инквизиция арестовала меня за неудачную шутку в адрес Марии, - тихо произнес он, - и мне грозил костер.
Уже понимающий, как сложно вытащить еретика из Трибунала, Бруно замер.
-    А потом пришел монах, и мы сторговались. Я отдал ему все права на уже изготовленные для епископата часы, а он уничтожил донос.
Олаф усмехнулся.
-    Это были очень хорошие часы… я там для спуска шпиндель использовал, – так никто до меня не делал.
Бруно покачал головой. Он всегда знал, что Олаф гениален.
-    А что монах? – поинтересовался он.
-    Монаха, как я слышал, быстро заметили и даже кличку дали «Часовщик», - вздохнул Олаф, - ну, а я… я не стал искушать судьбу второй раз.
Бруно вытер взмокший лоб.
-    И где этот монах теперь?
-    Не знаю, - покачал головой мастер, - его быстро в Ватикан забрали.
***
Через день после ухода Мади аль-Мехмеда, городские рынки опустели, а через неделю есть стало нечего. Брат Агостино Куадра создал выездную комиссию Трибунала, в надежде конфисковать хоть что-нибудь посетил четырнадцать окружающих город деревень, и в половине из них не обнаружил ни души. А оставшиеся христианские деревни надежно охраняли монахи Ордена.
-    Разворачивай! – грубо, по-хамски орали они в лицо инквизитору, - здесь тебе поживиться нечем.
-    Но…
-    Это наша земля. Понял? И люди здесь наши, - внятно объясняли монахи, - разворачивай, тебе сказали! Пока плетей не получил…
И Комиссар каждый раз был вынужден проглотить обиду и подавать приказ ехать в следующее село. Связываться с людьми Ордена он не рисковал.
А между тем Орденский монастырь все тучнел и тучнел. Все леса вокруг города теперь принадлежали Ордену, а потому дрова можно было купить лишь у них. Все оставшиеся деревни тоже принадлежали Ордену, и монахи брали за мясо и зерно столько, что в считанные недели обобрали горожан до нитки.
-    Не хочешь брать, - смеялись они в лицо покупателям, - иди к сарацинам обратись. Может, подешевле уступят.
Но и у морисков дела шли неважно. Ушедшие в горы крестьяне откровенно голодали. Мужчины гонялись за королевскими обозами и считали огромной удачей отобрать предназначенное армии зерно, а женщины и дети все время искали, чем прокормить в скудной горной местности свой скот. А потому даже те, кто когда-то дружил с морисками, в горы за провизией не ходили. Знали, что бесполезно.
Чтобы хоть чем-то заняться, деятельный брат Агостино даже съездил в усадьбу сеньора Сиснероса и сжег дьявольскую клепсидру. Как ни странно, она – даже без надзора – все еще работала. А через неделю Комиссар узнал, что в город движется сеньор Франсиско Сиснерос.
-    Много у него войск? – холодея от предчувствий, спросил он принесшего весть монашка.
-    Я не видел, святой отец, - мотнул головой тот, - но говорят, что он в ярости и обещает развесить весь Трибунал на деревьях.
Брат Агостино метнулся в монастырь Ордена, однако настоятель сразу сказал, что если гранд идет во главе хоть сколько-нибудь крупного отряда, они вмешиваться не станут.
-    Не надо было его клепсидру трогать, - в лицо Комиссару ухмыльнулся настоятель. – Теперь сами с ним разбирайтесь.
Брат Агостино побежал в магистрат, оттуда – к Марко Саласару, но даже когда он выбил из Марко обещание выступить на защиту Инквизиции, в сердце так и гудела тревога. А потом кто-то принес известие, что сеньор Франсиско уже недалеко от городских стен, и Комиссара как ударили по голове.
-    Распредели своих людей вокруг здания, Марко, - хрипло приказал он, - и человек сорок внутри поставь.
Можно было, конечно, выйти из города и спрятаться в горах, но у брата Агостино было четкое предчувствие, что там его ждет еще более жуткий конец. Мориски насильственного крещения не простили и мстили священникам до сих пор. А к обеду под окнами Трибунала раздался дробный топот копыт, и брат Агостино даже не нашел в себе сил, чтобы подойти к окну.
-    Где этот чертов Куадра?!
Лицо Агостино густо покрылось каплями пота. Этот голос он узнал бы из тысячи.
-    Ну-ка, иди сюда, мерин!
Раздался грохот сапог, дверь широко распахнулась, и на пороге появился отец и покровитель города – в запыленном потрепанном камзоле, с обветренным усталым лицом и светящимися застарелой ненавистью глазами.
Его сопровождали двое гвардейцев. Они окинули зал внимательными взглядами и тут же расположились по обе стороны от дверей.
-    Ну, и что мне с тобой сделать?
Брат Агостино вжался в кресло, и в следующий миг отовсюду – из-за тяжелых бархатных портьер, из-за книжных шкафов библиотеки, из ведущих в другие комнаты дверей повалили люди Марко Саласара – десятки людей.
-    Ты арестован, Сиснерос, - срывающимся голосом объявил Марко и направил на гранда старенький, бог весть, где найденный арбалет. – Сдай оружие.
Через пару минут, после короткой схватки, оставившей всего двух раненых, брат Агостино приказал забаррикадироваться изнутри и лишь тогда пробрался к окну и осторожно выглянул.
Там, внизу стоял весь отряд некогда богатого и могущественного гранда – тридцать всадников, - даже не на лошадях, - на мулах.
***
Мади аль-Мехмед не мог оторваться от Амира долго, пока тот не спросил о матери.
-    Умерла моя ханум, - выпустил сына из объятий Мади. – Простудилась, когда мы в горы уходили.
Некоторое время ждал, пока сын переживает, в общем-то, ожидаемую потерю, и спросил то, что беспокоило его.
-    А почему с тобой только четверо?
-    Всех убили, - покачал головой повзрослевший сын. – Монахи. На границе.
А затем Амир начал рассказывать: как бежал из-под ареста, как пробирался домой мимо озверевших легионеров, как искал отца в городе, а затем два дня бродил от одной пустой деревни до другой, расспрашивая всех случайных встречных. И только потом рассказал об аресте сеньора Сиснероса Святой Инквизицией.
-    Как только Трибунал рискнул? – удивился Мади.
-    Это другой город, - покачал головой на удивление повзрослевший сын. – Люди запуганы. Они за своих жен вступиться не могут, не говоря уже о сеньоре Франсиско. Завтра – аутодафе.
Мади вздохнул и распорядился созывать совет. А когда мужчины пришли и, поприветствовав Амира, расселись вкруг, Мади слово в слово передал все, что только что узнал от сына. И услышал то, что, в общем, и ожидал.
-    Надо в город спускаться.
-    Спасать сеньора Франсиско надо… все-таки он наш господин.
Мади слушал, но сам помалкивал. Он вовсе не питал к сеньору здешних земель и крестьян нежных чувств. Гранд откровенно нарушал конституции фуэрос, а порой и вовсе вел себя, как тиран и злодей. Но сеньор Франсиско был врагом короля, а главное, по сравнению с днем сегодняшним и на фоне нынешних господ сеньор Франсиско выглядел для этих людей средоточием добра и справедливости.
-    Он бы такого не допустил! – постепенно «разогревались» мужчины.
-    Помочь сеньору Франсиско!
-    А инквизиторов перевешать!
Мади терпеливо выслушал всех и поднял руку.
-    Хорошо. Прямо сейчас и выйдем.
Мужчины мгновенно собрались, быстро спустились в долину, нахлестывая лошадей, миновали несколько деревень, смели охрану у восточных ворот и ворвались на центральную улицу. И обомлели.
Отец и покровитель города и всех окрестных земель, низко опустив голову и сложив руки внизу живота, шел посредине заполненной молчащим народом улицы в направлении храма. Вот только был он совершенно голым, а вел его – словно осла, на обернутой вокруг шеи веревке – бывший мастеровой, а ныне служитель Божий с лицом записного шута.
-    О, Аллах! – выдохнули мужчины, а Мади стиснул зубы.
На его памяти инквизиция применяла столь позорящее наказание всего дважды – по самым бесчестным статьям христианского кодекса. И он уже видел, что опоздал. С честью, а значит, и властью сеньора Сиснероса было покончено.
***
Томазо даже не пришлось говорить с каждым, - гранды сдавались один за другим. Первым делом они осознавали, что высосать из обнищавших, да, в общем-то, уже и не принадлежащих им земель, ничего, кроме королевской медной монеты, нельзя. И это было главным. Солдатам следовало платить, лошадей – кормить, оружие и порох – докупать, а нигде, кроме Арагона да мгновенно обнищавшей Франции, медную монету Бурбона, иначе, как лом, не принимали.
Затем они стали узнавать, что судебные исполнители Короны и Трибунал всерьез намерены изгнать их семьи из юридически не принадлежащих им домов, и дело пошло совсем легко. Гранды торопливо признавали короля законным собственником их долговых расписок евреям и, не мешкая, переходили на сторону вчерашнего врага.
Это произошло так быстро, что Каталония, казалось, еще вчера занятая противником, вдруг оказалась занятой союзниками! И, естественно, у Папы и Людовика тут же освободились руки, и мятеж евангелистских «камизаров» в Лангедоке был нещадно подавлен.
Понятно, что евангелисты сразу же пошли на переговоры и, в обмен на свободу веры тут же освободили семейные земли Папы и даже ликвидировали мясника Мариуса – сами. Ну, а его зеркального антагониста – лидера «Кадетов Креста» святого отца Габриэля распорядился убрать уже Томазо. Оставлять в живых этого так и не напившегося еретической крови досыта упыря не рисковал даже Орден.
Но, конечно же, главным следствием перехода грандов на сторону королевской четы, было свертывание восстания морисков. Осознав, что гранды их предали, и у них отныне нет иного сеньора, кроме короля, они постепенно – племя за племенем и род за родом – возвращались в свои деревни. Однако платить церковную десятину насильственно крещеные сарацины отказались наотрез.
-    Что предлагаешь? – спросил Генерал.
-    Оставить их в покое, - прямо ответил Томазо.
-    Папа на это не пойдет, - покачал головой Генерал. – Церкви нужна десятина.
Знающий, что такое арагонский мориск не понаслышке, Томазо лишь покачал головой.
-    Они не будут ее платить.
-    Значит, Папа натравит инквизицию и будет сжигать их одного за другим. Как нераскаявшихся еретиков.
-    Тогда ему придется сжечь всех, - уперся Томазо.
Генерал насупился. Он все чаще признавал, что Томазо обычно прав, но каждый раз это оборачивалось испорченным настроением.
-    Сжечь, значит, сжечь, – наконец-то выдавил он, - невелика потеря… все одно – десятины не платят.
Томазо лишь пожал плечами. Внутренняя война в Арагоне завершилась, и у него созревал следующий этап – тот, который вместе со своими приемщиками наконец-то подготовил несуетный, надежный Гаспар.
***
Бруно принял предложение Кристобаля лишь потому, что не имел собственных планов. Отец, как он смел надеяться, был уже в безопасности, ибо путевые бумаги ему выправили самые настоящие. По своему городу Бруно давно уже не скучал, – таких городков по Арагону было не счесть. Оставалось почитывать взятые с собой еврейскую «Алгебру», греческую «Геометрию» и египетскую «Астрологию» да подыгрывать Кристобалю.
-    Сеньор! – семенил за важно вышагивающим Кристобалем безвестный старейшина безвестного селения, - не губите, сеньор!
Бруно сунул ставшую любимой «Алгебру» подмышку и глянул на Кристобаля. Тот походил на с детства выросшего в холе и роскоши племянника какого-нибудь епископа. Таких на вершине пирамиды инквизиции было большинство.
-    Ваше преосвященство! – повысил планку старейшина, - у нас нет еретиков!
-    Так уж и нет? – не поверил Кристобаль.
-    Вот вам крест! – перекрестился старейшина. – Побожиться могу.
Кристобаль как споткнулся и внимательно оглядел старейшину сверху вниз.
-    А вот и первый грех, - без тени жалости в глазах отметил он, - ибо сказано, не божись, не поминай имя Господне всуе…
Старейшина позеленел и схватился за сердце.
-    Сколько вы хотите, сеньор?..
-    Полторы тысячи старыми, - беспощадно отрезал Кристобаль. – И скажи спасибо, что я вами занимаюсь, а не брат Руис.
Старейшина глянул на молчаливо и непреклонно замершего рядом Бруно и принялся кланяться.
-    Спасибо, сеньоры! Век за вас молиться Господу будем! Всем городом.
Это была настолько привычная картина, что Бруно даже начал подумывать, не оказался ли он снова во вчерашнем или позавчерашнем дне. Если верить тому, что написали евреи в своей еретической «Алгебре» об отрицательных числах, это было вполне возможно.
Теперь он понимал, почему такие книги сжигают. Точное знание позволяло увидеть обман. Евреи знали о монете все, но их изгнали из лавок и контор, и некому стало растворить мараведи в кислоте, чтобы объяснить людям, насколько их обманул король на этот раз. И, в конце концов, король вообще перестал добавлять золото в монету.
Депутаты Кортеса знали все о правах и законах, но их начали хватать за ошибки в вере, и некому стало кричать, что новые законы беззаконны. И Бруно даже подумывал, что наступит миг, когда людей можно будет согнать в стадо, как баранов, и никто даже не вспомнит о своих правах.
Гранды абсолютно точно знали, как надо управлять людьми и страной, но их головы прижали к королевскому колену, и Бруно подозревал, что в Арагоне почти не осталось людей, способных заменить собой негодного короля, - только слуги и рабы.
Неведомый Часовщик выдернул из механизма самоуправления всех, кто мог отличить реальные часы от «кукольного театра».
Но одного неведомый Часовщик не знал: в Арагоне уже появился мастер, видящий его ходы насквозь, а главное, способный построить свои собственные «куранты».
***
Гаспар встретил Томазо радостным покряхтыванием.
-    Ну, как там наши беглецы? Напали на след?
Томазо кивнул.
-    Агенты передали приметы парочки лжеинквизиторов Кристобаля де ла Крус и Руиса Баены. Они даже имена не стали менять, так и ездят по северу Арагона.
-    Вот глупцы, - ухмыльнулся Гаспар, - жду не дождусь, когда их возьмут.
-    Возьмем, - уверенно пообещал Томазо и оглядел ряды столов и скорчившихся за ними бывших приемщиков. – Ты лучше расскажи, как тут у тебя.
-    Практически закончили, - широко улыбнулся Гаспар, - я даже название придумал «Зеленая книга Арагона».
Томазо повторил название про себя и подивился. Название откровенно интриговало.
-    Не уверен, что Генерал его не изменит, но неплохо. А что со списками? Свод уже готов?
Гаспар подтянул к себе стопку исписанной бумаги, выдернул сложенный в несколько раз лист и принялся его разворачивать.
-    Помогай.
Томазо начал помогать, и когда они его все-таки развернули, ахнул. На огромной склейке – в человеческий рост высотой и несколько шагов длиной – ровными рядами шли родословные всех значимых лиц Арагона. Но это не было обычное генеалогическое древо; это было нечто куда как более ценное.
-    Ну, Гаспар… ну, молодец! – не мог скрыть восхищения Томазо. – Мы их всех… на четвереньки поставим!
***
Все началось, когда Томазо впервые просмотрел архив небольшой ссудной лавки. Хозяева-евреи – некогда богатейшие люди в Сарагосе – сильно погорели на войне с марокканским султаном. Война предполагалась весьма прибыльной, но вышло так, что гранд, взявший заем на флот, сложил голову, сам флот сгорел, а обеспечение займа оказалось фальшивым.
Семья так и не поднялась, а когда евреи, поддавшись общему психозу, крестили одного из детей, они потеряли и сына, и записанную на него лавку. Но вот попавшие на склады Трибунала семейные архивы оказались истинным сокровищем.
Менялы весьма тщательно вели то, что они называли «кредитной историей» клиентов. Сколько денег берут, на что, как быстро отдают и отдают ли вообще. Эта «история» с подробной переписью всей когда-либо попадавшей в залог собственности семей сеньоров и была единственной гарантией в рискованном ссудном промысле. И – Бог мой! – чего здесь только не было!
Томазо с оторопью узнал, что богатейшие семьи Сарагосы не всегда были такими, и были времена, когда они закладывали даже своих детей. Эти семьи тогда еще только начинали свое победоносное движение на самый верх – с пиратства, и, случись им прогореть, детей перепродали бы монастырям. Мальчиков тогда ждала кастрация и очередная перепродажа – в Марокко в качестве евнухов или в Рим – для певческой капеллы Папы. Девочки даже на такое везение, понятно, рассчитывать не могли.
Но главное, в отличие от уже давно подчищенных церковных архивов, здесь значились реальные имена – с самой первой взятой семьей ссуды. И выходило так, что три четверти древних христианских родов перемешаны с маврами и морисками, четверть – с евреями, и девять из десяти – с голландцами, греками и прочими еретиками.
Менялы свято хранили эти семейные тайны своих клиентов. Но теперь архивы были в руках у Церкви, и Трибуналу это давало колоссальные возможности. Ибо происходящих от морисков можно было смело обвинять в магометанской ереси, от евреев – в жидовской, а от еретиков – и вовсе в чем угодно.
Томазо оглядел свезенные со всего Арагона, аккуратно рассортированные и уже уложенные на дощатые полки вдоль стен архивы и недобро рассмеялся.
-    Ну, что, сеньоры, ждите!..
***
Когда брат Агостино получил убористо напечатанный в типографии Ордена томик «Зеленой книги», он не поверил своим глазам. Лихорадочно открыл на букве «S», и по его телу пробежала сладостная волна.
-    Ну, вот, Франсиско, и все!
Давно уже признавший долги Короне и безвылазно сидящий в милостиво оставленном ему имении сеньор Франсиско Сиснерос каждое утро появлялся в храме Пресвятой Девы Арагонской в позорящем одеянии с большими желтыми косыми крестами на груди и спине, но Комиссару этого было мало. Слишком уж хорошо он запомнил и былое высокомерие гранда, и свой собственный страх.
-    Дворецкого поместья Сиснероса – ко мне! – немедленно распорядился он, и на следующее утро, перепуганный дворецкий уже стоял перед Комиссаром.
-    Сеньор Сиснерос надевает чистую рубаху в субботу? – сразу приступил к допросу Комиссар Трибунала.
-    Он каждый день в чистой рубахе, - моргнул дворецкий.
Брат Агостино вскочил.
-    Тебя не спрашивают, скотина, о других днях! Тебя спрашивают, надевает ли он чистую рубаху в субботу! В субботу – я спросил!!!
-    Да, - прошептал дворецкий, - надевает.
-    А моет ли он тело в субботу?
-    Да.
-    А ест ли он мясо животных, которым спустили кровь?
Дворецкий на секунду растерялся, но, увидев, какими глазами смотрит на него инквизитор, заторопился.
-    Конечно, святой отец. Благородный сеньор Сиснерос вообще очень разборчив с едой, а тут еще на войне желудок испортил…
Брат Агостино сел и удовлетворенно откинулся на спинку кресла.
-    Садись и пиши.
-    Что писать, святой отец?
-    Все, что только что рассказал.
Сведений, позволяющих сильно заподозрить сеньора Сиснероса в жидовской ереси, хватало. Учитывая, что его бабушка по матери была крещеной еврейкой, это было беспроигрышное дело.
***
Бруно и Кристобаль «собрали» порядка восьмидесяти тысяч старых мараведи на каждого, когда что-то начало меняться. Они входили в город и тут же замечали, что едва ли не каждый десятый ходит в «нарамнике*» с большими косыми желтыми крестами на груди и спине.
.
*НАРАМНИК – по сути, санбенито – позорящее одеяние еретика
.
Природная отвага Кристобаля де ла Крус отнюдь не мешала его природной осмотрительности, и он каждый раз расспрашивал, что случилось, и каждый раз они узнавали, что в городе уже побывала выездная комиссия Трибунала.
-    У них книга такая зеленая, - испуганно вытаращив глаза, говорили простоватые арагонцы, - там все грехи человеческие прописаны, даже семь поколений назад!
Бруно и Кристобаль переглядывались, но понять, что это за книга, не могли, тем более что показания менялись от города к городу, а однажды они даже услышали, что в книге этой, дарованной одному чистому отроку сошедшей с небес Пресвятой Девой Арагонской, записаны все грехи людские от самого прародителя Адама. А потом они эту книгу украли – в харчевне, у насмерть надравшегося писаря одного из провинциальных Трибуналов – неподалеку от родного города Бруно.
-    Апокалипсис грядет, братья, - бормотал писарь, - я вам говорю, ибо такого паскудства даже я не видел, а я в инквизиции уже четвертый год…
Кристобаль дождался, когда писарь ткнется лбом в тарелку, сунул книгу подмышку, они выскочили из харчевни и лишь оказавшись в гостином доме, рискнули открыть – где-то посредине.
-    А ведь писарь прав… - впервые без обычной беззаботной усмешки произнес Кристобаль. – Апокалипсис и впрямь грядет.
Внешне благопристойная книга было самым грязным документом, какой они только видели. Ибо вся она, по сути, была полна смертельно опасных доносов – на всех, кто владел хоть чем-нибудь дороже лопаты.
-    Пора завязывать с нашим промыслом, - покачал головой Кристобаль, - это уже никуда не годится…
-    Ты опасаешься Бога? – удивился Бруно.
-    Нет, - мотнул головой Кристобаль, - я опасаюсь тех, кто это все отыскал и поместил под одной обложкой. Я по сравнению с ними – невинное дитя. Найдут, раздавят и пожрут…
И Бруно внутренне согласился. Теперь он понимал суть аутодафе. Это была обычная переплавка. Невидимый Часовщик не был простаком и приспосабливал каждую шестерню на ее новое место, и только тех, кто никуда не помещался, пускал в переплавку. А «расплав» в виде усадеб, земель и богатства вливали в ту форму, какая была сейчас необходима.
-    Ну, что, разбегаемся? – поднялся Кристобаль со стула.
-    Пожалуй, - согласился Бруно.
Он был часовщиком, а не шестерней, а потому его наверняка ждало то же, что и занесенных в «Зеленую книгу» сеньоров. И как только он это признал, дверь с грохотом вылетела, а его и Кристобаля сбили с ног и швырнули на пол.
-    Лежать!
Бруно осторожно глотнул. И сразу же почувствовал, как плотно, как близко к его горлу прижата беспощадная сталь.
***
Амир приспособился к новой жизни далеко не сразу. Нет, он еще попытался, вопреки уговорам отца, как-то устроиться в городе, однако довольно быстро признал: город изменился бесповоротно.
Во-первых, двадцать пять из двадцати шести мусульман города платили Церкви десятину. В селах и тем более в горах этого не было: монахи даже не рисковали там появляться, – знали, что их тут же посадят на вилы, но в городе все было иначе. Живущие в разных концах городские мориски не рисковали бросать вызов самому Папе – и платили. Так что ушедший в горы отставной судья Мади аль-Мехмед был единственным исключением.
Во-вторых, сеньор Франсиско был таки осужден Трибуналом за жидовскую ересь, и теперь у города не было иного покровителя, кроме юного Бурбона. Вот только живущего в далекой Кастилии, под крылышком Изабеллы короля судьба этого города, похоже, совершенно не интересовала.
Наверное, поэтому, возникший, как бенедиктинский, а затем переданный Ордену монастырь фактически и накрыл собой весь город. Теперь монастырю принадлежали все красильни, все кожевенные и ткацкие мастерские, почти все часовые, оба гостиных двора, все четыре бани и даже, как поговаривали знающие люди, публичный дом.
Более того, поскольку половина конфискованных у Сиснероса лучших земель принадлежала монастырю, именно Орден устанавливал цены на зерно и муку, строительный камень и дрова, мясо и молоко. А вместо обвиненных в манихейской ереси учителей детей теперь учили монахи Ордена в здании, принадлежащем Ордену по учебникам, изданным типографией Ордена.
Собственно, город никуда не делся, и на первый взгляд, все шло, как и прежде: охранники служили, мастера трудились, а торговцы торговали. Вот только теперь они все это делали фактически за еду.
По сути, это уже не были прежние горожане. Дошло до того, что хоть сколько-нибудь богатые вдовы, понимая, что ими рано или поздно заинтересуется Трибунал, загодя отписывали свои дома, имущество и сбережения Ордену, и только после этого могли спать спокойно. Тех, кто отказался в его пользу от всего, Орден берег и превозносил.
И, конечно же, когда в надежде найти хоть какую-то работу, Амир отправился к местному лекарю греку Феофилу, он и здесь обнаружил двух монахов.
-    А где Феофил? – поинтересовался Амир.
Монахи переглянулись.
-    А ты ему кто будешь?
-    Я Амир, студент-медик.
-    Крещен? – заинтересовался один из монахов.
-    Слава Аллаху, нет, - с вызовом ответил Амир.
Монаха перекосило.
-    Тогда пошел вон, сарацин недорезанный.
И лишь когда Амир вернулся в горы, он узнал от отца, что люди Ордена прямо предложили греку прекратить переманивать пациентов у монастыря, но Феофил отказался, и тогда его нашли распятым на собственном операционном столе с перерезанным – по сарацинскому обычаю – горлом. А маленькую клинику унаследовал монастырь.
-    Придется мне видно, оставаться здесь, отец, - признал Амир.
С этого дня он только и делал, что ездил от селения к селению. Принимал роды, вскрывал нарывы, извлекал пули после каждого налета на королевские обозы, на практике постигая то, что должен был изучать в классах Гранадского университета. А однажды, приглядевшись к своему изображению в зеркале, понял, что давно уже повзрослел. Заросший черной густой бородой, с широкими плечами и пронзительным взглядом зрелый мужчина ни в коей мере не напоминал приехавшего на каникулы к отцу недоучившегося студента.
***
Комиссар Трибунала брат Агостино Куадра вошел в пыточную и, привыкая к полутьме подвального помещения, несколько раз моргнул.
-    Эти?
-    Эти, святой отец.
Оба уже раздетых догола и привязанных к свисающим из потолка крюкам лжеинквизитора были на удивление молоды.
-    Вы понимаете, что вас ждет? – подошел к одному Комиссар.
Тот повернул к нему на удивление спокойное лицо.
-    Брат Агостино?
-    Да, это я, - улыбнулся Комиссар.
Ему уже приходилось отправлять на костер четыре партии точно таких же самозванцев. Комиссар не терпел чужаков на своей территории и делал все, чтобы даже имя его стало для лжеинквизиторов чем-то вроде пугала.
-    Ты не имеешь права… - пробормотал парень.
Комиссар усмехнулся. Формально он обязан был доложить об этих двоих епископу, но он слишком хорошо знал, что тогда вскроются другие дела этой парочки, и, в конце концов, их отнимет столичный Трибунал. Вместе с захваченными у них набитыми старыми золотыми мараведи кошелями. А у Комиссара на это золото были совсем иные планы.
-    Я вас даже на костер ставить не буду, - с удовольствием процедил брат Агостино, - вы у меня прямо здесь души сатане отдадите. Живьем зажарю.
-    А ведь ты преступник, Агостино… - донеслось со второго крюка, - даже с точки зрения Святой Инквизиции…
Комиссар подошел ко второму. Этот был красавец. Глубокий взгляд, блестящие волосы, гладкая кожа…
-    Жаль, - цокнул языком Агостино, - очень жаль…
Такой красоте место было в его постели, а не на дыбе.
-    Этого пока не трогать, - повернулся он к палачу, - я им вечером сам займусь.
***
Бруно смотрел на пыточные инструменты и поражался тому, как напоминают они ему обычный набор часовщика: клещи, чтобы хватать раскаленный металл, разномерные щупы, большой молоток для клепки шестеренок, небольшой – для доводки… Вот только мастер… Бруно глянул на палача: этот умел только разбирать на части.
Палач по очереди перевернул уже начавшие наливаться малиновым свечением «щупы», и они стали удивительно похожи на тлеющие в небесах звезды. Бруно закрыл глаза, тщетно пытаясь уйти от ощущения неизбежности, а потом где-то рядом послышался с детства любимый запах окалины, и в лицо ему плеснули теплой водой.
-    Сюда смотри, еретик.
-    Что? – открыл глаза Бруно и в следующий миг заорал во все горло от пронзившей все его тело боли.
-    Сюда смотри, тебе сказали, - деловито отложил в сторону использованный инструмент палач и взял новый – побольше.
-    У меня еще деньги спрятаны, - подал голос Кристобаль, - отпусти нас, палач.
-    Нам сеньор Агостино хорошее жалованье дает, - мрачно отозвался тот, - нас этим не купишь.
Бруно с ужасом посмотрел на раскаленный щуп у своего пупка и дернулся в сторону.
-    Тихо-тихо, - ласково, словно лошади, сказал ему палач и, придерживая болтающееся на крюке тело одной рукой, другой медленно-медленно погрузил «щуп» внутрь тела Бруно.
Бруно закричал, а потом вдруг понял, что уже не слышит своего крика, более того, что это – и не крик вовсе, а естественный скрип зажатой в пазах маленькой шестеренки вселенского механизма. Но, вот что странно, этот скрип, эта едва слышимая вибрация звука, передаваясь от шестерни к шестерне, доходила до самой стрелки… и прямо сейчас его отчаянный вопль, полный невыносимой боли, слышало все Мироздание.
-    Я понял, - выдохнул он. – Я все понял.
-    Что ты понял?
Бруно сосредоточился. Выпуклое бугристое лицо палача более всего походило на еще не очищенную от окалины отливку.
-    Я могу изменить положение звезд небесных, - потрясенно произнес Бруно. – Я могу заставить их сойти со своих орбит и этим изменить весь мир.
***
ЧАС ШЕСТОЙ
***

Томазо уважительно поклонился, прошел в зал заседаний и присел слева от Генерала. Сегодня за овальным столом сидели не только Генерал, Королевский секретарь и Главный инквизитор, но и все три казначея – Ордена, Трибунала и Короны.
-    Присаживайтесь, - разрешил Генерал и тут же перешел к делу. – Давайте заслушаем казначеев.
Те переглянулись и, не сговариваясь, уступили первое слово казначею Ордена.
-    Мы заложили на островах Нового Света несколько новых сахарных плантаций, - начал он, - однако рабов не хватает. Король не держит обещаний.
Королевский казначей покраснел. Изабелле так и не удавалось построить приличный собственный флот, чтобы возить рабов самой. А поставлявшие рабов турки и португальцы брали исключительно золотом. А как раз золота Короне отчаянно не хватало – даже на рабов. Но без рабов нельзя было даже заложить сахарную плантацию, а нет сахара, нет и золота. Вечный замкнутый круг безденежья.
-    Нам так и не отдают королевскую долю целиком, - процедил королевский казначей, - на что мы построим новый флот?
-    Эта претензия к Трибуналу, - мотнул головой в сторону казначей Ордена.
-    Нечего на меня так смотреть! – тут же возмутился казначей Святой Инквизиции, - как только приговор выносится, мы отдаем вам все!
Томазо старательно подавил усмешку. Беда была в том, что инквизиция сознательно затягивала дела. До тех пор, пока еретик не сожжен, его имущество – поля, крестьяне, скот – оставались во временном управлении приемщиков Трибунала. И на этом временном зазоре наживались все – сверху донизу. Дошло до того, что следствие по делам иных богатеньких грандов тянулось по три-четыре года, и все это время чиновники Трибунала снимали сливки с чужого добра.
А когда они все-таки доводили дело до костра, а изрядно пощипанное имущество сдавали по описи, начинался бесстыдный дележ, и в претензии были все. Папа хотел новых земель для своих племянников и фаворитов. Епископ Арагонский – для своих. Изабелла, от имени пускающего слюну мужа, требовала доли для себя. И, в конце концов, до собственно казны доходило немного.
-    Корона и так уступила Церкви почти все! – старательно обходя суть дела, кричал королевский казначей. – Плантации – у Ордена! Рабы – у Ордена! А как с Австрийцем воевать, так это – Корона!
Томазо досадливо крякнул. Да, Орден был богат, но какой ценой?! Только железная дисциплина, которую установил Генерал, позволила в кратчайшие сроки основать сотни сахарных плантаций, покупать большую часть вывозимых в Новый Свет рабов, нанимать солдат для защиты своих земель от происков Англии и Голландии, – в общем, работать.
-    Мы даже ссудные лавки евреев Ордену отдали! – продолжал возмущаться казначей короля, - и что с того?! Там сейчас одна медь! А где золото?! Куда оно ушло?!
Томазо, скрывая презрительную усмешку, опустил глаза. Явному успеху и могуществу Ордена постоянно завидовали – все. И никого не интересовало, сколько денег тратит Орден на издание правильных учебников и организацию правильных школ; сколько тратится на подкуп чиновников из вражеских стран и шпионаж; сколько уходит на содержание флота и войск… ну, и, конечно же, сколько забирает из Орденской кассы Папа. А его аппетиты все росли.
-    Тихо! – потребовал внимания Главный инквизитор.
Казначеи, недовольно ворча, умолкли.
-    Я так понимаю, без очередного Крестового похода на еретиков нам просто не обойтись, - внушительно произнес инквизитор.
Томазо насторожился и тут же кинул Генералу значительный взгляд.
-    Мы же дали вам «Зеленую книгу», - напомнил Генерал, - вот и действуйте.
Главный инквизитор насупился.
-    Грандов не так просто тронуть. Они пользуются авторитетом, а главное, у них у всех охрана… Хорошо еще, если одного из десяти удастся арестовать.
-    Это уже не наша проблема, - покачал головой Генерал.
-    Для начала нам нужен удар по главному источнику всех еретических взглядов, - продолжал развивать свою мысль инквизитор, - по евреям.
Томазо посмотрел на Генерала.
-    У них теперь много не взять, – покачал головой старик. – Зачем вам этот, с позволения сказать, удар? Я своей санкции на эту глупость не дам.
И тут произошло неожиданное.
-    У меня есть разрешение Папы, - внятно произнес Главный инквизитор.
Томазо похолодел. Инквизиция в очередной раз нарушила негласный договор не обращаться к Папе без предварительного обсуждения – и явно не из-за пустяка. Похоже, им приготовили серьезный сюрприз.
-    Ну-ка, объясните, что это значит, - потребовал встревоженный Генерал.
-    То, что вы слышали, - серьезно повторил инквизитор. – Папа повелел нам повести борьбу за полное и окончательное очищение страны от еретиков и иноверцев.
Томазо закрыл лицо руками. Да, это был необходимый шаг, но его следовало сделать лишь года через три – не раньше.
***
После нескольких попыток выбить из Бруно хоть что-нибудь, кроме диких восторженных воплей о том, что он может сдвигать со своего места даже звезды, палач послал за врачом и присел в сторонке – обедать. Но Бруно уже не мог остановиться.
-    Кто понимает механику, тот знает, что всегда есть обратная связь, - бормотал он.
Палач покрутил пальцем у виска и сунул в рот кусок курятины.
-    Самый маленький заусенец на самой маленькой шестеренке может остановить весь механизм, - потрясенно продолжал Бруно, - и чем я хуже заусенца?
-    Руис, братишка, с тобой все в порядке? – подал голос со своего крюка Кристобаль.
-    Ты не механик, - мотнул головой Бруно, - а я ведаю, о чем говорю.
Только теперь он осознал все значение малых вещей. Мелкая заноза в стопе заставляет могучего воина захромать и проиграть бой. Мелкая приписка в деле еретика изменяет приговор. А из маленького плевочка, попадающего в утробу женщины, зачинается ребенок.
-    И кто сказал, что я – маленький плевочек в утробе Мироздания – не могу стать больше Бога?
Палач потрясенно открыл рот, да так и застыл с куском курицы в руке.
***
Когда приглашенный врачом брат Агостино вернулся в пыточную, он увидел совершенно другого человека.
-    Я требую сообщения о нашей поимке в Сан-Дени, - жестко заявил уже снятый с крюка лжеинквизитор.
-    Он, точно здоров? – повернулся к врачу Комиссар.
-    Абсолютно, - кивнул тот, - я не знаю, что он говорил о звездах, я не слышал, но уверяю: более здравомыслящего человека еще поискать.
Второй, все еще висящий на крюке пошевелился.
-    А может, не надо, Руис? Думаешь, нас там в объятия заключат?
-    Помолчи, - оборвал его товарищ и пристально посмотрел в глаза инквизитору. – Вы поняли меня? Я требую сообщения о нашей поимке в Сан-Дени.
-    Обойдешься, - презрительно процедил Комиссар, - я с тобой и сам управлюсь.
Передавать в Сан-Дени восемьдесят тысяч старых мараведи он и не думал.
-    Мы с Кристобалем взяли деньги с четырнадцати городов, - усмехнулся лжеинквизитор, - так что братья из Сан-Дени все равно на тебя выйдут.
Брат Агостино стиснул зубы. Связываться с главным нерестилищем, осиным гнездом, змеиным подземельем Ордена он бы не согласился ни за какие деньги.
-    А как они узнают, что я тебя взял? – просто из чувства протеста процедил он.
-    Вон свидетели, - кивнул еретик в сторону врача и палача, - а еще альгуасилы есть…
-    А если они промолчат?
И тогда еретик мотнул головой в сторону лежащих на потухшем горне инструментов.
-    Думаете, в Сан-Дени не умеют этим пользоваться?
***
Новый декрет королевской четы со ссылкой на буллы Папы Римского падре Ансельмо зачитал в присутствии серого лицом, выжатого, как лимон, Комиссара Трибунала – на утренней службе. Упомянув о бесконечной милости Их Высочеств, безропотно сносивших бесчинства евреев, падре извещал, что отныне безграничному терпению Короны пришел конец.
Стоящие в первых, самых почетных рядах Марко Саласар и его помощники переглянулись.
-    Отныне, - возвысил голос падре Ансельмо, - все евреи, под угрозой смерти и потери имущества, обязаны покинуть пределы Арагона и Кастилии в течение четырех месяцев, до 31-го июля сего года. Любой христианин, который укроет еврея или еврейку позже этого срока, будет казнен.
Мастеровые открыли рты, да так и замерли. После того, как Исаака сожгли, а его сын исчез, в их городе не было евреев, но все прекрасно понимали, насколько масштабные события начнут происходить в стране.
-    Но Их Высочества и здесь проявили милость, - улыбнулся падре Ансельмо, - евреям разрешено продать их имущество.
Марко Саласар досадливо стукнул кулаком о бедро.
-    Но, - поднял палец священник, - им запрещено вывозить из страны золото, серебро и другие ценные вещи.
Мастеровые переглянулись. Никакого смысла продавать, если не можешь вывезти, они не видели.
-    Но и здесь монархи проявили милость, - снова возвысил голос падре Ансельмо, - евреи могут вывезти вырученную от продажи медную королевскую монету. Или королевские векселя. Или иные не запрещенные к вывозу товары.
Марко Саласар с облегчением вздохнул. Король выпустил медные кругляши и в два, и в четыре и даже в шестнадцать мараведи, но в других странах их по-прежнему принимали, разве что, как лом. Векселя в условиях войны и вовсе ничего не значили, а не запрещенных к вывозу товаров почти не осталось.
Падре Ансельмо развернул следующий свиток и поднял брови.
-    Воистину, милость Папы и королей безгранична. В случае крещения евреи могут остаться в стране.
По толпе прошел осторожный смешок. Здесь все помнили, что происходит с крещеными евреями – самой сладкой добычей Трибуналов.
-    Однако, дабы обманно крестившиеся не получили права на вывоз золота из Арагона и Кастилии, каждый крестившийся еврей лишается права продавать свое имущество в течение двух лет.
Кто-то истерично рассмеялся, а мастеровые, покачивая головами, сдержанно загудели. Все понимали, что мышеловка захлопнулась, и теперь из страны не выскочит никто – разве что голым и босым.

***

41

Томазо был взбешен. Как только условия изгнания евреев, были объявлены, цены рухнули вниз. Перепуганные изгои отдавали имущество за бесценок, вот только пользы от этого не было ни королю, ни Трибуналу, ни, тем более, Ордену. Да, кое-кому нравилось, что еврей продает свой дом за осла, а огромный виноградник – за рулон грубого полотна. Но в казну-то от этих смешных продаж поступали крохи! А денег остро не хватало…
Денег настолько не хватало, что королевская чета даже издала указ о полном запрете ростовщичества – теперь для христиан, но от конфискации новых ссудных контор и обменных лавок казна получила только свою же медную монету. Страна была тщательно высосана – и давно.
Единовременное же изгнание десятков тысяч оружейников и парикмахеров, мукомолов и виноделов, земледельцев и пастухов лишь усугубило бы и без того трудное положение казны. И Томазо не желал с этим смириться.
-    Вы должны просить отсрочки, - прямо сказал он дослужившемуся до титула «Дон» Аврааму Сенеору, в свое время взявшего на себя финансовую часть переговоров о браке Изабеллы и юного Бурбона.
-    И что это даст? – зло отозвался Дон Авраам, - перед тем, как вышвырнуть, нас еще и раз двести поимеют?
Томазо недовольно крякнул. Он-то знал, что еврей прав, но и соглашаться с этим было нельзя. Он обязан был приостановить бегство – хотя бы до нового урожая. Армия и так почти голодала.
-    Вас около 53-х тысяч семей, – начал объяснять Томазо, - если королю объяснить, что значит потеря такого количества рабочих рук…
-    Брось, Томазо, - оборвал его еврей, - ни король, ни королева, давно ничего не решают. Все предрешено в другом месте.
Им обоим было ясно, что за изгнанием стоят папские семьи – давно уже богатейшие в Европе. Достигшим всего Борджа и Медичи, Оттобони и Ровере мало было отнять у былых религиозных соперников деньги и влияние. Теперь они высочайше возжелали стереть их с лица земли, чего бы это не стоило Арагону, Польше и прочим окраинам Европы.
Однако вскоре Томазо убедился, что дело не только в пожеланиях Пап. Примерно в это же время он стал получать от агентуры довольно странные донесения: «Сеньор такой-то посетил Комиссара такого-то, после чего Комиссар приобрел часть земель сеньора по еврейской цене…» То есть, даром.
Это выглядело, как самая обычная взятка, однако Томазо насторожило то, что это происходило по всей стране – одновременно.
-    Гранды вошли в сговор с Трибуналом, - на первой же встрече с Генералом предположил он.
-    Взятка еще не сговор, - парировал Генерал. Он определенно получил схожие сведения.
Но Томазо уперся.
-    Это сговор. Потому что, пока Трибунал занимается евреями, он не занимается грандами! А провизии в армии все меньше! И положение Короны все хуже! И грандам это выгодно!
-    Спорная версия, – покачал головой Генерал.
«А может, и тебя купили?» – внезапно подумал Томазо.
Вместо того чтобы бить в точку, по головке оппозиции, то есть, по грандам – строго по «Зеленой книге», Трибунал выдавливал из страны обезденежевших евреев. То есть, откровенно саботировал!
А в тот единственный за все последнее время хороший день, когда он узнал о поимке и доставке в Сан-Дени «Руиса Баены», вышел второй королевский указ – теперь уже об изгнании морисков.
***
Королевский указ об изгнании землякам зачитал Амир, - у старого Мади слишком тряслись руки.
-    … однако к неверным проявлена милость, - медленно, внятно, стараясь донести каждое слово, читал он, - и желающие могут остаться в Арагоне на положении «domestic».
Перед глазами полыхнуло.
-    А что это? – не поняли мужчины.
Амир стиснул зубы.
-    Что это?! – заволновались мужчины, - не тяни, Амир!
-    Домашний раб, - выдавил Амир.
Мужчины замерли.
-    А ты не ошибся? – осторожно поинтересовался один, - там именно так и написано?
-    Я знаю латынь.
Мужчины вскочили, замахали руками, закричали – все, разом, - а Амир тряхнул головой и быстро пробежал глазами то, что было написано ниже.
Корона разрешала остаться в стране и детям – мальчикам моложе четырнадцати и девочкам моложе двенадцати лет. И Церковь милостиво предлагала родителям сдать их детей в монастыри, дабы из них там воспитали хороших служителей Иисуса.
-    С-скоты…
Это было оскорблением – расчетливым и хорошо продуманным.
***
Томазо шел к Генералу в совершенном смятении. Более опасного указа Корона издать не могла. Он уже теперь представлял, как полыхнет по всему Арагону.
-    Я слышал, его взяли… - раздался позади голос Гаспара.
Томазо обернулся. Друг – на руках двух крепких монахов – его уже нагонял.
-    Да, Гаспар, человека с документами Руиса Баены взяли.
-    Когда мне отдашь?
-    Как только сам с ним разберусь.
-    Смотри… - рассмеялся изуродованный ударом двузубой вилки в поясницу Гаспар, - ты мне обещал.
-    А ты веришь обещаниям члена Ордена? – мрачно отшутился Томазо.
Так, перешучиваясь, чтобы сбросить нарастающее напряжение, они прошли к Генералу, и Томазо увидел почти ту же компанию – только без казначеев.
-    Я так понимаю, - развивал свою мысль Главный инквизитор, - или пусть крещеные мориски платят церковную десятину, или пусть выметаются!
-    Они уже совсем обнаглели, - поддержал его секретарь Короны.
Томазо прикусил губу и тут же наткнулся на бесконечно усталый взгляд Генерала.
-    Давайте послушаем, что нам брат Томазо скажет, - вопреки обычаю назвал его правильным именем Генерал и принужденно пошутил, - все-таки главный специалист по изгнаниям и конфискациям он…
Томазо осел на стул и, преодолевая острое желание кому-нибудь врезать, положил руки перед собой.
-    На почти вернувшихся в селах морисках держались все поставки продовольствия в армию, - внятно, преувеличенно спокойно произнес он, - теперь этих поставок нет.
-    О каких поставках вы говорите?! – ядовито рассмеялся секретарь Короны, - да, мы каждую голову скота у них с боем отбирали!
-    Но все-таки отбирали? – впился в него взглядом Томазо, - у вас была эта взятая с боем голова скота!
Он вдруг заметил, что переходит на крик, и заставил себя сбавить тон.
-    Теперь этой головы скота не будет. Не у вас лично, я имею ввиду… у вас всегда все будет. Еды не будет у голодающей армии.
Секретарь Короны густо покраснел, затем стал пунцовым и, не зная, чем на эту неслыханную наглость ответить, возмущенно пыхнул. А за овальным столом повисла гнетущая тишина.
-    У тебя все? - то ли с угрозой, то ли с недоумением спросил Генерал.
Томазо пожал плечами и сцепил руки.
-    Тогда пошли, - кивнул Генерал и встал из-за стола, - простите меня сеньоры, я сейчас вернусь.
Томазо, угрюмо глядя в пол, вышел вслед за Генералом в коридор, и только тут старика прорвало.
-    Ты что за театр здесь устроил?! С чего тебя понесло?!
-    Вы что – не видите, что это сговор? - с трудом удерживаясь от встречной вспышки ярости, спросил Томазо. – Они же встаскивают Корону в новую войну!
Генерал побагровел.
-    Это не твое дело, щенок…
Но Томазо уже не собирался себя сдерживать.
-    Если этот указ не отменить, - с булькающей ненавистью процедил он, - гранды на плечах разъяренных морисков ворвутся в Мадрид, и все кончится. Разве это непонятно?
Генерала как ударили. Он замер, затем яростно крякнул, прошелся по коридору, стукнул кулаком в стену и тут же повернулся.
-    И твоя задача этого не допустить.
Томазо оторопел.
-    Моя?
-    А чья?! – со сварливой яростью поинтересовался Генерал, - ты же у нас самый умный! Вот и думай!
Томазо на секунду замер. Он видел, что на самом деле Генерал в панике, а значит, и Корона, ни Трибунал точно в таком же состоянии.
-    Полномочия, - жестко затребовал он.
-    У тебя и так достаточно полномочий, - отрезал Генерал. – Действуй!
***
Томазо дожидался окончания совещания в коридоре, а потом из кабинета вынесли Гаспара.
-    Ну, что, получил? – весело подмигнул Гаспар изгнанному, словно школяр из класса, однокашнику.
-    Получил.
-    Ничего, - хохотнул Гаспар и парой увесистых хлопков пришпорил своих носильщиков, - ты, главное, «Руиса Баену» не забудь мне отдать…
Томазо хотел ответить резкостью, но лишь махнул рукой и отправился вниз, в подвал. Он и впрямь должен был увидеть, кого, собственно, привезли. И, как ни странно, войдя в камеру, увидел того самого подмастерья из богом забытого арагонского городка.
-    Это ведь ты сломал церковные куранты, когда Олафа арестовали за облегченную мараведи?
Томазо помнил, как этого мальчишку, привязанного за ноги к ослице, протащили мимо него. Его самого именно так, за ноги, волокли в далеком Гоа. И он хорошо представлял, как трудно было этому щенку заставить себя подняться, чтобы начать спасать приемного отца.
-    Я, - спокойно признал бывший подмастерье.
Томазо отвернулся к окну. Он тоже кинулся бы спасать отца. Но этот бастард не боялся, и это было очень странно. Нет, отправленный по месту совершения первого преступления – в инквизицию Уэски – Кристобаль де ла Крус тоже был по-своему отважен, но, судя по материалам допроса, в этой отваге было что-то истерическое. Отважны были и мятежные мориски, но они защищали свою честь. А этот… этот, казалось, был отважен как бы сам по себе. А Томазо знал, что так не бывает.
-    Кстати, а где сейчас Олаф? – повернулся он к парню.
-    В Беарне. Вам его не достать.
Томазо улыбнулся. Бруно не замешкался ни на миг, и он это оценил. Как оценил и то, что Бруно решился послать фальшивый запрос на передачу Олафа в Сарагосу, а затем, расписался в получении арестанта, прекрасно к тому времени зная, что в Трибунале ни одна бумага и ни одна подпись незамеченной не пройдет.
-    Да, ты – не обычная шестеренка, - улыбнулся он.
И тогда что-то произошло. Арестант побледнел и впился в лицо Томазо напряженным, пронизывающим взглядом.
-    Так это вы – Часовщик?!
Томазо оторопел.
-    Я – часовщик?
-    Это ведь вы придумали облегчить мараведи! – сделал шаг вперед арестант. – Вы отдали команду крестить морисков! Вы издали «Зеленую книгу»! Ведь так! Не отпирайтесь!
Томазо как ударили в грудь. Нет, кое-кто мог догадываться об его участии в той или иной компании, но все вместе знал только один человек на свете – Генерал.
-    Откуда ты это знаешь? – прохрипел он.
И тогда бывший подмастерье, бывший писарь и приемщик Трибунала и бывший лжеинквизитор сокрушенно покачал головой.
-    Просто я тоже – Часовщик. Поэтому я понимаю.
***
Бруно очень быстро, с самого начала допроса почувствовал что-то знакомое, долго не мог понять, что, а потом вдруг его осенило: этот столь много о нем знающий сеньор не боится!
Нет, Бруно знал, что такое человек у власти. Он видел множество духовных лиц, которые умели и нападать и, не теряя присутствия духа, защищаться. Он знал нескольких действительно фанатичных аскетов. Он видел уйму наглых, раскормленных епископских сынков и племянников, способных нагнать ужаса на целую провинцию, но все это было не то. Как бы самоуверенно они не выглядели, все они боялись. Этот был другим.
И едва сеньор сказал о «шестеренке», Бруно как пробило. Нет, он вовсе не хотел ни похвастать своим прозрением, ни вообще вступать в разговор; эта роковая фраза вырвалась как бы сама собой. И сразу все изменилось.
-    Ну-ка, присядь, - жестко распорядился сеньор.
Бруно, прихрамывая на подвернутую во время поимки ногу, подошел к столу и осторожно присел на высокий жесткий стул. Местами сожженный во время пытки живот болел.
-    Кто тебе это сказал?
-    Я сам дошел, - пожал плечами Бруно, - и про морисков, и про книгу… это же очевидно.
-    Но кто тебе сказал, что это – мое?!
Бруно посмотрел на вцепившиеся в край стола побелевшие пальцы.
-    Вы единственный человек в Арагоне, который не боится. Других нет.
Сеньор моргнул и отпустил стол. Он явно растерялся.
-    И это, по-твоему, верный признак авторства?
Бруно ушел в себя – на мгновенье, не более.
-    Точное знание освобождает от страха. Вы не боитесь. А значит, вы знаете.
Сеньор задумчиво хмыкнул и отошел от стола.
-    Ты в Бога веруешь? – неожиданно поинтересовался он.
Бруно поднял глаза.
-    Я часовщик. Я верю в механику.
-    Ах, ну да… - саркастично хмыкнул сеньор, снял с полки книгу и швырнул ее на стол, - «враг моего врага – мой друг»… и так далее…
Бруно пригляделся. Книга, которую бросил на стол сеньор, оказалась «Алгеброй», и цитата была взята именно отсюда. Именно в этой доходчивой форме евреи описали правила перемножения отрицательных чисел.
-    Мир намного сложнее, - тихо произнес Бруно, - и ни в «Алгебре», ни даже в «Астрологии» я всех правил не нашел.
Сеньор прошелся по комнате, и в этот миг дверь открылась.
-    Томазо Хирон, к Генералу.
-    Иду, - кивнул сеньор и посмотрел Бруно прямо в глаза, - А ведь ты – еретик. Сознательный еретик.
-    Конечно, - не отводя глаз, пожал плечами Бруно, - как и вы.
***
Генерал так и сидел в зале заседаний – теперь, правда, один.
-    Ну, что, видел своего шпиона? – так, словно ничего не произошло, спросил Генерал.
-    Видел, - кивнул Томазо, – пустое дело, это не шпион.
-    И что ты с ним намерен делать?
-    Допрошу и Гаспару отдам.
Генерал понимающе кивнул, встал и прошелся по кабинету.
-    Я подумал и решил отправить тебя к морискам.
-    Зачем?
Генерал остановился и с насмешкой посмотрел на Томазо.
-    Вот все тебе надо знать! Попробуешь уговорить их признать крещение и остаться в стране.
-    Вы же знаете, что это бесполезно.
-    Конечно, знаю, - вздохнул Генерал, - но сделать это все-таки придется. Поезжай, Томас, поезжай…
Томазо пожал плечами. Генерал знал больше его, и у старика явно были какие-то свои расчеты.
***
Мади аль-Мехмед узнал о визите посланника Ордена от прибывшего из города лазутчика.
-    Он во мне сразу мусульманина опознал, Мади-ага, - задыхаясь от бега и волнения, выпалил юнец, - подозвал и говорит: передай вождю, я сегодня буду.
Мади потрясенно хмыкнул, приказал мужчинам готовить оружие, а к вечеру на перекрытой каменным завалом тропе появился всадник – один.
-    Мир вашему дому! – крикнул всадник.
Мади отложил мушкет в сторону и вышел из укрытия.
-    Зачем пришел?
-    Я пришел с миром, - спустился с коня посланник и подошел к завалу. – Мади?! Мади аль-Мехмед?!
-    Вы?! – потрясенно выдохнул бывший судья.
Перед ним стоял тот самый сеньор с лицом нотариуса, что в свое время отнял у него Олафа Гугенота.
-    Я хочу предотвратить кровопролитие, - с явным усилием выдавил сеньор.
-    Проходите, - мрачно кивнул Мади и повернулся к бойцам. – Пропустить.
***
Томазо честно потратил на уговоры всю ночь. Но, по большому счету, возразить мусульманскому вождю было нечем.
-    Хорошо, Томазо, предположим, что мы не станем воевать, - недобро усмехался Мади аль-Мехмед, – но что тогда?
-    Можно признать крещение… - начал Томазо и осекся, такой зрелой ненавистью повеяло от старика, - или спокойно и организованно выехать из этой враждебной страны и объединиться со своими единоверцами.
Бывший судья прокашлялся, достал из шкатулки текст королевского указа, долго искал нужное место и, наконец, показал его исповеднику.
-    Вот здесь, - ткнул он пальцем в почти затертую от прикосновений строку, - нам запрещено выезжать в Гранаду и те страны, с которыми Папа в ссоре. Верно?
Томазо нехотя кивнул. Указ действительно запретил это.
-    А в католических странах нас ждет совершенно то же самое! – горько рассмеялся вождь, - и куда нам бежать?
Томазо молчал. Морисков охотно принял бы турецкий султан, но переплыть Средиземное море стоило денег. У обычных крестьян таких денег никогда и не было.
-    Значит, нам остается воевать, - подвел итог разговору Мади аль-Мехмед, - до последнего мужчины. И это не придурь выжившего из ума старика. Вы сами загнали нас в состояние войны.
Томазо молчал. Он знал, что это правда, лучше, чем кто-либо другой.
«В конце концов, я сделал все, что мог», - думал он, и, вернувшись в город, первым делом разбудил отсыпавшихся в гостином дворе многократно проверенных в деле доминиканцев. Пора было начинать выполнение второй части приказа Генерала.
-    Ну, что, готовы?
-    Конечно, святой отец, - насмешливо ответил старший, - мы уже лет двадцать как готовы.
-    Тогда к делу.
Доминиканцы принялись переодеваться в мусульманские одежды, затем заказали прислуге завтрак, а Томазо разложил на столе карту и стремительно распределил секторы.
-    Значит, так, - подозвал он жующих монахов, - вот ваши сектора. Каждому свой.
-    И долго нам этим заниматься? – насмешливо спросил старший.
-    Пока у них охота воевать не отпадет, - серьезно ответил Томазо, - вы это и сами увидите.
Доминиканцам поручалось рассредоточиться по всей горной части провинции и систематически уничтожать мусульманских вождей – до тех пор, пока община не распадется или не примет изгнание, как неизбежность.
-    Опасное вы нам дело поручили, святой отец, - хмыкнул старший.
-    Других у меня не бывает, - отрезал Томазо.
***
Бруно сидел в подвале Сан-Дени уже третью неделю и каждый день отыскивал все новые доказательства тому, что понял под пытками. Если бы звезды и впрямь руководили жизнью, то все должно было циклически повторяться, и каждые 532 года, в каждом Великом Индиктионе, точно такой же Бруно должен был сидеть в точно такой же камере и думать точно такие же мысли. И это было бы идеально.
Однако Бруно знал: ни второго такого монастыря, ни второй такой камеры, ни, тем более, второго такого Бруно не будет, ибо шестеренки слишком быстро стираются. И лишь самый бесталанный ремесленник станет заново повторять ту же самую конструкцию Вселенских курантов вплоть до деталей.
«А, может, Господь и впрямь бесталанен?»
Бруно не взялся бы утверждать это со всей уверенностью. Худо-бедно, однако Бог подчинил все живое ритму суток и смены сезонов. Да, и маятники душ, подчиненные колебаниям от добра к злу, неплохо удерживали человека в заданном ритме бытия. И даже намеченный Господом Апокалипсис был уже просчитан.
-    Ибо что такое 24 старца, окружающих Сына человеческого на престоле, как не 24 часа суток?
И, тем не менее, мир жил в полном беспорядке, и самая малая Божья тварь могла изменить почти все. Отсюда, из окна подвала двор неплохо просматривался, и Бруно просто видел доказательства этому – почти каждый день.
На первый взгляд, механическим порядком было пронизано все. Монахи жили строго по приказу: ходили на службу, на работу, отдыхали, играли в салки и расходились по кельям. А однажды в котел с монастырской кашей влетел воробей, и все сломалось – мгновенно. Сначала охнул и метнулся к котлу повар, затем поднялся жуткий хохот, и воробья принялись вылавливать всей братией, затем появился старший по кухне, и, в конце концов, четкий распорядок дня рухнул – целиком.
Даже на третий день монахи все еще вспоминали перепачканного воробья и смеялись, а на четвертый день Бруно впервые услышал здесь же придуманное меткое выражение «как воробей в каше». Стоило его произнести, и монахи тут же понимали, насколько влип человек, а главное, насколько он сломал всем остальным заранее выстроенные ими планы. Словно волна от брошенного в озеро камня, или словно метка охрой при выверке курантов, это выражение переходило от шестерни к шестерне, пока однажды Бруно не услышал его от самого настоятеля – на одном из обычных вечерних разносов.
Нечто подобное собирался сделать со всей Божьей Вселенной и Бруно.
***
Лишь когда Томазо вернулся в Сан-Дени, он вспомнил, что этот странный часовщик так и сидит под охраной, ожидая допроса и суда. Крякнул, спустился в подвал и, как ни странно, увидел перед собой того же самого человека – тощего, бледного, но по-прежнему спокойного. Обычно люди менялись уже на третий день заточения.
-    Что – доводкой занимаетесь? – поднялся ему навстречу арестант.
-    Какой доводкой? – переспросил Томазо и тут же вспомнил, - ах, да, ты опять про свои часы…
-    Доводка всегда отнимает сил больше, чем все остальное, - развел руками арестант. – Мало закрепить шестерни и запустить куранты. Механизм должен еще и притереться…
Он принялся говорить, а Томазо неспешно подошел к зарешеченному окну, взялся за прутья, смотрел на монастырский двор, слушал и, как ни странно, все понимал.
В самом деле, он уже выполнил и ломку старого судебного «механизма» Арагона, и отливку нового. Он выдернул и заменил «регуляторы хода», изменил «передаточное число» шестеренок управления. А теперь в его деле начался этап «доводки» - пусть и несколько преждевременно. Ему, – хочешь, не хочешь, - предстояло убрать «заусенцы» из морисков и евреев и отшлифовать всю эту машину так, чтобы ни у одной «шестеренки» не возникло сомнений, что все идет правильно, чтобы даже самая память о том, что когда-то она исполняла иную роль, не существовала.
-    Но это все пустое, – внезапно улыбнулся часовщик.
Томазо Хирон обернулся и с удивлением посмотрел на арестанта.
-    Почему?
-    Потому что у вас нет цели.
Просидевший три недели в каменном подвале арестант сказал это так спокойно, словно поменялся с Томазо местами, и так уверенно, словно знал его всю жизнь.
-    Т-ты… - вскипел Томазо… и осекся.
***
Он даже не знал, сколько пробыл в этом состоянии, уцепившись за прутья и бессмысленно глядя сквозь снующих по двору братьев. У него действительно не было цели. Когда он был совсем еще маленьким бастардом, он страстно желал стать законным сыном уважаемого всеми отца. Чуть позже яростно доказывал, что обладает большими достоинствами, чем его законнорожденные сверстники. А потом он пришел в Орден – как прыгнул со скалы.
-    Бастард? – мгновенно вычислил его Комиссар и тут же широко улыбнулся, - молодец, что пришел.
Уже на следующий день Томазо изо всех сил дрался за самое себя и знал, что не сдастся – даже ценой жизни. А потом были годы обучения – по восемнадцать-двадцать часов каждые сутки: фехтование, математика, языки, генеалогия, астрология и снова фехтование. А потом он просто работал, постепенно постигая тонкости своего дела.
Он любил свою работу. Но вот цели у него не было.
Вопреки тому, что он сказал Австрийцу, Томазо совершенно точно знал, что не станет не только Папой, но даже Генералом, – никогда. Убедив себя, что титулы и деньги мешают проявлению достоинств человека, Томазо нещадно вычеркнул из списка ценностей и то, и другое.
Он просто работал. Исполняя цели других.
Томазо оторвал занемевшие руки от решетки и повернулся к двери.
-    Охрана!
Тяжелая дубовая дверь со скрипом распахнулась, и Томазо ткнул в сторону Бруно Гугенота рукой.
-    Я забираю его с собой. Пусть начальник караула подготовит бумаги на выход.
***
Амир узнал о гибели отца, когда помогал бабкам принять особенно трудные роды.
-    Как это произошло?
-    Его застрелили, - опустив голову, сказал гонец. – Мы обыскали вокруг все, нашли лежанку из травы, но убийца бежал.
Амир попросил его подождать, вернулся к роженице, а когда двойня все-таки вышла, – слава Аллаху – оба мальчика, да еще и живые, вскочил на коня и к ночи добрался до укрытой в горах общины.
Отца уже похоронили – по обычаю, до захода солнца, и осмотреть рану было невозможно, и тогда Амир вместе с мужчинами сходил к «лежанке» убийцы, оценил расстояние и покачал головой.
-    Это – не обычный мушкет.
-    А что же тогда? – удивились воины.
-    Смотрите, расстояние раза в полтора больше. И при этом он попал.
А когда на следующий день пришла весть еще об одной смерти – в соседнем племени, Амир, принявший власть после отца, приказал послать гонцов во все окрестные селения. Он уже понимал, что происходит.
***
Как и ожидал Томазо, полыхнуло по всему полуострову, именно так, как он и предполагал. И без того оскорбленные насильственным крещением, а теперь еще и сгоняемые с родовых земель мориски Кастилии, Валенсии и Арагона мгновенно стали нападать на королевские гарнизоны, гранды немедленно их поддержали и выслали Короне протесты, и даже пригнувшие головы депутаты Кортеса вдруг вспомнили, что у них когда-то были права.
И только там, где методично работали его люди, все было тихо: вождей мусульман методично устраняли, и общины едва успевали выбрать новых. А потом и там что-то произошло: мусульмане утроили караулы и люди Томазо не могли подобраться к вождям даже на расстояние полутора мушкетных выстрелов.
Понятно, что Генерал, хотя он и не любил морисков и евреев, был вынужден поднять вопрос о недостаточной работе Трибунала на первом же совместном заседании.
-    Вы только делаете вид, что работаете, а гранды продолжают строить козни, - без особой охоты обвинил он Главного инквизитора, - и теперь все наше дело под угрозой.
Томазо видел, как – на долю секунды – зрачки главы всех арагонских Трибуналов скакнули в сторону, однако он тут же взял себя в руки и начал давить на «дело Веры». А той же ночью Генералу стало плохо.
-    Итальянский почерк, - хмыкнул врач-еврей в ответ на вопрос Томазо, - еле успел ему желудок прочистить. Но гарантий никаких.
Томазо подошел к Генералу и согласился: это определенно был яд. Правая щека Генерала собралась в устрашающую гримасу, а дыхание было тяжелым и прерывистым.
-    Мои полномочия, - жестко потребовал Томазо, - пока для нас еще худшим не кончилось.
Генерал скосил левый глаз, и Томазо на секунду оторопел, но подошел таки к шкафу и выдвинул один из ящиков.
-    Здесь?
Генерал прикрыл левый глаз. Правый так и смотрел в пространство перед собой. Томазо быстро переворошил бумаги и в самом низу нашел подписанный Генералом документ. Пробежал его глазами и охнул.
-    Вы предвидели?!
Генерал шевельнул краем рта. А Томазо так и стоял, тупо уставясь в заранее приготовленный Генералом документ, фактически передающий Томазо всю власть над Арагоном, – в обход Совета Ордена.

Игры Богов Акт7.4 Азбучные истины
***
ЧАС СЕДЬМОЙ
***

Той же ночью секретарь Генерала – глухонемой картезианец ознакомился с криво подписанной хозяином бумагой, не поверил, сходил и посмотрел на почти парализованного Генерала сам и лишь тогда выдал Томазо несколько шкатулок с документами.
Томазо открыл первую шкатулку, да так и замер с первой же бумагой в руках. Это была копия письма Австрийца Изабелле. Дон Хуан извещал «сестру», что намерен объявить себя королем по меньшей мере Майорки, Обеих Сицилий, Гибралтара и Валенсии и предлагал поделить Пиренейский полуостров честно, поровну.
-    Какая наглость! – восхитился Томазо, - ай, да бастард!
Мысль о том, что Австриец, как и он сам, незаконнорожденный, так высоко взлетел, доставляла противозаконное удовольствие. Но едва он взял следующую бумагу, все его веселье кончилось. Некий аналитик предрекал Генералу скорую потерю сахарных плантаций Нового Света, как следствие, поражение Папы в Италии и, как следствие, вступление во всеобщую войну московитов, – естественно, на стороне протестантов.
-    Ого! – подивился Томазо. Он предполагал подобное, но лишь как самый худший вариант развития событий.
Далее аналитик писал, что, поскольку продвижение Москвы может остановить только Османский султан, Папа рискует потерять не только Польшу, но еще и Балканы.
-    Матерь Божья… - выдохнул Томазо.
Он понимал, что помощь султана Папе безвозмездной не будет, а значит, потеря Балканского полуострова – реальность. Томазо кинулся просматривать остальные бумаги и вскоре признал, что недооценивал Генерала, - тот, спасая положение, работал, как проклятый.
Чтобы удержать сахарные плантации за собой, нужны были деньги – много денег, причем, немедленно. Истощенное хозяйство полуострова таких денег дать не могло – даже, если бы евреи и мориски остались бы в стране. И ход, который придумал Генерал, был невероятно дерзким.
Судя по бумагам, узнав о подготовке оскорбительных королевских указов, Генерал попытался предотвратить их появление. А когда стало ясно, что это не удастся, от имени Ордена договорился об оптовой продаже всех евреев и морисков в рабство, - как только те покинут пределы Арагона и Кастилии и потеряют подданство, а значит, и формальную обязанность Короны защищать их. Одним из партнеров по сделке была Португальская Корона, умно пообещавшая евреям убежище; другим – марокканский султан, покровительства которого ожидали мориски.
Беженцев предполагалось выдоить в три этапа. Сначала они платили за право убежища в Португалии и Африке. Затем их «облегчали» при прохождении таможенных постов Арагона. Заодно предполагалось по дешевке скупить имущество беженцев, и особенно принадлежащий морискам скот, - армию следовало кормить, а перевезти скотину в Африку мориски все равно не сумеют. И лишь затем, уже на той стороне, неверных продавали работорговцам. Нам, как хозяевам товара, причиталось две трети.
Томазо быстро прикинул возможную выручку: на военный флот для обороны сахарных плантаций в Новом Свете хватало. Даже если половину разворуют епископские племянники.
-    Ай, да Генерал! – потрясенно цокнул он языком.
Только теперь стало ясно, сколь рискованную игру ведет Орден, одной рукой через Трибунал беря взятки с наивных грандов и провоцируя мятежи морисков, а второй – выстилая им дорожку на костер да в рабство.
Понятно, что и протестанты не дремали. Томазо пролистал бумаги, и довольно быстро нашел нужную сводку. Неведомый агент сообщал Генералу, что Англия и Голландия уже ведут с пиренейскими евреями активные переговоры и зовут в свои страны и колонии всех, кто пожелает, - от крестьян до врачей.
-    Еще бы вы не звали… – процедил Томазо.
В условиях затяжной войны квалифицированные мастера решали многое, если не все. И если изгнанные евреи и мориски стали бы работать на врага, исход войны был бы предрешен. Вот только теперь их ждала иная судьба.
-    Только бы суметь… - прошептал Томазо.
Он понимал, на сколь узенькую, тоньше мостика в мусульманский рай, дорожку только что ступил.
***
Когда Амиру сообщили, что марокканский султан, вроде бы как согласен принять всех беженцев-мусульман, он задумался. Кое-кто из морисков прямо сейчас воевал вместе с грандами против короля. Но его люди голодали и давно уже хотели одного – нормальной жизни.
-    А что в Гранадском эмирате нас не ждут? – внезапно засомневался он.
-    В Гранаду еще суметь прорваться надо, - покачал головой принесший весточку купец, - там, у границы на каждой тропе посты. Большей частью доминиканцы – звери, а не люди.
Мужчины понурились. Гранада была и ближе, и понятнее Африки, но с Псами Господними никто связываться не желал.
-    Король обещал пропустить всех желающих до порта Коронья, - сказал купец, - а оттуда в Африку много судов ходит.
Амир расстелил на коленях карту. Означенный порт был не так уж и далеко, но он просто не представлял, как будет перевозить скотину. А главное, Амир слишком хорошо помнил то, что порассказал ему о марокканских властях тот христианин-раб, которому он как-то вправил кишки.
-    Мы идем в Гранаду, - решительно свернул он карту.
-    Зачем, Амир? – недовольно загудели мужчины, - тебе мало погибших?
Амир поднял руку, призывая к тишине.
-    Друг моего врага мой враг, - процитировал он правило умножения положительного числа на отрицательное – еще из «Алгебры», - и если марокканский султан договорился с нашим королем, дело нечисто.
***
Когда Комиссар Трибунала брат Агостино получил очередное распоряжение из Сарагосы, он немного испугался. Теперь Главный инквизитор не настаивал на преследовании морисков, однако, жестко потребовал полного и окончательного приобщения к Церкви скрывающихся в лесах и долах местных язычников.
-    Хорошо написано, - оценил красоту слога Комиссар, - если бы так же и дела шли…
Языческих сел в округе было достаточно. Но вот беда, за сотни лет соседства христианские, мусульманские и еврейские селяне оттеснили их на неудобья. Каждые два-три года монахи, утопая в болотах и огибая жуткие осыпи, кое-как добирались до какой-то части из них и демонстрировали картинки со страшным судом. Перепуганные язычники принимали крещение, а едва монахи уходили, все продолжалось по-старому.
Как говорили Комиссару монахи, иные села из-за неслаженности действий крестили по два-три раза: то францисканцы, то бенедиктинцы, то еще кто. И вот теперь брату Агостино предстояло пройти по их следам и примерно наказать всех, кто отступил от однажды принятой веры в Христа. Но он боялся. Как рассказывали все те же монахи, язычники уже знали, что такое Трибунал.
***
Бруно ничуть не удивился тому, что сеньор Томазо взял его с собой. Он видел, что его коллега одновременно удручен, взвинчен и, как никогда, одинок.
-    Настоящий часовщик всегда одинок, - сказал он сеньору Томазо, когда они в роскошной карете объехали несколько крупных городов и отправились в сторону Гранадской границы.
-    Почему?
Сеньор Томазо был настолько углублен в свои мысли, что даже толком не обдумал, к чему это сказано.
-    Не знаю, - пожал плечами Бруно, - Олаф был всегда один, я всегда один, вы тоже, как я вижу…
-    Я – монах, - отрезал сеньор Томазо, - если ты об этом…
Бруно рассмеялся. Он видело множество монахов. Это веселое, буйное и вечно нетрезвое племя отнюдь не отличалось склонностью к одиночеству. А огромные кладбища убитых Божьими невестами младенцев окружали каждый монастырь.
-    Не в этом дело. Вы – мастер.
Сеньор Томазо удивился и тут же иронично усмехнулся какой-то своей мысли.
-    Какой из меня мастер? Судя по тому, что я недавно узнал, я всего лишь подмастерье. А мастер у нас один – Папа.
-    Нет, - покачал головой Бруно, - Папа – не мастер; Папа – всего лишь заказчик.
-    А в чем разница? – заинтересовался сеньор Томазо.
-    Заказчик наслаждается обладанием, а мастер – созиданием. Вот только первое доступно и зверю, а второе умеет лишь человек.
Он немного подождал, пытаясь понять, дошло ли до сеньора Томазо сказанное, подумал и все-таки добавил то, о чем они уже спорили несколько суток пути.
-    Вы многое разрушили, но вы до сих пор так и не решили, что хотите создать.
Сеньор Томазо тряхнул головой, пыхнул себе под нос, повернулся к Бруно и взгляд у него был полон злости.
-    Ты опять за свое? Ты и впрямь думаешь, что я разрушаю хорошие правильные куранты, чтобы построить полный кукольной лжи театр?
В окно кареты потянуло паленой шерстью, и Бруно сморщил нос и мотнул головой в сторону занявшегося кострища.
-    Это ведь ваша работа…
Сеньор Томазо недовольно крякнул и, подавая сигнал кучеру, ударил кулаком в перегородку. Глянул на Бруно и распахнул дверцу.
-    А ну, пошли.
Бруно дождался, когда сеньор Томазо выйдет, и последовал за ним. Там, впереди стояло штук восемь столбов, и как раз сейчас несколько монахов разжигали солому, которой были обложены дрова. Судя по крайней нищете окружившей место казни толпы, это определенно были язычники, и карали их за хорошо доказуемое поклонение бесам рощ и ручьев.
-    Ты это имеешь ввиду? – ткнул рукой в сторону столпившихся вокруг столбов селян.
Бруно кивнул. Женщины уже начали подвывать, а потом, когда огонь разом охватил ноги изобличенных колдунов и ведьм, поднялся такой вой, что они оба заткнули уши. Сеньор Томазо мотнул головой, приказывая Бруно идти за ним, а потом не выдержал и перешел на бег.
-    Сеньор Томазо Хирон! Сеньор Томазо Хирон!
Бруно вывернул голову и обмер. За ними бежал и кричал так, что перекрывал своим голосом вой сжигаемых поклонников дьявола, тот самый брат Агостино.
-    Сеньор…
Бруно разжал уши, догнал сеньора Томазо и коснулся его плеча. Рев стоял такой, словно деревенские уже попали в ад.
-    Что там еще? – обернулся сеньор Томазо.
-    Сеньор Томазо Хирон! Какое счастье! – подбежал Комиссар Трибунала ближе, - что же вы без предупреждения? Я бы стол приготовил…
Комиссар окинул Бруно вспоминающим взглядом, вздрогнул и вытаращил глаза.
-    Ты?
Но Бруно так и не успел ничего ответить.
-    Где их деревня?! – перекрывая вой, прокричал сеньор Томазо.
-    Там, за рощей! – так же прокричал Комиссар Трибунала.
-    Веди!
Они снова перешли на бег, и лишь за рощей, когда вой перестал резать уши, сеньор Томазо схватил Бруно за руку и затащил в плетеную из прута, кое-как обмазанную глиной и крытую соломой коническую хижину.
-    Смотри!
Бруно огляделся. Земляной пол, грубо сложенная печь, дыра в кровле вместо дымохода, явно слепленный руками кривой глиняный горшок и выдолбленная в куске ствола ступа. Так в их городе мастеровых не жили даже рабы.
-    Они прячутся от веры Христовой уже второе или третье столетие, - обвел рукой обстановку хижины сеньор Томазо, - и для них то, как они живут, - верх счастья и справедливости.
-    Да, это так, - кидая в сторону Бруно панические взгляды, заискивающе подтвердил брат Агостино. – Колдуны они и есть колдуны…
-    Заткнись!
Сеньор Томазо еще раз оглядел хижину и посмотрел Бруно в глаза.
-    Арагон отстал от Европы даже больше, чем они отстали от нас. И нам нельзя прятаться от жизни. Потому что иначе все эти протестанты, итальянцы, турки и московиты будут обращаться с нами, как мы с этими язычниками.
Он замолчал, вздохнул и завершил:
-    Или как с тем, что годится лишь на переплавку… если тебе так понятнее.

***

42

http://s6.uploads.ru/7mDfv.jpg
Амир упорно продвигался на юг, и каждый третий-четвертый день к нему примыкали все новые и новые мусульманские села.
-    А почему в Гранаду? – первым делом спрашивали они, – почему не в Африку?
-    Друг нашего врага – наш враг, - отвечали мужчины, мгновенно усвоившие простейшее алгебраическое правило.
А едва они вышли на ведущую в Гранадский эмират дорогу, стало ясно, что их предупреждали не зря. На деревьях у дороги, через каждые четверть часа пути болтались повешенные мусульмане – по одному, по два, а то и по три человека сразу.
-    Псы Господни… их работа… - шептали женщины, а мужчины все крепче и крепче сжимали оружие и начинали подходить к молодому вождю.
Но Амир уперся.
-    Пугают, значит, сами боятся, - отвергал он всякие попытки отвернуть в сторону указанного Короной порта.
И лишь когда они вышли на границу, даже Амир признал, что слухи были небеспочвенны. Посланные вперед лазутчики сообщили, что ущелье полно доминиканских караулов, а согнанные с окрестных деревень крестьяне спешно возводят стену из сырого кирпича вокруг переправы через реку.
-    А другие тропы есть? – спросил Амир.
-    Есть, – подтвердили разведчики, - и не одна, но там слишком открытое место; пока скот через реку перегонишь, всех перебьют.
-    Значит, туда и пойдем, - принял решение Амир.
***
Томазо проехал по всем предназначенным для изгнанников дорогам, и везде видел одно и то же: в Португалию тянулись длинные, тяжело груженые грубым холстом, низкосортной кожей и прочим не запрещенным к вывозу товаром обозы евреев, а в сторону Короньи, поднимая тучи пыли, гнали свой скот мориски.
Впрочем, агенты сообщали, что целиком загнать мусульман в Коронью не удалось, и едва ли не половина морисков с боями прорывается в Гранаду. Это означало, что выгод от оптовой скупки скотины и продажи рабов что у Короны, что у Церкви будет вдвое меньше. И это было очень плохо.
-    Сколько у вас людей? – первым делом интересовался Томазо, как только посещал приграничные монастыри.
-    Немного, - начинали юлить настоятели, - человек двести-триста…
Томазо требовал книги регистрации, затем бухгалтерские отчеты и моментально доказывал, что триста человек это те, кто находится в стенах монастыря, а если посчитать тех, кто работает в городе, выходит порядка двух-трех тысяч.
-    Полторы тысячи отправить на границу, - приказывал он и оставлял пару своих людей. Чтобы лучше дело двигалось.
И настоятели плакали, били себя в грудь, но людей на возведение укреплений и организацию караулов посылали. А потом Томазо вышел в приграничное ущелье, и увидел, что дело совсем плохо.
-    Наши разведчики обошли окрестные ущелья, - по-военному четко доложил командир гарнизона – крепкий, энергичный доминиканец. – Там все битком сарацинами забито. Только напротив нас восемнадцать племен собралось.
-    Подожди, - не понял Томазо, - а чего они ждут? Почему не пытаются пройти?
-    В том-то все и дело, что они проходят, - болезненно усмехнулся монах, - в соседнем ущелье.
-    Так перекройте и его! – вспыхнул Томазо. – Вы думаете, зачем я вам людей дал?!
Командир покачал головой, приказал привести лошадей и спустя полчаса Томазо выехал на пригорок, окинул взглядом долину и охнул. Вся долина была битком забита беспрерывно вытекающими из окрестных ущелий потоками людей и скота. И все это двигалось к переправе.
-    Вы посмотрите, как все грамотно сделано, - ткнул рукой в сторону брода доминиканец.
Томазо присмотрелся и с горечью признал, что слишком недооценивал предназначенный к продаже «живой товар». Вместо того чтобы, теряя скот и людей, панически бежать, мориски просто скопировали таможенный пост, - но уже к своей пользе. Тайно, видимо, ночами, выкопали рвы – по обеим сторонам брода, посадили туда около полутора сотен мужчин с арбалетами и мушкетами и под их защитой без спешки, методично переправляли на ту сторону стадо за стадом и племя за племенем.
-    Мы даже подступиться не можем, - пожаловался доминиканец, - я за два дня сорок восемь человек потерял.
«Контрабандисты, - сразу понял Томазо, - среди них определенно есть контрабандисты». Только человек, не раз пересекавший границу, мог набраться отваги столь откровенно попирать указ короля.
Но не это было важно. Томазо прекрасно знал, как быстро переносятся новости среди мусульман, а значит, не пройдет и полумесяца, как этой методой начнут пользоваться все.
Для его планов пополнения казны это могло обернуться катастрофой.
-    Сарацин выбить. Укрепления сравнять с землей. Брод перекрыть, - приказал он. - Любой ценой. Солдат я пришлю.
***
Сеньор Томазо принимался спорить с Бруно, едва они садились в карету. И если верить тому, что день за днем рассказывал сеньор Томазо, мастера самых разных стран стремительно усиливали движущие части, переставляли свои шестеренки и меняли регуляторы хода, и тот, кто придумывал самый лучший механизм, получал возможность пустить своих противников на переплавку.
-    А цель? – ехидно интересовался Бруно, - хоть у кого-нибудь из них есть цель?
И тогда сеньор Томазо взрывался, начинал размахивать руками, кричать, что развитие бесконечно… и Бруно немедленно задавал второй вопрос:
-    Я что-то не пойму, сеньор Томазо, а вы сами-то в Бога верите?
И монах тушевался. Потому что идея бесконечного развития в корне противоречила христианской идее Конца Света. И тогда начинал говорить Бруно.
Он прямо указывал, что бесконечная жизнь отнюдь не присуща мирозданию, – ибо все его отдельные части смертны. А значит, и Вселенная – те же подверженные износу башенные куранты, которые однажды пробьют полночь.
Используя сказанное самим сеньором Томазо, Бруно напоминал, что оба лагеря – что католический, что евангелистский – всего лишь навязывают врагу свой чертеж, якобы пригодный для всего мира. Но ни те, ни другие не привели в порядок даже свои собственные «часы».
И он четко указывал на первопричину такого положения – отсутствие цели.
-    А как же власть?! – кидался возражать сеньор Томазо. – Чем не цель?
-    Власть сама по себе бессмысленна, - легко парировал Бруно, - что мне моя власть над купленным металлом, если я не знаю, что из него выковать? У вас нет цели, сеньор Томазо.
И сеньор Томазо умолкал и принимался смотреть в окно – до следующего спора. А Бруно все лучше понимал, что превосходит и этого Мастера.
***
Томазо оспаривал тезисы часовщика все дорогу до Сан-Дени, но оспорить так и не сумел. Власть, как самоцель, это и впрямь было бессмысленно, а никакой иной цели он так и не видел – ни у евангелистов, ни у своих. Это раздражало. Прямо сейчас тысячи и тысячи умных, отважных, сильных «Томазо Хиронов» по обе стороны линии фронта работали, как заведенные, а там наверху так и не придумали ничего сложнее «власти, как самоцели».
Но это было доступно и деревенскому петуху!
Лишь когда Томазо вернулся в Сан-Дени, ему удалось выбросить эту так и не решенную задачу из головы. Генерал чувствовал себя намного лучше, но еще не вставал. Томазо быстро просмотрел почту, и сразу же выделил главное: письмо из канцелярии Папы. Секретарь сообщал Генералу, что направляет ему копию послания Дона Хуана Хосе Австрийского. Томазо развернул копию и замер.
Австриец сообщал Папе, что только что в бою под Павией взял в плен короля Франции.
-    Черт! – воскликнул Томазо и, не веря своим глазам, перечитал эти две строчки, а затем и все письмо от начала до конца.
Сомнений не было: с французским королем произошло невозможное, то, что случается с королями раз в сто лет. И теперь Австриец высокомерно предлагал остановить кровопролитие на достаточно почетных для Папы условиях. Иначе, как предупреждал Австриец, Папа Римский потеряет не только Рим.
Томазо утер мокрый лоб рукавом и кинулся к огромной карте Европы. Теперь менялось все.
-    Черт…
У него было четкое ощущение, что, предлагая мир, Австриец темнит. Томазо снова подошел к карте. Почти весь Пиренейский полуостров контролировался королевской четой, а точнее, поставленными на колени грандами.
«Гранды?»
При наличии поддержки извне гранды могли и подняться с колен.
***
Последний штурм Амир уже еле отбил, - доминиканцы явно вызвали подмогу.
-    Строим вторую линию укреплений, - сразу же после штурма распорядился он, - срочно. А я буду просить вождей о помощи.
И мужчины, уже переправившие семьи и скотину в Гранаду, не возразили ни слова, той же ночью заложили вторую линию, а поутру, когда монахи трех или четырех военных орденов пошли в атаку, они оставили на ровном, как стол, поле еще порядка полутысячи убитыми.
А к полудню подоспела помощь из разбросанных по всем окрестным ущельям племен, - кто с арбалетом, кто с копьем. Уже понимающие, какому опасному врагу противостоят, люди Амира сразу же разобрали новичков по окопам, помогли пристрелять местность, объяснили все сильные и слабые стороны линий обороны и только тогда перешли границу.
-    Так и держите, - пожелал Амир пришедшим на смену вождям, - и через этот брод половина Арагона переправится.
А потом они подошли к первому городу, встали в числе прочих перебравшихся через границу племен у реки, и в первый же день Амира нашел один из визирей Эмира Гранадского.
-    Много еще ваших на той стороне? – первым дело спросил он.
«Ваших, - отметил Амир, - он сказал «ваших», а не «наших»…»
-    Я думаю, двести-триста тысяч, сеньор.
-    И все идут сюда?
Амир вспомнил огромные стада, бредущие в сторону порта Коронья, и вздохнул.
-    От силы половина…
-    Слава Аллаху, - с явным облегчением выдохнул визирь, - а то мы уже не знаем, где вас размещать. Сами понимаете, хорошие пастбища давно заняты.
Амир замялся и все-таки спросил то, о чем думал с самого начала.
-    А Эмир Гранадский… он не думает увеличить свои земли?
Визирь испытующе посмотрел на Амира.
-    Ты о чем?
-    В Арагоне сейчас неспокойно, - волнуясь, начал объяснять Амир, - многие, и даже христиане, королем недовольны, особенно из-за медной монеты. Может быть, имеет смысл ввести на племенные земли морисков армию Гранады? Ну, взять их под защиту…
Визирь улыбнулся.
-    А ты ведь грамотный. Где учился?
-    Да у вас же, в Гранаде.
-    Математик?
-    Медик. Недоучился два года… не успел.
-    Тогда вот, что я тебе скажу, студент, - покачал головой визирь, - даже не думай о войне.
-    Но почему? – начал напирать Амир, - защитить эти земли сейчас некому, обиженных на короля среди наших мужчин много – самое время! Вы походите среди людей, послушайте, что они говорят! Они же, чтобы домой вернуться, будут сражаться, как львы!
-    Все! Хватит! – оборвал его визирь, - ты должен понимать: друг нашего друга – наш друг.
Амир непонимающе тряхнул головой.
-    А разве у эмира Гранадского и Бурбона есть общие друзья?
Визирь кивнул.
-    У Папы Римского и Султана Османского – договор… и крепкий. И вообще, поверь мне: плохой мир с христианами гораздо лучше войны.
-    Вы не понимаете… - покачал головой Амир, - они не остановятся. Никогда. И мы никогда простить не сможем.
***
Томазо почуял, что почва из-под ног все-таки уходит, довольно быстро. После того, как сам король Франции попал в плен, Папа растерялся, и гранды тут же подняли голову: они уже понимали: стоит Австрийцу победить, и Бурбону Арагонскому – конец. Но главное, переходящие границу с Гранадой мориски, увидев, что хороших пастбищ им не дадут, быстро сбивались в землячества и все чаще поговаривали о создании мощной освободительной армии и возвращении в Арагон, - уже как хозяева.
-    Все дело в том, - объяснял специально приехавший из Гранады агент Ордена, - что кое-кто при дворе эмира подумывает о войне – руками наших морисков.
-    Но ведь эмир противник войны… – осторожно напомнил Томазо.
-    Эмир наших морисков еще не контролирует, - развел руками агент, - а главное, если мориски и впрямь вернутся в Арагон, как завоеватели, эмир Гранадский тут будет ни при чем.
-    Как ни при чем? – не понял Томазо.
-    Они – не подданные эмира, - горько рассмеялся агент, - юридически, они все – наши подданные, и эмир не несет за них ровно никакой ответственности.
Томазо посмотрел на огромную карту приграничных районов и понял: если англичане или голландцы доставят в лагеря беженцев хоть сколько-нибудь крупную партию оружия, мориски и впрямь вернутся на свои земли. Но теперь уже, - как хозяева.
-    Черт!
Он поблагодарил агента, приехал к Генералу и выложил все, как есть. И Генерал подтянулся в постели и, с трудом ворочая наполовину парализованным языком, произнес.
-    А вот… теперь… действуй.
-    Я могу… - вопросительно начал Томазо.
-    Можешь! – оборвал его Генерал, - Зажми… их всех! Всех!
Томазо кивнул, вскочил и, что есть сил, помчался к Гаспару.
-    У тебя все готово?!
-    И давно, - улыбнулся Гаспар, - ты лучше скажи, когда мне этого мальчишку отдашь.
-    Не сейчас, Гаспар, - отмахнулся Томазо, - лучше давай-ка, показывай, где у тебя почта.
Гаспар подозвал двух замерших на почтительном расстоянии монахов, и те подхватили своего начальника на руки и понесли в соседний зал.
-    Вот, - широким жестом обвел Гаспар высоченные, в два человеческих роста стеллажи, - здесь все.
Томазо бросился к стеллажам и стремительно просмотрел несколько пакетов на выбор. Все было именно так, как это и было обговорено с Гаспаром. В каждом предназначенном провинциальным Трибуналам пакете лежало одно основанное на «Зеленой книге» и уже готовое к возбуждению преследования дело. И здесь их было… на каждого арагонского сеньора.
-    Рассылай! – распорядился Томазо.
-    Все? – поднял брови Гаспар.
-    Все!
***
Эти шестьдесят восемь увесистых пакетов Комиссару Трибунала Агостино Куадра привез помощник настоятеля Орденского монастыря.
-    Здесь на всех городских сеньоров. Начинайте возбуждать дела сегодня же, строго по нашему списку.
-    Я не могу стольких сразу…
-    Сможешь, - отрезал монах, - или сам туда же отправишься. Или ты думаешь. У Ордена на тебя ничего нет?
Комиссар глотнул. Он так не думал.
-    И что… всех – на костер?
-    Нет, - мотнул головой монах. На костер отправишь только тех, кто не примирится с Церковью. А всех остальных – на войну.
-    На какую войну? – опешил Комиссар.
-    На войну с Гранадой.
-    Но мы же не воюем с Гранадой… - вытаращил глаза Комиссар.
-    А это уже – не твое собачье дело.
***
Общины арагонских евреев обсуждали, что делать дальше, как никогда, горячо и уже раскололись на несколько лагерей.
Большинство считало, что надо принять условия Португальской Короны, то есть заплатить по одному золотому дукату за каждого принятого еврея плюс отдать четверть всех ввозимых товаров и начинать врастать в землю новой родины. Многие, особенно из городских, были склонны принять крещение и остаться, но признаваться в этом более стойким верой сородичам никто не спешил. И лишь единицы были готовы оборвать все корни и правдами и неправдами прорываться в мусульманские либо евангелистские страны, - например, в Швейцарию.
Пожалуй, этих и отговаривали более всего: с риском для жизни переходить границу, чтобы попасть в нищую горную страну, живущую только продажей наемных гвардейцев, это и впрямь было глупо.
-    Поэтому принцесса Маргарита и принимает всякую шваль, что деваться ей некуда, - объясняли те, кто поумней, - нет у этой страны будущего, а значит, и у ваших детей его не будет.
Понятно, что упрямцы начинали говорить, что сами себе все создадут, но, по большому счету, даже они понимали: гарантий никаких.
***
Бруно использовал свою условную свободу целиком. Да, у дверей стоял охранник, но листать стоящие на полках книги охранник не мешал, и Бруно просматривал библиотеку и думал. Его цель всегда была в том, чтобы устанавливать Порядок. Теперь, после посетившего его во время пытки озарения – Вселенский Порядок.
Логических препятствий тому не было – главным образом, потому, что Мироздание и впрямь было построено по принципу курантов. Дотошно изучивший небесную механику Бруно видел: это обычный механизм. Тридцать зубьев-дней месяца командовали женщинами. Двенадцать зубьев Зодиака прямо управляли сменой времен года. 19-летняя шестерня лунного цикла вызывала приливы и отливы. Механика мироздания была согласована во всех своих частях и замыкала полный цикл каждые 532 года.
Звезды и планеты настолько явно действовали на мир, что астрологи даже создали таблицу соответствия между знаком, под которым человек родился, и его судьбой. Но Бруно видел дальше астрологов.
Изучивший множество часов, Бруно знал, как никто: любая шестерня влияет на все остальные. Жизнь это правило подтверждала, и даже воробей мог заставить настоятеля огромного монастыря упоминать о себе через день. И это означало, что любое действие человека, – хотел он того или нет, – заставляет небесные светила содрогаться и… менять ход.
-    Ерунда, - решительно отверг эту версию сеньор Томазо, - чего только люди уже не натворили! А пути звезд, как были, так и остались неизменны.
Бруно рассмеялся. Любой часовщик знал, что мелкие отклонения конструкции часов компенсируют друг друга. Именно поэтому даже самые примитивные куранты столь точны.
-    Люди никогда не пробовали действовать согласованно, - объяснил он, - а если каждый тянет в свою сторону, повозка останется на месте.
Сеньор Томазо нахмурился.
-    Ты хочешь сказать, что если, встав поутру, все люди одновременно топнут левой ногой…
-    Мир лопнет, - закончил мысль Бруно, - и это называется резонанс. Но люди – не дрова, они вовсе не обязаны лежать в рядок.
Сеньор Томазо уставился в пространство перед собой. Похоже, он лишь теперь начинал осознавать, что всю жизнь помогал Церкви использовать людей, именно как дрова.
-    Да, люди – не дрова, - повторил Бруно, - люди – шестерни. И у каждого – своя роль в механизме, который следует собрать.
-    Ты хоть понимаешь, на что замахнулся? – пристально посмотрел на него сеньор Томазо.
Бруно кивнул; он понимал.
***
Едва Генерал дал добро, времени на разговоры практически не осталось, - разве что по ночам. Понимая, что и в Португалию тоже придется ехать ему, Томазо метался из Трибунала в Трибунал, заставляя инквизиторов шевелиться, и недели через две-три, маховики Святой Инквизиции со скрипом стронулись с места.
-    Ваши повара связывают ноги животным перед тем, как их зарезать? – крайне вежливо допрашивали грандов – одного за другим.
-    А мне откуда знать? – как правило, отвечал гранд. – Наверное, связывают; у меня среди поваров есть и мусульмане.
-    И вы это мясо едите?
Гранд начинал нервничать.
-    Следующий вопрос, - не давал ему опомниться инквизитор, - вы едите мясо животных, которые не были зарезаны?
-    В смысле, дохлятину? – поднимал брови гранд.
-    Отвечайте на вопрос, сеньор.
-    Нет, конечно, - брезгливо передергивался гранд, не понимая, что только что положил камень на свою будущую могилу.
«Признал, что соблюдает магометанские обычаи в еде», - аккуратно записывал секретарь.
-    Следующий вопрос, - не позволяя подозреваемому додумать уже сказанное, диктовал инквизитор, - моете ли вы себе руки от кистей до локтей, а также лицо, рот, ноздри, уши, ноги и половые части?
-    Не только… - сжимал кулаки гранд, - я вообще грязи не люблю.
«Признал, что моет тело согласно магометанскому обычаю», - мгновенно записывал секретарь.
-    Моете ли мертвецов и погребаете ли их в непаханой земле? – продолжал инквизитор.
И вот на этом пункте ловились три четверти грандов, фактически все, кто происходил от мусульман. Похоронные обряды сохранялись прочнее всего, даже невзирая на крещение, а доказать их соблюдение было проще простого – по обычной кладбищенской описи.
Одновременно – так же, по всему Арагону – добивали грандов, подозреваемых в ереси жидовской и нескольких ересях евангелистских.
-    Читайте «Зеленую книгу» и высланное вам дело. Там все, что надо, уже есть, - терпеливо объяснял инквизиторам Томазо. – Не получается в жидовской ереси обвинить, пробуйте в евангелистской. Не выходит и там, пытайтесь греческую или армянскую вменить. Работайте, сеньоры, работайте!
Понятно, что поскольку канонического богословия никто из грандов не зубрил, рано или поздно попадались все. А у тех, кто сопротивлялся, инквизиторы брали жену или дочь, племянника или племянницу, и так, по цепочке, собирая каждое неосторожно сказанное слово, добирались до нужного горла. И лишь тогда появлялся человек Ордена.
Предложение было простым и понятным: гранд выставляет посильный отряд и лично выходит на войну с Гранадой, и все грехи ему, как участнику Крестового похода, тут же погашаются.
-    Мы же не воюем с Гранадой… - как правило, потрясенно выдыхал гранд.
-    Пока не воюем… - поправлял его монах.
***
Иосифу не на что было не то чтобы оплатить проезд до Амстердама, как ему советовал отец, но даже купить осла, - все имущество забрала инквизиция. И потому он долго шел пешком.
Дорога была утомительной и непростой. Во-первых, почти на каждом крупном перекрестке приходилось останавливаться и ждать, пока через дорогу, в сторону Короньи пройдут стада коров. Мусульмане понятия не имели, как погрузят все эти стада на корабли, и сколько с них возьмут за перевоз, но оставлять скотину королю не собирались.
Во-вторых, почти в каждом городе их ожидали молодые энергичные ребята из Христианской Лиги, и евреев снова и снова обыскивали, выуживая из потайных мест припрятанные деньги, золотые и серебряные женские украшения и прочие запрещенные к вывозу вещи.
-    Вам разрешено вывозить только медные деньги и векселя, - жестко и юридически грамотно отвечали легионеры на все мольбы, - а это мы конфискуем в пользу Церкви и Короны.
Тогда Исаак и приспособился помогать богатым еврейским семьям заново паковать вещи – после каждого досмотра. И уже неподалеку от Португалии он понял, что хватает и на осла, и на таможню.
Но едва Иосиф заплатил таможенникам зашитый в седло, чудом сэкономленный и спасенный от легионеров золотой дукат и пересек португальскую границу, как его ограбили – абсолютно законно.
-    А где четверть товара для Его Высочества? – недобро посмотрел на него таможенник.
-    У меня нет никакого товара, - мотнул головой Иосиф.
-    А осел? – прищурился таможенник.
Иосиф покорно передал поводья таможеннику, получил в виде сдачи все те же медные мараведи, рассмеялся и швырнул их через спину – в сторону арагонской границы.
-    Дурак, - констатировал таможенник, - лучше отдал бы мне. Знаешь, скольким евреям я еще должен буду сдачу выдать?
Иосиф пожал плечами, развернулся и двинулся сквозь столпившуюся у таможни, шумную, возбужденную, хныкающую тысячами детских голосов толпу.
***
В самый разгар борьбы с ересью арагонских и кастильских грандов Генерал вызвал Томазо.
-    Что со снабжением армии? – еле ворочая языком, начал он.
-    Все по плану, - пожал плечами Томазо. – Мне есть, что представить Совету Ордена.
С тех пор как те из морисков, что пригнали скотину в порт Коронья, узнали, во что им обойдется перевоз, армия снабжалась дешевой говядиной очень даже неплохо. Прижатые к морю мусульмане почти не торговались.
-    Но члены Совета тебя не любят, сам знаешь, - напомнил Генерал.
Томазо, разумеется, знал. Уж очень высокородные сеньоры собрались в Совете.
Генерал оперся о кровать и приподнялся повыше.
-    Они уже присылали мне требование о сборе Совета.
Томазо насторожился.
-    Да-да… - углом парализованного рта усмехнулся Генерал, - они подумывают о новом Генерале. А ты мешаешь… точнее, твои полномочия мешают.
Все было понятно. Случись Генералу скончаться не своей смертью, Томазо с его нынешними полномочиями имел право временно узурпировать власть и некоторое время вообще не созывать Совета Ордена. А значит, первым кандидатом в покойники был именно Томазо.
-    И что мне делать? – озадачился он.
-    Если не хочешь подхватить «итальянскую болезнь», как я, быстрее заканчивай с грандами, и езжай в Португалию. Сколько евреев туда уже перебралось?
-    Тысяч пятьдесят семей… - пожал плечами Томазо. – Точнее цифр у меня нет.
-    Этого хватит, - пробормотал Генерал, - конечно, тебе предстоит торг, но думаю, оговоренные двадцать дукатов за каждую душу мы, все одно, возьмем.
Томазо кивнул. Он тоже рассчитывал на эту цифру.
-    Вперед, Томас, - прикрыл глаза Генерал, - в Арагоне для тебя становится слишком опасно…
-    А как же подготовка к войне? – вдруг засомневался Томазо. – Вы же знаете, если вожди беглых морисков договорятся, а англичане успеют их вооружить, они нападут первыми…
-    Я за этим прослежу. Езжай. Сейчас деньги важнее…
Томазо раскланялся и вышел.
Опасность для него лично и впрямь была. С одной стороны, Томазо тихо ненавидели завербованные среди инквизиторов агенты. Нет, на прямой мятеж никто бы не отважился, – слишком уж крепко насадил их на крючок Томазо, но тихо нанять опытного человечка какой-нибудь не в меру самолюбивый инквизитор мог.
С другой стороны, против Томазо давно уже восстал Совет Ордена. Эти на убийство не пошли бы, но вот уличить любимчика Генерала в каком-нибудь нарушении орденских правил, чтобы затем долго и с наслаждением втаптывать бастарда в грязь, - это было по их части.
Но более всего Томазо не любили придворные Изабеллы и Бурбона. Обладая огромной номинальной властью, они давно уже плясали под дудку Ордена и прекрасно осознавали, кому этим обязаны более всего. Пожалуй, если бы фаворитом Изабеллы не был его однокашник, лежать бы Томазо в безвестной могиле – и давно.
Поэтому он исполнил предписание Генерала мгновенно. Отдал последние распоряжения, распределил обязанности среди своих людей и в считанные дни добрался до Португалии.
Евреев здесь и впрямь было много. Дети, повозки, ослы, старухи – все это ныло, скрипело, хныкало, ревело, жаловалось и совершенно забило все дороги. Хотя, надо признать, евреи и здесь остались евреями, и Томазо уже повсюду видел некогда придворных, а ныне уличных певцов и музыкантов, столы и скамейки башмачников и лудильщиков, суетливых извозчиков и вечно перепачканных носильщиков. И даже недешевый гостиный двор, в котором остановился Томазо, был забит битком, правда, уже иной публикой – респектабельной и знающей себе цену.
Конечно же, они вырвались из Арагона не без труда. Понимая, что бывшие казначеи и юристы, крупные врачи и профессора будут откупаться каждый раз, Томазо в свое время выслал на дороги несколько сотен человек – с самыми устрашающими бумагами. И за три месяца казна Ордена пополнилась несколькими сотнями тысяч старых мараведи, - естественно, нигде не учтенных.
-    Молодец, Томас, - оценил его инициативу Генерал.
Неучтенные деньги были, пожалуй, втрое, а то и вчетверо ценнее учтенных, - именно на них Орден содержал самую засекреченную, самую важную агентуру.
Ну, и, конечно же, очень много сдала в общую кассу, а еще больше не сдала Христианская Лига.
-    Ты, надеюсь, все зафиксировал? – ревниво поинтересовался Генерал.
Томазо ухмыльнулся.
-    Еще бы.
Они оба понимали, что именно из этой молодой энергичной поросли когда-нибудь вырастут наиболее влиятельные члены общества. И каждый, кто хоть раз соблазнился сунуть руку в Церковный кошелек, будет на крючке – всю его блестящую жизнь.
Ну, и кое-что сумели конфисковать таможенники. Разумеется, меньше, чем могли бы.
Томазо окинул оценивающим взглядом выходящую из гостиного двора еврейскую элиту. Он видел: снять последнее все равно не удалось. И от этого было немного досадно.
***
Сеньор Томазо сел в карету и сунул Бруно завернутый в холстину кусок пирога.
-    С мясом.
-    Спасибо, сеньор Томазо, - принял сверток Бруно.
Сеньор Томазо уселся поудобнее и вытер мокрое лицо кружевным платком.
-    Значит, мироздание подобно курантам?
Бруно кивнул и развернул холстину.
-    А причина всего беспорядка – первородный грех?
Бруно откусил кусок пирога. Он уже объяснил сеньору Томазу, что все проблемы человека упираются в первородный грех Господа Бога, забывшего об Адаме и Еве и пустившего все на самотек на самом важном этапе.
-    А больше никакой причины быть и не может, - с набитым ртом проговорил он, - любой мастер знает, как важна доводка курантов.
Сеньор Томазо заинтересованно хмыкнул.
-    И что ты предлагаешь?
Бруно с усилием проглотил очередной кусок. Пирог оказался вкусным.
-    Придется доделать за Господа наладку. Я думаю, там немного работы.
Монах опешил.
-    А ты не много на себя берешь, еретик? Не боишься кары Господней?
Бруно кивнул.
-    А как иначе… я ведь мастеровой. В моем деле страх Божий – только помеха.
Сеньор Томазо моргнул и уставился в пространство перед собой. Похоже, он тоже понимал, что одним страхом Божьим дела не делаются.
-    И что… ты серьезно думаешь, что можно изменить Все?
Бруно ссыпал в рот крошки, собранные с холстины и принялся рассказывать про воробья. И сеньор Томазо смеялся в точности там, где положено смеяться человеку, знающему монастырский быт. А когда он отсмеялся, Бруно подвел итог.
-    Все изменить может даже воробей. Мастер должен еще и понимать, что именно он только что изменил.
Сеньор Томазо некоторое время шевелил губами, а потом с восхищением произнес:
-    Ну, ты наглец…
***
Томазо прибыл в Лиссабон и тут же, со всеми документами отправился в казначейство. Ему предстояло преодолеть два утомительных этапа: дележ взятой с евреев четверти товара между арагонской и португальской сторонами и главное – собственно деньги за евреев.
Однако партнеры по сделке сразу начали жульничать.
-    Это по вашим данным их пятьдесят тысяч семей через границу перешло, - нагло глядя в глаза Томазо, начал уверять казначей португальской Короны, - а по нашим – всего восемнадцать…
-    Вы хотите сказать, что за пятьдесят тысяч семей превосходных рабов нам заплатят, как за восемнадцать? – прищурился Томазо.
-    И то не все и не сразу, - нахально улыбнулся казначей, - это ведь мы несем расходы на их содержание…
-    Что-что? – не понял Томазо.
-    Все время, пока мы их не продадим, их придется кормить, лечить, а то и одевать, - поучительно произнес казначей, - вы же их совсем нищими к нам выпихнули.
В груди у Томазо полыхнуло.
-    Я все понял, сеньор, - начал он собирать бумаги со стола, - вы позволите, я проконсультируюсь у специалистов?
-    Сколько угодно, сеньор, - широко, щедро развел руки в стороны казначей. – Сколько… угодно…
Томазо поблагодарил, раскланялся, вылетел за дверь, и уже через час входил в кабинет Лиссабонского отделения Ордена.
-    К нему нельзя было идти без подготовки, - мгновенно понял, в чем дело, секретарь отделения, – я же писал Генералу, чтобы первым делом – ко мне.
-    Я не видел этого письма, - сокрушенно признался Томазо.
Секретарь, сожалея, развел руками и начал выкладывать на стол нужные бумаги.
-    Смотрите, здесь у нас донос на казначея в инквизицию. Очень серьезный донос, обратите внимание на подпись.
Томазо пригнулся к столу.
-    Да, вижу.
-    Но этого мало, - продолжил секретарь, - вот агентурные сведения о его любовной связи. Обратите внимание, с чьей супругой.
Томазо перевел взгляд и едва не присвистнул.
-    Хорошая у вас агентура, - не без восхищения отметил он, – нам еще такому учиться и учиться…
-    Что вы, сеньор Хирон, - благодарно улыбнулся секретарь, - это нам у вас нужно учиться… Как вы их всех вокруг пальца! И-эх! Никто и тявкнуть не успел!
Они рассыпались во взаимных комплиментах, затем еще раз и еще, а на следующий день, хорошенько выспавшись, отдохнув и приведя себя в порядок, Томазо опять появился у казначея Короны. Молча, по-хамски сунул ему под нос донос в инквизицию, едва успел выдернуть лист из мгновенно вцепившихся в бумагу рук и немедля достал вторую бумагу.
-    А это уже о вашей любовной связи… - издали показал он листок.
Казначей дернулся вызвать охрану, но увидел торчащую из-под плаща шпагу, затем, наконец-то, задумался о происхождении компрометирующих его бумаг и сразу как-то спекся.
-    Что вам надо?
Томазо аккуратно вложил бумаги в тубу, сунул тубу за пазуху, сел напротив казначея и лишь тогда соизволил ответить.
-    Вы прекрасно понимаете, что: выполнения взятых Португальской Короной взятых на себя обязательств. По двадцать золотых дукатов за душу из расчета пятьдесят тысяч семей. И немедленно.
-    Сейчас казна пуста, - сверлил взглядом то место, куда была сунута опасная туба, казначей, – Его Высочество обещал вам невыполнимое. Мы не можем заплатить вперед.
Томазо улыбнулся; он это прекрасно знал. Но он знал и другое: казначей может найти в пыльных углах своих сундуков раза в два больше, чем стоят все евреи-беженцы вместе взятые.
-    Знаете, у солдат есть такое правило, - поднялся он со стула, - если вынул саблю из ножен, руби. Я свою саблю вынул.
-    Подождите! – вскочил казначей, - подождите…
Томазо остановился и уставился ему глаза. Он уже видел, что тот сломлен.
-    Вы же знаете, - заторопился казначей, - Корона не может объявить о взятии арагонских евреев в рабство сразу по прибытии…
Томазо кивнул. Если Португальцы это сделают, взвинченные евреи мгновенно собьются в отряды самообороны. Эту ситуацию Высокие Стороны обсуждали многократно.
-    Мы сможем начать продажи лишь через полгода, - жалобно посмотрел на него казначей.
И это тоже обсуждалось, - как самое лучшее решение. Следовало объявить евреям, что убежище они получили не навсегда, и честно предупредить о смене позиции Короны и предстоящем рабстве для тех, кто не покинет христианскую Португалию через полгода. И тут же усложнить порядок выезда.
Выигрыш получался приличный. Уже заплатившие за вход в Португалию, евреи будут вынуждены снова платить, - теперь уже за выход. Ясно, что они тут же начнут скидывать вывезенный из Арагона товар – по дешевке, и казначеи Высоких Сторон уже обговорили цену, до которой следует довести отчаявшихся евреев.
Затем обнаружится, что преодолеть новые пограничные и таможенные препоны смогут лишь немногие, и вот тогда среди еврейских общин начнется раскол.
Это был самый важный момент. Профессионально жадные казначеи предлагали вообще никого не выпускать, но подобная мера опять-таки вела к объединению общин и племен. Дабы этого не допустить, следовало устранить влияние элиты, а для этого еврейскую элиту следовало выпустить из страны.
-    Вы понимаете, о чем я говорю? – уже совсем отчаянно посмотрел казначей.
-    Я вас понимаю, - кивнул Томазо, - но товар уже у вас, а нам нужны деньги – сейчас, а не через полгода. И, пожалуйста, золотом.
***
Иосифу повезло. Там же, на таможне он помог при паковке бывшему секретарю арагонского двора, и тот, видя, что парень честен и старается, взял его с собой в Лиссабон. Секретарь полагал, что ему еще понадобится человек, когда он будет въезжать в новый дом в столице. А когда через четверо суток тряски на козлах рядом с кучером, Иосиф сошел на главной площади столицы, их настигла главная новость.
-    Какой указ? Как в рабство?! – растерянно моргал дослужившийся до титула «Дон» бывший секретарь двора. – Меня – в рабство?!!
-    Не именно вас, благородный Дон, - смущаясь, поправил его принесший весть королевский посыльный, - этот указ касается всех евреев. И не сейчас, а через полгода. И только тех, кто не захочет выехать.
-    А куда нам выезжать?! – заорал Дон. – К протестантам нельзя?
-    Нельзя, - мотнул головой посыльный.
-    К мусульманам, почти никуда, нельзя!
Посыльный лишь убито мотнул головой.
-    И что – обратно в Арагон?! В такое же рабство?!
Он все орал и орал, а Иосиф бессильно осел на мостовую и закрыл лицо руками. Он очень устал бежать.
***
Место временного поселения для своих людей Амир получил только после двух недель отчаянных уговоров.
-    Мы же одной веры, - две недели заглядывал он в лицо не расстающегося с кальяном здешнего сеньора. – Мы послушные; мы своим сеньорам всегда платили…
-    Эмир вас принял, эмир пусть и землю дает… - равнодушно пыхал сеньор – две недели подряд.
И только когда Амир сунул его управляющему два десятка выпрошенных у старух разномастных золотых монет, дело пошло.
-    Смотри, Амир, - сразу предупредил управляющий, - я тебе лучшие земли даю, и ты это должен ценить. И упаси тебя Аллах, с местными ссориться!
-    Благодарю вас, сеньор, - преодолевая себя, униженно кланялся Амир, - Аллах вас наградит… а мы будем благодарны вам всю нашу жизнь…
-    Особенно за молодежью приглядывай…
-    Все будет по вашему слову, сеньор.
-    А главное, плати подати, не бери пример с местных, - они уже совсем обнаглели, и чти нашего благодетеля…
-    Вы – наш благодетель, - преодолевая рвотные позывы, еще ниже кланялся Амир.
Он видел, какая удача им выпала. Другие тоже платили – всем, кто хоть что-то обещал, но землю для пастбищ получили только несколько племен. А новые беженцы все шли и шли.
***
Мироздание нуждалось в доводке, и Бруно искал общий для всех шаблон. Как музыкант настраивает свои инструменты по камертону, так и часовщик более всего следит за тем, чтобы зубья сопряженных шестеренок были идентичны. И Бруно смотрел вокруг, изучал каждого встречного человека, но понять, что в нем является «зубом», не мог.
-    Если понять, где у человека «зуб», - можно будет собрать из людей любой механизм, - уверенно объяснял он сеньору Томазо.
Бруно, вообще, уже многое знал о человеке.
Он знал, что человеком движет страх, корысть и гордыня, то есть, пожизненное падение, - именно так затяжное падение прикованного к часовой цепи камня движет весь механизм.
Он знал, что десять заповедей, как и вообще «приличия» – всего лишь балансир, помогающий удерживать все шестерни в одной плоскости, - дабы их «не болтало».
Он знал, что общественное положение – это пазы шестерни, титул – это размер шестерни, а богатство – количество зубьев. Все эти черты шестерен могут быть какими угодно, и только сопряженные зубья должны прилегать идеально. Иначе механизм наполнится скрежетом и начнет разрушать самое себя.
«Но вот чем люди прилегают один к другому?»
-    Нужен эксперимент, - вспомнил он как-то сказанное Олафом слово. – Иначе не разобраться. Вы понимаете, о чем я?
И тогда сеньор Томазо рассмеялся.
-    Еще бы! Я только этим и занимаюсь. Но что-то конца не видно…
***
Все прошло в точности так, как предполагал Томазо. Узнав о жутком указе Португальской Короны, евреи сначала впали в оцепенение, затем начали яростными толпами собираться вокруг своих раввинов, бывших секретарей, казначеев и прочих важных фигур и… ничего более. Элита, прекрасно понимающая, что для нее щелку оставили, разделять свою судьбу с народом не спешила.
-    Мы послали делегацию королю, - внятно, так, чтобы поняли все, объясняли они, - и нам обещали рассмотреть нашу просьбу в ближайшее время.
И одновременно с этим, по бросовым ценам скидывался весь ввезенный в Португалию товар, а семьи раввинов, казначеев и секретарей грузились на суда и немедля выходили в море.
В Ордене знали, в сколь круглую сумму обошлись эти рейсы элите; Орден эти суда и обеспечил. Да, приходилось держать слово, поскольку матросам рты не заткнешь. Да, гарантий, что протестантское судно, на которое предстояло перегрузить элиту, не откроет огонь, не было никаких. Да, денег у евреев почти не осталось – даже у элиты. Но суда делали рейс за рейсом, и вскоре на этой простой операции Орден заработал столько, сколько сахарные плантации приносили за год. И все – нигде не учтенным золотом.
-    Вы, сеньор Томазо, один знаете, как снять с одной овцы семь шкурок, - выразил свое восхищение секретарь Лиссабонского отделения.
-    Девять, - поправил его Томазо, - мы сняли с евреев девять шкур.
Так оно и было, если считать облегчение монеты, конфискацию ссудных лавок и обменных контор, скупку еврейских пастбищ и виноградников после указа об изгнании, изъятия по пути следования, таможню, плату за вход в Португалию, оптовую продажу евреев португальской стороне, будущие доходы от скупленного по дешевке товара и предоставление судов для бегства.
-    Я бы и десятую шкуру снял… для ровного счета, - улыбнулся Томазо, - но что-то воображения уже не хватает…
А вечерами он возвращался в комнаты гостиного дома, тщательно смывал с тела накопившуюся за день усталость, падал в кресло и начинал слушать. Да, этот часовщик порой нес полный бред, но Томазо все чаще и чаще находил в этом потоке то, что ценил более всего, – свои новые идеи. И вскоре сердце успокаивалось, и он засыпал сном совсем еще чистого ребенка.
И ровно в тот день, а точнее, вечер, когда он вытряс из казначея последнюю партию золота, началась война с Гранадой. Как и ожидалось.
***
О том, что возле границы собираются войска, Амир услышал от беженцев, чудом, в числе последних прорвавшихся в Гранаду.
-    Солдат – видимо-невидимо! – размахивал руками мелкий костистый крестьянин, - лошадей отбирают сразу! А ваших коров, говорят, мы в Гранаде съедим!
-    Это еще что! – перебил его второй и продемонстрировал дыру в своем поношенном плаще, - это в меня сеньор какой-то стрелял! Просто так! Ни за что! Я еле ноги унес!
-    Далеко они от границы? – оборвал его на полуслове Амир.
-    Да, вот они… - махнул рукой в сторону Арагона беженец, - за рекой лагеря разбили… полдня пути.
Амир оттащил крестьянина в сторонку, задал еще несколько вопросов, и уже через час на самом выносливом жеребце и с одной кобылой в поводу – на смену мчался в сторону столицы эмирата. А уже к вечеру следующего дня он добрался до дворца визиря и сразу метнулся к охране.
-    Куда! – загородили собой проход здоровенные марокканцы.
-    Братья… - выдохнул Амир, - война!
Марокканцы долго и бессмысленно жевали губами, переваривая сказанное, и не поверили.
-    У тебя с головой все в порядке? Мы же ни с кем не воюем!
-    Зато с нами воюют! – выпалил Амир. – Войска уже в Мурсии, на границе с Арагоном!
Марокканцы оглядели его пропитанную пылью одежду, затем отметили, что жеребец хороший, да, и подмена есть, а значит, господин торопился и прибыл издалека… и поверили.
-    Подожди здесь, сейчас мы начальнику охраны скажем.
Амир кивнул, а еще через четверть часа выкладывал все, что узнал эмиру.
-    Их можно остановить! – торопился Амир, - мы еще успеем ущелья занять!
Визирь, как и всякий горец, должен был понимать, как важно занять в ущельях ключевые позиции.
-    А еще лучше опередить! Наши мужчины давно готовы! Давайте нападем первыми!
Визирь хмыкнул, опустил глаза и долго, задумчиво что-то разглядывал в чашечке из под кофе.
-    А если это ошибка?
-    Какая ошибка? – не понял Амир.
-    А если они не собираются нападать, а мы до срока стянем войска на границу? Не подумают ли они, что мы и впрямь собираемся напасть?
Он просто боялся.
-    В любом случае, вы должны сообщить эмиру, - выдохнул Амир.
-    Не тебе решать, юноша, что я должен, а чего не должен, - с раздражением обозначил, кто есть кто, визирь. – Я вообще думаю, что это недоразумение. Скорее всего, крестьяне видели обычный пограничный заслон, чтобы ваши к нам не бежали.
Амир опешил. Визирь не просто боялся. Он вообще ничего не собирался предпринимать!
-    Их можно опередить, - тупо повторил Амир. – Если напасть первыми, можно даже Арагон занять – навечно. А ждать – верный проигрыш…
-    Езжайте, домой, юноша, - поморщился визирь и подал знак охране, - я вижу, вы слишком начитались книг о военном искусстве.
Амир механически поклонился, развернулся и на подламывающихся ногах направился к выходу, и лишь у дверей обернулся.
-    Вы не понимаете, - глухо произнес он, - они не остановятся. Никогда.

***
ЧЕТВЕРТЫЙ КУСОК
http://horologer.blogspot.de/2012/03/blog-post_112.html

43

http://s7.uploads.ru/HTzpZ.jpg
ЧЕТВЕРТЫЙ КУСОК
ЧАС ВОСЬМОЙ
***

Томазо выехал в Арагон вместе с конвоем Ордена, сопровождающим законно выдавленную из португальцев долю золота за евреев.
-    Оставьте вы это золото здесь, - совершенно искренне предложил секретарь Лиссабонского отделения Ордена, - ничего с ним не случится. Зачем вам так рисковать? Время-то военное…
Томазо предпочел отшутиться. Он-то понимал, что Совет, один черт, соберется, и наличное золото станет лучшим бальзамом для их ссохшихся от благородного высокомерия душ. А пока, почти в каждом городе он ненадолго останавливался в каком-нибудь из монастырей Ордена и бегло просматривал общую – для всех – почтовую рассылку. Письма Совета Ордена все основные сведения о войне содержали.
Как и предполагал Томазо, знаменем всей военной компании стала Изабелла.
-    Рыцари мои! Крестоносцы! – с трепетом произнесла Ее Высочество, лично выехавшая на передовую линию, – я клянусь вам, что не буду мыться до тех пор, пока Гранада не падет!
Как следовало из сводок, армия была потрясена.
Впрочем, из военных сводок было видно и другое: долго королеве грязной не ходить. Объединенная армия практически всех сеньоров Арагона и Кастилии вошла в Гранаду, как нож в масло.
Тому было множество причин. Во-первых, купленное в Османской империи на конфискованные у евреев деньги хорошее керченское железо. Во-вторых, грамотные действия настоятелей монастырей, собравших у себя лучших оружейников страны. Ну, и, конечно же, помогли, задушевные беседы людей Ордена с попавшими на крюк Святой Инквизиции грандами. Дабы заслужить церковное отпущение, благородные сеньоры сняли со своих жен свадебные подарки, но отряды снарядили, как должно.
Однако лучшей находкой Генерала, – увы, это придумал не Томазо, - была идея прикрепить к каждому воинскому отряду своего Комиссара. Знающие, что такое Трибунал не понаслышке, командиры отчаянно боялись, что их действие или бездействие пройдет через пристрастный фильтр инквизиции, а потому каждый выслуживался за троих.
-    Гранада уже сейчас почти вся христианская, - горделиво сообщил один из настоятелей и протянул пакет, - вот, почитайте…
Томазо поблагодарил, но содержимое пакета лишь вскользь проглядел, - он заранее знал, что там написано. Едва войска занимали селение, жителей загоняли в ближайший водоем, Комиссар наскоро всех крестил и тут же сообщал, что отныне, - чем бы ни закончилась война, - они пожизненно обязаны отдавать десятую часть всех своих доходов Церкви Христовой. Затем в местной мечети приносили жертву святой литургии, отчего мечеть становилась освященной для христиан и оскверненной для магометан. Ну, а в финале, для убедительности, сжигали специально взятого с собой, уже однажды крещеного Христианской Лигой, но злостно отступившего от веры Христовой беглого мориска.
В этом захватывающем оргазме победы мало кто – даже внутри Ордена – был способен разглядеть, мимо какой пропасти только что пронесло Арагон. Ибо, только чудом англичане не успели закинуть на полуостров оружие, вожди морисков – договориться, а эмир Гранадский сообразить, что война, один черт, неизбежна. Так что, Томазо мог себя поздравить.
***
Амир успел выдернуть своих людей из-под наступающих войск Изабеллы в последний миг. Повел их на юго-восток, в сторону столицы, но, войдя в Гранаду, обнаружил среди сеньоров полный разброд.
Как выяснилось, все сколько-нибудь авторитетные и решительные гранды эмирата странным образом погибли. Одного настигла пуля, пущенная в затылок с расстояния в полтора раза превышающего дальность обычного мушкета; другой умер, поев самой обычной халвы, а третьи, – и это было хуже всего, - просто исчезли, так что никто из сыновей не знал, имеет ли он право занять пустующее место.
Амир даже съездил в университет, но всезнающая профессура не могла дать ни одного практического совета.
-    Все в руках Аллаха, - вот, собственно, и все, на что оказались способны некогда столь грозные преподаватели.
А когда Амир вернулся из университета к своим людям, там уже начался разброд. Те, что побогаче, наслушавшись умных столичных жителей, считали, что надо по дешевке продавать скот, садиться на корабли и плыть в Истанбул – под защиту Султана Османского. Холостые мужчины предлагали уйти в горы и убивать христиан до тех пор, пока последний вражеский солдат не покинет мусульманскую землю. А какая-то часть молчала, и Амир уже чувствовал, что они устали и готовы признать и формальное крещение, и даже отдавать Папе десятину, - чтоб ему гореть в аду. И никто не хотел слушать остальных.
-    Постойте! – пытался вернуть единомыслие Амир. - Нам опасно тянуть в разные стороны!
-    А что ты предлагаешь? – повернулись к нему десятки лиц.
И Амир понял, что ничего предложить не может.
***
На Совете Ордена Генерал уже выглядел молодцом, и даже мертвая правая сторона лица не производила столь жуткого впечатления. Однако подводил итоги нескольких последних лет не он, а казначей Ордена.
-    Нам удалось получить ключевые военные заказы Короны, - частил казначей, - в том числе на поставку в армию мяса и зерна, обуви и обмундирования, отливку пушек и постройку судов…
-    Не преувеличивай, - одернул его Генерал, - с кораблями пока не все ясно.
Казначей кивнул и снова затараторил.
Итоги и впрямь были внушительные. Еще до введения Святой Инквизиции Церковь владела примерно третью всех земель и рабов католической Европы. Теперь, вместе с епископским имуществом и формально нигде не учтенными активами намертво севших на крючок Ордена казнокрадов, ее доля составляла куда как более двух третей.
Начали давать плоды и некоторые проекты в Новом Свете. Драгоценных металлов там, правда, оказалось немного, однако сахарные и кофейные плантации оказались настоящим «золотым дном».
-    Единственное, что нам так и не удалось, - развел руками казначей, - так это доместикация* индейцев.
.
*ДОМЕСТИКАЦИЯ (от лат . domesticus) – одомашнивание, приручение. Термин широко применялся в Европе в отношении рабов и захваченных племен и народов
.
-    Я слышал, брату Херонимо удалось кое-что организовать… - подал голос брат Хорхе – молодой, высокородный и самый главный претендент на место Генерала.
Генерал поднял руку.
-    Тебе нет нужды пользоваться слухами, Хорхе, - серьезно произнес он, - сведения об успехах брата Херонимо превосходно представлены в его отчетах.
Брат Хорхе насупился, и Томазо еле сдержал улыбку. Главный претендент на генеральское место был заносчив, но не слишком умен, и о Новом Свете не знал даже необходимого.
-    А ты что улыбаешься? – мгновенно отреагировал Хорхе, - сказал бы лучше, что там с марокканским султаном. Что молчишь? Расхотелось улыбаться?
Томазо скрипнул зубами и встал.
-    Марокканский султан отказался участвовать в порабощении единоверцев.
Члены Совета замерли. Многие услышали об этом впервые.
-    А как же наши деньги? – потрясенно проронил один из членов Совета, - кому теперь этих морисков продашь?
-    Зачем же мы их тогда изгоняли?
-    А тут еще гранадские магометане добавятся… ну, и куда их девать?
Томазо молчал. Когда все это продумывалось, он полагал, что все неудобные Церкви племена будут проданы, а потому с морисками не церемонились. Но теперь выходило так, что оскорбленные магометане, а их число все росло, остаются у нас под боком. И это не нравилось никому.
-    Ну, и что ты молчишь, Томазо? Что будем делать с магометанами?
-    Десятину с них все равно не возьмешь…
-    Да, и одомашнить не удастся!
Члены Совета предпочитали не замечать его явного успеха с евреями; им хотелось крови бастарда. И тогда снова подал голос Генерал.
-    Я переговорил с некоторыми вождями марокканских племен… - перевел он внимание на себя, – они согласны «принять» беженцев.
«И когда ты успел?» – удивился Томазо.
-    Они заплатят за них, как за рабов? – прищурился Хорхе.
-    Нет, - углом рта выдавил Генерал. – Они согласились еще раз их почистить по прибытии. Найденное при морисках золото – пополам.
Члены Совета зашумели.
-    Столько денег потерять!
-    Да, что с них на той стороне возьмешь?! Их же таможня уже здесь вытрясет!
-    И как это называется, Томазо?! Это, по-твоему, – работа?!
За четверть миллиона магометан и впрямь можно было взять сумасшедшие деньги. Беда была в том, что ни один король ни одной страны разом столько заплатить не мог. Наверное, поэтому марокканский султан и забрал свое слово обратно. Но членов Совета это не интересовало.
-    Снимать надо Томазо!
-    Хватит с нас твоих фокусов! Сначала исполнять приказы, как должно, научись!
-    В инквизицию его сослать! Пусть хоть какую-то пользу приносит!
Томазо глянул на Генерала, но тот смотрел в пространство перед собой.
***
Уже на следующий день жизнь Томазо переменилась – целиком. Неделя за неделей, месяц за месяцем он ездил по всему Арагону и проверял, как действует инквизиция.
-    Почему евангелистов так мало? – начинал Томазо, едва просматривал список осужденных за несколько последних лет.
-    Да, как же мы их тронем? – начинал оправдываться инквизитор. – Это же наши лучшие мастера! На них весь город стоит!
-    Ваш город стоит исключительно попущением Божьим, - парировал Томазо. – Но это скоро кончится, я обещаю.
Инквизитор, как правило, терялся.
-    Но… дело в том… что евангелисты… они…
-    Ну? – подстегивал инквизитора Томазо.
-    Они все под защитой нашего сеньора и господина, верой и правдой изгоняющего магометан из еретической Гранады.
И вот тогда Томазо взрывался.
-    Ваш сеньор и господин – злостный безбожник, не раз уличенный в магометанской и евангелистской ересях! Вы же сами снимали с него показания!
-    Но… он же прощен самим Папой.
Обычный провинциальный падре и понятия не имел, что все прощения от Папы готовил по указанию Томазо его друг Гаспар – по стандартной форме, сотнями и сотнями.
-    Пока Гранада не пала, никто не прощен, - отрезал Томазо. – Стыдитесь, святой отец, сама королева держит обет не мыться! А вы еретика боитесь тронуть…
И лишь после взбучки на евангелистов начинали поступать первые доносы, и не только на них: Томазо следил, чтобы из поля зрения Трибуналов не выпал ни один крещеный: еврей или грек, армянин или мориск – да, кто угодно.
Внешне это выглядело, как расправа с простолюдинами, лишенными защиты воюющих в далекой Гранаде сеньоров. Но в действительности цели Ордена были прямо противоположны.
-    Мы должны лишить грандов всякой опоры снизу, - четко обозначил задачу Совет Ордена. – Пусть они вернутся на выжженную землю.
Именно сеньоры были истинной целью Ордена. И только сейчас, – пока они воюют и не могут защитить свои интересы, – можно было выбить у них из-под ног саму основу их могущества – не ведающих, что должны покоряться лишь Короне и Церкви подданных.
Были, разумеется, и мелкие выгоды. Крещеные евреи и мориски вместе с евангелистами разных толков составляли довольно обширный слой населения, все еще неподконтрольного Церкви. Да, они уже платили Папе десятину, но ни одного евангелиста было попросту невозможно загнать на еженедельную исповедь, а ни одного еврея или мориска, пусть и крещеного, – донести на соседа и, тем более, родича. Долго так продолжаться не могло.
***
Бруно ездил вместе с сеньором Томазо из города в город и поражался скорости перемен. Когда им случалось возвращаться через тот же город – всего-то через пару недель, его было буквально не узнать. Улицы были полны легко осужденных с огромными знаками на просторных балахонах: у крещеных евреев – желтая звезда Давида, у крещеных морисков – желтый полумесяц, а у евангелистов, греков да армян – желтый Андреевский крест.
Бруно знал, что балахоны заранее приготовили в портняжьих мастерских монастырей Ордена, но уже через полгода даже мощи всех мастерских Ордена стало не хватать. Инквизиторы просто выдавали легко осужденному еретику кусок желтой материи с прорисованным на нем – размером с апельсин – знаком его ереси. Разумеется, после того, как еретик заплатил в кассу назначенный приговором штраф.
И только тех, кто так и не отступился от своей веры, не трогали.
-    А что вы собираетесь делать с иноверцами? – все-таки спросил однажды Бруно.
Сеньор Томазо пожал плечами.
-    Их предполагалось заключить в рабство, но никто не решается.
-    Почему?
Монах сморщился.
-    Понимаешь, Бруно, они не рабы. Там, внутри. Ты его – плетью, а он тебе – лопатой по голове.
Бруно рассмеялся. Любая шестеренка любит стоять в своих привычных пазах. Уж он-то это знал.
-    А главное, - продолжил сеньор Томазо, - они, даже, как рабы, будут раздражать. Раньше, при конституции, иноверие – это было нормально, а теперь…
-    А теперь они мешают остальным частям курантов, - завершил его мысль Бруно.
Судя по рассказам Олафа, у них в цеху была сходная ситуация. До какого-то момента каждый мастер делал шестерни, как хотел, а потому и шаблоны, и щупы, да, и прочие инструменты у каждого были свои – ни купить, ни на время попросить. И лишь когда мастера договорились о единых размерах, стало возможным не только взять соседский инструмент, но и подыскать нужную шестерню.
-    Я знаю, как использовать иноверцев.
Сеньор Томазо лишь усмехнулся. Он явно не верил, что у Бруно есть какое-то решение.
-    Их надо изолировать, - широко улыбнулся Бруно. – В отдельный блок.
-    Ну-ка, ну-ка… - заинтересовался монах.
-    Я видел это в Сарагосе, - объяснил Бруно, - часы – отдельно, кукольный театр – отдельно. И соединяются они лишь в одном месте – у механизма заводки. Все!
-    Изолировать… - забормотал сеньор Томазо, - ну, конечно же! Отлично!
Бруно был доволен. Главный Часовщик Арагона проглотил наживку вместе с крючком, и наконец-то признал свое вторичное положение. Теперь у Бруно был собственный подмастерье – и какой!
***
Амир удерживал своих людей вместе, сколько мог, и все-таки не удержал. Молодежь большей частью ушла в горы и теперь совершала налеты на отряды и гарнизоны врага. Состоятельные родичи продали свой скот и отправились искать счастья за морем. А самые слабые, - те, что не решились ни на то, ни на другое, - надумали притвориться, что признали крещение, и теперь целыми семьями возвращались на родину, в Арагон.
-    Вы в своем уме? – пытался образумить их Амир. – Вы посмотрите, что они творят!
Некогда цветущая Гранада – главный центр искусств и наук полуострова – и впрямь была полна беззаконием. Бесчисленные войска Изабеллы немыслимо быстро заняли эмират, и сопровождающие каждый отряд Комиссары первым делом насильно окрестили жителей и сожгли библиотеки и всех, кто знал, что было написано в уничтоженных книгах.
Когда Амир по делам заехал в столицу, его университет был пуст, разграблен и загажен, а на циферблате башенных часов вместо изящных арабских цифр были грубо наклепаны примитивные, как насечки дикаря, палочки римских. И на каждой улице группами по пять-шесть человек стояли солдаты Короны, а почти на каждом перекрестке свисал с черного столба обуглившийся, скорченный от пережитого страдания огарок.
Причем, как сообщали разбогатевшие на войне контрабандисты, в Арагоне дела обстояли еще хуже. Говорили, что магометанам запрещено разговаривать с крещеными сородичами. Что всем, кто не принял христианство, запретили все сколько-нибудь достойные ремесла, и осталось одно – самая грязная, самая черная работа. Но что там происходит в точности, толком не мог объяснить никто.
-    Все, последнюю партию тканей в Мурсию закину, и на первом же корабле в Истанбул! – клялись контрабандисты. – Здесь жизни все равно не будет.
И однажды Амир пересчитал оставшиеся от отца деньги и решил, что более тянуть не будет.
***
Решение пришло мгновенно, - как только Томазо усвоил ключевую идею. Не теряя времени, он съездил к Генералу, обсудил с ним основные черты будущих закрытых поселений, и через неделю все завертелось.
Для полноценной изоляции следовало первым делом вырвать иноверцев из общественного механизма. Поэтому Томазо подготовил для Короны указ о запрете евреям всех дающих доход и уважение профессий – медика, хирурга, купца, цирюльника и кабатчика. С морисками, учитывая еще не законченную войну, поступили еще жестче; фактически они могли работать только за медь. Всякого, у кого бы нашли серебряную или золотую монету, можно было заподозрить в торговых операциях с драгоценными металлами, а для них это было подсудным делом.
Как морисков, так и евреев, было решено изолировать прямо в их кварталах и селениях. Туда и согнали всех, кто до того жил отдельно, и тут же обтянули выделенные участки земли веревкой с намотанными через несколько шагов кусками желтых тряпок. Затем выгнали иноверцев с лопатами на закладку рва, и через три-четыре недели еврейские «юдерии»* и магометанские «морерии»** начали работать.
.
*ЮДЕРИА - (juderia) – закрытый квартал для евреев, гетто
.
**МОРЕРИА - (moreria) – закрытый квартал для мусульман, гетто
.
-    Неплохо… - оценил результат выехавший для ревизии Генерал. – Молодец, Томас, хвалю.
-    Думаю, за два-три года мы еще и стены поставим, - гордясь действительно хорошо сделанной работой, пообещал Томазо.
Впрочем, уже сейчас юдерии и морерии работали, как часы. Утром ворота открывались, и неверные имели право выйти в город в поисках заработка. В полночь ворота закрывались, и все, кто не успевал вернуться в срок, платили штраф.
Как оказалась, идея настолько понравилась Папе, что в считанные месяцы подобные закрытые поселения появились и в богатой мирной Италии, и в разоренной войнами нищей голодной Франции.
-    Папа очень доволен, - на первом же Совете сообщил Генерал, - я думаю, нашего Томаса следует повысить…
Высокородные члены Совета стиснули под столом кулаки, заиграли желваками, но возразить даже не попытались. И только после Совета, когда они остались вдвоем, Генерал вытащил из железной шкатулки еще одно послание наместника Христа.
-    Прочитай очень внимательно, и не дай Бог тебе хоть в чем-нибудь отступить от Его рекомендаций!
Томазо впился глазами в текст. На нескольких листах, с ревнивой дотошностью Папа излагал то, что волновало Его Святейшество более всего. Отныне и навсегда еврейкам запрещались платья из парчи, шелка, тонкой шерсти и даже просто качественного полотна. Запрещалась также бархатная или парчовая отделка и любая одежда оливкового цвета.
-    Значит это – правда?! – не выдержал Томазо.
Генерал только развел руками.
Это была старая, обросшая домыслами история. Говорили, что когда Папа был совсем еще молодым, некая еврейка, одетая в платье благородного оливкового цвета, нагло отбила у него мужчину. С тех самых пор Папа ни евреек, ни самого этого цвета не переносил – до истерик.
-    Сделаем, - решительно кивнул Томазо и снова углубился в текст.
Далее Его Святейшество мстительно запрещал этим бесстыдницам украшать себя золотыми брошками и нитями жемчуга, – как на шее, так и вокруг головы, а также носить мавританскую бижутерию, юбки из нити «bermeia» ну, и, разумеется, пальто с высоким воротником.
-    Ну, за бабами следить я ребятам из Лиги поручу, - пробормотал Томазо, - эту братию… хлебом не корми…
Генерал, соглашаясь, кивнул.
-    Кстати, как там у тебя с евангелистами? Все никак?
Томазо лишь развел руками. В самом начале компании он подключил ребят из Лиги, и те всеми силами поддерживали бойкот произведенных еретиками товаров. Предполагалось, что евангелисты дрогнут и покаются. Однако еретики просто сбрасывали цены до себестоимости, и качественный товар евангелистов не просто уходил, - улетал!
Церковь нажала еще сильнее! И все стало еще хуже. Евангелисты оказались в положении вероотступников, а потому, после двух-трех взысканий и получения статуса рецидивиста каждого из них ждал костер. Понятно, что они просто побежали. Томазо связался с ведущими таможенные дела инквизиторами, распорядился усилить посты, но все – без толку. Даже ремесленная элита – часовщики предпочитали уйти в дикую горную Швейцарию, нежели сдаться и всю жизнь, строго раз в неделю исповедоваться какому-нибудь «каплуну».
-    Не нравится мне это, - честно признал Томазо. – Мы так пятую часть ремесленников потеряем. У нас уже флот строить некому – всех мастеров эти дураки из Трибунала пожгли! Я и охнуть не успел…
-    Дело веры на полпути не бросишь, - углом парализованного рта – то ли печально, то ли иронично – улыбнулся Генерал, - сам должен понимать.
***
Как только поездки прекратились, а сеньора Томазо оставили в Сарагосе, Бруно получил все. Но часовщик не торопился, и сначала просто ходил за патрулями Лиги, отлавливающих нарушителей нового закона.
Легионеры отнеслись к порученному Делу Веры ревностно. Останавливали всех встречных евреек, тут же, в назидание другим, срывали с них броши и бусы, отрывали воротники от пальто, замеряли ширину рукава, и немедля распарывали в клочья, если скроенный по моде рукав превышал две ладони в ширину. А в конце, награждая визжащих евреек оплеухами, заглядывали под юбки. Смысла этого действия никто объяснить не мог, но качество женских чулок почему-то имело для Дела Веры решающее значение.
Сарацинам доставалось не меньше – особенно сельским. Бедолаги никак не могли взять в толк, почему им запрещено говорить на своем языке, носить свою одежду и приближаться к христианину, пока не позвали.
И только евангелистов, – еще недавно ходивших по городу с нашитыми на груди и спине желтыми андреевскими крестами, - день ото дня становилось все меньше. Понятно, что Лиге приказали выставить на дорогах посты, но вскоре и это стало всего лишь способом заработать. Бегущие в Швейцарию и Германию мастера не торговались и платили патрулям, сколько запросят.
И только когда нарушителей уже не осталось, Бруно с замирающим сердцем, впервые вошел внутрь созданного по его проекту механизма – юдерию. И, - Бог мой! – как же ему она понравилась! Чистенький, исполненный порядка квартал чем-то напоминал его родной город и одновременно – хорошо задуманные и грамотно исполненные куранты.
-    Это можно было бы взять за основу всего, - потрясенно сообщил он сеньору Томазо, - отличный шаблон!
-    Не-ет… - рассмеялся тот, - нам нужен другой мир!
-    Да, я знаю! – отмахнулся Бруно, - но представьте это в виде часов: хорошая надежная «рама» - вокруг всего человечества! Жестко определенное место для каждого народа – так, чтобы никакого скрежета! Точно просчитанные обязанности людей-шестеренок! Правильно подобранные регуляторы хода в виде вождей и магистров! Разве это не прекрасно?!
Сеньор Томазо все еще улыбался, но Бруно видел: зацепило.
-    Ты ведь что-то записываешь? – внезапно поинтересовался он.
-    Да… записываю…
-    Не дашь почитать?
Бруно замер. Добровольно принявший статус подмастерья Томазо Хирон хотел видеть чертежи, - то, что не всякому мастеру можно показать.
-    Дам.
Так было намного лучше, чем никак.
***
Амир переправился через Гибралтар на марокканском судне и прибыл в Африку поутру. В притихшей от перенесенных унижений и страхов толпе таких же, как он, беженцев, двинулся в белеющий куполами мечетей город, но через полчаса, на первой же развилке дорог их остановили солдаты.
-    Из Гранады?
-    Да… а что случилось? – завертели шеями беженцы.
-    Вам – по той дороге, - указал рукой на восток военачальник.
-    Но у нас есть больные, - тихо зароптали беженцы, - нам бы врача, да и просто отдохнуть…
-    Вас там примут, - отрезал военачальник.
-    А есть там врачи? – заинтересовались беженцы, - и вода… вода там в достаточном количестве есть?
-    Там есть все, что понадобится, - твердо произнес военачальник.
Он подал всадникам команду растянуться двумя цепями – точно в направлении будущей стоянки, и совершенно измотанные качкой и переживаниями беженцы покорно потекли вперед меж лениво едущих по обе стороны от них солдат.
Но Амир насторожился. Он тоже устал, и тоже был измотан, однако перед глазами все время возникал тот раб-христианин, которому он столь успешно вправил кишки. Каждую перевязку раб, видимо, чтобы не думать о дне сегодняшнем, рассказывал о том, что осталось позади.
-    В Марокко чужаку делать нечего, - говорил он. – Чужак там – добыча. Ни вера не спасает, ни язык.
И от этого становилось тревожно, а когда тревога начала стучать в висках, он решительно повернул назад.
-    Куда?! – приставил к его груди пику всадник.
-    Я ухожу, - твердо произнес Амир.
Наконечник копья подался вперед, прорвал куртку, и по груди потекло горячее.
-    Вернись в колонну.
Амир отскочил, поднял глаза и, опережая следующий тычок, ухватился за наконечник.
-    Мы одной веры.
-    Вернись, тебе сказано.
-    У нас один язык.
-    Вернись.
Христианин был прав.
И тогда Амир рванул копье на себя, ухватил древко обеими руками и волчком провернулся вокруг оси. И в тот самый миг, когда копье оказалось в его руках, раздался этот вой – со всех окрестных сопок.
-    Ах, ты! – выхватил всадник саблю, и Амир просто ударил его в лицо тыльным концом копья, – как держал.
К повисшему в стременах всаднику ринулись на помощь, но Амир был намного ближе, а потому успел все: и взлететь в седло, и сбросить противника. Развернул вздыбившегося жеребца и в следующее мгновение мчался в сопку – как можно дальше от дороги. Проскочил под носом ринувшейся к дороге лавины всадников, и только на самой вершине сопки развернулся.
Колонну беженцев уже выстроили и, судя по отдельным выкрикам, нещадно грабили.
***
Томазо получил почту со сводкой о начавшейся «очистке» беженцев из Арагона и Гранады от брата Хорхе. Из вложенного в пакет донесения агента Ордена в Марокко следовало, что вожди отказались делиться с главным поставщиком «товара». Это означало серьезный недобор в казну Ордена и рождение вопроса «кто виноват». Поскольку «марокканский вопрос» вплоть до отстранения курировал Томазо, и отчасти Генерал, вся ответственность за провал как бы лежала на них.
Брат Хорхе спал и видел, как бы спихнуть Генерала, а заодно уесть и его любимчика.
-    Сволочь, - презрительно пыхнул Томазо.
У него были дела поважнее.
Записанные короткими абзацами, порой в сопровождении алгебраических формул и зодиакальных символов, наблюдения часовщика оказались на удивление интересны. Более того, они были весьма точны и даже практичны. Однако отдавать их в Рим в таком виде было немыслимо.
«И кто все это переведет на человеческий язык?»
Томазо мысленно перебрал всех в достаточной степени владеющих пером, астрологией и метафизикой и признал годным лишь одного – его тезку Томмазо Кампанеллу.
Этот доминиканец неоднократно обвинялся в ереси, и лишь принадлежность к одному из самых сильных орденов Церкви всякий раз отводила от него тяжелую руку инквизиции. Однако едва Кампанелла вздумал сыграть в государственный переворот, все кончилось – быстро и навсегда.
Томазо усмехнулся и ощупал рубец на груди. Он лично арестовал яростно оборонявшегося «Пса Господня» в Неаполе и лично, истекая кровью, доставил Кампанеллу в тюрьму. Но, следует признать, широкие взгляды мятежника произвели таки на совсем еще юного Хирона впечатление. С тех пор утекло много воды, и Томазо побывал и в Индии, и в Африке, и даже в Китае. И только Кампанелла – все двадцать шесть лет – так и сидел в каменном мешке и, как следовало из агентурных донесений, был готов обслужить, кого угодно, лишь бы выйти.
«Должен суметь…»
Томазо вздохнул, положил слева тетрадку с записями часовщика, а перед собой – чистый лист, и начал с главного.
«Хочешь на свободу, брат? Тогда принимай заказ. Если Папе понравится, выйдешь. Мелкими указаниями не стесняю. Главное, прочувствуй суть и перепиши нормальным человеческим языком. Лично я такой практичной метафизики еще не встречал».
Томазо улыбнулся. Проект всемирной «юдерии» для всех, кто пока с трудом поддавался одомашниванию, – арабов, эфиопов, московитов – был не просто хорош; он давал идее Вселенской Церкви главное – практически осуществимую форму.
***
Бруно заглядывал в каждый дом и каждую синагогу близлежащих юдерий. Тому, кого постоянно видели в свите самого сеньора Томазо, евреи ни в чем отказать не смели.
-    Мы не нарушаем указов Короны, - заглядывали ему в глаза раввины. – Вот, убедитесь: ни одной рукописной книги, ни одной Библии…
Бруно и сам это видел. Чтобы спасти общины от погромов, раввины безропотно сдали инквизиции все древние манускрипты и все оригинальные тексты Ветхого Завета. Теперь выиграть в диспуте с теософом Церкви не сумел бы даже самый умный раввин.
-    И все запреты на одежду мы соблюдаем, - клялись раввины.
И это было правдой. Дабы не возбуждать легионеров, евреи сняли со своих жен все украшения – сами. И все-таки что-то шло не так.
Разгадка созрела сама, постепенно, когда Бруно нашел среди затребованных им документов весьма любопытные бумаги. Некие Ха-Кохены – Исаак и Иосиф – полные тезки двух почти забытых им людей, вместо того, чтобы думать только о куске хлеба, начали организовывать в юдериях школы.
Понимая, что обнищавшие родители не смогут содержать учителей, Ха-Кохены создали фонд и дотошно вычислили, кто и сколько должен вносить, чтобы дети учились. Они ввели поборы на свадьбы и на обрезание, на каждую голову козы или барана, обложили высоким налогом продукты богатых – мясо и вино. Они учитывали даже то изношенное платье, которое остается после умершего! Но школы продолжали содержать.
Бруно зашел в одну из таких школ и был потрясен. Бледные, явно голодающие учителя страстно вдалбливали в головы таких же бледных, в штопаной одежде, засыпающих от недоедания детей основы своей еврейской «Алгебры»!
-    А почему так мало учеников? – уже уходя, поинтересовался Бруно.
В классах заполнивших всю страну колледжей Ордена воспитанников было вдвое больше.
-    А как же иначе, сеньор? – виновато улыбнулся учитель, - я ведь должен добиться понимания предмета.
Несмотря на явную нищету, евреи категорически запретили давать одному учителю более двадцати пяти детей. Иначе, считали они, ухудшения образования не избежать.
И вот тогда Бруно понял все. Шестеренки отказывались быть шестеренками, а то, что произошло с ними в пожарах библиотек и пытках водой, столь почитаемых Трибуналом, более всего походило на закалку деталей курантов. Инквизиторы, сами не понимая, что делают, намертво закрепили в иноверцах их брезгливое нежелание иметь хоть что-нибудь общее с машиной Церкви. Теперь иноверцев было проще отправить в плавильные печи, нежели переточить под нужный размер.
***
Сначала Амир отрывался от кинувшихся вдогонку сослуживцев сброшенного им солдата, затем полдня объезжал окрестные сопки, не в силах решить, в какую сторону Африки отправиться, и все-таки вернулся назад – по своим же следам. От всей колонны беженцев осталась едва ли треть живыми и еще треть – мертвыми. Для них родичи и копали могилы – ножами, кружками, чем придется.
-    Что это? – не понял Амир, когда увидел вывернутые на дорогу кишки. – Зачем?
-    Золото искали, - мрачно отозвался какой-то старик, - кто-то им сказал, что мы золото через таможню в животах провезли. А всех девчонок с собой забрали.
Амир спешился и принялся долбить наконечником отнятого копья плотную сухую землю: всех мусульман следовало предать земле до заката.
-    Надо было нам к Султану Османскому плыть, - прокряхтел старик, - говорят, он всех принимает, даже греков и евреев.
***
Очередной Совет Ордена готовили уже несколько месяцев, и когда Томазо прибыл, там были все. И Генерал выглядел бледно.
-    Мы потеряли не так много мастеров, - угнетенно отчитывался казначей.
Однако все знали, что побежали самые лучшие.
-    И все они перебежали к нашим врагам, - насмешливо вставил брат Хорхе, - в Англию, да Голландию.
Томазо стиснул челюсти. Он уже видел, что начинается главное – сведение счетов.
-    Не торопись, Хорхе, - проронил Генерал, - ты еще успеешь высказаться.
-    Я – член Совета, - с вызовом задрал благородный подбородок брат Хорхе, - я имею право слова, и я делаю свою работу. В то время как некоторые… даже с евреями управиться не сумели!
-    Что ты хочешь этим сказать? – опешил Томазо, - да, мы с них взяли столько, сколько все наши плантации за несколько лет принесли!
-    Ты не сумел их сломать, Томазо, - придвинулся Хорхе и швырнул через стол стопку бумаг. - На! Почитай!
Томазо прищурился, не отводя взгляда от Хорхе, взял бумаги и глянул на первую страницу. Это был донос. Некто неназванный кропотливо анализировал все допущенные с евреями промахи, и особенно то, что творилось в юдериях.
-    Читай, читай, - подбодрил его Хорхе, - мы сейчас обсуждать это будем.
Томазо глянул на Генерала, и тот преувеличенно спокойно кивнул.
-    Читай, Томас. Лучше знать, чем не знать.
Томазо пробежал глазами главные обвинения анонима, перевернул страницу и с облегчением выдохнул. Далее шли выдержки из разработанных евреями правил, а с ними он ознакомился намного раньше, чем Хорхе.
Для начала, выразив полную покорность Короне, раввины напоминали, что Мироздание держится на правосудии, правде и согласии и в первых же строках назначали огромный штраф тому, кто начнет вносить раздор среди своих. Да, это было плохо, но абсолютно ожидаемо.
Далее, раввины категорически запрещали своей элите нанимать христиан в качестве прислуги, - дабы исключить саму возможность каких-либо спекуляций на эту тему. Да, это крепко било по рядовой агентуре Церкви, но лучшие агенты Ордена так и остались неуязвимы и не узнаны.
Но главное, под угрозой немыслимого штрафа в тысячу мараведи и нещадного изгнания, раввины запретили не только доносить на своих, но и вообще давать показания на евреев кому-либо, кроме судей Короны.
-    Ты хоть понял, что они делают? – послышался голос Хорхе.
-    Разумеется, - сухо отозвался Томазо и так же небрежно швырнул бумаги через стол, - они пытаются уйти из-под инквизиции.
-    Да, не в этом же дело! – заорал Хорхе и вскочил. – Неужели ты и вправду такой тупой?!
Томазо непонимающе моргнул и глянул на Генерала. Но и старик, похоже, ничего не понимал.
-    Они же восстановили у себя конституции фуэрос! – прокричал Хорхе. – Это же в каждой строке видно!
Томазо открыл рот, чтобы возразить, да так и замер.
-    Ч-черт!
Это была чистая правда, но измотанный, хронически недосыпающий Томазо ее проглядел. Да, он знал, что евреи разработали свой способ защитить человека от неправедного суда. Он знал, что они наказывали даже писаря, забывшего или не успевшего положить чужое прошение на стол начальству. Он знал, что они намерены потребовать от Короны запрета права пытать человека – даже для сборщиков налогов. Но за словами чужого языка он проглядел главное – это, по сути, все те же конституции фуэрос! То, на борьбу с чем Орден потратил девять десятых своих усилий.
***
Похоронив единоверцев, и проводив тех, кто двинулся вдоль берега на восток, Амир прошел по дороге дальше и вскоре увидел то, что и ожидал. Через каждые пятьсот-шестьсот шагов начиналось очередное кладбище. Их здесь было без числа! И на следующий день он, отпустив коня, вернулся в порт. Здесь как раз разгружалась очередная партия морисков из Гранады – с нескольких судов.
-    Братья! – бегал от колонны к колонне Амир, - никому не верьте! Наших здесь убивают!
Но понимания не находил. Да, люди пугались, но, скорее его самого, чем его отдающих безумием слов, а главное, им некуда было возвращаться. А потом Амир поймал на себе пристальный взгляд одного из портовых служащих и едва ушел от мгновенно появившихся всадников. Спрятался за пропахшими тухлой рыбой бочками и до ночи сидел так, опасаясь даже высунуть голову и не зная, что теперь делать. И только к ночи, когда к пристани причалил битком набитый черными рабами, пропахший мочой и дерьмом португальский корабль, Амир осознал, что шанс есть.
-    Я – врач, - подошел он к помощнику капитана.
-    Ну, и что? – сверху вниз поглядел работорговец.
-    Возьмите меня на борт, - прямо предложил Амир, - и, думаю, три четверти заболевшего товара я для вашего хозяина сохраню.
Помощник капитана заинтересовался, отвел его к капитану, от него – к управляющему хозяина корабля, и через четверть часа Амиру дали место на полатях, выдали задаток жалованья и провели по палубе.
-    Смотри, Амир, - показывал управляющий, - женщины у нас сидят в отдельном отсеке. Их немного, и с ними хлопот немного, но вот мужчины…
Амир заглянул в темный трюм и ничего не разглядел, - только темнота.
-    В общем, будь осторожнее, доктор. Нашего языка они не понимают, и как ты объяснишь им, что ты – врач, я не представляю.
***
Первый же день заседания Совета Ордена закончился для Томазо полным поражением. Ему припомнили все его промахи, ни словом не упомянув ни об одной из его удач. Все было предельно ясно: по уставу Ордена старый Генерал обладал исчерпывающей властью над каждым, а потому касаться его персоны было нельзя, но каждый удар по Томазо, по сути, был ударом по Генералу. А старик, как ни странно, помалкивал. И лишь когда все закончилось, и они остались вдвоем, Генерал объяснил, в чем дело.
-    Папа боится. А потому кое-кто в курии уже готовит замены. В том числе, и мне.
-    А чего именно Папа боится? – попытался уточнить Томазо.
-    Австриец, - коротко пояснил Генерал, - он вот-вот войдет в Рим.
О том, что Католический мир под угрозой, в Ордене понимали все, особенно когда Московия вступила таки в общеевропейскую войну, естественно, на стороне Голландии. Дело зашло так далеко, что Папа даже попросил помощи у Султана Османского. В перспективе это означало передачу Балканского полуострова в руки мусульман, однако, иного способа устоять против Союза англиканцев, евангелистов и православных никто не знал.
-    Так что поедешь в почетную ссылку, - проронил Генерал.
-    И куда на этот раз? – глотнул Томазо.
-    Новый Свет, - уголком рта улыбнулся Генерал, - будешь помогать братьям одомашнивать индейцев.
Томазо обмер. Это было самое бессмысленное задание, какое только можно было придумать. Как говорили, индейцы почти не поддавались приручению, а главное, обладали крайне слабым здоровьем, и ни в поле, ни в шахте дольше восьми-девяти лет не выдерживали, - дохли.
-    А ничего… другого… нельзя? – осторожно поинтересовался он.
Генерал понимающе хмыкнул и показал пальцем на стоящую на полке шкатулку.
-    Это тебе, Томас. Бумаги, деньги, ну, и аналитика, разумеется. Почитай перед отъездом. Полезно.
Томазо вздохнул, сунул шкатулку подмышку и тем же вечером перечитал все. Положение и впрямь было – хуже некуда.
Главное, отчаянно не хватало денег на ведение затянувшейся войны, а тем временем Австриец методично откусывал от Папского пирога один кусок за другим. Занял Майорку, вошел в Неаполь, позволил англичанам начать штурм Гибралтара, добился от попавшего в плен короля Франции свободы для всей Голландии… Естественно, что благодарные голландцы начали топить флоты его противников и перехватывать суда с черными рабами еще активнее. А между тем основой долговременного могущества Церкви были отнюдь не реквизиции, а как раз рабы. Но все упиралось в цену черного работника, а ее диктовала целая банда перекупщиков.
-    Сами португальцы и мышь в амбаре не поймают, - как-то пошутил Генерал.
Это было так: поймать черного дикаря мог только такой же черный дикарь, а потому единственным поставщиком рабов был Негус Эфиопский. У него рабов покупали Османы, у Османов – Португальцы, и лишь затем, с начетом убытков от утопленных голландцами судов, рабы попадали в руки Церкви.
Дабы укоротить цепочку перепродаж, Орден попытался подмять православных эфиопов под себя, и даже сумел договориться об унии двух Церквей, но, когда братья начали править эфиопские Священные Писания, это обернулось такой бойней, какой не было даже в Гоа.
-    Это страшные люди, - мотали головами чудом уцелевшие братья, - не то, что наши крестьяне. Не дай Бог, еще раз…
Так что, по расчетам экономов Ордена, одомашнивание индейцев оставалось единственным способом быстрого получения денег. Индейцев не надо было трижды перепродавать, затем, теряя корабли, перевозить через океан… их можно было просто брать на месте – в любом количестве – и сразу же загонять на сахарные плантации. Одна беда, судя по сводкам, дохли они, как мухи: восемь-девять лет, - и все!
Томазо достал из шкатулки последнее письмо и удивленно хмыкнул: под ним, на самом дне шкатулки скрывалась книга.
-    А это еще что? – достал он обтянутый сафьяном том и открыл титульный лист.
В центре листа витиеватыми буквами было отпечатано имя, о котором он едва не забыл, - Томмазо Кампанелла, и чуть ниже значилось «Город Солнца».
-    Ч-черт! – выдохнул Томазо, - он успел!
И тут же сообразил, что, раз книга уже издана, Кампанелла вышел на Папу напрямую, – минуя подавшего ему идею тезку. Хотя, возможно, он и упомянул некоего Т. Хирона мелким почерком в сопроводительном письме в курию, – дабы не иметь трений с Орденом.
-    Умен… ничего не скажешь.
Пролистав том, Томазо с неудовольствием отметил, что мысли Бруно изрядно искажены, а текст повсюду сквозит желаниями просидевшего двадцать шесть лет в одиночной камере мужчины, и лишь тогда вернулся к снятому им с книги последнему письму. Это был почерк Генерала.
«Ты своего добился, - писал Генерал, - Его Святейшество снова в восторге. Будет неплохо, если ты когда-нибудь научишься не только прыгать через голову начальства, но и думать своей. Но теперь уже поздно: взялся, значит, делай. Прощай…»
Томазо похолодел.
-    Они что… хотят, чтобы я сам все это проверял на индейцах? – не веря в такой цинизм, выдохнул он.
Судя по записке Генерала, Папа именно этого и хотел.
***
Первым делом Амир, заткнув ноздри пропитанным уксусом хлопком, осмотрел восьмерых женщин. Вонь в трюме стояла невыносимая, многолетняя, но, кроме одного подозрения на кожную болезнь и одной недавней беременности, черные рабыни, как ни странно, были здоровы. Одна беда, насиловали их каждый день и помногу раз: и члены команды, и охрана, и даже высший командный состав.
-    Распорядитесь, чтобы вон ту, с краю не трогали, - попросил он управляющего.
-    Почему? – не понял тот.
-    Она беременна.
-    Ну, и что?
-    Может быть выкидыш.
-    Ну, и что?
Амир на секунду задумался.
-    Иногда это сопровождается кровотечением и смертью.
-    Да, не смеши! – рассмеялся управляющий, - она же здоровая, как лошадь! Что ей сделается?!
Похоже, границы полномочий Амира, как судового врача, где-то здесь и заканчивались. А потом, хочешь, не хочешь, а пришлось опускаться в трюм к мужчинам.
Дикари сидели в полной темноте, и когда Амир спустился на единственное освещенное пятно, прямо под лестницей, в него впились десятки и десятки глаз. Сердце зашлось.
Привыкая к темноте и постепенно изгоняя из груди мгновение испуга, Амир пригляделся. Негры сидели плотными рядами – спина к спине – и выглядели такими же испуганными, как, вероятно, он сам – только что.
-    Амир, - ударил себя в грудь Амир.
Дикари молчали.
Амир огляделся и тут же обнаружил возможного пациента. Крупный, покрытый татуировками из шрамов мужчина, скорее всего, был ранен при поимке – в плечо, и, хотя рана гноилась, выглядел он хорошо: глаза ясные, а кожа без этого серого оттенка, какой бывает при абсцессах у черных.
Амир осторожно переместился на полшага к нему и медленно присел на корточки. Поставил перед собой купленный на задаток жалованья кожаный кофр, не отводя глаз от пациента, открыл и на ощупь нашел и оторвал клочок хлопка. Протянул хлопок правой рукой, а левой осторожно показал на рану.
-    Промокни.
Раб молчал, смотрел ему прямо в глаза и не двигался с места.
Амир медленно положил кусок хлопка на пол перед пациентом, еще медленнее встал и отступил на те же полшага назад. Огляделся и вдруг обнаружил то, что ему надо. В двух шагах от лестницы сидел и тихонько раскачивался из стороны в сторону молоденький, лет пятнадцати, парнишка.
-    Разрешите, - властно распорядился Амир и протиснулся сквозь двух разом отстранившихся рабов.
Это был самый обычный вывих плечевого сустава, и парнишка сидел именно так, как надо. Амир резко присел рядом, вцепился в больную руку, рванул вниз, и когда мальчишка заорал, был уже рядом с лестницей. Взлетел наверх и, только оказавшись на палубе, с облегчением выдохнул.
-    Ты там не убил кого? – заинтересованно заглянул в трюм управляющий.
-    Нет, все в порядке, - вытер лоб Амир, - но, думаю, дня три мне там лучше не показываться.
***
Бруно видел, в каком состоянии вернулся его подмастерье, а потому помог ему стянуть сапоги, притащил тазик с водой и полотенце, а потом вздохнул… и последовал примеру Иисуса. Кое-как вымыл воняющие залежалым сыром ноги, торопливо их промокнул, а потом отошел в свой угол и до середины ночи наблюдал, как охает, вздыхает и ругается над обтянутой сафьяном книгой сеньор Томазо.
А поутру, когда подмастерье снова ушел, Бруно метнулся к принесенной вчера шкатулке, открыл и первым делом вытащил книгу. Открыл где-то посредине и замер. Эти мысли, хотя и выраженные как-то фривольно, без математической строгости, принадлежали ему.
-    Откуда?!
Бруно вернулся к титульному листу и прочитал имя автора.
-    Томмазо Кампанелла…
Захлопнул книгу и осел в кресло сеньора Томазо.
Подмастерье, хотя и подписался чужой фамилией, сделал то, за что мастера цеха часовщиков без промедления отрубали кисти рук, - поставил свое клеймо на чужую работу.
***
Когда Томазо уже шел по коридору в зал заседаний Совета, его обогнал едущий на руках двух монахов Гаспар.
-    Генерал умер.
-    Как? – замер Томазо. – Когда?
Гаспар яростно хлопнул одного из носильщиков по тонзуре, и монахи послушно, как лошади, встали.
-    Сегодня ночью. Скоропостижно. Врачи сказали, удар.
-    Какие врачи? – насторожился Томазо, - а что говорит его собственный врач? Еврей… не помню, как зовут.
-    Этих врачей привел Хорхе. А тот еврей уже в инквизиции. Кто-то сказал, что когда-то он был крещен, и ему вменили вероотступничество.
-    Но это же ложь! – начал Томазо и осекся.
Это был обычный ложный донос, каких сам Томазо организовывал десятки – на всех, кого следовало устранить. Нормальная практика.
-    Тебя сошлют, - покачал головой Гаспар.
-    Знаю, - отмахнулся Томазо.
Гаспар заинтересовался.
-    А куда сошлют, уже известно?
-    В Парагвай. Индейцев одомашнивать.
Гаспар охнул.
-    Вот черт! – и тут же спохватился. – Тогда тебе этот часовщик, наверное, не нужен? Отдай его, наконец, мне! Ты же обещал!
-    Да, забирай! – раздраженно махнул рукой Томазо и, пропустив Гаспара впереди себя, вошел в зал заседаний.
Там были все… кроме Генерала. И на его месте уже сидел брат Хорхе.
-    Томазо… - масляно улыбнулся Хорхе, - ты еще здесь?
-    А где я должен быть? – опешил исповедник.
-    А разве ты не получил направление в новое место?
Томазо пожал плечами.
-    Получил. Еще вчера.
-    Ну, так и езжай.
-    Но я же член Совета… - ткнул рукой в сторону овального стола Томазо.
-    Уже нет.
***
Пока Томазо обошел свою личную агентуру, предупредил каждого о своем отъезде и приказал на два-три года «залечь», он прошел через несколько стадий, - от бешенства до острой тревоги. И дело было даже не в том, что Генерала определенно отравили, на этот раз свои. К этому старик давно был готов. Дело было в том, что там, на самом верху словно повернулась стрелка часов, и все разом переменилось. Друзья уже не были столь однозначными друзьями, а враги… теперь все это напоминало достаточно сложное алгебраическое уравнение.
-    Мой враг – и друг моего друга, и враг моего врага… - бессмысленно пробормотал Томазо, поднялся по ступенькам и ввалился в дом. – Бруно!
-    Я здесь.
Томазо обернулся. Бруно стоял здесь же, за дверью. Вот только в руке у него был узкий арагонский кинжал. Томазо немедля ударил его дверью и понял, что опоздал: кинжал уже вошел ему в бок, и бедру сразу стало горячо.
-    Бруно… - выдохнул Томазо, - т-ты…
-    Ты поставил свое клеймо на мою работу, подмастерье, - придерживая дверь, произнес часовщик, - и ты мне больше не нужен.
И ударил еще раз.
***
ЧАС ДЕВЯТЫЙ
***

Бруно успел прочитать не все, что лежало в шкатулке, но главное понял: самый крупный «регулятор хода» в мире – Папа Римский – его конструкцию одобрил и, более того, требовал ее немедленного воплощения. Причем, здесь, в шкатулке лежало все: маршрутная карта, верительные грамоты ко всем нужным лицам, векселя Ордена на немыслимую сумму, свежие, еще не затрепанные документы на имя Томазо Хирона и полномочия. Огромные полномочия.
Бруно прекрасно помнил, как выручили его бумаги на имя Руиса Баены. Он точно знал, что ни сеньор Томазо, ни кто-либо другой просто не в состоянии выполнить поручение Папы. Да, и не в Папе было дело: заказчиком курантов – огромных, на все Мироздание – мог быть, кто угодно, но Мастером-то был он один!
И Бруно не колебался. Трижды ударил Хирона кинжалом в живот, прошел в комнату, переоделся в платье Хирона, взял со стола шкатулку и выскочил на улицу. В первой же обменной конторе Ордена сдал один из векселей и получил несколько сотен мараведи наличными и сдачу – таким же векселем и нанял первую же приличную карету, какую встретил.
-    В Коронью! – распорядился он.
Именно из этого порта, судя по маршрутной карте, должен был отплыть в Новый Свет его подмастерье.
***
Амир терпеливо прождал два дня, а, когда на третий спустился в трюм, увидел, что все удалось. Явно заметившие, что парню полегчало, дикари приняли врача широкими белозубыми улыбками.
-    Ам-мир… - пронеслось по рядам, - Ам-мир…
И началась нормальная работа.
Собственно, болезней было только три: расстройства от непривычной пищи, старые нагноившиеся раны, полученные при поимке и потертости от грубо откованных кандалов. И Амир, уже видевший подобную картину среди рабов Гранады, был к этому готов. От расстройства помогал древесный уголь с кухни. Раны нещадно чистились и смазывались растворенной в дешевом вине хвойной смолой. Этим добром истекала под яростным солнцем каждая деревянная деталь корабля. А для устранения потертостей Амир выпросил у боцмана мешок пакли и показал еще не привыкшим к своей новой судьбе дикарям, как изготовить простейший подкандальник.
-    Смотри-ка, две недели в пути, а ни одного трупа, - с явным удовлетворением отметил, наконец, управляющий.
-    Если вы не запретите насиловать беременную, у вас будет труп, - пообещал Амир, – так что не искушайте судьбу; в вашем рискованном ремесле сглазить удачу – проще простого.
***
То, что часовщик добьет его без малейших колебаний, Томазо понял, едва увидел эти глаза, и потому просто ждал. А часовщик все копался и копался в его вещах, видимо, не в силах решить, что брать. И лишь когда Бруно перешагнул через него и вышел за дверь, Томазо развернулся к двери головой и пополз вслед – на улицу.
«Крови много потерял, - почти сразу отметил он; сознание уплывало. – Вызвать Астарота?»
Это дух не вмешивался в земные дела, и Томазо мог только спрашивать. Он сосредоточился, стараясь говорить внятно, прочел заклинание… и ничего не произошло. А кожа уже начала покрываться мурашками – так, словно его обдувал зимний ветер. И лишь когда Томазо перевалился через порог и скатился с высоких ступеней на мостовую, Астарот пришел. И он не был ни заинтересован, ни даже просто вежлив.
-    Говори.
-    Я выживу? – спросил Томазо. – Кто-нибудь придет спасти меня?
-    Он уже едет, - холодно отозвался Астарот. – Что еще?
Томазо перевернулся на бок и поджал ноги к животу. Боль была ужасной.
-    Что меня ждет?
И тогда Астарот улыбнулся и склонился над самым его лицом.
-    То же, что и всех сеющих: жатва.
Дыхание Астарота было невыносимо холодным. Но у Томазо еще оставалось право на третий вопрос.
-    Томазо! Томазо! Поднимите его! Да, поднимайте же, я сказал!
Томазо встряхнули, и он открыл глаза. Двое дюжих монахов запихивали его в карету, а с сиденья напротив на него смотрел Гаспар.
-    Куда? В госпиталь? – спросил один из монахов.
-    Упаси Бог! – отрезал Гаспар. – Там ему и дня не дадут прожить. Есть, кому об этом позаботиться. К евреям поезжайте.
Вцепившись крепкой рукой в окошко кареты, Гаспар приблизился и сунул ему в рот терпкий кусочек из смол и смеси поднимающих силы трав.
-    Кто тебя? Уж не часовщик ли?
-    Он…
Удерживать сознание стало намного легче.
-    Я тебе точно говорю, - покачал головой Гаспар, - это агент. Чей не скажу, но поработал он хорошо. Сколько ты его возле себя держал?
Томазо попытался вспомнить, и не сумел.
-    У него… мои бумаги, - выдохнул он. – Все. Надо сказать Хорхе. Пусть его остановит.
-    И думать забудь, - мотнул головой из стороны в сторону Гаспар. – Хорхе-то тебя не тронет, а вот прихлебатели… ты после смерти Генерала почти вне закона, Томазо. Что только на тебя сейчас не вешают!
Томазо прикрыл глаза. Это было ожидаемо. Едва они с Генералом проиграли, все было предрешено. Таков Орден. Выживает один – победитель.
-    Не закрывай глаза! – заорал Гаспар, - еще не хватало, чтобы ты по пути ноги протянул! Открой глаза, я сказал!
-    И что мне делать? – с трудом выдавил Томазо и понял, что не помнит, что только что спросил.
Гаспар ухватил его за ворот и встряхнул.
-    Самое главное твое дело сейчас – выжить. Сумеешь, сам все решишь.
-    Я выживу… - пробормотал Томазо, - Астарот сказал, что меня еще ждет жатва. Какая может быть у меня жатва, Гаспар? Ты не знаешь?
Однокашник покачал головой.
-    Ты сам знаешь, кто ты, Томазо. И ты прекрасно знаешь, кто нас пожнет, и куда сложит.
Все было так. Человек Ордена он и есть человек Ордена.
-    Тогда, может, не стоило нам… тогда?
У них действительно был выбор – и до испытания, и сразу после. И они оба выбрали то, что выбрали.
-    А ты смог бы заниматься чем-то другим? – горько усмехнулся Гаспар. – Ты смог бы каждую неделю ходить на исповедь к какому-нибудь старому содомиту? Отдавать десятину Папе и всю жизнь всех бояться? Смог бы?
Томазо лишь криво улыбнулся. Его вопрос и впрямь был пустой.
***
Бруно читал «Город Солнца» всю дорогу до порта Коронья и довольно быстро понял, что это писал не сеньор Томазо, хотя именно его имя значилось на титульном листе. Его подмастерье был резким, решительным человеком, а тот, кто написал эту книгу, был весь в тумане мечтаний.
С многословием человека, никогда ничего не делавшего своими руками, он взахлеб описывал семь стен чудесного города, построенных по образу орбит семи планет, а также бесчисленные арки и галереи, лестницы и колоннады, бастионы и башни. В общем, «театр».
А уж когда Кампанелла дошел до описания собранных в городе диковин, Бруно хохотал над каждой строкой – до изнеможения. Якобы необходимая для образования горожан коллекция рыб, включая рыбу-цепь, рыбу-член и рыбу-епископа, в точности похожих на свои прототипы, была откровенной отсебятиной, не имеющей ничего общего с ясными, практичными идеями Бруно.
И только когда Кампанелла дошел до описания системы управления Городом Солнца, часовщик начал узнавать свои идеи. Вслед за Бруно, писатель жестко поделил сферы управления между ключевыми «регуляторами хода». Одному было велено следить за пополнением населения, другому – за обороной города, а третьему – за развитием умов. И каждому из них строго запрещалось изучать науки вне сферы их обязанностей.
Неплохо Кампанелла описал и центральный принцип устойчивости механизма – равномерное распределение нагрузки. Надо было строго следить, чтобы ни одна шестерня Города не имела больших благ, чем остальные. Ибо если шестерня получает больше, ее начинает греть, затем накалять, и тогда шестерня «садится» и съедает зубья либо вылетает из пазов. Бруно видел это многократно: стоит подмастерью разбогатеть, и он перестает работать и начинает подумывать о том, чтобы изменить свое положение.
А когда Кампанелла дошел до процедуры зачатия детей, Бруно с изумлением увидел, что его превзошли! Добиваясь усредненного потомства, Кампанелла думал сочетать толстых с худыми, старых начальников с юной прислугой, а легкомысленных резвушек с учеными мужами. И делать это полагалось только при благоприятном расположении планет, под прямым руководством опытных наставников.
Прочитав этот кусок, Бруно лишь почесал затылок, - до такого даже он как-то не додумался. И лишь дочитав до конца вложенные в шкатулку размышления аналитиков Ордена, увидел, что возможно даже это. Индейцы находились в полной власти Церкви, а потому делать с ними можно было все. Действительно все!
Такой власти над материалом он еще не имел никогда.
***
Когда карета, прорвав караул добровольных патрульных из Лиги, влетела на территорию юдерии, Томазо уже терял сознание.
-    Где Авраам?! – заорал из окна кареты Гаспар. – Где эта старая дохлятина?!
Томазо выдернули из кареты, бегом внесли в дом еврея-врача, уложили на хозяйскую кровать, и через несколько мгновений старика притащили.
-    Не дай Бог, если умрет! – рявкнул заехавший на монахах следом Гаспар.
Еврей опешил.
-    Но указом короля евреям запрещено заниматься медициной…
-    Да, мне плевать, что там, в указе короля! – заорал Гаспар. – Приступай!
-    Я не буду нарушать указа Короны, - решительно отказался старик. – У меня семья.
Гаспар побагровел.
-    Слушай меня, старый пень. Если он умрет, я подготовлю два десятка доносов о том, что вся твоя семья лет шесть назад приняла крещение – где-нибудь в Старой Кастилии… и ты знаешь, что интереснее всего?
Старик молчал.
-    Интереснее всего, что все документы, какие нужны, чтобы заживо сжечь всех твоих детей и внуков, найдутся! И свидетели найдутся! Ты понял меня?!
Еврей глотнул и опустил голову.
-    Да, я понял, сеньор.
-    Все, - отрезал Гаспар, - приступай.
Он хлопнул одного из носильщиков по тонзуре, и монахи поднесли его к лежащему на кровати и уже почти ничего не видящему и не слышащему Томазо.
-    Давай, брат, не сдавайся.
***
Амир изнемогал. Все шло относительно благополучно первые три недели, а затем, как прорвало, и рабы начали умирать один за другим. Сначала начинался понос, потом – рвота, а затем они отказывались есть и начинали медленно угасать.
-    Все как прошлый раз, - сокрушенно качал головой управляющий, - я тогда три четверти товара потерял. Холера, наверное…
-    Это не холера! - яростно возражал Амир, - будь это холера, вы бы здесь все уже полегли; черные раза в два здоровьем крепче!
Он проверил воду, но она была чиста. Он тщательно изучил крупу, но, кроме множества высохших, абсолютно безвредных для человека личинок, ничего не обнаружил. И лишь когда он проверил именно ту, самую старую, бочку с водой, из которой поили исключительно рабов, все стало ясно. Вода цвела!
Следующие два часа Амир вместе с управляющим сидел за расчетами. И, как и думал Амир, кипятить воду, перед тем как раздавать рабам, оказалось довольно выгодно. Невзирая на изрядные расходы топлива.
-    Где это видано, чтобы специально для рабов воду варить? – не сразу поверил в необходимость меры управляющий.
-    А с другой стороны, - засомневался подошедший позже капитан, - если мы израсходуем кухонное топливо на рабов, что будет есть команда? Сырую крупу?
-    И где гарантия, что они перестанут дохнуть, и падеж товара уменьшится? – вторил ему управляющий.
Амир лишь развел руками.
-    Вы сами понимаете, какие деньги вы недобираете на смертях. Попробуйте, а потом и будем решать, что лучше.
***
Когда Бруно прибыл в Коронью, порт кишел евреями. Многие были одеты в обычное христианское платье, и все они рвались на палубы безостановочно прибывающих из Неаполя, Стамбула и Генуи судов.
-    Скоро срок истекает, - усмехаясь, объяснил ему один из матросов, - кто не успеет, всех – в рабство…
-    Я слышал, у кого денег нет, - подключился второй матрос, - жребий бросают, кому из семьи добровольно, до срока в рабство продаваться, чтобы остальные смогли места на корабле оплатить.
-    И что… им всем разрешают выезд? – удивился кое-что знающий Бруно.
Тот лишь пожал плечами.
И лишь когда Бруно признал, что без помощи своих верительных грамот ему на корабле места не занять, и зашел в местное отделение Ордена, ему рассказали все, как есть.
-    А почти никто не вырвется, сеньор Хирон, - улыбнулся ему секретарь. – Мы с генуэзцами договорились.
-    О чем? – не понял Бруно.
Секретарь улыбнулся еще шире.
-    Здесь евреи платят за вывоз – нашим же людям, а в море их просто «дочищают» и сбрасывают за борт. Чисто и аккуратно. Никто еще не догадался. Доходы с генуэзцами – пополам.
-    Действительно умно… - пробормотал потрясенный Бруно.
Даже ему было, чему учиться у Ордена.
-    Эх, если бы еще неаполитанцы да турки не мешали… - мечтательно вздохнул секретарь, - но они уперлись; говорят, «нам самим хорошие мастера нужны», вот и перебивают… наш доход.
Бруно лишь развел руками. Среди евреев и впрямь было много хороших оружейников, ткачей и красильщиков. Понятно, что кое-кто воспользовался моментом.
-    Ну, что… есть одно место до Сан-Паулу, - просмотрел бумаги секретарь, - каюта самая лучшая, питание вполне приличное. Но мясо будет, извините, только сушеное. Вас устроит?
-    Вполне.
***
Томазо приходил в себя десятки раз, и все время видел что-то новое: то свои кишки на широком серебряном блюде, то сосредоточенно укладывающего что-то в его животе врача, а порой даже Астарота. Вероятно, дух ждал третьего вопроса, но Томазо не знал, о чем спросить.
А однажды Томазо проснулся и почему-то понял, что выкарабкался. В доме стояла мертвая тишина, а рядом на стуле, выпрямившись, как в последний миг перед смертью, сидела девчонка – лет пятнадцати.
-    Вам почта, сеньор, - испуганно произнесла она и подала поднос – тот самый, на котором, кажется, лежали его кишки.
Томазо протянул руку, нащупал конверт, вскрыл, поднес к лицу и вытащил сложенный вчетверо листок.
«Брат, я к тебе приходить не буду. Извини…»
Томазо улыбнулся. Это был почерк Гаспара.
«Пользуясь тем, что часовщика ты мне отдал, я попытался его догнать, но все решили те часы, что я возился с тобой. Он ушел. Через Коронью».
Томазо досадливо крякнул. Похоже, что Бруно широко воспользовался всеми его бумагами.
«Секретарь отделения сообщил, что посадил «сеньора Томазо Хирона» на судно до Сан-Паулу – лично. Ну, ты и сам понимаешь, что это значит…»
Томазо понимал.
«Когда выкарабкаешься, лучше езжай прямо за ним. И в мыслях не держи показаться на глаза кому-нибудь из Ордена, да, и вообще на улице».
Томазо насторожился.
«На покойного Генерала прямо сейчас валят вину за потерю корабельных мастеров. Изабелла в истерике – флот некому достроить: все, кого не сожгли, уже в Англии, Голландии а то и в Московии…»
Так оно и было. Корабельное дело оказалось в таком кризисе, что инквизиторов заставили целенаправленно хватать заморских купцов, чтобы после осуждения и сожжения Корона и Церковь могли завладеть их судами. Дипломатический скандал поднялся жуткий.
«Главного Инквизитора сняли и готовят к показательному аутодафе. Совет открещивается и явно жалеет, что так легко тебя выпустил. Уже появились желающие сунуть тебя лет на двадцать-тридцать в каменный мешок. Или, к примеру, отправить в картезианский монастырь. Как тебе эта идея?»
Томазо поморщился. Картезианцы славились обетом вечного молчания; именно туда сбрасывали провинившихся агентов и шпионов.
«Я и сам – на краю… чувствую. Говорят, один из тех грандов, на которых я бумаги для обвинения в ереси готовил, в Гранаде показал себя настоящим героем-крестоносцем. А теперь, вроде, даже в постель к Изабелле пролез. Если это правда, мне конец. Сделают крайним, - как тебя сейчас. Ладно, выздоравливай…
Ах, да, чуть не забыл. Если что не так пойдет, ищи меня в Ватиканской библиотеке. Отец Клод меня к себе давно уже зазывает. Пишет, устал от теософов, нужны просто толковые люди…»
Томазо свернул письмо и задумался. Все дело было в этой новой генерации – типа Хорхе. Эти новые не проходили той суровой школы, какую прошли Томазо, Гаспар и даже Генерал, потому и не выдерживали давления Папы и курии. Ну, и… сдавали своих, наверное, даже не понимая, что тем самым ослабляют себя.
-    Свечу, - потребовал Томазо.
Девчонка вскочила, нашла на столе кресало и трут, зажгла свечу быстро поднесла к постели.
Томазо протянул письмо к желтому язычку, подпалил чуть менее желтую бумагу и, держа горящее письмо над полом, тщательно его сжег.
-    Пепел растереть, - приказал он и откинулся на подушку.
Он изрядно устал.

***

44

Комиссар Трибунала брат Агостино Куадра уже совсем, было, отчаялся, когда появился человек Ордена.
-    Что, совсем плохо? – усмехнулся монах.
Брат Агостино напрягся.
http://s7.uploads.ru/6rxLB.jpg

-    Ладно, не смущайся! - рассмеялся монах, - я же вашу кухню насквозь вижу. И ситуацию знаю: все на всех доносят, а денег ни у кого. Только и выгоды, что таскать их нагишом по городу на веревке, да выстраивать в церкви в санбенито.
Так оно и было. Три четверти города, как и всей округи, принадлежали Ордену, а с остальных взять было нечего. Вообще ничего! И вся работа инквизиции как-то сама собой застопорилась.
-    В Сарагосу на повышение хочешь? Там еще есть, в чем поковыряться…
Брат Агостино вздрогнул.
-    А… кто? Почему? Почему именно я?
Человек Ордена отыскал взглядом кресло, и тут же вольготно в нем раскинулся.
-    Ты ведь Томазо Хирона знаешь?
Брат Агостино замер.
-    Д-да…
-    А показания на него дать не хочешь?
Монах смотрел на него так внимательно, так испытующе, что внутри у брата Агостино все оборвалось.
-    Н-нет…
-    А, я понял! – рассмеялся монах, - ты, наверное, хочешь обратно в отсекающие!
Агостино открыл рот, да так и застыл, а монах, передразнивая манеру сборщиков подаяния, гнусаво запричитал:
-    Пода-айте на храм Пресвятой Девы Арагонской…
По спине брата Агостино промчалась ледяная волна. Он и не подозревал, что хоть кто-то знает о том, кем он был в прошлом.
-    Я могу это устроить, - пообещал монах.
-    Нет! – замотал головой Комиссар, - брат Томазо – прекрасный человек и верный слуга Церкви и Папы!
И тогда смех прекратился, а глаза гостя вдруг полыхнули тигриной яростью.
-    Ты не понял, Комиссар. Твой Томазо уже обвинен. И ссылка в картезианский монастырь – самое сладкое, что его ждет.
С плеч Агостино словно свалилась гора.
-    Уф-ф… так бы и сказали. Видел я его с лжеинквизитором в одной компании. Это подойдет?
Гость рассмеялся.
-    Еще бы! Как раз то, что надо.
***
Первый же шторм вызвал у Бруно приступ удушья, настолько сильный, что той же ночью к нему пришел Христос.
-    Завидую тебе, - сказал сводный брат по Отцу.
Бруно с трудом удержался от рвотного позыва, так ему было плохо. Он не видел, чему тут можно завидовать. И тогда Иисус улыбнулся, подсел к нему на ложе и возложил руку на лоб. Стало полегче.
-    Мной Отец пожертвовал, а тебе позволяет все…
-    Старый стал… - выдавил Бруно.
Он частенько видел, сколь многое разрешают состарившиеся родители своим последышам.
-    Нет, - покачал сияющей головой сводный брат. – Не в этом дело. Просто ты талантлив. Ты действительно Мастер…
Бруно вздохнул. Он всегда знал это, но сегодня ему вовсе не казалось, что он сумеет принять огромное отцовское наследство целиком.
-    Ты сумеешь, - улыбнулся Христос. – Главное, не пытайся никого превзойти и просто делай то, к чему призван. Будь уверен, имеющие уши то, что Я сказал, услышали. Остальные – твои.
***
Гаспар почуял запах «жареного» одним из первых – уже по тому, как изменился поток проходящих через него документов. Нет, формально придраться было не к чему, однако он привык доверять интуиции, а она говорила: на Томазо травля не кончится, и пора искать новое место. Поэтому очередное предложение отца Клода из Папской библиотеки Ватикана Гаспар принял мгновенно. Оставил в секретариате Ордена письменное требование Папы, поручил заботу о раненом Томазо своему лучшему агенту и через две недели был уже в Риме.
Надо сказать, знавший Гаспара лишь по архивной переписке, отец Клод был поражен тем, что увидел.
-    Архивариусов у меня достаточно, - глядя снизу вверх на восседающего на двух крепких монахах гиганта, предупредил ведущий историк Церкви, - Теософы мне тоже не нужны; проку от них никакого. Мне нужны практики. Такие, как ты. Или как те восемь человек, что я нанял вместе с тобой.
Гаспар удовлетворенно рассмеялся и подал знак носильщикам, чтобы его усадили на стул. Но, когда отец Клод обрисовал главную проблему, он призадумался. Тридентский собор* уже лет тридцать не мог сделать простейшую вещь – ввести единый христианский календарь.
-
*ТРИДЕНТСКИЙ СОБОР - вселенский собор католической церкви, заседал в г. Тренто (лат. Tridentum, нем. Trient) и в Болонье
-
-    Святые отцы уже до драки дошли, - пожаловался отец Клод, - а толку – чуть.
Собранные со всей Европы теософы не могли договориться о том, сколько лет от сотворения мира прошло на самом деле. Данные Византийского календаря не совпадали с данными Бл. Августина, а и те, и другие отличались от данных Иеронима и Феофила. И даже у дотошных евреев различие в датировках доходило до 2112 лет.
-    А пока нет единой шкалы, мы не сможем договориться даже о дате рождения Иисуса, - печально признался отец Клод, - а без этого… сам понимаешь…
Гаспар прикусил губу. Шкала событий от сотворения мира была единственной опорой, а при таком разбросе датировок Иисус мог родиться как 500, так 2500 лет назад.
-    А вы не пытались идти к дате рождения Спасителя от дня сегодняшнего? – поинтересовался он. – От Папы к Папе… из настоящего – в прошлое.
Отец Клод язвительно улыбнулся, подошел к ближайшему стеллажу и вытащил две подшивки желтых от времени документов.
-    Вот булла Бенедикта V… а здесь - булла Бенедикта VI. Ты их отличишь?
Гаспар и сам уже понял, что сказал глупость. Пап никто никогда не нумеровал, а дата на буллах была одна – день месяца и число лет, прошедших от избрания Папы. Безо всякой привязки к противоречивым шкалам «от сотворения мира». Даже лучшему теософу этот «гордиев узел» священного беспорядка было не разрубить. Здесь и впрямь нужен был практик.
***
Амир контролировал каждый шаг повара и раздатчика, жестко следил за тем, чтобы воду «варили», а котлы отмывали от остатков пищи, и все получилось. Как только рабы перестали получать тухлятину, падеж иссяк сам собой.
-    Будем в Сан-Паулу, свечку Пресвятой Деве поставлю, - пообещал как-то потрясенный управляющий. – Чистое чудо вышло! Всего четырнадцать трупов за весь рейс…
Но он ошибался. Едва судно пристало к дыхнувшему пряным запахом цветения зеленому берегу, погибла та рабыня, за которую хлопотал Амир, - пятнадцатая. Амир следил за ее умиранием все последние две недели, видел все симптомы, но определить болезнь так и не сумел, - не доучился.
А потом конвоиры начали дергать за цепь, рабы, оскальзываясь в устлавшем полы трюма дерьме, побрели наверх, и Амир получил расчет и одним из последних спустился на берег. Дикарей уже передавали из руки в руки тощему, с желтым от тропической лихорадки лицом монаху, а на берегу стояла, наверное, половина всего поселка.
-    Из Кастилии кто есть?! – встречая немногих пассажиров, кричали из толпы.
-    Из Наварры никого?!
-    Мусульмане здесь есть?! Ну, хоть один?
Амир улыбнулся и поднял руку.
-    Кто тут мусульман ищет?
-    Друг! – тут же накинулись на него двое. – Ты откуда? Из Гранады?
-    Арагонец я, - не в силах отбиться от объятий, рассмеялся Амир, - а в Гранаде только учился.
-    Ну, что? Ты, конечно, к нам? Давай, брат, не прогадаешь!
-    Контрабандисты? – прищурился Амир. – Я не против. Работа знакомая.
-    Не-е… - затрясли головами новые знакомцы. – Контрабанда у нас за голландцами. Злющие… чужих в свое ремесло ни за что не пустят!
-    А кто вы тогда?
Новые знакомцы рассмеялись и повели его прочь от медленно расходящейся толпы, в тень огромных, втрое выше, чем в Арагоне, деревьев.
-    Черных видел? Сегодня привезли…
-    Ну…
-    Сегодня же наши будут. Всех уведем.
***
Они тронулись в путь сразу.
-    На ночь глядя, каплуны никуда не тронутся, - на ходу объяснял вожак – плотный, невысокий марокканец с библейским именем Муса, - а к утру мы уже все приготовим.
-    Вы здесь что, - поднял брови Амир, - совсем Церкви не боитесь?
Муса захохотал.
-    Здесь они нас боятся! Пробовал один каплун инквизицию ввести, так его баски раздели, на столе животом вниз привязали, вынесли стол на площадь, и всю ночь, кто хотел, и чего хотел, ему засунул! А утром выгнали…
Амир неловко рассмеялся.
-    И много… желающих было?
-    Да с ним весь город породнился! – захохотали товарищи Мусы, - от Наварры до Старой Кастилии!
Отсмеявшись, Муса начал рассказывать, как здесь что, и Амир не переставал удивляться. Конституции фуэрос, казалось, напрочь истребленные Церковью, здесь, под тропическим солнцем снова расцвели. Каждый прибывший тут же примыкал к своим, и каждый народ или народец прочно занимал свое место под солнцем, – как в ремесленном цеху. Евреи сняли пробы и опознали в здешних реках золото. Арагонцы весьма успешно разводили скот. Кастильцы заложили сахарные плантации. Ну, а мориски, которых все звали мамелюками*, промышляли кражей рабов, которых они продавали кастильцам и арагонцам за золото, которое все они выменивали у евреев.
-
*МАМЕЛЮКИ (исп. mamelucos) – в данном случае, охотники за рабами. Другое наименование «паулисты» (исп. paulistas) от названия г. Сан-Паулу
-
-    Я тебе говорю, Амир, здесь хорошая жизнь! - размахивал руками Муса. – И люди – не чета Европе. Каждый – сам себе сеньор!
-    Здесь со всеми договориться можно, - поддержали его товарищи, - кроме каплунов, конечно…
Священников ненавидели все.
-    Ну, делали бы они свое дело, - размахивал руками Муса, - крестили там… хоронили, венчали – им бы люди только спасибо сказали. Но они же в каждую дырку – затычка!
Амир слушал и лишь качал головой. Не так давно появившиеся в Парагвае монахи уже почти завладели всем.
-    Лучшие золотые прииски, думаешь, у евреев?! – возмущенно гомонили товарищи Мусы, - у Ордена!
-    И самые большие плантации!
-    И конезаводы!
-    И корабельное дело!
Словно опухоль, которую Амир видел в университетской лаборатории, Орден уже раскинул щупальца и здесь и жадно, методично высасывал все, что могла дать эта бесконечно богатая земля.
-    Страшно подумать, сколько они денег сюда вогнали, - подвел итог Муса, - но и места хватают самые лучшие!
Амир понимающе кивнул. Он, как всякий арагонец, помнил, и откуда у Церкви такие деньги, и эту повадку – хватать главное.
А потом они – уже в полной темноте – вышли к мосту через неглубокую, быструю речку и принялись за работу. Подпилили опоры моста, подрубили несколько деревьев, чтобы двумя-тремя ударами топора уронить этих гигантов на дорогу и отрезать пути к отступлению и проверили загодя подготовленные пороховые заряды.
-    Все, как всегда, - выдал последнее указание Муса, - главное, выбить охрану из доминиканцев. Остальные побегут.
***
Корабль был большой, шел ходко, прибыл в Новый Свет быстрее всех, кто отошел от причала вместе с ним, и пристал к причалу в Сан-Паулу глухой ночью.
Пошатываясь от многодневной качки, Бруно сошел на берег и в растерянности замер. Таких больших деревьев он еще не видел – никогда.
-    Из Наварры кто есть?! – кричали немногие встречающие.
-    Мусульмане есть?!
-    Сеньор Томазо Хирон! Вы здесь?!
Бруно вздрогнул, и к нему тут же подошел высокий, подвижный монах лет сорока пяти.
-    Это ведь вы брат Томазо Хирон?
-    Да, - преодолев мгновенное замешательство, кивнул Бруно.
-    А вы молодой… наверное, из этих, новых… - прищурился монах, - давайте отойдем в сторонку. У меня здесь лошади.
Бруно последовал за ним к стоящим у лошадей охранникам, и монах запалил трут, от него – факел и протянул руку.
-    Ваши полномочия, пожалуйста.
-    А? Ах, да, - вспомнил Бруно и открыл шкатулку. – Вот, пожалуйста.
Монах принял бумагу, медленно, внимательно прочитал текст, затем посмотрел бумагу на просвет и кивнул.
-    Все в порядке. Меня зовут братом Херонимо. Прямо сейчас и тронемся.
-    А как же гостиница? – вспомнил, как хорошо его встречали в каждом городе, Бруно.
-    Нет-нет! – засмеялся Херонимо. – Об этом забудьте. В вашем положении лишние глаза ни к чему.
Заметил замешательство Бруно и пояснил:
-    Здесь голландских шпионов – каждый третий. Все евреи за голландцев, все евангелисты, само собой, - тоже. Здесь все за них, даже магометане. Как по краю пропасти ходим.
Бруно сделал вид, что понимает, в чем дело, и достал маршрутную карту.
-    И это спрячьте, Томазо, - улыбнулся Херонимо. – Сегодня мамелюки готовят налет на караван черных рабов. Так что указанной в карте дорогой мы не поедем.
-    Вы все знаете! – потрясенно развел руками Бруно и вспомнил, как это говорят высокородные люди, - мне даже неловко…
Брат Херонимо рассмеялся.
-    От вас и не требуется знать местные особенности. Ваше дело, задание Папы выполнить да трудное время пересидеть. Генерал мне все давно написал.
Бруно прикусил губу. Он чувствовал, что тоже буквально ходит по краю пропасти.
***
Агент Гаспара появился, когда Томазо уже начал вставать. Показал условный знак и сразу же приступил к делу.
-    Как вы?
-    Полегче.
-    Тогда собирайтесь, вам пора.
-    Но…
-    Собирайтесь, - непреклонно повторил агент. – Началось.
-    Что началось? – насторожился Томазо.
-    Австриец вошел в Рим.
Томазо обмер. Он этого ждал уже давно. И все равно, было жутковато.
-    А Папа? – осторожно поинтересовался он.
Агент цокнул языком.
-    Папа в плену и уже готовится подписывать бумаги.
Томазо насторожился.
-    И что это за бумаги?
-    Например, о запрете работорговли для всей Католической Церкви.
-    Porca Madonna*! – охнул Томазо. – У нас же половина казны на этом держится!
-
* Porca Madonna – непристойное ругательство в адрес Девы Марии
-
Агент лишь развел руками, а Томазо сосредоточился.
Подобный документ резко изменял политику престола Петра в Новом Свете. А он все еще был здесь, в Арагоне. Следовало немедленно выезжать в Парагвай, найти брата Херонимо, объясниться и тут же убрать двойника. И тогда может обойтись. Он быстро собрал вещи, с помощью монахов добрался до кареты, и уже там, внутри, агент обрисовал картину целиком.
Все упиралось в деньги. Северная Европа никогда не имела столь же развитой работорговли, как Южная, а потому обычно проигрывала. Теперь, опираясь на военные успехи Австрийца и ссылаясь на Новый Завет, они хотели запретить работорговлю и обрушить экономики главных конкурентов – стран Италии, Португалии и совместного королевства Арагон и Кастилия.
-    А что Султан Османский? – спросил Томазо. – Он ведь тоже заинтересован в работорговле…
Он совершенно точно знал, что Султан отозвался на призыв Папы о помощи и намеревался войти на обещанные ему Балканы.
-    Султан уже движется к Вене, - кивнул агент. – Если сумеет занять, будет новый торг. Но в дела Нового Света Султан вмешиваться не станет.
Томазо чертыхнулся.
До сего дня на черных рабах держалась и сахарная промышленность Ордена, и кофейные плантации, и золотодобыча. Ясно, что проверить, что там происходит внутри континента, никто не сумеет еще много лет, но если Папа сдастся, подвоз свежих рабов прекратится – сразу.
-    И одомашнивание индейцев станет единственным способом удержать доходы Ордена, - задумчиво проговорил Томазо.
Агент лишь пожал плечами. Это была уже не его компетенция.
***
К тому времени, когда Австриец вошел в Рим, Гаспар уже осмотрел библиотеку Ватикана и признал: она великолепна. Здесь были собраны библиотеки семьи Оттобони и герцогов Урбино, собрание Каппониани и коллекция королевы Кристины, Гейдельбергская библиотека и все варианты Писаний. Что нельзя было взять силой, Папы скупали, а что нельзя было купить, тайно вывозили агенты Ордена. Гаспар сам участвовал в одной из таких операций в православной части Эфиопии, и остался жив только чудом. Однако центральный для нового календаря вопрос: когда родился Иисус так и не был решен.
Поначалу Гаспар думал опереться на родословия королей, однако быстро убедился, что и это нереально. Во-первых, каждый пришедший к власти правитель первым делом фабриковал себе достойное генеалогическое древо – лет на триста назад, а во-вторых, у каждого из них было до десятка имен, и в Неаполе он мог короноваться Фердинандом, в Кастилии – Филиппом, в Наварре – Генрихом, а в Арагоне – Карлом.
-    Здесь нужен Александр Македонский, - сокрушенно признал Гаспар при очередной встрече с отцом Клодом. – Руками не распутаешь, надо рубить.
-    Для этого я тебя и пригласил, - отрезал ведущий историк Церкви, - и, очень надеюсь, что не ошибся.
Гаспар вздохнул и подал носильщикам знак «на выход». Пока ни он, ни те восемь человек, что отец Клод нанял вместе с ним, поставленную задачу не выполнили. А потому «жареным» пахло все сильнее.
***
Мамелюки действовали слаженно и точно. Едва колонна черных рабов вышла на мост, опоры подломились, и мост мягко осел. И вызволить из этой ловушки скованных одной цепью рабов можно было только слаженными действиями конвоя. Но никакой слаженности, да, и самого конвоя в считанные секунды не стало, - так быстро и методично расстреляли его товарищи Мусы. А когда оставшиеся монахи попытались прорваться, сзади и спереди колонны начали падать деревья.
-    А-ла-ла-ла-ла! – заулюлюкали мамелюки, и монахи брызнули врассыпную, в джунгли, а рабы разом, как по команде, сели.
Именно так их – с кровью – приучали поступать охотники за рабами.
-    Ну, вот и все! – рассмеялся Муса, - завтра уже с деньгами будем. Покупателей – хоть отбавляй! Я же говорил, здесь нормальная жизнь!
Амир машинально кивнул и увидел, что на него смотрят сотни глаз.
-    Ам-мир… Ам-мир… - белозубо заулыбались дикари.
За два месяца пути он запомнил каждого из них, и каждый запомнил его, - единственного, кто спускался в трюм без плети. И они были уверены, что теперь все будет хорошо.
***
Бруно и Херонимо сделали остановку на первой же сахарной плантации – уже к утру. Солнце едва поднялось над лесом, а рабы – большей частью, индейцы – уже рубили тростник и тут же складывали его в огромные, истекающие сладким соком кипы.
-    Перекусим, и дальше, - сразу предупредил Херонимо. – Здесь нам лучше не задерживаться.
До смерти уставший Бруно покорно кивнул и тронулся в сторону дымящейся кухни. Не глядя, принял тарелку с кашей и куском свинины, вздохнул и огляделся в поисках тени. И оторопел. Под примыкающим к кухне навесом, меж столбов болталось на ветру что-то на удивление знакомое. Он двинулся вперед…
-    Не ходи туда! – закричал Херонимо.
Но было уже поздно.
-    Бог мой…
В тени навеса болтались три человеческие ноги.
-    Давайте договоримся, Томазо, от меня ни на шаг! – ухватил его за плечо Херонимо.
-    Что это?
-    Корм, - тихо и мрачно отозвался монах. – Собачий корм. Пошли отсюда.
Бруно развернулся и двинулся вслед за монахом. Он и не представлял, что здесь все так плохо. Ибо если столь необходимые каждому механизму шестеренки «съедает», а затем их вот так, запросто пускают в переплавку, толковых мастеров здесь вообще нет.
-    Это наше? – тихо спросил он.
-    Слава Богу, нет, - покачал головой монах, - эта плантация у нас на паях с португальцами. Но и у нас ненамного лучше. Собака должна ненавидеть раба, хотеть его… понимаешь? Ну, и на рабов действует…
Бруно покачал головой. Вместо того чтобы удерживать шестерни в пазах общественным положением, они использовали собак. Грубо, примитивно и расточительно.
-    Немудрено, что индейцы так мало живут…
Брат Херонимо улыбнулся, взял его под локоть и повел прочь.
-    Есть кое-что, чего вы еще не знаете, Томазо… просто потому, что вам не положено было знать.
Бруно хмыкнул. За два месяца пути он изучил все, что было в шкатулке Хирона, - до последней буквы.
-    И чего я не знаю?
-    Нормальный срок жизни индейца в неволе, ничуть не меньше, чем у негра, - подвел его Херонимо к плетеному креслу, - это закрытые сведения, но теперь вы имеете на них право.
-    Но в сводках…
-    Сводки пишутся для Короны, - отмахнулся Херонимо, - кому, как не вам, это понимать.
Бруно прикусил язык, но Херонимо понял его внезапное молчание по-своему.
-    Именно так и делаются в Ордене самые большие деньги.
***
Когда Томазо прибыл в Коронью, причалы были забиты детьми, а весь порт – рыдающими за тройным оцеплением из солдат родителями.
-    У евреев срок вышел, сеньор Вентура, - объяснил ему секретарь, когда Томазо предъявил свои запасные документы, - а тут покупатель хороший нашелся – на острове Сан-Томе. Семьсот голов сразу взял.
Томазо промолчал. Благодаря агентуре, он знал то, о чем секретарь еще не догадывался. Прямо сейчас в Риме решался главный вопрос – о человеческих правах. Австриец, что называется, «взял быка, то есть, пленного Папу, за рога» и требовал, чтобы Ватикан признал, что поступил с иноверцами вопреки слову Христову.
-    Представляю, какую компенсацию придется платить Церкви всем этим сарацинам и евреям, – посетовал уже в карете агент Гаспара, - и не дай Бог, если Папа сломается! Австриец ему тогда еще и подаренные туркам Балканы припомнит…
Понятно, что хорошо осведомленный король Португалии торопился завершить все сделки до того, как Ватикан сдастся. И легко приручаемые дети были – самый ходовой товар.
-    Держите, сеньор Вентура, - протянул ему проездные документы секретарь, - каюта самая лучшая, питание вполне приличное. Но мясо будет, извините, только сушеное.
Томазо, преодолевая боль в изрезанном животе, тихонько рассмеялся. Эта материнская заботливость провинциальных секретарей всегда его умиляла.
***
Гаспар не знал, как Папа сумел договориться с вошедшим в Рим Австрийцем, но библиотекарей пока не трогали. И где-то недели через три напряженных размышлений Гаспар понял главное: отсутствие жестко привязанных дат на буллах древних Пап и множество имен у прежних королей это – огромная удача.
-    Их можно разбросать в любом порядке, - прямо сказал он отцу Клоду. – Сделайте столько Пап и королей, сколько вам нужно. Вы же сами сказали, что никто Бенедикта V от Бенедикта VI не отличит.
Отец Клод поморщился, как от хины.
-    Я думал, ты умнее, - покачал он головой. – А ты забыл о самой важной детали.
-    О какой детали? – не понял Гаспар.
-    Простота. Тысячи провинциальных архивариусов будут менять документы местами по нашей схеме. Это самые обычные люди, а потому схема развития христианства нужна простая и понятная. Как «Отче наш»…
Гаспар опустил взгляд. Отец Клод был прав. Объяснить каждому захолустному архивариусу, какого Карла или Фердинанда на какую полку поставить, было нереально.
***
Рабы потянулись за Амиром сами, - как утята за мамой-уткой.
-    Смотри-ка, - потрясенно расхохотался Муса, - впервые такое вижу!
Но недоучившемуся врачу было не до смеха.
-    Ам-мир… Ам-мир… перешептывалась колонна.
Они были уверены, что именно он вытащил их из скользкого от дерьма трюма и привел товарищей, чтобы убить страшных людей с плетьми и мушкетами. И когда они пришли на рынок, а, проще говоря, на обычную, вытоптанную до грязи поляну, Амир не выдержал.
-    Я хочу взять свою долю, - подошел он к Мусе.
-    Сейчас сдадим, и получишь, - кивнул вожак, - у нас все честно.
-    Я хочу взять людьми, - пояснил Амир.
Муса удивился.
-    А зачем? Или ты решил свое дело начать?
-    Отпущу.
Марокканец открыл рот, но первое время не мог выдавить ни слова.
-    Куда ты их отпустишь, брат? В лес? Они же, как дети. Ничего здесь не знают. Ты же убьешь их всех! Совесть у тебя есть?!
Амир опустил голову. Муса был прав. Отпущенные на волю черные рабы легко могли стать добычей первого же встречного охотника вроде этого марокканца. А в лесу их ждали свирепые, судя по рассказам, индейцы-людоеды.
-    Даже не вздумай их прогнать! – отрезал Муса. – Или продай понимающему человеку, или при себе держи. Но такого греха на душу не бери.
Амир глянул в сторону уже осматривающих товар покупателей и тут же отвел глаза. Негры все смотрели только на него – с ожиданием. Нет, Амир видел множество рабов, но все они были чем-то, лично его не касающимся, - как случайный прохожий. Но этих он знал и в лицо, и по характерам, а многих и по именам.
-    Беру Ахумбу… - ткнул он пальцем в шустрого мальчишку, которому когда-то вправил плечо, - а остальных на твой выбор.
***
Бруно слушал и не мог не восхищаться: машина лжи, которую выстроил Орден, была великолепна!
-    У нас льгота. Десять первых лет Корона за индейцев подушный налог не берет, - сразу пояснил Херонимо, - а потому показывать, что они живут дольше восьми-девяти лет, невыгодно. Так что, три четверти работающих на нас индейцев – по бумагам – давно мертвы.
Бруно лишь развел руками.
-    Во-вторых, Корона требует пятую часть рабов себе. А если раб умер в пути на королевские плантации, это уже не наша забота. Главное, с приемщиком договориться.
Бруно рассмеялся. Дать взятку приемщику, чтобы тот подписал бумагу за три тысячи рабов, а отдать ему всего одну, это было умно.
-    Кроме того, колонисты требуют, чтобы каждый наш индеец даром отработал на них по полгода.
Бруно удивился. Выдергивать притершуюся шестеренку на полгода это было болезненно.
-    И вы отдаете?
-    А куда деваться? – развел руками Херонимо, - Парагваю остро не хватает рабов, а все индейцы у нас. А главное, они здесь без женщин совсем озверели. Если не дать, нам же хуже будет: придут и силой возьмут. Так что какое-то число женщин в обороте постоянно.
Бруно потрясенно покачал головой.
-    Неужели с женщинами так плохо?
-    Хуже некуда, - цокнул языком Херонимо, - черная, красная, зеленая – каждая на вес золота! Губернатору даже пришлось своим указом запретить всем женщинам выезд из страны. Муж может ехать, куда хочет, а вот жену –не-ет, пусть оставит; его баба нам самим нужна.
Бруно рассмеялся. Парагваю действительно требовался хороший механик. А Херонимо все рассказывал и рассказывал, и постепенно вся система сокрытия денег становилась ясной, как на ладони.
Самой эффективной мерой была эпидемия. За относительно небольшие деньги врач провинции делал бумагу о поразившей индейцев болезни, и тысячи работников мгновенно выводились из-под контроля Короны, да, и Папы – тоже.
Кое-что можно было списать на мамелюков из Сан-Паулу, хотя это и было дороже: приходилось делиться со слишком уж осведомленным о делах в Сан-Паулу губернатором. Но и на это шли.
-    Сами понимаете, более всего Совет Ордена нуждается в неучтенных средствах, - подвел итог Херонимо. – Только они и дают реальную власть.
Бруно этого еще не понимал, но к сведению принял.
***
Доля Амира – здесь же освобожденные от цепей восемнадцать рабов кинулись под его защиту мгновенно и преданно семенили за ним, куда бы Амир не направился.
-    Брат, не продашь? – окликнули Амира, когда он уже совсем измучился от нерешенного вопроса: что с ними делать.
Амир оглянулся и обмер.
-    Иосиф?!
-    Амир?! – охнул сын сожженного Исаака Ха-Кохена. – Ты что здесь делаешь?..
И тут же осекся. Они оба знали, почему оказались за океаном.
-    А где родители? – пытаясь быть вежливым, спросил совершенно потрясенный Иосиф.
-    Мать простудилась и умерла в горах, - вздохнул Амир, - отца убили.
Иосиф помрачнел.
-    А мой отец…
-    Я про Исаака знаю, - облегчил ему задачу Амир. – Ты лучше скажи, как сюда добрался и чем здесь занимаешься.
-    Добрался матросом, - пожал плечами Иосиф. – А занимаюсь золотом. У меня – прииск. Не очень богатый, но дело идет.
Амир чуть не присвистнул: вот что значит, еврей!
-    Ты, пожалуй, сейчас побогаче меня будешь, - завистливо покосился на толпу черных рабов Иосиф. – Одно слово: сарацин.
Они переглянулись и оба захохотали.
-    Это уж точно… - захлебываясь хохотом, признал свою вину Амир, - мы с тобой теперь – сеньоры! Не то, что эти бедные монахи…
Услышав о «бедных монахах», Иосиф покатился на траву, и лишь когда они отсмеялись, предложил дело.
-    Мне один еврей из Амстердама рассказывал, Папу в угол зажали.
-    И что? – мгновенно насторожился Амир.
-    Церкви вот-вот работорговлю запретят, - перешел на шепот Иосиф. – Ты понимаешь, что это значит?
-    Нет, - честно признался Амир.
-    Цены на рабов до неба подлетят, - сделал выразительное лицо Иосиф. – Черных вообще не станет.
-    И что? – не понял Амир.
Иосиф огляделся по сторонам.
-    Ты меня, сосед, извини, но здесь охота за рабами в руках «ваших», а я мамелюкам не верю.
-    И что? – все равно не понял Амир.
-    А тебе я верю, - ткнул его ладонью в плечо соседский сын. – Займись этим делом, а я покупателей буду искать. Ну, что идет?
-    Нет, - отчаянно замотал головой Амир. – Я рабами торговать не буду. Свинство – это все.
Иосиф помрачнел.
-    Знаешь, что, брат, поехали сам все посмотришь. А тогда уже и решай.
***
Бруно почти валился с коня от усталости, когда они выехали на холм и увидели первое закрытое поселение Ордена для индейцев. Вокруг огромного, на сколько хватало глаз, поля тянулся высокий, в два человеческих роста частокол, а в центре поля виднелся городок – с церковью, казармами для охраны, навесами для рабов и все это – за вторым частоколом.
«Город Солнца… – подумал Бруно. – Самый простейший механизм…»
-    Это и есть наша первая редукция*, - гордо обвел рукой линию горизонта неутомимый Херонимо.
-
*РЕДУКЦИЯ в Парагвае, закрытое поселение индейцев под непосредственным управлением Церкви (от лат . reductio - упрощение, приведение сложного к простому, более доступному для анализа или решения)
-
Бруно мысленно перебрал все, что ему предстоит: выяснить степень «закалки» и податливость «материала», перезнакомиться со всеми «регуляторами хода», а двигатель – само хозяйство «курантов» ему неплохо описал брат Херонимо.
-    Знаешь, Томазо, - внезапно перешел на «ты» монах, - некоторые нас нещадно критикуют…
Бруно превратился в слух. Брат Херонимо никогда не юлил, а потому слушать его было интересно.
-    …но здесь есть все, что нужно человеку: подъем с рассветом, труд на лоне природы, вечерний отдых, молитва…
Бруно понимающе кивнул. Именно таков был распорядок монастыря Сан-Дени. Он, пока сидел в подвале, изучил его досконально.
-    Я вообще думаю, что осуществить «plenitudo potestaiis*» можно только с помощью редукций, - уверенно произнес Херонимо, – лично я другого способа одомашнить всех этих греков, китайцев, да эфиопов просто не вижу.
-
* Plenitudo potestaiis – лат. «полнота власти» – догмат о полной власти Папы, как заместителя Христа, над каждым человеческим существом во Вселенной
-
***
Амир оставил рабов помощнику Иосифа – под честное слово кормить и без нужды не наказывать. Долго, жестами, объяснял дикарям, что скоро вернется, и все равно – на душе лежала тяжесть. Они смотрели вслед такими глазами…
-    Не переживай, привыкнешь, - деловито пообещал Иосиф и подвел Амиру немолодую кобылу, - я тоже поначалу думал, умру от сострадания. А потом втянулся…
Амир взобрался на кобылу, и они тронулись по еле заметной тропе в горы, делясь по пути впечатлениями и воспоминаниями.
-    Вам еще повезло, - вздохнул Иосиф, - магометан хотя бы в море целыми семьями не топили.
-    А что – выпущенные кишки намного лучше? – возразил Амир.
И, конечно же, Иосифу пришлось признать, что это не так чтобы намного приятнее. Может быть, лучше утонуть. Затем они вспомнили инквизицию и первые костры, затем жульнически облегченную королем мараведи, то есть, то, с чего все начиналось. Потом поспорили, что за порча может скрываться в учении Христа, но так ни к чему и не пришли. А к вечеру они выехали на холм, и Амир увидел огромное – на сколько хватало глаз – поле, обнесенное высоким – в два человеческих роста – частоколом.
-    Вот она, «юдериа» для индейцев, - обвел рукой линию горизонта Иосиф.
-    Морериа! – ахнул даже не услышавший, что он сказал, Амир.
Именно такими описывали последние арагонские беженцы закрытые поселения для мусульман.
-    А почему они не бегут? Тут же кругом – леса!
-    Они уже порченые, - покачал головой Иосиф и пояснил: - почти все – христиане.
-    Как? – не понял Амир. – Орден что – построил эту тюрьму для своих?! Для христиан?!
И тогда он услышал этот звук – далеко-далеко. Флейты и барабаны.
-    Это они с работы идут, - пояснил Иосиф, - строем.
Амир пригляделся. По краю поля, ровными рядами, точно в такт флейтам и барабанам шли одетые в одинаковые полотняные рубахи индейцы. Точно так же по улицам его города проходила Христианская Лига.
-    Я же говорю, - мрачно повторил Иосиф, - они все уже порченные.
Но Амир его не слышал. В ушах звучала размеренная поступь легионеров, а перед глазами стояла никогда им не виденная, но так хорошо известная по рассказам картина. Легионеры, под восторженные крики друзей и гнусавое завывание священника, взяв его старого отца за шиворот, макают в грязную лужу лицом.
-    Я буду их ловить и продавать, - стиснув зубы, процедил Амир. – Пока не разрушу здесь все.
-    И трудов немного, - обрадовался Иосиф, - они уже готовые рабы, объезженные… и платят за них…
-    Не в деньгах дело, - оборвал его Амир. – И даже не в чести.
***
Наслушавшись рассказов брата Херонимо, Бруно первым делом осмотрел укрепления, и остался доволен: ров, частокол, наблюдательные вышки через равное количество шагов. Затем осмотрел длинные, ровными рядами идущие навесы: общие для холостых парней, такие же для девушек и разбитые на клетушки – для семейных. А затем брат Херонимо отвел его в мастерские, и Бруно охнул. Несколько одетых в серое полотняное белье индейцев суетились вокруг почти собранных курантов.
-    Железо у Ордена свое, - деловито пояснил Херонимо.
-    А кто мастер? – глотнул Бруно; куранты были просто великолепны.
-    Сейчас посмотрю… - наклонился над рамой монах, - У-лоф Ху-ге-ноут…
-    Олаф Гугенот?! – взвился Бруно. – Где он?! Покажите!
Херонимо весело рассмеялся и развел руками.
-    Увы, не могу. Улоф Хугеноут – известная швейцарская марка. С год как поднялась. А мы лишь копируем. До малейшей детали. Сами понимаете… что еще с индейца потребуешь…
Бруно вытер мгновенно взмокший лоб.
-    И что… - постепенно приходя в себя, спросил он, - хороший доход?
-    Ого-го! – вскинул подбородок монах, - и спрос, и доход – лучше не надо!
Они прошли и заглянули в остальные мастерские, и Бруно просто потерялся от увиденного. Легко копирующие все, что им покажут, индейцы печатали книги на всех языках Европы, ткали хлопок и лен, дубили кожи, обжигали кирпич и посуду… и все это – за обычным деревянным частоколом.
-    Это еще что… - гордо перечислял свои богатства брат Херонимо, - они у нас и колокола льют, и оружие, и даже органы собирают!
Бруно был мастеровой, и он моментально оценил размах. В то время как цеховые ремесленники Арагона рвали жилы и глотки за заказы, а то и доносили на конкурентов инквизиции, Орден получал здесь то же самое, считай, даром.
-    У нас тут и овцы… тысяч восемьсот, и лошади, и коровы, - речитативом перечислял Херонимо.
Голова у Бруно пошла кругом.
-    …кофе, чай, пшеница, табак, маниока, птицы домашней много… яйца…
-    Хватит! – не выдержал Бруно.
Брат Херонимо рассмеялся.
-    А если бы вы знали, какие у нас ювелиры! А какие скрипки они делают! Не поверите, у них у всех слух – абсолютный!
Бруно выскочил на улицу, вдохнул идущий с гор прохладный вечерний воздух и потрясенно развел руками в стороны. Он еще не знал, удастся ли ему отрегулировать Вселенские Куранты там, на самом верху, но то, что с такими ресурсами всех, кто чуть ниже Господа Бога, можно запросто пустить в переплавку, уже понимал.
***
Томазо почти не выходил из каюты и только и делал, что перечитывал взятую в секретариате почтовую рассылку, и вся она была пропитана тревогой за будущее Церкви и Ватикана.
Орден давно уже предлагал Папе не рисковать и перенести Престол Петра из Италии в Новый Свет, - юридическое и богословское обоснование переносу было разработано лучшими юристами и теософами Церкви – и давно. Но Папа испугался.
Теперь судьба всей Церкви, всего Дела Веры зависела не от вцепившихся друг другу в глотки, окончательно выдохшихся Северной и Южной Европы, и, тем более, не от плененного Папы. Все решало, кто из двух еще вчера маловажных персонажей – Султан Османский или Царь Московский – будет успешнее в своем продвижении в Европу. Ибо Порта стояла за католиков, а Москва – за евангелистов.
***
Месяца через полтора Гаспар признал, что потерпел сокрушительное поражение. Понятно, что история Римской Церкви должна уходить корнями глубже, чем у византийцев и африканцев. И провернуть это было несложно. Архивы – вот они… много, очень много. Делай с ними, что хочешь!
Однако главный вопрос: с какого угла начать возводить здание нового календаря, а значит, и новой истории Церкви, так и не был решен. Обилие материала и множество равных по весу толкований и было главной проблемой.
-    А ты думал, даром лучшие теософы Европы уже тридцать лет заседают? – усмехнулся при встрече отец Клод.
Но Гаспара это не утешило. Он знал, что еще немного, и Ватикан устами отца Клода откажется от его услуг. А значит, его начнут таскать по делу Томазо и прочих проштрафившихся братьев. Отсюда до застенков инквизиции было – рукой подать.
***
Иосиф рассказал, разумеется, не все. Он был сыном менялы, а потому он без нужды языком не трепал. Просто, походив по местным горам, он обнаружил то, чего даже не рассчитывал увидеть, - алмазы. Понятно, что первым делом, Иосиф бросился в Сан-Паулу и отыскал в портовой харчевне одного неглупого еврея из Амстердама.
-    Смотри, - бросил он на засаленный стол мутный полупрозрачный камешек.
-    Алмаз? – почти сразу догадался тот.
Иосиф кивнул.
-    И я знаю, где таких много.
-    И чего ты от меня хочешь? – заинтересовался еврей.
-    Отвези в Амстердам. Покажи понимающим людям.
Еврей задумался.
-    А почему не в Италию? Насколько я знаю, лучшие ювелиры там. А в Амстердаме этого ремесла почти никто не знает.
-    Не хочу в Италию, - мотнул головой Иосиф. – Что к Папе в карман упало, то пропало. Лучше на новом месте с нуля начать, чем еще раз на те же грабли наступить.
-    Ну, как знаешь… - пожал плечами еврей и сунул алмаз в карман. – Но тебе ведь партнеры понадобятся?
Иосиф кивнул.
-    Беру в долю всех. Мне одному такое дело не поднять, а время терять жалко.
Еврей уплыл, а Иосифу оставалось решить одну, но главную проблему: рабочие руки. То, что ни в Амстердаме, ни в Асунсьоне эту проблему не решат, он знал. Денег дадут, сколько попросит, но вот людей…
И тогда появился Амир.
***
Брат Херонимо разглядел в госте подмену довольно быстро. Нет, он ни разу не видел реального Хирона, однако, понимал, что посланник Генерала наверняка прошел ту же школу, что и вся элита Ордена.
Херонимо поежился. Такие вещи, мало того, что не забываются, но еще и оставляют след. И вот в приехавшем госте он этого следа не увидел. Наоборот, весь его язык, манера держаться и даже выражение лица с головой выдавали нахватавшегося верхушек мастерового. И тем парадоксальнее смотрелся при нем весь необходимый комплект инструкций и бумаг, верительных грамот и полномочий.
Гость определенно не был шпионом – ни голландским, ни английским. Так топорно не работали даже они. Не был он и агентом противостоящей Генералу части Совета. Ибо таких дураков, чтобы при живом, энергичном Генерале засылать в Парагвай двойника, в Совете быть не может.
«Губернатор?» – напряженно думал Херонимо. Его Превосходительство нуждался в точных сведениях из-за частокола редукций, но на прямой конфликт с Орденом губернатор не пошел бы ни за какие деньги. Знал, чем это обычно кончается.
В какой-то момент Херонимо даже пожалел, что так много рассказал. Однако полномочия у гостя были исчерпывающими, и Херонимо не собирался давать повод обвинить себя в неисполнении указаний сверху. Тем более что гость работал – и как работал! Он исполнял приказ Папы так, как не стал бы даже реальный Томазо Хирон.
«Ладно, подожду, - решил он, - посмотрю, что придет с первой почтой».
Орден редко допускал такие промахи, а если допускал, то исправлял мгновенно. А потом пришла почта, и монах схватился за голову. Как сообщал секретариат, Генерал скоропостижно скончался – прямо в разгар заседания Совета. И на его место уже был назначен молодой, энергичный, а главное, нетерпеливый брат Хорхе.
Херонимо дождался, когда двойник Томазо Хирона уйдет обдумывать свою работу, и кинулся к его шкатулке. Открыл, достал посадочные документы на корабль, записал дату, оценил расстояние от Сарагосы до Короньи, и тихо охнул. Выходило так, что двойник выехал из Сарагосы в день смерти Генерала. Это могло означать, что угодно.
***
Едва Бруно с головой уходил в расчеты, как появлялся брат Херонимо и снова принимался рассказывать – методично и последовательно. И это уже начинало раздражать.
-    Мы здесь всю округу окрестили – даже людоедов, - словно отчитывался он перед невидимым начальством, - формальность, конечно… зато вся их земля перешла в ведение Католической Церкви. И законности этого акта не могут отрицать даже евангелисты.
Бруно скрипнул зубами. То, что хорошее сырье лучше закрепить за собой, у них в городе знали даже подмастерья.
-    Но людоедов мы, разумеется, мамелюкам оставили; пусть сами за ними по лесам бегают. А вот земледельцев сразу одомашнили…
Бруно нетерпеливо заерзал.
-    Обнесли уже готовые деревни частоколом – и готова редукция. Ни строить, ни осваивать ничего не надо… одна забота: мамелюков отгонять.
Бруно вздохнул. Он уже понимал, что деньги на строительство редукций и освоение целины Орден, один черт, списал, и в этом как раз и заключается главная доблесть брата Херонимо.
-    Вы лучше скажите, что у вас не получается… - на полуслове оборвал он монаха.
-    Плохо слушаются. Ну, и бегут, - развел руками Херонимо. – Особенно молодежь, когда у них брачный период начинается.
-    Значит, с побегов и начнем.
Бруно много ходил по редукции и видел: в отличие от евреев, уже прошедших огонь и воду, а потому почти не поддающихся перековке, здесь материал был пластичный – одно удовольствие.
-    И как мы начнем? – заинтересовался Херонимо.
-    Не надо их удерживать, - прямо посоветовал Бруно. – И перестаньте отгонять мамелюков от редукции.
Монах опешил.
-    Это как двойной паз, - пояснил Бруно, - даже если шестеренка попытается выскочить, деться ей некуда – только назад.
Увидел, что его не понимают, и добавил:
-    Сделайте мамелюков еще одним частоколом. Никто не выскочит. Наоборот, побеги прекратятся.
Брат Херонимо пожевал губами и потрясенно покачал головой.
-    Смело…
***

45

http://s7.uploads.ru/2ZxCM.png
Комиссар Трибунала брат Агостино Куадра уже совсем, было, отчаялся, когда появился человек Ордена.
-    Что, совсем плохо? – усмехнулся монах.
Брат Агостино напрягся.
-    Ладно, не смущайся! - рассмеялся монах, - я же вашу кухню насквозь вижу. И ситуацию знаю: все на всех доносят, а денег ни у кого. Только и выгоды, что таскать их нагишом по городу на веревке, да выстраивать в церкви в санбенито.
Так оно и было. Три четверти города, как и всей округи, принадлежали Ордену, а с остальных взять было нечего. Вообще ничего! И вся работа инквизиции как-то сама собой застопорилась.
-    В Сарагосу на повышение хочешь? Там еще есть, в чем поковыряться…
Брат Агостино вздрогнул.
-    А… кто? Почему? Почему именно я?
Человек Ордена отыскал взглядом кресло, и тут же вольготно в нем раскинулся.
-    Ты ведь Томазо Хирона знаешь?
Брат Агостино замер.
-    Д-да…
-    А показания на него дать не хочешь?
Монах смотрел на него так внимательно, так испытующе, что внутри у брата Агостино все оборвалось.
-    Н-нет…
-    А, я понял! – рассмеялся монах, - ты, наверное, хочешь обратно в отсекающие!
Агостино открыл рот, да так и застыл, а монах, передразнивая манеру сборщиков подаяния, гнусаво запричитал:
-    Пода-айте на храм Пресвятой Девы Арагонской…
По спине брата Агостино промчалась ледяная волна. Он и не подозревал, что хоть кто-то знает о том, кем он был в прошлом.
-    Я могу это устроить, - пообещал монах.
-    Нет! – замотал головой Комиссар, - брат Томазо – прекрасный человек и верный слуга Церкви и Папы!
И тогда смех прекратился, а глаза гостя вдруг полыхнули тигриной яростью.
-    Ты не понял, Комиссар. Твой Томазо уже обвинен. И ссылка в картезианский монастырь – самое сладкое, что его ждет.
С плеч Агостино словно свалилась гора.
-    Уф-ф… так бы и сказали. Видел я его с лжеинквизитором в одной компании. Это подойдет?
Гость рассмеялся.
-    Еще бы! Как раз то, что надо.
***
Первый же шторм вызвал у Бруно приступ удушья, настолько сильный, что той же ночью к нему пришел Христос.
-    Завидую тебе, - сказал сводный брат по Отцу.
Бруно с трудом удержался от рвотного позыва, так ему было плохо. Он не видел, чему тут можно завидовать. И тогда Иисус улыбнулся, подсел к нему на ложе и возложил руку на лоб. Стало полегче.
-    Мной Отец пожертвовал, а тебе позволяет все…
-    Старый стал… - выдавил Бруно.
Он частенько видел, сколь многое разрешают состарившиеся родители своим последышам.
-    Нет, - покачал сияющей головой сводный брат. – Не в этом дело. Просто ты талантлив. Ты действительно Мастер…
Бруно вздохнул. Он всегда знал это, но сегодня ему вовсе не казалось, что он сумеет принять огромное отцовское наследство целиком.
-    Ты сумеешь, - улыбнулся Христос. – Главное, не пытайся никого превзойти и просто делай то, к чему призван. Будь уверен, имеющие уши то, что Я сказал, услышали. Остальные – твои.
***
Гаспар почуял запах «жареного» одним из первых – уже по тому, как изменился поток проходящих через него документов. Нет, формально придраться было не к чему, однако он привык доверять интуиции, а она говорила: на Томазо травля не кончится, и пора искать новое место. Поэтому очередное предложение отца Клода из Папской библиотеки Ватикана Гаспар принял мгновенно. Оставил в секретариате Ордена письменное требование Папы, поручил заботу о раненом Томазо своему лучшему агенту и через две недели был уже в Риме.
Надо сказать, знавший Гаспара лишь по архивной переписке, отец Клод был поражен тем, что увидел.
-    Архивариусов у меня достаточно, - глядя снизу вверх на восседающего на двух крепких монахах гиганта, предупредил ведущий историк Церкви, - Теософы мне тоже не нужны; проку от них никакого. Мне нужны практики. Такие, как ты. Или как те восемь человек, что я нанял вместе с тобой.
Гаспар удовлетворенно рассмеялся и подал знак носильщикам, чтобы его усадили на стул. Но, когда отец Клод обрисовал главную проблему, он призадумался. Тридентский собор* уже лет тридцать не мог сделать простейшую вещь – ввести единый христианский календарь.
.
*ТРИДЕНТСКИЙ СОБОР - вселенский собор католической церкви, заседал в г. Тренто (лат. Tridentum, нем. Trient) и в Болонье
.
-    Святые отцы уже до драки дошли, - пожаловался отец Клод, - а толку – чуть.
Собранные со всей Европы теософы не могли договориться о том, сколько лет от сотворения мира прошло на самом деле. Данные Византийского календаря не совпадали с данными Бл. Августина, а и те, и другие отличались от данных Иеронима и Феофила. И даже у дотошных евреев различие в датировках доходило до 2112 лет.
-    А пока нет единой шкалы, мы не сможем договориться даже о дате рождения Иисуса, - печально признался отец Клод, - а без этого… сам понимаешь…
Гаспар прикусил губу. Шкала событий от сотворения мира была единственной опорой, а при таком разбросе датировок Иисус мог родиться как 500, так 2500 лет назад.
-    А вы не пытались идти к дате рождения Спасителя от дня сегодняшнего? – поинтересовался он. – От Папы к Папе… из настоящего – в прошлое.
Отец Клод язвительно улыбнулся, подошел к ближайшему стеллажу и вытащил две подшивки желтых от времени документов.
-    Вот булла Бенедикта V… а здесь - булла Бенедикта VI. Ты их отличишь?
Гаспар и сам уже понял, что сказал глупость. Пап никто никогда не нумеровал, а дата на буллах была одна – день месяца и число лет, прошедших от избрания Папы. Безо всякой привязки к противоречивым шкалам «от сотворения мира». Даже лучшему теософу этот «гордиев узел» священного беспорядка было не разрубить. Здесь и впрямь нужен был практик.
***
Амир контролировал каждый шаг повара и раздатчика, жестко следил за тем, чтобы воду «варили», а котлы отмывали от остатков пищи, и все получилось. Как только рабы перестали получать тухлятину, падеж иссяк сам собой.
-    Будем в Сан-Паулу, свечку Пресвятой Деве поставлю, - пообещал как-то потрясенный управляющий. – Чистое чудо вышло! Всего четырнадцать трупов за весь рейс…
Но он ошибался. Едва судно пристало к дыхнувшему пряным запахом цветения зеленому берегу, погибла та рабыня, за которую хлопотал Амир, - пятнадцатая. Амир следил за ее умиранием все последние две недели, видел все симптомы, но определить болезнь так и не сумел, - не доучился.
А потом конвоиры начали дергать за цепь, рабы, оскальзываясь в устлавшем полы трюма дерьме, побрели наверх, и Амир получил расчет и одним из последних спустился на берег. Дикарей уже передавали из руки в руки тощему, с желтым от тропической лихорадки лицом монаху, а на берегу стояла, наверное, половина всего поселка.
-    Из Кастилии кто есть?! – встречая немногих пассажиров, кричали из толпы.
-    Из Наварры никого?!
-    Мусульмане здесь есть?! Ну, хоть один?
Амир улыбнулся и поднял руку.
-    Кто тут мусульман ищет?
-    Друг! – тут же накинулись на него двое. – Ты откуда? Из Гранады?
-    Арагонец я, - не в силах отбиться от объятий, рассмеялся Амир, - а в Гранаде только учился.
-    Ну, что? Ты, конечно, к нам? Давай, брат, не прогадаешь!
-    Контрабандисты? – прищурился Амир. – Я не против. Работа знакомая.
-    Не-е… - затрясли головами новые знакомцы. – Контрабанда у нас за голландцами. Злющие… чужих в свое ремесло ни за что не пустят!
-    А кто вы тогда?
Новые знакомцы рассмеялись и повели его прочь от медленно расходящейся толпы, в тень огромных, втрое выше, чем в Арагоне, деревьев.
-    Черных видел? Сегодня привезли…
-    Ну…
-    Сегодня же наши будут. Всех уведем.
***
Они тронулись в путь сразу.
-    На ночь глядя, каплуны никуда не тронутся, - на ходу объяснял вожак – плотный, невысокий марокканец с библейским именем Муса, - а к утру мы уже все приготовим.
-    Вы здесь что, - поднял брови Амир, - совсем Церкви не боитесь?
Муса захохотал.
-    Здесь они нас боятся! Пробовал один каплун инквизицию ввести, так его баски раздели, на столе животом вниз привязали, вынесли стол на площадь, и всю ночь, кто хотел, и чего хотел, ему засунул! А утром выгнали…
Амир неловко рассмеялся.
-    И много… желающих было?
-    Да с ним весь город породнился! – захохотали товарищи Мусы, - от Наварры до Старой Кастилии!
Отсмеявшись, Муса начал рассказывать, как здесь что, и Амир не переставал удивляться. Конституции фуэрос, казалось, напрочь истребленные Церковью, здесь, под тропическим солнцем снова расцвели. Каждый прибывший тут же примыкал к своим, и каждый народ или народец прочно занимал свое место под солнцем, – как в ремесленном цеху. Евреи сняли пробы и опознали в здешних реках золото. Арагонцы весьма успешно разводили скот. Кастильцы заложили сахарные плантации. Ну, а мориски, которых все звали мамелюками*, промышляли кражей рабов, которых они продавали кастильцам и арагонцам за золото, которое все они выменивали у евреев.
.
*МАМЕЛЮКИ (исп. mamelucos) – в данном случае, охотники за рабами. Другое наименование «паулисты» (исп. paulistas) от названия г. Сан-Паулу
.
-    Я тебе говорю, Амир, здесь хорошая жизнь! - размахивал руками Муса. – И люди – не чета Европе. Каждый – сам себе сеньор!
-    Здесь со всеми договориться можно, - поддержали его товарищи, - кроме каплунов, конечно…
Священников ненавидели все.
-    Ну, делали бы они свое дело, - размахивал руками Муса, - крестили там… хоронили, венчали – им бы люди только спасибо сказали. Но они же в каждую дырку – затычка!
Амир слушал и лишь качал головой. Не так давно появившиеся в Парагвае монахи уже почти завладели всем.
-    Лучшие золотые прииски, думаешь, у евреев?! – возмущенно гомонили товарищи Мусы, - у Ордена!
-    И самые большие плантации!
-    И конезаводы!
-    И корабельное дело!
Словно опухоль, которую Амир видел в университетской лаборатории, Орден уже раскинул щупальца и здесь и жадно, методично высасывал все, что могла дать эта бесконечно богатая земля.
-    Страшно подумать, сколько они денег сюда вогнали, - подвел итог Муса, - но и места хватают самые лучшие!
Амир понимающе кивнул. Он, как всякий арагонец, помнил, и откуда у Церкви такие деньги, и эту повадку – хватать главное.
А потом они – уже в полной темноте – вышли к мосту через неглубокую, быструю речку и принялись за работу. Подпилили опоры моста, подрубили несколько деревьев, чтобы двумя-тремя ударами топора уронить этих гигантов на дорогу и отрезать пути к отступлению и проверили загодя подготовленные пороховые заряды.
-    Все, как всегда, - выдал последнее указание Муса, - главное, выбить охрану из доминиканцев. Остальные побегут.
***
Корабль был большой, шел ходко, прибыл в Новый Свет быстрее всех, кто отошел от причала вместе с ним, и пристал к причалу в Сан-Паулу глухой ночью.
Пошатываясь от многодневной качки, Бруно сошел на берег и в растерянности замер. Таких больших деревьев он еще не видел – никогда.
-    Из Наварры кто есть?! – кричали немногие встречающие.
-    Мусульмане есть?!
-    Сеньор Томазо Хирон! Вы здесь?!
Бруно вздрогнул, и к нему тут же подошел высокий, подвижный монах лет сорока пяти.
-    Это ведь вы брат Томазо Хирон?
-    Да, - преодолев мгновенное замешательство, кивнул Бруно.
-    А вы молодой… наверное, из этих, новых… - прищурился монах, - давайте отойдем в сторонку. У меня здесь лошади.
Бруно последовал за ним к стоящим у лошадей охранникам, и монах запалил трут, от него – факел и протянул руку.
-    Ваши полномочия, пожалуйста.
-    А? Ах, да, - вспомнил Бруно и открыл шкатулку. – Вот, пожалуйста.
Монах принял бумагу, медленно, внимательно прочитал текст, затем посмотрел бумагу на просвет и кивнул.
-    Все в порядке. Меня зовут братом Херонимо. Прямо сейчас и тронемся.
-    А как же гостиница? – вспомнил, как хорошо его встречали в каждом городе, Бруно.
-    Нет-нет! – засмеялся Херонимо. – Об этом забудьте. В вашем положении лишние глаза ни к чему.
Заметил замешательство Бруно и пояснил:
-    Здесь голландских шпионов – каждый третий. Все евреи за голландцев, все евангелисты, само собой, - тоже. Здесь все за них, даже магометане. Как по краю пропасти ходим.
Бруно сделал вид, что понимает, в чем дело, и достал маршрутную карту.
-    И это спрячьте, Томазо, - улыбнулся Херонимо. – Сегодня мамелюки готовят налет на караван черных рабов. Так что указанной в карте дорогой мы не поедем.
-    Вы все знаете! – потрясенно развел руками Бруно и вспомнил, как это говорят высокородные люди, - мне даже неловко…
Брат Херонимо рассмеялся.
-    От вас и не требуется знать местные особенности. Ваше дело, задание Папы выполнить да трудное время пересидеть. Генерал мне все давно написал.
Бруно прикусил губу. Он чувствовал, что тоже буквально ходит по краю пропасти.
***
Агент Гаспара появился, когда Томазо уже начал вставать. Показал условный знак и сразу же приступил к делу.
-    Как вы?
-    Полегче.
-    Тогда собирайтесь, вам пора.
-    Но…
-    Собирайтесь, - непреклонно повторил агент. – Началось.
-    Что началось? – насторожился Томазо.
-    Австриец вошел в Рим.
Томазо обмер. Он этого ждал уже давно. И все равно, было жутковато.
-    А Папа? – осторожно поинтересовался он.
Агент цокнул языком.
-    Папа в плену и уже готовится подписывать бумаги.
Томазо насторожился.
-    И что это за бумаги?
-    Например, о запрете работорговли для всей Католической Церкви.
-    Porca Madonna*! – охнул Томазо. – У нас же половина казны на этом держится!
.
* Porca Madonna – непристойное ругательство в адрес Девы Марии
.
Агент лишь развел руками, а Томазо сосредоточился.
Подобный документ резко изменял политику престола Петра в Новом Свете. А он все еще был здесь, в Арагоне. Следовало немедленно выезжать в Парагвай, найти брата Херонимо, объясниться и тут же убрать двойника. И тогда может обойтись. Он быстро собрал вещи, с помощью монахов добрался до кареты, и уже там, внутри, агент обрисовал картину целиком.
Все упиралось в деньги. Северная Европа никогда не имела столь же развитой работорговли, как Южная, а потому обычно проигрывала. Теперь, опираясь на военные успехи Австрийца и ссылаясь на Новый Завет, они хотели запретить работорговлю и обрушить экономики главных конкурентов – стран Италии, Португалии и совместного королевства Арагон и Кастилия.
-    А что Султан Османский? – спросил Томазо. – Он ведь тоже заинтересован в работорговле…
Он совершенно точно знал, что Султан отозвался на призыв Папы о помощи и намеревался войти на обещанные ему Балканы.
-    Султан уже движется к Вене, - кивнул агент. – Если сумеет занять, будет новый торг. Но в дела Нового Света Султан вмешиваться не станет.
Томазо чертыхнулся.
До сего дня на черных рабах держалась и сахарная промышленность Ордена, и кофейные плантации, и золотодобыча. Ясно, что проверить, что там происходит внутри континента, никто не сумеет еще много лет, но если Папа сдастся, подвоз свежих рабов прекратится – сразу.
-    И одомашнивание индейцев станет единственным способом удержать доходы Ордена, - задумчиво проговорил Томазо.
Агент лишь пожал плечами. Это была уже не его компетенция.
***
К тому времени, когда Австриец вошел в Рим, Гаспар уже осмотрел библиотеку Ватикана и признал: она великолепна. Здесь были собраны библиотеки семьи Оттобони и герцогов Урбино, собрание Каппониани и коллекция королевы Кристины, Гейдельбергская библиотека и все варианты Писаний. Что нельзя было взять силой, Папы скупали, а что нельзя было купить, тайно вывозили агенты Ордена. Гаспар сам участвовал в одной из таких операций в православной части Эфиопии, и остался жив только чудом. Однако центральный для нового календаря вопрос: когда родился Иисус так и не был решен.
Поначалу Гаспар думал опереться на родословия королей, однако быстро убедился, что и это нереально. Во-первых, каждый пришедший к власти правитель первым делом фабриковал себе достойное генеалогическое древо – лет на триста назад, а во-вторых, у каждого из них было до десятка имен, и в Неаполе он мог короноваться Фердинандом, в Кастилии – Филиппом, в Наварре – Генрихом, а в Арагоне – Карлом.
-    Здесь нужен Александр Македонский, - сокрушенно признал Гаспар при очередной встрече с отцом Клодом. – Руками не распутаешь, надо рубить.
-    Для этого я тебя и пригласил, - отрезал ведущий историк Церкви, - и, очень надеюсь, что не ошибся.
Гаспар вздохнул и подал носильщикам знак «на выход». Пока ни он, ни те восемь человек, что отец Клод нанял вместе с ним, поставленную задачу не выполнили. А потому «жареным» пахло все сильнее.
***
Мамелюки действовали слаженно и точно. Едва колонна черных рабов вышла на мост, опоры подломились, и мост мягко осел. И вызволить из этой ловушки скованных одной цепью рабов можно было только слаженными действиями конвоя. Но никакой слаженности, да, и самого конвоя в считанные секунды не стало, - так быстро и методично расстреляли его товарищи Мусы. А когда оставшиеся монахи попытались прорваться, сзади и спереди колонны начали падать деревья.
-    А-ла-ла-ла-ла! – заулюлюкали мамелюки, и монахи брызнули врассыпную, в джунгли, а рабы разом, как по команде, сели.
Именно так их – с кровью – приучали поступать охотники за рабами.
-    Ну, вот и все! – рассмеялся Муса, - завтра уже с деньгами будем. Покупателей – хоть отбавляй! Я же говорил, здесь нормальная жизнь!
Амир машинально кивнул и увидел, что на него смотрят сотни глаз.
-    Ам-мир… Ам-мир… - белозубо заулыбались дикари.
За два месяца пути он запомнил каждого из них, и каждый запомнил его, - единственного, кто спускался в трюм без плети. И они были уверены, что теперь все будет хорошо.
***
Бруно и Херонимо сделали остановку на первой же сахарной плантации – уже к утру. Солнце едва поднялось над лесом, а рабы – большей частью, индейцы – уже рубили тростник и тут же складывали его в огромные, истекающие сладким соком кипы.
-    Перекусим, и дальше, - сразу предупредил Херонимо. – Здесь нам лучше не задерживаться.
До смерти уставший Бруно покорно кивнул и тронулся в сторону дымящейся кухни. Не глядя, принял тарелку с кашей и куском свинины, вздохнул и огляделся в поисках тени. И оторопел. Под примыкающим к кухне навесом, меж столбов болталось на ветру что-то на удивление знакомое. Он двинулся вперед…
-    Не ходи туда! – закричал Херонимо.
Но было уже поздно.
-    Бог мой…
В тени навеса болтались три человеческие ноги.
-    Давайте договоримся, Томазо, от меня ни на шаг! – ухватил его за плечо Херонимо.
-    Что это?
-    Корм, - тихо и мрачно отозвался монах. – Собачий корм. Пошли отсюда.
Бруно развернулся и двинулся вслед за монахом. Он и не представлял, что здесь все так плохо. Ибо если столь необходимые каждому механизму шестеренки «съедает», а затем их вот так, запросто пускают в переплавку, толковых мастеров здесь вообще нет.
-    Это наше? – тихо спросил он.
-    Слава Богу, нет, - покачал головой монах, - эта плантация у нас на паях с португальцами. Но и у нас ненамного лучше. Собака должна ненавидеть раба, хотеть его… понимаешь? Ну, и на рабов действует…
Бруно покачал головой. Вместо того чтобы удерживать шестерни в пазах общественным положением, они использовали собак. Грубо, примитивно и расточительно.
-    Немудрено, что индейцы так мало живут…
Брат Херонимо улыбнулся, взял его под локоть и повел прочь.
-    Есть кое-что, чего вы еще не знаете, Томазо… просто потому, что вам не положено было знать.
Бруно хмыкнул. За два месяца пути он изучил все, что было в шкатулке Хирона, - до последней буквы.
-    И чего я не знаю?
-    Нормальный срок жизни индейца в неволе, ничуть не меньше, чем у негра, - подвел его Херонимо к плетеному креслу, - это закрытые сведения, но теперь вы имеете на них право.
-    Но в сводках…
-    Сводки пишутся для Короны, - отмахнулся Херонимо, - кому, как не вам, это понимать.
Бруно прикусил язык, но Херонимо понял его внезапное молчание по-своему.
-    Именно так и делаются в Ордене самые большие деньги.
***
Когда Томазо прибыл в Коронью, причалы были забиты детьми, а весь порт – рыдающими за тройным оцеплением из солдат родителями.
-    У евреев срок вышел, сеньор Вентура, - объяснил ему секретарь, когда Томазо предъявил свои запасные документы, - а тут покупатель хороший нашелся – на острове Сан-Томе. Семьсот голов сразу взял.
Томазо промолчал. Благодаря агентуре, он знал то, о чем секретарь еще не догадывался. Прямо сейчас в Риме решался главный вопрос – о человеческих правах. Австриец, что называется, «взял быка, то есть, пленного Папу, за рога» и требовал, чтобы Ватикан признал, что поступил с иноверцами вопреки слову Христову.
-    Представляю, какую компенсацию придется платить Церкви всем этим сарацинам и евреям, – посетовал уже в карете агент Гаспара, - и не дай Бог, если Папа сломается! Австриец ему тогда еще и подаренные туркам Балканы припомнит…
Понятно, что хорошо осведомленный король Португалии торопился завершить все сделки до того, как Ватикан сдастся. И легко приручаемые дети были – самый ходовой товар.
-    Держите, сеньор Вентура, - протянул ему проездные документы секретарь, - каюта самая лучшая, питание вполне приличное. Но мясо будет, извините, только сушеное.
Томазо, преодолевая боль в изрезанном животе, тихонько рассмеялся. Эта материнская заботливость провинциальных секретарей всегда его умиляла.
***
Гаспар не знал, как Папа сумел договориться с вошедшим в Рим Австрийцем, но библиотекарей пока не трогали. И где-то недели через три напряженных размышлений Гаспар понял главное: отсутствие жестко привязанных дат на буллах древних Пап и множество имен у прежних королей это – огромная удача.
-    Их можно разбросать в любом порядке, - прямо сказал он отцу Клоду. – Сделайте столько Пап и королей, сколько вам нужно. Вы же сами сказали, что никто Бенедикта V от Бенедикта VI не отличит.
Отец Клод поморщился, как от хины.
-    Я думал, ты умнее, - покачал он головой. – А ты забыл о самой важной детали.
-    О какой детали? – не понял Гаспар.
-    Простота. Тысячи провинциальных архивариусов будут менять документы местами по нашей схеме. Это самые обычные люди, а потому схема развития христианства нужна простая и понятная. Как «Отче наш»…
Гаспар опустил взгляд. Отец Клод был прав. Объяснить каждому захолустному архивариусу, какого Карла или Фердинанда на какую полку поставить, было нереально.
***
Рабы потянулись за Амиром сами, - как утята за мамой-уткой.
-    Смотри-ка, - потрясенно расхохотался Муса, - впервые такое вижу!
Но недоучившемуся врачу было не до смеха.
-    Ам-мир… Ам-мир… перешептывалась колонна.
Они были уверены, что именно он вытащил их из скользкого от дерьма трюма и привел товарищей, чтобы убить страшных людей с плетьми и мушкетами. И когда они пришли на рынок, а, проще говоря, на обычную, вытоптанную до грязи поляну, Амир не выдержал.
-    Я хочу взять свою долю, - подошел он к Мусе.
-    Сейчас сдадим, и получишь, - кивнул вожак, - у нас все честно.
-    Я хочу взять людьми, - пояснил Амир.
Муса удивился.
-    А зачем? Или ты решил свое дело начать?
-    Отпущу.
Марокканец открыл рот, но первое время не мог выдавить ни слова.
-    Куда ты их отпустишь, брат? В лес? Они же, как дети. Ничего здесь не знают. Ты же убьешь их всех! Совесть у тебя есть?!
Амир опустил голову. Муса был прав. Отпущенные на волю черные рабы легко могли стать добычей первого же встречного охотника вроде этого марокканца. А в лесу их ждали свирепые, судя по рассказам, индейцы-людоеды.
-    Даже не вздумай их прогнать! – отрезал Муса. – Или продай понимающему человеку, или при себе держи. Но такого греха на душу не бери.
Амир глянул в сторону уже осматривающих товар покупателей и тут же отвел глаза. Негры все смотрели только на него – с ожиданием. Нет, Амир видел множество рабов, но все они были чем-то, лично его не касающимся, - как случайный прохожий. Но этих он знал и в лицо, и по характерам, а многих и по именам.
-    Беру Ахумбу… - ткнул он пальцем в шустрого мальчишку, которому когда-то вправил плечо, - а остальных на твой выбор.
***
Бруно слушал и не мог не восхищаться: машина лжи, которую выстроил Орден, была великолепна!
-    У нас льгота. Десять первых лет Корона за индейцев подушный налог не берет, - сразу пояснил Херонимо, - а потому показывать, что они живут дольше восьми-девяти лет, невыгодно. Так что, три четверти работающих на нас индейцев – по бумагам – давно мертвы.
Бруно лишь развел руками.
-    Во-вторых, Корона требует пятую часть рабов себе. А если раб умер в пути на королевские плантации, это уже не наша забота. Главное, с приемщиком договориться.
Бруно рассмеялся. Дать взятку приемщику, чтобы тот подписал бумагу за три тысячи рабов, а отдать ему всего одну, это было умно.
-    Кроме того, колонисты требуют, чтобы каждый наш индеец даром отработал на них по полгода.
Бруно удивился. Выдергивать притершуюся шестеренку на полгода это было болезненно.
-    И вы отдаете?
-    А куда деваться? – развел руками Херонимо, - Парагваю остро не хватает рабов, а все индейцы у нас. А главное, они здесь без женщин совсем озверели. Если не дать, нам же хуже будет: придут и силой возьмут. Так что какое-то число женщин в обороте постоянно.
Бруно потрясенно покачал головой.
-    Неужели с женщинами так плохо?
-    Хуже некуда, - цокнул языком Херонимо, - черная, красная, зеленая – каждая на вес золота! Губернатору даже пришлось своим указом запретить всем женщинам выезд из страны. Муж может ехать, куда хочет, а вот жену –не-ет, пусть оставит; его баба нам самим нужна.
Бруно рассмеялся. Парагваю действительно требовался хороший механик. А Херонимо все рассказывал и рассказывал, и постепенно вся система сокрытия денег становилась ясной, как на ладони.
Самой эффективной мерой была эпидемия. За относительно небольшие деньги врач провинции делал бумагу о поразившей индейцев болезни, и тысячи работников мгновенно выводились из-под контроля Короны, да, и Папы – тоже.
Кое-что можно было списать на мамелюков из Сан-Паулу, хотя это и было дороже: приходилось делиться со слишком уж осведомленным о делах в Сан-Паулу губернатором. Но и на это шли.
-    Сами понимаете, более всего Совет Ордена нуждается в неучтенных средствах, - подвел итог Херонимо. – Только они и дают реальную власть.
Бруно этого еще не понимал, но к сведению принял.
***
Доля Амира – здесь же освобожденные от цепей восемнадцать рабов кинулись под его защиту мгновенно и преданно семенили за ним, куда бы Амир не направился.
-    Брат, не продашь? – окликнули Амира, когда он уже совсем измучился от нерешенного вопроса: что с ними делать.
Амир оглянулся и обмер.
-    Иосиф?!
-    Амир?! – охнул сын сожженного Исаака Ха-Кохена. – Ты что здесь делаешь?..
И тут же осекся. Они оба знали, почему оказались за океаном.
-    А где родители? – пытаясь быть вежливым, спросил совершенно потрясенный Иосиф.
-    Мать простудилась и умерла в горах, - вздохнул Амир, - отца убили.
Иосиф помрачнел.
-    А мой отец…
-    Я про Исаака знаю, - облегчил ему задачу Амир. – Ты лучше скажи, как сюда добрался и чем здесь занимаешься.
-    Добрался матросом, - пожал плечами Иосиф. – А занимаюсь золотом. У меня – прииск. Не очень богатый, но дело идет.
Амир чуть не присвистнул: вот что значит, еврей!
-    Ты, пожалуй, сейчас побогаче меня будешь, - завистливо покосился на толпу черных рабов Иосиф. – Одно слово: сарацин.
Они переглянулись и оба захохотали.
-    Это уж точно… - захлебываясь хохотом, признал свою вину Амир, - мы с тобой теперь – сеньоры! Не то, что эти бедные монахи…
Услышав о «бедных монахах», Иосиф покатился на траву, и лишь когда они отсмеялись, предложил дело.
-    Мне один еврей из Амстердама рассказывал, Папу в угол зажали.
-    И что? – мгновенно насторожился Амир.
-    Церкви вот-вот работорговлю запретят, - перешел на шепот Иосиф. – Ты понимаешь, что это значит?
-    Нет, - честно признался Амир.
-    Цены на рабов до неба подлетят, - сделал выразительное лицо Иосиф. – Черных вообще не станет.
-    И что? – не понял Амир.
Иосиф огляделся по сторонам.
-    Ты меня, сосед, извини, но здесь охота за рабами в руках «ваших», а я мамелюкам не верю.
-    И что? – все равно не понял Амир.
-    А тебе я верю, - ткнул его ладонью в плечо соседский сын. – Займись этим делом, а я покупателей буду искать. Ну, что идет?
-    Нет, - отчаянно замотал головой Амир. – Я рабами торговать не буду. Свинство – это все.
Иосиф помрачнел.
-    Знаешь, что, брат, поехали сам все посмотришь. А тогда уже и решай.
***
Бруно почти валился с коня от усталости, когда они выехали на холм и увидели первое закрытое поселение Ордена для индейцев. Вокруг огромного, на сколько хватало глаз, поля тянулся высокий, в два человеческих роста частокол, а в центре поля виднелся городок – с церковью, казармами для охраны, навесами для рабов и все это – за вторым частоколом.
«Город Солнца… – подумал Бруно. – Самый простейший механизм…»
-    Это и есть наша первая редукция*, - гордо обвел рукой линию горизонта неутомимый Херонимо.
.
*РЕДУКЦИЯ в Парагвае, закрытое поселение индейцев под непосредственным управлением Церкви (от лат . reductio - упрощение, приведение сложного к простому, более доступному для анализа или решения)
.
Бруно мысленно перебрал все, что ему предстоит: выяснить степень «закалки» и податливость «материала», перезнакомиться со всеми «регуляторами хода», а двигатель – само хозяйство «курантов» ему неплохо описал брат Херонимо.
-    Знаешь, Томазо, - внезапно перешел на «ты» монах, - некоторые нас нещадно критикуют…
Бруно превратился в слух. Брат Херонимо никогда не юлил, а потому слушать его было интересно.
-    …но здесь есть все, что нужно человеку: подъем с рассветом, труд на лоне природы, вечерний отдых, молитва…
Бруно понимающе кивнул. Именно таков был распорядок монастыря Сан-Дени. Он, пока сидел в подвале, изучил его досконально.
-    Я вообще думаю, что осуществить «plenitudo potestaiis*» можно только с помощью редукций, - уверенно произнес Херонимо, – лично я другого способа одомашнить всех этих греков, китайцев, да эфиопов просто не вижу.
.
* Plenitudo potestaiis – лат. «полнота власти» – догмат о полной власти Папы, как заместителя Христа, над каждым человеческим существом во Вселенной
.
***
Амир оставил рабов помощнику Иосифа – под честное слово кормить и без нужды не наказывать. Долго, жестами, объяснял дикарям, что скоро вернется, и все равно – на душе лежала тяжесть. Они смотрели вслед такими глазами…
-    Не переживай, привыкнешь, - деловито пообещал Иосиф и подвел Амиру немолодую кобылу, - я тоже поначалу думал, умру от сострадания. А потом втянулся…
Амир взобрался на кобылу, и они тронулись по еле заметной тропе в горы, делясь по пути впечатлениями и воспоминаниями.
-    Вам еще повезло, - вздохнул Иосиф, - магометан хотя бы в море целыми семьями не топили.
-    А что – выпущенные кишки намного лучше? – возразил Амир.
И, конечно же, Иосифу пришлось признать, что это не так чтобы намного приятнее. Может быть, лучше утонуть. Затем они вспомнили инквизицию и первые костры, затем жульнически облегченную королем мараведи, то есть, то, с чего все начиналось. Потом поспорили, что за порча может скрываться в учении Христа, но так ни к чему и не пришли. А к вечеру они выехали на холм, и Амир увидел огромное – на сколько хватало глаз – поле, обнесенное высоким – в два человеческих роста – частоколом.
-    Вот она, «юдериа» для индейцев, - обвел рукой линию горизонта Иосиф.
-    Морериа! – ахнул даже не услышавший, что он сказал, Амир.
Именно такими описывали последние арагонские беженцы закрытые поселения для мусульман.
-    А почему они не бегут? Тут же кругом – леса!
-    Они уже порченые, - покачал головой Иосиф и пояснил: - почти все – христиане.
-    Как? – не понял Амир. – Орден что – построил эту тюрьму для своих?! Для христиан?!
И тогда он услышал этот звук – далеко-далеко. Флейты и барабаны.
-    Это они с работы идут, - пояснил Иосиф, - строем.
Амир пригляделся. По краю поля, ровными рядами, точно в такт флейтам и барабанам шли одетые в одинаковые полотняные рубахи индейцы. Точно так же по улицам его города проходила Христианская Лига.
-    Я же говорю, - мрачно повторил Иосиф, - они все уже порченные.
Но Амир его не слышал. В ушах звучала размеренная поступь легионеров, а перед глазами стояла никогда им не виденная, но так хорошо известная по рассказам картина. Легионеры, под восторженные крики друзей и гнусавое завывание священника, взяв его старого отца за шиворот, макают в грязную лужу лицом.
-    Я буду их ловить и продавать, - стиснув зубы, процедил Амир. – Пока не разрушу здесь все.
-    И трудов немного, - обрадовался Иосиф, - они уже готовые рабы, объезженные… и платят за них…
-    Не в деньгах дело, - оборвал его Амир. – И даже не в чести.
***
Наслушавшись рассказов брата Херонимо, Бруно первым делом осмотрел укрепления, и остался доволен: ров, частокол, наблюдательные вышки через равное количество шагов. Затем осмотрел длинные, ровными рядами идущие навесы: общие для холостых парней, такие же для девушек и разбитые на клетушки – для семейных. А затем брат Херонимо отвел его в мастерские, и Бруно охнул. Несколько одетых в серое полотняное белье индейцев суетились вокруг почти собранных курантов.
-    Железо у Ордена свое, - деловито пояснил Херонимо.
-    А кто мастер? – глотнул Бруно; куранты были просто великолепны.
-    Сейчас посмотрю… - наклонился над рамой монах, - У-лоф Ху-ге-ноут…
-    Олаф Гугенот?! – взвился Бруно. – Где он?! Покажите!
Херонимо весело рассмеялся и развел руками.
-    Увы, не могу. Улоф Хугеноут – известная швейцарская марка. С год как поднялась. А мы лишь копируем. До малейшей детали. Сами понимаете… что еще с индейца потребуешь…
Бруно вытер мгновенно взмокший лоб.
-    И что… - постепенно приходя в себя, спросил он, - хороший доход?
-    Ого-го! – вскинул подбородок монах, - и спрос, и доход – лучше не надо!
Они прошли и заглянули в остальные мастерские, и Бруно просто потерялся от увиденного. Легко копирующие все, что им покажут, индейцы печатали книги на всех языках Европы, ткали хлопок и лен, дубили кожи, обжигали кирпич и посуду… и все это – за обычным деревянным частоколом.
-    Это еще что… - гордо перечислял свои богатства брат Херонимо, - они у нас и колокола льют, и оружие, и даже органы собирают!
Бруно был мастеровой, и он моментально оценил размах. В то время как цеховые ремесленники Арагона рвали жилы и глотки за заказы, а то и доносили на конкурентов инквизиции, Орден получал здесь то же самое, считай, даром.
-    У нас тут и овцы… тысяч восемьсот, и лошади, и коровы, - речитативом перечислял Херонимо.
Голова у Бруно пошла кругом.
-    …кофе, чай, пшеница, табак, маниока, птицы домашней много… яйца…
-    Хватит! – не выдержал Бруно.
Брат Херонимо рассмеялся.
-    А если бы вы знали, какие у нас ювелиры! А какие скрипки они делают! Не поверите, у них у всех слух – абсолютный!
Бруно выскочил на улицу, вдохнул идущий с гор прохладный вечерний воздух и потрясенно развел руками в стороны. Он еще не знал, удастся ли ему отрегулировать Вселенские Куранты там, на самом верху, но то, что с такими ресурсами всех, кто чуть ниже Господа Бога, можно запросто пустить в переплавку, уже понимал.
***
Томазо почти не выходил из каюты и только и делал, что перечитывал взятую в секретариате почтовую рассылку, и вся она была пропитана тревогой за будущее Церкви и Ватикана.
Орден давно уже предлагал Папе не рисковать и перенести Престол Петра из Италии в Новый Свет, - юридическое и богословское обоснование переносу было разработано лучшими юристами и теософами Церкви – и давно. Но Папа испугался.
Теперь судьба всей Церкви, всего Дела Веры зависела не от вцепившихся друг другу в глотки, окончательно выдохшихся Северной и Южной Европы, и, тем более, не от плененного Папы. Все решало, кто из двух еще вчера маловажных персонажей – Султан Османский или Царь Московский – будет успешнее в своем продвижении в Европу. Ибо Порта стояла за католиков, а Москва – за евангелистов.
***
Месяца через полтора Гаспар признал, что потерпел сокрушительное поражение. Понятно, что история Римской Церкви должна уходить корнями глубже, чем у византийцев и африканцев. И провернуть это было несложно. Архивы – вот они… много, очень много. Делай с ними, что хочешь!
Однако главный вопрос: с какого угла начать возводить здание нового календаря, а значит, и новой истории Церкви, так и не был решен. Обилие материала и множество равных по весу толкований и было главной проблемой.
-    А ты думал, даром лучшие теософы Европы уже тридцать лет заседают? – усмехнулся при встрече отец Клод.
Но Гаспара это не утешило. Он знал, что еще немного, и Ватикан устами отца Клода откажется от его услуг. А значит, его начнут таскать по делу Томазо и прочих проштрафившихся братьев. Отсюда до застенков инквизиции было – рукой подать.
***
Иосиф рассказал, разумеется, не все. Он был сыном менялы, а потому он без нужды языком не трепал. Просто, походив по местным горам, он обнаружил то, чего даже не рассчитывал увидеть, - алмазы. Понятно, что первым делом, Иосиф бросился в Сан-Паулу и отыскал в портовой харчевне одного неглупого еврея из Амстердама.
-    Смотри, - бросил он на засаленный стол мутный полупрозрачный камешек.
-    Алмаз? – почти сразу догадался тот.
Иосиф кивнул.
-    И я знаю, где таких много.
-    И чего ты от меня хочешь? – заинтересовался еврей.
-    Отвези в Амстердам. Покажи понимающим людям.
Еврей задумался.
-    А почему не в Италию? Насколько я знаю, лучшие ювелиры там. А в Амстердаме этого ремесла почти никто не знает.
-    Не хочу в Италию, - мотнул головой Иосиф. – Что к Папе в карман упало, то пропало. Лучше на новом месте с нуля начать, чем еще раз на те же грабли наступить.
-    Ну, как знаешь… - пожал плечами еврей и сунул алмаз в карман. – Но тебе ведь партнеры понадобятся?
Иосиф кивнул.
-    Беру в долю всех. Мне одному такое дело не поднять, а время терять жалко.
Еврей уплыл, а Иосифу оставалось решить одну, но главную проблему: рабочие руки. То, что ни в Амстердаме, ни в Асунсьоне эту проблему не решат, он знал. Денег дадут, сколько попросит, но вот людей…
И тогда появился Амир.
***
Брат Херонимо разглядел в госте подмену довольно быстро. Нет, он ни разу не видел реального Хирона, однако, понимал, что посланник Генерала наверняка прошел ту же школу, что и вся элита Ордена.
Херонимо поежился. Такие вещи, мало того, что не забываются, но еще и оставляют след. И вот в приехавшем госте он этого следа не увидел. Наоборот, весь его язык, манера держаться и даже выражение лица с головой выдавали нахватавшегося верхушек мастерового. И тем парадоксальнее смотрелся при нем весь необходимый комплект инструкций и бумаг, верительных грамот и полномочий.
Гость определенно не был шпионом – ни голландским, ни английским. Так топорно не работали даже они. Не был он и агентом противостоящей Генералу части Совета. Ибо таких дураков, чтобы при живом, энергичном Генерале засылать в Парагвай двойника, в Совете быть не может.
«Губернатор?» – напряженно думал Херонимо. Его Превосходительство нуждался в точных сведениях из-за частокола редукций, но на прямой конфликт с Орденом губернатор не пошел бы ни за какие деньги. Знал, чем это обычно кончается.
В какой-то момент Херонимо даже пожалел, что так много рассказал. Однако полномочия у гостя были исчерпывающими, и Херонимо не собирался давать повод обвинить себя в неисполнении указаний сверху. Тем более что гость работал – и как работал! Он исполнял приказ Папы так, как не стал бы даже реальный Томазо Хирон.
«Ладно, подожду, - решил он, - посмотрю, что придет с первой почтой».
Орден редко допускал такие промахи, а если допускал, то исправлял мгновенно. А потом пришла почта, и монах схватился за голову. Как сообщал секретариат, Генерал скоропостижно скончался – прямо в разгар заседания Совета. И на его место уже был назначен молодой, энергичный, а главное, нетерпеливый брат Хорхе.
Херонимо дождался, когда двойник Томазо Хирона уйдет обдумывать свою работу, и кинулся к его шкатулке. Открыл, достал посадочные документы на корабль, записал дату, оценил расстояние от Сарагосы до Короньи, и тихо охнул. Выходило так, что двойник выехал из Сарагосы в день смерти Генерала. Это могло означать, что угодно.
***
Едва Бруно с головой уходил в расчеты, как появлялся брат Херонимо и снова принимался рассказывать – методично и последовательно. И это уже начинало раздражать.
-    Мы здесь всю округу окрестили – даже людоедов, - словно отчитывался он перед невидимым начальством, - формальность, конечно… зато вся их земля перешла в ведение Католической Церкви. И законности этого акта не могут отрицать даже евангелисты.
Бруно скрипнул зубами. То, что хорошее сырье лучше закрепить за собой, у них в городе знали даже подмастерья.
-    Но людоедов мы, разумеется, мамелюкам оставили; пусть сами за ними по лесам бегают. А вот земледельцев сразу одомашнили…
Бруно нетерпеливо заерзал.
-    Обнесли уже готовые деревни частоколом – и готова редукция. Ни строить, ни осваивать ничего не надо… одна забота: мамелюков отгонять.
Бруно вздохнул. Он уже понимал, что деньги на строительство редукций и освоение целины Орден, один черт, списал, и в этом как раз и заключается главная доблесть брата Херонимо.
-    Вы лучше скажите, что у вас не получается… - на полуслове оборвал он монаха.
-    Плохо слушаются. Ну, и бегут, - развел руками Херонимо. – Особенно молодежь, когда у них брачный период начинается.
-    Значит, с побегов и начнем.
Бруно много ходил по редукции и видел: в отличие от евреев, уже прошедших огонь и воду, а потому почти не поддающихся перековке, здесь материал был пластичный – одно удовольствие.
-    И как мы начнем? – заинтересовался Херонимо.
-    Не надо их удерживать, - прямо посоветовал Бруно. – И перестаньте отгонять мамелюков от редукции.
Монах опешил.
-    Это как двойной паз, - пояснил Бруно, - даже если шестеренка попытается выскочить, деться ей некуда – только назад.
Увидел, что его не понимают, и добавил:
-    Сделайте мамелюков еще одним частоколом. Никто не выскочит. Наоборот, побеги прекратятся.
Брат Херонимо пожевал губами и потрясенно покачал головой.
-    Смело…

***

46

http://s6.uploads.ru/IJ0kK.png
Когда Амир нашел таки Мусу в харчевне, тот смотрел вслед уходящему монаху.
-    Ты не поверишь, брат, - криво улыбнулся марокканец, - этот каплун сказал, что они убирают охрану с внешней стороны частокола редукций.
-    Ну, и что? – не сразу понял Амир.
-    Все, кто отправится в лес погулять, наши. Ты понял?
Амир кивнул. Он подобное уже видел, - когда король предложил морискам перебираться в Марокко.
-    Здесь – какой-то подвох. А главное, зачем тебе мелочиться? Что если всю редукцию взять? Там ведь тысячи три-четыре…
-    А зачем я буду рисковать? – резонно возразил Муса. – Да, у меня и людей столько нет, чтоб охрану перебить.
-    А у кого они есть?
Марокканец с подозрением оглядел Амира.
-    А ты, брат, бунтарь…
-    А ты – марокканец, - парировал Амир, - и по-настоящему, что такое Орден, не знаешь. Эту заразу лучше сразу выжечь, под корень.
***
Как только дозорные сообщили, что мамелюки уже здесь, Бруно переговорил с братом Херонимо и лично открыл ворота.
-    Скажите им, что желающие могут уходить.
Покрасневший от волнения монах быстро затараторил на индейском языке и несколько раз решительно ткнул рукой в сторону распахнутых ворот. Индейцы загомонили, начали переглядываться и постепенно из толпы начали выходить самые смелые.
-    Подбодрите их, брат Херонимо, - попросил Бруно.
Монах выкрикнул несколько слов, и смельчаки, ухмыляясь, тронулись в сторону ворот.
-    Дети, - покачал головой Херонимо, - чистые дети.
Бруно так не считал. Да, материал в целом был податливый, мягкий, но те, кто вышли из толпы, определенно прошли какую-то закалку – в неправильной форме, а потому их всех можно было смело пускать в переплавку.
Толпа замерла. Все смотрели вслед выходящим за ворота соплеменникам и ждали одного: действительно ли их отпустят.
-    Может, закрыть за ними? – осторожно начал Херонимо.
-    Ни в коем случае, - отрезал Бруно.
И в следующий миг раздался этот вой:
-    А-ла-ла-ла-ла!
Индейцы охнули, и почти сразу с той стороны начали кричать.
-    Они просят о помощи, - забеспокоился Херонимо.
-    Пусть просят.
Толпа волновалась, как озеро в непогоду. А потом крики стихли, и Бруно снова повернулся к индейцам.
-    Переведите им, что отныне никто их в редукции силой держать не будет. Напротив, за нарушение порядка, их начнут нещадно изгонять за частокол.
-    Гениально… - выдохнул брат Херонимо.
***
Амир переговорил с половиной Сан-Паулу и все, в общем, держались одной линии. Да, взять новых рабов у каплунов было бы неплохо, но вот начинать войну… присоединиться можно, но не начинать. Все помнили, что прошлое восстание комунерос кончилось поражением. И тогда он забрал своих рабов у Иосифа и двинулся от поселка к поселку.
-    А все честно будет? – не отрываясь от разделывания индейской ноги и прикорма собак, интересовался какой-нибудь небогатый землевладелец. – Мне мою долю краснокожих без фокусов отдадут?
-    Вы и будете устанавливать правила, - обещал Амир, – это – единственная гарантия.
Землевладелец хмыкал и соглашался.
Помогало производить впечатление и то, что, с точки зрения местных, Амир был безумно богат. Свита из восемнадцати жмущихся к хозяину рабов позволяла предположить, что на плантациях у него в десятки раз больше, а значит, человек он сильный и уважаемый. И даже его походная одежда, как и то, что он едет впереди вереницы рабов на выпрошенном у Иосифа дешевом муле, а не на безумно дорогом жеребце, лишь говорило в его пользу: скуп, значит, головой думает.
Конечно же, Амир видел, сколь жуткое будущее ожидает индейцев, если мятеж состоится, но он по опыту знал: если Орден не остановить, нечто подобное ожидает здесь всех.
***
Брат Херонимо сильно сомневался, следует ли сразу после такой сильной меры делать что-либо еще, но Бруно знал: железо нужно греть беспрерывно, пока оно не начнет поддаваться ковке.
-    Первым делом ставим общие столы, - распорядился он.
-    Но семейные у нас едят отдельно, - начал было Херонимо.
-    Так написано в одобренной Папой книге, - отрезал Бруно и постучал пальцем по томику Кампанеллы.
И в считанные часы, уже к ужину, длинные – на всю общину – столы были сколочены.
-    Женщины садятся с одной стороны, мужчины – с другой. И никаких разговоров за едой.
Херонимо перевел сказанное изумленным старейшинам.
-    Кто возразит, сразу за частокол! – жестко предупредил Бруно.
Херонимо перевел и это. И через две недели непрерывного введения все новых и новых ограничений, когда целых четырнадцать непосед отправилось в руки мамелюков, а все остальные поняли, что с ними не шутят, Бруно приступил к основному.
-    Ваша главная беда – личная привязанность мужчин и женщин друг к другу, - почти процитировал он слова книги брату Херонимо.
Тот растерянно моргнул, и Бруно уточнил.
-    Брак по привязанности – это как заклинившие шестеренки, - что с ними ни делай, они будут держаться вместе. Так?
Монах растерянно кивнул.
-    Но нам-то нужно, чтобы они вращались! Так?
Брат Херонимо криво улыбнулся.
-    Ну… в общем, да.
-    Смотрите, что он пишет, - раскрыл Бруно одобренную Папой книгу Кампанеллы. – Женщин полных следует сочетать с худыми мужами, а худых – с полными, дабы они хорошо и с пользою уравновешивали друг друга.
Брат Херонимо молчал.
-    Хорошо и с пользою! – яростно повторил Бруно. – Вы меня понимаете?!
-    Они не согласятся… - выдохнул монах.
-    Значит, пойдут за частокол, - отрезал Бруно.
На следующее утро всех индейцев выстроили в две шеренги одна напротив другой: мужчины справа, женщины слева.
-    Пусть разденутся по обычаю древних спартанцев, - процитировал Бруно одобренную Папой книгу.
И понимающий, что с руководством Ордена, кто бы за «гостем» ни стоял, не поспоришь, Херонимо грозно и протяжно принялся кричать на индейском.
-    …а если кто не хочет подчиняться, - за частокол!
Индейцы замерли, и наступила такая тишина, что стало слышно, как шумят гигантские кроны далеких, там, за частоколом деревьев.
-    Ну?! – рявкнул Херонимо. – Кто смеет возразить воле наместника Христа на земле?! Кто хочет к мамелюкам – на корм псам?! Я никого насильно не держу!
И тогда индейцы стали раздеваться – один за другим.
***
Амир двигался от поселка к поселку, и везде встречал понимание. Земледельцы понимали, что если Орден изгнать, то земли редукций с уже готовыми рабами можно будет переделить. Конезаводчики и скотоводы мечтали об устранении самого опасного конкурента. Купцы яро ненавидели Орден за право плавать под чужими флагами и провозить товар безо всяких пошлин. И все они слишком хорошо помнили и кровавую расправу после провала восстания комунерос, и то, что вытворяли над ними люди Церкви в Европе. А потом Амир встретился с голландцами и англичанами, и понял, что можно начинать.
-    И сколько общин уже готово выступить против Ордена? – осторожно поинтересовались они на первой же встрече.
-    Все, - рубанул рукой воздух Амир.
-    А сколько людей готовы встать под ружье?
-    Было бы это ружье! – рассмеялся Амир.
И вот здесь евангелисты улыбнулись.
-    Будет… - закивали они, - что-что, а уж оружия мы вам привезем, сколько надо. Слава Папе, все его лучшие оружейники давно уже на нас работают.
***
Иосиф не находил себе места. Алмазы были – вот они, под боком! Он лично отыскал шесть штук не слишком чистых, но на удивление крупных камней. Однако без вложения серьезных средств организовать добычу было нереально. А вкладывать средства без политических гарантий амстердамские евреи не собирались, - слишком уж хорошо они помнили, что такое Орден. Так что, когда его свели с голландцами, Иосиф уже прошел и через досаду, и через ярость, и даже через отчаяние.
-    Есть дело, - прямо сказали голландцы. – Комунерос хотят оружия, но здесь на побережье слишком уж много агентов Ордена. Не поможешь?
-    И сколько вы хотите закинуть?
Голландцы переглянулись.
-    Ну, для начала, тысяч десять стволов. Оплату обговорим… то, что работа опасная, мы понимаем.
Иосиф прикрыл глаза. Он знал, насколько длинные у Ордена руки, но чувствовал: вся его судьба решается прямо сейчас.
-    Идет, - решительно кивнул он. – Я перекину столько, сколько надо.
А тем же вечером, памятуя об агентах Ордена и понимая, что ни одному белому в такой ситуации доверять нельзя, собрал шестерых своих рабов под навесом и сказал все, как есть.
-    Есть работа. Кто выживет, получит волю. Кто согласен?
И рабы, - что черные, что красные, - один за другим делали шаг вперед.
***
«Сырое железо» населения редукции медленно, но верно разогревалось. Едва индейцы разделись, монахи прошли вдоль шеренг и на глазок определили, кто способен, а кто вял к совокуплению – строго по рекомендациям доминиканца Кампанеллы. Затем обсудили, какие мужчины и женщины по строению своего тела более подходят друг другу, перетасовали в нужном порядке и так же, двумя семенящими шеренгами, погнали к храму.
-    Но это не моя подруга! – возмутился кто-то, оказавшись перед аналоем.
-    За частокол! – мгновенно отреагировал Бруно.
Он знал, что раскаленное железо нельзя выпускать из поля зрения ни на миг. А ему предстояло еще очень многое: выдержать мужчин и женщин порознь в течение трех суток, проследить, чтобы они тщательно подмылись, покормить, снова выдержать, дабы пища переварилась, а новобрачные успели хорошенько помолиться, и лишь затем загнать каждую пару в свою секцию. К тому времени не участвующие в церемонии подростки уже должны соорудить под навесами перегородки из сухого тростника.
-    Может быть, не будем так торопиться? – снова засомневался брат Херонимо. – Дадим им время друг к другу привыкнуть…
Бруно лишь покачал головой и ткнул пальцем в книгу.
-    Сейчас Венера и Меркурий находятся на восток от Солнца в благоприятном Доме и в очень хорошем аспекте Юпитера. Когда еще такое удачное сочетание будет?
***
Брат Херонимо был потрясен. Двойник Томазо Хирона действовал настолько решительно, а главное, со знанием дела, что буквально раздавил всякое сопротивление.
-    Главное, выбрать правильный момент, чтобы вынуть железо из горна, - говорил он и давал послабление, когда, казалось, вот-вот полыхнет.
-    А теперь – наковальня! – командовал он, и индейцев зажимали так, что никто и пикнуть не смел.
И, в конце концов, он их подчинил – совершенно.
Брат Херонимо не был глуп, а потому мгновенно понял выгоды прямо сейчас нарождающихся новых правил обращения с туземцами. Таких, рассыпанных по планете полудиких земледельческих племен было множество, пожалуй, девять из десяти. И всех предстояло одомашнить.
Нет, многое в Парагвае было наработано и до приезда этого «Хирона». Именно здесь начали использовать общинный уклад дикарей к своей пользе – пусть и ценой отступления от канонов христианства. Дикарей уже не пытались поднять до себя, а сразу методично приручали – такими, как есть.
Но только этот Хирон сумел сделать следующий шаг: навязать племени жесткую, почти механическую дисциплину. И, как результат, мужчины уже не возражали против наказания нелюбимых жен, а не любящие мужей женщины охотно оставались на работе допоздна, и в считанные дни производство пряжи и тканей выросло раза в полтора!
Отсюда до обычного монастырского уклада было – рукой подать. Именно этого не хватало Ордену, чтобы освоить Индию, и Китай, Месопотамию и Эфиопию – народ за народом.
«Ай, да умница, - думал монах, - этот опыт обязательно нужно использовать, причем, везде…»
Но как только он подготовил письмо с детальным описанием достигнутых успехов, вышел казус.
-    Они не хотят размножаться, - первым принес неприятную весть поставленный следить за соитиями монах.
-    Как так? – не понял Херонимо.
Монах пожал плечами.
-    Мужчины не залазят на женщин. Вообще.
Херонимо оторопел, а затем решил убедиться в этом лично. Полночи ходил вдоль камышовой стены навеса, однако ни прерывистого дыхания, ни сладострастных стонов не услышал.
-    Вот упрямцы! – хмыкал он.
Индейцы, словно капризные дети, отказывались любить друг друга по приказу Церкви. А дети Ордену были нужны…
Брат Херонимо побежал к Хирону, разбудил, рассказал, что происходит, но тот лишь рассмеялся.
-    Это вы люфт не предусмотрели, брат Херонимо…
-    Какой люфт? – не понял монах. – Причем здесь люфт?
«Гость» покачал головой и опустил ноги с постели.
-    Если зазора между шестернями нет, механизм заклинит. Дайте им зазор. Ударьте в колокол за полчаса до подъема, а на работы не выгоняйте. И все, как по маслу пойдет!
Херонимо оторопел. Будить индейцев рано поутру, когда у мужчин все стоит… но разрешить еще поваляться в постели… в этом что-то было.
***
Когда Амир добрался до столицы провинции – Асунсьона, молва о нем его опережала. Хотя, надо признать, зерно упало на хорошо подготовленную почву. Асунсьон давно распался на две враждующие партии. Сторонники конституций считали королем этих земель Дона Хуана Австрийского, а своими союзниками – евангелистов. Сторонники жесткой централизованной власти, вопреки выбору Капитула пропихнувшие в губернаторы ставленника Ордена, поддерживали Бурбонов и, само собой, Папу.
Здесь кое-кто уже слышал, что Рим пал, а Папа оказался в плену, но для того, чтобы по-настоящему полыхнуло, не хватало одного – фитиля. Таким фитилем и послужил приезд Амира.
-    Значит, говоришь, общины готовы пойти против Ордена? – допытывались противники губернатора.
-    Еще как, - улыбался Амир. – И баски, и кастильцы, и мамелюки – все! Я даже с голландцами встречался. Они говорят, оружие будет. Лишь бы вы не струсили.
И тогда их цепляло – всех.
***
Бруно торопился. Он знал, что брат Херонимо сообщает о его новациях во все редукции Парагвая. А значит, все шестеренки огромного, рассыпанного по всему материку механизма движутся в полном согласии. Это изрядно экономило силы.
Он точно знал, что когда даты рождений индейцев станут известны наверняка, можно будет добиться, чтобы святые отцы подбирали пары не на глазок, а в точном соответствии с Метоновым 19-летним лунным циклом и личным гороскопом каждого. И тогда слаженность работы механизма редукций повысится на порядок.
Бруно беспокоило другое – задел. Как всякий хороший мастер, он понимал, как необходимо смотреть в будущее. Но, пока еще не притершиеся к своему новому положению индейцы размножались неохотно. А люди были нужны, – кто-то ведь должен строить новые редукции и питать своими силами весь этот титанический механизм.
-    А что у нас с вольными индейцами? – как-то поинтересовался он.
-    А ничего, - развел руками брат Херонимо. – Пытались мы их в редукции загнать – без толку. Это же кочевники… больше полугода на одном месте не задерживаются.
Бруно задумался. Неподатливость кочевых племен говорила об уже состоявшейся закалке; таких – разве что в переплавку пустить. Хотя с другой стороны…
-    А дети? – поинтересовался он. – Вы не пытались одомашнить их детей? Они ведь более податливы.
Монах замер.
-    Да, мы как-то не думали об этом. И, потом, как их отнять? Кто это будет делать?
-    Мамелюки, - поднял палец уже принявший решение Бруно, - пригласите вожака сюда. Как его… Муса? Думаю, мы сумеем поделить материал: им женщины, нам – дети. Неужели, не договоримся?
Монах вытаращил глаза, некоторое время не двигался, а потом спохватился и кинулся к воротам. Он уже понял, насколько плодотворна эта свежая идея. А Бруно прошелся по комнате и с удовольствием потянулся.
Отобрать детей, чтобы научить их работать, чтобы они произвели товар, и товар был продан, а деньги получены, и на эти деньги куплено оружие, чтобы снова отобрать у дикарей податливых к обучению детей… в этом была видна красота хорошо работающей машины.
-    Полный цикл.
Да, пожалуй, это был первый полный цикл, который он создал. И он будет работать до тех пор, пока в лесах еще бегает неосвоенное сырье.
***
Уже через две недели сводные отряды монахов и мамелюков начали входить в деревни кочевых индейцев. Мужчин, как не пригодных к приручению, тут же расстреливали, а остальную добычу делили: женщин – мамелюкам, детей – Ордену. Стороны остались довольны.
***
Обратная волна – от Асунсьона к редукциям – покатилась не сразу, но когда покатилась, Амир понял, что главное сделано. Обрастающая воинами в каждом поселке армия сметала на своем пути все, что носило на себе даже запах Ордена. Однако главный смутьян всей компании – Амир ехал в обозе.
Нет, он вовсе не был трусом, но война как-то сразу определила в нем чужака и нещадно выталкивала из своего тела всякий раз, когда он пытался взять в руки мушкет. И потому он делал то, что умел более всего: резал, зашивал, смазывал и пичкал. А когда они вошли в первую редукцию, работы стало так много, что Амир спал от силы по два часа в сутки.
Его восемнадцать негров, уже выучившие до полусотни арагонских и арабских, большей частью, матерных слов, помогали неплохо. Таскали раненых, держали за руки и ноги оперируемых без опия пациентов, мыли, стирали, хоронили, добывали еду… и, в отличие от своего хозяина, похоже, даже бывали счастливы. Амир же поглядывал на мир вокруг, и он ему нравился все меньше и меньше.
Мятежники делали то, ради чего все, собственно, и затевалось. Крещеных индейцев тут же делили, строили в колонны и уводили в неизвестность, монахов развешивали на деревьях, мастерские растаскивались, а отпечатанные в типографиях редукций тиражи книг просто поджигались. Как и все, что нельзя было унести.
Это было совсем не то, чего хотел Амир.
А потом его, как врача, пригласили на «испытание» высокопоставленного монаха.
-    А откуда эти… детеныши… в отдельном загоне? – поинтересовался уже приготовивший раскаленное железо сержант.
-    В горах взяли, - испуганно вращая глазами, ответил монах. – У людоедов.
-    Так их вам людоеды и отдали! – не поверил сержант и на пробу ткнул малиновым стальным прутом каплуна в брюхо.
-    Клянусь! – заверещал монах. – Мы с мамелюками вместе вошли! У кого хочешь, спроси!
Амир стоял, слушал о том, как монахи вкупе с мамелюками расстреливали родителей, чтобы забрать их детей, а перед глазами стоял тот вечер в горах, когда он зачитывал родичам указ об изгнании. Тогда Церковь пыталась отобрать детей у морисков.
Он посмотрел на дымящийся раскаленный прут, затем – на рыдающего монаха и понял, что жалости нет. Наверное, впервые.
***
Едва весть о приближающейся армии достигла редукции, Херонимо тут же собрал совет.
-    Армия движется большая, оружия много, объединились все. Какие предложения?
Монахи молчали.
-    Надо вооружать индейцев, - первым нарушил тишину Бруно.
Монахи криво заулыбались.
-    Есть мнение, что индейцы повернут оружие против нас, - ядовито прояснил ситуацию Херонимо.
-    Исключено, - оборвал его Бруно. – Чем больше бьешь по заготовке, тем она краснее и послушней.
Монахи рассмеялись.
-    Есть еще две трудности, - поднял руку, призывая к тишине, Херонимо, - Корона запретила давать оружие туземцам…
-    Ерунда… - отреагировал кто-то из старших монахов.
-    И вторая трудность, - завершил Херонимо, - у нас нет лишнего оружия; только у конвоя.
Бруно пожал плечами.
-    У вас же есть порох. Я видел.
-    А из чего стрелять?
Бруно усмехнулся. Ни один мушкет, который он видел, не был сложнее часов.
-    Сделаем, - отмахнулся он. – За это не переживайте. Для нас сейчас главное объяснить туземцам, что ждет их в случае проигрыша. Красочно объяснить. В лицах.
***
Когда Томазо сошел на берег, Сан-Паулу был наполовину пуст. Он оглядел поросший непривычно высокими деревьями берег и, порасспросив немногих встречающих, двинулся в центр города.
-    Я Томазо Хирон, - представился он приоткрывшему дверь настороженному мужчине, судя по сводкам, давнему агенту Ордена.
Дверь мгновенно распахнулась, однако, едва Томазо вошел, в его горло уперся кинжал второго агента.
-    А у нас уже есть один Хирон, - улыбнулся хозяин дома.
-    Я знаю, - с задранным подбородком выдохнул Томазо. – Только я – настоящий. Хочешь убедиться?
-    Неплохо бы… - рассмеялся хозяин.
-    Ладно.
В следующий миг Томазо вышел из-под удара, а на счет «три» оба лежали на полу в самых неудобных позах.
-    Убедил?
-    Тебя где так натаскали, брат? – охнул хозяин дома. – Отпусти… больно.
Томазо отпустил обоих и прошел по комнатам.
-    Пусто?
-    Пусто… - выдохнул все еще охающий хозяин.
-    Тогда слушайте. Папа в плену. Подписывает бумаги. Это самые последние новости из Европы. А что у вас?
Оторопевший хозяин еще раз охнул – теперь от ужаса.
-    Папа в плену – это плохо.
-    Так, что у вас?
-    У нас очередная война против редукций, - подошел хозяин дома.
-    Комунерос… - понимающе кивнул Томазо.
Борьба общин и цехов против Церкви и Короны в защиту вольностей, начавшись в Кастилии, перекинулась и сюда. Но если в Кастилии их достаточно быстро разгромили, здесь, на краю света, комунерос до сих пор были грозной силой.
-    Да, комунерос, - подтвердил агент, - но все решат не они, все решат голландцы, - вот кто сейчас – главная беда.
-    А что они могут? – заинтересовался Томазо.
Он знал, что военный флот у голландцев сильный, но, чтобы всерьез угрожать Южному материку, флота было недостаточно.
-    Голландцы напирают на закон.
-    И как?
-    Они утверждают, что это они, пусть и под флагом Кастильской Короны, открыли и освоили этот материк.
-    Весь?! – поразился такой наглости Томазо.
-    Почти весь, - кивнул хозяин дома. – И вот в чем беда: у них есть документы. Акты с именами голландских пиратов и капитанов… все честь по чести.
Томазо сокрушенно покачал головой, а потом вдруг подумал, что, случись Южной Европе проиграть, голландцы вполне могут отхватить южную часть Нового Света. А к тому шло.
-    А все-таки что там с редукциями? – напомнил Томазо.
-    Уже четыре пали… рабов вывели, остальное сожгли.
-    Ч-черт! – не выдержал Томазо.
Он никогда не занимался редукциями, но проигрывать не любил.
-    Но хуже всего, что сейчас их некому остановить, - добавил хозяин дома. – Если так дело пойдет, нашим владениям в Парагвае и Бразилии конец. И тогда голландцы будут здесь, как дома.
***
В этот день Гаспар, впрочем, как и еще несколько нанятых с полгода назад «практиков», получил последнее предупреждение.
-    Если мы не создадим свою версию календаря, ее создадут англичане, - прямо сказал отец Клод, - или голландцы… или еще кто.
-    Я понимаю, - угрюмо кивнул Гаспар.
-    Нет, ты не понимаешь, - сварливо возразил отец Клод. – Если единый христианский календарь первыми сделают они, Риму в истории Церкви выделят место на задворках – там же, где сейчас торчат Александрия и Византия.
Гаспар потупился. Сейчас, когда Австриец методично диктовал Папе свои условия, к тому все и шло.
-    Думай, Гаспар, думай, - похлопал его по плечу ведущий историк Ватикана, - а то вместе в ссылку на Канары отправимся.
***
Бруно видел, чего более опасаются монахи: разреши индейцу убить белого, и завтра он это сделает уже по своей воле. Но вот как раз на это Бруно было решительно наплевать. Он уже видел: все эти идущие на них войной землячества поселенцев – всего лишь примитивные устройства с претензией на власть, на деле, годные разве что в переплавку. То, что создавал он, было на порядок сложнее и, в отличие от коммун, имело будущее.
Поэтому он первым делом вырезал из стены индейского навеса кусок бамбука, замазал один конец глиной, набил его порохом, сунул в ствол камешек и со всеми предосторожностями произвел первый выстрел. Бамбук треснул, но выдержал. Бруно рассмеялся, взял испытанный образец и отнес его к Херонимо.
-    Нарубите бамбука, обтяните его бычьей кожей для верности, и у вас будет ружье на один выстрел.
Монах обмер. Легкость обрезков бамбука позволяла индейцу носить за плечом два-три десятка готовых к выстрелу одноразовых мушкетов. Но главное, их не надо будет перезаряжать! Это давало колоссальное преимущество в бою.
-    Думаю, тренировки в стрельбе нужно начать немедленно и во всех редукциях, - остановился в дверях Бруно.
-    Только так… - прошептал потрясенный монах.
***
Едва начались тренировке в стрельбе, Бруно заткнул уши кусочками жеваной коры и углубился в мысли. Этот Кампанелла неплохо начал, но утонул в деталях вроде обычая раздевать горожан перед тем, как назначить, кому с кем спариться. А потому главной идеи истинного автора Кампанелла то ли не понял, то ли не принял, хотя и был к ней очень близко.
-    Я могу повлиять на движение планет, - тихо проговорил Бруно, наслаждаясь возникающим в голове гудением голоса. – А потому я могу изменить мир.
Малое имеет власть над большим, - в этом и было главное открытие Бруно. Так пылинка опия заставляет видеть цветные сны, так укус мелкой парагвайской мошки заставляет человека раздуться и покраснеть, и, - он снова вернулся к этому сравнению, – так маленький плевочек из тела мужчины порождает в женщине новую жизнь. И он уже догадывался, как стать этим плевочком во Вселенную.
Олаф рассказывал ему о резонансе. И Бруно уже имел власть заставить всех индейцев во всех редукция материка топнуть правой ногой ровно в шесть утра. И земля наверняка лопнет. Но Бруно этого не хотел.
Олаф показывал и такое удивительное явление, как прилипание шерстинок к натертой янтарной палочке – на расстоянии! И Бруно вполне мог заставить всех индейцев всех редукций натирать палочки из засохшей смолы до тех пор, пока сюда в Парагвай не притянется вся шерсть со всего мира. Но не это ему было необходимо.
Бруно хотел закончить доводку Вселенских курантов, - так и не законченную Господом Богом. И для этого было необходимо сделать самую малость: ковкой и разогревом изменить мир вокруг себя. Потому что, как только он это сделает, сработает обратная связь, и жестко соединенные с судьбой Земли планеты сдвинутся со своих орбит, и мир станет на волосок ближе к идеалу.
Первый этап он выполнил превосходно: сотни тысяч индейцев многих десятков редукций уже были шестеренками – с одинаковым шагом зуба и одинаковым размером. В том, что они со временем притрутся к своему новому положению, часовщик, знал, как никто.
***
Когда войска подошли к той самой первой увиденной Амиром редукции, он встал со своим обозом на холме, а потому видел все. Вот только предупредить о том, что святые отцы странным образом изменили тактику обороны, не успел никого. Комунерос, как всегда, с устрашающими криками кинулись рубить ворота, и впервые ворота легко подались и распахнулись.
На той стороне забора, прямо против ворот стояли индейцы – каждый с чем-то вроде обтянутого кожей посоха в руках и двумя-тремя десятками таких же посохов за спиной.
-    А-ла-ла-ла-ла! – первыми кинулись на них мамелюки.
Посохи пыхнули синими пороховыми дымами, и первая шеренга мамелюков со стонами повалилась наземь. Стоящие по сторонам от Амира негры ахнули, а он непонимающе раскрыл рот. Ничего подобного он еще не видел. И тогда индейцы отбросили использованное оружие, достали из-за спин точно такие же «посохи» и, ничего не перезаряжая, ткнули фитилями в прорези. И первые ряды снова повалились, а мамелюки в нерешительности остановили атаку. И лишь когда индейцы сделали третий залп, мамелюки дрогнули и побежали.
Амир вытер мокрый лоб. Он уже понимал, сколько работы предстоит ему этой ночью. Однако индейцы, вместо того, чтобы закрыться изнутри, впервые за всю историю редукций двинулись вперед – прямо на растерянных, ничего не понимающих комунерос. Индейцев было так много, и они стреляли так быстро, что вся масса войска дрогнула и, бренча так и не использованным оружием, бросилась отступать – по той же самой дороге, по которой и пришла.
***
Вместо того, чтобы – строго по заданию – уйти в лес и выстраивать для Папы столь полюбившееся ему идеальное общество, Томазо метался по побережью, словно пес, которому прижгли под хвостом. Здесь творилось, черт знает что! И каждый день он видел, что Орден просто не успевает ничего ни выяснить, ни предпринять.
Голландский флот занимал один порт за другим, а наемные войска голландских купцов беззастенчиво уничтожали сахарные заводы, лишая Католический мир главного – средств к продолжению войны. Армада Вест-Индской Компании в полсотни судов числом бороздила океан, перехватывая суда Ордена и осаждая прибрежные крепости. Хуже того, евангелисты начали налаживать контакты с индейскими вождями, беззастенчиво признавая касиков* равной себе стороной! Это меняло все основы войны.
.
*КАСИК – в данном случае, вождь
.
Как рассказал агент, дело было настолько плохо, что португальскому королю пришлось вложить в Коммерческую Бразильскую Компанию** все деньги, изъятые инквизицией у разного рода еретиков. Только так удалось построить флот в шестьдесят судов, способный противостоять врагу. Однако пока все двигалось к поражению.
.
**Companhia Geral do Comercio do Brazil
.
А потом из леса принесли довольно странную весть. Как утверждал очевидец, редукции стоят, как стояли, а вооруженные огнестрельным оружием до зубов индейцы гоняют комунерос буквально по всем лесам.
-    Ну-ка, повтори, - попросил Томазо очевидца, - кто кого гоняет?
-    Краснокожие – наших, - сердито буркнул тот.
-    Но откуда у них столько оружия?! – вскипел Томазо.
Уж он-то знал, что в редукциях держат мушкеты только для охраны!
-    Я не знаю, сеньор, - отодвинулся на всякий случай очевидец, - но дыры их ружья оставляют в груди человека – ого-го! С кулак!
И когда стали поговаривать, что огромная индейская армия под руководством святых отцов Ордена движется в столицу Парагвая, Томазо понял, что пора выезжать в Асунсьон.
***
Бруно следил за становлением нового механизма с ревнивым вниманием. Индейцы, оставившие в редукциях только нелюбимых жен да тягостную работу на монахов, были счастливы и смерти почти не боялись. В считанные недели, они составили собой идеальный механизм для сколь угодно долгой войны. Их отряды входили в города и первым делом сжигали евангелистские молельные дома и мечети, охотно помогали братьям расправиться с чужими священниками и старейшинами общин и наступил миг, когда совет редукций постановил двигаться на Асунсьон.
-    С комунерос нужно покончить раз и навсегда, - мгновенно согласились братья.
-    Материк должен быть католическим – весь.
-    И еще редукции… нам нужны новые редукции.
Они уже думали о будущем, и в проекте государство Ордена расстилалось от океана до океана. И Бруно слушал, поглядывал на карту и признавал, что это вполне реально. Собственно, уже теперь, он мог унифицировать по единому образцу и чилийские редукции, и бразильские. Ну, а регулярное поступление свежего материала в виде детей из кочевых племен позволяло вообще не думать о боевых потерях.
-    Пожалуй, с этими солдатиками можно и Индию у англичан отобрать, и Месопотамию… - как-то мечтательно отметил брат Херонимо, - а там и Турцию подмять, и Кавказ.
Бруно согласился. Ему уже рассказали, что и в Турции, и в Месопотамии, – стоит отъехать от города на два дня пути, – живут, по сути, те же дикари-земледельцы, что и здесь. Крести в правильной вере, огораживай частоколом или глинобитной стеной и – готова редукция! А, как только Бруно прогонит их всех через общие обеды за общими столами и назначение выбранных святыми отцами жен, с ними вполне можно будет и брать в обучение чужих детей и даже штурмовать столицы.
Вселенские куранты, в котором каждому народу будет определено свое место, в едином, на всю планету механизме, уже проглядывались.
***
Уже перед самым Асунсьоном индейцы нанесли по армии комунерос такой сокрушительный удар, что обоз оторвался от войск, и Амир со своими неграми был вынужден уходить прямо в лес.
-    Быстрее! – орал он, - еще быстрее!
И нагруженные медицинским скарбом и четырьмя ранеными офицерами рабы прибавляли ходу. Однако оторваться от индейцев не удавалось. Знающие лес, как свои пять пальцев, привычные к здешнему климату и укусам парагвайской мошкары, бесстрашные, как дети, а теперь еще и с настоящим оружием в руках, индейцы могли дать фору любому белому или черному чужаку.
А когда через несколько часов улюлюканье сзади, как по команде прекратилось, Амир огляделся, присел на огромный поваленный ствол и с ужасом признал, что понятия не имеет, как отсюда выбираться.
-    Амир, - тронул его за рукав Ахумба, то самый паренек, которому он когда-то вправил плечо, - смотри, индейцы.
-    Где? – подскочил Амир.
Он ничего не видел.
-    Вон там… - показал пальцем Ахумба, - прямо на тебя смотрит.
Амир проследил за направлением пальца и обмер. Из кустов на него смотрело разукрашенное красной и черной глиной лицо.
-    Людоеды…
Теперь было понятно, почему крещеные индейцы прекратили преследование. И Амир понятия не имел, в чьи руки лучше попасть.
-    Амир, - ткнул он себя кулаком в грудь.
Людоед молчал и смотрел.
И тогда Амир, почти ни на что не надеясь, снял пояс вместе с хорошим марокканским кинжалом, показал, как замечательно он выходит из ножен, и легко, аккуратно бросил все это вперед.
-    Бери. Это тебе. Подарок.
И вот тогда из леса начали выходить все. Они просто раздвигали ветки, и серые от ужаса негры и зеленый, наверное, от еще большего ужаса Амир видели, что окружены так плотно, как бывает окружена рыба, попавшая в сеть.
***
Томазо торопился, но за армией индейцев не поспевал. Когда он входил в очередной поселок, там все уже было сделано – ни еретических евангелистских священников, ни старейшин землячеств. А когда он все-таки нагнал один из отрядов, то понял, что Орден победил.
Решительные, бодрые, веселые туземцы двигались по разбитой и грязной от вечных проливных дождей дороге под звуки флейт и барабанов с такой энергией, с такой внутренней силой, что сразу становилось ясно, кто здесь хозяин.
-    Эй, брат! – окликнул Томазо едущего на муле монаха. – Какая редукция?
-    Санта Анна…
Томазо удивился. Он неплохо изучил карту, а потому знал: Санта Анна отсюда – черт знает, где!
-    И как долго сюда шли? – поинтересовался он.
Монах рассмеялся.
-    Две недели, брат! Думаю, до Сальвадора месяцев за восемь дойдем!
Томазо глотнул. Такой скорости не могла достигнуть ни одна армия Европы, – ни в одной известной ему военной операции.
Он хорошо знал возможности наемных голландских и английских отрядов. Он лично внедрял в управление кастильских комунерос агентов Ордена, а потому знал все их слабые места. Но этим… этим воинам он, пожалуй, не сумел бы противопоставить ничего.
Их невозможно было купить за золото, - они просто не знали, что такое деньги. Их невозможно было запугать, - они, словно дети, были свято убеждены, что все попадут в рай. Они охотно подчинялись монахам, а главное, они им верили, они их даже любили! Ибо то, что обычно ждало их за частоколами редукций, было намного страшнее.
«А ведь мы победили! - счастливо хохотнул Томазо. – Жаль, что раньше не решились…»
***
Амир отсиживался у дикарей около недели, но выяснить, людоеды ли они, ему так и не удалось. Да, черепа на кольях у хижин торчали, но всю эту неделю питались они, в основном, рыбой, птицей и какими-то личинками – довольно приятными на вкус.
А когда он решил-таки, оставив раненых поправляться и далее, идти в Асунсьон, Амир вдруг с удивлением обнаружил, что не может собрать своих негров. Двое ушли с мужчинами на рыбалку, еще четверо – на охоту, а вошедший в возраст Ахумба, как ему сказали, прямо сейчас проходит какое-то испытание, чтобы иметь право называться мужчиной.
-    Ну, значит, так Аллаху угодно! – рассмеялся Амир и начал прощаться.
Он уже видел, что все его рабы словно вернулись домой, после долгого, лично для них совершенно бессмысленного пути.
***
Когда Томазо вошел в Асунсьон, там уже правили бал индейцы, а если точнее, святые отцы, и на центральной площади даже установили несколько столбов с заранее приготовленным хворостом.
-    Для кого поставили? – подошел Томазо к проверяющему надежность крепления цепей к столбам палачу.
-    О-о-о, - протянул тот, - у нас вся городская тюрьма забита. Есть, для кого.
-    А где Совет редукций заседает? – поинтересовался Томазо.
-    А вот здесь по улочке пройдешь, мимо здания магистрата, а там у людей спроси.
Томазо поблагодарил, высоко поднимая ноги, пробрался меж разлегшихся на мостовой отдыхающих индейцев, прошел улочкой, отыскал магистрат, затем Совет, и сразу же наткнулся на Бруно.
Его убийца сидел во дворе на скамейке, в тени раскидистого дерева рядом с тощим высоким монахом и что-то чертил палочкой в пыли.
-    Здравствуй, Бруно, - подошел Томазо.
Часовщик выронил палочку и медленно поднял глаза.
-    Здравствуй, Томазо…
И тогда сидящий рядом высокий тощий монах удовлетворенно улыбнулся и встал.
-    Здравствуйте, сеньор Хирон. Счастлив, что вы до нас добрались.
***
ЧАС ДЕСЯТЫЙ
***
Томазо сидел на самом почетном месте и лениво наблюдал за возбужденными, счастливыми членами Совета.
-    Надо сразу на Буэнос-Айрес идти! – предлагал один.
-    Нам, главное, сахарные заводы от голландцев оборонять, - возражал второй, - оттуда – главные деньги!

Слепо исполнявшие приказы Короны, а потому никогда не вооружавшие индейцев святые отцы лишь теперь осознавали, какой объем реальной власти они упускали.
-    Наши индейцы войдут в Буэнос-Айрес, как крестоносцы в Святую землю, - уверяли они.
-    У нас уже появились кандидаты в святые мученики – братья-индейцы Хуан и Мануэль, - рассказывали на перерывах монахи о попавших в руки то ли мамелюков, то ли комунерос воинах.
И все они, на деле доказавшие, что могут не только отстоять интересы Церкви, но и пойти дальше, были исполнены предчувствия большого и прекрасного будущего.
А потом прибыл старичок-ревизор из Ватикана – тихо, несуетно, в неприметном одеянии самого обычного францисканца.
-    Да-да, Томазо Хирон… - сверился он со списком, - с вас и начнем.
«Ну, вот и все, - понял Томазо и покорно двинулся в мгновенно освобожденный для посланника Папы кабинет, - сейчас все точки над «i» и будут расставлены…»
-    Это вы ведь у нас отвечаете за агентуру в Парагвае? – сразу приступил к допросу ревизор.
-    Нет, - покачал головой Томазо. – Это не так.
-    Но Генерал утверждает, что все агентурные промахи, из-за которых мы не знаем истинного положения вещей, - ваша вина.
Томазо поперхнулся и закашлялся. Брат Хорхе откровенно не тянул на занятое им генеральское кресло, если сдавал своих – тягчайший грех даже для рядового члена Ордена.
-    И, кстати, кассу вы уже сняли? – внезапно поменял тему ревизор.
Томазо насторожился. Папского ревизора парагвайская касса Ордена не касалась – ни в малейшей степени. Такие попытки следовало пресекать в корне.
-    А зачем вам это знать? – нагло глядя посланнику в глаза, поинтересовался он. – С каких это пор Орден должен отчитываться кому-либо, кроме своего Генерала и лично Папы?
-    С тех пор, как Орден стал нарушать законы, - не отводя глаз, парировал ревизор. – Вы хоть понимаете, какой шум по Европе из-за этого дурацкого похода поднялся?
Томазо понимал. Как понимал он и то, что попавшему в плен Папе приходится считаться с каждым обвинением. Но он не собирался отдавать на растерзание всякой сволочи индейскую армию – главное, пожалуй, достижение Ордена за последние двадцать лет.
-    Благодаря этому походу, мы разгромили остатки комунерос, - внятно объяснил он, - и теперь можем сделать католическим весь материк.
-    Вы уже ничего не сможете сделать, - покачал головой ревизор, - Царь Московский разгромил Короля Шведского.
Мелкие волоски на руках Томазо поднялись дыбом. Царь Московский не представлял угрозы сам по себе, но если он опередил Султана, это меняло всю расстановку сил воюющей Европы. А если евангелисты победят в Европе, они потеснят католиков и здесь – по праву победителя.
-    А Султан? – хрипло спросил он, - Султан в Вену вошел?
-    Нет, - покачал головой ревизор, - Австриец пошел на уступки, и Султан Османский удовлетворился Балканами.
Томазо охнул. Он полагал, что Султан пойдет до конца.
-    А рабство? Что с ним? – впился он взглядом в ревизора.
-    Отлов и торговля новыми черными рабами теперь вне закона. Порабощение индейцев также под запретом.
Томазо скрипнул зубами. Австриец ударил Церковь по самому больному месту – по деньгам.
-    А как быть с теми, кто уже в рабстве?
Ревизор пожал плечами.
-    Пока так и останутся. Но для Церкви Христовой запрещена всякая торговля рабами. Вообще любая.
Томазо помрачнел.
-    Но Гибралтар-то нам вернули?
-    Нет. Гибралтар остается в руках англичан.
-    А в Неаполе кто?
-    Сейчас Австриец. Как и на Майорке.
Томазо опустил лицо в ладони и так и замер. Папа проиграл едва ли не половину того, что годами, с таким трудом создавали для него люди Ордена. Бессмысленным становилось многое: жертвы в Индии и Эфиопии, изгнание евреев и магометан, и уж тем более, преследование евангелистов. Даже ликвидация конституций фуэрос теперь уже не виделась такой важной.
Старенький ревизор медленно встал из-за стола и подошел к окну. Там, на площади уже выводили первых обреченных на сожжение еретиков.
-    Но и это еще не самое страшное.
Томазо с опаской посмотрел на ватиканского гостя.
-    Голландцы, - пояснил тот. – Они вот-вот подойдут к Сан-Паулу, и они претендуют на половину материка. А главное, у них есть документы.
Томазо замер, а ревизор повернулся к нему и четко, внятно произнес:
-    И вот если они возьмут у нас то, что хотят, это и будет настоящим поражением.
***
Слухи о том, что у голландцев нашлись какие-то права на Южный материк Нового Света, достигли Ватикана быстро, а главное, своевременно. Гаспара, как и восемь остальных «практиков» уже собирались выпроваживать вон – обратно в свои монастыри.
-    Где эти чертовы бумаги?! – орал на архивариусов взбешенный отец Клод. – Только жрать да спать горазды!
Архивариусы заметались по стеллажам, но «практики» приободрились. Они чуяли, что в такой ситуации их за ворота не выставят. И только Гаспар знал, что никто ничего на стеллажах не найдет. Потому что столь необходимые отцу Клоду бумаги, а, точнее, то, что от них осталось, в свое время проходили через его руки. И Гаспар не знал, можно ли теперь хоть что-нибудь исправить.
***
Бруно под конвоем четырех доминиканцев отправили в городскую тюрьму, и уже там надели кандалы, сунули в отверстия клепки, а затем кузнец ударил каждую клепку по два раза, и его сунули в самую обычную, битком набитую камеру.
-    Из какого отряда? – мгновенно повернулись к нему десятки голов.
Это были комунерос – те самые, которых его индейцы нещадно гнали от редукций до Асунсьона.
-    Я уголовный, - ответил Бруно, и от него тут же с презрением отвернулись.
-    Бруно! Бруно!!! – закричали где-то там, в глубине, и сквозь стоящих на ногах уже вторые или третьи сутки арестантов кто-то пробился.
-    Амир? Ты?!
Соседский сын, заросший бородой, как самый настоящий мамелюк, счастливо захлопал его по плечам, а потом и обнял.
-    Иосиф! – повернулся он к арестантам. – Я же тебе говорил! Это он!
-    Иосиф тоже здесь? – поразился совершенно потрясенный часовщик.
-    А ты как думал? – пробился к нему сквозь арестантов Иосиф Ха-Кохен, - теперь приличного человека только тюрьме и встретишь.
-    Но тебя-то за что? Что еврею делать среди комунерос?
-    Меня каплуны с оружием взяли, - отмахнулся Иосиф, - на самой последней партии. А тебя-то самого за какие грехи?
Бруно сосредоточился.
-    Томазо Хирона помните? Ну, монаха из Ордена… того, что Олафа в Трибунал…
-    Еще бы! – наперебой отозвались Иосиф и Амир.
-    Я его в Сарагосе почти зарезал… а он выжил, - чистую правду сказал Бруно. – Ну, и опознал он меня – уже здесь.
-    А что ж ты говоришь, что уголовный? – донеслись отовсюду возмущенные крики.
-    А ну, иди к нам, братишка!
-    Есть хочешь?
Но Бруно уже ничего не слышал. Потому что прямо сейчас он осознал главное: почему он, почти уничтоживший этих заполнивших камеру людей, сам оказался на одном уровне вместе с ними.
-    Меня использовали, - убито пробормотал он в пустоту. – Как шестеренку.
Он вдруг, как никогда ясно, осознал, что вовсе не надо было самому, лично, заниматься всеми этими индейцами! Что у Томазо Хирона – того, кого он считал своим подмастерьем, есть доступ на куда как более высокие уровни Вселенского механизма. Что Хирон управляет самим управлением, и по его слову, даже не ведая о том, тысячи и тысячи таких, как Бруно, приручают всяких туземцев, создают армии и берут города.
Но, самое страшное, каждым своим делом они сдвигают нависающие над Землей планеты со своих орбит, и судьба мироздания меняется – пусть и на волосок. Но так, как нужно Хирону.
-    Я не там строил куранты… - потрясенно выдохнул он. – Мне нужно было всего лишь подняться ступенькой выше.
***
Прибытия голландцев на переговоры в Сан-Паулу ждали со дня на день. А Томазо, как последний дурак, сидел в Асунсьоне, машинально отвечал на вопросы ревизора, а сам пытался сообразить, как решить голландскую проблему.
-    У вас в отчетах значится, что индейцы редукций постоянно умирают, - методично долбил его ревизор, - но они же родились в этом климате. Откуда такая смертность?
-    Они умирают от европейских болезней, - машинально ответил Томазо.
-    А почему негры от них в таком количестве не умирают? Они ведь тоже к нашим болезням непривычны…
«Потому что негры несколько стадий учета проходят, - чуть не ляпнул в сердцах Томазо, - и в Эфиопии, и в Султанате, и в Португалии, а потом еще и здесь…»
-    Негры здоровьем крепче.
Ревизор что-то пометил в своей книге для записей и перешел к следующему вопросу.
-    А кто конкретно дал разрешение вооружить индейцев?
Это был очень опасный вопрос, потому что порождал следующий, а за ним следующий. Например, чего стоит вся Орденская система защиты от шпионажа, если Бруно, - по сути, простой подмастерье - поднялся в редукциях до таких высот. И та простая истина, что все было под контролем брата Херонимо, никого не устроит.
-    Послушайте, - заглянул ревизору в глаза Томазо, - если мы не сумеем противопоставить голландцам ничего веского, мы потеряем половину материка. На что вы тратите мое и свое время?
-    Я не отвечаю за переговоры с голландцами, - сухо отрезал ревизор. – За них отвечает губернатор.
-    Да, губернатор – пешка! – вскочил Томазо. – Ноль! Знаете такое арабское число?!
Ревизор насупился.
-    Поймите, - попытался объяснить Томазо, - если мы проиграем переговоры, ваша ревизия утратит всякий смысл.
-    Я всего лишь исполняю свой долг, - обиженно отозвался ревизор, - и я сообщу инквизиции о вашем нежелании сотрудничать с ревизором Его Святейшества.
Томазо вскочил, схватил ревизора за руку и затряс ее – со всем чувством, на какое был способен.
-    На том и порешим. А сейчас, извините, мне пора бежать.
Он выскочил из комнаты, что было силы, хлопнул дверью, и лишь когда оказался на улице, заставил себя остыть.
«А что я, собственно, могу?»
Голландцы знали, куда бить. Нет, из Португалии, Кастилии и Арагона вышло не меньше славных капитанов, чем из Голландии. Но голландцы своих капитанов-инородцев не стыдились, а потому и сохранили почти все первичные документы.
-    А ты знаешь, что Колумб – сефард* из селения Куба, что в Антьехо? – как-то спросил его отправленный на архивы обезноживший Гаспар.
.
* СЕФАРДЫ - субэтническая группа евреев, пользующаяся языком ладино (сефардским), близким к испанскому
.
-    Ну, и что? – не понял, к чему вопрос, Томазо.
О Колумбе он знал только одно: неглупый капитан вовремя крестился, а то так и сидел бы в тюрьме.
-    Вот здесь… - Гаспар бережно накрыл широкой ладонью тоненькую стопку желтых от времени документов, - все, что мне удалось спасти из бумаг по нашим капитанам-инородцам.
-    А где остальное? – изумился Томазо.
-    Главный инквизитор велел сжечь. Ох, аукнется нам это!
Если честно, тогда Томазо не вполне осознавал, чем это может аукнуться через несколько лет. А вот голландцы все прекрасно поняли и теперь с бумагами на руках доказывали, что плавали в Парагвай и Бразилию задолго до появления здесь первых португальцев, кастильцев и арагонцев.
-    Вот дурак… – вспомнил Томазо скошенное от непреходящей зависти лицо Главного инквизитора. – Всем дуракам – дурак…
Можно было прямо сейчас сфабриковать новые документы – с именами кастильских капитанов и примитивно прорисованной картой побережья. Но это следовало сделать качественно, а приличных специалистов в Парагвае просто не было.
Томазо вдруг вспомнил однокашника с перебитым позвоночником. Тот мог подделать, что угодно. Но Луис умер от пролежней, да и было все это далеко отсюда, словно в другой жизни.
И тогда перед глазами возник Бруно.
Томазо давно не испытывал к этому полуграмотному подмастерью никаких чувств – ни ненависти, ни желания поквитаться. Однако то, как лихо он управился с порученной задачей, заставляло с ним считаться.
Томазо почти бегом добрался до комнат, в которых остановился, вывернул на стол все, что дал ему брат Херонимо, и пробежал несколько листов глазами.
-    А он парень не промах…
Часовщик действовал так решительно и точно, словно родился в братстве Ордена.
«Может быть с ним поговорить?»
Какая-то часть души Томазо этому отчаянно сопротивлялось, но здравый смысл твердил, что это может принести далеко не бросовые плоды.
***
Бруно вывели из камеры поздно вечером, когда никого никуда уже не выводили.
-    Держись, брат! – понеслось вслед.
-    Бог да пребудет с тобой…
Бруно выпрямил спину и, держа скованные цепью руки перед собой, шагнул за побитую дубовую дверь. И почти сразу увидел Хирона.
«Убьет?»
Главным было не попасть на костер, а Бруно, при желании, можно было обвинить, в чем угодно.
-    Здравствуйте, сеньор Томазо. Далеко идем?
-    Узнаешь, - деловито кивнул Хирон, дождался, когда конвойные подведут Бруно к нему, и ухватился за цепь.
Словно бычка, он вывел его на улицу, протащил мимо нескольких кучек напряженно что-то обсуждающих индейцев и завел во двор здания Совета – туда, где и встретил рисующим прутиком в пыли. Посадил на лавку под огромным деревом и сел рядом.
-    Если мои шестеренки не выдерживают, а враг претендует на слишком уж многие из моих шестеренок… что с этим делать?
Бруно рассмеялся.
-    Не пытайтесь выглядеть механиком, сеньор Томазо. Говорите, как есть.
***
Томазо рассказал все, как есть, и Бруно почти равнодушно пожал плечами, поднял так и валяющийся с момента ареста прутик и принялся что-то чертить в пыли.
-    Знаете, сеньор Томазо, если я потихоньку переведу стрелки моих курантов назад, то большинство горожан этого даже не заметит.
-    И что?
Часовщик улыбнулся.
-    Здесь даже не надо быть мастером. Когда я работал в Трибунале, наш нотариус делал это через день.
-    Что делал? – уже начал сердиться Томазо.
-    Забрасывал купчие на чужие харчевни лет на десять назад. Чтоб никакая ревизия взятки от еретика не заподозрила.
Томазо разъярился.
-    Ты думаешь, я об этом не подумал?! Некому здесь качественный подлог изготовить! Некому! Это – Парагвай!
Но Бруно вел себя так, словно не расслышал в его голосе ни малейшей угрозы.
-    Какой срок давности по таким делам?
-    Девяносто девять лет, - мрачно ответил Томазо. – После этого земля наша.
И тогда часовщик искоса глянул на него и жульнически улыбнулся.
-    И что… эти ваши голландцы отличат подпись столетней давности от вчерашней?
Томазо оперся спиной на ствол огромного дерева. Он видел кое-какие бумаги из местных архивов, – единственное, чем помечали их здешние писари, это день месяца и название поселка, которого касался губернаторский указ.
-    Сдвиньте назад весь архив целиком, и никто ничего не докажет, - проронил Бруно, - бумаги-то все до единой будут подлинные… и связи между ними сохранятся…
Томазо оторопел. Отбросить всю эту массу бумаг лет на сто назад?
-    Такой махинации я еще не проворачивал, - с сомнением покачал он головой.
-    Я тоже многое делаю впервые, - усмехнулся Бруно. – Кстати, что там у нас на ужин? И знаете: я ужасно устал спать стоя.
***
Если честно, Томазо не верил, что ему все удастся. Однако время поджимало, и он, не мешкая, посадил на сортировку сводного архива двух соседних провинций всех, кого сумел выловить. Операция была простейшей: разделить оба архива по ведомствам Короны, и уже рассортированные архивы снова спаять – поддельными указами о переименовании провинции. Этим двое суток подряд занимались каллиграфы.
В результате две провинции становились одной, но с удвоенным сроком жизни, а главное, за исключением нескольких указов, абсолютно все бумаги были подлинными! И едва работа закончилась, Томазо погрузил все это на подводы, приказал запрягать всех лошадей, которых сумел забрать у настоятелей редукций, и помчался в Сан-Паулу.
Он прибыл в последний момент. Губернатор так и не сумел противопоставить голландцам ничего существенного, и те собирались отплыть в Амстердам глубоко удовлетворенные.
-    Извините, сеньоры, за опоздание, - поймал голландцев чуть ли не за полы камзолов Томазо.
-    А вы кто? – удивились те.
И тогда Томазо вытащил отобранные у Бруно свои полномочия, сунул в лицо слегка раздраженных голландцев и долго, с удовольствием наблюдал, как меняются их лица – от растерянности до уважения. А потом он приказал разгружать архивы, и началось то, что не увидишь даже в представлениях бродячих фокусников.
-    Вот наши отчеты более чем столетней давности, - швырнул он кипу документов на стол, - а здесь указы тогдашнего губернатора. Обратите внимание, этот губернатор назначен сто четырнадцать лет назад…
-    Не может быть… - кинулись перебирать бумаги парламентеры. – У вас не может быть таких документов! Это фальшивка!
-    Проверьте печати, - легко предложил Томазо, - это несложно. И вы убедитесь, что печати подлинные. А главное, посудите сами, реально ли сфабриковать такую массу бумаг?
Голландцы выглянули в окно. Подводы с архивами все подъезжали и подъезжали.
-    Ну?! – усилил напор Томазо. – Положим, сто бумаг я сфабрикую… а то и тысячу, но ведь не четырнадцать возов!
Как фокусник, отвлекающий внимание на одну руку, в то время как все делается второй, Томазо не давал им ни малейшей возможности сообразить, где встроены два-три десятка действительно фальшивых указов. Эти разбросанные по архиву фальшивки «сшивали» массивы подлинных бумаг в одно целое, словно гнилые нитки – куски крепкой материи. Но отыскать эти «гнилые нитки» вот так, с налету, было немыслимо. И через несколько часов отчаявшиеся парламентеры сдались.
-    Мы сообщим нашему премьер-министру о сложившейся ситуации, - сдержанно признали они полный провал своей миссии.
-    Я надеюсь, на то время, пока сеньор премьер-министр будет думать, вы снимите осаду наших морских крепостей? – не дал им просто уйти Томазо.
Голландцы переглянулись, уперлись глазами в главу миссии… и тот махнул рукой.
-    Снимем.
***
Гаспар узнал о том, что голландцы временно приостановили предъявление претензий, от отца Клода.
-    Ничего не понимаю! – яростно бубнил под нос лучший историк всей Католической Церкви. – Кто их там мог остановить?! Чем? Крестным знамением?!
И Гаспар не собирался говорить ему, что на всем Южном материке есть лишь один человек, способный на такое, - Томазо Хирон.
***
Бруно так и держали в цепях, кормили, поили, а чтобы не скучал, приковали к специально вбитому в стену у окна кольцу. И каждый день там, за окном проходили аутодафе, на которых приехавшие вместе с ревизором инквизиторы мстительно сжигали найденных в столице по розыскным анкетам беглецов, – в основном, крещеных евреев и морисков, подкармливая огонь запрещенными во всем Католическом мире томиками любовных романов. Он видел, как одного за другим вешают вожаков мятежа. И однажды к длинной, на тринадцать веревок, виселице вывели Амира и – рука об руку с ним – Иосифа.
Эти двое не были для Бруно чужими. Но, странное дело, когда все кончилось, он испытал облегчение. Теперь во всей Вселенной остался лишь один человек, имеющий к нему отношение, - Олаф. Но Бруно знал, что Олаф давно добрался до Швейцарии и теперь, наедине со своими часами, вполне счастлив. И это означало, что Бруно свободен.
***
Святые отцы, как никто другой, понимали, какое огромное дело провернул Томазо Хирон. Никакой иной юридической защиты от голландцев, кроме только что созданной Хироном удвоенной истории освоения края у них не было. Теперь им предстояло выполнить две задачи. Первым делом, следовало выстроить по этому образцу и все остальные архивы на материке – труд воистину титанический. Но главное, надо было убедить общественность, что внезапно возрожденный кусок истории освоения этого края действительно существовал и был просто забыт.
-    Я думаю, следует попросить вице-короля об основании, скажем, Академии Забытого*, способной воссоздать неизвестную историю этого края, - первым предложил брат Херонимо. – Иначе не справиться.
.
*Brazilian Academy of the Forgotten – создана вице-королем Бразилии (Vasco Fernandes Cesar de Meneses), закрыта властями по политическим мотивам
.
-    У нас в Байя много документов, - подал голос кто-то, - в первую очередь там надо Академию Возрождения** ставить.
.
**Brazilian Academy of the Reborn – создана для восстановления истории материка, в пределах года закрыта властями по политическим мотивам
.
А потом к Томазо пришел ревизор Ватикана.
-    Я обнаружил некоторый недочет в вашей работе, сеньор Хирон, - тихо произнес он.
Томазо улыбнулся и оперся локтями на стол.
-    У меня много недочетов. Просто потому, что я работаю.
-    Но этот особый.
Томазо насторожился, а ревизор так же тихо, без эмоций принялся раскладывать бумаги – прямо перед ним.
-    Скажите, сеньор Хирон, зачем вы сдвинули все архивы на сто лет ровно? Нельзя было хотя бы на сто два?
Томазо кинулся просматривать ревизорскую сводку, и волосы у него поднялись дыбом. Да, он приказал монахам сдвинуть все это лет на сто, но у него и в мыслях не было, что они исполнят его приказ так буквально!
-    У вас даже эпидемии среди индейцев ровно через сто лет повторяются… иногда вплоть до числа погибших. Нельзя же так грубо работать, сеньор Хирон. Где вас учили?
-    Матерь Божья… - только и сумел выдохнуть Томазо.
Сводная таблица, которую он видел перед собой, выдавала его благонравное мошенничество с головой. В Парагвае повторялось все: налеты мамелюков и мятежи, эпидемии и число погибших от них, потери флота и ревизии из Ватикана. Ровно через сто лет*. Год в год.
.
*Особенно яркий участок – история редукций 1616-1661 и 1716-1761
.
-    А самое печальное, что вы ведь дали голландцам некоторые бумаги для экспертизы, – напомнил ревизор. – А значит, ничего уже не изменишь.
-    Нет, кое-что подправить еще можно! – заторопился Томазо, - я знаю! Здесь можно собрать данные, где налетчиков именуют мамелюками, а здесь – паулистами! Будет казаться, что это – разные события. И еще…
Ревизор, упреждая его, поднял руку.
-    Я знаю все, что вы скажете. Я видел множество подобных подтасовок. Не первый год вашего брата проверяю. Но все они будут видны, как на ладони. Всегда. Потому что вы ошиблись в главном.
Томазо стиснул зубы и ударил кулаком по столу. И тогда ревизор положил руку ему на плечо.
-    Собирайтесь, Томазо. Вы едете со мной в Европу. Вы – не казна Ордена, и уж на это моих полномочий хватает.

***

47

http://s6.uploads.ru/wufPB.jpg
ПЯТЫЙ КУСОК
ЧАС ОДИННАДЦАТЫЙ
***

Бруно не удивился, когда его цепь отомкнули от кольца и так же, в кандалах, посадили в карету. Он видел из окна, как точно в такую же карету, незадолго до него, сажали Хирона, и уже догадывался, что кое-что пошло не так. И это было очень хорошо.
Нет, он вовсе этого не добивался. Просто Бруно знал, что Провидение уже ведет его по нужному пути. Именно поэтому сеньор Хирон, отняв у него индейцев и редукции, тут же поднял его ступенькой выше. И Бруно, поглядывая в сторону ревизора, уже понимал: судьба наверняка отнимет его у Хирона, чтобы поднять на новую, пока еще неведомую высоту.
***
Томазо вспомнил о Бруно, уже когда садился в карету.
-    Извините, святой отец, но мне придется взять с собой еще одного человека.
Он обещал Гаспару отдать изуродовавшего его Бруно и теперь просто выполнял обещание.
-    За чей счет? – профессионально скупо отреагировал ревизор. – За ваш лично или за счет Церкви?
-    Это преступник, и анкета на его розыск подана много лет назад, - сразу понял, в чем дело, Томазо.
Ревизор поморщился. Разыскиваемого преступника можно было покарать и на месте, однако Томазо был братом Ордена, а потому имел право на такие вот незапланированные перевозки.
-    Как хотите… - куда-то в сторону, с неудовольствием произнес он.
Томазо распорядился доставить часовщика, ушел в свои мысли и не возвращался в реальный мир, пока не добрался до Европы. Ему было совершенно ясно, что отдуваться за все придется лишь ему, - просто потому, что это удобно новому Генералу.
Да, Томазо допустил просчет. И подозрительнее всего должны были смотреться сдвинутые на сто лет ровно всплески падежа поголовья индейцев. Он искренне надеялся, что у братьев хватит смекалки обозначить потери от эпидемий, скажем, как следствие мятежей и налетов – местами, вразбивку, но вот сами колебания численности поголовья… с этим была просто беда.
Чтобы не платить за «погибших», а на деле укрытых от учета, индейцев подушный налог, Орден строго отчитывался Короне – о каждом «падеже». И вымарать эти продублированные во множестве учреждений Короны цифры было уже невозможно.
За полтора месяца пути Томазо совершенно измучился от мыслей, а потом был порт Коронья со словоохотливым секретарем, который рассказывал об удачной продаже семисот детских голов на остров Сан-Томе. А потом они въехали в Арагон, и Томазо не узнал своей страны.
Во-первых, Орден сразу же выдал им усиленное сопровождение.
-    На дорогах бандиты, - пояснил помощник настоятеля, - если охраны слишком мало, вас просто перебьют.
Во-вторых, в придорожных харчевнях кормили такой дрянью, что Томазо лишь с пятой попытки, уже через полтора суток сумел в себя что-то запихнуть. Но главным было ощущение всеобщего запустения. Крыши домов провалены. Окна вечерами черны. Редкие дети с огромными, как в Индии в засушливый год, животами вялы и безразличны. И везде воры и попрошайки: на дорогах, у монастырей и харчевен – везде! Нация арагонцев, некогда не уступавшая смекалкой и деловой хваткой ни евреям, ни морискам, словно превратилась в нацию профессиональных неудачников. А на всех ключевых финансовых постах, вместо изгнанных евреев и склонных к ереси арагонцев, сидели ставленники крупнейших итальянских кланов.
-    Главной ошибкой Короны была чрезмерная централизация, - выложил свою версию в одной из омерзительных харчевен ревизор.
Но знающий, куда как больше, Томазо промолчал.
А уже в Сарагосе, когда Томазо по привычке зашел за почтой, он узнал, что за время следования по стране, несмотря на сопровождение Ордена, на них, как на подозрительных, донесли в инквизицию двадцать семь раз. Это был другой Арагон, и это были другие арагонцы.
***
Гаспар уже получил устное уведомление отца Клода о том, что Ватиканский архив более не нуждается в его услугах, когда его вызвал римский секретарь Ордена.
«Только бы не арест, - вздохнул Гаспар, - Господи, помоги…»
Людей Ордена теперь время от времени брали по всей Европе, и вызов мог оказаться ложным, только чтобы выманить его из библиотеки Ватикана. Однако Господь помог, а это оказался не арест.
-    Вы же знаете Томазо Хирона? – глядя на восседающего на двух монахах гиганта снизу вверх, спросил секретарь.
-    Конечно, - не стал отрицать очевидное Гаспар.
Он понимал, что у секретаря о них двоих может быть очень много сведений.
-    Как вы думаете, он может посвятить в дела Ордена мирянина?
Гаспар оторопел.
-    Да вы что?! – и тут же смутился. – То есть, извините, разумеется, нет.
Секретарь вытащил из стола бумагу и протянул ее Гаспару.
-    В Папскую канцелярию пришел на него странный донос. Вы не могли бы объяснить нам, что происходит?
Гаспар взял в руки снятую кем-то копию документа и растерянно поднял брови. Это было стандартное донесение обычного Папского ревизора. И ревизор утверждал, что голландцы отложили претензии на земли Южного материка благодаря неквалифицированной операции с архивами некоего подручного Томазо Хирона – по всем признакам, мирянина.
-    Черт! – выдохнул Гаспар. – А что за подручный? Что об этом пишет брат Херонимо?
-    Мы не знаем, - развел руками секретарь, - похоже, что корабль, на котором была отправлена почта Ордена, попал в руки голландцев.
Гаспар недовольно крякнул. Такое иногда случалось, и почта Папы приходила в Европу раньше почты Ордена. Оставалось надеяться, что когда опального Хирона привезут в Европу, что-нибудь да прояснится. Секретарь сдержанно его поблагодарил, задал еще пару вопросов, а тем же вечером Гаспар заехал на своих носильщиках к отцу Клоду.
-    Попрощаться? – не отрываясь от бумаг, спросил историк.
-    Ненадолго. Съезжу в Сарагосу. Я слышал, один из братьев интересный трюк с архивами провернул. Посмотрю, что это такое.
Отец Клод равнодушно пожал плечами, а Гаспар бережно хлопнул носильщиков по тонзурам и покинул кабинет. Он хорошо помнил определение ревизора «неквалифицированная операция». Но он видел, что с голландцами все удалось, а значит, и у него есть шанс.
***
Старенький ревизор приходил к Бруно в каюту довольно часто. Судя по всему, кто-то из братьев Ордена дрогнул и рассказал ему, кто – единственный мастер созданной в редукциях великолепной машины. Однако ревизор его не торопил, и сначала они обсудили книгу Кампанеллы. Затем обменялись впечатлениями о комунерос, и оба сошлись на том, что община – самый, пожалуй, примитивный механизм из возможных. И лишь тогда принялись говорить об архивах: старый ревизор уважал документы, как мало кто еще.
-    Пользуясь вашей терминологией, архив и сам по себе – механизм, - настаивал ревизор.
-    Бумага – всего лишь отображение реальных событий, - не соглашался Бруно, и ревизор тут же начинал горячиться.
-    Просто вы не работали ревизором! Уверяю вас, единственный донос меняет судьбы сотен людей!
Бруно лишь усмехался. За доносом всегда стоял человек-шестерня. В первую очередь именно он, и лишь потом – его донос, вращал машину правосудия. А уже в порту Коронья Бруно озарило. Он понял, что именно, – совершенно не задумываясь, – проделал с Парагвайскими архивами.
Бумагу можно было сравнить со стрелкой и циферблатом, отражающими то, что происходит внутри закрытых кожухом курантов. По сути, что циферблат, что бумага, были «кукольным театром». Да, они отражали движение невидимых публике шестерен, однако, сами цифры, могли быть, какими угодно, - арабскими, латинскими, - лишь бы люди им верили.
Именно поэтому, на бумаге можно было «передвинуть стрелку» точно так же, как на реальных курантах, - куда угодно! И публика, подчиняясь подмене, раньше встала бы на работу или, скажем, опоздала бы в здание суда.
Это означало, что Бруно уже не следовало беспокоиться о реальном устройстве Вселенских курантов, чтобы исправить их. Достаточно внести исправление на бумагу, и люди, подчиняясь ему, начнут вести себя именно так, как нужно Часовщику.
***
К Томазо подошли, когда он вместе с ревизором вышел от сарагосского секретаря.
-    Сеньор Томазо Хирон? – поинтересовались двое крепких и похожих, как братья-близнецы, альгуасилов.
Томазо привычно оценил возможности для боя и кивнул.
-    А в чем дело?
-    У нас требование о вашем аресте, - протянул ему бумагу старший, - извольте убедиться, сеньор Хирон.
Томазо повернулся к ревизору.
-    Ваша работа?
Тот отрицательно мотнул головой.
-    Я отправлял донесение в Ватикан, но не думаю, чтобы оно… как-то…
Томазо кивнул и углубился в чтение. Это был стандартное, заполненное по шаблону требование инквизиции об аресте еретика.
-    Сдайте шпагу, сеньор Хирон.
Томазо машинально потянулся к поясу, и в этот миг на той стороне улицы захрапели кони, и только что мчавшаяся мимо карета остановилась.
-    Томазо! Братишка!
Томазо обернулся и, не веря своим глазам, рассмеялся. Это был Гаспар.
-    А, ну, пошевелись! – уже хлопал своих носильщиков по тонзурам однокашник, а через несколько мгновений они обнялись.
-    Арест? – глянул в сторону напряженно замерших альгуасилов Гаспар.
Томазо протянул Гаспару требование инквизиции.
-    Стандартная форма.
Гаспар глянул на требование и досадливо крякнул.
-    Наших сейчас везде берут. И во Франции, и в Италии… везде, - он покосился на альгуасилов, - тебе как… помочь… этих бугаев… девства лишить?
Альгуасилы, как по команде, потянулись к шпагам, а Томазо призадумался. Его брали под арест десятки раз – и в Азии, и в Африке, и даже в Европе, и каждый раз он выходил – раньше или позже.
-    Не надо, - отмахнулся Томазо, - думаю, через недельку отпустят.
-    Ой, не знаю, - сокрушенно цокнул языком Гаспар. – Если б меня на Ватиканские архивы не перебросили, наверное, и я бы уже в камере сидел.
Томазо восхитился.
-    Так ты уже в Ватикане?!
-    А как бы я тебя нашел? – вопросом на вопрос ответил Гаспар и кивнул в сторону ревизора, - вот, прочитал его донос и выехал. Хорошо еще, что успел.
Томазо тоже глянул в сторону ревизора и только тогда вспомнил:
-    Я ж тебе обещанное привез!
Он повернулся к замершим в стороне каретам.
-    Бруно! Сюда иди!
Дверка распахнулась, и из нее, гремя цепями, выбрался часовщик.
-    Ну, наконец-то… - усмехнулся Гаспар, - долго же ты мне его отдавал…
В его голосе слышались обида и злость, но вот смотрел он на спутника Томазо странно – с надеждой.
-    Не поверишь, я за ним по всему Южному материку гонялся! - рассмеялся Томазо. – И все – ради тебя!
Уже изнемогшие от ожидания альгуасилы демонстративно громыхнули оружием.
-    Сеньор Хирон…
-    Успеете! - рявкнул на них восседающий на руках двух здоровенных монахов Гаспар. – Не видите, два сеньора беседуют?! Или вас хорошим манерам научить?!
Альгуасилы обиженно зашмыгали носами, но перечить высокомерному инвалиду не рискнули.
-    Ну, ладно, я пошел, - рассмеялся Томазо, - а то, я чувствую, сейчас напрасная кровь прольется…
Они обнялись еще раз, и Гаспар, сделав приказной жест гремящему цепями Бруно, хлопнул носильщиков по тонзурам.
-    Вперед, ретивые!
И лишь когда «ретивые» почти домчали его до кареты, Гаспар обернулся.
-    Не строй иллюзий, Томазо. Просто помни: я тебя вытащу.
***
Бруно сел, куда показали, а через мгновение напротив него усадили Гаспара.
-    Долго я этого мгновения ждал…
Бруно напрягся, а монах, словно специально нагнетая страху, начал задирать подол рясы.
-    Ты знаешь, каково круглые сутки вот с этим ходить?
Бруно присмотрелся. С жирного пояса монаха свисала грубая веревка, а к ней была привязана стеклянная бутыль с широким горлышком.
-    Не держится ничего… льется… круглые сутки, - деловито пояснил монах, - и с бабами все… никаких отношений, – и вдруг вспыхнул. – Ты понял, крысеныш?!
-    Понял.
-    Ничего ты не понял! – процедил монах и опустил рясу. – И что мне с тобой сделать?
Бруно пожал плечами.
-    Сеньор Томазо обычно давал мне задания… вы тоже можете.
-    Чего?! – возмутился монах и вдруг словно что-то вспомнил. – Точно-точно… эта придумка с парагвайскими архивами ведь твоя?
Бруно кивнул.
-    И не только с архивами. Я много, чем сеньору Томазо помог.
Монах наклонил голову с таким выражением лица, словно обдумывал, чем бы в него запустить, и вдруг захохотал.
-    Скажи спасибо, что дело давно было, крысеныш… а то бы я тебя прямо здесь прикончил!
-    Спасибо, сеньор, - искренне поблагодарил Бруно.
***
Лишь когда Томазо сунули в битком набитую камеру тюрьмы инквизиции в Сарагосе, он понял, насколько все серьезно. Справа и слева от него сидели только братья Ордена. И многих он знал.
-    Французы первыми травлю начали, - объяснили ему. – Там какой-то из наших братьев операцию на бирже провернул… то ли с рабами, то ли с сахарными плантациями… ну, и погорел.
-    Но это же не повод – нас всех… - начал Томазо.
-    Именно что «повод», друг, - засмеялись братья, - именно что «повод».
Это было странно. Орден всегда помогал католической Франции – всеми силами. Однако Европа, похоже, изрядно изменилась.
Пока Томазо был в Новом Свете, Амстердам вдруг начал славиться своими бриллиантами, а Швейцария – часами, Голландия и Англия стали задавать тон в корабельном деле, и даже в захолустной Германии как по волшебству начало подниматься оружейное ремесло. На фоне нищего Арагона и обезлюдевшей Гранады, где, как говорили, половина селений так пустыми и стоит, контраст с евангелистами был изрядный.
-    Не надо было евреев гнать, - считали одни, - что толку, что мы у них деньги отняли? Их сила не в деньгах, а в уме.
-    Да, не в евреях беда, - возражали другие, - мы же вслед за евреями и своих начали давить, а это – последнее дело.
Томазо не соглашался ни с теми, ни с другими. Он-то знал, что место евреев тут же заняли структуры Ордена. А пустоту на месте изгнанных мастеровых-евангелистов сразу же заполнили собой монастырские мастера. Как сказал бы Бруно, на место выдернутых чужих «регуляторов хода» Орден тут же вставил свои. Однако у них, на Севере, все работало, а у нас нет.
«А может, все дело в «люфте»? – мучительно вспоминал, что там говорил об этом Бруно, - может, мы слишком зажали конструкцию? Так сказать, перетянули…»
-    Все это чушь, братья, - подвел, наконец, итог самый уважаемый арестантами монах, - беда в том, что мы обслуживали животное, которое только жрет и ср… Понятно, что когда оно сожрало все, что было, - от евреев до морисков, - оно принялось за нас.
***
Гаспар никогда не держал зла. Убить обидчика мог сразу, но злиться дольше двух часов как-то никогда не получалось. А главное, он прекрасно понял, что этот Бруно и есть тот самый «подручный Томазо Хирона», что придумал какой-то «неквалифицированный», но почему-то очень эффективный трюк с архивами.
Он помаленьку расспросил Бруно, что там в Парагвае произошло, и задумался – надолго. Нет, сам способ оформлять бумаги «задним числом» новостью не был. Гаспара заинтересовал опыт передвижки во времени огромного массива документов – сразу, одним куском. К тому, чем он занимался теперь, такой опыт имел самое прямое отношение.
-    Хочешь остаться в живых? – глянул Гаспар на часовщика.
Тот энергично закивал.
-    Я дам тебе шанс, - пообещал Гаспар.
***
Томазо вызвали на первый допрос на вторые сутки. Провели узким тюремным коридором, завели в небольшую комнату с единственным окном и жестом показали на стул. Томазо присел, аккуратно сложил скованные руки на коленях, – очень уж сильно кандалы натирали кисти, - а когда Комиссар Трибунала оторвал взгляд от бумаг и поднял голову, едва не вскочил.
-    Вы?! Брат Агостино?! Здесь, в Сарагосе?
-    А что вас удивляет? – хмыкнул Комиссар и важно приосанился.
Томазо лишь пожал плечами; он уже взял себя в руки.
-    Томазо Хирон… - принялся просматривать бумаги Куадра, - вы обвиняетесь в магометанской ереси, ереси кна… най… я, поклонении Ба… фо… мету, ну, и еще кое-что… мг-м… по мелочи.
Томазо не мог сдержать улыбки. Он понимал, что обвинять его будут, но чтобы в этом?
-    А посерьезнее обвинений у вас не нашлось? – поинтересовался он, - ну, хотя бы в убийстве…
Куадра сложил руки на столе и вперил в него преувеличенно тяжелый, неподвижный взгляд.
-    Заверяю, этого для вас вполне достаточно…
Томазо рассмеялся.
-    Тогда приступайте.
-    Вы исповедовали ислам? – тут же сосредоточился брат Агостино.
-    Я работал в исламских странах, - спокойно объяснил Томазо, - и мне, как агенту, приходилось придерживаться обычаев… это обязательно.
-    Что ж, - удовлетворенно кивнул секретарю Куадра, - одно признание у нас есть.
-    Вы в своем уме?! – опешил Томазо. – Это было агентурное задание Папы!
-    Вы признались, - мерзко улыбнулся Куадра и развел руками, - все. Вопрос закрыт.
Томазо набрал воздуха в грудь и медленно… как учили его в Индии, выдохнул.
-    Второй вопрос, - сосредоточился Комиссар, - что такое ересь кнанайя?
Томазо невольно поежился: тело прекрасно помнило, как его, окровавленного с ног до головы, привязанным за ноги, волокли по улицам города в индийском Гоа.
-    Ересь кнанайя, - медленно начал он, - это ересь принявших греческую веру египетских евреев, которые позже бежали в Индию.
-    И вы исповедывали эту ересь? – прищурился Куадра. – Каким образом?
Томазо улыбнулся.
-    Сведения о ереси кнанайя не подлежат разглашению. Но если ваших полномочий хватает, пошлите запрос в архивы Ордена. Там есть все: и обо мне, и о кнанайя, и обо всей этой операции.
Комиссар обиженно засопел. Он знал, что в архивы Ордена ему не попасть ни с какими полномочиями. Просто потому, что никто не знает, где они.
-    А Бафомет? – наконец-то взял он себя в руки. – Вы же ему поклонялись!
Томазо крякнул. Этим «Бафометом» донимали всех его сокамерников – на каждом допросе.
-    Бафомет, - терпеливо объяснил он, - это искаженное имя Магомет. Кем-то из «ваших» искаженное… кто ни разу дальше Лангедока не бывал.
-    Но вы ему поклонялись?
-    Да, я исполнял магометанские обряды, - по возможности спокойно объяснил Томазо. – В агентурных целях. Как я об этом уже говорил.
-    Он признался в поклонении Бафомету, - кивнул Куадра секретарю, - пометь.
Томазо зажмурился. Таких циников можно было отыскать только в инквизиции.
-    И вот тут еще написано, что вы – содомит.
Томазо удивленно поднял брови, а Куадра ткнулся носом в какую-то бумагу.
-    Вы ведь… практиковали участие в групповом содомском грехе… в Сан-Дени.
По спине промчался ледяной вихрь: так ясно перед ним предстало все, что произошло в Сан-Дени тогда, в самом начале. И с Гаспаром, и с Луисом, которому обозленные монахи сломали позвоночник …
-    Хирон!
Томазо вздрогнул и вернулся в реальность. Куадра держал перед собой все ту же бумагу и мерзко улыбался.
-    Вы там, в Ордене, все… что ли… этим…
-    Заткнись, каплун! – заорал Томазо. – Ты ничего об этом не знаешь!
-    Поэтому и я задал этот вопрос, - поджал губы инквизитор. – И ты мне на него ответишь.
***
Когда они, сорок два совсем еще зеленых мальчишки, съехались поступать в Орден, их приняли великолепно. Сразу показали библиотеку, учебные классы, помещения для обучения рукопашному бою и фехтованию, чистенькие уютные кельи на два человека каждая, и очень даже неплохо накормили. Они, почти все – отпрыски очень даже небогатых семей были потрясены. А тем же вечером до них снизошел сам настоятель монастыря – лично!
-    Вы видели, где пройдут несколько лет вашего обучения, и вы уже знаете, что братья нашего Ордена работают по всему миру, - тихо, но внятно, сказал настоятель, - в том числе, и при дворах самых влиятельных королей. Так что, вам есть, за что бороться.
Будущие студенты замерли.
-    Однако хочу предупредить, - поднял указательный палец настоятель, - сначала мы должны убедиться, что вы нам подходите.
Пожалуй, это было справедливо.
-    Вас ждет испытание, - оглядел ряды замерших мальчишек настоятель, - и сказать, что оно будет непростым, значит, не сказать ничего.
Томазо до сих пор помнил каждый его жест.
-    Однако я его прошел, - печально улыбнулся настоятель, - а главное, его проходят все братья Ордена. Я подчеркиваю: все!
Томазо, тогда взъерошенный, отчаянный бастард, почти каждый день с боем доказывавший, что он – человек, знал, что пройдет. Он не был хуже их всех, он был лучше.
-    Расходитесь по выделенным вам кельям, - распорядился настоятель, - и хорошенько подумайте, стоит ли вам идти до конца. И знайте, отойти в сторону вы можете в любой миг.
Они, отсмеявшись над этим недостойным предложением отойти в сторону, если не хватит духу, разбрелись по кельям, а утром в полном составе появились на разводе.
-    Кто хочет уйти?! – выкрикнул сержант. – Пока не поздно…
И понятно, что все промолчали.
Через несколько минут их загнали в огромный полуподвальный зал с двумя окнами под потолком, туда же зашли два десятка высоких, крепких монахов с как на подбор квадратными лицами и массивными тяжелыми черепами, и тяжелая, с ногу толщиной дубовая дверь захлопнулась.
Томазо поежился. Каждый из этих монахов стоил в рукопашном бою полудюжины взрослых опытных бойцов, так что на деле мальчишки были в катастрофическом меньшинстве.
***
Первым делом Гаспар выписал разрешение провезти Бруно к себе, а затем его носильщики приковали часовщика к стене в соседней келье. А чтобы не водить во двор по два раза в день, просто поставили рядом ведро.
-    Слушай задание, Бруно, - начал с главного Гаспар. – Представь себе архив в несколько сот раз больше того, что ты видел в Асунсьоне.
-    Представил, - кивнул тот.
Гаспар улыбнулся.
-    Его нужно выстроить по порядку. Представил?
Подмастерье снова кивнул.
-    Представил.
-    А теперь вообрази, что в каждом городском магистрате Европы есть похожие архивы.
Бруно виновато пожал плечами.
-    Я не знаю, где Европа. Арагон знаю. Кастилию знаю. Португалию знаю. А в Европе ни разу не был.
Гаспар захохотал и, лишь отсмеявшись, упростил задачу.
-    Черт с ней, с Европой! Главное, придумать, как упорядочить все эти архивы абсолютно одинаково. Во всех городах!
Он уже начал горячиться.
-    Беда в том, что делать это будут самые разные люди! Не всегда умные. Не всегда достаточно образованные. Обычные люди. И нам нужно дать им образец – наглядный, простой и понятный самому тупому писарю! Но не такой примитивный, как в Парагвае! Ты понял?!
-    Конечно, - уверенно кивнул часовщик.
-    Тогда думай, - приказал Гаспар и подозвал носильщиков. – Поехали, ретивые…
-    Я уже придумал.
Гаспар взялся за шеи своих «ретивых» и лишь тогда понял, что ему сказали что-то странное.
-    Что ты сказал? – обернулся он.
-    Я сказал, что уже придумал, - спокойно и уверенно произнес Бруно.
***
Бруно видел, как менялось выражение лица Гаспара: от удивления и быстро мелькнувшей надежды, через недоверие к злости.
-    Ты придумал образец?
Бруно кивнул, взял листок бумаги, перо и быстро начертил круг.
-    Это циферблат обычных курантов. Такие есть на здании каждого магистрата, а потому их видел каждый писарь.
-    И что дальше? – все более раздражаясь, поинтересовался Гаспар.
Бруно быстро набросал на месте идущих по кругу цифр черточки.
-    Возьмите за единый образец обычный циферблат, разбитый на 12 часов. На каждый час положите свой кусок архива…
Монах оторопело вытаращил глаза. Ничего логичнее, чем выстроить архивы по часам циферблата, нельзя было и придумать.
-    Потрясающе! – выдохнул он и прикрыл глаза. – Все, Томазо, считай, ты на свободе! Я тебя выкуплю…
***
Томазо сам не знал, почему начал рассказывать. Может быть, потому, что молчал всю жизнь. Но вот эту понимающую ухмылку брата Агостино выделил сразу.
-    Не надо ухмыляться, Куадра, - мгновенно осадил он Комиссара. – Это совсем не то, что проходил ты.
И по скакнувшим в сторону зрачкам инквизитора подтвердил себе, что попал в точку.
Собственно, «прием» в тот или иной орден проходили все. Не тот, прием, что заканчивался праздничным ужином и благодарственной молитвой настоятеля, а тот, что начинается сразу после ужина, когда настоятель предусмотрительно выезжает по делам, а старшие братья, предчувствуя забаву и ковыряя в зубах щепками, загоняют молодняк на задний двор.
Это везде происходило по-разному. Доминиканцев интересовали только боевые качества новичков, а потому их били – жестоко и долго, до точного выяснения, кто есть кто. Но бывали и такие монастыри, где испытание превращалось в бесконечную череду изнасилований и издевательств. Изнемогающие от воздержания и весьма недалекие умом братья порой были способны на страшные вещи.
-    Это не то, что ты подумал, - еще раз повторил Томазо. – У нас от этого удовольствия не получает никто.
***
Нет, поначалу все выглядело забавно. Монахи разбили новичков на две группы и устроили соревнования с простой задачей: как можно быстрее преодолеть ряд скамеек и столов: под скамейками надо было проползти, а столы перепрыгнуть. Мальчишкам это понравилось ужасно. Но шел час за часом, а монахи все еще были недовольны результатом.
-    Что ты, как курица бежишь?! – подбадривали они отстающих. – Быстрее! Еще быстрее!
И понятно, что часов через восемь-десять осознавшие принципиальную бессмысленность «задания» новички совершенно выдохлись, и именно тогда их начали подгонять подзатыльниками.
Поначалу огрызались многие, но уже к утру не желающих терпеть «дружеские» подзатыльники осталось только трое: Луис, Гаспар и Томазо. Монахи усилили давление, принялись всерьез всех поколачивать, и, что особенно любопытно, не столь дерзкие товарищи сочли виновными в том, что отношения с наставниками испортились, именно этих троих «смутьянов».
-    И вас всех потом… это? – прищурился инквизитор.
-    Нет, - мотнул головой Томазо. – Сначала дали уйти тем, кто сломался после первых суток.
Их было шестнадцать, шагнувших вперед, и они очень вовремя ушли. Ибо вторые сутки оказались намного тяжелее первых. Изможденные новички до конца осознали, что все направлено лишь на то, чтобы их сломать, а потому и монахи били их, не стесняясь. И если бы Луис не собрал вокруг себя команду, многих сломали бы уже тогда.
-    А потом нам пообещали защиту и вышвырнули тех, кто поверил.
На самом деле, те, кто поверил обещаниям внезапно появившихся «ревизоров» сообщить об этом ужасе в епископат, просто перестали драться, как должно, и сдались.
-    А потом вообще все пошло не так.
Он потом долго пытался понять, в чем преподаватели просчитались, но, скорее всего, дело было в том, что среди них оказался Луис. Этот тощий проворный мальчишка был самым дерзким, и когда он понял, что их шаг за шагом ведут к одному из самых презираемых в миру грехов, первым подал пример.
-    Он убил испытателя.
-    Как? – оторопел Агостино. – Как можно убить человека голыми руками?
-    Он выгрыз монаху кадык.
-    Но это же…
-    Вот именно, - кивнул Томазо.
Из них предполагалось воспитать бесстрашных, изобретательных агентов. Однако к смерти испытателя сидящие за невидимыми изнутри прорезями для наблюдения преподаватели, готовы не были. Томазо и сейчас не сказал бы, правильно ли они там поступили, но была дана команда усилить давление. И Луис убил второго.
Это было уже полным провалом испытания, неизбежно влекущим для преподавателей служебные перестановки. И они надавили еще. Двое монахов зажали Луиса в угол и показательно сломали ему позвоночник.
-    Но было уже поздно…
-    Почему? – глотнул инквизитор.
-    Мы поняли, что это возможно.
Лидерами отчаянного двухдневного сопротивления – перед самым финалом – стали Гаспар и Томазо.
-    Надо же… - неловко хмыкнул инквизитор.
-    Ты не понимаешь, что такое выдержать двое суток… - покачал головой Томазо.
Он и сам не понимал, как им это удалось. Однако они сколотили вокруг себя последних одиннадцать человек, забаррикадировались лавками и столами, и на предпоследний этап монахи не могли их загнать ровно двое суток.
-    А потом?
Томазо не ответил.
***
Первым делом Гаспар заехал на своих «ретивых» к отцу Клоду.
-    Я знаю, чем завершить Тридентский собор.
Один из умнейших историков Церкви с усталым видом оторвался от бумаг.
-    А почему ты еще здесь, Гаспар? Я тебя давно не держу.
Гапар широко улыбнулся.
-    Архивы надо разбросать по цифрам на циферблате часов. В часах разберется любой провинциальный архивариус.
Отец Клод замер, а Гаспар улыбнулся еще шире.
-    У нас получится 12 одинаковых блоков.
-    Двенадцать мало, - сразу отрезал отец Клод, - у нас должна быть долгая история…
Но его глаза уже светились мечтой.
-    Но в каждом часе есть минуты! - рассмеялся Гаспар, - можно разложить историю Церкви по минутам!
Отец Клод ушел в себя, а потом тряхнул головой и вытер брызнувшие слезой глаза.
-    Боже, как красиво…
Сравнить историю Церкви с ходом Божественных часов, где полночь означает рождение Иисуса, а полдень – расцвет христианства, это было действительно красивое решение. Но главное, эту схему понял бы любой, даже самый тупой архивариус.
-    Но у меня есть просьба, - не дал ему насладиться внезапными перспективами Гаспар.
-    Проси, что хочешь, - растроганно положил руку на сердце влиятельнейший ватиканский историк.
-    У меня друг… в инквизиции Сарагосы. Томазо Хирон. Я хочу, чтобы он вышел.
Отец Клод кивнул и тут же записал данные арестованного еретика.
-    Он выйдет. Гарантирую.
***
Томазо всегда подозревал… да что там подозревал? – Знал! – что к тому времени, когда их разложили на полу, эти содомиты имели уже очень много личного – и к нему, и к Гаспару. Но когда униженного, обессилевшего Томазо попытались заставить помочиться на распятие, он отказался.
Тогда его прогнали по второму кругу. И уже тогда стало ясно: этот бастард, скорее, даст себя убить, чем перешагнет через последний рубеж.
-    Надо любимый прием Трибунала использовать, - предложил один.
И тогда его привязали к косому андреевскому кресту, раздвинули челюсти, загнали в рот воронку и лили воду до тех пор, пока живот не раздуло, как у беременной девки.
-    Переворачивай, - скомандовал старший.
Его перевернули и, не отвязывая от андреевского креста, приподняли – точно над уложенным на пол распятием.
-    Никуда он не денется. Помочится.
И только тогда Томазо заплакал.

***

48

http://s6.uploads.ru/bVXat.png
Бруно набрасывал схему Единого Христианского Календаря – логичного, как циферблат, играючи. Собственно, это и был циферблат – со столетиями вместо часов. Единственное, что изрядно раздражало, так это постоянно поступающие коррективы сверху.
-    Надо, чтобы открытие Нового Света католиками произошло точно в 7000-й год от сотворения мира*, - зачитывал по бумажке Гаспар. – Это пожелание Совета по делам обеих Индий.
.
*1492 год Новой Эры. Год открытия Нового Света
.
Бруно пожимал плечами: надо, значит, надо. Но уже через пару часов Гаспар снова приезжал на своих «ретивых» и зачитывал новую коррективу.
-    Размести на 7000-м году еще и очищение христианской Европы от всяких евреев и магометан**. Это приказ из канцелярии Папы.
.
**1492 год Новой Эры. Год изгнания евреев и морисков
.
-    Ладно… - вздыхал Бруно. – Приказ так приказ.
А еще через час поступало новое требование.
-    Сделай так, чтобы по еврейской шкале дата изгнания их из Европы была кратна 13-ти. Этого хочет Святая Инквизиция.
-    Уже сделал, - кивал Бруно, - 5252-й год*** пойдет?
.
***1492 год Новой Эры
.
Он давно понял, что цифру 13 надо присваивать всем врагам Церкви. Поэтому и число всех неримских Пап, называемых Антипапами, у него было равно 39, то есть, целых 3 раза по 13.
-    Прекрасно… - бормотал Гаспар. – А какую дату ты присвоил Унии Западной и Восточной Церквей?
Бруно перевернул листок. Он знал, как важна дата символического подчинения Востока Западу.
-    Самую красивую… 1440-й год. Это как раз число минут в полных сутках, и означает оно, что время Восточных Церквей истекло.
Гаспар счастливо потирал руки. Отвечающая этому году еврейская дата – 5200 прекрасно делилась на 13, давая в остатке ровно 400. А католическая дата Унии – 6948* год от сотворения мира при делении на 19-летний лунный цикл давала число дней в году.
.
*Число с точностью до 0,1 % соответствует «Метонову циклу» – ключевому понятию средневековой астрономии
.
-    Неплохо… неплохо… – удовлетворенно бормотал Гаспар.
Он уже видел, что к этой филигранно выверенной дате ни у кого претензий не будет: ни у астрологов Папы, ни у Святой Инквизиции, ни, тем более, у Совета по делам обеих Индий.
И только Бруно смотрел на всю эту суету сверху вниз. Заказчик имел право на мелкий каприз. Никто из них и понятия не имел, что в веках отпечатается совсем не то, на что они все рассчитывают.
***
Вернувшись в камеру после допроса, Томазо отошел в сторону, сел спиной к стене и закрыл глаза. Ему объяснили, зачем было нужно это испытание, сразу после приема в Орден – внятно и просто.
-    В нехристианском мире нас ненавидят, - прямо сказал настоятель, - и, чтобы доказать, что вы не христиане, вам придется топтать распятие в каждом порту. И ни одна мышца ваших лиц при этом дрогнуть не должна.
Это было правдой, и Томазо даже не считал, сколько раз ему приходилось это делать потом.
-    Но есть еще кое-что, - сказал настоятель. – Наших агентов иногда раскрывают.
Позже Томазо узнает кое-что о судьбе четверых таких.
-    Мы научим вас терпеть любую боль, - заверил настоятель. – Вы познаете, каково это – спокойно наблюдать, как вам отрезают пальцы.
Настоятель не врал: их действительно этому научили.
-    Мы научим вас держать страх в узде, - пообещал настоятель, - вы и сами уже преодолели половину своих страхов.
Это было так. После того, что им пришлось преодолеть, страхов почти не осталось.
-    Но есть то, чему не научишь, - покачал головой настоятель. – Это можно только пережить. И это – унижение. Теперь вы через это прошли.
Лишь на втором году обучения им открыли второй уровень правды, а Томазо узнал, сколь внимательно следили за каждым этапом испытания преподаватели. Они отмечали все: кто кидается на помощь, а кто просит ее; кто держит удар, а кто уклоняется; кто способен организовать остальных, а кто сам примыкает к тому, кто сильнее. И все имело значение. Потому что именно так будет поступать этот человек всю его жизнь.
А когда Томазо принял первый обет, ему открыли еще один, третий слой истины.
-    Завтра вам придется их ломать. Всех, - подвели его к окну, за которым стояли около сорока только что отужинавших новичков. – Теперь вы знаете, почему.
Томазо кивнул. Именно в то короткое, почти неуловимое мгновение, когда человек ломается, он и получает животный ужас перед Орденом – на всю жизнь. Даже если и не осознает, что боится.
И самые сильные, такие, как он и Гаспар, были и самым лакомым кусочком, и самой большой бедой. Их нельзя было бросать на полпути, удовлетворившись формальным надругательством. Их следовало тащить до конца. До слез полного бессилия.
***
Гаспар четырежды напоминал отцу Клоду о его обещании и добился таки, чтобы историк при нем написал и отправил требование об освобождении Томазо Хирона в Папскую канцелярию.
-    Теперь показывай! – нетерпеливо приказал отец Клод. – Я же знаю, что это не ты придумал!
И лишь тогда Гаспар показал таки изнемогающему от любопытства историку Часовщика.
-    А почему в цепях? – оторопел отец Клод.
-    Он преступник, - отмахнулся Гаспар.
Но историк уже ничего не слышал и порывисто перекладывал разбросанные по всему столу чертежи.
-    Потрясающе…
Он уже видел придуманную часовщиком ключевую дату будущего календаря – Полдень Христианства – 1728 год. Это число, разделенное на 12 блоков, давало архивный массив в 144 года, и каждый такой «час циферблата истории» состоял из дюжины дюжин лет.
-    Это поймет самый тупой архивариус... - ревниво напомнил о себе Гаспар, - 12 часов по 12 минут по 12 секунд…
-    Помолчи, - остановил его властным жестом историк.
Действительно, эта простая до примитивности, на всех трех уровнях похожая на циферблат схема позволяла единообразно переложить документы по всему католическому миру.
-    Гаспар говорил, у тебя тут есть и раскладка булл… – нетерпеливо принялся хватать бумаги отец Клод, – где она? Покажи…
Бруно громыхнул цепью и вытащил из стопки огромную помятую склейку. Принялся объяснять, и Гаспар лишь с улыбкой следил за оторопевшим историком. Бруно и впрямь рассредоточил Папские буллы по секторам так логично, что никто не сумел бы догадаться, что это – все та же «парагвайская операция».
-    Немыслимо… как ты это сделал? – выдохнул потрясенный отец Клод. – Мои люди годами над этим сидели…
-    Я часовщик, - спокойно произнес парень. – Это обычная механика.
***
С этого дня Бруно освободили от цепей, а на следующий день по его просьбе Гаспара мягко, но непреклонно, оттеснили от участия в доработке Календаря. Этот разбитый параличом по его вине монах как-то раздражал часовщика. И все покатилось само собой, а главное, отец Клод был буквально счастлив и потакал самой малой прихоти Бруно.
Придуманная им дата Полдня Христианства – 1728 год от Рождества Христова – была не только практична, но и удивительно красива. Это число прекрасно делилось на число Иисуса – 24*, давая в остатке утроенное число Иисуса – 72. И еще оно трижды делилось на число апостолов – 12!
.
*средневековая нумерология закрепила за Иисусом число 888, дающее при сложении составляющих его цифр число старцев, окружающих Иисуса при Апокалипсисе, – 24
.
Единственное, что по-прежнему вызывало споры, так это дата от сотворения мира. Еще в самом начале было решено, что католическая дата должна быть больше еврейской. Просто, чтобы евреи знали свое место. И Бруно ее оторвал от еврейской на 1728 лет – как раз на срок от рождения Христова до «Полудня» Католической Церкви.
Но едва теософы принялись увеличивать сроки жизни пророков, дабы дотянуть до указанной даты, как из канцелярии Папы пришли коррективы, - кому-то показалось, что магическое совпадение слишком отдает подлогом. И Бруно увеличил разницу на 20 лет.
Однако эта мелочь никак не влияла на его куранты в целом. Бруно уже видел, что его механизм теперь находится даже не на бумаге, а в головах у людей и работает именно оттуда, изнутри их голов.
-    Как будет счастлив Папа, - бормотал отец Клод, - он ведь и сам, как говорят, – отличный часовщик… Ты не поверишь, Бруно, говорят, это он шпиндельный спуск придумал!
Бруно вздрогнул и тут же торопливо спрятал зловещую усмешку. Он прекрасно знал, кто на самом деле придумал шпиндельный спуск, и в том, что именно он, сын Олафа заставляет весь Ватикан плясать под свою дудку, чуялось дыхание Вселенской справедливости.
***
Арестантов уводили на допросы ежечасно – изо дня в день, неделя за неделей. Кое-кто молчал, и этих инквизиторы пытали, но большинство не видели за собой греха, а потому рассказывали все, как есть. И каждому, как по шаблону, вне зависимости от его положения в Ордене, вменяли поклонение существующему лишь в инквизиторских умах демону Бафомету, святотатство и содомский грех.
-    Почему они не спрашивают, как я юного Бурбона из Франции вез?! – натужно пошутил один из братьев, – он мне тогда весь камзол слюной закапал! Новый камзол – представляете?!
Но большинство не желало шутить. Все знали, почему никто из инквизиторов не спрашивает о сути дела. А она заключалась вовсе не в том, чем занимался Орден, а в том, что с него еще можно взять. Потому что, едва престол Петров обмяк, а Папа подписал все, что требовалось, нашлись другие охотники до его денег и влияния. А значит, и до влияния и денег Ордена. Обнищавшие на войне католические монархи Европы очень в этом нуждались.
Но Томазо думал не об этом. Его уже начали пытать, и развязка приближалась.
-    Зачем вы упрямитесь? – недоумевал Агостино Куадра. – Вы же, по сути, все признали! Только покаяться и осталось.
-    В том, что вы мне вменили, не было греха перед Господом, - стиснув зубы, цедил Томазо. – Других грехов – полно, а в этом – нет, не виноват.
И, в конце концов, его оттаскивали обратно в камеру, бросали на пол, и он отползал к стене, закрывал глаза и начинал думать. Сейчас, в преддверии неотвратимого конца он отчаянно пытался понять главное: кем прожил жизнь. Да, признавал Томазо, он причинял страдания, но кто, как не он, знал, что выбора на самом деле нет! Что огромная машина жизни беспощадна! Что если не он причинит людям страдания, чтобы они стали христианами, их причинят другие и для других целей. Что, не будь в центре мира престола Петра, там стоял бы престол Магомета. Или престол Моисея. А, возможно, и Кетцалькоатля. И неизвестно еще, что хуже.
И еще… он знал, что должен чувствовать, что его использовали, - как шестеренку. Но этого чувства не было. Может быть, потому, что во все, что он делал, Томазо вкладывал всю душу. Цели Ордена были и его целями. И он – совершенно точно – делал все это не из-за страха.
***
Как только канва для будущей «вышивки крестом» была готова, начались чистки. Первым взяли автора Гражданской истории Испании – францисканца Николаса де Хесу. Собственно, Корона давно была недовольна его освещением событий на Пиренейском полуострове, но теперь труд Николаса противоречил основам – Единому Христианскому Календарю.
Само собой выловили и предали аутодафе Вальдеса* – автора только что написанной истории падения Рима и пленения Папы. А затем та же судьба постигла и все тиражи его еретических книг. И, конечно же, под жесткий контроль попало все, что было написано о Новом Свете.
.
*Вальдес Альфонсо «De capta et diruta Roma» - «О взятии и разрушении Рима»
.
Теперь, когда дата открытия Нового Света – 7000 лет от сотворения мира была точно установлена, практически все изданные ранее книги об этом континенте стали противоречить истине и попали в список запрещенных. Дело оказалось настолько серьезным, что пришлось остановить работу двух Бразильских академий – «Академии Забытого» и «Академии Возрождения». А многое просто приходилось переписывать заново.
-    Вы только представьте, до чего эти парагвайские придурки из Ордена додумались! – возмущался отец Клод, - они просто сдвинули свою историю на сто лет! Сами! Безо всякой санкции от меня! И как мне теперь все это расхлебывать?
А тем временем с подачи голландцев разгорался дипломатический скандал. Всегда славившиеся своим флотом и бившие испанцев на всех морях Франция и Англия с изумлением начали узнавать, что Папа опередил их в открытии практически всех заморских земель едва ли не на полтора столетия.
Одна такая дискуссия произошла прямо в канцелярии Ватикана.
-    Ну, Мексика, я понимаю! – горячился французский дипломат. – Ну, Южный материк – это вы сами с голландцами решайте, кто первый! Но в Канаде-то с самого основания только мы да англичане! Откуда вы взяли, что ее открыли испанцы?!
-    Не надо так горячиться, - смиренно улыбался секретарь, - я думаю, мы как-нибудь договоримся…
И это был не последний вопрос. По Новому Календарю выходило так, что в 1522 году французы, захватив бригантину Кортеса с двухметровым золотым цельнолитым солнцем и десятками тысяч немыслимой красоты ювелирных украшений ацтеков, совершенно не заинтересовались их происхождением.
Да, об открыто выставленном в Париже индейском золоте шумела вся Европа. Однако никому и в голову не пришло заглянуть в судовой журнал или допросить команду. Англичан, голландцев и французов как поразил приступ необъяснимой тупости, и они, прежде чем основать в Новом Свете свои первые поселения, ждали почти век – до 1604 года. Именно это следовало из свежеиспеченной истории Римской Церкви.
Понятно, что в такой ситуации инквизиции пришлось назначать смертную казнь всем продавцам, покупателям и читателям всех ранее вышедших книг о Новом Свете. Иначе изъять из оборота эти ошибочные труды не представлялось возможным. И, тем не менее, в Риме не ждали неприятностей. Во-первых, на сторону Ватикана встал неожиданно принявший католичество Австриец, а он после избрания Императором стал первым лицом Европы. Но, главное, все понимали, что уставшая от религиозных конфликтов Европа примет любую стабильность – даже такую.
А потом из папских типографий вышли первые экземпляры одобренной престолом Петровым Библии на еврейском языке, и вся Европа потрясенно замерла. Такого не ожидал никто.
***
Когда первый экземпляр только что отпечатанной в Ватикане Библии принесли Гаспару, он ее едва пролистал. Его уже беспокоило другое: кое-где начали поговаривать о неизбежной конфискации имущества Ордена. Это было крайне опасно, – в первую очередь, для него.
У отстраненного от участия в судьбе Бруно, но пока еще не изгнанного Гаспара был только один шанс не попасть под колесо начавшейся шумной кампании, – оставаться необходимым отцу Клоду. Но, вот беда, Гаспар был в стороне от разработки календаря, а главное, никаких свежих идей не имел. И тогда он вспомнил об этом ревизоре.
Гаспар давно уже снял кое-какие копии с черновиков Бруно, – еще когда тот склепывал новую хронику Папства, а потому мешкать не стал. Сел на своих «ретивых», тронул их за чуткие лысины, и спустя полдня отыскал старика в маленьком домике на окраине Рима.
-    Не поможете? – сразу перешел он к делу.
-    Вам – нет, - мотнул головой одетый в поношенную рясу ревизор.
-    А за деньги?
Ревизор поджал губы, и Гаспар вдруг подумал, что старик наверняка не берет взяток. Лишь так, проработав на канцелярию Папы всю жизнь, можно было остаться столь нищим.
-    Это не взятка? – словно угадал его мысли ревизор.
-    Нет, - улыбнулся Гаспар, это – частный заказ.
-    Давайте.
Гаспар приказал носильщикам опустить его на лавку и достал из-за пазухи помятую склейку из двенадцати рядов имен.
-    За просмотр двести старых арагонских мараведи. А если найдете в этой схеме недостатки, - тысяча.
Ревизор кивнул, быстро пролистал бумаги и прищурился.
-    Это же имена Римских Пап?
-    Да, - не стал скрывать Гаспар, - это новая история Ватикана, однако мое молчание я вам гарантирую. Вы же знаете, что люди Ордена умеют держать язык за зубами.
-    Знаю, - сухо отозвался старик.
Он достал чистую бумагу и счеты, начал быстро щелкать костяшками, а часа через три полного молчания протянул Гаспару сводную таблицу.
-    Все понятно. Вы разбили историю Папства на 24 сектора по 72 года.
Гаспар засмеялся.
-    Вы ошиблись, святой отец… здесь лишь 12 секторов – по 144 года.
-    Не говорите, чего не понимаете! – обиделся старик и забрал свою таблицу обратно. – Смотрите!
Он принялся объяснять, и Гаспара прошиб холодный пот. Бруно обманул всех. Сказав, что раскидывает буллы на 12 секторов, на самом деле, он разделил календарь куда как более тщательно – на 24 части. Именно поэтому получивший готовую склейку отец Клод и не увидел встроенной внутрь схемы странной механической цикличности.
-    Porca Madonna…
Судя по таблице, времена смут, когда за три года сменялось по трое Пап и Антипап, повторялись, как деления на циферблате, – каждые 72 года! И эта улика была не слабее парагвайской!
-    973-й, 1045-й, 1117-й… - перечислял ревизор даты «смут», - нельзя же так топорно работать, юноша! Где вас учили?
-    В Сан-Дени, - глотнул Гаспар.
-    Оно и видно, что не в Сорбонне, - ядовито хмыкнул старик. – Только и умеете, что шпагой махать…
Гаспар пристыжено опустил голову, – пожалуй, впервые в жизни. Но ревизор еще не закончил.
-    И потом, зачем вы сделали число Пап равным 288?
-    А в чем дело? – не понял Гаспар.
Старик сокрушенно покачал головой.
-    А в том, что 1728 год от Рождества Христова делится на 288 без остатка, давая в итоге полудюжину!
Гаспар замер, а ревизор продолжал его добивать:
-    И, что еще хуже, последнего Папу от последнего Антипапы у вас отделяет то же самое число лет – 288!
Гаспар охнул. Случись кому копнуть, и это совпадение отнюдь не покажется случайным.
-    И уж совсем плохо, - подытожил ревизор, - что само это число 288 – магическое, ибо при делении на число Иисуса оно дает число апостолов. Извините, юноша, но от этого воняет подделкой за три мили.
Гаспар молча сунул сводную таблицу за пазуху и положил на стол два кошеля по пятьсот старых мараведи в каждом. Дело было совсем плохо, но не для него. Теперь Гаспар снова был нужен отцу Клоду, просто потому, что именно в его руках были ключи от недостатков схемы.
-    Подождите! – крикнул ему вслед ревизор, едва Гаспар на руках своих носильщиков тронулся к выходу.
-    Да? – обернулся Гаспар.
-    Вы верите в Бога, юноша?
Гаспар опешил.
-    Н-ну, да. Конечно, верю.
Старик недобро прищурился.
-    Тогда вы должны понимать, КОМУ этой вашей фальшивкой вы открываете дверь. Будьте осторожны со своей душой, юноша. Это не игрушки.
***
Когда братьев – одного за другим – начали выводить на аутодафе, Томазо встревожился. Со дня на день должны были вывести и его, а Томазо так и не мог решить, кто он.
Он совершенно точно знал, что он – не шестеренка. И когда он с братьями столь неудачно изымал архивы индийских христиан-кнанайя, и когда он отвозил на экспертизу Ордена не без труда вывезенные за пределы Эфиопии еретические Писания коптов, и даже когда он помогал падре Вербисту* выносить на задний двор и бросать в костер кипы подлинных китайских календарей, он ясно осознавал, что делает.
.
*ПАДРЕ ВЕРБИСТ – известен тем, что «исправил» оригинальный китайский календарь, по официальной версии Церкви пришедший в полное расстройство вследствие невежества китайских астрономов
.
Только так можно было принести свет христианства отсталым народам планеты. Только так, постепенно одомашнивая и приручая к строгой, но справедливой руке Вселенского Пастыря, можно было истребить их ложные представления о добре и зле. И значит, спасти.
Но главное, Томазо совершенно точно знал, что делает это не их страха перед Орденом. Он делал это из Любви к Ордену, к каждому из братьев.
***
Отец Клод следил, как принимают в Европе новую Библию, а значит, и его Календарь, с напряженным вниманием, и видел, что в расчетах не ошибся. Пропущенный через жернова инквизиции католический мир помалкивал. Раввины, досыта хлебнувшие погромов и смертей, кинулись уверять, что никаких расхождений между еврейским и христианским вариантами Библии нет, и никогда не было. Ну, а евангелисты, никогда не считавшие Ветхий Завет священным, от дискуссий просто уклонились. Единый общеевропейский календарь нужен был всем, а набившие оскомину споры – никому*.
.
*Единый общеевропейский календарь с 1 января в качестве начала года стал господствовать в Англии лишь с 1752 г., а в Венеции с 1797 г.
.
Даже московиты торговались недолго, - отец Клод видел, как это происходило.
-    Мы правильно поняли, что если мы примем ваш календарь, нам придется принять и вашу версию Библии? – осторожно выспрашивал у секретаря Папы посланец патриарха Московского.
-    А как же иначе? – улыбнулся секретарь. – К ней же все даты привязаны.
-    Но если мы примем латинскую Библию, нам придется принять и часть латинских канонов… - напряженно то ли спросил, то ли возразил московит.
Секретарь широко развел руками.
-    Само собой. Поскольку вы хотите стать частью цивилизованного мира, вам придется и венчать, и крестить, и освящать храмы, идя против солнца.
Московит побледнел.
-    Бог мой! Вы хоть представляете, КОМУ вы открываете дверь?
Наблюдающий за разговором со стороны отец Клод улыбнулся. Дикий азиат понятия не имел, от какой силы отказывается! По сведениям братьев Ордена, одна из тибетских общин, всего лишь развернув солярную свастику против солнца, получила просто немыслимые преимущества над соседними племенами.
-    А мы никого не принуждаем… – пожал плечами секретарь, - но это же вы хотите стать европейцами, а не мы… вами. Ведь так?
Московит молча поднялся и вышел, а спустя месяц его патриарх принял все условия до единого, и даже запретил пастве читать Библию*, пока в Европе не будет отпечатан новый канонический текст.
.
*Запрет читать Библию установлен «Посланием патриархов Восточно-Кафолической Церкви о православной вере» в 1723 году
.
Понятно, что всегда освящавшие храмы, идя по ходу Солнца-Иисуса, московиты сочли патриарха подручным Антихриста, и воспротивились. Но в мятежные села тут же направляли солдат, и вскоре патриарх получал известия, что еретики заперли себя в сараях и сами себя сожгли. Это устраивало всех.
Вскоре в оппозиции остались только ученые мужи, по двадцать-тридцать лет заседавшие на совещаниях Тридентского собора. Но вот они словно сорвались с цепи.
-    Этот вариант Библии вообще ни с чем не совпадает! – рассылал страстные письма во все концы Европы Антонио де Лебриха, звезда первой величины, – ни с еврейскими оригиналами, ни с переводами!
Ему вторил епископ Канарских островов дон Альфонсо де Вируэс. И даже папские представители в университете Алькалы – Бенито Ариас Монтано, Педро де Лерма и Луис де ла Кадена сочли своим долгом заявить о масштабном подлоге.
И тогда их начали брать, – одного за другим.
Отец Клод некоторое время наблюдал за происходящим со стороны, а затем собрался с духом, сел за стол, кропотливо составил список всех, кто знал суть дела, - «практиков», архивариусов, библиотекарей – и отнес в инквизицию. Положа руку на сердце, теперь, когда Новый Календарь состоялся, ему не нужны были ни «соратники», ни даже просто свидетели.

***
ШЕСТОЙ КУСОК
ЧАС ДВЕНАДЦАТЫЙ
***

Гаспар погонял севшего на козлы рядом с кучером носильщика нещадно, но уже чуял: что-то в небесах повернулось не так. Карету несколько раз тормозили австрийские патрули, затем лопнула ось, и Гаспар, не желая терять времени, пересел на своих «ретивых».
Теперь, когда ревизор дал ему главную идею, он видел 72-летние циклы во всем. Первый Антипапа пришел в первый год 4-го цикла, а последний – в последний год 20-го. Более того, Папы, носившие титул «Великий», все до единого, тоже оказались на границах циклов. И, что хуже всего, Вселенские Соборы* были так же привязаны к скрытно сделанной часовщиком разбивке на 24 сектора по 72 года. Не видеть этого Гаспар уже не мог.
.
* 1-й Константинопольский (381г.), 1-й Лионский (1245г.). Разница: 864 года, то есть 12 раз по 72 ровно.
3-й Константинопольский (681г.), Тридентский (1545г.). Разница: 864 года, то есть, 12 раз по 72 ровно. Разница с предыдущей парой Соборов 300 лет ровно.
4-й Константинопольский (869г.), Флорентийский (1445г.). Разница 576 лет, то есть, 8 раз по 72 ровно.
Завершение Флорентийского (1445г.), завершение 5-го Латеранского (1517г.). Разница: 72 года ровно.
2-й Лионский (1274г.), завершение 2-го Констанцского (1418г.). Разница: 144 года, то есть, 2 раза по 72 ровно.
4-й Латеранский (1215г.), Феррарский (1431г.). Разница: 216 лет, то есть, 3 раза по 72 ровно.
Эфесский (431г.), Флорентийский (1438г.). Разница: 1007 лет, то есть, без 1 года 14 раз по 72.
.
«Ну, вот зачем ему именно 24 сектора? Неужели 12-ти не хватило?»
Вряд ли Бруно хотел подурачиться. Гаспар уже пригляделся к часовщику, а потому понимал: у этого мерзавца всегда и во всем есть какой-то механический смысл. Вот только Гаспар никакого смысла в дополнительном дроблении «циферблата» истории Римской Католической Церкви не видел.
-    Шевелись! – подгонял он носильщиков. – Что вы, как мертвые?!
Но когда Гаспар заехал на своих «ретивых» во двор библиотеки, стало ясно, что он опоздал. Бруно – уже в цепях – стоял возле тюремной кареты, а отец Клод что-то напряженно обсуждал с альгуасилами.
-    Отец Клод! – торопливо крикнул Гаспар и ткнул рукой в сторону часовщика, - вы уже поняли, что он вас обманул?! Я знаю, где в этой схеме подвох!
-    Да, это он, - кивнул альгуасилам историк.
***
Уже закованный в цепи Бруно смотрел, как происходит арест, с молчаливым любопытством.
-    Брат Гаспар? – подошли к восседающему на руках носильщиков монаху альгуасилы.
Тот насторожился и бросил на отца Клода вопросительный взгляд. Но историк тут же отвел глаза в сторону.
-    И что с того? – с вызовом поинтересовался монах.
-    Вы арестованы по обвинению в ереси. Извольте следовать за нами.
Гаспар оторопел.
-    Отец Клод! Что это значит?!
Но историк избегал даже посмотреть ему в глаза. И тогда монах на мгновение ушел в себя, а затем зло рассмеялся и хлопнул своих «ретивых» по тонзурам.
-    А ну-ка, опустите меня на землю, братья. И шпаги… шпаги свои оставьте.
Бруно был просто потрясен тем, как быстро этот инвалид принял решение. А носильщики тем временем послушно посадили своего господина на мощеную гладким булыжником дорогу, отдали оружие, и Гаспар взял по шпаге в каждую руку и хищно огляделся по сторонам.
-    Ну, что… кто первый в очереди на тот свет?
Бруно смотрел с отстраненным интересом. Уже в первые мгновения сидящий на мостовой Гаспар пропорол животы двум неосторожно подошедшим к нему альгуасилам, и стражи закона были вынуждены послать за подмогой.
-    Ну, что… соколы? Кто следующий захочет меня арестовать?! – весело и зло кричал монах. – Ну же, не трусьте, мужчины!
И даже когда вокруг него сгрудилось человек восемь, взять Гаспара оказалось невозможно. А когда он ранил еще двоих, альгуасилы послали к почетному караулу за алебардами и только так, на расстоянии, словно ядовитую змею, кое-как обездвижили монаха.
-    Попадись вы мне, когда я был с ногами… - хрипел теряющий сознание, истекающий кровью Гаспар, - щенки…
***
Когда Томазо повели на аутодафе, он держался на ногах лишь нечеловеческими усилиями. Раздробленные пальцы ног не позволяли на них опираться, и он кое-как доковылял до столба на пятках. Но когда его начали приковывать цепями, сознание поплыло, и он вдруг увидел Астарота.
-    У тебя остался третий вопрос, - напомнил дух.
-    Кто я? Что со мной не так? - прохрипел Томазо. – Ты можешь объяснить мне все, как есть?
И тогда дух улыбнулся. Впервые.
-    Хороший вопрос, Томазо.
В глазах полыхнуло, и Томазо вдруг увидел себя там, во внутреннем дворике монастыря Сан-Дени.
Его, Гаспара и еще одиннадцать растерзанных, униженных, обессилевших новичков вывели только после того, как они трое суток пролежали в стылом подвале и уже готовились к смерти. Каждый знал, что его жизнь закончилась, и впереди, после того, что они сделали с распятием, ждет лишь одно – ад. И жуткая, выворачивающая все нутро тишина лишь обостряла остроту этой страшной истины.
Но дверь заскрипела, их подняли – каждого по двое монахов, волоком вытащили наружу, в залитый ослепительным осенним солнцем, усыпанный желтой листвой двор, и все изменилось.
Их мучители стояли вкруг. Рядом, бок о бок с ними, стояли преподаватели, тренеры, секретари, и здесь же, в кругу, как равный среди равных, стоял сам настоятель. И все они плакали.
Томазо пронзило странное, ни на что не похожее ощущение, но понять, что это он просто не успел, - все кинулись к ним.
-    Господи! Простите нас! – рыдая, прижимали истерзанных юнцов огромные монахи. – Мы сами через это прошли!
-    Томазо, брат! Прости меня! – обнимали его со всех сторон.
-    И меня прости!
-    И меня…
-    Господи! Как ты держался, Томазо!
И Томазо глядел на эти трясущиеся подбородки, на эти прикушенные губы, текущие по щекам слезы и видел, чувствовал, что они страдали вместе с ним – каждый миг. И тогда в груди защемило, заныло, заболело, и он разрыдался, а вскоре, сам не понимая, почему, отдался этим дрожащим от ужаса содеянного рукам, объятиям и поцелуям. И совершенно точно знал: он умрет за каждого из них.
***
Камера, в которую привели Бруно и принесли перевязанного военным врачом Гаспара, была битком набита делегатами Тридентского собора и служащими библиотеки. Здесь были ученые и архивариусы, переводчики с еврейского и греческого языков. А если проще, то все, кто видел или слышал, как делался Единый Христианский Календарь.
Бруно улыбнулся. Эти люди не ведали истины, а потому кровавая жертва богам истории, которую принес отец Клод, была напрасной. Наивный книгочей так и думал, что история Церкви разбита на 12 магических «часов» по 144 года, и в 1728 году наступит Полдень Христианства, то есть его полный расцвет. И лишь Бруно знал, что принятый Папой и в силу этого канонический циферблат Церкви содержит все 24 часа, а потому 31 декабря 1728 года, когда невидимая стрелка сделает полный оборот, наступит не Полдень, а Полночь. И это меняло все.
Хлопнула дверь, и вошедшие в камеру альгуасилы подняли Бруно с каменного пола и быстро потащили по коридору. Затем Комиссар за четверть часа его опросил, и Часовщика, не мешкая, отправили во двор. Здесь уже корчились в пламени что-то около десятка человек, и еще полсотни свешивались со столбов скрюченными дымящимися огарками.
-    Бруно Гугенот, - подошел к нему Комиссар Трибунала, - готов ли ты примириться с Церковью?
-    Как я могу примириться со своей собственной вещью? – улыбнулся Бруно. – Я ее создал. Только что.
Комиссар прокашлялся.
-    Ты должен понимать, Бруно… если ты раскаешься, тебя перед сожжением удавят. Это огромная милость.
Бруно не отвечал. Он смотрел, с каким трудом на столб водружают огромное, тяжелое тело наполовину парализованного Гаспара.
-    Ты раскаиваешься, Бруно?
Бруно задумался. Требование о раскаянии напоминало ему то нетерпеливое пришептывание мастера, когда кусок сырого железа уже раскален добела, но никак не хочет окончательно поплыть и растаять.
Но ведь растаять и поплыть должен был не кусок реального железа, не конфискованные деньги и угодья и даже не массивы архивов! Растаять и поплыть должно было то, что у него в голове!
-    Отойди, - попросил Комиссара Бруно, - я думаю. Мне не до тебя.
***
Томазо рыдал.
-    Смотри-ка, он действительно раскаивается… - сказала не пропускающая ни одной казни жена начальника стражи. – Я уверена, что это искренне…
Но Томазо рыдал вовсе не потому, что боялся или раскаивался. Он понял, что с ним сделали. Что сделали со всеми с ними.
В тот короткий миг Вселенских Размеров Сострадания, когда братья Ордена с рыданиями обнимали нового члена своей семьи, Томазо понял, что у него есть дом – теплее отчего. Что у него есть братья – ближе кровных.
-    Вина еретиков неопровержимо доказана… - продолжал бубнить Комиссар, - содомский грех, поклонение демону Бафомету и даже святотатство – вот, чем они занимались, вместо служения Церкви…
-    Бог мой… - прошептал Томазо, - что они с нами сделали?..
Теперь он видел: каждого из них нагрели до той точки, когда личность плавится и течет, а потом просто подставили форму немыслимой по своей силе братской любви. И расплав души стек и застыл в Ордене навсегда. И был благодарен судьбе за то, что это произошло.
***
Палач шел от столба к столбу и просто поджигал солому – быстро и деловито, словно собирался опалить зарезанную свинью. Но Бруно улыбался. Он знал, что именно сделал, когда поменял даты и перекроил циферблат истории Церкви. Ибо любой «циферблат» - вовсе не «театр», а полноценный «привод», прямо воздействующий на зевак.
Изменив «циферблат», он изменил само человеческое представление о мире, то есть, те шестерни, что у людей в головах. А значит, звезды уже сдвинулись со своих мест и люди, сами того не зная, уже заняли свое положение в новых пазах, на деле осуществляя задуманную им конструкцию единых для всех народов и племен Вселенских Курантов.
-    Подумай, Бруно, - еще раз подошел инквизитор. – Ты можешь быть спасен Иисусом.
Бруно рассмеялся. Его сводный брат по Отцу уже не имел власти над этой Вселенной. Ибо 31 декабря 1728 года, ровно в тот миг, когда невидимая стрелка пробежит все 24 сектора Христианских суток и упрется острием в небо, Эпоха Плотника Иисуса завершится, и начнется Эпоха Часовщика Бруно. Именно таков был астрологический смысл превращения Полдня Христианства в его Полночь. И смешнее всего было то, что святые отцы сами открыли ЕМУ дверь.
Рядом уже орали на все голоса, и только Бруно и Гаспар не размыкали уст. Монах не чувствовал боли в обгорающих ногах, а Бруно знал, что именно такова судьба сынов Божьих Невест: Иисусу – крест, ему – костер. Именно такова плата за то, чтобы Небесная утроба понесла от Тебя.
Ноги начало жечь совершенно нестерпимо, и горло у Бруно перехватило, - как в ту ночь, когда его мать, подневольная, а потому и безгрешная Дева торопливо забрасывала землей Того, Кто сменит Сына Человеческого на Его престоле. И посиневший, задыхающийся Бруно задергался, потом судорожно вытянулся вдоль столба и вдруг увидел, какой она будет, - Новая Эпоха.
Он видел города, не засыпающие ни на миг, и дороги, которым нет конца. Он видел тысячи евреев, пожизненно заключенных в маленькие стеклянные будки, где меняют деньги и дают ссуды. Он видел миллионы морисков, круглые сутки пакующих мороженную парагвайскую баранину. И он видел миллиарды иных еретиков, почти не отходящих от работающих механизмов. И все это для того, чтобы титанические Куранты, которых они даже не видят, продолжали идти к своей неведомой цели.
Бруно знал, что новый мир будет совсем иным. Ибо не станет забот ни о грехе, ни об искуплении, а Новейшим Заветом человеку станет механически точный расчет. И люди наконец-то поймут, что смысл их бытия вовсе не в завещанной Иисусом любви и еще менее – в отвоеванной Адамом и Евой свободе мысли и поступка. Ибо смысл шестеренки может быть лишь в одном – в безостановочном вращении в отведенных ей пазах. Так, как и планировал Господь – до того, как пустил все на самотек.
А потом терпеть уже стало невмоготу, и Бруно закричал.
-    Я исправил Божий первородный грех! – вывернул он голову на север, в сторону невидимой отсюда Швейцарии. – Ты слышишь, Олаф?! Я сделал доводку! Я все за Него исправил!
Он уходил счастливым.
***
Едва Томазо посмотрел в лицо самому страшному, он разрешил себе увидеть и остальное. Он отдал Церкви все – всю свою жизнь. Рискуя собой, он помогал изгонять и уничтожать элиту полуострова, чтобы окончательно подчинить его престолу Петра. И он очень надеялся, что это имеет какой-то неведомый Высший Смысл. Однако, там, на самом верху и впрямь не было никакой иной цели, кроме власти самой по себе, – как раз по уму и взглядам деревенского петуха.
-    Боже мой… - потрясенно прошептал он… и осекся.
По сути, даже Господь в грядущем раю не мог предложить людям ничего, кроме своей над ними абсолютной власти, - вообще ничего! Может, потому, что власть, – тем более, абсолютная – и не нуждается ни в чем, кроме себя самой. И едва Томазо это понял, как что-то изменилось, а палач с факелом замер у самых его ног.
-    Это из Папской канцелярии пришло… - объяснил Комиссару Трибунала гонец, и вертящий в руках гербовый листок инквизитор властным жестом приостановил казнь.
-    Хм… действительно, из канцелярии… - он повернулся к альгуасилам. – Вот этого… Томазо Хирона снять.
-    Я же говорила, что он искренне раскаялся, - с удовлетворением произнесла жена начальника стражи. – Вот Господь и явил свою волю…
Альгуасилы быстро подошли к Томазо, отомкнули цепь и волоком оттащили помилованного самим Папой еретика в сторону, к стене.
-    Продолжай, - махнул Комиссар палачу.
Томазо оперся на стену спиной, тряхнул головой, но Астарот так и висел перед ним.
-    Что происходит? – спросил Томазо. – Почему я не с ними?
Его братья, которых он когда-то так любил, а теперь искренне жалел, один за другим исчезали в клубах дыма и уже кричали – страшно, нечеловечески…
-    Это – четвертый вопрос, Томазо, - рассмеялся дух. – Но я тебе отвечу: ты стал не нужен этой машине. Ты свободен – с той самой секунды, как увидел, все, как есть.
Томазо прикрыл глаза. Он уже чувствовал эту свободу – свободу единственной избежавшей общей судьбы, закатившейся под Божью кровать шестеренки.
И он не знал, как с этой свободой жить.

***
КОНЕЦ
.
Книга "Катастрофа": http://catastrophe1707.blogspot.com/
Книга "Истории больше нет": http://historyisnomore.blogspot.com/
Книга (фрагменты) "Подложный XIX век": http://fakexixcentury.blogspot.com/2012 … -post.html
Маленькие находки: http://the-small-joys.blogspot.com/2012 … -post.html
.
Еретик (роман): http://eresiarh.blogspot.com/2012/03/blog-post.html
Великий Мертвый (роман): http://great-dead.blogspot.com/2012/03/blog-post.html
Часовщик (роман): http://horologer.blogspot.com/2012/03/blog-post.html
Автор: Andrew

49

http://s6.uploads.ru/MCUv5.jpg
Еретик

воскресенье, 4 марта 2012 г.
Андрей Степаненко
роман

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

- За предательское убийство товарища по отряду…
Симон бросил в сторону возбужденной толпы короткий взгляд и заспешил мимо. Он знал, что вот-вот произойдет, и втягиваться в это кошмарное публичное развлечение – даже мыслями – не хотел.
- … приговаривается к рассечению.
Толпа взволнованно загудела. Такое зрелище выпадало нечасто.
- Братцы… нет! Не надо! Я не убивал!
Симон стиснул зубы. Приговоренного солдата вели навстречу ему, и он просто не мог не видеть, как извивается, приседает и позорно упирается голыми пятками в раскаленный песок повисший на руках потного конвоя преступник.
- Братцы! Я невиновен!
А потом солдат увидел эту квадратную площадку с полным негашеной извести глиняным баком посредине, и ноги отказали.
- Господи… только не это…
Симон глянул на солнце; до начала четвертого Ойкуменического Кархедонского* Собора оставалось от силы полчаса, и он едва успевал.
.
*Ойкуменический – вселенский, от греч. Ойкумена. Кархедон, Каркедон – Византийская провинция Карфаген, ныне Тунис.
.
- Я не делал этого… - всхлипнул за спиной преступник, - я не хочу. Вы не можете. Я не исповедался!
«Не исповедался?»
Симон машинально обернулся, но тут же понял, что его это ни в малой степени не касается, - у любого судьи всегда есть свой, специально приданный для таких случаев священник. А солдата уже растягивали за руки и ноги – в двух шагах от кошмарного глиняного бака.
- На две ладони повыше поднимите, - сухо распорядился палач, и конвойные тут же приподняли бывшего боевого товарища над землей – в точности на две ладони.
«А как же исповедь?!»
Палач дважды крутанул над головой тяжелым двуручным мечом эфиопской работы…
- Стойте! – заорал Симон.
Свистнуло, и толпа охнула и отшатнулась, а конвойные тут же подхватили казненного под руки и поставили в бак.
По спине Симона прошел озноб, и он, яростно расшвыривая попадающихся на пути зевак, рванулся к месту казни.
- Живет… смотрите! Он живет… - восторженно загудела толпа.
Казненный торчал из бака по грудь, его вцепившиеся в глиняные края пальцы пожелтели, голова тряслась, а глаза бессмысленно обшаривали залитую солнцем площадку… пока не уперлись во вторую половину тела – от пупка и ниже. Она лежала там же, где упала, в двух шагах от бака, и тоже подрагивала.
- Ух, ты! – взорвалась толпа десятками голосов. – Он увидел! А долго еще он будет жить?!
Симон прорвался на площадку и окинул казненного оценивающим взглядом. Негашеная известь намертво заклеивала сосуды, не позволяя истечь кровью. А поскольку солдат был довольно крепок телом, он вполне мог протянуть до четверти часа.
- Четверть часа проживет, - известил палач, - можете спрашивать его, о чем хотите.
«Успеет!» - решил Симон.
- Что ты чувствуешь? – выскочил из толпы мелкий шустрый старичок, но Симон ухватил его за плечо, отбросил назад и, стараясь поймать взгляд умирающего, присел напротив.
- М-мне… больно… - выдохнул солдат.
- Я могу тебя исповедать, - внятно проговорил Симон, - ты еще успеешь.
- Как именно больно? – возбужденно придвинулась к баку толпа, - на что это похоже?
Симон схватил солдата за перепачканные известью плечи и поймал-таки безостановочно бегающий взгляд.
- Ты хочешь облегчить душу?
***
Отсюда, из окон зала канцелярии было видно все: и как солдатика сунули в бак, и как монах-исповедник приник своей щекой к щеке преступника, - чтобы лучше слышать последнее покаяние.
Византийский император Ираклий удивленно хмыкнул и повернулся к Пирру.
- Смотри-ка, получилось.
- Еще бы, - самодовольно улыбнулся Патриарх. – Я в этом деле каждую мелочь продумал. Сам. Лично.
Ираклий кивнул и снова повернулся к окну.
- Думаешь, он обо всем покается? Все-таки, ветеран… и на допросе ни слова не выбили.
Стоящий за императорской спиной Патриарх язвительно хохотнул.
- Рассеченному пополам – не до секретов. Уж, поверь мне, Ираклий. Не пройдет и получаса, и ты будешь знать об этой монашке все. Кстати, а зачем она тебе?
Ираклий усмехнулся.
- Будешь принимать мое последнее покаяние, узнаешь.
Патриарх обиженно засопел, а Ираклий оперся рукой о расписанный охряными бутонами откос окна и прищурился.
- Кстати, а зачем ты исповедником амхарца* послал? Что нельзя было из наших надежного человека подыскать?
.
*Амхара (•am-ha'•re•) – одно из варварских племен Ойкумены.
.
- Какого амхарца? – не понял Патриарх, подошел ближе и выглянул из-за императорского плеча. – Что?!!
Характерный амхарский профиль приникшего к солдату исповедника был виден даже отсюда.
***
Симона принялись толкать и дергать почти сразу.
- Эй, монах! У него было время исповедаться до суда!
- Теперь наш черед!
Горожане прекрасно понимали, что чужак с грубым амхарским профилем отнимает у них самое драгоценное – время.
- Мы в своем праве!
Но Симон лишь упрямо отмахивался, а солдату становилось все хуже и хуже – на глазах.
- И еще… я отнял… свободу… у монашки, - с трудом удерживая голову вертикально, через раз выдыхал он.
- Эй, амхара! – зло толкнули Симона в спину. – Это я должен его исповедовать!
- Я понял, - внятно сказал Симон обоим – и солдату, и тому, что был за спиной. – Что еще?
- Да, уйди же, тебе сказали! – свирепо вцепились в его рясу сзади, и Симон двинул назад локтем и, судя по хрусту, попал в нос.
- Все… - выдавил солдат.
Симона снова толкнули, затем вцепились в капюшон, однако он так и продолжал, внятно, по слову проговаривать формулу отпущения и, лишь закончив, поднялся и развернулся к толпе лицом.
- Варвар? – отшатнулись передние, а зажимающий окровавленное лицо растопыренными пальцами монах изумленно моргнул.
- Он варвар… - залопотала толпа, - он варвар…
Теперь даже те, что стояли позади всех, могли разглядеть, что этот высокий, широкоплечий монах, вопреки церковному обычаю, брит наголо, а крупный череп его целиком покрыт черными и красными узорами – точь-в-точь, как у людоедов.
- С-святой отец… - болезненно скрипнуло сзади.
- Да, - мгновенно развернулся Симон.
Подбородок солдата трясся.
- Я… хочу… вернуть ей... свободу…
Симон насторожился. Он уже чуял подвох.
- П-помоги… н-написать…
Симон замер. Двадцать восемь лет он шел по жизни так осторожно, как мог, оказывал услуги исключительно за деньги и категорически уклонялся от какой-либо помощи ближнему, – исповедь не в счет.
- П-прошу…
«Напишу и отдам судейским», - решил Симон и сорвал заплечный мешок, - времени у солдата оставалось в обрез.
Толпа недовольно заворчала, но Симон уже строчил на желтой папирусной четвертушке стандартную формулу вольной грамоты.
- Имя?
- Еле-на… - с неожиданной нежностью произнес умирающий.
Симон поджал губы. Это имя и для него значило много. Очень много.
***
Ираклий повернулся к Патриарху, и тот невольно подался назад: в таком состоянии императора боялись все.
- И как я узнаю, что он сказал?
Пирр не без труда выдержал многообещающий императорский взгляд.
- Я все сделаю, Ираклий. Я обещаю…
- Это – ам-ха-рец, - по слогам процедил император, – варвар. Еретик из еретиков! Ты для него – никто!
Патриарх густо покраснел и насупился.
- Он все мне расскажет, - не разжимая губ, процедил он. – Если хочешь, прямо при тебе.
Ираклий на секунду ушел в себя, кинул взгляд на потолок, словно прикидывая, появятся ли там брызги крови после этого, Бог весть, какого по счету дознания, и досадливо цокнул языком.
- Тогда не мешкай…
***
Чтобы подписать вольную, Симону пришлось обхватить солдата за плечи; лишь тогда умирающий сумел оторвать руку от глиняного края казнилища и кое-как поставить побежавшую через весь лист роспись.
- Господин судья! – внезапно загомонила толпа, - скажите монаху, чтобы не мешал!
Симон бросил взгляд в сторону. Судья со свитой из двух конвойных уже выбирался на площадку перед баком.
- Эй, монах!
Симон аккуратно потянул подписанный листок, дождался, когда солдат снова вцепится трясущейся рукой в край глиняной горловины, и лишь тогда поднял голову.
- Ты мешаешь людям, святой отец, - опасливо покосившись на татуированную голову, проронил судья, - а они, если ты не знаешь, имеют право на публичное поругание.
Пострадавший монах стоял рядом, но претензий не высказывал.
- Пусть приступают. Теперь можно, - кивнул Симон и протянул подписанную четвертушку судье, - это его последняя воля. Отправьте имперской почтой, прошу вас…
Судья, услышав этот спокойный, все понимающий тон из уст варвара, растерялся, принял четвертушку, а толпа счастливо загомонила и, стремясь использовать оставшееся время с толком, обступила солдата со всех сторон.
- Теперь, наверное, каешься?!
- Да… - выдохнул солдат.
- А уже поздно! – злорадно отреагировала толпа. – Ты умираешь!
- Как собака!
- Теперь будешь гореть в Тофете*!
.
*Tophet (Gehenna) – кладбище Карфагена, место предания трупов огню.
.
В солдата начали торопливо, наперегонки плевать, и Симон, утерев рукавом попавшие на лицо мелкие брызги, натянул капюшон и двинулся прочь. Он и так уже опаздывал.
***
Патриарх отдал распоряжение об аресте амхарца немедленно, однако Ираклий испытывал смутное беспокойство. Нет, умом он понимал, что раздавить можно кого угодно, вот только интуиция…
- Он все расскажет… - подал голос Патриарх, но император лишь отмахнулся.
Двадцать восемь лет он удерживал Византию в равновесии и в относительном послушании: греков, сирийцев, евреев, аравитян – всех. Да, бывали сложности: ни крупные землевладельцы, ни купцы останавливаться в своих притязаниях не умели, Церковь после объявления гениального Нестория* еретиком трещала по швам, а урожаи падали – год от года. И, тем не менее, предчувствия близкого конца не возникало. А потом случился этот мятеж.
.
*Несторий – константинопольский патриарх. Подчеркивал человеческую природу Христа, что устраняло корень теософских разногласий с евреями и мусульманами.
.
Три сотни ветеранов, которым чиновники империи лишь по нелепой случайности не учли какие-то льготы, вышли на Кархедон, а по пути, раззадоренные предстоящим крупным разговором с экзархом**, ну, и в надежде пополнить запасы вина, захватили маленький придорожный монастырь.
.
**Экзарх (греч. exarch) – наместник императора Византии кон. 6-7 вв.
.
Ираклий сокрушенно покачал головой. Такого он даже не ожидал. Монастырь, несмотря на карликовые размеры, был способен выдержать сколь угодно долгую осаду, и святых отцов просто застали врасплох. Сам этот штурм был столь же нелеп, сколь и поход и уж тем более повод, - изначальная проблема решалась одним грамотно составленным письмом в канцелярию экзарха. Но что случилось, то случилось, и уже через сутки экзарх Кархедона и отец императора – Ираклий Старый узнал, что единственная монашка, ради которой этот монастырь и содержался, исчезла.
Понятно, что он тут же выслал навстречу ветеранам втрое превышающий их число отряд, и мятежники, сообразив, что ввязались в какое-то нешуточное дело, просто разбежались по своим поместьям. Экзарх обыскал все, но Елена исчезла. Вот тогда внутри Ираклия и поселилось это ощущение катастрофы – впервые за двадцать восемь лет.
***
Едва Симон выбрался за пределы площади, как его окликнули.
- Эй, амхара!
Симон заинтересованно хмыкнул и приостановился. Он понимал, что позвали именно его, однако вот уже двадцать восемь лет никто не окликал Симона помимо его на той воли. Его просто не замечали.
- Ты глухой, что ли?
«И что я сделал не так?»
Перед глазами встала желтая папирусная четвертушка, и Симон яростно хлопнул себя по лбу. Он уже понял, что натворил.
«Вот, как я мог так сглупить?!»
К нему подошли двое здоровенных монахов, бесцеремонно взяли под руки, но Симон даже не сопротивлялся. Двадцать восемь лет он оказывал такие услуги исключительно за деньги, и это смывало с него все. Потому что когда люди квиты, они остаются свободными – уж, друг от друга точно.
- И что на меня нашло?
Наивный, он искренне полагал, что, отдав казенную бумагу в казенные руки, мгновенно восстановит паритет с миром и снова станет для Господа одним из многих. И не учел одного – силы предсмертной солдатской надежды. Покойнику было плевать на мир, ему было плевать на всех, кроме него, и теперь Симон стоял перед очами Всевышнего, словно голый человек на площади.
***
- Иди-иди, - послышалось за дверями, и тревожно косящийся на Ираклия Патриарх приосанился и принял свой обычный, важный и достаточно грозный вид. Двойные двери широко распахнулись, и конвойные ввели монаха, - как все они, внешне смиренного, в рясе и с накинутым на голову капюшоном.
Император и Патриарх переглянулись.
- Ну-ка, покажись, - бодро потребовал Пирр, - давай-давай, чадо, смелее… Твой святейший Патриарх тебя не укусит.
Монах послушно стянул капюшон с головы, и в канцелярии воцарилась тишина. Этого татуированного варвара при дворе знали все.
Патриарх глотнул.
- Симон?..
- Да, Пирр, это я, - склонил татуированный череп монах и повернулся к Ираклию. – Мир тебе, император. Как отец?
- Болеет… - растерянно проронил Ираклий; он ожидал увидеть, кого угодно, но только не Симона.
- Каким ветром тебя… - опомнился Патриарх. – Что ты потерял в Кархедоне?
Монах сдержанно улыбнулся.
- Мне заплатили. Я пришел.
Ираклий сдержанно улыбнулся, а крупное лицо Патриарха покрылось бисеринками пота. Он уже понял, что Симона пригласили на Церковный Собор – в качестве консультанта.
- И на чьей ты теперь стороне? – дернул кадыком Пирр.
- Ираклий первым деньги предложил, - глянул в сторону императора Симон, - значит, на вашей.
«Ну, вот и все… - подумал Ираклий, - мой выигрыш обернулся проигрышем…»
Он очень рассчитывал на помощь Симона в диспутах святых отцов. Но теперь выходило так, что столь ценного консультанта придется убить, впрочем, как и любого, кто – вольно или невольно – прикоснулся к истории с пропавшей монашкой. Но главное, Ираклий совершенно точно знал: Симон тайны исповеди не нарушит, - даже если его рассечь пополам.
- Рад, что ты успел, Симон, - кивнул Ираклий и тут же повернулся к Пирру, - ну, что, ваше святейшество, пожалуй, не стоит отрывать нашего делегата от его священной миссии.
- Верно, - заторопился Патриарх, - иди, чадо, иди.
Монах заглянул ему в глаза, потом перевел взгляд на Ираклия и с тем же сдержанным достоинством склонил голову. Развернулся, чтобы выйти…
- Симон! – хрипло окликнул его Патриарх.
- Да? – полуобернулся тот.
- Кифа уже здесь. Поторопись… и да поможет тебе Бог!
***
Храм Пресвятой Девы Кархедонской был переполнен. Депутаты из Египта, Италии, Греции и Византии сидели вкруг на прохладном каменном полу, обмахивались исписанными папирусными листами, перекидывались шутками и ждали одного – прибытия Патриарха. Все знали, что Пирр собирается удостоить Собор своим присутствием.
Кифа внимательно оглядел запарившихся делегатов и кивнул секретарю.
- Давай-ка, помаленьку начинать.
Секретарь замялся, но возразить не посмел.
- Ну, что, братья, пока Его Святейшество не подошел, может, подискутируем?
Делегаты разочарованно загудели. Только что сытно отобедавшие, более всего они жаждали покоя и неторопливой, дружеской беседы.
- Разумное предложение, - поддержал секретаря Кифа. – И, кстати, если кто не помнит, первым стоит вопрос о праве первой ночи.
Делегаты оживились. За последние двадцать восемь лет Церкви стали существенно богаче, и все чаще приобретали земли – вместе с крестьянами и, само собой, наследовали господское право предсвадебного «прокалывания» девственниц.
- А что тут обсуждать? – громоподобно гоготнул с места могучий епископ Этрурии Софроний, - сей труд никому еще не повредил. И девушки довольны…
Делегаты вразнобой рассмеялись.
- И скольких ты, Софроний, за прошлый год осчастливил?
- Пятьдесят?
- Сто?
Епископ удовлетворенно улыбнулся в бороду.
- Сто двадцать восемь, братия… сто двадцать восемь.
- В аду ведь гореть будешь… - тоненьким голосом произнес рядом сидящий кастрат, епископ Римский Северин.
- Для мужчины в этом греха нет, - покачал головой Софроний.
Кастраты, все, как один, зашумели.
- Как у тебя язык повернулся?
- Забыл, что Спаситель говорил?
И вот тут уже возмутилась противоположная сторона.
- Тебе, каплун, в морду заехать?
- Вы у нас допроситесь!
Кифа недовольно поморщился. В прошлый раз тот же вопрос* вызвал целое побоище, и, понятно, что кастратов побили.
.
*Церковная дефлорация практиковалась как минимум до XIII века (право на него отстаивали каноники Лионского Собора), а как максимум до XVII (инцидент в Монториоле). Отсюда распространенное французское выражение «conduire la fiancee au moutier» - отводить невесту в монастырь.
.
- Тише, братия, - поднял он руку, - постыдились бы…
Но братья настолько увлеклись, что не слушали даже друг друга.
- Тихо! – рявкнул он. – Всем молчать!
В храме мгновенно воцарилась тишина, и Кифа удовлетворенно хмыкнул под нос. Сила его духа росла день ото дня, и порой он мог удержать в повиновении до полутора-двух сотен человек сразу.
- Ева – сосуд греха, братья, - внушительно произнес Кифа, - именно женщина рождает нас в мир, во владение Князя тьмы.
Он внимательно оглядел храм. Братья сидели, раскрыв рты.
- Именно из-за участия женщины Спаситель получил при рождении вторую природу – грешную, человеческую! – возвысил голос Кифа. – И именно из-за этой природы он так мучительно страдал на кресте!
Оцепеневшие братья так и сидели, уставясь в никуда, и лишь Софроний все время ерзал и морщился, так, словно пытался избавиться от этого наваждения.
- Недаром Спаситель сказал, - поучительно погрозил пальцем Кифа, - если уд твой, этот змей мятежный восстал и соблазняет тебя, отрежь его…
Софроний тряхнул головой, резким движением вытащил из-под себя кипу желтых папирусных листов и принялся их судорожно листать, явно пытаясь выяснить, так ли говорил Спаситель.
- Кифа, Кифа… - послышалось от входа, - и это, по-твоему, честный диспут?
Кифа прикусил губу и медленно повернулся к вошедшему. Он подозревал, что Ираклий пригласит Симона, однако искренне рассчитывал, что вечно кочующий по всей Ойкумене татуированный варвар к началу Собора не поспеет.
- Давай обойдемся без этого,* Кифа, - с улыбкой предложил амхарец и оглушительно хлопнул в ладоши. – Всем смотреть на меня!
.
*Использование гипноза, в том числе и на публичных церковных диспутах было широко распространено и считалось доблестью, знаком высокой духовности.
.
Делегаты вздрогнули и дружно повернулись на голос.
- Я немного опоздал, - широко улыбнулся амхарец. – Не подскажете, о чем был диспут?
Делегаты растерянно зашушукались, и лишь Софроний озабоченно вертел стопку желтого папируса.
- Не могу найти! – громко, на весь храм пожаловался он. – Откуда он это взял?
***
Сложенную вдвое папирусную четвертушку вольной грамоты Ираклию принес начальник имперской почты. Император осторожно развернул документ и, не веря своему счастью, замер: здесь было указано все – и город, и квартал, и, конечно же, имя освобожденной рабыни.
- Кто, кроме тебя, держал это в руках? – улыбнулся он чиновнику.
- Судья, - мгновенно взмок тот, - а больше, кажется, никто.
«Значит, убрать придется троих, - отметил Ираклий, - этого… потом судью и… Симона».
Он вздохнул. Симон был ему нужен. Очень нужен.
«Хотя… откуда ему знать, что это за Елена?» - попытался уговорить себя император и бросил растерянный взгляд на Пирра.
- Все в порядке? – поинтересовался изнемогающий от любопытства Патриарх.
- Ты даже не представляешь, с каким огнем я сейчас играю, - покачал Ираклий головой.
Патриарх принужденно улыбнулся.
- Всегда так было. Вспомни, как мы с тобой Фоку свалили…
Ираклий улыбнулся. Когда он, тогда совсем еще мальчишка, лично отрезал тирану детородный уд, Фока заревел, как маленький ребенок, – не от боли, от обиды. А уж когда с него начали сдирать кожу…
- Разве ты не рисковал? – продолжил Патриарх.
Ираклий покачал головой. Если бы мятеж не удался, кожу бы сняли с него самого. Фока это дело ох, как любил.
- Однако все вышло, как нельзя лучше… - заглянул ему в глаза Патриарх.
Ираклий сдержанно кивнул. Все действительно удалось, - главным образом потому, что его отец, тоже Ираклий не побоялся объединиться с номадами*. Они как раз хлынули из глубинной Африки.
.
*Номад – кочевник, варвар.
.
- Но вы рискнули, - как услышал его мысли Пирр, - и варварская Нумидия стала принадлежать твоему отцу, а ты не только сам взлетел, но и всех армян поднял. Почитай, на самый верх.
Император недовольно крякнул. Все было так, но вечный оптимист Пирр уже не помнил, да, и не хотел помнить, чем рисковали здешние армяне, вверяя свои судьбы клану потомственных полководцев Ираклиев. А вот император это помнил… и забывать не собирался.
- У тебя и теперь все удалось, - кивнул на зажатый в руке листок Патриарх, - вижу. Осталось только устранить свидетелей… Симона – после Собора – могу и я…
Ираклий, призывая к молчанию, поднял руку и отвернулся к окну. Патриарх был прав, но убивать Симона ему не хотелось. И не только потому, что тот был ему еще нужен.
- Скажи мне, Пирр, - он отошел от окна, - Симон хоть раз хоть кому-нибудь проигрывал?
Патриарх уклончиво повел головой.
- Ну? – заглянул ему в глаза Ираклий. – Что же ты молчишь?
- Нет, - выдавил Пирр.
Ираклий кивнул.
- То-то и оно. Он отважен, умен, а главное, Бог, а может быть, и кто-то еще всегда на его стороне. Чем ты это объяснишь?
Патриарх высокомерно фыркнул.
- Бесы на его стороне, Ираклий, бесы… он же продажный, как Вавилонская шлюха! Только за деньги и делает что-то. И вообще, что ты его боишься?!
Ираклий вспыхнул; обвинений в трусости он не терпел – ни от кого. А перед глазами вдруг вспыхнула давняя картина: он, пятнадцатилетний, в обычной гладиаторской броне из бычьей кожи стоит посреди арены перед не желающим сражаться медведем. А там, в императорской ложе широко улыбается Фока.
Тиран прекрасно знал, что медведя опоили, но главное, что он знал: если сражение не состоится, Ираклий сын Ираклия не получит статуса мужчины вплоть до следующего ежегодного испытания, и это будет о-очень чувствительный удар по авторитету семьи.
- Ты сказал о страхе, - недобро усмехнувшись, напомнил Ираклий Патриарху. – Но вспомни, двадцать восемь лет назад Фока меня – не просто не боялся – презирал. И чем это кончилось?
Патриарх молчал.
- Поверь мне, Пирр, - похлопал его по плечу император, - когда имеешь дело с такими людьми, как я или Симон, лучше не ошибаться.
***
Некоторое время Симон просто наблюдал, но поначалу делегаты все время сбивались на невесть кем подкинутую идею, что вечно соблазняющего змея лучше бы отделять будущим священникам еще в младенчестве. Однако шло время, здравый смысл одерживал верх, и, в конце концов, разговор пошел по существу.
Они все понимали, что право первой ночи – традиция, пусть греховная, но древняя и уже в силу этого неколебимая. Наследуемые Церковью крестьяне настолько привыкли приводить своих дочерей на предсвадебное «прокалывание», что попытка нового хозяина, пусть и в рясе, увильнуть от этой почетной обязанности просто не воспринималась – вообще. Симон видел, как это происходит в одном из испанских* монастырей.
.
*Испания (Hispania Citerior) – в то время африканская провинция в Ситифенской Мавретании. Современная Испания унаследует это название много веков спустя.
.
- Абу Кир**… - табуном ходили крестьяне за своим настоятелем. – Нам дочерей замуж отдавать пора… сколько же можно ждать?
.
**Абу Кир – в данном случае титул духовного лица, «святой отец».
.
- Я кастрирован, – мрачно огрызался настоятель, - даже если бы и хотел помочь, не сумею. Сколько можно объяснять?
- Но у тебя же наверняка есть брат? Или племянник? Пусть он за тебя порадеет. Смилуйся, Абу Кир…
Члены прибывшей из Кархедона церковной комиссии, к которой был приписан Симон, лишь переглядывалась.
- Ну, и как тут нормальному мужику устоять? – пихал его в бок дьякон, - хорошо еще, что этот – кастрат, а то бы точно в грех ввели.
Симон слушал и улыбался; уж он-то знал, что за этим стоит. Крещеные лишь в третьем или четвертом поколении, крестьяне, по сути, еще варвары, и не думали забывать о мстительности старых племенных богов.
- Каждый проливший кровь рода – кровный враг, - давным-давно объяснил ему уже тогда старый Аббас, очень даже неглупый людоед, - и оскорбленные духи племени будут преследовать его, пока не уничтожат.
- Даже если это кровь девственницы? – удивился Симон, тогда еще совсем юнец.
- Особенно, - кивнул Аббас. – Красные* люди – глупые люди, если не понимают, зачем им девочек подкладывают. А проходит год-два, и нет человека! Или в бою погиб, или утонул. У нас это все знают.
.
*С точки зрения африканца, кожа европейца красная, в отличие от действительно белого цвета соли.
.
Вот и в Испании чуть менее дикие, чем этот людоед, монастырские крестьяне, по сути, беззастенчиво перекладывали опасность на своего нового господина, и в этом был резон: если настоятель – сильный колдун, духи отступят. А если слабый… что ж, туда ему и дорога.
Симон улыбнулся: Ойкумена была полна подобных традиций. Даже у египтян и греков еще недавно каждый первенец – во избежание падения кровного проклятия на жениха – зачинался в храме, а потому и считался божьим ребенком – что Тесей, что Ахилл, что Александр Великий**. Почти всех их после рождения оставляли жить и воспитываться в храмах, некоторых кастрировали, и большинство так и шло по жреческой линии. А куда еще податься потомству какого-нибудь Анубиса или Посейдона?
.
**По одной версии Александра Македонского зачал бог Амон-Ра в лице одетого священным бараном жреца по имени Нектанеб, а по другой – бог Зевс в виде ужа.
.
Понятно, что там, где христианские церкви одерживали верх, они первым делом сталкивались со всем этим наследием язычества. И вот изменить его чаще всего оказывалось невозможным, и монахи не без удовольствия прокалывали девчонок, а первенцев либо отправляли на монастырские поля, либо кастрировали и продавали в Геную и Венецию – для церковных*** хоров. Спрос был огромный.
.
***Кастраты производились и содержались под патронажем Римской Католической Церкви вплоть до конца 18 века. Подробнее: Патрик Барбье «История кастратов».
.
Понятно, что говорить об этом на Соборе смысла не было; делегаты съехались со всей Ойкумены вовсе не для того, чтобы обсуждать ересь черного колдуна Аббаса или происхождение греческих героев. Здесь решался вопрос о власти.
- Да, не могу я этого не делать! – раненым зверем рычал Софроний. – Если я откажусь, люди подумают, что я струсил! Языческих бесов испугался!
- Тише-тише! – висли на плечах могучего епископа братья, но диспут снова застрял на том же месте, что и всегда.
- Они скажут, Софроний слабак! – почти рыдал епископ. – Они скажут, Спаситель никого не может защитить! Даже такого, как я! Самого верного раба!
«Пора», - понял Симон и, привлекая внимание, поднял руку.
***
Ираклий прибыл на Собор вслед за Симоном и чуть раньше, чем должен был приехать Патриарх, и наблюдал за ходом диспута из-за занавеси. По сути, все эти священники были куклами в руках главных игроков, и об истинной цели дискуссии знали от силы пять-шесть человек. И, само собой, эта цель заключалась вовсе не в сокращении греховной практики и даже не в постоянном конфликте «меринов» и «жеребцов». Все упиралось в острое нежелание самостоятельных Церквей входить в Унию с дружественными Ираклию патриархатами. А если заглянуть еще глубже, то все упиралось в деньги и власть.
Поднявшиеся на случившейся двадцать восемь лет назад катастрофе купцы Генуи и Венеции отчаянно боялись поглощения все еще могучим Кархедоном. И уж они-то понимали: одно дело платить церковную десятину в константинопольский патриархат – считай, в бездонный карман семьи патриарха Пирра, и совсем другое – своему епископу, особенно если сунуть на это местечко сводного брата. И уж тем более, разные вещи: исповедаться своему священнику или императорскому, - одно неверное слово, и окажешься в подвале имперского дознавателя. Нанятые этими купцами люди и раздули теософскую дискуссию о числе природ во Христе. И от этого отвлеченного вопроса, как от корня зла, каждый год прорастали все новые противоречия, некогда единая идеями Церковь дробилась, а в воздухе сгущалось предчувствие крупного передела.
Для Ираклия это было крайне опасно, - напоминавшая лоскутное одеяло Византия еле держалась, - как на нитках. Поэтому он и предложил вниманию отцов Церквей «Экстезис» - декрет, могущий объединить епископаты Ойкумены в один мощный кулак. Но поднимать этот вопрос на Соборе было еще рано.
«Надеюсь, ты это понимаешь…» - усмехнулся Ираклий, глядя на возвышающегося над делегатами Симона, и консультант вдруг обернулся в сторону занавеси и поймал взгляд императора – глаза в глаза.
- О, Господи! – отшатнулся Ираклий. – Спаси и сохрани!
Пытаться убить такого человека, - даже из-за Елены, - было бы истинным безумием.
***
Симон понимал, что привязывать нынешний диспут к еще не состоявшейся Унии рано, а потому начал с простых и понятных вещей.
- Кем родится зачатый от монаха? – в лоб спросил он Кифу, наиболее опасного оппонента.
- Рабом Церкви, - пожал плечами тот и насторожился, - а к чему ты клонишь?
Симон широко, щедро улыбнулся.
- Не к тому, что Церкви нужны деньги и рабы; не к тому. Просто нашими рабами всегда становятся первенцы – самые старшие среди братьев и сестер. И значит, самые уважаемые среди своих ровесников.
Он бросил ободряющий взгляд на епископа Этрурии.
- Подтверди, Софроний.
Епископ сурово кивнул.
- Тех монахов, что от меня, в каждой деревне, как почетных гостей, встречают.
Знающие, что у Софрония детей, что звезд на небе, делегаты оживились. Но уже понявший, куда его загоняют, Кифа вскинулся.
- Церкви не нужен авторитет ценой грехопадения священнослужителей!
Симон развел руками.
- Крестьяне все равно найдут того, кто будет это делать. Как думаешь, Кифа, кто станет девушек «прокалывать», если Софроний в сторону отойдет?
Кифа замер, а епископ Этрурии горько усмехнулся.
- А что тут думать? Я и так знаю: колдун местный! Он не менее родовит, чем я.
Симон кивнул.
- А значит, чьих детей в каждой деревне будут встречать, как почетных гостей? Посейдоновых?
Делегаты раскрыли рты, да так и замерли. Они и не подозревали, что этот теософский вопрос о грехе настолько опасен. И тогда в наступившей тишине прозвучало главное:
- И выходит так, что не участвующие в дефлорации священники-кастраты заведомо отдают всех первенцев Сатане.
***
Ираклий был потрясен. Нанятый за деньги Симон не только напрочь обошел вопрос о непопулярном «Экстезисе», но и нашел самое уязвимое место каждого делегата – страх утратить персональное влияние на крестьян. Ну, и лишенным главного козыря кастратам удар был нанесен преизрядный.
- Ай, да умница… - покачал он головой, - ай, да амхарец…
Собственно, уже Никейский Собор ограничил участие кастратов в строительстве Церкви, но так внятно суть проблемы была изложена впервые.
«Нет, его нельзя убивать, - даже из-за Елены».
Ираклий сразу же послал в Александрию по-настоящему надежного человека – Ахилла, спасенного им от Фоки старого грека без ушей, носа и языка. И если Ахилл привезет спрятанную солдатом у родни монашку до того, как кто-нибудь что-нибудь сообразит, все может обойтись. Теперь Ираклий сожалел даже о том, что приказал устранить судью и начальника почты.
«Собственно, и Симон, уже никогда ни о чем не узнает…»
Этот умелец честно работал за деньги, а к тому времени, когда он завершит серию диспутов с Кифой, птичка по имени Елена будет снова в своей клетке. Надо просто держать последнего свидетеля под контролем.
Послышались тихие, осторожные шаги, и император обернулся. Это был секретарь.
- Что еще? – недовольно поинтересовался Ираклий.
- Варвары, император, - глотнул секретарь.
Ираклий поморщился. Полудикие племена безостановочно шли из глубин Сахары уже двадцать восьмой год, и конца этому не предвиделось.
- Много?
- Тысяч двадцать-тридцать.
- Еду, - кивнул Ираклий, встал и раздвинул занавесь. – Мир вам, святые отцы!
Делегаты подняли глаза, на мгновенье опешили, но тут же вразнобой заголосили.
- Мир и тебе, боголюбивый император…
- Вы хорошо потрудились, дети мои, - широко улыбнулся Ираклий, - думаю, на сегодня хватит. Лучше обдумайте то, что было уже сказано, за хорошим ужином…
Священники согласно загудели: того, что на них свалилось только что, хватало для размышлений за глаза.
- А ты, Симон, поедешь со мной, - поманил Ираклий. – Хочу тебе пару вопросов задать. Ты ведь у нас как раз варвар.
***
Кифа проводил Симона долгим взглядом и устало потер взмокший лоб. Он знал, что за этой, самой первой проигранной схваткой будут и другие. Такого сильного соперника он уже не имел давно.
«Точнее, никогда…»
Пожалуй, с этим амхарцем еще мог сравниться один грек – из прошлого… учитель Кифы… но тот грек был мертв, и вообще… раз и навсегда отрекшийся от своего прошлого Кифа не хотел об этом вспоминать.
- Господь просто обязан покарать этого еретика, - фальцетом произнес рядом стоящий кастрат-епископ Северин, - как уже покарал он Анастасия…
Кифа вздрогнул, но тут же взял себя в руки. Перешедший дорогу сильнейшим людям Церкви Анастасий умер от насланного Господом внезапного воспаления кишок – сразу после дружеского ужина с Кифой. Эта картина и теперь стояла перед глазами: крупный сильный мужчина воет от нестерпимой боли, извергая ртом только что съеденное, затем то, чем он отобедал пару часов назад и, в конце концов, дерьмо.
- Я тебе точно говорю, Кифа, - напряженно произнес епископ, - если Господь этого Симона не остановит, он еще и «Экстезис» нам навяжет.
Кифа досадливо крякнул. Обиднее всего было то, что он превосходил этого варвара силой духа во много раз. Да, Симон знал кое-какие «секреты ремесла» и вполне мог, сунув лавочнику одну монету, убедить его, что тот получил две. А для того, чтобы разрушить навязанное подчинение, большого ума и не требовалось, - всего-то хлопнуть в ладоши и перевести внимание на себя. И все-таки Кифа проигрывал – на каждом диспуте.
- А если «Экстезис» будет принят, ни Генуе, ни Венеции не устоять, - все ныл и ныл епископ, - Ираклий всех под себя подомнет.
Кифа задумчиво кивнул. Хуже того, если купцы поймут, что рекомендованные ими делегаты не сумели повернуть Собор в правильную сторону, кое-кого из них тут же постигнет кара Господня – вплоть до собственных выблеванных кишок. Аптекари в Генуе были хорошие.
- Ты прав, Северин, - вздохнул он, - Господь этого еретика обязательно покарает… я так думаю, в ближайшие сутки.
***
Симон вышел из храма вслед за Ираклием, однако пришлось ждать: к императору тут же подошли выразить преданность четверо крепких, как на подбор, иноземных братьев-купцов, только что купивших огромное поместье – совсем недалеко от столицы.
- Хвалю, - кивнул император, - рад, что вы верите в Кархедон.
Стоящего в свите эконома экзарха перекосило, и он – от греха подальше – тут же отвернулся. В последние двадцать восемь лет небеса не баловали Ифрикайю* дождями, реки зарастали, берега озер начали покрываться горькой солью, урожаи зерна сократились, и только маслина удавалась, как и прежде, - на славу.
.
*Ифрикайя, Ифригия – провинция Африка, современный Тунис.
.
- Главное, чтобы крестьяне вас приняли, как истинных господ, - лукаво улыбнулся Ираклий. – Надеюсь, вам уже рассказали о местных… традициях? Здесь надо быть поосторожнее…
- Управимся, - дружно закивали братья, - и не таким уздечку надевали…
Ираклий рассмеялся, пожелал купцам удачи, запрыгнул в колесницу и… впервые за много лет не встал за вожжи сам, пригласил гвардейца.
- Садись, амхарец, - хлопнул он по дощатому, обтянутому узорчатой кожей сиденью, - у нас долгий разговор будет.
Симон кивнул, забрался в колесницу и, зная, что речь пойдет о варварах, быстро перебрал в памяти все местные племена. Он мог рассказать все и обо всех. Однако Ираклий огорошил.
- Расскажи мне об Абу Касиме. Говорят, что ты его видел, - еще при жизни…
Симон растерянно хмыкнул и, собираясь с мыслями, глянул назад. Светло-розовая в свете заходящего солнца личная конница императора уже тронулась, обошла колесницу с обеих сторон, однако держалась на расстоянии – дабы не пылить Ираклию в лицо.
- А что тебе до Мухаммада? – назвал он Абу Касима его наиболее известным именем.
Император сосредоточился.
- Это правда, что он – пророк?
Симон криво улыбнулся и покачал головой.
- Хороший вопрос.
- Так отвечай.
Симон уставился в огненную полосу закатного горизонта и замер. Мухаммад ему понравился сразу, и это было плохо. Очень плохо.
- Да, он пророк, - нехотя выдавил Симон.
- А что так невесело?! – хохотнул Ираклий. – Тебе-то что огорчаться?
- Я не люблю пророков, - мотнул головой Симон и тут же понял, что придется объяснять, почему, - ты же знаешь, я – гностик…
- Ты хитрая лиса, - хмыкнул Ираклий, - я даже думаю, никто не знает, кто ты на самом деле.
Симон промолчал. Это было так.
Почти так.
«Да, можно сказать, практически никто…»
- Но меня интересуешь не ты, - оборвал его размышления Ираклий, - мне важен Абу Касим, и я хочу знать, почему ты считаешь его пророком.
Симон, чтобы заходящее солнце не било в глаза, прищурился.
- Он летал в Небесный Иерусалим. Ну, и… сердце ему архангелы открыли.
- Этого мало, - непреклонно мотнул головой Ираклий, - ты, я уверен, тоже в Иерусалим* не раз и не два летал, но ведь ты не пророк.
.
*Теософы авраамических религий полагают, что истинный Иерусалим находится не на земле.
.
- Нет, - признал Симон.
Ираклий приложил руку ко лбу козырьком, и они оба уставились на тонущее за краем земли солнце. И лишь когда уходящее солнце выпустило свой последний нежно-зеленый луч, Симон сказал главное.
- Пророк это, прежде всего, посланник Бога. А Мухаммад, безусловно, Его посланник.
Наступила тишина, прерываемая лишь цоканьем копыт и бренчанием сбруи.
- Тогда может повернуться по-всякому, - тоскливо проронил Ираклий.
Симон медленно повернулся к императору. Таким он его еще не видел.
- Что стряслось, Ираклий?
Император на мгновение ушел в себя – так, словно решал, быть ли ему искренним до конца, и было видно: что-то решил.
- Нас ждет война с курейшитами*, - сосредоточенно произнес он, - большая война…
.
*Курейшиты, племя первой жены Мухаммада. Сильнейшая купеческая корпорация.
.
Симон удивленно поднял брови. Он знал курейшитов: богаты, сильны… но чтобы воевать с Византией, не хватило бы всех денег и всех армий Ойкумены! А главное, курейшиты, как большинство приморских аравитян, жили торговлей. Для них такая война стала бы самоубийством!
- Никто не рискнет напасть на Византию, - замотал он головой. – Тем более аравитяне.
Император горестно усмехнулся.
- Они уже пересекли Пролив.** И уже вошли в Эфиопию.
.
**Баб-Эль-Мандебский пролив.
***
- Вон, вон! Еще один пошел! – закричали воины, тыкая пальцами в исчезающую на линии горизонта фигуру всадника, и Амр ибн аль-Ас приподнялся в стременах и проводил чужого посыльного долгим внимательным взглядом.
Имперские гонцы сообщали о продвижении его небольшой армии каждые несколько часов: круглосуточная почтовая служба у Ираклия работала отменно. Как и предупреждал Хаким – еще месяц назад.
- Ты обезумел! – орал в лицо Амру племянник первой жены Пророка. – Я не позволю тебе втянуть нас в эту войну!
- Война уже началась, - отодвигал обветренное лицо Амр, - ты знаешь это лучше других. И Византия не собирается ее прекращать.
- Слушай меня, - яростно ухватил его за одежду Хаким, - если ты думаешь, что племя курейш может одолеть Византийскую империю…
- Не только курейш, - не выдержал Амр. – Я уже человек шестьсот собрал. Думаю, тысячи две перед выходом будет…
- Ну, ты… дурак… – потрясенно выдохнул Хаким.
Понятно, что Амру пришлось обращаться к халифу и объяснять, почему он верит, что можно пройти из верховьев Нила в низовья без крупных боев. И понятно, что старый, многоопытный Умар, по сути, сказал то же самое.
- Ты не успеешь дойти даже до Фаюма*.
.
*Фаюм – озеро в Египте.
.
-Успею, - возразил Амр, - до Фаюма успею.
Он вытащил карту, принялся неспешно разъяснять, что по сведениям купцов, Ираклий будет в отъезде, на церковном Соборе, аж в Кархедоне, а значит, первые вести о движении войск, он получит не раньше, чем через две, а то и три недели… но Умар задал самый главный, пожалуй, вопрос.
- А что дальше?
И Амру нечего было сказать.
Он знал, что заставить Ираклия говорить с собой на равных не сумеет. А думать, что он, с карликовым сводным отрядом из вчерашних пастухов, сумеет напугать самую большую регулярную армию Ойкумены, было абсолютным безумием.
Амр и был безумен – и не он один; в этот год обезумел весь мир. Обезумело небо, не пославшее Аравии ни единой капли дождя. Обезумел раскаленный ветер, в считанные дни спаливший даже привычные ко всему листья пальм. Обезумели дикие звери, осадившие деревенские источники, и жадно хватающие пищу из человеческих рук. Но более всех обезумела Византия.
Впервые Амр приехал к Хакиму за месяц до решающего разговора, едва стало ясно, что весна не состоится. Лишенная дождей трава просто не проросла.
- Нам понадобится зерно, много зерна, - предупредил он. – Овес в первую очередь.
- Я знаю, - хмуро кивнул Хаким.
Второй раз он приехал, когда его люди начали терять скот.
- Ты что, держишь цену? Я заплачу, сколько попросишь! Дай нам зерно!
На правильно подобранной смеси старой соломы и муки коров можно было продержать довольно долго.
- У меня нет зерна, - убито покачал головой Хаким.
Амр обомлел.
- У курейшитов кончились деньги?
- Нет. Денег много.
- Тогда, может быть, все ваши корабли разбило бурей?
- Нет. Корабли целы.
- В Египте неурожай? – предположил самое невероятное Амр.
- Нет, у них все, как всегда. Запасов лет на семь. Но наши корабли не грузят.
Амр насторожился.
- Почему? Что не так? Чего они от вас хотят?
И тогда Хаким рассмеялся – совершенно безумно.
- А чего от нас можно хотеть, кроме Баб-Эль-Мандебского пролива? Что еще у Аравии есть… кроме этого пролива и песка?
Амр не поверил. Вот уже двадцать восемь лет как дождей становилось все меньше и меньше, и понятно, что цены стали меняться, и одни купеческие кланы поднимались, а другие падали. Но шантажировать своих старинных соседей угрозой голодной смерти?!! Так не поступали даже людоеды.
- Не хочешь давать, так бы и сказал!
Амр бросился к евреям, затем к армянам и грекам, но оказалось, что лишнего зерна нет ни у кого – лишь на прокорм собственных семей. А потом начали умирать люди, - сначала в пустыне, а затем и в городах. И когда Амр увидел первые неубранные трупы на улицах Медины, он понял: еще три-четыре месяца, и старый купеческий конфликт за последний невизантийский пролив закончится – сам собой.

***

50

Кто такие Русские, Кто такие Славяне

НАСТОЯЩАЯ история славян.Поразительные факты фальсификации истории.Документальный фильм
Происхождение Славян подлинная история

2012-06-30 17:29:35
Тема "Кто такие Русские, Кто такие Славяне"
Ольга Завьялова

Все знают, что такое память, но почти все затрудняются объяснить, что же это такое. Это способность живых существ сохранять информацию после того, как стимул перестал действовать, и затем воспроизводить ее. Что именно при этом происходит в головном мозге, до конца неясно. По временным признакам память делится на сенсорную, которая длится миллисекунды; краткосрочную - сохраняется на минуты и долговременную - длится годы, а то и всю жизнь. Память есть у всех творений Создателя, но в этой теме интерес ваш направлен на память человека.
2012-04-26 19:33:28
Тема "ПАМЯТЬ ЧЕЛОВЕКА"
Nellytim

Ираклий слушал, как стучат копыта сопровождающей колесницу имперской конницы, и думал. Собственно, этот затяжной конфликт за Пролив, как и многое другое, достался ему в наследство от Фоки, а Фоке – от предыдущего императора. Курейшиты диктовали цены всему югу Ойкумены, а главное, так и держали в руках торговлю шелком, перцем, кассией и корицей – самым драгоценным среди всех мыслимых товаров.
В Константинополе прекрасно понимали, к чему это рано или поздно приведет: вторая мировая столица, второй претендент на власть над Ойкуменой и большая война за то, чтобы из двух остался кто-то один. Проще было до этого не допускать. И плотнее всего подошел к окончательному решению «вопроса о последнем проливе», разумеется, император Фока.
Забравшийся на самый верх центурион был отважен и неглуп, а потому успел за восемь лет многое. Залил кровью Палестину и Египет, запросто сжигал мятежников и сдирал кожу с уважаемых лидеров племенных фракций, так что и в этом купеческом конфликте он, безусловно, пошел бы до конца.
Ираклий невесело усмехнулся. Ирония Божественного Провидения заключалась в том, что аравитян, похоже, спас армянский переворот. Не будь его, и все проливы Ойкумены давно стали бы византийскими, а род курейш, скорее всего, вырезали, – Фока это умел и любил. Однако Ираклии тирана свергли, и в небесах что-то повернулось.
Пользуясь едва заметной передышкой, никому прежде неизвестный Абу Касим в считанные годы сделал невозможное: создал из нескольких племен единый народ, а главное, быстро породнился с евреями и парой сильных эфиопских семей. Ну, а когда Ираклий узнал, что свадьбу Мухаммада обеспечил сам Негус Абиссинский, спорить за Пролив стало поздно. С Негусом предпочитали не связываться.
А потом Бог послал на аравитян голод. И все опять переменилось.
***
Когда Амр добрался до Аиши*, она что-то читала – бок о бок со своим старшим, Абдаллахом.
.
*Aisha bint Abu Bakr – 3-я, наиболее влиятельная жена Мухаммада. Отец, Abu Bakr – первый халиф. Мать, Umm Rumman, скорее всего, входила в число абиссинской элиты. В семье говорили на эфиопском языке.
.
- Иди к дяде Зейду, - мгновенно помрачнев, отправила она сына во двор, - постреляйте из лука…
Тринадцатилетний Абдаллах поджал губы, смерил Амра запоминающим взглядом и, развернув плечи, прошел мимо. В этой семье все знали, что именно этот человек пытался убить их отца, а уж Аиша помнила все: и ночную погоню с яростными криками за спиной, и настойчивые попытки Амра выдернуть их из-под защиты Негуса Абиссинского. И, надо сказать, он тогда не сдержал обещание убить Мухаммада только чудом.
Аиша дождалась, когда Абдаллах выйдет, и медленно повернулась к Амру. Темное лицо ее потемнело еще сильнее – от гнева.
- Зачем ты пришел?
Она держала его на расстоянии от своей семьи, даже, когда Амр признал в Мухаммаде посланца Единого.
- Умм Абдаллах**, - с подчеркнутым уважением произнес он, - я иду в Египет. За зерном. То, что смогу взять, переправлю сюда.
.
**Умм Абдаллах – мать Абдаллаха, уважительный титул, связанный с рождением Пророку сына по имени Абдаллах.
.
Аиша на мгновение ушла в себя и тут же сосредоточилась.
- Ты хочешь втянуть нас в войну? С Византией? Ты в своем уме?
- Нет, принцесса, войны не будет, - замотал головой Амр, - я все продумал. Хаким здесь ни при чем. Али – тоже. Халиф чуть позже вышлет мне письмо с прямым запрещением входить в Египет. Ираклий вам ничего не докажет…
Аиша хмыкнула, поднялась с подушек, подошла к окну и замерла, наблюдая, как стрелы ее сына со свистом входят в мишень – одна за другой. А когда она снова повернулась к Амру, он увидел на ее лице странную смесь боли и облегчения.
- Значит, идешь, как разбойник…
- А что мне делать? – развел руками Амр, - говорить с нами Ираклий все одно не станет. А мои люди уже гибнут.
Аиша тоскливо глянула в окно и качнула копной переплетенных с золотыми украшениями косичек.
- Мои – тоже…
Амр приободрился.
- Дойду до Фаюма… уж, какую-нибудь еду разыщу…
- Подожди, - Аиша выставила вперед увековеченные* Мухаммадом белые ладони.
.
*«Я видел Аишу в раю |так|, как я вижу белизну ее ладоней…»
.
Амр замер. Он уже чуял, что Аиша на его стороне – вопреки всем ожиданиям.
- Письмо-то к Негусу я напишу, через свои земли он пропустит, - сосредоточенно произнесла принцесса и подняла на него взыскующий взгляд, - да, и в Египте вплоть до Фаюма тебя не тронут…
Амр кивнул. После брака с Марией** у Мухаммада в Египте появилось достаточно много влиятельных родственников.
.
**Maria Аль-qibtiyya (Maria Qupthiya, Maria Copt) – 12-я жена Мухаммада, высокородная египтянка греческого (коптского) происхождения, сосватанная губернатором Египта (по др. источникам патриархом) al-Muqawqis, как гарантия добрососедских отношений. Попытки представить Марию любовницей либо рабыней Мухаммада призваны дезавуировать юридические следствия этого династического союза.
.
- Но для этого надо сначала пройти Элефантину***! А там у Ираклия огромный гарнизон. Как ты собираешься их миновать?
.
***Элефантина – крупнейший иудейский город на первом, ключевом пороге Нила (район города Асуан).
.
- Я не знаю, - честно признал Амр.
Прорваться через отборную еврейскую гвардию Элефантины без потерь было нереально. Да, и с потерями – тоже.
- Я пошлю к Сафии****, - решительно ухватила перо и листок папируса Аиша, - вместе мы что-нибудь придумаем.
.
****Safiyya bint Huyayy, 10-я жена Мухаммада, видный политический деятель, еврейка.
.
И Сафия помогла. Да, едва Амр подошел к Элефантине, его блокировали – тут же. Но когда письмо вдовы Пророка дошло до нужных рук, войска отошли, а гвардейцы противника немедля сопроводили Амра во дворец наместника, крупного седого еврея.
- Амр ибн аль-Ас? – первым делом переспросил наместник, - это ведь ты Мухаммада убить пытался?
Амр угрюмо кивнул; об этом ему напоминали везде, однако объяснять, что он уже принял Единого, а тем более, оправдываться, Амр не желал, - что было, то было.
- Жаль, что война все-таки началась, - посетовал наместник, - и жаль, что ее начали вы.
- Это не война, - возразил Амр. – Халиф запретил мне входить в Египет. Я пришел сам, беззаконно.
Мохнатые брови наместника саркастично подпрыгнули вверх.
- Ты думаешь, Ираклий поверит, что халиф ни при чем?
Амр так не думал. Никто так не думал. Но выбора не было: из-за голода по всей Аравии пошел повальный мор.
- Ираклий не глуп и не жесток, - вздохнул наместник, - но империи нужен выход на юг.
Амр превратился в слух; это было как раз то, о чем предупреждал Хаким.
- А для захвата Пролива нужен повод, и ты его даешь, - забарабанил пальцами по столу наместник, - причем, в лучшее для Византии время, ибо еще пару месяцев, и ваши порты оборонять будет некому.
Амр стиснул зубы.
- И что же нам теперь – тихо дохнуть?
Еврей печально покачал головой.
- Сколько у тебя людей?
- Две с половиной тысячи.
Наместник на мгновение задумался, потом переглянулся со своей свитой и решительно кивнул.
- Иди смело. До Фаюма тебя никто не остановит. Переводчика, проводника и пшеничной муки дней на десять дам. А дойдешь до Фаюма, чем-нибудь еще поможем.
Амр замер. Он понимал, чем рискуют евреи, ввязываясь в эту историю.
- Почему вы мне помогаете?
Наместник сурово поджал губы.
- Вообще-то, мы уже предупреждали Ираклия, - тихо произнес он, - что не позволим, чтобы вас, потомков Шебы*, верящих в Единого, морили голодом.
.
*Шеба, Саба – царица Савская. Племя курейш относится к сабеянам (Sabaean), исконно считающимся народом царицы Савской. Характерно, что Saba у семитов означает старика, старосту, а, значит, Sabaean – старший род.
.
Амр удивленно поднял брови и приготовился благодарить, но тут же нарвался на жесткий упреждающий взгляд.
- Но пропускаем мы тебя в Египет не поэтому. Я бы не нарушил присяги даже ради вас, наших братьев.
Внутри у Амра все оборвалось.
- Тогда почему?
Лицо наместника окаменело.
- Я пропускаю вас потому, что вас… приказано пропустить.
***
До становища номадов кортеж Ираклия добрался незадолго перед восходом. Гортанно закричала варварская охрана, тут же запылали подожженные от костров сотни факелов, и колесница дернулась и встала.
Император пружинисто спрыгнул на сухую траву и, знаком отправив четверых толмачей вперед, повернулся к Симону.
- Ну почему я не могу договориться с людьми Абу Касима так же просто, как с этими?..
- Пока ты и с этими не договорился, - рассмеялся Симон.
- Договорюсь, - отмахнулся император и сладко потянулся, - сейчас притащат девчонку, я торжественно возьму ее в жены, и все будут довольны.
Симон кивнул. Тонкость была в том, что варвары, все, как один, передавали власть по материнской линии, а потому вручали своих принцесс Ираклию с торопливым восторгом – лишь бы империя не передумала. Затем они получали землю, затем их крестили, затем объясняли, что даже их, родственников самого императора подати тоже касаются, а когда царственное потомство подрастало, вдруг обнаруживалось, что кое-кто – пятнадцать лет назад – не понял законов этой страны.
Не все переживали подобное потрясение спокойно, и одного из таких сыновей Ираклия – Аталариха даже пришлось казнить за наивную попытку госпереворота. Но в целом система работала превосходно, а для молодежи, уже воспитанной, как крестьяне, и вовсе было проще смириться, чем уйти обратно в Сахару. Да, и некуда им было уходить: дождей, а значит, и еды, год от года становилось все меньше.
- Пора, император, - подал знак один из толмачей.
Ираклий поправил одежду, приосанился и решительным, пружинистым шагом направился навстречу вождям. Симон прислушался. Переговорщики использовали одно из нумидийских наречий, но это не был язык прибывших варваров. Они вообще были какие-то странные: в коротких отлично выделанных кожаных куртках с искусным плетением и золотыми бляшками на груди, по две косы у мужчин и по одной – у женщин, лица, в общем, почти белые…
«Нет, это не нумидийцы…»
Симон поднял глаза вверх. Небо уже светлело, и, странное дело, он всей кожей чувствовал приближение какой-то опасности.
«Кифа?»
Этот довольно сильный духом кастрат мог представлять угрозу, но Симон чувствовал: дело не в Кифе.
«Ираклий?»
Да, Ираклий и Патриарх Пирр не так просто послали за ним этих бугаев, однако Симон чуял: дело не в них. Нависшая над ним угроза ощущалась, как нечто куда более масштабное.
«Неужели все-таки это – солдат? – он покачал головой. - Ну, я дурак!»
В последний раз Симон так вляпался, когда подсказал Мухаммаду, в чем секрет быстрого расширения Византийской империи.
- Византийцы не убивают девочек, рожденных от захваченных женщин противника.
- Как не убивают? – не поверил пророк. – В девочках вся сила вражеского рода! Это тебе любой скажет!
- Хуже того, - подкинул дровишек в огонь Симон, - они даже не кастрируют пленных мальчиков.
- Не может быть! – отрезал Мухаммад. – Как добиться от мужчины покорности, если не изъять у него ядра?! Он же рано или поздно восстанет!
Симон окинул пророка внимательным взглядом; он уже видел, что словом его не убедить.
- А ты спроси у архангела Джабраила, когда он в следующий раз к тебе придет, - нехотя и даже лениво предложил он.
Мухаммад яростно фыркнул и ушел к своему костру, но когда он в очередной раз вернулся «оттуда», все изменилось – мгновенно.
- И девочек, и мальчиков от женщин врага принимать в род, как своих детей*, - жестко распорядился он.
.
*Запрещение Мухаммадом убийства девочек косвенно указывает на введение патриархальной модели отношений – на тот момент наиболее прогрессивной.
.
- Но Мухаммад… - опешили вожди.
Симон видел это со стороны. Пророк покачнулся, глянул в небо, и уже через несколько мгновений все, кто стоял рядом, раскрыли рты, да так и замерли. Не слушать то, что исходило через него, было попросту невозможно! И, в конце концов, Мухаммад изменил все. Он умел добиваться своего.
Вот только Симону эта его откровенность вышла боком. Две недели подряд он чуял на себе пристальный взгляд небес – та еще пытка – и понял, что за такие советы надо брать деньги, иначе от «Того, Который» не спрятаться.
- Симон!
Симон вздрогнул. Ираклий смотрел прямо на него.
- Подойди-ка сюда!
Симон прищурился, двинулся к Ираклию, и уже шагов за двадцать понял, в чем дело. Рядом с вождем стоял колдун – в женском балахоне и с толстой, по-женски заплетенной косой.
- Да, Ираклий, - встал рядом с императором, прямо напротив колдуна Симон.
- Вожди не верят, что наш бог самый сильный, - бросил через плечо Ираклий. – Сделай что-нибудь.
- Спроси колдуна, - повернулся Симон к толмачу, - где он хочет, чтобы я это доказал?
Толмач Ираклия перевел сказанное толмачу варваров, тот, явно через слово понимая это нумидийское наречие, пересказал то, что смог разобрать, колдуну. И колдун враждебно мотнул головой в сторону крытого шкурами шатра.
Симон широко улыбнулся и двинулся вслед за ним. У варваров было немало красивых трюков, однако ничего по-настоящему свежего он уже не встречал года три-четыре. Колдун нырнул за полог, а едва Симон, пригнувшись, нырнул следом, тот обернулся. И, конечно же, это был оборотень – с клыками, когтями и длинной, седой, воняющей псиной шерстью.
- Отлично! – искренне похвалил Симон. – Ты настоящий мастер. Особенно хорош запах.
Оборотень удивился, однако интонацию понял и расплылся в самодовольной улыбке, тут же растеряв и клыки, и когти и даже вонь.
Разумеется, все это было ненамного сложнее, чем, сунув лавочнику одну монету, убедить его, что он получил две. Одна беда: бедняги искренне верили, что и впрямь в кого-то там превращаются. Иногда это усложняло переговоры.
- Теперь моя очередь.
Варвар поднял брови, затем прищурился и вдруг побледнел, осел на землю и, обхватив колени Симона руками, зарыдал. В голос.
- Ну, вот, теперь и ты знаешь, каким должен выглядеть всепрощающий Отец, - печально проговорил Симон, - а у Патриарха Пирра отныне одним рабом больше…
Именно поэтому он и брал деньги за работу – всегда.
Конечно же, Бог видел все. Но за какую бы цепочку – зла или добра – ни потянуть, Симон всегда терялся где-то в середине – меж Мухаммадом и его вождями, меж Пирром и этим колдуном, меж Ираклием и Кифой. Немедля передавая импульс поступка следующему звену, он тут же ускользал от пристального взгляда Небес и становился так же неотличим от серой человеческой массы, как замерший на ветке хамелеон – от листвы.
***
Основные силы Амра шли по левому берегу Нила, строго вдоль русла, в то время как два десятка небольших разведывательных отрядов постоянно прочесывали предгорья, а едва находили добычу, большей частью, коров, тут же формировали сопровождение и гнали стада к ближайшей переправе через Нил, а оттуда – к Мекканскому морю. Там их ждали корабли курейшитских купцов.
.
*Море Мекканское – одно из названий Красного моря.
.
Однако предчувствие неизбежной расплаты все нарастало. Конная разведка императора контролировала каждый шаг его отряда, а имперские гонцы со свежими донесениями так и уходили на север – каждые несколько часов. И понятно, что Амр от имперских гонцов отставал – троекратно.
В отличие от них, его люди двигаться полные сутки не могли. Амра не ждали в каждом городе две с половиной тысячи сменных лошадей или верблюдов. Приходилось давать отдых – и людям, и животным. А потому, когда он проходил Хартум, о его продвижении должны были знать уже в Александрии, ну, а когда он миновал Элефантину, можно было дать пальцы на отсечение, что Ираклий не только знает о вторжении, но и вычислил, где Амр может теперь находиться.
Однако хуже всего было то, что этого похода определенно ждали. Когда Амр входил в города, зерно было вывезено, а большую часть скотины уводили в горы, оставляя ровно столько, чтобы надежда на достойную добычу еще жила.
- Это – приманка, Амр, - первым озвучил терзающие всех сомнения Зубайр, здоровенный и абсолютно непобедимый в бою эфиоп. – Нас ждут.
«Вас приказано пропустить…» - мгновенно вспомнил Амр слова наместника Элефантины. Никто не подходил к ним, чтобы поприветствовать дальних родичей жены Мухаммада египетской принцессы Марии; их именно «пропускали».
- Вижу, - мрачно отозвался он и повернулся к проводнику. – Что скажешь, Якуб?
Проводник сурово кивнул.
- Вас не просто ждут… вас аккуратно «ведут». Смотри…
Он протянул Амру карту и ткнул пальцем в крупное селение у самого начала дельты Нила – в нескольких днях пути.
- Вот здесь, за рекой стоит Вавилон*, самый большой город Ойкумены.
.
*Вавилон – очень распространенное название. Известны, по меньшей мере, четыре Вавилона: в Египте, в Ираке и два на Кавказе (Дербентский и Аланский). В данном случае – Каир, сохранявший название Вавилон, как минимум, до 1575 года.
.
Амр непонимающе тряхнул головой.
- Они ведут волка в овчарню?
Еврей невесело рассмеялся.
- Все так. Но здесь же у Ираклия и самый сильный гарнизон. Тысяч двадцать. Все – ветераны. Самые отборные.
Подъехавшие на разговор вожди тревожно переглянулись, и только Амр яростно стиснул кулаки.
- Здесь что-то не так! Они уже раз двадцать уничтожить нас могли! Зачем вести нас к такому сильному гарнизону?! Они не могут нас так бояться!
Якуб, явно соглашаясь, хмыкнул, жестом подозвал толмача; они перекинулись парой слов, и лишь тогда проводник высказал это неприятное предположение.
- Скоро праздник Нила, а в Вавилоне самое сердце праздника. Может, Ираклий хочет испытать на твоих людях свой молодняк? Все ж не так опасно, как на медведях.
Амр обернулся, оглядел голодных, измотанных воинов и стиснул зубы. Положа руку на сердце, ни на что большее они и не годились.
***
Когда привели невесту, худенькую загорелую девочку лет шести-семи, Ираклий вдруг вспомнил настойчивые требования Сената заменить ежегодное испытание для подросших мальчишек реальным боем.
«Глупцы…»
Ираклий вообще не был склонен рисковать попусту – особенно юнцами, однако понимания не встречал – ни у кого.
- Армяне стали, как женщины, - ворчал отец, экзарх всего Кархедона, - в мое время хорошо, если один из трех на испытаниях выживал, но зато какой получался воин!
Ираклий уклончиво кивал; он почти каждый день видел тех, кому повезло меньше, - у церквей на паперти – кто без руки, кто с вечно гниющим оскальпированным черепом.
Ираклий вообще не любил гладиаторских боев, особенно после того дня, когда сам огромными усилиями, едва ли не подкладываясь под опоенного медведя, заставил того драться. А сразу после торжественной церемонии посвящения в воины, он пошел в зверинец, сбил смотрителя с ног, прижал к его шее только что врученный в центре цирка короткий меч и выбил из него все – до деталей.
Ну, то, что медведей перед выводом на арену обязательно опаивают, он и так знал. Средних размеров мишка, если его не опоить, убивал двух-трех человек раньше, чем получал первую рану, чаще всего не слишком для него опасную. Главным было – выбрать правильную меру, так, чтобы испытание мальчишек осталось испытанием духа, а не превратилось в кровавую бойню или позорище. И вот здесь все зависело от смотрителя зверинца, ну, и… от пожелания Фоки. Тиран мог подстроить сыновьям своих недоброжелателей и бойню, и позорище – по настроению.
- Император…
- Да… - повернулся Ираклий к толмачу и тут же перевел взгляд на невесту.
Юная принцесса варваров критически смотрела Ираклия, сварливо расспрашивая о чем-то своего толмача.
- Она спрашивает, ты действительно самый сильный воин в роду? - перевели Ираклию.
Император с трудом подавил смешок и важно кивнул. С варварами на эту тему лучше было не иронизировать – не понимали.
- Спроси у нее, - тут же парировал он, - ты и впрямь самая старшая в роду?
Невесте перевели, и она оскорблено вспыхнула и ткнула пальцем в ближайшего старейшину.
- Это мой племянник, - тут же перевели толмачи, - а остальные – мои внуки и правнуки. Во мне вся сила рода…
Ираклий понимающе кивнул. Он сам вырос в таком же окружении. Когда он, будущий император появился на свет, его отцу, Ираклию Старому было за пятьдесят. Так что все двоюродные братья Ираклия были зрелые, состоявшиеся мужчины, а те, с кем Ираклий играл, приходились ему внучатыми племянниками. Ох, и гонял же он их – на правах старшего!
Понятно, что варвары в первую очередь осознавали именно этот принцип власти, и в каждом племени было по две-три семьи, которые были старше своего окружения на пять-шесть поколений. Примитивная варварская «знать»…
- Император… подарок невесте, - шепнули сбоку.
Ираклий кивнул, взял протянутое ожерелье – золотое, в виде сцепленных лепестками цветов с крупными ониксами посредине и медленно, торжественно подошел к невесте.
- Помни, что я добрый и щедрый, - по возможности просто изложил он суть брачного договора, - будь мне хорошей женой, а своим людям заботливой матерью.
Варвары, выслушав перевод, восхищенно загомонили, Ираклия тут же усадили на чистую кошму рядом с молодой женой, пододвинули свадебное угощение, но он мог думать лишь о том, что происходило в Египте – прямо сейчас.
Он мог уничтожить карликовый отряд Амра уже раз двадцать. Однако все это время люди курейшитов шли по земле принцессы Марии, то есть, своей родственницы, либо по землям тех, кто был прямо связан с ней договорными узами. Формально они имели право там находиться, и начать войну раньше, чем они покинут свои союзные земли, означало выглядеть в глазах остальных народов нарушителем законов, а то и убийцей чужих гостей – тут уж как подать…
Рядом что-то спросили, и Ираклий вздрогнул и вернулся в реальность.
- Ваша супруга спрашивает, ты действительно такой умный, как говорят люди? – перевел толмач.
Ираклий повернулся к юной супруге. Эта упрямо сдвинувшая густые брови, едва ставшая его женой девочка уже пыталась оставить последнее слово за собой.
- Я еще умнее, чем говорят люди. Уж, поверь.
Если честно, иногда он завидовал простоте и цельности таких людей, как Фока. Тиран запросто нарушал слово и сдирал кожу с бывших союзников, нимало не заботясь о том, как все это будут разгребать его преемники – лет через двадцать. Ираклий так не мог – просто потому, что понимал, чем это обернется. Раньше или позже.
На тот момент отдать Абу Касиму принцессу Марию в жены было единственно верным решением. Пришедший путем переворота Ираклий нигде не был принят, как законный император, и чтобы убедить соседей в том, что от него не исходит угрозы, приходилось уступать многое. Теперь это оборачивалось неудобствами, и он просто обязан был дождаться момента, когда аравитяне пересекут хотя бы одну обозначенную Ираклиевыми столбами границу. Только это создавало повод для ответного удара по морским крепостям агрессора и ввода войск на прилегающие к Проливу территории.
Ему протянули тесаную из дерева чарку с молоком и кровью, Ираклий принял, сдвинул чарку с женой – так, чтобы смесь обоюдно переплеснулась, и вдруг подумал о Елене.
«А может, попробовать?»
Патриарх Пирр принял бы такой политический брак столь же молча, как сейчас принимает он бесчисленные браки Ираклия с варварскими принцессами. Так что, вздумай Ираклий использовать это оружие, можно было бы уже не считаться ни с Марией, ни с Сафией, ни с родственниками собственной жены Мартины. Он вообще мог бы ни с кем не считаться. Однако кто как не Ираклий понимал, насколько опасно вытаскивать оружие первым.
***
Витающая в воздухе угроза ощущалась все сильнее, и когда солнце встало, а молодые сели за свадебное пиршество, Симон уже вконец извелся. Он все никак не мог отделаться от мыслей о какой-то игре – там, в канцелярии, у Ираклия и Пирра. Симон помнил: они не ждали, что приведут именно его. Просто им нужен был некий монах, принявший исповедь у рассеченного солдата.
«А потом Ираклий сделал все, чтобы я не остался в Кархедоне. Зачем?»
Симон бывал свидетелем сотен таких тайн – малых и больших, и выкидывал их из головы сразу же. Иначе Господь давно разглядел бы его среди «листвы». Однако вчера кое-что изменилось.
«Неужели это был знак?»
Симон не видел Елены уже двадцать восемь лет. Нет, он не надеялся найти Ее, просто потому, что знал: надежда – худшая неволя для духа. Однако все двадцать восемь лет он размеренно ходил по одному и тому же маршруту «Кархедон-Пентаполис-Египет», оплачивал работу агентуры, кропотливо собирал слухи и байки и внимательно отслеживал знамения.
«А если это и было знамение? Или даже еще хуже – указание?»
Имя на желтой папирусной четвертушке было то самое, хотя понятно, что это была совсем не та Елена. Будь это Она, и знай об этом император, Симон был бы уже убит.
«И все-таки Ираклий выглядел странно… - вернулся мыслями на сутки назад Симон, - да и вывезли меня сюда по слишком уж пустяшному поводу…»
И когда все это собралось вместе, он принял решение, незаметно выбрался за пределы становища и двинулся назад, в Кархедон. Нет, Симон даже не смел надеяться; он просто собирался проверить все до конца.
***
Менее всего Кифа любил мирское и суетное. Именно поэтому он изучил Писания лучше, чем кто-либо вокруг. По той же причине он довольно рано стал думать своей головой, а двадцать восемь лет назад вдруг осознал, что превзошел глубиной мысли даже своего учителя. Пожалуй, Кифа не прорвался на самый верх иерархии Церкви лишь потому, что не был зачат в монастыре; он, увы, был самым обычным кастратом, негодной к пению в хоре выбраковкой.
Можно было сказать, что ему еще повезло. Да, после кастрации мальчиков сажали в теплый навоз, но, несмотря на эту целительную меру, выживали от силы двое из десяти. Кифа выжил.
Понятно, что не все выжившие имели достаточно голоса и слуха, чтобы попасть в церковный хор; восьмерых из десяти ждали гаремы и элитные бордели. Кифа и слух, и голос имел.
Ясно, что и это не все: чтобы стать настоящим церковным певцом, только слуха и голоса не достаточно. Нужны амбиции, характер и сильное дыхание. У Кифы были и амбиции, и характер. Лишь поэтому, когда стало ясно, что грудь у него слабая, и настоящим певцом ему не стать, он не только остался в Церкви Митры*, но еще и выучился грамоте.
.
*Церковь Митры – структура, позже целиком замененная Церковью Христовой и до деталей ей идентичная.
.
А потом наступил день, когда Кифа понял, что так и будет на посылках всю жизнь, - если чего-либо не изменит. В тот же день он из Церкви и ушел. Да, было голодно. Да, бывало совсем плохо. Но затем он встретил учителя и понял главное: хочешь чего-нибудь добиться, стань первым. Так уж устроена жизнь: наездник-чемпион обгоняет своих соперников на какие-то почти неуловимые для глаза мгновения, но именно ему, самому первому достаются и почести, и призы, и внимание женщин. Церкви были устроены точно так же. Стать первым в маленькой группке учителя было сложно, и Кифа, уже состоявшимся, зрелым человеком пришел в Церковь Христову, - чтобы начать все с нуля.
Это было верным решением. Да, Кифа все еще оставался мальчиком на посылках, но он и двигался вверх – быстро и неотвратимо. Он уже знал, как это делается. Вот и теперь, дождавшись, когда император и Симон уедут, Кифа первым делом попытался пройти на монастырскую кухню и признал, что такой же трюк, как тогда, с Анастасием, не удастся. Здесь его, невзирая на высокий статус, не пустили даже на порог. Тогда он попытался найти знакомых поваров, но, как оказалось, тех казнили за пару месяцев до начала Собора.
- Они страшно умирали, Кифа, - качал головой мойщик посуды, - сам должен понять: отравителю быстрой смерти ждать не приходится.
Кифа понимал.
Тогда он тщательно изучил все подходы к кельям, заглянул к эконому храма, поболтал, между делом полистал книгу регистрации делегатов и увидел, что имени Симона там нет – вообще.
- А что… Симона разместили не вместе со всеми? – удивился он.
- Нет, - мотнул головой эконом, - Секретарь сказал, Симон, когда от варваров вернется, во дворце экзарха остановится, старого Ираклия лечить по вечерам будет.
Кифа мысленно охнул: это был полный провал. И лишь поразмыслив около часа в теньке, он сообразил, какой уникальный шанс ему выпал: Симона можно было убить прямо у варваров!
Он тут же нашел давно работающих на него братьев-близнецов, объяснил суть задания, показал отлично исполненный – с нескольких ракурсов – рисованный углем портрет Симона и тщательно объяснил главное:
- Близко не подходить, в глаза не смотреть, а лучше вообще о нем не думать.
- А как же тогда… - начал один из братьев.
- На расстоянии. Лучше всего из лука. И лучше если один из вас будет подстраховывать второго. А еще лучше, если какого-нибудь варвара в убийстве обвинят. Не вам объяснять, как это делается.
Братья переглянулись.
- Сложновато… но за такие деньги… сделаем.
Кифа кивнул, еще раз объяснил, как безопаснее подойти к жертве, сосредоточился, придал братьям побольше решимости, а заодно заложил в их головы небольшой сюрприз – так, на всякий случай.
- Будут допрашивать, скажете, что вас послал Ираклий.
А едва он отправил братьев заниматься своим делом, и вернулся в снятый на время Собора дом, прибыл гонец. Кифа вскрыл печать, развернул свиток, и внутри у него все зашлось. Его агент в Элефантине сообщал, что имперский наместник только что беспрепятственно пропустил в Египет войско аравитян.
Кифа жестом отправил гонца на кухню и без сил опустился прямо на пол. Он знал, что наместник останется верен присяге, даже если его рассечь пополам, и это означало, что Ираклий уже начал игру за последний невизантийский пролив.
- И что мне теперь делать?
Кифа давно ждал этого шага, но чтобы во время Собора?
- Вот хитрая лиса!
Ираклий прекрасно понимал, что прямо сейчас епископ Римский Северин никак не может бросить Вселенский Собор – поймут, как поражение. А значит, собрать совещание ни с Генуей, ни с Венецией не успеет. А между тем там, в Египте прямо сейчас решалось все! Судьба Собора в том числе.
Кифа сосредоточился, мысленно перебрал все, что предстоит обсудить, и вдруг понял, что здесь-то, особенно без Симона, проблем не будет. Потому что самое главное теперь будет решаться там, в Египте.
- Придется ехать.

***

51

http://s3.uploads.ru/I2Kdi.jpg
У селения Бахнаса Амр остановился: разведка донесла о небольшом имперском отряде у Лагуна, возле самого входа в Фаюм.
- Тебе туда не пройти, - поняв, что за весть принесли верховые, покачал головой проводник.
- Почему?
Якуб глянул в карту, опустился на колени и начал – для наглядности – сгребать землю руками.
- Смотри. Это – ущелье. Посреди ущелья – канал из озера в Нил. Пройти в Фаюм можно только вдоль этого канала. А это – оборонительные укрепления справа и слева. Твоих людей будут расстреливать из луков, как перепелок, - пока не надоест.
Амр поднял колено, расстелил карту прямо на нем, нанес то, что изобразил на земле проводник, и сунул карту Зубайру.
- Смотри, брат… они не пускают нас в Фаюм.
- Правильно, - пожал бугристыми плечами эфиоп, - там наверняка есть и скот, и зерно; я слышал, это очень богатый город.
Амр задумался. Фаюм был единственный город на всем пути, где можно было что-то взять, не вступая в заведомо безнадежный бой с регулярной армией империи. Однако ему оставили только один путь – мимо Фаюма, к личным владениям императора. В самую пасть дракона.
- Будем брать Фаюм, - решительно свернул он карту.
- Но как, Амр? – заволновались обступившие его вожди. – Тебе же сказали, что нас там просто перестреляют! Как перепелок!
- Но я-то не перепелка… - усмехнулся Амр.
***
Симон шел так быстро, как мог, а разлитая в воздухе тревога все нарастала и нарастала. Так что, когда сзади послышался колесный перестук, он уже был готов к чему угодно – даже убить. И даже не за деньги.
- Эй, брат! Подожди…
Симон глубоко выдохнул и медленно развернулся. Из-за поворота выезжала колесница с двумя седоками в холщовых балахонах. Вот только в упряжи были совсем не лошади.
- Тебя подвезти, святой отец?
Симон глянул на запряженных в колесницу четверых крепких, мордатых мужчин, затем – на возницу, и снова – на «тягловую силу». Это были те самые братья-купцы, что подошли вчера к Ираклию выразить свою преданность. И колесница определенно двигалась быстрее, чем он.
- Спасибо, друг, - поблагодарил Симон и запрыгнул в повозку – третьим. – За что вы их так?
Седоки переглянулись.
- Да вот вчера приехали… говорят, мы ваши новые господа.
Симон заинтересованно хмыкнул.
- А потом?
- И сразу нам – долговые расписки от старых господ – все, до единой!
Симон осуждающе покачал головой. Это было очень самонадеянно. Умный господин сначала бы встретился и поговорил со старейшинами.
- И что… много долгов? – поинтересовался он.
Седоки почти одновременно возмущенно пыхнули.
- Они сказали, что по нынешним ценам все мы – уже рабы! А мы никогда ничьими рабами не были! У нас в родственниках – сам император!
Симон рассмеялся.
- Святой отец, - вывернув голову, словно пристяжная, прохрипел крайний из братьев, - объясни ты этому быдлу, что с нами так нельзя!
Симон развел руками.
- Смотря по какому закону, чадо… Вас же Ираклий специально предупредил: будьте осторожнее…
- Шевелись! – заорал один из крестьян и яростно щелкнул кнутом – прямо над широкими затылками. – Что вы, как мертвые!
Колесница дернулась и пошла веселее, а Симон сокрушенно покачал головой. Собор должен был решить и этот вопрос. Урожаи постоянно падали, и вчерашние варвары все чаще решали сняться с земли и двинуться на поиски лучшей доли. И когда лет шесть назад несколько монастырей разом потеряли всех арендаторов, поднялся вопрос о закреплении. И лучшего способа вечно удерживать крестьянина, чем аккуратно загнать его в долговую яму, просто не было. Вчерашние варвары слово держали и силу своих долгов признавали.
Понятно, что юристы* Кархедона тут же поставили вопрос о недопустимости рабовладения для Церкви.
.
*В Карфагене были сосредоточены наиболее сильные юридические школы Ойкумены. Собственно, они и создали известное нам Римское право, позже перенятое Византией и лишь в третью очередь – Римом.
.
- Вы и так владеете душами, - напоминали они, - зачем вам еще и власть над телом?
Но было уже поздно. Понимающие, что без широкого введения рабства огромные монастырские владения съежатся до патриархальных размеров, священники подключили к проработке этого вопроса самых лучших специалистов. Даже таких, как Симон, а он брал за подобную работу о-очень много.
- Свя-той отец! – задыхаясь, проговорил кто-то из середины упряжи, - ты же гра-мот-ный и утон… ченный человек…
- Верно, - охотно принял комплимент Симон.
- Ты же – не чета… этому… быдлу! – прорыдал проситель. – А я такой же, как ты! Я Геро-дота чи-тал!
- Хочешь поговорить о Геродоте? – заинтересовался Симон. – Я – с удовольствием.
Бедняга всхлипнул.
- Я… не могу… сейчас… о Геродоте…
- Шлея слишком натирает, - понимающе кивнул Симон. – В этом и беда, друг, в этом и вся беда…
Он принялся говорить – и о том, что быдло, если уж пользоваться этим термином, сначала следует напоить, накормить и вычесать, а уж потом запрягать… и о том, что быдлу всегда натирает его шлея, а потому думать – что о Геродоте, что о юридических тонкостях своего состояния оно просто не может. Быдлу не до того.
- Вот как тебе сейчас…
Из всего этого вытекало, что господин должен думать и за своего раба тоже, а не попадаться столь глупо, как попались четверо его собеседников, но дошла ли эта мысль до назначения, Симон определить не смог. Превращенным в тягловый скот братьям – в строгом соответствии с его теорией – было не до того. А потом на дороге появились двое всадников, и сердце Симона стукнуло и замерло. То, что эти люди едут по его душу, он определил еще до того, как встретился с ними глазами.
***
Сводный брат императора, а если быть совсем точным, первый сын высокородной Атенаис-Епифании, названной матери императора и одной из жен экзарха Ираклия Старого, генерал Теодор стоял огромным лагерем неподалеку от Никеи – не так уж далеко от Фаюма. Однако спугнуть добычу он права не имел.
- Что там? – сразу же спросил он гонца из Лагуна и принял свиток.
- Они движутся вдоль русла.
- В Бахнасе были?
- Уже прошли.
Теодор засмеялся и вскрыл письмо. Здесь писалось почти то же самое, но более подробно. И главное, что было совершенно ясно, Амр не остановится. Едва его войска прошли Бахнасу, они были обречены напасть на Фаюм. Вот только и этот почти неприступный город был пуст, а значит, Амр просто обязан заступить за Ираклиевы столбы. А вот это уже означало войну.
- Иоанн просит помощи, - рискнул сказать гонец.
- Я вижу, - кивнул Теодор, - он пишет об этом. Я не оставлю эту просьбу без внимания, а пока пусть стоит, где его поставили. Иди, отдыхай.
Гонец развернулся и отправился на кухню перекусить, а Теодор свернул письмо и мысленно перебрал все, что следовало сделать. Никакой помощи Иоанну в этом перечне не значилось, - просто потому, что для начала Амр должен увязнуть – по уши. Теодор огляделся по сторонам и жестом подозвал своего собственного гонца.
- Езжай в Александрию и найди командующего флотом. Скажи, птичка в силках. Пусть начинает.
Он понимал, что чуть-чуть опережает события, и Амр еще не дал формального повода для встречных действий. Однако Теодор знал, как важно чуть-чуть опережать противника. Ну, а повод для ответного нападения на морские крепости курейшитов и оккупации ведущего к Индиям* пролива должен был появиться со дня на день.
.
*Античный мир знал несколько Индий: Внутр. Индия – Сомали, Индия Терция – Вост. Африка, Мал. Индия – Аравия, Бол. Индия – Нубия либо собственно Индия. Все эти земли представляли для Византии одинаково острый экономический интерес.
***
Первым делом всадники отвели глаза, и Симон понял, что их послал Кифа. Этот «знаток» так и думал, что Симон может навести морок, лишь глядя в глаза. Затем они разъехались в стороны, пропуская колесницу меж собой, и Симон отметил, что это сделано довольно грамотно. А потом они потянули из-за спины луки…
- Шевелись! – заорал один из крестьян и огрел братьев кнутом. – Быстро отсюда!
- Нет-нет, - тут же придержал вожжи Симон, - стоять.
Он уже сделал все, что необходимо.
- Так, нам шевелиться или нет?! – взвыли купцы.
Стрелы хищно засвистели, Симон бросил назад короткий взгляд и убедился, что все идет, как надо. Похожие друг на друга, как две капли воды, убийцы стремительно и метко поражали небольшой участок дороги в нескольких шагах позади колесницы.
Крестьяне изумленно переглянулись.
- Что они делают?
Симон улыбнулся. В таком же недоумении был и Досифей, когда проткнул сидящего за столом Симона остро отточенным посохом, а через мгновение обнаружил его рядом с собой.
- Что… не получается?
Убийцы впились в Симона оторопелым взглядом, переглянулись, выпустили еще по стреле, но и они ушли туда же, в дорожную пыль.
- Даже не пытайтесь, - покачал головой Симон, - толку не будет.
Убийцы снова переглянулись, быстро спешились, вытащили короткие мечи и, стараясь не смотреть Симону в глаза, начали приближаться.
«Крепко их Кифа заморочил…» - отметил Симон и нехотя спрыгнул с колесницы. Он понимал, что погруженный в морок человек будет идти до конца, - пока не снимешь.
- Смотреть сюда, - поднял он руки, - у меня две руки. Вас – двое. Вы – мои руки, и я вас роняю.
Он опустил руки, и убийцы рухнули в пыль.
- Теперь я пошевелю пальцами…
Бедняг подкинуло, и все их конечности заходили ходуном. Однако в глазах так и светилась жажда убийства.
- Ну, и что с вами делать? – вздохнул Симон.
Он уже видел: Кифа поработал на славу.
Симон знал, если не снять с них наваждение, они так и будут ненавидеть и преследовать его, не в силах объяснить себе, зачем это делают, а потому придумывая тысячи оправданий. И будет все это длиться, может, неделю, а может быть, и целый год, - пока само не отвалится. Ему это было не надо, но тратить время на исцеление, не зная наверняка, как именно Кифа это сделал…
«Наложить новый морок – поверху?»
Это было не слишком этично, однако время экономило.
- Хорошо, - по очереди заглянул он в одинаково полыхающие ненавистью глаза, - сейчас вы увидите знамение… Ну… например, я подожгу небо. На счет три.
Он бросил взгляд за спину. Уже опомнившиеся крестьяне с ужасом в глазах нахлестывали ревущую от боли четверку наказанных господ, однако те, - такие же перепуганные, как и седоки, - с места сдвинуться не могли. Негромкое приказание Симона «стоять» было не в пример сильнее страха и боли. Симон сокрушенно покачал головой и снова повернулся к убийцам.
- Раз… два… три!
Над головой полыхнуло, и Симон даже рассмеялся от удовольствия. Поверить самому в собственный морок это было забавно, да и в глазах убийц уже не было ни ненависти, ни жажды чужой крови – только ужас.
- Кто вас послал? – поинтересовался он.
Он знал: если ответят, половина дела сделана.
- И… и… Ирак-лий, - синхронно выдохнули братья.
- Как так – Ираклий? – опешил Симон.
Рассеченный солдат, странное задержание сразу после казни, а главное, отданная в руки имперского чиновника желтая четвертушка с заветным именем – все это встало перед глазами, как наяву. Симон глотнул, поднял глаза в небо и обмер: оно горело – в точности по его слову. И точно так же, как и двадцать восемь лет назад, в тот день, когда он потерял Ее.
«Неужели это – Она?!»
Симон медленно развернулся, набирая скорость, двинулся вперед, к запряженной братьями-купцами колеснице, и крестьяне брызнули в стороны, а он взлетел наверх, к вожжам.
- Пошли-и-и! – яростно щелкнул он кнутом над могучими затылками братьев. – Пошли-пошли-и-и!
И купцы вздрогнули и рванули вперед – так, словно за их спинами сидел не человек, а покрытый седой, воняющей псиной шерстью оборотень.
- Шевелись, родимые! – почти рыдал Симон, безостановочно щелкая кнутом. – Я вознагражу!
«Как я мог не понять этого сразу?!»
***
Когда небо вспыхнуло, только что возбужденно лопотавшие за угощением варвары мгновенно умолкли, задрали бороды вверх, и стало так тихо, что Ираклий услышал собственное отчаянно колотящееся сердце. Точно такое же знамение он получил в тот день, когда лично вырвал Елену из рук этих жутких монахов.
А потом завизжали женщины.
- Где Симон?! – мгновенно опомнился Ираклий.
Командир гвардейцев тут же вскочил, отдал яростное приказание своим людям, но Ираклий уже видел: без толку, - Симона здесь нет.
«А что если он – один из тех монахов?»
Ираклий застонал, вскочил и бросился к своей колеснице.
- Рассредоточиться по всем дорогам! – на ходу приказал он, взлетел на колесницу и ухватился за вожжи. – Симона убить! Любой ценой! Любой! Вы слышали?!
Гвардейцы мгновенно попрыгали в седла и, яростно улюлюкая, тут же рассыпались по выжженным холмам, словно горох по столу.
«Тварь! Мерзавец! Обманул!»
Любого другого, прежде чем допустить до себя, Ираклий бы перепроверил раз двадцать, и только Симон с его варварским амхарским профилем и татуированным, словно у людоеда, черепом никаких опасений не вызвал. Столь низкого рождением человека не могло быть в окружении Елены в принципе!
Ираклий задрал голову вверх. Комета, едва появившись, уже достигала тех самых, так хорошо оставшихся в памяти размеров. Из двадцати восьми членов секты они тогда убили на месте девятнадцать – все очень высокородные, исключительно грамотные и совершенно безумные люди. А потом случилось это жуткое землетрясение, и остальные девять успели уйти.
Понятно, что Ираклий отдал приказ о розыске, поимке и немедленной казни беглецов, и в следующие восемь лет его агентам удалось найти и уничтожить еще пятерых. И уже по тому, где их находили агенты, было ясно: эти люди были готовы ко всему, всерьез. Один притворился иудеем и даже стал зятем раввина в маленьком селении возле Элефантины. Другого нашли и обезвредили в царстве Септ*, у аравитян. Третьего обнаружили при дворе Негуса, в Абиссинии. Ну, и еще двоих вычислили в канцелярии Кипрского экзархата. Впрочем, эти двое так ни в чем и не признались, даже когда с них – полоса за полосой – сняли кожу.
.
*Sept - один из арабских номов (областей) Египта (Nome of Arabia) на правобережье Нила, в так называемой Азии.
.
«Господи, хоть бы Ахилл успел Ее вернуть…»
Самое страшное, Ираклий до сих пор, даже через двадцать восемь лет, не понимал главного: ни как Царица Цариц сумела появиться на свет, ни как оказалась в руках этих странных монахов, ни как они собирались ее использовать.
***
Вцепившийся в борт галеры Кифа бессмысленно смотрел на покрытое веселыми белыми барашками море.
«Неужели Ираклию все удастся?» - мелькнула тоскливая мысль.
Он понимал: если Византия займет ведущий к Индиям пролив, соревноваться с ней будет бесполезно, а как помочь курейшитам удержать за собой свои земли, Кифа не знал.
- А Спаситель и говорит: принесите мне мельничный жернов… - послышалось от кормы.
- А зачем?
- Ты слушай, бестолочь!
Кифа поморщился. Молодой, слишком уж молодой лоцман пользовался бездной свободного времени и явно пытался поднять свой авторитет среди таких же юных, как он сам, пассажиров подслушанными у монахов притчами.
- И произнес он заветные буквы, и бросил жернов на море, сел на него… - лоцман сделал выразительную паузу, - и стал плавать по воде, как на судне!
- Брешешь…
Послышался звучный шлепок подзатыльника и тут же – смех.
- Тише вы там, - вполголоса осадил юнцов Кифа. – А то накличете на свою голову! Господь-то он все-е видит.
Насколько Кифа знал Ираклия, тот в новую войну ввязываться не хотел. Неглупый армянин всегда предпочитал стабильные, прогнозируемые отношения, а любая война такие отношения ломала. Но, кроме Ираклия, кое-что значил при дворе его самолюбивый сводный брат Теодор; давненько мечтал о верховной власти сын Ираклия от гречанки Фабии – Костас, да и сноха Грегория свой интерес имела. Ну, и подрастали дети последней жены Ираклия – итальянки Мартины.
За каждой такой персоной стоял свой военно-аристократический род. Каждый такой род имел свою эмпорию*, свой канал или протоку на Ниле, каждый брал свою пошлину с проходящих купцов и каждый мечтал сесть еще на две-три протоки. Ну, и, конечно же, каждый понимал, что значит заново переделить потоки товаров из далеких, сказочно богатых Индий.
.
*Эмпория – торжище, как правило, защищенное крепостью – Римом. Этимология слов дискутируется, однако лишь в Европе достоверно известны порядка сотни Римов.
.
- А правду говорят, что Спаситель мог летать? – послышалось от кормы.
- Чистую правду, - весомо подтвердил молоденький лоцман. – Это его и погубило. Нашлась на силу другая сила.
- Эй, птенец, - нехотя повернулся к лоцману Кифа, - а ты по морде получить не хочешь?
- Пусть расскажет! Что вам – жалко? – наперебой заголосили заинтригованные слушатели, и Кифа вздохнул и двинулся к носу. Но Африканское море** сегодня было на удивление тихим, и не слышать этого бреда он не мог.
.
**Море Африканское (Ифрикийское, Ифригийское, Фригийское) – Тунисский пролив.
.
- И начал его Иуда обличать – прямо при Царице Елене!
- Да, ну!
- А Спаситель ему и говорит: да, я прямо сейчас на небо взойду! Если не веришь…
- Ух, ты!
- Прошептал заветные буквы… поднял руки… как птица – крылья, и взлетел!
До Кифы донесся многоголосый восторженный выдох, и он свирепо крякнул, двинулся к лоцману и звучно шлепнул его ладонью в лоб.
- Молчать.
Парень икнул и смолк, а Кифа усмехнулся и отправился на прежнее место. Он этих баек наслушался – досыта, а потому знал все варианты развития сюжета. Иуда, не будь дурак, тоже знал заветные буквы имени Бога, а потому тоже произнес их и полетел вослед. И никто не мог победить, пока пронырливый Иуда не додумался помочиться на Спасителя сверху. Понятно, что упали оба, - небо такой скверны в себе никогда не терпело. А затем было судилище, Спасителя привязали к столбам Ковчега и, в конце концов, повесили на стволе древовидной капусты.
Кифа вздохнул. Братья уже начали наводить порядок в Преданиях, стараясь по мере сил исключить эту бредятину. Кифа и сам – прямо сейчас – работал над некоторыми главами Ветхого Завета. Ну, и слова Христу подбирал – из тех, что без счета ходили в народе во времена кометы.
- Святой отец, - осторожно дернули его за рукав, - снимите с лоцмана морок… Мы же недослушали про Царицу Елену и Спасителя…
- Пошел вон, - отмахнулся Кифа и тут же понял, что видит что-то лишнее, что-то такое, чего быть не должно.
Он осторожно оглядел ставшие желтыми барашки на гребнях волн, отметил, что у неба какой-то странный цвет, поднял голову и оцепенел. Прямо над ним из-за туч выходила комета – точь-в-точь, как та, двадцать восемь лет назад, когда он впервые увидел Симона. По спине промчался ледяной шквал.
- Господи Боже…
А в следующий миг раздался протяжный хруст рвущегося днища, Кифу швырнуло вперед, а галера встала и перекосилась набок.
- Лоцман!.. твою… туда… оттуда… мать! Ты почему не предупредил?!
***
Амр отправил Зубайра в сторону засевшего у Лагуна византийского отряда, а сам с двумя сотнями человек двинулся в обход, горами и сразу же наткнулся на огромное стадо спрятанных от него коров.
- Чьи коровы? – первым делом спросил он перепуганных пастухов.
- Губернатора… ну, и городских немного есть.
Амр кивнул и жестом приказал забирать все. Он бы взял это стадо в любом случае, но следовало знать, началась война или нет. Судя по тому, как аккуратно его «вели», все ждали, когда он покусится на личное имущество Ираклия. Похоже, что именно это и должно было послужить сигналом для встречной атаки.
- А в городе войска есть?
Пастухи переглянулись, явно не зная, как лучше ответить.
- Ну? – с угрозой напомнил о себе Амр.
- Нет в Фаюме никаких войск, - взял ответственность на себя самый старший, - только Иоанн в засаде у Лагуна. Тебя, Амр, ждет.
Амр удивился.
- Ты знаешь, кто я?
- Про тебя все говорят, - нахмурился пастух, - ты, безрассудный, пророка божьего убить хотел…
Амр крякнул, поддал верблюду пятками и вдруг подумал об Аише, единственной, кто его поддержал. Он отправил к морю что-то около четырех тысяч голов, и очень хотел, чтобы хоть что-то перепало и ее людям. Одна беда, первые вернувшиеся перегонщики сказали, что до моря доходит от силы треть скота. Трава начала сохнуть, а источники – иссякать даже здесь, в краю вечного изобилия. Собственно, только Великий Нил и продолжал давать жизнь – невзирая ни на что.
- А зерно? - вывернул он голову в сторону оставшихся позади пастухов. – В Фаюме есть зерно?
Старший пастух помрачнел.
- Люди Ираклия вывезли почти все.
Амр замер. Он мог войти в Фаюм совершенно беспрепятственно. Единственный отряд, призванный защитить город, сидел в засаде у Лагуна, с другого края долины. Однако в отсутствие зерна захват Фаюма лишался всякого смысла.
«Пойти дальше?»
Он мог пойти и дальше, но где-то там начинались владения Ираклия, и заступить их означало начать войну. Большую войну.
«Вернуться?»
Он знал, что отправленного скота хватит ненадолго. Он понимал, что большую часть расхватают семьи вождей – так было всегда. А значит, не пройдет и двух месяцев, и пролив – единственное, чем рисковали курейшиты в подступающей войне, оборонять будет просто некому.
«И Аравия станет пустой…»
Амр ходил бок о бок со смертью всегда… сколько себя помнил. Он знал, что такое мор, убивающий все живое – от верблюдов до птенцов. Он часто видел полностью вырезанные селения – и свои, и чужие. Он постоянно убивал сам и совершенно не печалился тому, что рано или поздно убьют и его. Наверное, поэтому он хорошо представлял себе Аравию пустой – без дерзких и щедрых родичей Аиши, без деловитых соплеменников Сафии, без греков, армян и сирийцев и даже… без народа Абу Касима.
Амр не представлял Аравию без одного – без наследия последнего Пророка. Да, о Едином знали многие – армяне и греки, сирийцы и евреи, все люди Книги. Но было и то, что было доверено сказать о Нем только Мухаммаду. И кто, как не Амр знал: в тот миг, когда умрет последний мусульманин, умрет вместе с ним и живое слово Пророка.
- О, Аллах, - вопросительно глянул он в небо, - я не знаю, что делать.
И в следующее мгновение Амр понял, что солнца уже два.
Он тряхнул головой, протер глаза, оглядел мигом ставшие оранжевыми горы и снова посмотрел вверх. Одно солнце было хвостатым – таким же, как в тот год, когда он впервые услышал о Мухаммаде.
- Идем на Фаюм, - хрипло скомандовал он задравшим головы, изумленно открывшим рты всадникам. – А там Аллах путь укажет.
**
Когда Симон ворвался в гавань Кархедона, его тягловая четверка была уже на последнем издыхании. Он спрыгнул и стремительно двинулся вдоль хватающихся за сердца купцов.
- Спасибо, что подвез, держи, - шел он от брата к брату и каждому совал в ладонь по крупной серебряной монете.
- Что это? – поднял разбегающиеся глаза старший из братьев.
- Каждая услуга должна быть оплачена, - благодарно улыбнулся Симон, - а вы отлично поработали.
Расплатившись, он бросился вниз, в порт. Симон прекрасно запомнил написанный им на папирусной четвертушке адрес Елены, однако сначала следовало попасть в Александрию. Вот только причалы – все до единого – были пусты. Опытные капитаны, едва увидев комету, сразу вышли в море – подальше от слишком опасных во время катаклизмов берегов. И лишь у самого последнего причала стояла одинокая, определенно неисправная галера.
- Что стряслось? – подбежал он к сгрудившимся у галеры тревожно поглядывающим на оранжевое небо пассажирам.
- На затонувшее судно напоролись, - мрачно отозвался один, - лоцман, щенок неопытный, торчащую мачту проглядел…
- Это не я виноват! – с отчаянием возразил стоящий здесь же лоцман, действительно слишком уж молодой, - это все святой отец…
Симон хмыкнул, пробился сквозь толпу поближе к судну, с облегчением отметил, что ремонта здесь осталось немного, и вдруг почуял что-то знакомое. Поднял глаза, оглядел толпу и почти сразу увидел Кифу. Главный оппонент смотрел прямо на него, и в глазах его чуть-чуть просвечивало старательно спрятанное отчаяние.
- В Александрию? – скорее утвердил, чем спросил Симон.
- Ты тоже, - поджал губы Кифа.
Они оба понимали, что оппонент бросил Вселенский Собор вовсе не из-за минутного каприза.
«Нет, - сразу отверг самую худшую из версий Симон, - Кифа не знает о Елене ничего. Но что он тогда здесь делает?»
Он стремительно перебрал все возможные варианты и сразу же признал: не подходит ни один. Кифа не имел права бросить Собор в столь важный, действительно переломный момент. За подобное самовольство Церковь лишает своих чад всего и сразу.
«Значит, епископ Римский разрешил…»
Симон еще раз мысленно просмотрел все, что знает о сложных отношениях внутри Церкви, и вдруг вспомнил ночную беседу с Ираклием.
«Войска курейшитов пересекли пролив…» - сказал император.
- Что, Кифа, - усмехнулся Симон, - боишься, что ваши купцы к переделу южного пирога не поспеют?
Он сказал это очень образно и расплывчато, а главное, наудачу, но зрачки его вечного оппонента расширились и тут же – на миг, не более – скакнули в сторону.
- Ладно, можешь не отвечать, - разрешил Симон.
Он лучше других знал, что Кифа обязан соврать, а правду он и так уже знал.
***
Когда Амр с его двумя сотнями всадников, входил в Фаюм, на улицы высыпали все – от мала до велика. Вот только Амр, главная, казалось бы, угроза, не интересовал никого, - все смотрели в небо. Он и сам нет-нет, да и поглядывал на медленно, но верно растущую в размерах комету. Амр прекрасно помнил, как тогда, двадцать восемь лет назад это кончилось жутким ударом, сбросившим его селение – вместе с домами, людьми и скотиной – шагов на четыреста вниз по склону холма.
Амр покачал головой. Странным образом, в момент удара почти никто не пострадал, но вот земля… однажды сдвинувшись, она уже не останавливалась, и стены домов покрыли трещины, источники четырежды меняли место выхода на поверхность, и, в конце концов, племя отселилось на другую сторону ущелья. Ждать и бояться новых подвижек земли оказалось невыносимым.
- Аравитяне! Смотрите, это аравитяне!
Амр подобрался. Здесь, на главной улице города они бросались в глаза куда как больше, чем комета над головой.
- Куда? – заступил дорогу Амру крупный пожилой грек, явно из бывших солдат.
- К губернатору.
- Ты ведь – Амр? – прищурился грек.
Амр кивнул.
Грек на мгновение задумался, а затем развел руками и отошел в сторону. Война так и не была никем объявлена, и решить, надо ли, рискуя собой, останавливать это шествие, было непросто. И лишь у центральной площади подоспевшие ополченцы вежливо, но непреклонно отсекли от Амра большую часть людей, оставив ему, как сопровождение, около трех десятков.
- Ты не царской крови, - бесцеремонно объяснили ему, - хватит с тебя и этих.
Амр лишь рассмеялся; на месте ополченцев он бы не пропустил к первому лицу столь богатого города и этих тридцати. А едва Амр встретился с вышедшим ему навстречу губернатором глазами, как ему стало ясно: его не просто ждали, империя учла все – до деталей.
- Ну, что Фаюм сейчас пуст, ты, я думаю, знаешь, - внимательно посмотрел ему в глаза губернатор, едва они присели на подушки.
Амр молча кивнул.
- Но твоим людям нужна еда… много еды. И ты пришел, чтобы ее взять…
Амр молчал. Это было так.
- Тогда тебе придется заступить за Ираклиевы столбы, - сухо констатировал губернатор.
- А Ираклий начнет войну… - так же сухо констатировал Амр.
Губернатор уклончиво повел головой.
- Император имеет на это право. Око за око… вы, последователи Абу Касима, тоже – люди Книги. Вы должны считаться с законами.
Амр поджал губы и покачал головой.
- Но ведь законы нарушаю только я. Если Ираклий убьет одного меня, его чести воина ничего не будет угрожать. Зачем же еще и война?
Губернатор ядовито улыбнулся.
- Ты мне еще про письмо Хакима сказочку расскажи. То самое, в котором он тебе как бы запрещает входить в Египет…
Амр молчал. Он уже получил это письмо, и должен был получить еще и еще. Более того, похожие письма, в котором Али и Хаким, Умар а, возможно, и Муавайя отрекаются от Амра и его похода, должны были получить все значимые люди империи. И он уже видел: придавать этим письмам значения здесь не станут.
- Ты прошел фаюмским каналом? Через людей Иоанна? – вдруг поинтересовался губернатор.
- Нет, - мотнул головой Амр, - в обход, предгорьями. Твоих коров уже забрал.
Губернатор помрачнел.
- Это беззаконие.
- Верно, - согласился Амр. – Но с голоду ни ты, ни твоя семья не умрут.
Губернатор заиграл желваками.
- Как были вы, аравитяне, бандитами, так и остались, - ненавидяще выдохнул он. – И правильно, что вам зерна не дают. Скорее бы вы передохли…
Амр вскочил с подушек и, уже слыша, как встрепенулась позади губернаторская охрана, выхватил саблю из ножен.
- Т-ты…
- А ты не много на себя берешь, губернатор?
Амр замер и медленно обернулся. У входа стоял пожилой грек – большой, грузный и, судя по одежде, очень, очень богатый.
- Садись, Амр, - по-свойски махнул рукой грек, - нам с тобой предстоит о-очень долгий разговор.
***
Когда Ираклий прибыл в Кархедон, все, кто мог ходить, высыпали на улицы и теперь стояли, задрав оранжевые лица вверх… церкви были забиты битком, а вот купеческая гавань опустела.
- Да, я видел Симона, - отрапортовал вызванный к императору начальник стражи, - на последнюю галеру успел, с час назад.
А едва Ираклий отпустил офицера, к нему прорвались четыре брата-купца, еще вчера подходивших выразить преданность.
- Умоляем о правосудии, император, - начал старший, с совершенно загнанными глазами.
- Так быстро? – удивился Ираклий.
Он рассчитывал, что хотя бы неделю братья продержатся сами, без помощи войск.
- Это быдло не желает…
- Стоп! – поднял руку Ираклий. – Эти люди – моя родня. Будь осторожен со словами. У нас можно и язык – за оскорбление – потерять.
Братья переглянулись, а Ираклий встал с резного стула и прошелся по залу. То же самое происходило везде, где новые аристократы пытались принудить вчерашних вольных варваров к абсолютному повиновению. И что хуже всего, начался раскол Кархедонской Церкви: те из священников, что понимали, что лично им епархий все равно не получить, примыкали к восстающим крестьянам-агонистикам*.
.
*Агонистики – борцы.
.
Что ни день, он получал все новые известия о сожженных долговых расписках, изгнанных господах и главном – самовольно захваченных прудах, озерах и каналах. Вода в Ифрикайе стремительно иссякала – год за годом, а привычные отношения меж крестьянами и теми, кто сдает земли в аренду, необратимо ломались.
Император повернулся к замершим купцам.
- Вы, думаю, знаете, что прямо сейчас в Кархедоне проходит Четвертый Собор Церкви Христовой…
Те переглянулись и неуверенно закивали.
- Слышали…
Ираклий удовлетворенно кивнул и прошелся перед ними.
- Если Церковь сочтет, что закрепление крестьян за господами не противоречит слову Спасителя, я пришлю солдат в каждое восставшее селение, но до тех пор… справляйтесь сами.
- Мы не можем… - начал старший.
Ираклий упреждающе поднял руку.
- Поговорите со старейшинами. Их слово можно купить, а люди их слушают. Пока.
- Платить крестьянину за его слово? – скривился один из купцов.
Ираклий усмехнулся.
- Хочу спросить… на вас еще не ездили?
Братья густо покраснели – совершенно одинаково – и – так же одинаково – опустили головы.
Император усмехнулся.
- Кархедон – это особая провинция, - не без удовольствия проговорил он, - здесь люди еще помнят другие времена. Я сам из этих времен.
Он знал, что все проходит. Он сам делал все возможное, чтобы истребить память о том, что когда-то правила в Ифрикайе были иными. И все-таки он гордился прошлым своей страны. Купцы завздыхали, видя, что аудиенция закончена, раскланялись, не поворачиваясь к императору задом, вышли, и вот тогда появился Пирр.
- Кифы на Соборе нет, - удовлетворенно доложил он. – Его вообще нет в Кархедоне!
Ираклий обмер; это была опасная новость. Но Пирр принял его молчание с воодушевлением.
- Так что теперь никто твоему «Экстезису» не помешает. Этот Собор – твой! Ты понимаешь?!
- Подожди… - без сил опустился на резной стул император. – Дай подумать.
Он знал, что Кифа, главная ударная сила Генуи и Венеции, мог покинуть Собор лишь по разрешению Северина. И это означало, что за морем уже знают о начале войны. И, хуже того, они к этой войне как-то готовятся.
- Забудь о Соборе, - тихо проговорил он Пирру. – Откладывается Собор.
- Кем? – опешил Патриарх.
Ираклий потер мгновенно взмокшее лицо.
- Жизнью, Пирр. Самой жизнью.
***
Симон понимал, что начало войны лишь поднимает ставки. Теперь жизнь Елены не просто висела на волоске, она почти ничего не весила. Или наоборот – решала все. Почти, как тогда, при Иоанне Крестителе.
Нет, сама идея о Матери Мира возникла еще до Иоанна, во времена Париса. Наивный мальчишка искренне полагал, что ему позволят обладать подобным сокровищем, как своим. Понятно, что ту, самую первую Елену нашли и убили – уже в Египте. Симон даже не был уверен, что она была настоящей Еленой – женщиной-Луной, способной осветить собой весь мир так же, как освещает его единое для всех ночное светило. Но владыки множества египетских эмпорий тогда крепко перепугались, и война вышла затяжная и кровавая. И понятно, что Иоанн горький опыт Париса учел.
Секретность была абсолютной; явление Елены миру должно было произойти внезапно и всесокрушающе. Но Иоанн – первый из первых и лучший из лучших – сам и сказал кому-то из сановников, что Ирод, взяв царственную Иродиаду за себя, напрасно думает стать величайшим, ибо уже появилась Та, которой даже сама Иродиада будет прислуживать, как своей госпоже.
Спустя сутки Иоанн уже сидел в темнице, а вскоре его голова была торжественно поднесена Иродиаде. И мало кто знал, что еще до того, как Иоанну – после жутких пыток – отсекли голову, перепуганной женщине поднесли куда как более ценный подарок – отделенную голову Царицы Цариц. И все пришлось начинать заново – уже другим людям.
В новом заговоре состояло достаточно много самых разных людей – все изнутри Церкви. Собственно, лишь благодаря Церкви, а точнее, благодаря древней традиции откупаться первенцем от Бога, Елену и удалось выпестовать. Каждый первенец от каждой семьи шел по духовной линии, и если дети крестьян тихо и заслуженно переходили в разряд монастырских рабов, то принцев и принцесс ждала совсем иная участь.
Большая часть высокородных монахов, по сути, была заложниками – гарантией, что царь не взбрыкнет и не надумает совать загребущие руки в церковную казну, а своих фаворитов – на патриарший престол. И напротив, царь мог быть уверен, что патриархом никогда не станет человек недостаточно родовитый и в силу этого недостаточно авторитетный. Но всю эту публику можно было использовать и по-другому.
Симон затруднился бы сказать, кому из Патриархов эта мысль пришла впервые, - скорее, всего, она жила всегда, но однажды заточенным в монастырях высочайшим заложникам перестали удалять ядра и разрешили брак, естественно, тайный. Да, это был риск, - за такое Фока снял бы кожу без малейших колебаний, - но в конце концов в руках Церкви оказалась небольшая группа монахинь и монахов, несущих в себе высочайшее семя во всей Ойкумене. И более того, каждый был старшим над своей группой царских родов.
Браки освящали сами Патриархи, документы были исчерпывающие, так что любой из них мог по праву претендовать на свою часть заселенной вселенной – Палестину или Аравию, Абиссинию или Армению, Сирию или Египет. А едва их начали объединять в одно целое, грянула большая война.
Понятно, что элиту всей Ойкумены пришлось прятать – сначала от солдат врага, затем от собственных мятежников, а при Фоке – даже от Патриархов. Симон не застал этого времени; когда его допустили в этот круг, дело было сделано, и он увидел обаятельную четырнадцатилетнюю девочку, в которой сошлось все – до последней кровинки. Кошмар для любого признающего силу родства императора.
Все было продумано так тщательно и исполнено так непреклонно, что Царицу Цариц признали бы даже варвары, - для большинства из них она была бабушкой с десятью-пятнадцатью приставками «пра» в начале. Она была Матерью Мира. И она была в руках небольшой группы понимающих, чем рискуют, человек. Симон в этой группе стал вторым от начала. Не сразу, но стал.
***
То, что этот внезапно объявившийся огромный грек, кто-то очень важный, Амр увидел сразу – по испугу в глазах губернатора.
- Меня звать Менас, - представился грек и вольготно разлегся на подушках, - не слышал?
- Нет, - признал Амр, - но Хаким тебя, наверное, знает.
Менас усмехнулся.
- Ну… Хаким – не тот человек, чтобы я гордился своим с ним знакомством… но я пришел говорить не о Хакиме. Я пришел говорить о тебе.
Амр удивился, тут же отметил скользнувшую по щеке губернатора капельку пота и удивился еще больше. Он давно уже не видел, чтобы человек чего-нибудь так боялся.
- Скажи… Менас, а ты кто?
- Купец.
- Просто купец?
- Уважаемый купец. Очень уважаемый.
Амр оцепенел. Он уже чувствовал, как что-то там, Наверху, повернулось.
- Тогда продай нам зерно, Менас, - дрогнувшим голосом произнес он, - просто продай нам зерно. Хаким купит. Все. А я… я больше ничего не хочу. Я сразу же поверну назад…
Менас вздохнул и сдвинул брови – чуть-чуть.
- У меня сейчас нет зерна, Амр.
- А у кого есть? – глотнул Амр.
- Ни у кого нет, - покачал головой купец. – Все зерно Египта на имперских складах. Ираклий собрал у себя все.
Амр замер. Он ничего не понимал.
- А чем вы тогда торгуете? Разве бывает купец без товара?
Губернатор заерзал.
- Менас, держи язык за зубами.
- Помолчи, - отмахнулся купец. – Ты ничем не рискуешь, а у меня зерно уже горит.
- Стоп! – тут же вскинулся Амр. – Ты же сказал, у тебя нет зерна!
Купец поджал губы и покраснел.
- У меня очень много зерна, Амр – на бумаге. В императорских расписках. Но само зерно всех купцов империи у Ираклия. В хранилищах. И он его нам не выдаст до тех пор, пока жив хотя бы один курейшит.
Амр яростно скрипнул зубами, и вдруг его осенила какая-то смутная догадка.
- Постой… я правильно понял, что Ираклий придерживает ваше зерно у себя вопреки вашей воле?!
Менас кивнул.
- Именно так.
- Но ведь это незаконно…
Менас промолчал, но Амр уже понимал, как многое это меняет.
- А если я вытащу ваш товар из хранилища, - подался он всем телом вперед, к Менасу, - ты отправишь свою долю зерна в Аравию? Но только свою личную долю, законную, - так, чтобы войны не случилось!
- За этим я сюда и пришел, - внимательно глядя ему в глаза, произнес грек.

***

52

http://s9.uploads.ru/92VRn.jpg
ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Ираклий тревожно покосился на уходящую за горизонт комету, просмотрел донесения гонцов и разложил на столе карту Египта. Судя по скорости продвижения аравитян, Амр должен был сегодня войти в Фаюм, – скорее всего, в обход, через предгорья. А значит, Менас уже там.
.
Собственно, конфликт с торгово-купеческой партией прасинов начался сразу, едва они сообразили, во что их втягивает военно-аристократическая партия венетов. Купчишки прекрасно понимали, что все тяготы войны, включая сгоревшее, вовремя не проданное зерно, лягут на них, а на захваченный курейшитский пролив, один черт, сядут военные. А если быть совсем точным, несколько родственных императору семей. И это выглядело несправедливым.
.
Ираклий вздохнул. Главе всех купцов Египта Менасу было плевать, что ему, императору это родство в тягость; что оно – вынужденное; что несколько сильнейших семей страны – нравится это кому-то или не нравится, - а должны обладать властью. Потому что иначе наверх попадают центурионы – такие, как Фока. А эти, кроме как снимать кожу, ничего, в общем-то, и не умеют.
.
- Ну, что ж, Менас… - улыбнулся император, - надеюсь, ты отыграешь свою роль безупречно…
.
Глава всех купцов Египта не слишком любил Ираклия и вовсе не был наивен, но в этой ситуации даже он был всего лишь орудием. Ираклий предусмотрел все, даже самые худшие варианты, и на самом деле теперь ни от Менаса, ни от Амра ничего не зависело. Почти ничего не зависело и от Теодора, ждущего у Никеи с отборным войском ветеранов. И даже от могучего имперского флота зависело немногое. Флот был обречен выйти по Траянскому* каналу из Нила в Мекканское море и нанести удар по морским крепостям курейшитов.
.
*Траянский канал (Trajanus Amnis – Траянова река), предшественник Суэцкого канала, начинался у Каира, вел из Нила в Красное (Мекканское) море, под именем Исмаилия оставался судоходен до 19 века. Фрагментами существует и ныне.
.
Все зависело от правильной последовательности действий. Сначала Менас побудит Амра двинуться за зерном, затем Амр заступит за границы, затем по нему нанесет удар Теодор, и лишь, когда следы схватки в пределах Ираклиевых столбов будут неоспоримы, флот получит приказ.
.
«А к тому времени, когда Менас предъявит в Гелиополисе* бумаги на зерно, если вообще до этого дойдет, получать зерно в Аравии будет просто некому…»
.
*Гелиополис, он же – Он Шемс, Ain Shems (буквальный перевод – столбы). Отмечали начало императорских земель – Ираклеи (Августеи).
.
Ираклий снова покосился на краснеющее над горизонтом зарево кометы и сокрушенно покачал головой. Знак был нехороший.
.
«Только бы Ахилл успел Ее привезти. И без того сюрпризов хватает…»
***
На этот раз лоцман молчал, как убитый, и лишь время от времени вполголоса подавал команды штурману. Но Кифе от этого было не легче: прямо напротив него сидел Симон – живой и здоровый.
.
«Наверное, они разминулись в пути, - подумал Кифа, - иначе бы он от близнецов не ушел».
.
Этот варвар постоянно подкидывал сюрпризы – почти всегда неприятные. Вот и теперь, Кифа знал, что Симон знает о нападении курейшитов на Византию. Однако Кифа точно так же чувствовал и другое: Симон плывет в Александрию не из-за начавшейся большой войны. Этой продажной твари было глубоко плевать на все, кроме денег, - не только на войну, возможно, даже на само Спасение.
.
Амхарец, почуяв, что на него смотрят, поднял взгляд, и Кифа, чтобы не отводить взгляда и не выглядеть чего-то опасающимся, сокрушенно покачал головой.
.
- Скажи, Симон, ты и впрямь веришь в этот бред, что нес на Соборе?
.
Варвар удивленно поднял брови, и Кифа уточнил:
.
- Ну… что младенцы, зачатые от колдуна, в ад попадают?
.
Симон улыбнулся.
.
- Нет, конечно. Младенец в своем зачатии неповинен. Просто вас, кастратов, надо было как-то ставить на место. Чтобы самыми святыми себя не считали.
.
Кифа поджал губы. Этот варвар использовал софизмы с бесстыдством просто удивительным, а потому легко поддерживал в диспуте главное – напор. Теперь что-либо исправить было невозможно.
.
- Ты, Симон, хоть понимаешь, - стыдя вечного оппонента, покачал Кифа головой, - сколько вреда вы, жеребцы, приносите Церкви Христовой?
.
Амхарец удивленно поднял брови.
.
- И чем же?
.
- Греховностью, - строго по существу дела ответил Кифа. – У вас что ни слово, то скабрезность. А это ведь – грех, и серьезный. Вон, даже в Священные Писания умудрились свое жеребячество протащить! Править не успеваем!
.
Амхарец задумчиво хмыкнул.
.
- А примеры можно? А то ведь напраслину возвести – дело нехитрое…
.
Кифа на мгновение задумался и кивнул. Здесь, посреди моря варвар был не опасен, и от него было можно даже чему-нибудь научиться – бесплатно. Экспертом этот амхарец, надо признать, был неплохим. Поэтому, поймав ритм раскачивания галеры, Кифа быстро переместился к противоположному борту. По-хозяйски сдвинул в сторону юного пассажира и вытащил из сумки стопку листов с подстрочными переводами.
.
- Здесь, - мгновенно отыскал он недавно обезвреженное учеными братьями спорное место, – боголюбивый Моисей выносит в Ковчеге золотые члены и золотые… мгм… ну… женские… эти самые… вагины.
.
Симон весело поскреб щеку.
.
- Ничего смешного, - обрезал Кифа. – Мы, конечно, подыскали подходящие замены. «Члены» заменили на «наросты», а женские… мгм… золотые «вагины» на золотых «мышей». Буквы почти те же, а все ж не так непристойно.
.
Амхарец смешливо булькнул.
.
- Кто вам это переводил? Где ваши переводчики еврейский изучали?
.
Кифа насупился. Он взял самый лучший перевод, какой нашел у Северина.
.
- А ты не смейся! Ты просил примера, так вот он – пример. А теперь представь на мгновение, что было бы, если бы это прочел безгрешный отрок! Или невинная девушка! Что они подумали бы о Священном Писании?! Или вам, жеребцам все равно…
.
- Подожди, - оборвал его Симон и ткнул пальцем в лист. – Это слово вовсе не означает место, которым рожают. Это слово означает родовое клеймо, тавро. И там, и там основа – «род», но это разные слова*! Так что Моисей нес в Ковчеге обычные слитки с клеймами своих племен. А клеймо – чтобы не перепутать, где чье золото.
.
*Любопытно, что английские переводы эфиопской «Кибре Негаст» (одной из реликтовых версий Библии) и поныне содержат именно слово «член».
.
Кифа оторопело моргнул. Выходило так, что священный библейский текст вовсе не был непристойным! А Симон еще раз хохотнул и сокрушенно покачал головой.
.
- В том-то и беда, что вы, кастраты, особенно монастырские, видите чертей там, где их нет, и никогда не было. Лучше бы о Спасении человека думали…
.
Кифа обиженно засопел и попытался отобрать библейский список, но варвар так и не отдавал ему желтые папирусные листы, - даже когда просмотрел их все. Нет, он продолжил комментировать, и ехидства в нем было преизрядно.
.
- Ну, и перевод! А ну-ка, скажи мне, Кифа, куда попал нищий Лазарь после смерти?
.
- В лоно Авраамово, - мрачно отозвался Кифа. – Это все знают.
.
- Правильно, - согласился амхарец. – Он вернулся в божественное материнское лоно, в космическую утробу, из которой вышел в мир каждый из нас. Он вернулся туда, где всегда тепло, уютно и спокойно.
.
Кифа покраснел, и Симон нанес слоедующий удар:
.
- Скажи мне, Кифа, где ты видел у мужчины «лоно»? Ну? Где у Авраама лоно?
.
Кифа глотнул. Он не собирался отвечать на этот дурацкий вопрос, и Симон язвительно хмыкнул и по-хозяйски положил ему руку на колено.
.
- Да, мужчине есть куда засунуть. Вы, кастраты, знаете это лучше других. Только так радость от жизни и получаете. Там и есть ваше «лоно».
.
Кифа побагровел и сбросил Симонову руку со своего колена. Его личная жизнь ни в малой степени этого варвара не касалась.
.
- Но, как хочешь, Кифа, а я после смерти в ж… попадать не хочу. Даже если это – в согласии с вашим переводом Писаний – ж… самого Авраама.
***
Симон проходил крещение по всем правилам, в точности так, как заповедал Иоанн Креститель, то есть, через троекратное утопление. Симон трижды уходил туда, к самой линии между жизнью и смертью* и трижды его возвращали назад опытные, отлично подготовленные к такой работе братья. Понятно, что он успел разглядеть многое, и уж то, что «лоно Авраамово» вовсе не метафора, знал не понаслышке. Там действительно было хорошо – как у мамки в пузе.
.
*В некоторых субкультурах временное, контролируемое умерщвление с психоделическими целями существует и ныне.
.
С той самой поры ему не нужно было часами биться лбом о пол храма, чтобы верить. Он просто знал. А гностическое предание о том, что Эдем вовсе не находится в Абиссинии или на седьмом небе, а есть состояние души внутри не пребывающей нигде космической утробы, стало таким же простым и понятным, как придорожный камень.
.
Увы, Кифе и его кастрированным собратьям это знание было недоступно. Ну, не умели они рисковать своими рыхлыми сластолюбивыми тельцами во имя расширения познания; предпочитали сузить истину до своих размеров. И – Господи! – как же они все ненавидели женщин! Дошло до того, что Северин, а, судя по всему, это была именно его инициатива, улучшил даже акт сотворения человека и сделал виновной во всем происшедшем Еву.
.
«Ревнуют они, что ли?»
.
Первым делом эти святоши вымарали из Писаний всякие упоминания о Лилит – первой женщине, даже еще не человека, а, скорее, демона, созданного Богом для себя. Соответственно, акт божественного, одним духом, зачатия первого человека в утробе Лилит тоже пришлось заменить – на гончарную легенду об изваянии человека из глины. И уж, само собой, кастраты изменили тот момент, когда Адам, подросший и весьма пронырливый малый, соблазнил единственную женщину в Эдеме тем змеем, что у каждого мужчины в штанах.
.
Симон улыбнулся. Винить Лилит в грехопадении он бы не стал. Для нее, никогда не видевшей столь интересного предмета и оплодотворенной Творцом лишь единожды, да и то бесплотным дуновением, мужчина был в диковинку. Наверное, поэтому с точки зрения сотен знающих эту легенду племен, первый человек был, скорее, героем-любовником, нежели грешником. Но вот Господь, конечно, обиделся. Особенно, когда Лилит родила Еву.
.
«Из ребра*… - усмехнулся Симон. – Ох, уж эти кастраты…»
.
*В некоторых списках Библии прямо указан истинный источник Евы – член Адама.
.
Лишенные возможности давать жизнь, собратья Кифы так и норовили замазать естественный способ ее происхождения. Они и сделали Адама, первого мужчину и праотца всем живущим, героя и пример для подражания – трусливым существом, тут же свалившим всю вину за содеянное на любимую женщину.
.
- И с Адамом вы погорячились, – вернул Симон подстрочник хозяину. – Не должен мужик прятаться за свою бабу. Даже если бы Ева была виновна.
.
Кифа молча принял подстрочник и принялся аккуратно сбивать разлохмаченные Симоном листы.
.
- Можно подумать, у Адама выбор был… - проворчал он.
.
- Был, - кивнул Симон, - собой свою женщину закрыть – хоть от Господа Бога. А уж дома разобраться. Без посторонних советчиков.
***
Услышав, чего хочет купец, губернатор позеленел.
.
- Ты что делаешь, Менас?! Это же мятеж!
.
- Никакой это не мятеж! Я просто возвращаю себе свой товар, чтобы продать его нашим дорогим родственникам, - отмахнулся грек и повернулся к Амру. – Ты письмо передать для нашей принцессы Марии сумеешь?
.
- Для Умм Ибрахим*? – уточнил Амр и тут же кивнул, - конечно, сумею. Быстро не дойдет, но…
.
*Umm Ibrahim – мать Ибрагима, уважительный титул Марии, связанный с рождением Пророку сына по имени Ибрагим.
.
- Менас, не смей, - процедил губернатор.
.
- А что тут такого? – пожал плечами купец. – Ты, кстати, первым должен был на просьбу о помощи откликнуться. Не только по родству, но и по должности…
.
Губернатор озверело вытер мокрое лицо ладонью.
.
- Он грабитель! Его, по закону, судить уже надо!
.
- Ну-ка, ну-ка, - заинтересовался Менас и повернулся к Амру, - что ты в Фаюме взял?
.
- Скот, - честно признал Амр, - голов триста.
.
Купец смешливо фыркнул и бросил на губернатора полный брезгливости взгляд.
.
- Я уже представляю, что о тебе начнут говорить купцы, когда узнают, что ты, владетель самого богатого города поймы триста коров для принцессы Марии пожалел. А уж если до аристократов дойдет…
.
Губернатор помрачнел.
.
- Не надо смеяться, Менас. И вообще, помнил бы ты свое место, торгаш. Особенно теперь, когда империя на пороге войны.
.
На некоторое время воцарилась тишина, так что стало слышно даже то, как шумит и охает на площади толпа. Но купец не собирался уступать.
.
- Если экономы Ираклия не станут нарушать закон и дадут мне отправить зерно в Аравию, никакой войны не будет, - покачал он головой, - и ты это знаешь.
.
- Они не отдадут тебе зерна, да, и войны все одно не миновать, - болезненно поморщился губернатор и начал подниматься с подушек, - не строй иллюзий, Менас. Все, прощайте.
.
Амр на мгновение ушел в себя и тоже поднялся – вслед за губернатором.
.
- Значит, империя все равно нападет?
.
- Скорее всего, - уже почти безразлично произнес губернатор. – Она никому дерзости не спускает. А ты, Амр, по своей наглости превзошел всех.
.
Амр стиснул зубы и глянул на Менаса. Купец тоже поднялся с подушек и, судя по сдвинутым бровям, обдумывал что-то непростое.
.
- Менас, - окликнул его Амр, - Где императорское хранилище с твоим товаром?
.
- В Гелиополисе, - мрачно отозвался купец.
.
- Тогда я иду в Гелиополис, - решительно кивнул Амр, отметил этот – поверх него – взгляд губернатора и твердо произнес: – Моим людям нужна еда, и я ее возьму. Кем бы вы меня не считали.
***
Ираклий появился на Соборе, едва началось утреннее заседание.
.
- Ну… ни Кифы, ни Симона, я вижу, нет, так что придется вам выслушать меня.
.
Святые отцы неуверенно переглянулись. Все они были взвинчены появившейся с утра кометой и собирались обсуждать лишь одно: ждать конца света или не ждать.
.
- Знамение прошу главным вопросом Собора не делать, - упредил ненужные прения Ираклий, - а если кто будет поднимать панику, накажу. Я уже судей предупредил; они будут следить.
.
Священники приуныли.
.
- Вы все знаете, что нужно империи, - безо всякого перехода начал Ираклий. – Крестьянин должен работать на той земле, которую ему дают.
.
- Это незаконно, император, - подал голос епископ Софроний. – Да, и не по слову Спасителя.
.
- Да, - кивнул Ираклий, - так раньше не делалось. Но в Кархедоне многолетняя засуха, и крестьяне уже начали уходить в лучшие места.
.
- Это твои крестьяне, - осмелился напомнить епископ Римский Северин. – Сам с ними и разбирайся. Лично у меня в епископате никто никуда не уходит.
.
- Твой епископат не производит ни единого литра оливкового масла, - встречно напомнил Ираклий, - все масло, которое ты ешь, производят здесь, у меня.
.
Святые отцы замерли. Все понимали, чем угрожает Ираклий. А он, зная, что конфликта ни с Генуей, ни с Венецией все равно уже не избежать, не собирался щадить никого.
.
- Я могу остановить все поставки в любую часть Ойкумены. Я уже остановил поставки зерна аравитянам. Знаешь, Северин, чем это для них кончилось?
.
Кастрат отвел глаза в сторону.
.
- На меня смотри, Северин! – заорал Ираклий. – Это я тебя на твой престол поставил! Если ты еще не забыл…
.
Епископ Римский глотнул и заставил себя смотреть на императора.
.
- Ты что думаешь, Северин, я не понимаю, зачем вы дискуссию о двух природах Спасителя развернули?!
.
Епископ Римский покраснел и поджал губы. Но приходилось выслушивать.
.
- Хотите через мою голову крестьянами управлять?! С плебсом заигрываете?! Имперскую власть подрываете?!
.
Священники зашушукались. Здесь не было никого, кто бы с этим не сталкивался. Стоило варварам услышать о человеческой, доставшейся Сыну от Марии природе Спасителя, и они задавали следующий, самый опасный вопрос. Если вторая, от матери природа Спасителя ничуть не меньше первой, от самого Яхве, то почему их принцессы не равны Ираклию? Уж на эту простую аналогию у них ума хватало.
.
- Теперь варвары говорят, что император себя выше Спасителя ставит! – эхом отдавалось от потолка, - в церкви Мария на самом почетном месте, в самых красивых одеждах! А наши принцессы…
.
- Ты снова хочешь навязать свой «Экстезис»?!
.
Император замер, отыскал глазами рискнувшего возразить Софрония и скорбно покачал головой.
.
- Нет, Софроний, я хочу навязать вам хоть немного ума. Потому что, если субъект власти женщина, кровопролитие не остановить. Мужчины так и будут захватывать царственных женщин и убивать ее детей от предыдущего мужа.
.
- Византия всегда так жила… - мрачно напомнил Софроний.
.
- Пока не пришел я, - процедил император, - и я вам не позволю повернуть все назад.
***
Симон подошел к своему вечному оппоненту часа через два. Бесконечные шлепки весел о воду и почти ставшее привычным зловещее оранжевое свечение с небес изрядно утомляли своим однообразием.
.
- Ладно, не обижайся. Я просто высказал то, что думал.
.
Кифа недовольно буркнул и отвернулся, и Симон присел рядом.
.
- И вообще, согласись, что важнее Спасения нет ничего.
.
Кастрат вздохнул.
.
- Ну… да, в общем.
.
- И мы пока не знаем, как спасти себя, - напомнил Симон. – Господь так и карает – что правых, что виноватых…
.
Кифа недовольно фыркнул.
.
- Но Бог и сотворил этот мир. А человек виноват. Сильно виноват. И Отец Мира имеет право наказывать свое дитя.
.
Симон кивнул. Каждый варвар знал, что человек виновен перед Всевышним. Легенды отличались только содержанием этой вины, и совращение первым человеком собственной божественной матери вовсе не было главной версией. Кто полагал, что первый человек мошеннически выиграл у Бога в кости. Кто настаивал, что Человек украл у Бога огонь. Главное, на чем сходились все, - какая-то вина есть. Иначе бы Небо так не сердилось.
.
- Ты прав, Кифа. Мы в чем-то провинились …
.
- Тогда почему ты не с нами? – удивился Кифа. – Не в Церкви…
.
Симон бросил задумчивый взгляд вверх, на порядком выросший в размерах оранжевый хвост.
.
- Знаешь, кем считают нашего Творца людоеды? Главным бабуином.
.
Кастрат опешил.
.
- А при чем здесь бабуины?
.
Симон сосредоточился.
.
- Главный бабуин в стае жаждет двух вещей: крыть всех самок и драть всех самцов – пока не подчинятся. Именно таков для него идеальный мир.
.
- Неуместная аналогия, – пыхнул Кифа. – Где ты видел такое в Писаниях? Напротив, Он прямо сказал, что хочет Мира и Любви! А вот ты не можешь ни полюбить, ни смириться! Поэтому и злишься!
.
- Хорошо. Пусть, - поднял руку Симон. – Но скажи мне, Кифа, каким ты, любящий Бога, видишь идеальный мир?
.
Кифа на мгновение опешил, а потом рассмеялся.
.
- Знаешь, Симон, а я видел место, где мир уже совершенен. Это монастырь, в котором я вырос.
.
Симон заинтересовался.
.
- Да-да, – серьезно закивал Кифа, - наши невесты Спасителя – на женской половине – чистые голубки! Да, и мы – на… мгм… мужской – верные рабы Господа! Поверь, это действительно так! Мир и Любовь царят повсюду…
.
Симон поднял руку.
.
- Подожди! Ты хоть понял, что сказал?
.
Кифа остановился, мысленно перебрал свою короткую речь и непонимающе тряхнул головой.
.
- Чистую правду.
.
- Вот именно, - кивнул Симон, - все женщины – невесты, то есть, самки Главного Бабуина, а все мужчины – Его рабы. Ты повторил то же самое, что отметил мой знакомый людоед. И вы оба правы, потому что это и есть доведенные до абсолюта Любовь и Мир.
***
Симон пожалел о сказанном сразу, - удар был слишком силен. Кифа побледнел, моргнул и мгновенно ушел в себя. Бедный кастрат никогда не доводил мысль до логического конца – туда, где она становится своей противоположностью.
.
- Ладно, не переживай, - хлопнул он Кифу по округлому колену, - это всего лишь теософская ловушка. Логический трюк. Фокус.
.
Кастрат молча отодвинулся.
.
- Ну, как хочешь, - пересел Симон к противоположному борту.
.
Наверное, изначально, Бог стремился лишь к хорошему, - вот как Кифа. Но все пошло не так – ровно в тот день, когда он создал второе подобное себе, то есть, имеющее собственную волю существо, - неважно, кто это был: Адам, Лилит или кто-то из ангелов Его.
.
«А две воли это априори – конфликт…»
.
Тому Который просто обязаны были наставить рога – раньше или позже, тот или иной им же самим созданный персонаж. Не обязательно с женщиной. Обман отеческих ожиданий мог произойти тысячами способов.
.
«Но случилось, как случилось – тягчайшим из вариантов…»
.
Недаром хитрые варвары теперь кастрировали всех, кто попадал в их руки – пленных, рабов, ну, и первенцев кое-где. От Бога приходилось откупаться, и лучшего подарка Ему, чем чертов «змей», порушивший семейную гармонию с Лилит, первой женщиной Господней, быть не могло.
.
Да, кое-где уже следовали обычаю евреев, первыми сообразивших, что такому символическому существу, как Единый, можно пожертвовать столь же символического «змея», и перешли на обрезание. Но сути это не меняло: Бог жаждал видеть «причинное место» наказанным.
.
Симон даже не исключал, что обряд священной инкубации, когда рогатый жрец от имени Бога прокалывает каждую девственницу племени – тоже некая наивная попытка компенсировать Всевышнему понесенный им моральный ущерб.
.
«Ну, а заповеди никому не помогают… уж это двано ясно».
.
Господь оставался настолько равнодушным к праведным, что не заметить этого было невозможно: уж карал он их – что чумой, что бездетностью, что нищетой – ровно с той же частотой, что и грешных.
.
«Ибо Спасение кроется не в соблюдении заповедей, а в пролитии жертвенной крови!»
.
- Что ты сказал? – вскинулся сидящий у второго борта Кифа, и Симон понял, что произнес это вслух.
***
Отправив гонца в Александрию, генерал Теодор выслал объединенный отряд Феодосия и Анастасия в разведывательный рейд.
.
- Ни во что пока не ввязываться. Ираклий до поры до времени запретил. Но если нападут, отвечайте. Нам нужны доказательства агрессивности их намерений.
.
А потом ему принесли весть о гибели Иоанна, все это время сидевшего в засаде у Лагуна, и все вообще стало замечательно.
.
- Тело доставили?
.
В качестве улики мертвое тело иссеченного саблями высокородного полководца совсем не помешало б.
.
- Нет, - мотнул головой гонец. – Иоанн утонул.
.
- Как утонул? – не понял Теодор. – А почему не в бою?
.
- Он в камышах от Амра прятался, - нехотя пояснил гонец, а его крестьяне нашли и утопили.
.
- Наши крестьяне? – обмер Теодор.
.
Гонец кивнул.
.
- Люди говорят, он им за неделю до того все долговые расписки предъявил. Вы письмо-то почитайте, там все написано.
.
Теодор впился глазами в кривые, торопливо набросанные строчки, да так и остался стоять с открытым ртом. Это был откровенный мятеж!
.
- Мерзавцы!
.
Ни купцы, ни ремесленники, ни, тем более, крестьяне даже не собирались выставлять ополчение против аравитян! Хуже того, судя по донесению, они считали Амра правым, а приостановившего торговлю императора – виноватым.
.
«Все просто, - писал ему комендант крепости Родос*, - людей слишком беспокоит, что зерно может сгореть без пользы, а о столь необходимом империи курейшитском проливе, сам понимаешь, никто даже не думает. Быдло оно и есть быдло. Лишь бы брюхо набить, да новый шелковый халат на себя нацепить. Ну, и комету, конечно, расценивают, как знамение против нас…»
.
*Родос (Ар-Рода) – остров на Ниле, ныне территория Каира. Не путать с о. Родос в Эгейском море.
.
Теодор скользнул глазами в конец письма и скрипнул зубами. Судя по донесению, ни Феодосий, ни Анастасий даже не попытались как-то изменить ситуацию и наказать крестьян! Они просто отсиживались в крепости, ожидая подхода основных сил, то есть, подчиненных Теодору ветеранов.
.
«Ну, я вам устрою… - от души пообещал Теодор полководцам, - вы у меня сами в камышах прятаться будете!»
***
Когда Амр – в считанные мгновения – заставил Иоанна бежать и вышел к Нилу, великая река была кроваво-красного цвета.
.
- Что это? – поразился он.
.
В последний раз он подъезжал к Нилу дней двадцать назад, но тогда она была изумрудно-зеленой и пахла… просто отвратительно. А сейчас… Амр смотрел и не мог поверить: это было настоящее море крови!
.
- Разлив начинается, - улыбнулся Менас. – Теперь четыре месяца наш Великий Поток так и будет полон крови Осириса. А уж, когда разольется по-настоящему…
.
Амр спустился с верблюда и спустился к воде. Зачерпнул немного ладонью и хохотнул. Вода была густой, словно мясной отвар! А потом они вошли в город Абоит, сели в круг с крупнейшими купцами Аркадии*, и Амр осознал, как далек он был от понимания, что на самом деле затеял.
.
*Аркадия (греч. «медведица») – Вавилония, греческая область Египта от Фаюма до Ираклеи, символ – медведь (не путать с античной «счастливой» Аркадией, размещаемой историками в центральной части Пелопоннеса). Царь Вавилонский в виде медведя иногда представляется одним из четырех зверей Апокалипсиса, наравне с Царем Римским, Царем Македонским и собственно Антихристом.
.
- Кем вы считаете сына Марии? – первым делом спросили его купцы.
.
- Пророком. Кем же еще… - не стал юлить Амр.
.
Купцы переглянулись.
.
- Наш человек. Несторианец. А сколько природ у Христа?
.
Амр приободрился.
.
- Наши ученые люди говорят лишь об одной – человеческой.
.
- Надо же, монофизит, как и мы, - восхищенно захмыкали купцы. – А чему еще вас учил Мухаммад?
.
Амр пожал плечами.
.
- Пророк многое завещал. У меня в отряде есть два просвещенных человека. Могу прислать. А по мне, главное понять, что Аллах Един. Если это осознаешь, остальное намного проще.
.
Купцы, что греки, что армяне, что сирийцы принялись горячо обсуждать услышанное, а Амр сидел и, если честно, не понимал ничего. Он совершенно точно знал, что купцы недовольны тем, что Ираклий придержал зерно. Но так же точно он знал и другое: люди Книги, каждый из них, считал свою веру самой правильной. Никто из них явно не считал Мухаммада Самым Главным пророком. Однако то, как радушно его встретили, откровенно смущало.
.
- Не пытайся в этом разобраться, – дружески толкнул Амра в бок сидящий рядом Менас. – Не в теософии дело.
.
- Это, я понимаю, - хмыкнул Амр, - но в чем тогда?
.
Менас бросил задумчивый взгляд на висящую над головами оранжевую комету.
.
- Во власти. Купцы не хотят, чтобы Ираклий сел на ваш пролив.
.
- Почему? – опешил Амр. – Он же свой. А курейшиты чужие.
.
Менас рассмеялся.
.
- Все как раз наоборот. Курейшиты – такие же купцы. С ними можно договориться. У купца желание договориться – в крови.
.
- А император? – заинтересовался Амр.
.
Менас зло рассмеялся.
.
- А император думает, что он – помазанник Божий. У него в крови нет желания договориться; у него в крови – желание отнять.
.
Амр задумался.
.
- И если Ираклий возьмет наш пролив…
.
- У него появится столько власти, что можно будет не считаться ни с кем, - завершил за него Менас. – Захочет – откроет пролив, захочет – закроет. Пока всех в Ойкумене на колени не поставит. И ваших, и наших – всех.
***
Уже на следующий день после выступления на Соборе, Ираклию доложили, что Северин уперся.
.
- Он не хочет ссориться с тобой, Ираклий, - доложил агент, кастрат из провинции епископа Римского, - но он будет делать то, что ему приказали в Генуе.
.
- Раскалывать мою Церковь?
.
- Да, - кивнул агент. – Северин как раз вчера вечером получил письмо. Всего я не знаю, но там определенно говорится о твоей войне с курешитами. За морем очень боятся, что ты возьмешь последний пролив, и чтобы этого не случилось, они пойдут на все.
.
Ираклий задумался. Теми же словами он сам предостерегал своих многочисленных родственников – потомков сильнейших военно-аристократических родов Империи. Он говорил им и об опасности взрыва изнутри, и о пустеющей казне, и о волнениях среди варваров. Он выложил им все, что так беспокоило его тогда, и еще более беспокоит теперь. Но эти люди не умели останавливаться, и однажды Ираклий понял: или он согласится на эту войну, или они сделают все, что хотят, но уже без него. И куда как большей кровью. Теперь отступать было поздно.
.
- А если Северина убрать? – наклонив голову, спросил он. – Кто придет вместо него?
.
Агент хмыкнул.
.
- Прямо сейчас – никто. Они там здорово напуганы. Поэтому все будут ждать, чем закончится твоя война с аравитянами.
.
Ираклия это устраивало.
.
- А потом?
.
- Ты и сам знаешь, Ираклий, - невесело улыбнулся агент, - следующий Папа будет твоим злейшим врагом. Кто бы ни выиграл эту войну.
.
Ираклий кивнул. У него был в Риме подходящий на роль нового Папы родственник – сводный старший брат императрицы Мартины, кастрат, умница, уважаемого рода, но, если честно, Ираклий и в нем не был уверен.
.
- Хорошо, - кивнул он, - займись Северином.
.
- Прямо сейчас? – поднял брови агент.
.
- Нет, конечно, - мотнул головой Ираклий, - мне не нужно, чтобы смерть епископа Римского связывали с его конфликтом со мной. Сначала я испугаюсь, потом немного уступлю Собору, а уж тогда…
.
Агент вежливо улыбнулся, дождался отпускающего полужеста, поклонился, вышел, а Ираклий глянул на клонящуюся к линии горизонта оранжевую комету и снова разложил на столе карту Египта. У него было такое чувство, что там что-то не так.
.
«Хотя… что этот Амр может сделать? Даже когда Менас поможет ему перебраться через Нил, к зернохранилищам, все торговые пути останутся под моим контролем. Родос взять немыслимо. Трою* – тем более…»
.
*Троя – крепость, перекрывавшая проход в античный Траянский канал (Trajanus Amnis) из Нила в Красное море. В описываемое время самый важный военно-стратегический объект Ойкумены. В паре с крепостью на о. Родос, Троя составляла уникальное оборонное сооружение и позволяла целиком контролировать всю морскую торговлю Египта с Индиями, то есть, самых богатых регионов мира. Из-за вечного перемещения береговой линии Нила, вход в канал и защитные сооружения так же регулярно перемещались по берегу.
.
Ираклий знал: элитная двадцатитысячная армия Теодора против трех тысяч пастухов Амра – это даже не смешно. И роль у Амра одна – оставить хорошо доказуемые улики. Он и не мог сыграть никакой иной роли!
.
Но чувство какого-то непорядка уже не отпускало.
***
Кифа чувствовал себя нехорошо, так, словно получил удар кулаком в грудь. Симон был прав. Глубоко прав.
.
«Спасение не в соблюдении заповедей, а только в пролитии жертвенной крови…» - мысленно повторял и повторял его слова Кифа.
.
Так оно и было. Господь частенько насылал бедствия на людей – как праведных, так и грешных, а успокаивался лишь когда утолял жажду по этому красному и соленому напитку. А заповеди… заповеди не работали – соблюдай их или нет. Уж Кифа-то это чувствовал давно, еще когда ходил повсюду вслед за своим учителем. Кифе не хватало отваги это сформулировать – так же точно и беспощадно. А вот Симону хватало; этим он и был опасен – всегда.
.
- Симон, - позвал он.
.
- Да? – удивился варвар тому, что его окликнули.
.
Кифа на мгновение умолк. Было бы правильно как-то выразить признательность за эту интересную мысль.
.
- Как ты попал в монастырь? Ты же варвар.
.
Амхарец помрачнел.
.
- Мою деревню вырезали солдаты Херода. А меня подобрали монахи.
.
Кифа удивленно поднял брови и тут же понял, почему Симона не кастрировали, как любую другую одухотворенную собственность монастыря. Симон не был своим, он был варваром, «амхарой», низшим из низших, а потому не мог рассчитывать на Спасение даже без мужских ядер.
.
- О чем думаешь? – подал голос амхарец.
.
Кифа усмехнулся. Прямо сейчас он подумал, что Господь мстит человеку, словно кровному врагу. Ибо только у кровного врага убивают старых и малых, виновных и невиновных без разбора. И, глядя на оранжевое зарево кометы, Кифа склонен был думать, что варвары с их диким прагматизмом поступают вовсе не глупо, отдавая жизни своих младенцев Тому Который.
.
- Кровь отданного в жертву первенца проливается по принципу «кровь за кровь», - проронил он.
.
Кифа знал, что бывают и другие варианты. Иногда к Отцу уходит зрелый человек, правильно зачатый в храме и затем всю жизнь постившийся и молившийся Божий сын. Такие люди уходят добровольно, чтобы попросить Отца о милости для своего народа. Но, в общем…
.
- От Всевышнего просто откупаются, - с горечью проронил Кифа.
.
Амхарец, подтверждая правоту Кифы, кивнул.
.
- Я видел это в десятках племен.
.
Кифа усмехнулся. Он тоже знал эту примитивную логику дикарей. Они пьют кровь убитого монаха с тем же восторгом, с каким съедают печень убитого героя, - дабы обрести чужие качества. И каждый надеется, что станет таким же, как съеденный. Что Всевышний, глядя на людоеда, только что причастившегося крови Его сына, подумает: «В нем течет моя кровь, не буду его карать…»
.
- Но ведь это помогает? – вопросительно поднял он брови.
.
Симон кивнул.
.
- Как любая добровольная жертва. Здесь одна беда: число народов и племен Ойкумены безмерно и оно постоянно растет. И задача спасти всех становится невыполнимой.
.
Кифа наклонил голову, затем поднял и вместе с Симоном – слово в слово – произнес:
.
- Ибо нет Агнца, могущего просить Отца за всех людей сразу.
***
После долгого и напряженного совещания купцы вынесли вердикт: зерно из имперских зернохранилищ выбрать, погрузить и отправить в точном соответствии с многолетними договорами. Да, опасность сопротивления имперской охраны была, но купцы довольно быстро добились от губернатора Аркадии подтверждения законности своего решения.
.
- Будут сопротивляться, я пришлю судебных чиновников, - мрачно, с отвращением пообещал зажатый в угол губернатор. – Конечно, если за границы заступит Амр, он будет находиться на земле Ираклия незаконно, но купцы в своем праве, и они могут применить силу.
.
Воодушевленный Амр двинулся вниз по течению, а Менас тут же послал своего секретаря фрахтовать суда. Предстояло не только переправить людей Амра на правый берег, но и собрать целый флот для доставки зерна в Аравию.
.
- Отправим сразу и побольше, - пояснил Менас и тревожно глянул на растущий хвост кометы, - мало ли как еще может повернуться.
.
А едва Амр протащил охающих от восторга и ужаса воинов мимо титанических пирамид Гизы и встал напротив Вавилона, снизу, от Александрии пошли суда. И было их так много, что хватало и на переброску людей, и на зерно, на все.
.
- Сильный ты человек, Менас, - потрясенно признал Амр, - большое дело сделал. Спасибо тебе.
.
Купец улыбнулся.
.
- Самое главное сделал ты сам, Амр. Купцом не думал стать? В нашем деле такие рисковые, как ты, быстро поднимаются…
.
- Нет, Менас, - рассмеялся Амр, - купеческая доля – не моя доля. Я умру от меча.
.
Они стояли на взгорке, смотрели на бесконечный караван идущих по кроваво-красному Нилу судов, с интересом наблюдали, как они скрываются за островом Родос, чтобы через крепость Трою войти в канал, а затем встать у хранилищ Гелиополиса и – уже до отказа нагруженными зерном – уйти в Аравию.
.
А затем с того берега на простой галере, явно торопясь, приплыл секретарь Менаса, и все изменилось.
.
- Это не те суда, Менас, - доложил запыхавшийся секретарь.
.
- А нам какая разница? – хохотнул Менас. – Лишь бы зафрахтовать! Или цену слишком…
.
- Это флот императора, - выдохнул вестник беды, - и он идет в Аравию, чтобы разгромить крепости курейшитов и взять пролив. Это война.
***
Когда Симон прибыл в Александрию, широко празднуемый праздник Нила* был в самом разгаре, однако, несмотря на это, гавань оказалась почти пуста. Имперский флот целиком ушел вверх по Нилу – в Вавилон, дабы выйти по Траянскому каналу в море Мекканское.
.
*21 июля – праздник связан с разливом Нила и надеждой на будущий урожай.
.
- Война… - пробормотал Симон, бросил взгляд на повисший над маяком оранжевый мазок «второго солнца» и спрыгнул на причал.
.
Судя по надиктованному казненным солдатом адресу, нужный дом стоял в квартале ткачей, не так уж и далеко от бухты. А едва Симон миновал городские ворота и вышел на площадь, он увидел и знак – второго из оставшихся в живых пятерых посвященных.
.
- А вот собака, наделенная духом Пифона! – кричал броско, напоказ разодетый Евсей, - судьбу предскажет, краденое найдет, разлученных соединит!
.
И его напарница – коротконогая мохнатая псина быстро доставала из обтянутого тисненой кожей ящика свернутые в трубочку записки с точным предсказанием судьбы, угадывала, в чьем кармане спрятана мелкая серебряная монета и обреченно тявкала ровно столько раз, сколько человеку лет.
.
Симон протиснул сквозь небольшую толпу зевак и замер. Да, собака время от времени ошибалась, но тогда подключался ее хозяин, и клиент уходил с твердой уверенностью, что все было именно так, как он видел – своими глазами. Более бездарной траты времени для человека такого масштаба, как Евсей, и представить было сложно.
.
- Евсей!
.
До срока постаревший, определенно начавший спиваться Евсей вздрогнул и поднял глаза.
.
- Ты?!
.
Симон кивнул.
.
- Ты мне нужен, Евсей. Кажется, Она здесь.
.
Бывший товарищ глотнул, наклонился к ящику, быстро собрал свой нехитрый скарб, ухватил собаку под брюхо, пробился через толпу и, теряя выдуваемые морским ветром записки, заковылял, почти побежал прочь.
.
- Евсей, ты мне нужен! – стремительно догнал и ухватил посвященного за плечо Симон.
.
- Оставь меня, лукавый… - отвернул лицо в сторону Евсей. – Я устал. Я больше не могу. Я очень болен.
.
- Я тебя за три дня на ноги поставлю, - пообещал Симон. – Ты же знаешь…
.
- Не-е-ет!!! – заорал Евсей. – Хватит с меня! Я не хочу торчать из бака с известью! Дай мне умереть спокойно!
.
Симон прищурился, оглядел Евсея с ног до головы и кивнул.
.
- Как скажешь…
.
Притянул к себе, обнял и в одно движение сломал бывшему соратнику шею. Крепко обхватив за талию, словно пьяного, подтащил к глинобитной стене квартала ткачей и бережно усадил на раскаленную пыль.
.
- Ты уже не будешь торчать из бака с известью, Евсей. А главное, теперь ты не боишься. Прощай.
***
Амр так и стоял, не в силах стронуться с места, даже когда к нему подъехал Зубайр.
.
- Что будем делать, брат? – мрачно поинтересовался эфиоп.
.
Амр молчал. Византийские суда все шли и шли, так, словно было их без числа, и каждый нес в его края смерть и разрушение.
.
- Мы же все – люди Книги… - тихо проговорил он. – Ведь сколько раз уже сказано, не делай ближнему, чего не желаешь себе…
.
- Видимо, у них уже есть повод… - так же тихо отозвался Менас.
.
- Какой? Я же все еще на землях союзников принцессы Марии!
.
- Я не знаю, - признал Менас. – Но будь уверен, какие-то оправдательные документы они припасли.
.
- Но есть же и Высший Суд… - мотнул головой Амр, - какие оправдательные документы они предъявят Ему?
.
Купец молчал.
.
- Так что будем делать? – напомнил о себе Зубайр.
.
Амр обвел глазами бесчисленные белые паруса имперского флота на кроваво-красном, уже начавшем наступать на берега Ниле, затем глянул на юг, в сторону Аравии, потом на Север, в сторону далекого моря, прищурился и ударил верблюда пятками. Поднялся на холм чуть повыше и подозвал обоих – и Менаса и Зубайра.
.
- Что это?
.
Спутники глянули туда, куда он указывает, переглянулись и снова уставились в горизонт. Оранжевые в свете кометы клубы то ли дыма, то ли пыли, сквозь которые проблескивали такие же оранжевые огни, выглядели степным пожаром, но это не был пожар.
.
- Теодор, - вдруг выдавил Менас. – Больше некому.
.
- Что?
.
- Это войска Теодора, - процедил купец. – Двадцать тысяч отборных ветеранов. Это их оружие блестит. И они идут сюда.
***
Теодор был взбешен. Везде, в каждом селении купцы только и говорили, что о внезапной инициативе мятежного Менаса, решившего вернуть себе хранимый на имперских зернохранилищах товар. Ну, и об Амре…
.
- Уж, не мессия ли он? – шушукались по дворам старики, тыкая изувеченными работой пальцами в небо, - Господь недаром знак посылает.
.
- Не-е, - не соглашались более грамотные, - все знают, что он пророка Божьего убить хотел. Да, и звать-то его как – Амр ибн аль-Ас, по-нашему Князь Востока. А кто у нас Князь Востока?
.
И ждущие мессию уныло опускали головы. Уж, то, что титул «Князь Востока» издавна принадлежит светоносному Люциферу, знали все. А хорошему христианину не стоило поминать это имя без нужды.
.
Теодор приказывал пресекать подобные разговоры на корню. Придавать столь важное значение обычному аравийскому бандиту означало мутить воду. А мутная водица в такой непростой для империи момент была интересна лишь пройдам типа Менаса.
.
А потом он узнал, что губернатор сломался и даже дал какие-то бумаги, подтверждающие права Менаса на вывоз своего зерна, и впал в такую ярость, что едва не задушил принесшего весть фаюмского гонца.
.
- Он не мог не дать… - хрипел гонец. – Там все по закону… я не виноват…
.
А потом суда колоссального военного флота Византии пошли мимо Никеи вверх по Нилу, и Теодор с тоской признал, что поторопился, и это произошло досрочно, ибо Амр, на целый день задержавшись с купцами в Абоите, не успел заступить за Ираклиевы столбы. Но остановить столь масштабную морскую операцию было уже немыслимо.
.
- Что там? – нетерпеливо выхватывал он донесения у гонцов.
.
- Амр на приеме у губернатора.
.
- А теперь что? – спрашивал он через несколько часов.
.
- Амр снова на совете купцов.
.
- Ну, а теперь что?! – уже изнемогая, взламывал он печати спустя еще два часа.
.
- Амр и Менас пытаются зафрахтовать суда…
.
А потом наступил миг, когда Теодор понял, что его просто водят за нос. Амр прекрасно осознавал отведенную ему империей роль, и вовсе не собирался подыгрывать. А потом прибыл сын императора Костас, и все стало еще хуже.
.
- Флот, я вижу, ушел, - сразу перешел к делу Костас. – Значит, с Амром покончено?
.
- Нет, - мрачно отозвался Теодор.
.
Костас удивился.
.
- Ну, а хотя бы молодняк ты на нем обмял? Ты же помнишь пожелание Сената?
.
- Никого я не обмял, - с тоской отозвался Теодор. – Поверь, Костас, мне сейчас не до пожеланий Сената.
.
Костас вытаращил глаза.
.
- Ничего не понимаю. Ну, а наши границы аравитяне хотя бы перешли?
.
- Нет.
.
Костас открыл рот, несколько мгновений моргал, а затем тяжело осел на стул.
.
- Ты в своем уме? Флот уже ушел, а он еще даже за Ираклиевы столбы не заступил! Ты хоть представляешь, в каком виде тебя на Сенате выставят?
.
- Представляю, - уже закипая, отозвался Теодор и тут же взорвался, - а что я могу сделать?! У него в советчиках – Менас!
.
Костас на мгновение ушел в себя и убито покачал головой.
.
- Если ты не спровоцируешь аравитян на нападение, я тебе не завидую.
***
В считанные мгновения подходящих византийцев увидели все.
.
- Может, нападем?! – заволновался Зубайр. – Их можно застать врасплох! Быстрее решай, Амр!
.
Амр упрямо поджал губы.
.
- За мной нет вины. А это земля наших союзников. Пусть придут и обвинят. Я подожду.
.
Зубайр яростно крякнул и бросился выстраивать воинов в боевой порядок.
.
«А может, я неправ?»
.
И, словно отвечая на его мысленной вопрос, на краю длинной, прихотливо извивающейся шеренги показался всадник. Амр дождался, принял из рук гонца письмо, развернул и прикусил губу. Это было очередное послание от Умара, прямо приказывающее Амру вернуться назад – вне зависимости от того, где он сейчас находится. Халиф еще не знал, что флот уже вышел, а значит, курейшитские морские крепости обречены на разрушение, а народ Абу Касима – на рассеяние и забвение.
.
Амр глянул в небо. Оранжевая комета стала еще ближе, а окружающие ее чуть более мелкие, но так же яростно полыхающие пятна даже создали некое подобие фигуры с раскинутыми в стороны руками.
.
- У тебя еще есть возможность вернуться, - подъехал сбоку Менас. – Никто не сочтет за трусость, если ты отправишься назад – защищать Аравию. Да, и силы, ты сам видишь, неравны. Один к семи.
.
Амр кинул взгляд на теряющееся в клубах пыли войско Теодора. Там, похоже, закончили перестраивать отряды, и явно ждали одного – приказа.
.
- Ну, - напомнил о себе Менас, - что скажешь? Если решишь уйти, я попробую поговорить с Теодором. Ему тоже лишние смерти ни к чему. Решай быстрее.
.
- Не я начал эту войну, - упрямо покачал головой Амр.
.
- Да, ее начал Ираклий, но…
.
- Не в Ираклии дело, - поморщился Амр.
.
Он не мог бы этого объяснить. Он просто знал: если Аллах позволит истребить его здесь, а остальных немногих его единоверцев там, в Аравии, слово Мухаммада погибнет. И это могло означать лишь одно: Мухаммад не пророк.
.
- Или мы здесь все погибнем, - твердо произнес Амр, - или Аллах явит свою волю. Езжай, Менас. Ты и так рискуешь.
.
Но привставший в стременах купец уже смотрел мимо него.
.
- Слушай, а почему их так мало?
.
- Мало? – не понял Амр и тут же понял, что купец прав.
.
Теперь, когда Теодор завершил построение, а пыль начала оседать, он отчетливо видел, что их там не более двух тысяч!
.
- Здесь что-то не так… - нахмурился Амр и тут же увидел мчащегося к нему Зубайра.
.
- Назад! – кричал эфиоп. – Назад посмотри! Нас обходят!
.
Амр стремительно развернулся, проследил за направлением жеста Зубайра и обмер. К ним в тыл заходила вторая армия Ираклия. То, что это византийцы, он видел уже по доспехам.
***
Теодор признавал правоту Костаса: пожелания Сената следовало исполнить в точности, иначе костей не соберешь. А потому первым делом он собрал командиров отрядов и дал приказ разделиться на две части: большая часть – в засаду, меньшая – с молодняком в первых рядах – вперед.
.
- Самим не геройствовать, - мрачно предупредил он, - мальчишек пропускать вперед, пусть учатся.
.
- Правильно, Теодор, - один за другим соглашались командиры.
.
Все понимали, как важно «обмять» молодняк в реальном бою, и в этом смысле пастухи Амра представляли собой бесценный учебный материал.
.
- Но если где будет туго, сразу же посылать на подмогу ветеранов, - заложив руки за спину, прошелся перед командирами Теодор.
.
- Сделаем, Теодор, - кивали командиры.
.
Лишних трупов никто не хотел, - аравитяне того не стоили.
.
- А когда Амр по-настоящему ввяжется, ударим из засады.
.
Однако едва Теодор перестроил ряды, из-за холма позади войска аравитян показались так хорошо знакомые византийские доспехи.
.
- Кто? – опешил он и тут же разъярился. – Куда они прутся?!
.
Незваная «подмога», кто бы ее ни послал, явно пыталась ударить аравитянам в тыл, а значит, напрочь сломать ему весь многослойный замысел.
.
- Псы! – заорал Теодор – Кто вас просит!
.
Яростно рыча, он тут же послал гонца с заданием обойти аравитян с фланга, перехватить непрошеную подмогу и, если еще будет не поздно, остановить, а войска – там, на самом обрезе холма – все шли и шли. И конца этому не было.
.
- Смотри, Теодор… это не местный гарнизон! – вдруг выдохнул стоящий рядом адъютант. – Сколько их – тысяч шесть-восемь? Откуда столько?!
.
Теодор впился глазами в горизонт. Здесь поблизости были несколько ветеранских поселений, но столько они выставить не могли. А главное, от передних отрядов уже отделились несколько командиров, и они двигались прямо к армии Амра.
.
- Зачем?! Ну, зачем?!
.
Безвестная «подмога» определенно пыталась вступить в переговоры с агрессором, а значит, почти навязанный аравитянам бой висел на волоске.
.
«Надо выезжать, - понял Теодор, - иначе провалится все!»
.
Он махнул адъютантам, взлетел в седло, в считанные минуты выскочил далеко за передние ряды своей маленькой армии и тут же увидел, как навстречу ему, в таком же плаще, на той же скорости и в сопровождении почти такого же числа адъютантов, движется кто-то близкий по рангу.
.
Теодор чуть потянул за узды и, едва сдерживаясь, неспешно, строго соблюдая регламент, преодолел последние две сотни локтей и опешил. Это был наместник Элефантины!
.
- Мир тебе, Моисей, - с изумлением пожелал Теодор. – Что ты здесь делаешь?
.
- Мир и тебе, Теодор, - отозвался немолодой наместник и подал знак сопровождающему его адъютанту, - вот… почту тебе привез.
.
Теодор окинул взглядом «почтовое сопровождение» и нервно рассмеялся. Здесь уже было тысяч десять-двенадцать. Он принял у адъютанта Моисея пергаментный свиток, глянул на печать со знаками мусульманского халифа, глотнул и немедля ее взломал. Развернул, пробежал глазами несколько верхних строчек и обмер. Умар с прискорбием сообщал ему, что принцесса Мария и сын ее Ибрагим скоропостижно скончались от воспаления кишок.
.
В глазах у Теодора потемнело. Несколько мгновений он переводил дыхание и, наконец, поднял голову. Теперь выходило так, что Амр – с самого момента смерти Марии и сына ее Ибрагима, а это уже дней десять – никому здесь не родственник! А значит, он давно уже – нарушитель границ империи!
.
- Насколько это достоверно? – выдохнул он и понял, что вопрос глупый; с такими вестями ни византийцы, ни курейшиты не шутили.
.
«Но, значит, и флот, отправленный «до срока», ушел на войну законно! А я угадал! Да еще как!!!»
.
- Потрясающе! – глотнул он, - спасибо, Моисей. Отличная весть.
.
Теперь он мог не считаться ни с чем, а просто подтянуть ожидающие в засаде за холмом войска и размазать аравитян по земле – в любой точке Египта.
.
- Но ведь ты не за этим сюда пришел… - вдруг осенило Теодора.
.
Фигуры такого ранга почтальонами не работали.
.
- И войско… - обвел он взглядом полыхающие оранжевым светом оружейные блики. – Ты ведь… весь гарнизон сюда привел. Зачем?
.
- Потому что я понимаю, что происходит, - кивнул в сторону судьбоносного письма старый иудей. – И это вовсе не мой гарнизон. Это евреи-добровольцы*. Они пришли на помощь курейшитам – против тебя.
.
*В разных источниках пришедшие на помощь мусульманам добровольцы называются по-разному: двенадцатью тысячами евреев, двенадцатью коленами Израиля (что, возможно, одно и то же, - во многих языках слова «род» и «тысяча» идентичны), а иногда – просто варварами.
***
Симон быстро шел вдоль длинной глинобитной стены и нет-нет, да и поглядывал в сторону Нила. Осириса – там, в краях, где живут Боги, - уже расчленили, и Великий Поток был кроваво-красным от божественной крови. Более того, сегодня был праздник Нила – день, от которого зависела сама жизнь египтян. Но главным событием дня определенно не являлся праздник, более того, здесь даже о новой войне почти не говорили. Главным событием оставалась повисшая над землей комета. На каждой площади кликушествовали юродивые, а храмы битком были забиты перепуганными горожанами. Почти то же самое творилось и тогда, когда он утратил Елену.
.
- Где дом Никифора-ткача, сына Марии и Нестора? – подошел Симон к восточным воротам квартала.
.
- Прямо, - указал рукой охранник, - а на шестой улице повернешь направо. Там подскажут.
.
Симон поблагодарил, положил на стол мелкую серебряную монету и быстро двинулся по главной улице. То, что ткачи выставили охрану, было тревожным признаком. Люди уже боялись, а отсюда до массовой резни было – рукой подать. Симон слишком хорошо помнил, как это происходило тогда, двадцать восемь лет назад. Пожалуй, лишь появление такой фигуры, как Елена, могло изменить то, что уже казалось неизбежным.
.
- Кто такой? Куда идешь? – почти на каждом перекрестке останавливали его, и Симон машинально отвечал и двигался дальше. Он уже чуял, что именно здесь ее не найдет, - записка была, скорее всего, лишь знаком, хотя знак этот был поразительно явным.
.
«Да, и комета…» - машинально подумал он и тут же отбросил эту мысль. Совпадение оно и есть совпадение.
.
Он повернул на шестой улице, как сказали, направо и остановился. Вокруг кипела работа. Дети от четырех до двенадцати сортировали шелковичные коконы, парни отпаривали их в огромных чанах, а девицы мотали тончайшую нить на ткацкие катушки. А там, внутри дворов, за толстыми стенами слышалось деревянное щелканье самих станков – работа настоящих мастеров.
.
- Никифор-ткач здесь живет? – поинтересовался Симон.
.
- Подожди, - кивнул только что болтавший коконы в чане парень и стремительно скрылся за резной дверью.
.
Симон улыбнулся. Он знал, что когда обещанное солдату освобождение рабыни состоится, цепочка следствий стронется со своего места, и лично он снова станет для небес никем.
.
- Я из Кархедона, - представился Симон вышедшему старику и приготовился рассказывать самое неприятное – о казни, - Никифор-солдат – ваш сын?
.
- Внук, - мрачно отозвался дед. – Но если ты о Елене пришел спросить, то мы ее уже продали.
.
- Продали? – удивился Симон и тут же сообразил, что старик явно знает о смерти внука, но не знает о вольной для рабыни, а значит, почта военных сработала быстрее имперской.
.
- И кому?
.
- В дом сестер*, - пожал плечами старик, - куда же еще? Ремесла она не знает, а телом еще видная…
.
*Сестра – обычное для античного времени название проститутки.
.
«Ремесла не знает…» - стукнуло в голове Симона, и в лицо тут же бросилась кровь. Это могла быть только высокопоставленная монашка или знатная матрона. Никому иному не ведать ремесла в Кархедоне не дозволялось.
.
- Это здесь недалеко, - показал направление старик, - солдатский бордель сразу за храмом Святого Грегория.
.
«Нет, это не может быть она… - глотнул Симон, развернулся и едва ли не бегом двинулся по залитой оранжевым светом улице обратно, к восточным воротам квартала. – Царицу Цариц невозможно засунуть в бордель…»
.
И он сам же понимал, что это все отговорки.
***
Амр и Менас ждали возвращения наместника Элефантины довольно долго. А они все говорили и говорили. Теодор все никак не мог поверить, что столь очевидная, только что бывшая в руках военная удача от него отвернулась. Но Амр думал о своем.
.
- Значит, я теперь преступник? И стою на земле врага?
.
- Да, - кивнул Менас. – Но теперь это неважно. Теодор напасть уже не рискнет.
.
Амр обернулся. Двенадцать тысяч евреев-добровольцев, наверное, со всех подконтрольных Элефантине земель, стояли прямо за тоненькой шеренгой Амра и ждали только одного – команды.
.
- Они не воины, - покачал головой Амр, - они такие же, как мои. Только доспехи красивые. И если Теодор это поймет…
.
- Я знаю Теодора, - презрительно рассмеялся Менас, - уж, поверь мне, он струсит.
.
Там, впереди что-то яростно крикнул Теодор, и командующие развернулись, а Моисей двинулся назад – строго по правилам, неторопливо, с чуть отстающими адъютантами по бокам.
.
- Ну, что?! – еще на приличном расстоянии крикнул Менас. – Что там?!
.
- Ты знаешь Теодора, - без эмоций отозвался еврей и подъехал ближе.
.
Менас прищурился.
.
- И все-таки, я не пойму, что произошло? Спасибо, конечно, за помощь, но почему ты их сюда привел?
.
Наместник Элефантины пожал плечами.
.
- Мне привезли перечень вопросов Кархедонского Собора. И я его внимательно прочитал.
.
Купец недовольно пыхнул.
.
- Так и я его читал. Что «Экстезис» не примут, и так было ясно. Нового-то ничего нет!
.
Старый еврей глянул на оранжевую полосу кометы над головой.
.
- Ты не видел уходящий имперский флот? Или ты не считаешь атаку на курейшитов чем-то новым?
.
- Все я видел, - досадливо отмахнулся Менас. – Но при чем здесь Собор?
.
Моисей покачал головой.
.
- Догмат о двух природах Спасителя это – война на уничтожение всех. Вообще всех. Ну, кроме ватиканских кастратов.
.
Купец растерянно хмыкнул.
.
- Ну-ка, объясни…
.
- Все просто, - без эмоций произнес еврей. – Те, для кого Христос – лишь человек, вроде Амра, теперь бунтовщики против Бога, то есть, враги. А те, для кого Христос – только Бог, вроде тебя, еретики, то есть предатели.
.
Менас непонимающе тряхнул головой.
.
- А где логика?
.
- А им не нужна логика, Менас, - покачал головой Моисей, - им нужно совсем другое. От курейшитов – Пролив. От евреев – Палестина. От армян – Кархедон. А от вас, Менас, – ваш Египет.
.
Купец потрясенно замер.
.
- И они уже начали – с курейшитов… - пробормотал он и тут же взял себя в руки. - Но мы еще посмотрим, кто кого! Ираклий напрасно думает, что мы это так оставим! Если он хочет войны, он ее получит!
.
Еврей покачал головой.
.
- Ираклий всегда был против этого, но силы неравны. Армяне уже давно проигрывают кастратам. Сам знаешь, разрушать намного легче, нежели строить.
.
Внимательно слушающий Амр недоверчиво хмыкнул.
.
- Но люди империи не поймут и не примут этот заумный догмат о двух природах. Разве может его понять кто-то, кроме философа?
.
- Да, люди его не поймут, - кивнул еврей, - но они его примут. Они его уже принимают.
.
- Но почему?! – одновременно вскинулись Амр и Менас.
.
- Потому что империя наполнена варварами. А для варвара догмат о двух природах и особенной роли Девы Марии означает одно: его принцесса, давно уже родившая Ираклию помазанника, может претендовать на роль первой Царицы империи.
.
- Это же резня… - потрясенно выдохнул купец, - хуже, чем при Фоке!
.
- Именно этого они и добиваются, - кивнул еврей.
***
Симон торопился, но площадь у храма Святого Грегория была битком забита, и он застрял. Съехавшиеся со всего Египта на праздник Нила монахи – даже язычники – теперь горячо обсуждали догмат о двух природах. Чем это обернется, понимали все.
.
- Варвары точно мятеж поднимут! – кричали одни.
.
- Он только кастратам и выгоден! – возбужденно гомонили другие. – Только у них Церковь по женской линии* передают! Потому что своих детей нет…
.
*Практика передавать высшую церковную власть по женской линии (от дяди по матери к племяннику) завершилась лишь со смертью Пия VI (1775— 1799) благодаря Наполеону, завоевавшему Папское государство.
.
Симон лишь морщился и, раздвигая плечами потных монахов, прорывался к солдатскому борделю. Никто из этих возбужденных «теософов» не понимал главного: они проиграли ровно в тот миг, когда польстились на теософскую красоту «непорочного» зачатия Христа. А эта схема была кастратской изначально, ибо выводила за рамки теософии само мужское начало, а Спаситель представал итогом соединения женщины и априори бесполого «святого духа».
.
Когда людоед Аббас впервые услышал от Симона о непорочном зачатии, он перепугался насмерть, не за себя – за тех, кто на эту ловушку поддался.
.
- Вы в своем уме? Зачем вам брать на себя чужое проклятие?! Да еще кровное!!!
.
Симон удивился, попросил разъяснить, а когда медленно, шаг за шагом, проникся логикой людоеда, похолодел.
.
Да, для Всевышнего плюсы в таком «зачатии» были немалые. Ибо кровь главной Девы человечества не проливалась, а значит, «Отец» оставался чист перед кем бы то ни было. Однако тогда выходило, что ритуальное, самое первое, кровопролитие совершил Спаситель, проткнувший девственную плевру головой – изнутри!
.
- Бедное дитя, - качал головой людоед, - это же хуже материнского проклятия…
.
Первое время Симон пытался отстоять право этой интересной теософемы на существование, однако, чем дальше, тем лучше понимал: непорочное зачатие – ловушка, причем из разряда черной магии. Хочешь, не хочешь, а на Спасителе с рождения повисало кровное преступление против матери и проклятие всего ее рода. С таким «наследством» он и себя спасти бы не смог, а уж тыкать этим кровным преступлением в глаза можно было любому. Ибо если даже лучший из людей безнадежно проклят, то что говорить об остальных?
.
Но еще хуже выходило, если считать Спасителя еще и Богом-Отцом. Человек, уже виновный в пролитии девственной крови своей матери, становился виновен еще и в пролитии самой священной крови во Вселенной, крови Создателя! Это вообще выводило потомство Адама за рамки закона.
.
- Нет-нет, - попытался объяснить он Аббасу, - они хотят сделать виновными в пролитии крови Бога только евреев.
.
Людоед опешил.
.
- Ты же сам говорил, что для вашего Бога, нет ни эллина, ни иудея. Или Его слово для вас ничего не значит? Будь уверен, ваши черепа будут висеть на кольях вкруг Его хижины совершенно неотличимые один от другого.
.
Симон попытался возразить, а потом понял, что возражать нечем. Люди – все – были детьми одной праматери, а значит, и проклятие ложилось на всех, - как ни маскируйся. Однако сильнее всего людоеда встревожило то, что Бог решил спуститься в мир в теле человека.
.
- А кто же тогда следит за небесами?
.
- Он сам и следит… - пожал плечами Симон. – Кто же еще?
.
- Не обманывай себя, брат, - поджал губы Аббас. – Для Бога стать человеком все равно что для воина надеть женскую юбку. Обратно никто не поднимается.
.
Симон тогда лишь криво улыбнулся. Он знал, откуда такое суеверие. В племени Аббаса царили весьма жестокие правила, и пока мальчишка не показал себя воином, он должен был носить бабскую юбку и оказывать старшим кое-какие женские услуги*. Бог знает, сколько это длилось, а потом Аббас, тогда еще подросток, сколотил парней вокруг себя и после жуткой резни предложил согнанным в кучу израненным старикам простой выбор: юбка – до конца жизни** или смерть. И двое бывших воинов предпочли жизнь. Симон видел их – старых, больных и заискивающе скалящихся в надежде, что им швырнут кость.
.
*В ряде примитивных племен эта практика существует и поныне
.
**Эта практика сохранялась, по меньшей мере, до середины 20 в.
.
С тех пор племя как сглазили, и вместо плавного, по одному, перехода в новое качество – молодого воина, мальчишки каждые десять-пятнадцать лет объединялись и устраивали резню. И лишь Аббас уже третий переворот подряд избегал общей участи.
.
- Я знаю жизнь, Симон, - качал головой Аббас, - никто добровольно вниз не сходит. Там, Наверху был какой-то переворот, и на вашего Бога надели человеческое тело, как наши мальчишки надевают на постаревших воинов женские юбки.
.
- Может быть, он просто сошел с ума? – предположил тогда Симон, просто, чтобы хоть что-нибудь добавить.
.
Однако чем больше шло времени, тем сильнее овладевали им эти новые мысли. Как ни крути, а законы мироздания действительны для всех, даже для их Создателя – на то они и законы. А потому старый бабуин ничем иным кончить и не мог – или юбкой, напяленной Ему кем-то из подросших, вовремя не удавленных самцов или безумием.
.
Впереди показался солдатский бордель.
.
- Мир вам, - кивнул он стоящему у входа охраннику. – Где управляющий?
.
Охранник молча ткнул рукой в сторону увитой виноградом беседки, и Симон, зачерпнув на ходу воды из фонтана, плеснул себе в лицо и подошел к седому благовидному старцу.
.
- Вы на днях купили женщину по имени Елена.
.
Управляющий, соглашаясь, кивнул.
.
- Однако сделка совершена беззаконно, - продолжил Симон, - Елена получила свободу от своего первого хозяина задолго до продажи. Я лично составлял вольную грамоту перед его смертью.
.
Управляющий поморщился и развел руками.
.
- Не могу вам помочь, святой отец. Я ее уже перепродал.
.
Симон опешил.
.
- Так быстро? Но почему?
.
Управляющий старательно улыбнулся.
.
- Елена оказалась непригодной для нашей работы. Нравится-то она многим, но вот… что касается остального… не выходит с ней у клиентов.
.
Симон пошатнулся и прислонился спиной к раскаленному солнцем деревянному столбу беседки. Это заклятие наложили на Царицу Цариц в первую очередь.
.
- Вы… у вас… где…
.
- Что с вами? – вскочил управляющий. – Вам плохо?
.
Симон перевел дыхание и собрался в кулак. Он знал, что надеяться нельзя, потому что именно надежда – самая страшная неволя.
.
- Куда ее продали? – вибрирующим от напряжения голосом поинтересовался он.
.
- В Вавилон. Точнее, на Родос. Один из офицеров гарнизона купил… имя на память не скажу.
.
- А вещь… у вас осталась от нее хоть какая-нибудь вещь?
.
Управляющий замялся.
.
- Да… но теперь эта вещь принадлежит мне. Это – компенсация за ее содержание.
.
- Покажите, - требовательно выставил вперед ладонь Симон.
.
Управляющий вздохнул, подал знак незримо стоявшему в тенечке за его спиной помощнику, принял резную шкатулку и вытащил неказистый медальон из ясписа. И Симон моргнул и бессильно осел на утоптанную землю. Ноги не держали.
***
Первым делом Амр перезнакомился с командирами еврейских родов, и первый вопрос, какой пришлось ему услышать, был все тот же:
.
- Какой Амр? Уж не тот ли, что пророка пытался убить?
.
- Да, это я, - мрачно отозвался Амр и впервые за много лет услышал в ответ не порицание, а одобрение.
.
- Хорошо, что ты Единого принял. Бесы рыдают от такой потери, будь уверен.
.
Амр смущенно улыбнулся, а едва он принялся перестраивать новое, впятеро выросшее войско, подъехал старый Моисей.
.
- Я возвращаюсь в Элефантину, Амр. Если будут вопросы, обращайся к Менасу.
.
- А почему ты не останешься? – опешил Амр.
.
Старый еврей развел руками.
.
- У меня договор с Ираклием – варваров удерживать. И этот договор в силе.
.
- Ираклий не может удержать империи в равновесии, - покачал головой Амр. – Ты не обязан держаться за старый договор.
.
- Это не имеет значения, - улыбнулся еврей, - если я пропущу нубийских варваров сюда, Египта просто не станет. Очень быстро. А евреям Элефантины это не надо. Нам нужен богатый и стабильный Египет.
.
Амр покачал головой. Эта купеческая логика была безупречна, и все равно порой изрядно его удивляла. Пожалуй, и он сейчас, знающий, что ввяжется в эту войну, как только увидел флот, должен был принять столь же дальновидное решение. Он оглядел войско; положа руку на сердце, его воины, пусть и выросшие числом в пять раз, ветеранам явно уступали.
.
- Как думаешь, Моисей, - мотнул он головой в сторону оранжевых клубов пыли – там, вдалеке, - Теодор намерен драться?
.
Моисей прищурился.
.
- Он бы не дрался… но, вот беда, война уже началась, а он обязан оборонять земли империи. Иначе Сенат с него шкуру снимет. Мой тебе совет: не торопись. Позволь ему самому выбрать свою судьбу.

***

53

http://s9.uploads.ru/HqbsS.jpg
Оказавшись в Александрии, Кифа первым делом отправился в Мусейон и затребовал все копии нотариальных документов по совершенным в Индиях покупкам. В отличие от купчих на зерно, империя пока не придавала значения этим безобидным бумагам, и доступ к ним был открытый, а между тем уже спустя полчаса Кифа знал об интригах внутри Сената и даже внутри огромной семьи Ираклия почти все.
.
Во-первых, два месяца назад экономы дома Грегориев, родичей снохи Ираклия перестали ввозить адаманты, гиацинты и маргарит*. Спустя всего неделю прекратился ввоз корицы и гвоздики и лишь месяц назад остановились поставки сырого шелка. Кифа знал, что специи ввозили греки, родичи кесаря Костаса по материнской линии, а шелк почти монопольно держал в своих руках сам Ираклий. Так что выстраивалась простая и ясная картина. Первыми поставили вопрос о курейшитском проливе и перестали вывозить зерно и ввозить драгоценные камни грегорийцы, затем их поддержали греки, и самым последним отказался грузить суда эконом дома Ираклиев.
.
*Маргарит – жемчуг.
.
«Умен император…» - отметил Кифа.
.
Схема показалась ему безупречной. Было правильно, что тихую войну начали именно те семьи, что держали сеть важнейших каналов из Нила в Мекканское море. Было правильно, что первым делом империя отказалась от предметов роскоши, а шелк – товар абсолютно необходимый* перестали ввозить в числе последних. И было правильно, что Ираклий об этом помалкивал. Потому что вряд ли курейшиты согласились тихо и законопослушно помереть с голода, и, скорее всего, уже двинулись в Египет, - как только у них перестали брать товар.
.
*Шелк – единственная ткань античности, на которой не могла жить бельевая вошь. Значение этого свойства шелка в условиях засилья вшей переоценить сложно.
.
Кифа разложил карту, с линейкой в руке оценил развитие событий и охнул: выходило так, что сейчас войска курейшитов могут находиться меж Фаюмом и Вавилоном – в самом сердце Египта! Нет, он понимал, что ничего существенного курейшиты сделать не могут – пока. Но вот если Египет охватит гражданская война… - Кифа прищурился… - тогда могло повернуться по-разному.
***
Симона трясло. Двадцать восемь лет, день за днем, неделя за неделей, год за годом он искал Ее. Он вел себя так тихо и незаметно, как мог, и делал только одно – вынюхивал и ждал, высматривал и ждал, держал уши торчком и ждал. Он отказался от всех людских слабостей и связей. Он сделал себя механизмом по передаче поступков и, находясь в центре всего, оставался от всего свободным. А судьба отдала ему Елену ровно в тот миг, когда он – впервые за двадцать восемь лет – отступил от принципов и позволил Небу увидеть себя – быстро заполняющим стандартную форму вольной грамоты для той, которой была обязана подчиниться вся Ойкумена.
.
- Святой отец, с вами все порядке?
.
Сверху потекло, и Симон поднял голову. Управляющий солдатским борделем стоял напротив с кувшином воды и участливо заглядывал в глаза.
.
- Уже лучше?
.
Нет, ему не было лучше. Всю жизнь он хотел только одного: чтобы Царица Цариц заняла достойное Ее место, и безостановочное кровопролитие прекратилось. Но «Тот, Который» определенно видел Симона с небес и тащил Елену перед ним на веревочке, как морковку перед осликом, и Симон каждый раз опаздывал. Все ясно: мир, созданный Всевышним, суетливо подыгрывал хозяину – и там, возле бака с известью, и в квартале ткачей, а теперь еще и здесь.
.
Симон поднял глаза в небо и уставился в нависшую над ним, уже распадающуюся на отчетливые фрагменты комету. Она тоже была частью этого мира, и тоже подыгрывала Творцу – как-то по-своему, но подыгрывала.
.
- Будь проклят этот мир, - тихо, с чувством произнес Симон. – Ты достоин своей судьбы.
.
- Что вы сказали? – склонился управляющий борделя.
.
И в следующий миг небо наполнилось шуршанием, а маленькая тенистая беседка – вся – наполнилась оранжевым светом.
***
Амр понял, что схватки не избежать, когда расположенные на соседнем холме ветераны сдвинули свой правый фланг еще правее.
.
- Видишь? – повернулся он к Зубайру.
.
- Вижу, - мрачно кивнул эфиоп. – Думают обойти и прижать к Нилу. К полудню этот маневр завершить можно. А там и солнце начнет бить нам в глаза.
.
- Что предлагаешь?
.
- Ударить в центр и взять Теодора в плен, - рубанул воздух белой ладонью эфиоп. – Пусть пятую часть своих людей положим, но затем уже начнем диктовать мы.
.
Амр несогласно цокнул языком. Он был уверен, что человек в плаще Теодора – вовсе не Теодор. Лично его на эту приманку уже ловили, - когда он пытался убить Мухаммада в первый раз. Однако Зубайр был прав: не пройдет и нескольких часов, и тем, кто окажется с восточной стороны, драться будет тяжелее.
.
Можно было, конечно, просто «зеркалить» действия противника, не давая взять ему преимущества, но Амр понимал, что это рано или поздно приведет к лобовому столкновению и поражению. Людей у Теодора было больше, да, и опыт у них был – не сравнить.
.
- А давай-ка ударим в центр, - согласился он с Зубайром. – Но Теодора брать не будем, а просто прорвемся на ту сторону. Пусть хоть солнце будет на нашей стороне.
.
Зубайр удовлетворенно хохотнул, хлопнул верблюда и, созывая командиров, протяжно закричал. И в следующий миг воздух наполнился шуршанием, а небо осветилось. Амр поднял голову и охнул: прямо над ним, словно огромный огненный стриж, чиркнуло белое пламя, а в следующий миг земля вздыбилась, потом со стоном ухнула вниз, а он вместе с верблюдом оказался в воздухе.
***
Ударило так, что Кифа отлетел от стеллажей со свитками шагов на двадцать, а сами стеллажи вмиг подломились, накренились и со стоном, толкая друг друга, повалились и поехали через весь Мусейон.
.
- Землетрясение! – заорал кто-то. - Всем наружу!
.
Кифа растерянно вскочил, и тут ударило второй раз. Пол ушел из-под ног, и когда он сумел подняться, в глазах плыло, а по щекам струилась горячая кровь. Кифа, шатаясь и цепляясь плечами за поваленные стеллажи, кинулся к ставшему пустым проему дверей, пробежал по вылетевшим вместе с косяком деревянным дверям, едва не упал, но его подхватил кто-то из служащих.
.
- В сторону Антиохии пошла! – закричал кто-то.
.
Кифа поднял голову. Более всего комета походила на огненного человека с раскинутыми в стороны руками и повисшей на грудь головой. И от этой головы все время отделялись и, оставляя дымные следы, уходили за горизонт маленькие ярко-оранжевые пятна.
.
- Спаситель! – охнул кто-то. – Он пришел! Люди! Страшный Суд!
.
Выбежавшая из Мусейона толпа растерянно загомонила, но начальник службы охраны сообразил, что следует делать, быстрее всех.
.
- Заткнись! – двинули паникера в зубы. – Филипп, беги к берегу! Глянь, что там с морем!
.
Кифа вздрогнул и вытер заливающую глаза кровь. Он хорошо помнил, как это было двадцать восемь лет назад.
.
- Укрытие здесь есть? Кто знает?! Есть здесь укрытие?!!
.
- Без тебя подумали! – рявкнул начальник службы охраны и швырнул одному из помощников ключи. – Аркадий, уводи всех в укрытие! Кемаль, возьми своих и проверь, не остался ли кто внутри!..
.
Грамотные люди, они лучше других знали, как это обычно бывает.
***
Когда ударило в третий раз, Симон как очнулся и глянул вверх, на рассыпающееся на глазах тело кометы
.
«И что это значит?»
.
Он слишком хорошо помнил, как она появилась, - одновременно с его обещанием поджечь небо. А стоило ему проклясть мир…
.
- Ты что, - обратился он прямо к Нему, - хочешь сделать меня виновным во всем?
.
Всевышний молчал.
.
«Или я просто угадал?»
.
Такое бывало с ним, да и со всеми прочими, после каждой новой ступени посвящения. Некоторое время – кто дня три, кто неделю, а кто и полгода, - люди начинали жить на удивление точно. Не появлялись там, где возникала опасность, вставали за миг до того, как в класс входил Учитель, наугад вытягивали с полки именно ту книгу, в которой содержался ответ. А потом это проходило.
.
- Но я не проходил никакого нового посвящения… - пробормотал Симон и тут же увидел валяющийся перед ним в пыли медальон из оникса.
.
«Или уже прошел?»
.
Тряхнуло еще раз, и Симон торопливо схватил медальон.
.
«И что… я предугадал, что мир проклят и обречен?»
.
Могло выйти и так.
.
Симон вскочил, огляделся, и его уши тут же заполнил вой и грохот. С визгом вылетали из борделя полуголые «сестры» вперемешку с такими же перепуганными клиентами. Где-то валилась крыша, где-то вытаскивали из-под обломков раненых, а где-то трещал огонь. Он поднял голову. Несколько дымных полос уже уходили за горизонт, в сторону Антиохии, и Симон хорошо знал, что творится теперь там, где траектория их движения завершалась.
.
«Волна… скоро пойдет волна…»
.
В прошлый раз он был далеко от моря, но немногие уцелевшие очевидцы говорили, что пришедшая вслед за толчком приливная волна достигала четверти высоты Фаросского маяка.
.
- А где маяк?! – охнул Симон.
.
На месте торчавшего после серии землетрясений, как обломанный зуб, Фаросского маяка была пустота*. И это означало, что этот удар был куда как мощнее предыдущего, так и не сумевшего развалить маяк до основания.
.
*Известны три даты беспрецедентной катастрофы, разрушившей Фаросский (Александрийский) маяк: 21 июля 365 года, 21 июля 400 года и 21 июля 1375 года. Однако есть еще две «близнецовые» даты этой сверхкатастрофы: 21 июля 435 года, когда рухнул даже Александрийский театр, а также 21 июля 356 года до н.э. – когда Герострат (букв. перевод сила Геры) уничтожил(а) храм Артемиды Эфесской.
.
Симон выдохнул и, сшибая попадающихся по пути людей, пошел, а затем и побежал к морю – в самую пасть катастрофы. Он знал только один способ точно выяснить, видит ли его Господь, - проверить.
***
Когда Теодор сумел подняться на ноги, горизонт на востоке, там, куда упало то, что пришло с неба, полыхал зарницами, а его солдаты уже стояли на коленях.
.
- Встать! – заорал он. – В атаку…
.
«Бесполезно…»
.
Он глянул на армию Амра и прикусил губу – там тоже молились. Все! Теодор поискал глазами командиров, нашел одного, подбежал и схватил его за грудки.
.
- Поднимай своих! И быстро! Пока они там не опомнились!
.
- Нет, кесарь, - покачал головой ветеран, - сегодня праздник Нила. Все это знают. И все понимают, почему небо разгневалось.
.
Теодор зарычал, отшвырнул офицера, принялся бегать от командира к командиру, но везде получал, в общем-то, тот же самый ответ.
.
- Нельзя сегодня воевать. Еще хуже будет. Бога не обманешь.
.
И тогда Теодор осел прямо на землю, уткнулся лицом в ладони и замер. Он понимал, насколько уникальный шанс теряет – прямо сейчас. Да, эти варвары были совсем необучены, да, их было намного меньше, но Теодор помнил, как дерутся те, пришел воевать с империей по своей воле. И он вовсе не был уверен, что сумеет победить, когда они, отмолившись, поднимутся с колен.
.
А потом его тронули за плечо, и Теодор поднял мутный взгляд. Это был Анастасий, и лицо его было вытянутым и бледным.
.
- Нил уходит.
.
- Что? – не понял Теодор.
.
- Посмотри сам…
.
Теодор поднялся, глянул в сторону Великого Потока и непонимающе тряхнул головой. Только что уверенно наступавшее на берега кроваво-красное море словно съежилось – втрое! Нет, вчетверо!
.
- Что такое?
.
- Это Господь, - с нескрываемым ужасом, едва заметно повел головой вверх Анастасий. – Зря мы в такой день бойню затеяли.
.
- Хоть ты бы помолчал! – с презрением бросил Теодор. – Без тебя паникеров хватает.
.
- Анастасий прав, - поддержали полководца со всех сторон.
.
Теодор огляделся и увидел, что все командиры уже сгрудились вокруг него, но вот желания воевать ни у кого в глазах не обнаружил.
.
- Сенат дал мне исчерпывающие полномочия, - глотнул он, - и те из вас, кто не сумеет собрать своих людей, будет объявлен паникером. А вы знаете, что ждет паникера во время боевых действий.
***
Когда Симон прибежал в гавань, вода уже отступала. Два десятка судов, брошенных командой, уже виднелись далеко в море, и на всей пристани стояла только одна галера – со спущенным и уже обвязанным парусом и прикованными, орущими от ужаса рабами.
.
- Господин! Святой отец! – кричали они. – Не бросайте нас! Скажите хозяину…
.
Симон кинулся к натянутому, словно струна канату, вскочил на него и, балансируя, в несколько шагов перебрался на галеру.
.
- Что вы делаете?! – рвались на цепях рабы, - скажите господину…
.
- Молчать! – рявкнул Симон, достал нож и в несколько движений перерезал канат.
.
- А-а-а-а-а!!!
.
Галера дернулась, как выпущенный из баллисты каменный снаряд, а в следующий миг Симон увидел, как там, позади стремительно обнажается дно гавани, поросшей зеленой морской травой и с прыгающими, так и не понявшими, что происходит, серебристыми рыбками.
.
- А-а-а-а-а!!!
.
Симон обернулся к рабам.
.
- Весла сложить! Общую цепь подтянуть!
.
Но рабы уже были вне себя от ужаса, и Симон бросился к общей, соединяющей всех в одно целое цепи, натянул ее воротом до отказа и поставил стопор. Он знал, что вариантов у Бога немного: убить их всех, или кого-то оставить в живых – рабов или Симона. И лишь по тому, как лягут «кости» в этой «игре», можно было судить о происходящем. А потом вдруг стало тихо – только шум всасываемой морем воды да шелест оседающей на пустое каменистое дно пены.
.
- Бог мой! – выдохнули рядом.
.
Симон повернулся. Волна уже шла – огромная, локтей ста высотой, и совершенно черная. А на ее почти вертикальной передней стенке уже висели те самые два десятка унесенных чуть раньше кораблей – меньше щепок.
.
- З-за чт-то? За чт-то т-ты нас т-так, святой отец?
.
- Помолчи, - нетерпеливо отрезал Симон, прошел в центр и уцепился за мачту, а в следующий миг в уши ударил такой рев, что он сразу оглох.
.
Нет, что-то он, кажется, слышал, но рев стал шепотом, и сила его чувствовалась лишь по вибрации палубных досок.
.
- Ну, что? – поднял он глаза в оранжевое небо. – Что ты решил? Жить мне или нет?
.
Он отлично знал, что прямо сейчас, все, как один, жители Ойкумены смотрят вверх и задают вопросы – каждый о своей собственной судьбе. Так что у Симона был только один способ раствориться среди них, а значит, исчезнуть из поля Его зрения – не строить из себя молчуна.
.
Черная стена приближалась
.
- Всем на дно! – жестом приказал Симон, и те немногие, что еще не догадались, что главный вес галеры должен быть как можно ближе к днищу, тут же упали и вжались в дощатый пол.
.
А потом что-то внутри у Симона сдвинулось, сердце прыгнуло в горло, и он вцепился в мачту, отвернулся от бегущей вверх черной воды и увидел Александрию. Обычно белеющая стенами, а теперь оранжевая, как это бывает на закате, она была диво как хороша. А он все поднимался и поднимался вверх, пока не увидел далекую, аж за городской стеной сеть каналов и проток, затем ждущие оплодотворения поля, а затем и тысячи беспорядочно мечущихся людей. Более всего они напоминали муравьев, почуявших, что на этот раз Нил намерен разлиться шире обычного. Да, и судьба их ждала та же самая.
***
Амр поднялся с колен одним из первых и первым увидел то, что происходит с Великим Потоком.
.
- Смотри, Зубайр, - толкнул он эфиопа. – Что это?
.
И тут же понял, что вопрос излишен. Он уже видел такое – в родном селении двадцать восемь лет назад, когда земля, вместе с домами, скотиной и людьми, единым, в сотни локтей пластом, съехала вниз по склону – шагов на четыреста. Перекрытая, словно мелкий ручеек по весне детишками, река тогда остановилась мгновенно – ровно на два дня. А потом плотина пропиталась влагой, поползла, превратилась в жидкую грязь, и все, что стояло ниже, - все четыре деревни – снесло, словно их никогда и не было.
.
- Что это?! – загомонили отовсюду воины.
.
- Смотрите!
.
- Красное море расступилось*!
.
*Просьба не смешивать с библейским инцидентом. Подобное прекращение потока вод происходило многократно и во многих районах мира. Число еврейских «колен» (12), перешедших в тот день на другую сторону так называемого «Красного моря», также является простым совпадением.
.
Амр смотрел во все глаза. Перекрытые где-то в верховьях кроваво-красные воды Нила действительно расступились! И он уже видел мечущихся в грязи крокодилов и прыгающую на отмелях серебристую рыбу.
.
- Аллах Акбар… - потрясенно выдохнул Зубайр. – Единый пропускает нас на ту сторону!
.
Амр глотнул. До него вдруг дошло, что теперь, когда почти все корабли Египта ушли громить морские крепости курейшитов, никакого иного способа переправить огромную армию на ту сторону, к зернохранилищам у него нет. Только по дну.
.
Он глянул на замерших на коленях вдалеке ветеранов Теодора, затем медленно повернулся к поднимающимся с колен воинам – и своим, и евреям и поднял кулак вверх.
.
- Алла-ах Акба-а-ар!
.
И воины закричали так яростно и так радостно, что он понял: они осознают, что происходит.
***
Симон смотрел на приближающийся город неотрывно. У него не было мыслей. Он не был способен удивляться. И даже страх, коего следовало ожидать, словно не поспевал за ним, стремительно мчащимся навстречу тысячам охваченных паникой людей.
.
Симон видел их всех вместе и каждого по отдельности. Он видел бегущих в укрытие монахов Мусейона. Он видел таможенника, панически закрывающего тонкую дощатую дверь будки на пристани. Он видел даже привязавшего всю свою семью, а затем и себя к пальме статного бородатого мужчину в платье купца. Он видел всех. И он не видел никого. Потому что единственный человек, которого он действительно видел – изнутри, был он сам.
.
Симон ясно видел, насколько омерзительной оболочкой пользуется он – бессмертный Дух, сунутый в тело, словно ослабевший воин – в бабскую юбку. Он видел, насколько примитивна и стыдна та часть его души, что жаждет или боится, кичится или смущается. Вся она была так же понятна и омерзительна, как беззубая заискивающая улыбка того, кто напряженно ждет своей кости. И даже разум – предмет его особой гордости выглядел теперь лишь набором счетных палочек, по сути, лишь инструментом для беспрерывного обслуживания почти обезьяньего тела и еще более ненасытной и бесстыдной, чем обезьянья, «души».
.
А потом он – у самого гребня волны – вошел в город и стал смертью – для всех, кто волей судьбы оказался под его подошвами – с такой высоты почти муравьев.
***
Амр кричал беспрестанно.
.
- Быстрее! Быстрее! Еще быстрее!
.
Он хорошо помнил, каким спускается хоть на некоторое время приостановившийся поток вод. И воины – сотня за сотней – слетали на своих верблюдах и ослах, мулах и собственных задах вниз по скользкой земле недавнего русла и почти сразу же увязали в мокром, смешанном с илом песке – кто по колено, а кто и глубже.
.
Нет, они, конечно же, двигались – рывками, по полшага, по четверть шага, по пяди… но вскоре всем, кто подходил позже приходилось входить в русло справа и слева, а весь бывший Нил – шагов на пятьсот в обе стороны стал сплошной, черной и мокрой, шевелящейся массой.
.
- Успеем? – повернулся он к Зубайру.
.
- Трудно сказать, - покачал головой эфиоп. – Войска императора уже тронулись. Ты и сам знаешь, какой соблазн ударить нам, вязнущим в мокром песке, в спину.
.
Амр яростно крякнул. Он видел, что Аллах явно дает шанс: далекие воины Теодора шли вдвое медленнее, чем можно, а их командиры все еще были в растерянности, отчасти потому, что не были уверены, что Амр отважился войти в русло. Опытный полководец вполне мог лишь сымитировать переход и устроить засаду, чтобы встретить врага градом стрел из-за берега Нила.
.
- Быстрее! – заорал он, хотя сам же видел: то вязнущие в песке по колено, то бредущие в иле по пояс воины понимают, чем рискуют.
.
А потом одна или две лошади вдруг выбрались на твердое основание, и передовой отряд, распугивая огромных, но никогда еще такого не видевших крокодилов, в считанные мгновения пересек едва ли не две трети русла.
.
- Пора и нам, - тревожно глянул в сторону подступающих ветеранов противника Зубайр, - и знаешь, они ведь тоже сядут по пояс…
.
- Если еще отважатся, - кивнул Амр.
***
Симон чувствовал смерть всем своим существом. Он видел, как вдребезги разлетаются там, внизу крыши и сараи, как всасывает в подошву черной волны бесчисленных горожан, и как мгновенно они исчезают в такой же черной, лишь подсвеченной с неба оранжевым светом пене. А потом он вдруг начал снижаться, и справа пролетел купол храма Святого Георгия, а слева – Армянской Божьей матери*, а затем он прошел над самой крышей солдатского борделя и на миг – не более – встретился глазами с вцепившимся в скамью у беседки белым от ужаса экономом. И лишь тогда мир перевернулся – раз, другой, третий – а Симон обнаружил, что его галера застряла в наполовину снесенных воротах, а вокруг бурлит черная грязь.
.
*Армянская диаспора занимала ключевые посты в коптской церкви вплоть до новейшего времени.
.
Он обвел глазами рабов. Они сидели и полулежали, вжавшись в пол и прикрыв головы закованными в цепи руками – точно так же, как и в начале.
.
- Все, - произнес он и сам поразился совершенно чужому голосу.
.
Рабы не шевелились. И тогда он выдернул стопор, ослабил общую цепь, немного подумал и двумя ударами ноги вышиб раздробленный кусок кормы – вместе с общим на всех замком.
.
- Кандалы сами снимете, - тем же чужим голосом произнес он и спрыгнул вниз, прямо в отступающую к морю черную воду; ее уже было всего по пояс.
.
Мимо плыли трупы. Много трупов.
.
«И что это было? – странно, как-то гулко и даже с эхом подумал он. – Господь меня пощадил? Или просто не увидел?»
.
Вода стремительно убывала, и даже трупы начали цепляться за разные предметы одеждой и «садиться» на разные «мели».
.
«Но Елена-то жива…»
.
Эта мысль оказалась такой неожиданной, что Симон опешил. Некий злой умысел небес, отправивших Царицу Цариц из Александрии в Вавилон, то есть, подальше отсюда, теперь выглядел благодеянием. Потому что, будь она здесь, Симон ни за что не поперся бы к морю, и теперь, скорее всего, таким же застрявшим в кустах трупом лежал где-нибудь неподалеку.
.
«Так что… выходит, Бог помог?»
.
При всей своей очевидности, эта версия не годилась никуда. Симон вовсе не был тем человеком, которому стоило помогать, а уж Елена… она вообще выглядела вызовом существующему порядку вещей. Уж это старый бабуин обязан был понимать.
.
«Разве что Бога и впрямь загнали в какое-нибудь тело, и он просто ничего не видит и не слышит…»
***
Теодор гнал своих командиров беспощадно, и все равно, они колебались.
.
- Это хитрость, кесарь!
.
Да, это могло быть и так, но за спиной у Теодора маячил Сенат.
.
- Они точно ждут нас под обрывом!
.
Возможно. Лично Теодор именно так бы и поступил, ибо только безумец решился бы переходить противоестественно расступившийся Нил.
.
- Мы всех своих положим, пока их из-за берега выбьем!
.
И Теодору совершенно нечего было сказать, - до тех пор, пока он не вышел к берегу. Почти все люди Амра уже выбирались на сухое место – там, совсем недалеко от крепости Троя, и грязь месила – где-то в последней трети русла – от сила пятая часть армии.
.
- За ними! – страшно заорал он. – Всем вперед! Быстро!
.
Он уже понимал, что придется выслушать на Сенате.
.
- Теодор! – заволновался Анастасий, - это неразумно! Подожди! Ни Трою, ни Родос им все равно не взять! А скоро все восстановится… придет флот… и мы переправимся…
.
Голова Теодора задергалась.
.
- Быстро! – повернувшись к полководцу, яростно прошипел он. – Немедленно!
.
И командиры, понимая, что кто попадется под горячую руку, на того все и свалят, когда придет срок, так же яростно и решительно погнали своих людей вниз – вслед почти переправившейся на тот берег вражеской армии.
.
- Быстро! Быстро за ними! Кто там паникует?!
.
И двадцатитысячная привычная почти ко всему ветеранская армия с оханьем, руганью и гневными криками широкой сияющей доспехами полосой вползла в месиво ила и песка.
.
- И что дальше? – повернулся к Теодору Анастасий.
.
Теодор недобро усмехнулся.
.
- Как только аравитяне перейдут Ираклиевы столбы, вопросов не станет. Ни у кого. Потому что у нас появятся настоящие улики.
.
- Что тебе эти столбы? – хмыкнул Анастасий. – Амр и так виновен в нарушении границ. К чему тебе еще какие-то улики?
.
Теодор лишь отмахнулся. Никто не понимал, сколь непростым было его положение при дворе. Благодаря матери и сестре Теодора, отец и сын Ираклии взобрались на самый верх власти, но первым делом они прекратить передачу власти по женской линии. И царственный Теодор остался ни с чем.
.
Но этого было мало. Не проходило недели, чтобы Теодор не встречал какого-либо знака пренебрежения к себе и своему роду. И уж он, выросший в этой атмосфере дворцовых интриг лучше других понимал, что это значит.
.
- Ну, что они там застряли?! – заорал он и погнал замешкавшихся у кромки ила воинов.
.
- Кажется, вода поднимается, Теодор! – смущенно смотрел на свои увязнувшие в иле ноги кто-то из командиров.
.
- Что?!
.
- Она идет! Смотрите!! А-а-а-а-а!!!
.
Теодор моргнул, глянул, куда показывает воин, прищурился и оцепенел. Сверху по руслу двигалась черная стена жидкой грязи, и он уже понимал, что это такое.
.
- Назад! Всем назад!
.
И в следующий миг она ударила, брызнула ему в лицо десятью тысячами презрительных плевков и в мгновение ока ушла на север, к морю. А внизу, там, где только что кричали и отчаянно барахтались в иле и песке его ветераны, бурлила пена привычного кроваво-красного цвета.
***
То, что Аллах только что явил свою волю, Амр понял сразу. Да, те из его воинов, что остановились, прикрывая отход, погибли, но было их немного, и они сами выбрали свою судьбу. Остальные были здесь.
.
- Смотри, - толкнул его в бок Зубайр, - вон Менас. Он ждал.
.
Амр с трудом оторвал взгляд от кипящего кроваво-красного потока и развернулся. Менас, на отличном жеребце, уже спускался с холма. И лицо его было красным и торжественным.
.
- Тебя – точно – Господь ведет, Амр.
.
Амр глотнул, но не смог выдавить ни слова. Он видел это, но такой чести от небес дважды искавший убить Мухаммада, ожидать не смел.
.
- Что будешь делать?
.
Амр опустил голову. Он видел на карте, где находится Гелиополис, - совсем рядом. Он знал, что возьмет зерно – столько, сколько нужно. Он понимал, что Менас будет помогать – и с кораблями, и с погрузкой. Но он помнил, что флот империи уже двинулся в сторону курейшитских морских крепостей.
.
- А что предлагаешь ты?
.
- Перед тобой, там за крепостью Троя, стоит Вавилон, - улыбнулся Менас, - это самый богатый город мира. Возьми его.
.
Амр покачал головой. Он знал, что не спасет этим ни одного верящего в Единого – там, в Аравии.
.
- А вы что скажете? – обратился он к собравшимся вокруг командирам племен.
.
- Империя забыла все слова, которые оставил Единый, - проронил Зубайр. – Надо воевать.
.
Амр уклончиво кивнул. Сказано было по существу, но не о главной сегодняшней задаче.
.
- А что скажешь ты? – повернулся он к оставшемуся у евреев за старшего Аарону.
.
- Империя слишком сильна, - прищурился еврей, - поэтому нужно бить наповал. Второго шанса не будет.
.
Амр заинтересовался.
.
- И как?
.
- Не делай то, чего от тебя ждут, - покачал головой Аарон. – Наплюй на Вавилон. Сделай ход конем.
.
- Каким конем? – встрял Зубайр. – При чем здесь шахматы?
.
Еврей улыбнулся.
.
- Не шахматным конем, Зубайр… надо делать ход конем Троянским. По-гречески.
.
Амр на мгновение ушел в себя. Он знал греческий, но не настолько, чтобы читать их книги, а это явно было из книг. Где-то там, далеко в прошлом он что-то о Троянском коне слышал…
.
- Троянским конем? Что это?
.
- Вон он, - рассмеялся Аарон и ткнул рукой в сторону крепости, - прямо у тебя за спиной стоит.
.
Амр развернулся. Прямо за его спиной стояла Троянская крепость, закрывающая доступ в Траянскую реку – главный канал Ойкумены. Однако осаждать ее можно было целую вечность: каменные стены неприступны, а запасы воды, беспрерывно подающиеся акведуком – неограниченны.
.
- Пойти Троянским конем?
.
Он уже прозревал смысл* этой греческой шутки.
.
*Игра слов: aquae-ductio – акведук, «ведущий воду», и equae-ductio – «ведущий коня».
.
- А ведь Аарон дело говорит, - возбужденно пробормотал рядом купец Менас. – Здесь только акведуком и можно попытаться пройти… причем, теперь – самое время.
***
Ираклий выскочил из загородного дворца сразу после первых двух ударов. На третьем толчке упал на землю, перекатился, вскочил и проводил взглядом оседающий внутрь дворца красивый каменный купол.
.
Рядом тревожно кричала и суетливо бегала гвардейская охрана. Конюх и повар волокли под руки кого-то залитого кровью. На горизонте в направлении Антиохии полыхало оранжевое зарево. Но перед глазами Ираклия стояло только одно – то, что произошло двадцать восемь лет назад. Очевидцы говорили, что в тех местах, куда с неба пал огонь*, горели даже камни.
.
*В исторический период огонь с неба падал четырежды – каждый раз широкой полосой от Египта, через Аравию и Месопотамию до Индии. Археологи четко выделяют все четыре слоя и даже определили промежутки времени между ними. Поскольку метеоритов не найдено, можно предположить явление подобное Тунгусскому феномену: космическое тело сгорает в атмосфере, и в землю бьет уже комок плазмы.
.
Земля еще раз дрогнула, кто-то протяжно закричал, а Ираклий вдруг подумал о том, что творится сейчас на Мекканском море – там, куда ушел его флот. Приливная волна могла пощадить суда лишь в одном случае, - если флот еще не подходил к берегам.
.
- А если подходил… - пробормотал Ираклий, - то никакого флота у Византии уже нет. А война с людьми Абу Касима уже есть…
.
Он яростно крякнул, двинулся в сторону конюшен и властным жестом поманил к себе зажимающего окровавленную голову старшего конюха.
.
- Прикажи запрягать! Я еду в Египет.
.
О том, чтобы плыть в Египет морем, сейчас не могло быть и речи.
***
Симон двинулся из Александрии на юг так быстро, как мог, и уже видел: значение происходящего, понимают немногие. Едва ли не в каждом квартале занимались грабежом и мародерством, и более всего страдали выброшенные на землю купеческие корабли.
.
- Дураки, - прямо говорил он мародерам, - волна будет возвращаться еще раза три-четыре. Шкуру свою спасайте… пока не поздно.
.
Да, судя по прошлому опыту, каждая новая волна была вдвое слабее предыдущей, но смерть находила, кого покарать – каждый раз. И предупрежденные мародеры провожали его тревожными взглядами, но… продолжали заниматься тем же. Столь уникального случая обогатиться всего за один раз никто упускать не собирался.
.
А едва Симон выбрался за городскую стену, волна пошла. Это было ясно уже по звуку. Он огляделся, отыскал ощипанное первой волной, однако уцелевшее дерево, быстро забрался наверх и привязал себя ремнем.
.
«Ну, и какие у тебя планы?» – глянул он вверх.
.
Небо молчало, и лишь огненная фигура со склоненной на грудь головой и раскинутыми в стороны руками обещала продолжение – до тех пор, пока самый распоследний грешник не раскается.
.
«А что если Тебя и впрямь уже нет?»
.
Теперь, после затяжного полета на гребне волны Симон чувствовал странную свободу – так, словно ему перестали дышать в затылок.
.
Над крепостной стеной показалась пенная линия, и он вцепился в ствол. Волна ударила в стену, с рокотом перевалила ее и – в четверть силы – промчалась под ним, брызгая серой пеной и бессильно ворча.
.
Если бы Господь следил за ним так же, как тогда, когда зажег по его слову небо…
.
«Стоп! – остановил ход мыслей Симон, - так что же это было на самом деле? Неужели банальное предвидение? И никто за мной уже не следит?»
.
Черная, грязная вода забурлила, обтекая дерево, а затем с тем же бессильным ворчанием двинулась в каналы, а уж по каналам – назад, к морю. Симон дождался, когда местами покажется земля, развязал крепкий кожаный ремень и спрыгнул вниз.
.
«Неужели Он за мной не смотрит?»
.
Не было предположения, которое он принял бы с большей радостью, потому что это означало бы, что свобода от небес наконец-то достигнута. Однако Симон слишком хорошо помнил, как точно совпало его тихое, но от всей души, проклятие и падение огня. Выходило так, что он «угадал» дважды, и не просто угадал, - он предрек! С немыслимой – даже для пророка – точностью.
.
«А если я все это и вызвал?»
.
Симон болезненно хохотнул. Настолько самовлюбленным, чтобы предполагать за собой подобные таланты, он никогда не был. Да, и не было у него особых талантов, кроме умения идти до конца. Тот же Досифей был намного способнее, потому и занял в группе место первого.
.
Впереди показался знакомый монастырь, и Симон прибавил ходу, а спустя полчаса уже пробирался внутрь через пролом в стене.
.
- Где Мар Фома? – поймал он за рукав пробегающего юнца с безумными глазами.
.
- У себя наверху, святой отец, - вырвался юнец. – Плачет и молится за нас, грешных. Конца света ждет…
.
Симон рассмеялся. Он слишком хорошо знал настоятеля монастыря, чтобы поверить в этот бред. Практичный Фома и при конце света сумел бы состояньице сколотить.
.
- Ну, что ж, братец Фома, значит, о конце света и поговорим…
***
Полководец Феодосий, так и стоявший на стене крепости Родос, видел все. Он видел, как Теодор дробил войско, чтобы спровоцировать Амра на атаку и одним разом убить двух-трех «зайцев». Он с замиранием сердца следил, как начали спускаться на дно русла войска Амра, и он с ужасом наблюдал, как люто покарал Осирис ветеранов за попытку пройти вслед за аравитянами. А потом Амр собрал командиров, и Феодосий глянул на уходящее за горизонт оранжевое знамение и поманил приближенных пальцем.
.
- Что скажете? Какой будет следующий его шаг?
.
- Амр пойдет на Вавилон, - дружно, один за другим заголосили военачальники. – У него в советчиках Менас, а он такого случая не упустит.
.
Феодосий с сомнением хмыкнул. Да, Вавилон был богатым городом, а главное, у Менаса внутри города была поддержка, и Вавилон мог пасть почти без боя. Но для аравитян зерно было куда как важнее.
.
- А если он двинется на Гелиополис, к хранилищам?
.
Командиры дружно принялись возражать, а спустя некоторое время аравийская армия начала дробиться, и Феодосий удовлетворенно хохотнул. Жадный и недалекий варвар принял худшее решение из всех возможных: евреев оставил осаждать вавилонские стены, а сам вместе со своими аравитянами отправился на Гелиополис.
.
- Ну, что, Господь снова с нами, - переглянулся Феодосий с военачальниками. – Накажем дикаря?
.
Командиры захохотали. Все видели, что обогнувший Трою Амр сам подставляет спину под удар втрое, а то и вчетверо большего числом Троянского гарнизона. И все понимали: уничтожь аравитян, и евреи, оставшись без главного зачинщика, скорее всего, вернутся в Элефантину.
***
Зубайр со своими людьми ползком подобрался к Троянскому акведуку в полусотне шагов от крепости. Лежа на боку, лично проломил каменную стенку крепостного водопровода кузнечным инструментом и сразу увидел, что Аарон и Менас правы: внутри было пусто. Вода сошла обратно в Нил, едва в верховьях Великого Потока случился этот затор.
.
- Гляньте, как там Нил? – бросил он через плечо.
.
- Поднимается. Быстро поднимается.
.
Эфиоп крякнул и, подавая пример, с трудом затиснул широкие плечи в пролом. Упираясь ногами, влез целиком и закашлялся. Жидкая, скользкая грязь на дне водовода воняла гнилой травой и тухлой рыбой.
.
- За мной, - коротко скомандовал он таким же, как он, добровольцам и, не теряя ни мгновения, стремительно пополз вперед – в неизвестность.
.
Нет, кое-что Менас и Аарон о том, что его ждет впереди, рассказали, но этот рассказ не порадовал.
.
- Все акведуки перекрываются на выходе здоровенным жерновом.
.
- Жернов стопорится снаружи. Изнутри акведука его ни подцепить, ни откатить.
.
- И рядом обязательно стоит охрана – круглые сутки.
.
Грязь под ним внезапно повлажнела, затем стала мокрой, и Зубайр с трудом подавил рвотный позыв и, чтобы не думать о неизбежном, пополз по скользкой грязи еще быстрее.
.
«Только бы успеть до подъема Нила…»
.
Об этом Аарон и Менас предупредили особо.
.
- Если не успеешь до того, как Нил поднимется до уровня акведука, потопнете там внутри, как котята.
.
И даже сделанный им лично пролом в таком случае не спасал – просто потому, что и пролом должен был оказаться ниже уровня Нила. А вода уже поднималась. Но главное, что знал Зубайр: если он не прорвется в крепость до того, как гарнизон Трои ударит в спину Амру, погибнет не только Амр, погибнет все.
.
- Сколько уже внутри? – бросил он через плечо.
.
- Четырнадцать… - гулко отозвались сзади. – Уже пятнадцать…
.
«Битком…»
.
Больше полутора десятков человек на полусотне шагов от пролома до жернова и не могло поместиться, и Зубайр старался не думать, что в первое время, когда он выберется наружу, если он туда выберется вообще, рядом с ним будет совсем немного людей: двое, трое. А воды в акведуке было уже – на полторы-две пяди.
.
Спасаясь от мыслей, хлюпая грязью, он сделал еще рывок… и тут же ударился лбом.
.
«Все?»
.
Поднял руку, ощупал: перед ним была стена – скользкая от наросшего ила и совершенно гладкая, без единого шва. Это был жернов.
.
- Ага… - проронил он и начал ощупывать препятствие – пядь за пядью.
.
Чуть выше головы прощупывалось круглое отверстие.
.
- Там, в центре жернова должна быть пробка, - сказал Аарон. – Она забита снаружи. Если сумеешь выдавить…
.
Зубайр сунул руку в воду под собой, достал из мокрой, скользкой, набитой жидкой грязью сумки зубило и молоток, поднял руки и кое-как примерился и ударил.
.
«Есть!»
.
Пробка вылетела, а Зубайр глотнул, оскальзываясь в грязи, приподнялся и глянул в круглое отверстие. Прямо перед ним сиял начищенной медью византийский доспех.
.
«Охранник…»
.
- Лук… - прошептал он через плечо. – Нет, не этот… детский дайте.
.
Нормальный лук развернуть внутри было невозможно. Зубайр уже примерял, едва подполз к акведуку – в самом начале.
.
Ему подали лук, и Зубайр, стараясь не глотнуть поднявшейся до подбородка вонючей воды, подтянул ноги, кое-как сел, быстро, пока охранник не отошел, натянул детский лук, отпустил тетиву и, не теряя времени, сунул в щель между жерновом и стеной кузнечное зубило. Нажал… и скользкий от грязи жернов мягко отошел в сторону, в глаза ударил оранжевый свет, а черная вода из акведука хлынула вперед, внутрь крепости.
.
- Аллах Акбар… - потрясенно прошептал Зубайр.
.
Его специально предупреждали, что этого не произойдет, - просто потому, что жернов всегда застопорен снаружи. Но это произошло.
***
Федосий наблюдал за происходящим из башни соседнего Родоса, в двух сотнях шагов. Он видел, как по его письменному, отправленному стрелой приказу открыли ворота Трои, как стремительно выбежали из крепости отборные отряды, и как аравитяне, увидев, что им вот-вот ударят в спину, стали быстро перестраивать ряды.
.
- Не успеют, - хохотнул Феодосий.
.
Сейчас все самые слабые воины аравитян были в хвосте колонны, а значит, когда Амр выполнит маневр, этого «хвоста» просто не станет, - посекут всех. И аравитяне окажутся в еще меньшем численном составе.
.
А потом он вдруг увидел, что земля у выхода из Троянского акведука черна от воды, а прямо по двору крепости в сторону ворот – один-одинешенек – мчится здоровенный эфиоп – грязный и мокрый.
.
- А это еще кто?
.
Он повернулся к приближенным.
.
- Кто это?!
.
А тем временем эфиоп в два удара зарубил обоих охранников и приник всем телом к вороту титанического засова.
.
- Куда вы смотрите?! – заорал Феодосий. – Ворота! Ворота держите!
.
Но все до единого воины Трои стояли на крепостных стенах и с азартом наблюдали за развитием событий там, за пределами крепости.
.
- Во-ро-ота! – заорал Феодосий.
.
Но было поздно. Ворота дрогнули, разошлись, и внутрь неприступной крепости хлынули как бы занятые осадой соседнего Вавилона евреи – единым неудержимым потоком.
***
Симон отшвырнул перегородившего ему путь монаха и толкнул дверь. Фома стоял у окна и с интересом наблюдал за тем, как уходит за горизонт оранжевая комета.
.
- Мир тебе, настоятель…
.
Фома обернулся, и его брови изумленно поползли вверх.
.
- Симон? Ты?!
.
Симон кивнул и, хлопнув ладонью в лоб сунувшегося за ним охранника, притворил дверь.
.
- Елена здесь.
.
Фома растерянно моргнул, сипло прокашлялся и осел в резное кресло.
.
- Насколько это достоверно?
.
Симон подошел и осторожно положил медальон из оникса на стол. Фома глотнул, потянулся, но в последний миг отдернул руку.
.
- Я не хочу с этим связываться.
.
- Я тоже не хочу, – пожал плечами Симон, - однако, ты же знаешь, что бывает с теми, кто преступает клятву.
.
Фома побледнел. Он знал.
.
- Царица Цариц должна явить себя миру, - присел напротив Симон и кивнул в сторону уходящей за горизонт кометы, - и сейчас – самое время.
.
Фома молчал.
.
- Я только что из Александрии, - продолжил Симон, - в городе полно трупов, а будет еще больше. Ты же помнишь, как это было двадцать восемь лет назад?
.
Фома опустил глаза. Конечно же, он помнил.
.
- Я тебе точно говорю, - ткнул пальцем в небо Симон, - этот старый бабуин готовит нам Апокалипсис.
.
- Думаешь? – поднял голову Фома. – А мне кажется, Он в последнее время притих. Так, словно и нет Его.
.
Симон хмыкнул. Невзирая на огонь с неба, у него было точно такое же чувство.
.
- И что ты предлагаешь?
.
Фома на мгновение ушел в себя.
.
- Я бы не стал совершать необдуманных поступков, - задумчиво проговорил он. – Мне кажется, надо спросить у пророков.
.
Теперь уже задумался Симон.
.
- Пророка сначала изготовить нужно.
.
- Но ты же умеешь.
.
Симон заглянул Фоме в глаза, и зрачки настоятеля на мгновение скакнули в сторону. Уж, то, какую прибыль начинает получать монастырь, имеющий хотя бы одного бесноватого, Фома знал, как никто другой.
.
- Ах, ты, старая пройда, - укоряющее протянул Симон, - пророков ему захотелось… ты лучше на себя посмотри; весь в корысти увяз! Как ты собираешься встретить Судный день?
.
Фома обиженно поджал губы.
.
- А я вообще не собираюсь его встречать. А если кто собирается посетить это судилище добровольно, то второго такого дурака свет еще не видывал.
.
Симон пожал плечами. В этом Фома был прав.
.
- Я тебе точно говорю, Симон, - с напором произнес Фома, - без пророка нам никак! Ты сам-то знаешь, что нам с этой Еленой делать?
.
- Филоксен знает.
.
Настоятель монастыря отмахнулся.
.
- Филоксен не пророк. Тут нужен человек масштаба Мухаммада. Кстати, это не ты его в Иерусалим провел?
.
Симон покачал головой.
.
- Он сам прошел.
.
Фома поднял брови.
.
- Как так сам? Никто сам в Иерусалим не проходит, и ты это знаешь лучше других.
.
Симон хмыкнул. Правда была в том, что пройти туда было не так сложно; а вот выйти… тут и нужен был проводник. Однако Мухаммад не просто вышел, а вышел в ясном уме и твердой памяти, способным четко различать вещи и понятия. На фоне сонмища других, почти безумных прорицателей, это казалось почти невозможным.
.
- Кстати, а в какой он Иерусалим ходил? – заинтересовался Фома.
.
- В небесный, - вздохнул Симон.
.
- Может, проведешь пару человек туда же? – ненароком бросил настоятель, - у меня толковые мальчишки есть…
.
Симон задумался. Он и сам уже чувствовал, что без пророков на таком важном этапе – никак. Только пророк мог объявить то, что уже неотвратимо. Но следовало решить, в какой именно из четырех – в точности по числу стихий – Иерусалимов будущего пророка провести.
.
Шаманы-людоеды, подобные Аббасу, все, как один, попадали в Иерусалим Подземный – самый жестокий, и ждало их всех, в общем-то, одно и то же: ад при жизни. По звуки там-тамов бесы резали и разделывали их на мелкие части, жадно пожирая внутренности, высасывая мозг и выковыривая глаза. Аббас говорил, что лично с ним это длилось около полусуток, и он чувствовал все – каждый оттенок боли. Понятно, что после этого напугать Аббаса было просто немыслимо. Нечем его было уже пугать.
.
Однако для людей утонченных такой подход не годился, и Симон, как правило, водил будущих пророков в Иерусалим Подводный, под мягкие звуки струнных инструментов, безо всякой спешки. Все было почти то же самое, просто вместо разделки, пожирания внутренностей и выварки костей в котле, паломникам Духа вскрывали грудь и бережно вынимали сердце, дабы отмыть его в священных водах источника Зам-Зам от человеческих пороков и страстей.
.
Некоторых, вроде Александра, сына Македы, можно было после этого посвящения вести в Иерусалим Небесный. Человека не так трясло. И, пожалуй, Мухаммад был единственным, кто прошел туда сам и с первого раза. Однако самым страшным для человека оставался Иерусалим Огненный – Вселенский Тофет, как он есть. Туда вообще никто из монахов не ходил – боялись. И только Симон, один-единственный в Ойкумене, был во всех четырех.
.
- Ну, что? Надумал? – оторвал его от мыслей Фома.
.
Симон нехотя кивнул.
.
- Хорошо. Убедил. Сделаю тебе пророка.
.
- Семерых, - тут же воодушевился настоятель. – У меня есть отличные ребята.
.
Симон печально хмыкнул. Эта жадность Фомы его просто убивала.
.
- Ты, главное, дай мне самых подготовленных. На этот раз Иерусалим будет Огненным.
***
Амр предвидел все, а потому поставил в хвост колонны лучших из лучших. Так что, едва византийцы зашли ему в спину, только что хромавшие, отстававшие, худо одетые и все, как один, пешие аравитяне развернулись, тут же сплотились в одно целое и дали такой жесткий отпор, что ветераны растерялись.
.
Но это было только начало; Амр знал: если Зубайр не сумеет ничего сделать с акведуком, на него и на плечи сидящего в засаде небольшого отряда евреев ляжет вся тяжесть битвы. А потом ворота вдруг распахнулись, и евреи поднялись из укрытий и хлынули внутрь чужой крепости.
.
- Зубайр… - выдохнул Амр. – Тебе удалось…
.
Что Аарон, что Менас многократно говорили, что для прорыва в Трою сегодняшний день вдруг отступившего Нила подходит уникально, но они же предупреждали, что это почти невозможно.
.
- Эй, поросята! – крикнул Амр на греческом и тут же – на армянском и латинском, - назад посмотрите! Вам понравится!
.
Кто-то из византийских командиров обернулся, увидел, закричал, и в следующий миг войско ветеранов смешалось. Они уже видели, как евреи – отряд за отрядом – втекают в открытые ворота их крепости.
.
- Аллах Акбар! – закричал Амр и ударил верблюда пятками.
.
Он видел, прямо сейчас происходит главное: привыкшие к неприступности своей Трои византийцы теряют опору – там, внутри себя. И едва его воины, все, как один, двинулись на превосходящих их втрое византийцев, те дрогнули и побежали. Они то пытались повернуть к уже закрытой евреями изнутри крепости, то бросались к пристани и принимались двигать стоящие на приколе негодные старые суда, и, в конце концов, начали делать то же, что и последние защитники Трои. Те, словно горох из кружки, сыпались в бурлящий кроваво-красной пеной Великий Поток – прямо со стены.
.
Амр с интересом понаблюдал за последними усилиями воинов противника, а совсем скоро уже заезжал в Троянские ворота. Стены – ни пробить, ни взять штурмом, сторожевые башни с запасом самых разных орудий – лет на пять осады, акведук, беспрерывно подающий свежую воду, и самое главное: канал. Обнесенный высоченными стенами Траянский канал проходил прямо посреди крепости, так что ни одно судно не могло пройти из Нила в море Мекканское без дозволения коменданта.
.
- Ну, вот, Амр, - подъехал явно потрясенный таким везением Менас, - теперь в твоих руках вся торговля Византии со всеми Индиями на свете. Никогда бы не поверил в такое, но только что ты взял империю за кадык.
***
Первым делом Симон осмотрел кандидатов и, само собой, остался недоволен.
.
- Ты кого мне подсунул, Фома? Послушников?
.
Настоятель сделал страшные глаза: мол, не при детях…
.
- Ну, что ты косишься? – не собирался щадить его Симон и ткнул первого же будущего «пророка» пальцем под дых.
.
Тот охнул и загнулся.
.
- Ты хочешь сказать, эта серая мышь пройдет в Огненный Иерусалим?
.
- Сам не пройдет, а ты проведешь, - надулся настоятель. – И потом… ты таким же к нам пришел.
.
Симон криво улыбнулся. Фома сказал чистую правду: он пришел в братство почти таким же… ну, может быть, амбиций побольше. Да, характера…
.
- Все знаете, что вас ждет?
.
«Пророки» неуверенно переглянулись.
.
- Дьяками сделаете? – подал голос один.
.
Симон повернулся к настоятелю.
.
- Ты что, ничего им не сказал?
.
Фома насупился.
.
- Ты обвинять меня собираешься? Или помогать? А если не хочешь…
.
Симон поднял руку.
.
- Стоп. Хватит. Хочу ли я, не хочу ли, а Ей от этого не легче. Где будем посвящать?
.
Мальчишки переглянулись. Они уже чуяли, что им выпала какая-то немыслимая удача.
.
- Нижний храм, - отозвался Фома. – Больше негде. Сейчас вода в канал сойдет, и можно будет начинать.
.
- Одеяла есть?
.
Симон прекрасно помнил, как трясло его от потустороннего холода в первый раз.
.
- Полно, - кивнул Фома. – Может, полы коврами застлать? У меня штук шесть персидских есть.
.
Симон кивнул. Ковры это было правильно.
.
- Лучше бы в два слоя. Полы наверняка слишком холодные.
.
Мальчишки снова переглянулись – на этот раз тревожно.
.
- Слушать меня внимательно, - повернулся к ним Симон, - бояться не надо. Надо лишь понимать, хотите вы этого или нет.
.
- А чего?.. – осторожно поинтересовался самый проворный, тот, что спросил про дьяков. – Чего мы должны хотеть или не хотеть?
.
- Божьми пророками стать, - прямо сказал Симон. – Удовольствия это не приносит, но смысл своего никчемного существования познаете. Ну, и бояться перестанете. Уж, это – гарантировано.
.
Мальчишки вытаращили глаза, да так и замерли.
***
Кифа сидел в наглухо закрытом подвале, пока не прошла четвертая, совсем уже слабая волна. Это было хорошо слышно по шуршанию воды и песка. И лишь тогда начальник охраны Мусейона дал команду выходить.
.
- Филипп, ты проверяешь масштабы повреждений в архиве. Ибрахим, ты со своими людьми – в здание рукописей. Всем приготовиться… открываем.
.
Кифа вжался в стену, а четверо охранников Мусейона взялись за рукояти крышки со всех сторон и почти без труда вырвали ее вверх. И сразу же появился этот оранжевый свет, а вниз обрушилось полбочки воды – и все.
.
- Быстро, быстро! – закричал начальник охраны. – Все выходят!
.
Кифа рванулся вперед, в числе первых выскочил наружу, хлюпая сандалиями по жидкой грязи, пробежал к стене и тревожно глянул в сторону моря. Оно было черно и страшно, однако пятой волны он так и не увидел, сколько ни вглядывался. И, тем не менее, на душе было тревожно.
.
- Смотрите! – охнул кто-то. – Маяка нет!
.
Кифа повернул голову и лишь тогда понял, что его так встревожило. Знаменитой на всю Ойкумену башни, а точнее, ее останков, уже не было. Вообще!
.
- А что ж тогда в городе творится?.. – охнул кто-то.
.
Кифа глотнул и стремительно двинулся прочь от Мусейона. Выскочил на залитую илистыми наносами улицу, ткнулся взглядом в остовы снесенных крыш и разбитых о землю кораблей, трупы на каждом шагу, и внутри екнуло и оборвалось от предчувствия чего-то по-настоящему великого. Если нечто подобное творилось по всему Египту, империя Ираклия болталась на волоске.
.
«Так… цены поползут вверх, а Менас точно свое зерно обратно со складов затребует. Да, и аристократы своего не упустят…»
.
Кифа хмыкнул и почти побежал прочь от все еще неспокойного моря. В том, что аристократы – как греки, так и армяне и латиняне, захотят пересмотреть итоги последнего государственного поворота, он уже не сомневался. Главное, правильно эти настроения подогреть.
***
Едва Амр освоился и оценил запасы Трои, повалили послы, и первыми пришли купцы.
.
- В Гелиополис пойдешь? – поинтересовались они.
.
- Конечно, - кивнул он.
.
Теперь главное зернохранилище империи было открытым и беззащитным.
.
- А как с зерном поступишь?
.
- Купеческое – купцам, - пожал плечами Амр, - мы с Менасом сразу договорились. А все, что принадлежит империи, - моя военная добыча.
.
Купцы, вытаращив глаза, попятились назад, и Амр уже видел, с каким обожанием все они поглядывают в сторону прозорливого Менаса.
.
- Вавилон брать будешь? – сразу же вслед за купцами пришли члены городского совета.
.
- Зачем? – не понял Амр. – Мы с вами не воюем. Мы с Ираклием воюем.
.
Старейшины недоверчиво переглянулись.
.
- Но ты же взял Трою… а канал из Трои идет через наш город.
.
- А вы что, собираетесь мешать морской торговле?
.
- Нет, - растерянно пожали плечами старейшины.
.
- А зачем тогда мне с вами воевать?
.
И старейшины, совершенно потрясенные, почти бегом вернулись назад – сообщить, что никакого штурма не будет.
.
И лишь затем появились парламентеры с Родоса.
.
- Вы все погибнете, - твердо пообещал помощник коменданта острова-крепости, - как только здесь появится Ираклий. Его армия непобедима.
.
- Тебе виднее, - не стал спорить о том, чего не знает, Амр. – Я с Ираклием еще не дрался.
.
- Тогда, может, вам лучше взять выкуп за Трою и вернуться домой?
.
- Я не против, - развел руками Амр, - если ваш флот возьмет с курейшитов такой же выкуп и тоже вернется домой.
.
Помощник коменданта впал в ступор. Требование было справедливым, но вернуть флот, посланный самим Ираклием, ни он, ни комендант не могли. И лишь, когда помощник, поняв, что до прибытия императора ничего решить не удастся, отбыл обратно на Родос, началось обсуждение самого главного.
.
- Флот Ираклия все равно разгромит и захватит ваши крепости, - прямо сказал Менас.
.
Амр молчал. Это было так.
.
- А затем корабли вернутся назад, в Египет.
.
Амр кивнул. Армии всегда возвращались домой – раньше или позже.
.
- Но тебе не стоит этого дожидаться, - прищурился Менас, - возьми второй конец канала – на выходе в море Мекканское, и ты отрежешь флот Ираклия от Египта до тех пор, пока вы не договоритесь.
.
Амр замер. Если бы ему удалось запереть весь флот Византии в Мекканском море, захват курейшитских морских крепостей потерял бы всякий смысл.
.
- Сколько дней пути до второго конца канала? – глотнул он.
.
- От двух до семи, - улыбнулся Менас, - как двигаться будешь.
.
Амр повернулся к замершим рядом Зубайру и Аарону.
.
- Что скажете?
.
- Только так и надо, - кивнул еврей. – Империя понимает лишь один язык – язык силы.
.
- Командуй, - пожал испачканными грязью плечами эфиоп, - я возьму.

***

54

http://s8.uploads.ru/TtPs5.gif
Вода сошла из нижнего храма, как только посланные Фомой монахи прочистили стоки. Стоящий на берегу Великого Потока монастырь был неплохо приспособлен к подобным катаклизмам. Затем все те же монахи насухо вытерли пол и открыли окна, дабы выветрить затхлый дух, а Симон посадил послушников напротив себя и принялся объяснять.
.
- Вы наверняка слышали, что каждый человеческий член – от мизинца до головы – имеет своего духа-покровителя.
.
Мальчишки радостно закивали, и Симон тут же упреждающе поднял руку.
.
- Это была бесстыдная ложь. Все наоборот. Это человек покровительствует духам, разрешая им жить в своем теле.
.
Подождал, когда первый шок пройдет, и продолжил.
.
- И, конечно же, вам говорили, о семи огненных «колесах», что находятся внутри тела – на линии от копчика до макушки.
.
Послушники закивали – уже осторожнее.
.
- Каждый из них имеет свой цвет, - продолжил Симон, - от красного до фиолетового, и каждый управляет какой-нибудь человеческой страстью. Слышали о таком?
.
- Слышали… - отозвался самый проворный. – И это – тоже ложь?
.
- Нет, - покачал головой Симон, - это почти правда. Ложь в другом.
.
Мальчишки замерли.
.
- Вам говорили, что каждое из семи этих «колес» связано с одной из семи планет и с одной из семи частей Вселенной. И что именно эта связь и держит человека в мире и в теле – таким, какой он есть. Вот это и есть самая страшная ложь.
.
Симон обвел юных монашков глазами. Те даже боялись пошевелиться. Ибо главное, что вдалбливали им все эти годы гностики: душа – это птица, попавшая в силки Вселенной.
.
- А правда в том, что каждый из вас и есть эта Вселенная. И никто, кроме вас самих, здесь вас не держит.
.
Мальчишки вытаращили глаза.
.
- А вас?
.
- Что? – не понял Симон.
.
Это снова был тот самый монашек.
.
- А вас что в этом мире держит?
.
Симон покачал головой. Вопрос был – в точку.
.
- Только моя воля.
***
Ираклий мчался из Кархедона в Египет так быстро, как мог, и останавливался только в крупных городах – переговорить с аристократами – и с армянами, и с греками, и с латинянами.
.
- Что с «Экстезисом»? – первым делом спрашивали те, кто поумнее.
.
- Плохо, - честно отвечал Ираклий. – Вообще с Унией плохо. Надеюсь только на ваше терпение. Если эту комету переживем, выкарабкаемся.
.
- А если не переживем?
.
Ираклий в ответ на такой вопрос лишь качал головой.
.
- Или распад Византии, или новый Фока. Что вам нравится больше?
.
И, конечно же, тех, кто поумнее, не устраивал ни тот вариант, ни другой.
.
Но чаще разговор складывался иначе.
.
- Как там наш новый Пролив? – оживленно интересовались наименее склонные к уступкам и компромиссам члены Сената.
.
- Флот уже ушел, - так же честно отвечал Ираклий. – Если он эту комету пережил, Пролив будет наш.
.
- А если не пережил?
.
- Война затянется. Как я вас всех на Сенате и предупреждал. Готовьтесь терпеть. Быстрой победы над аравитянами не будет.
.
Однако он уже видел: эти терпеть не намерены; эти хотят всего и сразу. И он снова и снова утыкался в ту же дилемму: будешь делать, как Фока, согнутся; дашь волю – испоганят все, до чего дотянутся. Даже не от жадности, по глупости. Вот только он быть Фокой не хотел – даже ценой поражения. Вернуться к тирании после двадцати восьми лет относительной гармонии, это и стало бы настоящим поражением. Одна беда – вызванный кометой психоз к цивилизованным отношениям не располагал.
.
А в Триполитании Ираклий наконец-то узнал, что собственно стряслось в Антиохии, и это знание не обрадовало. Некий сириец-аптекарь, судя по приписке, один из очень немногих оставшихся в живых, сообщал, что едва Господь бросил в Антиохию сноп огня, земля треснула, город сложился буквой «V», просел и закрылся – словно книга.
.
«Я пишу тебе, император, лишь на третий день, - стиснув зубы, читал Ираклий кривые строчки. – Сильно трясутся руки, и плохо вижу. Люди еще кричат из-под земли. Но раскапывать их некому».
.
- Разошли мое требование о помощи уцелевшим во все соседние города, - приказал Ираклий градоначальнику Триполи. – И пусть не медлят. Я первый дам людей и денег – своих, не из казны.
.
Он понимал, как важно продемонстрировать подданным, что империя останется единой, даже случись вдруг сошествие в ад. А в Ливии Ираклий получил первое по настоящему важное известие – от сына Костаса. «Флот ушел досрочно. Однако принцесса Мария и сын ее Ибрахим внезапно умерли, поэтому легитимность нашего похода сохранена, а поход Амра, напротив, теперь незаконен. Теодор ненадежен – командиры говорят, он все время в истерике. Теряет уважение».
.
Это было очень плохо, Ираклия не радовало даже то, что Теодор назначен полководцем под давлением Сената, и случись провал, виновен будет лишь Сенат. Слишком уж высоки были ставки, чтобы утешаться чужой виной.
.
А затем пришло второе письмо, на этот раз от наместника Родоса.
.
«Менас договорился с Амром о купеческом зерне. Вавилон воевать не склонен. Зреет мятеж. Ни Родоса, ни Трои, сам понимаешь, аравитянам не взять, но крови они мне попортят изрядно. Теодор никуда не годен. Прямо сейчас хочет угодить Сенату тем, что приказал обмять молодняк в реальном бою. Я послал ему письмо с просьбой этого не делать, но ответа не получил».
.
Ираклий прочел письмо один раз, второй, третий… и понял, что проигрывает, прямо сейчас. И когда ему привезли третье письмо, он почти не удивился.
.
«Троя пала. Передовой отряд во главе с каким-то эфиопом движется вдоль канала. Евреи Элефантины узнали о провале твоего «Экстезиса» и примкнули к аравитянам. Все ждут большой резни. Менас усиленно распространяет слухи, что резню против монофизитов и несторианцев начнешь ты».
.
- Ну, вот и все… - глянул на очередной раз вышедшую из-за горизонта титаническую комету Ираклий. – Вот и долгожданный Апокалипсис.
.
Дело было вовсе не в попавшей в руки противника Трое, - эта крепость превосходно годилась для шантажа, но, пока остров Родос принадлежит Византии, никакой прибыли аравитянам принести не могла. Две этих стоящих бок о бок крепости препятствовали одна другой, как два равных по силе быка, тянущих повозку в разные стороны.
.
Куда как опаснее была попытка аравитян закрыть флот империи в Мекканском море. Ираклий понимал: если она удастся, весь поход к проливу и осада морских крепостей курейшитов потеряет всякий смысл.
.
Однако сколь ни парадоксальным это могло показаться, более всего Ираклия тревожил внезапный мятеж евреев. Император знал своего наместника в Элефантине уже не первый год, и, вот незадача: Моисей не ошибался. Никогда.
.
«Неужели мои дела так плохи?»
.
Моисей мог оказаться правым лишь в одном случае: если резни меж христианами империи и впрямь уже не избежать.
***
Объяснив главное, Симон приказал отрокам наизусть выучить короткий тайный псалом, выбрал подходящий, не слишком звонкий барабан и сразу же поставил мальчишек в круг.
.
- Будете идти по кругу – один за другим. Псалом читать беспрерывно и строго в ритм – что бы не случилось. Дыхание не сбивать*.
.
*В монастырях этот способ обращения к Богу дожил до средних веков, с тем отличием, что монахи, двигаясь по кругу, не читали, а кричали – как можно громче и воинственнее.
.
- А что потом? – снова подал голос все тот же неугомонный послушник.
.
- Часа через три начнутся видения, - не стал скрывать Симон. – Самые разные и у каждого свои. Однако бояться не надо. Надо слушать меня. Если что пойдет не так, я поправлю и помогу.
.
- Мы все угодим в ад… - поджав губы, проронил упрямый отрок.
.
- Да, - кивнул Симон, - вы все сойдете в ад. Точь-в-точь, как это сделал Спаситель. Если он, конечно, - не выдумка.
.
Мальчишки напряженно молчали, и Симон вдруг вспомнил себя – в их возрасте.
.
- Поймите, нет способа достичь высокого, иначе как превозмочь низкое. Никто не пройдет в Иерусалим, не познав преисподней своей души. Кто не готов, может уходить. Наказания не будет.
.
Послушники молчали.
.
- Нет? Что ж, начали…
.
Симон ударил в барабан, и мальчишки неуверенно двинулись по кругу, вполголоса повторяя псалом, а в следующий миг барабан запел в строго просчитанном, каноническом ритме, а Симон принял все управление на себя.
.
- Громче! Головы выше! Плечи распрямить! Пошли, пошли!
***
Никогда еще Амр не имел столько власти. Стоило ему подписать несколько бумаг, и купцы Вавилона тут же предоставили своих лучших верблюдов. А едва он миновал упавшие из-за тряски гигантские столбы Он Шемса, отмечавшие начало имперских владений, и вошел на склады, перед ним разве что не стелились.
.
- Вот, принц, все документы на зерно империи…
.
- Я не принц.
.
- А здесь, принц, работники склада. Круглые сутки зерно перекидывают, чтобы ничто из вашей военной добычи не сгорело, чтобы ничто из вашего бесценного имущества не прогоркло.
.
И Амру все чаще казалось, что он для них – просто временщик, варвар-захватчик, весьма удобный, чтобы списать на него все украденное и пропавшее за много лет, – когда все успокоится, а настоящий господин вернется. Что ж, его это не пугало; в отличие от них, Амр чуял, что война, в которую он ввязался, давно уже не грабеж. И ставки в этой войне были высочайшие – по сути, правота или неправота перед Единым.
.
Пока Аллах открывал перед ним каждую, даже самую неприступную дверь. В первые же сутки Амр отправил в Аравию несколько десятков караванов пшеницы и овса, а уже на второй день к нему пришли землемеры.
.
- Принц, мы шли с твоим полководцем Зубайром вдоль канала несколько часов, - начал самый главный, - и, должен сказать, местами дно канала поднялось, и суда пройти не смогут.
.
- Почему? – удивился Амр.
.
- Землетрясение, - развел руками землемер, - земля похожа на ткань: дернуло, и пошли складки. Если ты думаешь отправлять товары из Нила в море Мекканское, надо чистить Траянский канал.
.
Амр задумался. Прямо сейчас он бы не смог отправить в море ни одного торгового судна. Во-первых, судов просто не было. Во-вторых, доступ из Нила в канал закрывала крепость на острове Родос. А, в-третьих, само Мекканское море было битком набито кораблями врага. Однако Троя уже была у него в руках, а рано или поздно Зубайр возьмет и второй конец Траянского канала.
.
- Что нужно, чтобы очистить канал?
.
- Люди и деньги, - развел руками землемер. – Много людей и много денег.
.
Амр поднялся со стула бывшего коменданта Трои и подошел к окну. Денег у него не было совсем, но там, внизу под окнами, наполовину в воде лежал упавший во время землетрясения огромный медный идол. Формально поверженный Аллахом языческий истукан был его военной добычей.
.
- Вон того идола в качестве оплаты хватит?
.
- Колосса Родосского? – переглянулись землемеры. – Даже много будет… Столько меди очень дорого стоит.
.
Несколько часов подряд аравитяне под градом стрел с Родоса рассекали идола топорами на части, а затем зацепили веревками и так же, частями выволокли на сушу. Амр поговорил с местными скупщиками-евреями, а уже на третий день свободные от работ на все время разлива крестьяне потянулись к Вавилону. Они знали главное: на канале кормят и платят – и неплохо платят.
***
Кифу остановили в первой же харчевне. Два дюжих монаха, показав условный знак из скрещенных пальцев, молча мотнули головами в сторону крайнего, хорошо накрытого стола, и сразу же перешли к делу.
.
- Ты же вместе с Симоном приплыл?
.
- Да, - насторожился Кифа.
.
- А зачем он в Египет прибыл, знаешь?
.
Кифа покачал головой; это интересовало его не меньше.
.
- А в чем дело?
.
- Им займешься.
.
- Но у меня уже есть задание, – глотнул Кифа.
.
- Отменили твое задание. Будет, кому заняться. А ты лучше сюда посмотри, - бросил на стол залитые засохшей кровью документы один из братьев. – Это мы с тела Ахилла сняли.
.
- Ахилла?! Того самого?! – охнул Кифа.
.
Этого изувеченного грека знали немногие, но именно Ахиллу император доверял не предназначенные для чужих ушей поручения.
.
- Ты почитай, - пододвинули ему бумаги, и Кифа осторожно взял заскорузлый коричневый листок.
.
Эта неказистая бумажка давала посланцу императора все мыслимые права. Кифа отложил его в сторону и взял второй. Это была вольная грамота стандартного образца для взятой в бою Елены, проживающей в Александрии, в квартале ткачей, в доме некоего Никифора.
.
- И ради этого меня срывают с дела?
.
- А ты подумай… - тяжело посмотрел ему в глаза один из братьев. – Сам Ираклий дает Ахиллу чрезвычайные полномочия и в самый разгар Собора отсылает самого надежного своего помощника аж в Александрию. Из-за какой-то рабыни…
.
- Действительно, бред, - хмыкнул Кифа и замер.
.
Когда-то… очень давно, действительно давно ему уже доводилось участвовать в тайных поисках некой Елены. Смысла задания он, правда, так и не уловил, поиски вскоре отменили, но Кифа хорошо запомнил, как трясло тогдашнего епископа Римского.
.
- Уж, не та ли самая Елена?.. – начал он.
.
- Та самая.
.
Кифа застыл. Он хорошо помнил, что тогда, двадцать восемь лет назад нашедшему Елену агенту – как бы низко не находился он на служебной лестнице – давали епископат.
.
- Господи Боже… - выдохнул он. – А что теперь обещают?
.
Монахи многозначительно переглянулись.
.
- Все, кроме тиары.
***
Уже через полчаса беспрерывной ходьбы по кругу, цвет лиц у мальчишек необратимо изменился, черты лица заострились, а в глазах появился то самое, хорошо узнаваемое сияние. Через час ритмичного чтения одного и того же псалма их начало пошатывать, через два они уже двигались как сомнамбулы, а через три Симон понял, что они, сами того не осознавая, уже вошли в первый круг.
.
- Ярко-красное пламя? Хорошо! Кто-то видит что-либо иное? Может, есть помехи?
.
- Сажа… - выдохнул один, - много сажи.
.
- Дыши на нее, - приказал Симон, - каждым словом псалма… и пусть она выгорит, как от порыва ветра. И пусть ваша сила, исходящая из Марсова «колеса», что на копчике, станет столь же чиста, как этот огонь!
.
Мальчишки – не только тот, что сказал о саже – принялись выдыхать слова еще резче, и Симону оставалось лишь поддерживать их движение ритмичным пением барабана.
.
«Скоро начнется оранжевый…»
.
Понятно, что Фома, жадный, как и все, кто хоть месяц побыл настоятелем, требовал от Симона прохождения всех 12-ти «стен Иерусалима» - строго по расписанным Иоанном Богословом цветам каменей, из которых эти «стены» сложены. Он даже притащил манускрипт с «Апокалипсисом»!
.
- Читай, вникай и даже не думай ничего менять. Иначе как же они станут пророками?
.
Но Симон лишь рассмеялся.
.
- Ты у кого помощи просишь? У меня или у Богослова?
.
- У тебя… - вздохнул Фома.
.
- Значит, не вмешивайся, - отрезал Симон, - разница между 7-ю и 12-ю ступенями не так велика. Главное, добраться до самого верха. И потом, эти детишки почти сутки огненной преисподней просто не выдержат. Закалки не хватит!
.
И, разумеется, Симон оказался прав. Обычные послушники, скорее всего, вечно голодные сироты или «божьи дети» безо всяких особых умений, уже теперь еле шевелились, а что будет с ними в конце, Симон даже не представлял.
***
Едва Нил поднялся до нормального в это время уровня, вниз по реке пошли суда. И первым, кого увидел Теодор, был губернатор Фаюма.
.
- Ну, что, - сидя, уперев руки в колени, встретил его Теодор. – Какова сегодня цена предательства?
.
- А что я мог поделать? – побледнел губернатор. – Менас ему каждый шаг подсказывает. Да, еще эти евреи…
.
- Вот только не надо про евреев! – разъярился Теодор. – Когда евреи подошли, ты уже продался, как шлюха перед вавилонским храмом!
.
Губернатор опустил голову.
.
- Сколько у тебя судов? – понизив тон, спросил Теодор.
.
- Штук тридцать…
.
Теодор досадливо крякнул. После того, как мальчишек смыло сошедшей грязевой волной, а уцелевшие воины выбрались на берег, у него из двадцати тысяч оставалось около половины, однако, чтобы атаковать Амра, их надо было чем-то переправить на тот берег! У Теодора и в мыслях не было, что армия аравитян вмиг окажется на том берегу, а сам он останется здесь. Но вот беда, флот почти целиком ушел громить курейшитские морские крепости, и здесь, в Египте осталось не так уж много судов.
.
«Отправлять частями?»
.
Это стало бы чистым самоубийством. Амр не был настолько глуп и дик, чтобы упускать возможность встречать каждую прибывающую партию на берегу и так же, частями, громить.
.
«Может, выше по течению переправить?»
.
Притворно перекинувшийся на сторону Амра губернатор города Абоит уже вернулся под могучую руку империи, и у него тоже были суда – пусть и немного. Одна беда: Теодор знал, что Нил вот-вот разольется, и с каждым новым днем переправа будет проходить все труднее и труднее, а когда он переправит на тот берег всех, война уже будет невозможной. Просто потому, что Нил станет настоящим кроваво-красным морем – от горизонта до горизонта*, и все, кого не смоет, будут сидеть каждый на своей «кочке» – все четыре месяца половодья.
.
*Нил во время разлива достигает в ширину до 100 километров.
.
«С другой стороны, Родоса Амру не взять, - подумал он, - а от канала, даже если он его захватит целиком, пользы без Родоса никакой…»
.
- Хорошо, - вздохнул Теодор, - съезжу к дикарям на переговоры, и мы двинемся вниз по течению. Придется ждать окончания разлива в Никее*. Там же и ополчение начнем собирать.
.
*Подразумевается верхняя Никея.
***
Оранжевое пламя мальчишки прошли, как по маслу – сказался возраст. Едва они поняли, что за мощь и сласть таится в том «колесе», что лежит в двух пальцах ниже пупка, их лица порозовели, а в смотрящих в пустоту перед собой глазах появилось удовольствие. А вот на желтом, цвета власти, пламени застряли все. Затюканные послушники никак не могли избавиться от всплывающих языков иноцветного огня, и когда Симон провел их туда, где власть – естественное состояние, а «под ложечкой» уже не сосет, он и сам был мокрым от напряжения.
.
А потом пришел черед изумрудно-зеленого пламени, и Симон проклял все. Редко встречающееся в природе пламя цвета любви и в мире людей числилось большой редкостью. Давно уже не видевшие не то чтобы любви, но даже человеческого к себе отношения юные монахи видели, что угодно, но не тот чистый смарагдовый цвет, которым полыхает свободное от ненависти сердце.
.
«Ну, вот… а Фома хотел, чтобы я их двенадцатью стенами – по Богослову – в Иерусалим повел…»
.
Если бы Симон пошел на это, ребятишкам пришлось бы искать в своем сердце не только чистый смарагд любви, но еще, как минимум, два оттенка – хризолита и хризопраса. А они и так уже были на последнем издыхании. Отроки настолько обессилели в попытках выдохнуть из себя и нещадно сжечь все, что не похоже на цвет чистого смарагда, что начали спотыкаться, и Симон с неудовольствием признал, что мальчишек пора укладывать на ковры – иначе собьют дыхание*.
.
*Истребленные инквизицией, эти методы в качестве психооздоровительных вернулись в христианский мир лишь в XX веке, в несколько измененном, не столь жестком виде и без гностической символики.
.
- Все! Стоп, стоп! – хлопнул он в барабан со всей силы. – Всем лечь головами в центр! Псалма на прерывать ни на миг! Продолжаем!
.
Послушники попадали, как сказано, и Симон тут же накрыл их верблюжьими одеялами; уж он-то знал, сколь нестерпим потусторонний озноб, если ты остановился.
.
- Псалом не прерывать! Неужели вы никого не любили?! Ну! Вспомните тех, кто остался там, далеко…
.
И тогда тот, что вечно вставлял свое слово самым первым, разрыдался. Конечно же, он знал, что это, и Симону даже не пришлось прикрывать глаза, чтобы видеть полыхнувший из его четвертого «колеса» - точно в линию с сердцем – чистый смарагдовый пламень.
***
Амр встречал парламентеров прямо в Трое, в зале для комендантских приемов и сразу отметил главное: Теодор ему не ровня. Главный полководец Византии определенно еще не переступал через страх смерти – своей, не солдатской.
.
- На что ты надеешься, варвар? – сурово сдвинул брови полководец.
.
- На волю Аллаха, - пожал плечами Амр, - на что же еще?
.
- Ты хочешь сказать, твой Аллах поможет тебе победить Византию? – саркастично поднял бровь Теодор.
.
- Почему только мой? – удивился Амр. – Разве ты сам не веришь в Единого?
.
Полководец поперхнулся.
.
- Не твое дело, варвар, в кого я…
.
Но Амр не дал ему досказать.
.
- И разве победа Единого над Византией, над Аравией, да над кем угодно… не должна радовать каждого, кто в Него верит? Тебя в том числе?
.
Теодор открыл рот да так и замер.
.
- Твоя империя нарушила главные заповеди, которые нам оставил Господь, - напомнил Амр. – Ты не можешь этого отрицать.
.
Теодор мгновенно собрался и поджал губы.
.
- Это ты нарушил закон, а не империя.
.
- Да, - легко согласился Амр, - с того дня, как умерли принцесса Мария и сын пророка Ибрахим, я – преступник перед людьми. Но не перед Ним.
.
Теодор насупился.
.
- Скажи, брат, - подался вперед Амр, - ты знал, что в Аравии умирают люди? Мои люди. Люди Аиши. Люди Сафии. Люди Пророка.
.
Полководец молчал.
.
- Конечно, ты знал, - закивал Амр, - вы все знали. Но вы продали нас за горсть перца и корицы. Потому что вы забыли то, что заповедал человеку Бог.
.
Теодора передернуло.
.
- Уж, не ты ли собираешься нас учить Его словам заново?
.
- Нет, - покачал головой Амр, - все, чему вас надо научить заново, уже сказал Мухаммад. А я только воин. Но, будь уверен, я прослежу, чтобы каждый человек, которого я встречу, знал, что слово Единого не погибло вместе с твоей совестью.
***
То, что Ахилл мертв, Ираклий узнал, как только добрался до разгромленной приливной волной Александрии – от обычного судейского чиновника.
.
- Тело обыскали? – первым делом поинтересовался Ираклий. – Там были бумаги.
.
- Обыскали, император, - кивнул чиновник, - никаких бумаг на теле не оказалось.
.
- А кто убил? Что скажете?
.
Чиновник хмыкнул.
.
- Знаю точно, что это не разбойники. Вашего посыльного пытали. Они видели, что у него нет языка, и явно хотели заставить что-то написать. Правая рука была в чернилах. Более ничего сказать не могу. Сами понимаете, что здесь творилось.
.
Ираклий обвел взглядом самый богатый город Ойкумены. Пустое место там, где стоял маяк. Рухнувший театр. Дома без крыш. Пустые, покрытые илом улицы. Ираклий хорошо представлял, что здесь творилось, - ад. Однако то, что у Ахилла отняли папирусную четвертушку с адресом Елены, грозило обернуться еще худшим.
.
Ираклий поблагодарил чиновника и повернулся к градоначальнику.
.
- Что с Теодором и Амром? Хоть что-нибудь известно?
.
- Амр грузит зерно, - сразу ответил тот. – Купеческое берет в долг под честное слово, а твое, император, объявил военной добычей и конфисковал, чтобы кормить рабочих.
.
- Каких рабочих? – не понял Ираклий.
.
Градоначальник неловко кашлянул.
.
- Он восстанавливает Траянский канал.
.
Ираклий обмер. Этот варвар вел себя так, словно пришел сюда навсегда!
.
- А что с нашим флотом? И вообще с походом? Какие известия?
.
- Флот большей частью уцелел, - кивнул градоначальник. – Как мне пишут, морские крепости курейшитов, как и предполагалось, защищать некому, поэтому их просто жгут. Часть флота благополучно дошла даже до Хинда. Еще неделя-полторы, и вся индийская торговля станет нашей.
.
Ираклий отпустил градоначальника и задумался. Формально он одерживал верх: взятие пролива под контроль теперь дело нескольких дней, а с каналом Амр ничего сделать не сможет – просто потому, что путь из Нила загораживает неприступный Родос. Был там правда еще один небольшой канал из моря в Нил – от Бусириса, но в том, что в Амр в этот город не войдет, Ираклий был уверен. Просто потому, что через неделю вся Нильская долина превратится в море. И, тем не менее, Ираклий тревожился. Как пропажа Елены, так и смерть Ахилла были крайне тревожными сигналами Сверху, а он всегда прислушивался к подобным сигналам.
***
Голубое пламя Иерусалима будущие пророки прошли относительно легко, - уж говорить и петь их в монастыре научили, хотя, конечно же, с тем, что исходило от Мухаммада, их расположенные чуть ниже гортани мистические «колеса» голубого сияния ни в какое сравнение не шли. Ну, а на пламени цвета индиго взвинченных мальчишек – одного за другим – поразил истерический приступ. И лишь когда он погрузил их в царственный аметистовый цвет, наступила тишина.
.
Нет, они, разумеется, все так же бормотали псалом, а Симон все так же бил в барабан, однако фиолетовое сияние последнего шквала огня, последней – аметистовой – стены, закрывающей Иерусалим от смертного человека, источало такой глубокий покой, такую царственную величавость, что Симону даже показалось, что все позади.
.
«Или нет?»
.
Симон мог наблюдать только внешние, самые общие проявления их пути, но когда тишина стала всеобъемлющей, стало ясно, что мальчишки в Иерусалим прошли – все, до единого.
.
- Господи! Кто ты?! – испуганно вскрикнул один из послушников.
.
Симон прищурился. Он уже видел, кого архангел Джабраил выбрал в числе первых.
.
- Не бойся, - подбодрил он мальчишку, - доверься ему. По сути, он это – ты сам.
.
Послушника выгнуло, и Симон невольно собрался в комок; именно в этот миг архангел вскрыл будущему пророку грудную клетку, чтобы вынуть и обмыть его слабое, местами черное человеческое сердце в светлых струях источника Зам-Зам.
.
«Пора…» - понял Симон.
.
Его собственное сердце глухо колотилось. Кто-кто, а уж Симон понимал, во что ввязывается.
.
- Спроси Джабраила, - глухо попросил он, - как мне найти Елену.
.
- Так же, как ты зажег небо… - сипло выдавил мальчишка.
.
Симон обмер, и в следующий миг земля дрогнула, грудь юного пророка опала, а рядом лежащий послушник выгнулся – точно так же.
.
- Господи Боже! Ты кто?!
.
- Не бойся, - торопливо вмешался Симон, - это архангел. Спроси его, как сделать Елену Царицей Цариц.
.
Парня затрясло, и тут же снова дрогнула и земля, а Симон сжал стучащие зубы. Джабраилу определенно не нравилось вмешательство обычного проводника, которым являлся сейчас Симон, в его отношения с пророками.
.
- Она и так Царица Цариц…
.
Симон оторопел, - выходило так, что Елену не придется возводить на имперский престол, и тут же выгнулся третий послушник.
.
- Уф-ф-ф…
.
Симон сжался. Он часто водил монахов сквозь слои погруженного в морок бытия, но это никогда не сопровождалось такими ясными знамениями. А главное, Симон прямо сейчас использовал в своих целях тех, кто уже не принадлежал миру. За такое могли и покарать.
.
- Спроси Джабраила, - через силу заставил себя потребовать он, - что мне с ней делать? Зачем Елена пришла в мир?
.
- Елена… родит… Спасителя… - внятно произнес только что ставший пророком юнец.
.
Симон опешил. Он знал, что Спасение невозможно. Да, пророки регулярно предрекали приход Спасителя. Да, он регулярно приходил – строго по пророчествам. Но Всевышний долго слова не держал и снова принимался карать.
.
- А если пророчества не исполнить?..
.
И в тот же миг Симона подбросило вверх и ударило спиной о стену.
***
Когда тряхнуло в третий раз, Амр вышел во двор и взобрался на толстую крепостную стену – как раз напротив Родоса. Комета так и висела над землей, и от нее время от времени отделялись тонкие, мигом исчезающие за горизонтом огненные нити.
.
- Что, Амр, боишься?!
.
Амр оторвался от созерцания небес и нашел взглядом крикнувшего. На крепостной стене, на той стороне канала – точно напротив – стоял Феодосий, комендант Родоса.
.
- Иногда жутковато… - честно признал Амр.
.
- Наши мудрецы говорят, это всего лишь камни, - громко проговорил Феодосий. – Только раскаленные, такими иногда плюются горные свищи.
.
Амр пожал плечами. Он слышал от умных людей, что это падающие звезды. Но и это предположение его не устраивало. Будь то камни или звезды, но прежде чем упасть с неба, они должны были сначала где-то висеть. Однако то, что тяжелое не может просто висеть в воздухе, у них в деревне понимали даже дети.
.
- Ваши мудрецы не все знают, Феодосий, - развел он руками, - они сказали бы, что и я – всего лишь варвар.
.
- А это не так? – усмехнулся комендант Родоса.
.
- Наверное, так, - не стал возражать Амр, - но ваши же люди говорят, что правда на моей стороне, а не на твоей. И кто из нас варвар?
.
- Если слушать людей, великой державы не построить, - покачал головой комендант.
.
Амр язвительно хмыкнул.
.
- А куда придет твоя держава, если никого не слушать?
.
Феодосий задумался, а потом вздохнул и махнул рукой.
.
- В кости сыграть не хочешь?
.
Амр удивился и мысленно перебрал все, что сейчас происходит. Зерно грузилось на верблюдов и отправлялось на юг, в Эфиопию, чтобы оттуда – уцелевшими лодками, одним броском, перед самым носом врага быть переправленным через пролив. Зубайр двигался ко второму концу канала, чтобы запереть флот Ираклия в море Мекканском, Траянский канал восстанавливался, - все шло, как бы, само собой.
.
- Сыграем, - кивнул он. – У кого сначала – у тебя или у меня?
.
- Если не боишься, давай ко мне, - сделал приглашающий жест комендант, - мои офицеры давно посмотреть на тебя хотят.
***
Симон успел задать вопрос каждому из пророков, и каждый ответ Джабраила сопровождался ударом. Последний из этой серии ударов был не так уж силен, однако уже пошедшие трещинами стены принялись оседать и рушиться, и мальчишек едва успели вынести во двор. Побитый камнями и смертельно уставший Симон вышел сам.
.
- Ну, что?! – подбежал Фома. – Ты все узнал?
.
Симон растерянно развел руками. Он узнал больше, чем рассчитывал, но не понимал из сказанного пророками и половины.
.
- А как они? – склонился над одним из юных пророков настоятель. – Эй! Как тебя там! Очнись!
.
Симон протер глаза и тоже склонился над мальчишкой. Лицо бледное, зубы оскалены, нос заострен.
.
- Он же не дышит… - удивился настоятель. – Ты убил их, что ли?
.
- Вряд ли, - рухнул на колени рядом Симон и приложил ухо к груди.
.
Сердце молчало.
.
- Я тебе точно говорю, - принялся метаться от послушника к послушнику Фома, - ты их поубивал!
.
Симон отрицательно мотнул головой. Мягкое свечение, излучаемое каждым живым существом, не только не исчезло; оно даже усилилось.
.
- Они живы.
.
- Тогда почему сердце не стучит?
.
Симон задумался. Такого раньше не было. Но раньше он не использовал чужие судьбы в корыстных целях. Он еще раз оглядел безвольно раскинувших руки мальчишек и хмыкнул.
.
- Сдается мне, это летаргия…
.
Фома тихонько охнул.
.
- Семь человек сразу?!
.
- А что ты хочешь? – поморщился Симон. – Я ведь навязал им свою волю на самом важном этапе.
.
- А без этого, значит, было нельзя?
.
- Откуда я знаю? – раздраженно отозвался Симон. – Не мне же самому под руки Джабраила одиннадцатый раз ложиться! Он меня уже, как облупленного, знает!
.
Так и было. Последние три хождения были безрезультатными. Все этапы он проходил быстро и легко – хоть семью ступенями, хоть двенадцатью, но архангел просто игнорировал Симона, и он возвращался с тем же сердцем, что и входил. Джабраил к нему даже не прикасался; просто стоял рядом и ждал, когда Симону надоест.
.
- Да, ты не сердись, - неожиданно заискивающе рассмеялся Фома, - это я так просто спросил. Так даже лучше. Кстати, тебе деньги-то нужны? Сколько дать?
.
Симон заинтересованно хмыкнул и поднял глаза. Настоятель буквально сиял и причин своей радости скрывать не собирался.
.
- Ты хоть представляешь, сколько пожертвований соберет храм с семью впавшими в летаргию святыми отроками? Кстати, а как сделать, чтобы они уже не просыпались?
.
Симон покачал головой: корысть Фомы выросла до совершенно неприличных размеров. Хотя, с другой стороны, каждый настоятель мечтал о чудотворном объекте. Или хотя бы о хорошем юродивом. Но если юродивого никто удержать не может; что ему взбредет, то и говорит, то эти были – само послушание. И уж денег на них можно было заработать…
.
- Ну, что посоветуешь? – напомнил о себе Фома.
.
- Ничего, - мотнул головой Симон, - это не моих рук дело, не мне и советовать. Хочешь узнать, сходи вслед – через семь огненных стен, да сам Джабраила и расспроси.
.
- Скажешь тоже, - мгновенно испугался Фома. – Мне и моего одного раза хватило за глаза. До сих пор трясет.
.
- Тогда прощай, - поднялся Симон. – Мне здесь делать нечего.
.
- А я? – прищурился Фома. – Мне ты ничего не скажешь?
.
Симон покачал головой.
.
- Зачем тебе знать, что сказал Джабраил? Или по баку с известью соскучился? Так, император быстро тебе это устроит…
.
Фома опустил глаза. Он и сам уже вспомнил, куда заводит праздное человеческое любопытство.
.
- Одно могу сказать, - приостановился уже тронувшийся к воротам Симон, - то, что узнал от четвертого отрока.
.
Настоятель заметался; он никак не мог решить, стоит ли это слушать.
.
- Если пророчества не исполнить, она… - Симон ткнул пальцем в нависшую над миром оранжевую комету, - упадет целиком. Вся сразу.
***
Кифу вывели на засевшего в монастыре Симона достаточно быстро, однако объявлять себя до срока было и ненужно, и небезопасно. А затем начались эти толчки, а затем Симон спешно покинул монастырь, и Кифа в сопровождении все тех же двух дюжих монахов навестил настоятеля.
.
- Из Кархедона? – уважительно протянул отец Фома, едва глянув документы, - и что у вас говорят об этом знамении?
.
- Ничего, - мотнул головой Кифа. – Ираклий запретил делать вопрос о комете темой для богословских споров.
.
- Неразумно… - цокнул языком настоятель. – Ничто не происходит без благословения Божьего, а уж такое небесное явление – тем более. У нас многие говорят, что эта комета – небесное тело Иисуса. Сказано ведь: «как молния исходит от востока и видна бывает даже до запада, так будет пришествие Сына Человеческого…»
.
Кифа улыбнулся.
.
- Спасибо, что просветили, святой отец. А теперь к делу: зачем к вам приходил Симон?
.
Настоятель открыл рот, да так и замер.
.
- Это ведь он вам семерых спящих пророков сделал? – прищурился Кифа. – Тех, что под навесом лежат…
.
Настоятель шумно глотнул и не смог выдавить ни слова.
.
- Конечно же, он, - уверенно кивнул Кифа, - сегодня почти никто пути в Иерусалим не знает. А зачем он их сделал?
.
Настоятель покраснел, а затем побагровел…
.
- З-за д-деньги. Я п-по-п-просил.
.
- Но вы же знаете, что патриарх этого не одобряет, - напомнил Кифа.
.
Лицо настоятеля покрылось бисеринками пота. Разумеется, он знал.
.
- А может быть, все дело в Елене? – глядя прямо в глаза, спросил Кифа и тут же увидел, что попал в точку. – Значит, в ней…
.
- Й-й-я н-ничего не знаю, - мотнул головой настоятель. – К-кто т-такая Елена?
.
- Все ты знаешь, - поморщился Кифа. – Но, раз не хочешь сам рассказывать, придется тебя рассекать.
.
Настоятель выпучил глаза, пошатнулся и рухнул на пол.
***
То, что настоятель мертв, Кифа поверил не сразу. Гностики многое умели, а уж остановить сердце для них почти ничего не стоило, но после четверти часа тщательного изучения бездыханного тела, он был вынужден признать: главного свидетеля у него уже нет.
.
- Что будем делать? – подал голос один из монахов.
.
- Мальчишек заберем, - сразу же решил Кифа. – У нас как раз в Антиохии сейчас ни одной святыни. Семь спящих святых отроков Церкви лишь помогут. Но главное – не мальчишки. Ищите манускрипт с Апокалипсисом Иоанна Богослова. Он обязательно должен быть где-то здесь.
.
Монахи кивнули и кинулись разбирать сброшенные землетрясением с полок желтые папирусные свитки и стопки прошитых рукописей и в считанные минуты протянули Кифе вожделенный богословский труд.
.
- Этот?
.
- Этот, - кивнул Кифа.
.
Раньше он бы его просто уничтожил, но теперь Кифа был намного умнее, а потому просто разжал скобы, аккуратно вытянул самый главный листок и тут же, прямо за столом настоятеля смыл все названия Иерусалимских драгоценных камней и начал вписывать их же, но в ином порядке.
.
«Основания стены города украшены всякими драгоценными камнями: основание первое… - Кифа зажмурился и на память вытащил согласованный с Северином новый порядок смены цвета слоев человеческой души, - основание первое яспис, второе сапфир, третье халкидон…»
.
Теперь по этой рукописи, одной из последних никем не правленых, в Истинный Иерусалим не смог бы пройти никто.
***
Встречать вождя аравитян высыпали все свободные от караулов офицеры, и, Амр хорошо видел, сколь противоречивое впечатление производит.
.
- Шелковое… - тронул он за торчащее из-под панциря одеяние одного из противников. – Это правильно. Вшей не будет.
.
Офицеры переглянулись. Они уже оценили то, что Амр, одетый в обычную верблюжью накидку не побоялся признать своей бедности.
.
- А ты почему не в шелке? – подошел Феодосий. – У тебя же весь Вавилон под боком.
.
Амр улыбнулся. Увы, он все еще оставался суеверен и придерживался того правила, что когда все идет, как надо, лучше ничего в своей жизни не менять.
.
- Я умею терпеть.
.
Феодосий, признавая его право поступать как угодно, кивнул и жестом показал на высокую угловую башню.
.
- Оттуда видно все хорошо. Тебе понравится.
.
Амр последовал меж мгновенно расступающихся офицеров за Феодосием, поднялся по крутой каменной лестнице и сразу понял, зачем его туда ведут. Комендант хотел показать, насколько неприступна эта крепость.
.
- Кто-нибудь когда-нибудь эту крепость брал?
.
- Нет, - не оборачиваясь, проронил Феодосий. – Ни разу.
.
Амр улыбнулся и тут же выдал второй вопрос:
.
- А Нил перед врагом когда-нибудь расступался?
.
Феодосий на мгновение опешил, но тут же взял себя в руки и рассмеялся.
.
- Это не знамение, Амр. Это случайность.
.
Он толкнул окованную дверь, вошел сам, дождался Амра и тут же подвел к окну.
.
- Вавилон… - сделал комендант широкий жест. – Смотри, как красиво.
.
Амр подошел и замер. Отсюда, с высоты, да еще в отсветах оранжевой кометы огромный торговый город и впрямь был на редкость красив. Но он уже понимал истинное значение этого жеста. Отсюда с высоты было видно и другое: как ничтожно мала по сравнению с Родосом и Вавилоном «случайно» занятая им Троянская крепость.
.
- А из того окна виден Нил.
.
Амр перешел к следующему окну. Кроваво-красный Великий Поток отсюда, с высоты башни выглядел необычайно величественным.
.
- Он уже начал разливаться, - прищурился Феодосий, - а через две недели здесь будет сплошное красное море – от горизонта до горизонта. Только города и будут над водой торчать.
.
И это означало, что ты, Амр, сразу же станешь совершенно бессилен.
.
- Да, я знаю, - кивнул Амр, - на четыре месяца.
.
Феодосий обязан был понять, что рано или поздно Нил отступит, а «разговор» двух армий продолжится.
.
- А в той стороне стоит Александрия, - перешел к третьему и последнему окну комендант.
.
- И именно оттуда вы ждете военной помощи, - улыбнулся Амр, - я все понял, Феодосий. Лучше скажи, где у тебя кости?
.
Комендант хмыкнул, жестом пригласил присаживаться за низенький столик и достал из кармана пару костей.
.
- Империя непобедима, - прямо глядя в глаза Амру, произнес он и бросил кости на стол.
.
«Пять и шесть…» - оценил итог броска Амр и взял кости в руки.
.
- Что ж, кости говорят, что ты прав, - признал он и бросил, ни на что не надеясь, просто потому, что был его ход.
.
- Шесть и шесть.
.
Феодосий поперхнулся.
.
- Может, попробуем на деньги? – поднял брови Амр.
***
Симон сел на первое же купеческое судно, идущее в сторону Вавилона, но уже через день понял, что передвигаться по Нилу почти невозможно – постоянно менялся ветер. А когда судно под предлогом неуплаты пошлины в прошлый раз арестовал владелец местной эмпории, пришлось выходить на берег и двигаться дальше пешком. Однако думать это помогало.
.
«Джабраил сказал, я могу найти Елену так же, как зажег небо… - повторял он про себя. – И что это значит?»
.
Это могло означать, что угодно. Например, что Господь разрешил Симону отыскать Елену так же, как зажег небо по его слову. Но это означало, что Создатель подыгрывает Симону, а такого быть не могло.
.
«Или могло?»
.
Сказанное Джабраилом могло быть истолковано и прямо: именно он, Симон зажег небо, и это означало, что Симон едва ли не равен силой Творцу, что оборачивалось полным абсурдом. Но более всего Симона томило сказанное от имени архангела вторым и третьим отроками: они, по сути, сказали, что Елена пришла в мир вовсе не для того, чтобы сесть на Византийский трон и поставить всех остальных царей на колени, а только, чтобы родить Спасителя.
.
«Как раз то, о чем я говорил с Кифой…»
.
Никогда прежде Симон не разглядывал вопрос так, но, похоже, Иоанн Креститель заглянул очень далеко. Елена, как праматерь всех народов Ойкумены, в какой-то мере олицетворяла собой первую женщину – Еву, а, возможно, и Лилит, а значит, ее сын должен был воплощать в себе праотца всех людей – Адама. Жертвенное пролитие крови столь важной персоны стало бы крайне серьезным актом, - отомстив за наставленные когда-то рога, Бог мог успокоиться.
.
«Вот он Агнец, могущий Спасти все человечество сразу…»
***
Ставки в игре были самые обычные: монета на монету. Ставить больше не имело смысла, поскольку слишком быстро приближало к финалу игры, а Феодосию и Амру было что обсудить.
.
- Все, кто поддерживают тебя сейчас, отвернутся, как только ты сделаешь то, чего от тебя ждут, - уверенно говорил комендант и бросал кости. – Три и пять.
.
- Пока никто не отвернулся, – парировал Амр и бросил кости. – Один и один.
.
Феодосий забрал выигранную монету и самодовольно хохотнул.
.
- Ты просто не все знаешь. Оба присягнувших тебе губернатора уже у меня – и фаюмский, и этот второй, из Абоита. Шесть и шесть.
.
- Поймаю, посажу в колодки, - пообещал Амр и тоже кинул, - два и два.
.
Феодосий многозначительно поджал губы и забрал и этот выигрыш.
.
- Ты, как ребенок, Амр. Нет никого, кто бы на тебе прямо сейчас не наживался, - он кинул кости, - шесть и один.
.
- Ты забыл о евреях, Феодосий, а они вовсе не из-за корысти ко мне примкнули, - покачал головой Амр и бросил кости, - четыре и шесть. Выигрыш мой.
.
Феодосий проследил, как Амр возвращает себе последнюю монету, и тоже кинул.
.
- Пять и шесть. Евреев вырежут. Империя своеволия никому не прощает.
.
Амр поджал губы.
.
- Пока жив хотя бы один мусульманин, вы не посмеете тронуть ни одного родича Пророка.
.
Швырнул кости так, что обе слетели со стола, наклонился и замер. Кости лежали на каменном полу в положении «один и один».
***
Когда Ираклий прибыл в Никею, Теодор с остатками армии был уже там.
.
- Скажи, Теодор, флот ушел к Индиям ДО того, как Амр пересек мои границы?
.
- Это уже не важно, император… - покраснел Теодор.
.
- Отвечай! – заорал Ираклий.
.
Красный, как перечный порошок, полководец опустил глаза.
.
- Да.
.
- Понятно, - стиснул зубы Ираклий, - а кто, вопреки моей воле, принял решение обмять мальчишек в реальном бою?
.
Теодор глотнул.
.
- Я.
.
- Понятно, - еле кивнул Ираклий. - И сколько времени ты из-за этого потратил на перестроение войск?
.
Теодор заставил себя поднять глаза. Он уже понял, в чем его главная ошибка.
.
- Часа два.
.
Ираклий застонал и потер мокрое горячее лицо ладонями. Те два часа, что Теодор потерял на перестроение уже готовых к схватке войск, и были решающими, - потому что подошли евреи. Так что, Ираклию было что сказать членам Сената о назначенном ими полководце. Но вот легче от этого не становилось.
.
- А насколько у тебя защищены Атриб и Бубастис?
.
Теодор непонимающе моргнул. Эти стоящие чуть ниже по течению города имели немалое значение, однако идти туда сейчас, когда Нил вот-вот поднимется на шесть-восемь локтей, было полным безумием.
.
- А при чем здесь Атриб? Кто пойдет его брать в разгар половодья?
.
- До разгара половодья еще две недели, - сделал режущий жест рукой Ираклий. – Я бы на месте Амра рискнул.
.
- В Атрибе неплохой гарнизон, - пожал плечами Теодор, - даже если Амр и рискнет…
.
- Стоп! – поднял руку Ираклий. – В Вавилоне тоже стоит неплохой гарнизон, но он из города не выходит, и с Амром не связывается. Ты знаешь, почему?
.
- Смысла нет, - буркнул Теодор.
.
- Не-ет! - яростно протянул Ираклий. – Им город запретил воевать. Потому что Амр с точки зрения купцов и ремесленников прав, а я, Ираклий – неправ. И в Атрибе будет то же самое! Ты хоть это понимаешь?!
.
- И что теперь? – глотнул полководец.
.
- Немедленно высылай в Атриб и Бубастис подкрепление. Немедленно! Так, чтобы ни один горожанин пикнуть не смел!
.
Теодор поднялся и, пытаясь сохранить хотя бы видимость независимости, двинулся прочь из палатки, а Ираклий пододвинул карту и начал кропотливо наносить на нее последние сведения от военной разведки. Зубайр, судя по донесениям, уже приближался ко второму концу Траянского канала, а значит, еще немного, и весь флот Ираклия будет заперт в Мекканском море.
.
«А вся индийская торговля так и будет оставаться под контролем аравитян…»
.
Это было тем более досадно, что по сообщениям военных, флот не только уцелел после удара с небес, но и успешно взял целый ряд городов Сагастана, Синда, Сирмана, стран Туран и Макуран - вплоть до пределов Индии*.
.
*Именно в таком порядке перечислены эти страны у Себеоса.
.
Да, Зубайра можно было выбить. Но, вот беда, Господь тоже ополчился против империи. По сведениям разведки дно канала местами поднялось, и даже если аравитян выбить, вся торговля с Индиями будет парализована с полгода – пока Траянский канал не будет целиком очищен. Этим сейчас и занимался Амр – как хозяин.
.
Ираклий от души выругался и вдруг вспомнил Нестория. Этот византийский патриарх предложил настолько удобную и практичную теологию христианства, что, выиграй он, и никаких разногласий ни с евреями, ни с мухамедянами просто не возникло б. Иисус, не как Бог, а как один из добрейших сердцем пророков устроил бы всех. Однако место, занимаемое Несторием, было чересчур сладким, и его учение умело обгадили, а его самого столь же умело оттерли.
.
Ираклий вздохнул. Идеи Нестория были настолько сильны и внутренне правдивы, что несториан в империи и сейчас было абсолютное большинство. И все они, исходя из новой парадигмы, оказались теперь злостными еретиками. А лучшего способа развалить Византию, чем столкнуть ее Церковь с несторианами, евреями и мухамедянами, просто не существовало.
.
Обиднее всего, случись Несторию победить, Ираклий просто породнился бы с евреями и аравитянами так же, как породнился с латинянами и греками, и за последующие двадцать восемь лет отделить одних подданных империи от других стало бы почти невозможно. Без единой капли пролитой крови.
.
Ираклий изо всех сил ударил кулаком по столу и выскочил из палатки. Всей грудью вдохнул прохладный вечерний воздух и замер. Более всего его мучило то, что столь жуткий раскол был внесен на редкость мелкими людьми из-за такой же неприлично мелочной корысти.
***
Амр спустился из башни довольно быстро. Прошел мимо жадно пожирающих его глазами офицеров противника, кивнул на прощание Феодосию, спрыгнул в лодку, и в считанные мгновения уже поднимался по веревочной лестнице на стену Трои. Спустился во двор и сразу же подозвал к себе одного из племянников.
.
- Езжай за Менасом. И срочно.
.
И лишь когда удивленный такой спешкой Менас прибыл, Амр рассказал то, что увидел сверху угловой башни Родоса.
.
- По второму рукаву движутся суда. Пока они очень далеко, но их довольно много.
.
Купец прищурился.
.
- Наверное, в Даллас, к тамошнему Абу Киру. А что тебе до этих судов?
.
- Если они войдут в Нил, их используют против нас. А если их остановить раньше, можно заставить эти суда поработать на нас.
.
- Как? – опешил Менас.
.
- Смотри, - достал карту Амр. – Вот город Ясриб…
.
- Атриб, что ли? – впился глазами в карту купец.
.
- Я и говорю, Ясриб, - кивнул Амр. – Так его не взять, но если поставить корабли борт о борт, получится мост. Людей можно перебросить, сколько угодно…
.
Менас потрясенно покачал головой. Он уже видел, куда метит аравитянин.
.
- Хочешь последнюю протоку из моря Мекканского перекрыть!
.
- А кто мне помешает? – прищурился Амр. – Теодор, поджав хвост, убежал зализывать раны. А Ираклий, судя по данным твоих людей, прибудет в Никею лишь сегодня. Они просто ничего не успеют. Главное, взять эти суда.
.
- Сделаем, - хищно осклабился Менас. – Есть мастера.
.
Поймал вопросительный взгляд Амра и захохотал.
.
- Какой бы я был купец, если бы с речными пиратами не знался?
.
Амр удовлетворенно кивнул. Не далее как сегодня утром он получил известие от Зубайра. Его лучший командир горделиво сообщал, что выход из канала взят, а местный префект признал свое поражение и теперь помогает собрать плотников, чтобы намертво перекрыть канал. Это означало, что весь Траянский канал теперь – военная добыча, а флот Ираклия надежно заперт в Мекканском море. Оставалось взять еще пару городов у вторичной северной протоки, и тогда империя действительно потеряет контроль над всей индийской торговлей – целиком. Это был достойный ответ на сожжение курейшитских крепостей.
***
Симон так и двигался по левому берегу Нила – быстро и уверенно, но то, что творилось в его сердце*, меняло все его представления о жизни со скоростью и силой ураганного ветра.
.
*По мнению части античных народов, ум человека находится в сердце. Как реликт, это представление до сих пор сохраняется в Эфиопии.
.
Все пророки до единого, вплоть до Иоанна Богослова, были убеждены: мир это зло. Все они точно знали, что бойня, которую учинит в конце человеческой истории Господин этого мира, будет беспримерной – никаким людоедам не снилось. И все они знали, что откупятся лишь те, кто заранее догадался встать на четвереньки и подставить Ему свое лоно – божьи невесты да такие, как Кифа, кастраты, коих в принципе невозможно заподозрить в причастности к Адамову греху.
.
Понятно, что появилась идея Спасителя. Симон отыскивал ее корни в верованиях даже самых примитивных черных племен. Скорее всего, попытки откупиться от Создателя были всегда. По отзывам, иногда это помогало, и племя, нашедшее добровольца, готового взять на себя грехи всех близких, получало передышку. Ненадолго.
.
- Ну, Иоанн! – восхищенно покачал головой Симон. – Ну, умница…
.
Теперь, после смерти Учителя, Симон не мог ни проверить своей догадки, ни, тем более, ее доказать. Но, похоже, лишь Иоанн Креститель оказался достаточно широк умом, чтобы сообразить, что спасать надо всех людей разом. Теперь Симон даже был склонен думать, что саму идею равенства перед Господом как эллинов, так и иудеев, ввел именно Иоанн. А потом появилась Елена.
***
Амр пригласил Феодосия в Трою примерно в тот час, когда нанятые Менасом пираты должны были зацепить за киль первое судно – пропущенным под водой канатом. И понятно, что Амр постарался сделать все, чтобы комендант чувствовал себя комфортно, - хороший стол, танцовщицы из Вавилона, достаточно громкая, чтобы заглушить возможные крики с Родоса, музыка… и все-таки Феодосий нервничал.
.
- Три и пять, - угрюмо озвучивал он то, что выпало.
.
Он очень хотел начать выигрывать. Уж очень быстро кончались взятые с собой деньги.
.
- Три и шесть, - еще более угрюмо констатировал Амр.
.
Он очень хотел начать проигрывать. Уж очень быстро приближалась игра к финалу, а он хотел быть уверен, что комендант не узнает о событиях в протоке досрочно, то есть ДО того, как там все завершится.
.
- Я сейчас… - приподнимался Феодосий. – За деньгами пошлю…
.
- Не вставай, - расслабленно улыбался Амр, - неужели записки недостаточно? Пусть слуги своими ногами ходят, а нам с тобой…
.
И комендант, соглашаясь, хмыкал, падал на подушки, подписывал новое распоряжение о деньгах, и впивался гипнотизирующим взглядом в трясущего кости в стаканчике Амра.
.
- Везучий ты, аравитянин…
.
- Бывает, - расслабленно соглашался Амр и с ужасом отмечал, что ему опять выпало шесть и шесть.
.
Понятно, что настало время, когда первый гонец попытался-таки пробиться к Феодосию и даже попытался кричать, но раздраженный вечным проигрышем комендант высунулся из окна и дал гонцу такую отповедь, что его не трогали еще часа два. А когда Амр узнал, что корабли уже конфискованы и сцеплены борт о борт, а пехота уже двинулась по дощатым палубам на тот берег, вдрызг проигравшийся Феодосий предложил последнее, что у него было.
.
- Бабу свою ставлю. В возрасте, но та еще ягодка.
.
- Жену? – удивился Амр.
.
- Рабыню, - отмахнулся комендант. – Три дня назад у офицера в кости выиграл. Даже не трогал – представляешь? Не до того было.
.
- Представляю, - кивнул Амр и бросил на стол все, что выиграл за сегодняшний день. – Я за эти три дня чуть имя свое не забыл, - столько всего случилось.
.
Оба рассмеялись, затем поочередно швырнули кости, и стало окончательно ясно, что сегодня судьба уже не переменится. Рабыня тоже отходила Амру.
.
- Сейчас пришлю, - поднялся Феодосий с подушек и сладко потянулся. – Эх, как все это не вовремя!
***
Симону удалось таки преодолеть вторую половину пути под парусами – едва он этого всерьез пожелал. Да, все выглядело случайностью, но вот землю в момент пожелания тряхнуло, а затем появилось это судно.
.
Объяснений феномену была тьма. Симон вполне мог неосознанно предчувствовать, что судно появится, и именно в силу этого пожелать быстрее прибыть на Родос. Хуже того, Симон вообще мог быть просто игрушкой в руках неких сил, и слепо выполнять то, что нужно какой-нибудь второстепенной сущности или даже лично Тому Который. И лишь одно убеждало Симона, что все не так просто, - сказанное Джабраилом. Архангел не тратил слов на дешевые розыгрыши.
.
«Так же, как зажег небо…» устами отрока произнес Джабраил.
.
«Так же, как зажег небо…»
.
«Так же…»
.
И ни слова ни о предчувствиях, ни о сущностях, ни о Том, Который…
.
А потом впереди показался Родос, и Симон взглядом приказал капитану пристать к стене крепости и так же, взглядом распорядился, чтобы ему спустили веревочную лестницу. И оба раза вода Нила дрогнула и пошла рябью.
.
«А может быть, я случайно вошел в то пространство, где правят Боги?» – подумал Симон, забираясь все выше.
.
Если верить преданиям, такое случалось, но расплата за подобное своеволие была неотвратимой и наступала достаточно быстро.
.
«Как там говорил Аббас, - наморщил лоб Симон, - главный вопрос, есть ли у Бога ситечко в ноздрях…»
.
- Скоро ты там?
.
Симон поднял голову, увидел склонившегося византийского солдата и понял, что висит на полпути наверх.
.
- Скоро…
.
Этот людоед вообще формулировал вселенского масштаба вопросы на удивление точно и просто.
.
«Каждый миг на земле умирают мириады живых тварей, - сказал он как-то, - а их души уходят наверх, к Богу. Верно?»
.
«Верно», - согласился тогда Симон.
.
«И каждый миг волей Бога мириады тварей рождаются на свет, - продолжил людоед, - согласен?»
.
«Согласен».
.
«То есть, Он постоянно вбирает в себя старые опытные души и посылает в мир новые и чистые. Так же, как дышит человек: вдох – и мириады душ в себя, выдох – и мириады душ – обратно в мир…»
.
Симон пожал плечами. Схема была красивой, но ради чего затеял этот разговор Аббас, он пока не понимал.
.
«А где оседает накопленная душами «грязь»? – поднял брови людоед. – Нет ли в ноздрях у Бога некоего «ситечка», коим Он обоняет запах наших мыслей и наших страстей – всего, что копится в нашей душе?»
.
- Кто такой? – поинтересовался солдат.
.
Симон забросил ногу на стену и степенно перевалился через край.
.
- Симон. Пришел за своей Еленой.
.
- Какой Еленой? – не понял солдат и вдруг побледнел.
.
К ним шел офицер, и служивый уже понял, что только что зачем-то совершил серьезное служебное преступление – впустил чужака.
.
- Кто такой? Как здесь оказался?
.
- Я лекарь. Я всегда здесь был, - посмотрел ему в глаза Симон. – Вот, вышел из лекарни на Нил посмотреть.
.
- Нечего здесь смотреть, - нахмурился офицер. – Возвращайся в свою лекарню.
.
Симон кивнул и двинулся к ведущей со стены во двор крепости лестнице. Людоед Аббас вкладывал в свою идею достаточно примитивный смысл: Бог нами просто обедает. Ибо на «ситечке» неизбежно должно оставаться самое вкусное – чистое человеческое страдание в смеси с чистой человеческой любовью. Собственно, сама человеческая жизнь.
.
Симон, тогда еще только начавший свое восхождение к высотам гностицизма, пытался возражать; с его точки зрения, Всевышнего интересовал духовный, познавательный опыт человека. Но чем дольше он жил на свете, тем лучше понимал: смысл твоей женщины не в измерении пропорций ее тела, а в обладании ею, как смысл врага не в том, чтобы познать, что им движет, а во вкусе его крови. И если «ситечко» и впрямь существовало, а, похоже, оно существовало, Господь оказывался жадным до впечатлений и очень живым существом, - точь-в-точь, как и созданный по Его образу и подобию человек.
.
И это кое-что меняло.

***

55

http://s8.uploads.ru/ktB4H.jpg
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

О том, что Атриб и Мануф пали, Ираклий узнал быстро. Уставшие от затяжной блокады всей индийской торговли купцы сочли приход Амра знаком Божьим, прямо указующим, что пора возобновлять привычную мирную торговлю. Их поддержали ремесленники и крестьяне, и никто даже не подумал рисковать собственной бесценной жизнью, чтобы в перспективе обогатить несколько приближенных к императору семей. И почти сразу же пал Самнуд – главный город на всем восточном направлении дельты Нила.
.
- Взяв Самнуд, Амр взял нас не только за горло, но и за ядра, - на мгновенно собранном военном совете, в основном, из членов Сената, констатировал Ираклий.
.
И никто из притихших сенаторов даже не подумал возражать.
.
- Теперь он переждет паводок и двинется на Мемфис*.
.
*Дамьетта. В Египте два Мефиса: собственно Мемфис и Мемфис – Дамьетта (Laurent, 1864) – второй по значению порт после Александрии. В Египте пары одноименных городов (Дамьетта, Бусирис, Никея, Матария и т.д.) – норма.
.
Аристократы молчали.
.
- А если он возьмет Мемфис, у аравитян появится выход и в море Египетское, и в море Африканское, и в море Мраморное… то есть ко всем нашим портам.
.
- Ему не взять Мемфиса, - осторожно возразил Теодор.
.
- Верно, - кивнул Ираклий, - потому что Мемфис защищают мои родичи, а не ты.
.
Теодор насупился, но возражать не рискнул.
.
- Да, Амру не взять Мемфиса, - прошелся перед членами Сената Ираклий, - но и нам его теперь в полной мере использовать не удастся. Как только аравитяне взяли Атриб, Мануф и Самнуд, они парализовали половину внутриегипетской торговли. И об опасности такого исхода я вас всех предупреждал.
.
- Все дело в этих предателях несторианах, - подал голос кто-то.
.
Ираклий горько усмехнулся. Несториане и впрямь не воспринимали Амра как чужака. Для них и мухамедяне, и евреи по-прежнему были намного ближе и понятнее высокомерных и заумных сторонников идеи двух природ, да еще и трех ипостасей во Христе.
.
- Это быдло вообще слишком уж много о себе возомнило, - поддержал сказанное Теодор. – Плети им хорошей не хватает! А ты, император, слишком… добр.
.
Аристократы замерли. Фактически Ираклия только что обвинили в слабости и мягкотелости.
.
Ираклий выдержал паузу и кивнул.
.
- Верно, Теодор. Я и впрямь слишком добр. Фока за такой провал снял бы с тебя кожу. Прямо сейчас. Возможно, лично.
.
Полководец побледнел.
.
- Но я не Фока. Я не буду снимать с тебя кожу, я поставлю на Сенате вопрос о личной ответственности тех, кто тебя на этот пост пропихнул.
.
Теодор поперхнулся. При таком повороте все его покровители грозили вмиг превратиться в злейших недругов.
.
- Что тебе надо от меня, Ираклий?
.
- Ты должен вернуть империи хотя бы Самнуд, - процедил император. – Не вернешь, пеняй на себя.
***
Амр отправился посмотреть на свой последний выигрыш, лишь когда узнал, что и Самнуд – ворота в целых два Нильских рукава – пал.
.
- Елена?
.
Женщина резко обернулась и прижалась к стене спиной, и Амр горько усмехнулся. Все было понятно.
.
- Ты когда стала рабыней? Неделя? Две?
.
- Две, - опустила глаза женщина.
.
- Садись, - кивнул Амр в сторону низенького столика, - сейчас ужин принесут. А до этого кем была?
.
- Монашкой.
.
Амр удивился.
.
- А разве христианам разрешено делать монашек шлюхами?
.
- Я – военная добыча, - глухо проронила Елена.
.
- Тогда понятно, - кивнул Амр и требовательно хлопнул в ладоши.
.
Дверь открылась, и на пороге появился помощник повара с подносом. Аккуратно поставил на столик дымящееся блюдо с мясом, кувшин с кобыльим молоком, несколько лепешек, мед…
.
- Иди, поешь, - улыбнулся Амр, - мне сказали, ты почти ничего в рот не берешь. Почему?
.
- Грех, - коротко отозвалась женщина.
.
- Мед и молоко даже таким, как ты, не грех, - возразил Амр, - я узнавал.
.
Женщина не двигалась. Амр вздохнул, подошел к ней, взял за руку и силой подвел к столу.
.
- Кушай. А за себя можешь не бояться. У меня в Вавилоне четыре временных жены есть. Мне хватает.
.
- Как это – временные жены? – моргнула монашка.
.
- Вдовы, сироты, безродные, - пояснил Амр и оторвал кусок дымящейся говядины, - те, кого замуж второй раз не берут, а детей кормить чем-то надо. Мои солдаты в каждом городе таких женщин подыскивают.
.
- Человеку положена одна жена, - покачала головой женщина и осторожно взяла самый маленький кусочек лепешки.
.
- Много ты знаешь о жизни, монашка, - рассмеялся Амр.
.
- Иисус сказал, даже вторая жена – прелюбодеяние, - упрямо сдвинула брови рабыня, - и то, что вы делаете, - блуд.
.
- Мухаммад на время похода разрешил, - парировал Амр.
.
- И Мухаммад твой – блудник, - отрезала женщина.
.
Амр крякнул и бросил мясо на блюдо.
.
- Значит, монашек брать, как военную добычу, это можно! Насиловать, кого ни попадя в павшем городе, это – пожалуйста! А по-хорошему с женщиной договориться – блуд?
.
Елена так и замерла – с надкусанной лепешкой в руках.
.
- Не зли меня, женщина, – со вздохом принялся обгрызать косточку Амр, - а то, Аллах свидетель, назад на Родос отошлю. Сколько мужчин тебя там поимели?
.
- Никто, - мрачно отозвалась монашка и осторожно потянулась к молоку.
.
- Врешь.
.
- Не вру, - поджала губы женщина, - со мной ни у кого не получается.
.
Амр открыл рот, чтобы оторвать зубами кусок мяса, да так и замер.
.
- Что ты сказала?
.
- Я девственница, - буркнула рабыня. – Уже сорок два года подряд.
.
Амр растерянно моргнул.
.
- Ты так плохо пахнешь?
.
Монашка густо покраснела.
.
- Обычно пахну… как все.
.
Амр хмыкнул. Он слышал, что у некоторых диких племен женщин зашивают, вроде как до самой свадьбы… а некоторые бывают, как утверждают мудрецы, сразу и женщина и мужчина.
.
- У тебя… там… что-то не так? Не по женской природе?
.
- Все там нормально, - опустила глаза в пол рабыня.
.
- Тогда почему?!
.
Амр ничего не понимал.
.
- Я им всем – как мать, - глотнула монашка, - и мужчины это чувствуют.
***
Симон шел от офицера к офицеру – строго по цепочке перепродаж и выигрышей. Здесь, на маленьком каменном острове, мужчины буквально сходили с ума от скуки и менялись женщинами так часто, как могли. Понятно, что солдаты находились в худшем положении, но для офицера проиграть женщину или даже законную жену своему товарищу в кости за грех не считалось.
.
- Была у меня эта Елена, - не стал скрывать самый первый, - но я ее сразу продал; толку никакого.
.
Симон понимающе кивнул и двигался к следующему.
.
- В кости проиграл, - мрачно отзывался тот, - баба видная, хоть и в возрасте, но – вот зараза! – мне ее не хочется. В первый раз на такую нарвался.
.
Симон хмыкал и двигался к тому, кому Ее проиграли на этот раз, и, понятно, что история повторялась – от мужчины к мужчине. Заговор, что когда-то был на Елену установлен, действовал и поныне. А потом его вывели на замершего с картой в руках коменданта, и все рухнуло.
.
- Амру я ее проиграл, – буркнул комендант и вдруг его брови поползли вверх. – Подожди, а ты кто такой?
.
- Лекарь. Я всегда здесь был, - послал наваждение Симон.
.
- У меня с памятью, слава Всевышнему, все в порядке, - покачал головой комендант и повернулся к двум рослым гвардейцам, - взять шпиона!
.
- Стоять! – приказал Симон, и двинувшиеся к нему бугаи послушно замерли.
.
- Взять его, я сказал! – рявкнул комендант.
.
Те не двигались. Комендант оценил ситуацию, что-то понял и потянул меч из ножен. Симон вздохнул, развернулся и неспешно побежал к стене. И, конечно же, перед ним расступались все, и только дышащий в затылок, не поддающийся наваждению главный полководец так и мчался вслед, яростно кроя руганью никуда не годных солдат.
.
- Всем смотреть на меня! – вскочил на стену Симон и раскинул руки.
.
Защитники Родоса замерли.
.
- Сейчас я взлечу в небо, - пояснил Симон, сделал шаг назад и ухнул в кроваво-красную воду. Вынырнул, отплевался, лег на спину и размеренно поплыл к Трое.
.
Стрелы, которыми посыпали «Симона» ошалевшие от невероятного трюка солдаты так и уходили в небо – туда, где они его видели.
***
Невольный миг навязанной Амром откровенности что-то изменил, и Елена вдруг стала рассказывать – все больше и больше. Она говорила и говорила: о странных, почти забытых монахах, о налете имперских гвардейцев, о келье размером с дворцовый зал, о садике размером с ковер, но более всего – о звуках, которые постоянно доносились до нее с той стороны каменной стены монастыря. Оказавшись в заключении в четырнадцать лет, она ориентировалась в мире лишь по этим звукам.
.
- И ты просидела там двадцать восемь лет?
.
- Да.
.
- И ни разу не попыталась бежать?
.
Елена опустила глаза, и Амр покачал головой и почему-то вспомнил об Аише. Принцесса тоже стала заложницей своей великой судьбы. Едва Мухаммад умер, яркая, сильная, деятельная Аиша оказалась под надзором соглядатаев Хакима и Али. И, вот парадокс, в то время как Аиша тигрицей металась по своей клетке, мечтая о дне, когда она вырвется и продолжит начатое мужем, Елена терпеливо ожидала, какую судьбу назначит ей тот, кому она перешла в очередной раз.
.
- А почему ты все это мне рассказала?
.
- Ты первый, кто спросил, - дрогнувшим голосом отозвалась Елена. – Никто раньше не спрашивал. Вообще.
.
Амр вздохнул. Такой женщине следовало стать женой Мухаммада. Ее исключительная родовитость и его полные божественной правды откровения могли сделать невозможное. Но пророк умер, и теперь мужем Царицы Цариц мог стать любой проходимец.
.
- Нет, я не возьму тебя в жены, - вслух подумал Амр.
.
- Почему?
.
Амр пожал плечами, вытащил кости и бросил.
.
- Один и один. Видишь?
.
Елена склонилась над костями.
.
- И что?
.
- Я загадал на тебя и на себя, - серьезно произнес Амр, - и будь уверена, если б на костях была совсем гладкая грань, выпала б именно она.
.
- Неразумно ставить свою судьбу на кости, - покачала головой монашка. – Спаситель сказал…
.
Амр поднял руку.
.
- Скажи мне, женщина, что бы ты сделала, если бы сама правила своей судьбой?
.
Монашка хлопнула глазами.
.
- Я не…
.
- Ну, же! – подбодрил ее Амр. – Ты же была когда-то ребенком! Вспомни! Чего ты хотела больше всего?
.
Сорокадвухлетняя старая дева ушла в себя, всхлипнула и вытерла тыльной стороной все еще красивой ладони сбежавшие по щекам две крупные, с горошину, слезы.
.
- Воли… хочу. Всегда хотела.
.
- Тогда бери лодку и отправляйся, - решительно кивнул Амр в сторону Великого Потока, - воля там, а не здесь, возле меня.
.
Монашка прикусила губу, и Амр рассмеялся, подобрал с пола кости и сунул ей.
.
- Попробуй загадать.
.
Она хихикнула, неумело тряхнула кости в ладонях и бросила.
.
- Шесть и шесть, - констатировал Амр. – Хочешь – верь, хочешь – не верь, а большего никогда не выпадает.
***
Ираклий получил известия о возвращении Самнуда через несколько дней. Осознавший, что ему грозит, Теодор буквально вылезал из кожи и, вырезав оставленных Амром для присмотра за городом магометан и всех, кто им симпатизировал, силой вернул город в состав империи. А затем Нил резко пошел вверх, и люди Амра не смогли сделать уже ничего: пойма стремительно становилась кроваво-красным морем.
.
Примерно в то же время, Ираклий и получил долгожданное известие из Ватикана.
.
«Северин умер от воспаления кишок, - сообщал агент, - это огромная потеря для всего христианского мира. Святые отцы даже не знают, кто бы мог заменить столь святого человека на его престоле… поэтому выборы нового Папы отложены».
.
Ираклий улыбнулся. Нет, он понимал, что это – не страх смерти. Страх никогда не останавливал монахов на пути к верховной власти. Епископы просто ждали, чем окончится схватка за Египет. Это было умнее.
.
«Иерархи чрезвычайно обеспокоены тем, что случилось у Вавилона, в месопотамском* ущелье, по которому протекает Великий Поток, - писал далее его агент, - иначе как чудом, назвать происшедшее невозможно, однако то, что евреев и аравитян пострадало столь мало, а христиан – так много, вселяет ужас и…»
.
*Вплоть до Вавилона (Каир) Нил протекает двумя рукавами, образуя беспрецедентно плодородную долину – месопотамию (буквальный перевод с греческого – междуречье).
.
Строчка закончилась на полуслове. Ираклий перевернул листок и вздохнул. Мокрый речной песок, по которому армия Амра прошла, а имперская – застряла, грязевая волна, смывшая половину войска Теодора, до странности легкое падение Трои в руки врага – все это настораживало и его.
.
«…вселяет ужас и надежду… все понимают, что проигрыш христиан у Вавилона – это колоссальный выигрыш для второй, невизантийской части христианского мира».
.
Ираклий скрипнул зубами.
.
«Поэтому главный вопрос дня – твой «Экстезис». Принято негласное решение всячески его поносить, - как и саму идею Унии. Никто не хочет упустить столь уникальный шанс избавиться от твоей тирании, пусть и ценой резни. Аравитян полагают поставить на место позже, когда с их помощью покончат с армянами. И в Генуе, и в Венеции знают, что этим дикарям ни в Аравии**, ни, тем более, в Египте хозяевами не стать…»
.
**Античный мир знал, как минимум, три Аравии. Здесь речь об Аравии египетской, на правобережье Нила, в так называемой Азии.
.
Ираклий досадливо цокнул языком, именно этого он и ждал, и боялся.
.
«Ну, и Везувий опять проснулся. Не особенная новость, но пепла уже вылетело столько, что солнца не видно. Понятно, что люди боятся, а кликуши за месяц собрали для храмов столько денег, сколько раньше и за десять лет не собирали…»
.
Далее ровными столбиками шли цифры, отражающие суммарный баланс в торговле крупнейших провинций Ойкумены, - по сути, самое главное. И только в конце следовала короткая приписка: «Кифа снова получил какое-то новое задание – третье за последний месяц. Деталей не знаю».
.
Ираклий присвистнул и задумчиво поскреб щеку. Кифа, был достаточно ценным агентом Рима, таких по пустякам не дергают. И если его первым заданием в этом месяце определенно было противостоять линии Ираклия на Соборе, а вторым – выехать в Египет для сбора данных о продвижении армии Амра, то что могло стать третьим?
.
«Союз с аравитянами против меня?»
.
Такое было бы почти невероятно. Ираклий был еще достаточно силен, чтобы покарать предателя, - кто бы им ни оказался.
.
«Неужели его цель – Елена?»
.
Гибель Ахилла была слишком красноречивой приметой утечки информации, а то, что на Западе с возможным появлением этой монашки считаются, секретом не было. Ираклий вздохнул. После того, как приливная волна четырежды прошла по кварталу ткачей, от видевших Елену свидетелей не осталось даже следа. Но у него было такое чувство, что Царица Цариц не только жива, но и как никогда ранее опасна.
***
Симон выбрался на берег неподалеку от крепостных стен Трои и сразу же увидел, что за ним наблюдают десятки глаз: аравитяне явно не понимали, почему яро желавшие смерти перебежчика солдаты Родоса стреляли в воздух.
.
- Беги к воротам! – крикнули ему на греческом и сразу же – на армянском и еврейском, - тебя пропустят!
.
Симон кивнул и побежал вдоль стены, а едва обогнул крепость и подошел к воротам, обмер. Прямо перед ним, в компании двух крепких монахов, стоял Кифа.
.
- Ты? – так же обмер Кифа. – Что ты здесь…
.
- Я тоже не ожидал тебя увидеть, - кивнул Симон. – На чем добирался?
.
Кифа уклончиво мотнул головой.
.
- Купцы подвезли.
.
Это была откровенная ложь. Единственным купеческим судном, прорвавшимся сквозь заслон военных у Никеи благодаря родственным связям капитана с самим Теодором, было то, на котором приплыл сюда Симон.
.
«Значит, судно Кифы было имперским или церковным…»
.
Первое отпадало просто потому, что Кифа всегда находился по ту сторону от императора Ираклия.
.
- Эй, ты! – приоткрыли ворота и жестом подозвали Симона, - проходи.
.
- Я раньше стоял! – кинулся к щели Кифа. – У меня письмо!
.
- Подождешь.
.
Симон победно улыбнулся и протиснулся за приоткрытую створку.
.
- У меня дело к вашему вождю.
.
«И все-таки что здесь делает Кифа?»
.
Этот кастрат определенно имел какое-то дело к Амру, и вариантов было всего два: закулисные переговоры с аравитянами против Ираклия… и Елена.
.
Симон вздохнул, прошел в дверь комендатуры и замер. В огромной комнате сидел только один человек – небогато, а точнее, почти нищенски одетый аравитянин. Но вот его глаза…
.
- А ты ведь и есть – Амр, - прищурился Симон. – Слышал, слышал, как ты пророка убить пытался. Дважды? Молва не лжет?
.
Аравитянин мрачно мотнул головой и жестом пригласил присаживаться.
.
- Что надо?
.
- Я пришел за Еленой, - не стал юлить Симон.
.
Амр хмыкнул.
.
- А у тебя что, какие-то на нее права?
.
Симон задумался. Юридических прав на Царицу Цариц у него не было да и быть не могло. Это у нее были права на всех, кого ни коснись. И Амр, судя по выражению глаз, понимал об этом больше, чем ему положено.
.
- Нет, конечно, - покачал он головой, - но Елена все время в опасности, а я мог бы это остановить.
.
- А ты кто такой? Какого рода? – заинтересовался Амр. – А то пришел, о себе – ни слова, а Елену ему подавай.
.
- Я – Симон амхарец, - понимающе кивнул Симон, - без роду, без племени. Нашу деревню царь Херод вырезал, когда я ребенком был. Ни Ираклию, ни Патриарху не служу. Сам по себе.
.
Аравитянин с сомнением покачал головой.
.
- Никому не служишь, говоришь? А что за дело тебе до Елены?
.
Симон оценил ситуацию. Амр был сильным человеком, однако наваждению поддавался, это чувствовалось.
.
«Навести?»
.
- Почему молчишь? Или совесть еще осталась, врать не позволяет?
.
Симон удивился. Это слово он услышал впервые за последние пять-шесть лет. В империи предпочитали другие слова: необходимость, долг, служение…
.
- Когда-то я был одним из ее учителей, - сказал он чистую, хотя и неполную правду, - но уроки еще не окончены.
.
Аравитянин все с тем же сомнением покачал головой.
.
- Оставь ее в покое, Симон. Пусть Елена сама выбирает свой путь.
.
«Знает! – полыхнуло в голове Симона, - он что-то знает!»
.
И земля тут же отозвалась толчком.
***
Амр мог вызвать охрану в любой миг. Более того, он сразу оценил повадку Симона и решил, что мог бы справиться с ним даже сам, единолично, - монах он и есть монах. Но ему стало интересно.
.
- Скажи, Симон, зачем она тебе на самом деле?
.
Гость задумчиво оттопырил нижнюю губу. Он явно знал об истинном весе этой женщины и прямо сейчас решал, что именно сказать.
.
- Она родит Спасителя.
.
Амр опешил.
.
- А разве Иисус не Спаситель?
.
Монах вздохнул, осмотрел комнату и все-таки сел – чуть наискосок.
.
- Я сам над этим постоянно думаю, Амр. Пророков ведь было много. Только тех, кто стал известен двадцать восемь лет назад, десятки и десятки. У индусов это – распятый на дереве Кришна, у итальянцев – так же распятый Митра… Тот же Мухаммад, которого ты дважды пытался убить…
.
Амр поджал губы, но прерывать гостя не стал.
.
- Тот же Мухаммад. Разве кто-нибудь знает его истинную роль? – гость хмыкнул. – Сомневаюсь. Идола из него уже сделали, а живого слова почти никто не помнит.
.
- Я помню, - покачал головой Амр. – Хорошо помню.
.
Гость наклонил голову.
.
- Ты уникален, Амр. Признай это. Да, и ты бы не помнил, если бы не личная трагедия…
.
Амр глотнул. Так оно и было.
.
- Тебя ведь женщина бросила? – всмотрелся в его глаза монах. – Как ее звали? Райта?
.
Амр вздрогнул. Никто не произносил при нем этого имени – уже много лет.
.
- Откуда ты знаешь? Кто тебе рассказал?
.
Гость смотрел прямо – глаза в глаза – и эти глаза были печальны.
.
- Ты сам. Ты думаешь об этом – все время.
.
Амр потянулся к сабле.
.
- Не надо, - покачал головой монах. – Это пустое. Всего лишь смерть.
.
Амр яростно выдохнул, вскочил и подошел к окну. Он действительно уверовал в Единого лишь потому, что его бросила женщина. Он помнил об этом всегда. И он не хотел, чтобы чужак видел сейчас его лицо.
.
Когда он отыскал Райту, она сидела, обхватив колени Мухаммада, и рыдала.
.
«Что ты здесь делаешь? – спросил он. – Разве здесь место замужней женщины?»
.
Райта повернулась, и он вдруг вспомнил, как взял ее в бою – тогда, много лет назад. Глаза были те же.
.
«Я ухожу от тебя, Амр, - сказала она, - и я принимаю ислам».
.
Амр тогда совершенно растерялся. Он взял Райту, как добычу. Но Амр всегда уважал эту женщину, и он хотел узнать, что произошло, - немедленно, лично от нее, а не от стоящих полукругом родичей Абу Касима!
.
«Но почему?! Разве я тебя когда-нибудь обижал?»
.
Райта, не опуская глаз, покачала головой.
.
«Мухаммад сказал, Единый повелел принимать детей от рабынь, как родных, - глухо произнесла она. – Я еще не старая. У меня еще будут дети».
.
Амр тогда тоже потянулся к сабле, но рядом с Мухаммадом стояли его родичи – и по Сафии, и по Аише, и по Хадише. А главное, он видел по глазам Райты – эта женщина уже не отступит
.
«Талак. Талак. Талак, - стиснув зубы, процедил он троекратную формулу развода. – Ты свободна поступать, как знаешь».
.
Следующие три дня Амр метался, как раненый тигр. Он свято выполнял указание старейшин своего рода: девочек от женщин врага топить, мальчиков – кастрировать. Хотя можно и продать – главное, подальше. Только так его племя могло избежать появления в своем стане кровных врагов и неизбежной мести. И все три дня он яростно отвергал эту жуткую догадку: прими он Единого еще тогда, в самом начале, и его дом был бы теперь полон сильных сыновей и прекрасных дочек. Потому что и они, воспитанные в исламе, жили бы по тем же законам, что и родители, – без лишней жестокости.
.
- А потом ты пришел к Мухаммаду, - подал голос из-за его спины монах, - и увидел, что ему еще больнее, чем тебе.
.
Амр всхлипнул и яростно вытер глаза рукавом.
.
- Откуда ты знаешь?
.
- Я часто виделся с Мухаммадом, - тихо произнес монах, - и я знаю, как себя чувствует настоящий пророк.
.
- Как? – не поворачиваясь, шмыгнул носом Амр.
.
- Так же, как рассеченный пополам: твоя нижняя половина истекает кровью, семенем и дерьмом, а твоя верхняя все это видит и молит Единого об одном: скорее бы конец.

***

56

http://s9.uploads.ru/cwZnE.jpg
Теодор слишком хорошо понимал, насколько все против него. Если честно, он полагал, что Ираклий лично его как-нибудь накажет, - понятно, что не смертью; после Фоки столь высокородных аристократов уже не убивали. И тогда заработал бы обычный сенатский механизм: все бы кинулись его защищать, хотя бы для того, чтобы насолить императору. Но Ираклий обхитрил всех.
.
Едва он принял решение отдать Теодора на суд тех, кто настаивал на его назначении главнокомандующим, перед сенаторами встал вопрос: на кого валить вину за утрату Траянского канала. И выбор был невелик: или на себя, или на Теодора. Ираклий оставался перед Сенатом чист.
.
«Сволочь!»
.
Проблема усугублялась тем, что все до единого аристократические роды Византии были зависимы от индийской торговли. В отличие от Фоки, уминавшем все под себя, Ираклий решительно поставил своих армян в общую очередь, и снова выиграл. Теперь вина за эту войну лежала не только на армянах, а на всех поровну. А значит, и расходы на грядущие боевые действия по возвращению канала так же ложились на всех, а Теодор уже не мог оправдаться чем-нибудь вроде происков императорской семьи. Следовало выкручиваться самому.
.
Решение пришло быстро, едва Теодор взял Самнуд. Посмотрев, как реагируют родичи казненных им предателей, главнокомандующий послал надежных людей в Александрию и тут же сел писать письма всем, кто поддался мнению толпы и принял Амра, как законного правителя.
.
«Мир тебе, Сабендос, теперь ты, я слышал, в большом почете у аравитян, - быстро, почти по шаблону писал он, - но ведь дети твои учатся в Александрии, на земле империи. Как тебе идея о кастрации всех твоих сыновей? Нет-нет, не подумай, что я угрожаю, но ты знаешь, этот армяшка Ираклий совсем свихнулся от ярости.
.
Да, и дочка твоя, кажется в Кархедоне замужем – так? Неужели ты думаешь, тамошние армяне простят тебе предательство? Да, и деньги они приличные потеряли. Это я, твой друг, понимаю, что Траянский канал мы потеряли не из-за тебя, а из-за этого тирана, но поди объясни это армянам! Для них Ираклий свой, а ты… сам знаешь, кто.
.
Надумаешь исправить положение, беги прямо ко мне. Слава Всевышнему, я еще имею какое-то влияние на это армянское чудище на троне. Похлопочу.
.
Твой преданный друг Теодор».
.
- Так, кто там у нас следующий? – задумчиво поднял он опись павших городов, - Клавдий? Ну-ну…
.
«Мир тебе, Клавдий, - аккуратно вывел он, - я слышал, тебя принудили признать власть аравитян. Но ведь твой сын служит у меня во втором легионе, а твоя дочь в Александрии изучает геометрию и философию. Нет-нет, не подумай, что я угрожаю, но ты же знаешь этих армян! Для них воинская честь – пустое слово…»
.
- Никуда ты, сука, не денешься! – зло хохотнул Теодор, - на четвереньках назад прибежишь!
***
Амр распорядился впускать следующего, когда Симон отправился вслед за Еленой, а сам он немного успокоился. И его снова удивили.
.
- Я не уполномочен делать тебе, принц, официальных предложений, - мягко улыбнулся монах, явно кастрат, - но все, что я пообещаю, будет иметь силу закона.
.
- Я не принц, - покачал головой Амр.
.
- По духу, ты принц, - с явным уважением и даже восхищением произнес кастрат. – Да, и по занятому положению…
.
- Зачем ты здесь? – оборвал его Амр.
.
Кастрат улыбнулся еще приятнее.
.
- Тебя уже начали предавать, принц. Сначала губернатор Абоита, затем – губернатор Фаюма…
.
- Их уже взяли, - поджал губы Амр, - и оба сидят в колодках, как я и обещал.
.
- А вчера тебя предал Сабендос…
.
- Сабендос? – удивился Амр, - но почему? Он же терпеть не может императора! Я знаю, там личные счеты!
.
- У Сабендоса есть семья… - сладко улыбнулся кастрат, - и она в руках этого чудовища Ираклия.
.
Амр яростно крякнул. Гарантировать безопасности семей он своим новым союзникам еще не мог.
.
- Не надо рассчитывать на аристократов, - покачал головой кастрат, - они будут тебя предавать все равно. Купцы тоже предадут – рано или поздно. Менас улыбается лишь до тех пор, пока ему это выгодно.
.
Амр пожал плечами. Так бывало чаще, чем хотелось бы.
.
- Но простые-то люди на моей стороне.
.
«Подожди… что я такое делаю? – мелькнула в голове новая мысль, - почему я перед ним оправдываюсь?»
.
- Ближе к делу, монах.
.
Кастрат охотно кивнул.
.
- Простые люди на твоей стороне, только потому, что ты объявил амнистию по долгам и снял подати на три года вперед. Но ты никогда не думал, что будет, когда эти три года закончатся?
.
Амр на мгновение ушел в себя. Конечно же, он об этом думал. Но что еще можно было сделать? Разоренные неурожаями и податями крестьяне остро нуждались в передышке, их нельзя было не освободить от этих податей.
.
«Ну, ничего, как-нибудь обратно загоним, пусть и через три года… Стоп. Что это?»
.
Амр был совершенно уверен, что никогда таких планов не строил!
.
- Верно говоришь, монах, - согласился он, - люди привыкнут жить достойно, и загнать их в такие же условия станет невозможным. Но именно этого я и хочу. Пусть они хоть раз разогнут спину и посмотрят в небо. У вас же здесь половина крестьян – язычники! Пусть поймут, что мы все – дети Единого!
.
Этот улыбчивый кастрат его уже раздражал.
.
- Какие правильные слова! – восхитился монах. – Как умно! Ставь на варваров, и не прогадаешь! Только так можно свалить армян!
.
Амр тряхнул головой.
.
«Свалить армян… ставь на варваров…» - новые мысли уже крутились в его голове ярким цветным хороводом, а в глазах плыло.
.
- Уходи! – выдохнул он и потянулся к сабле. – Немедленно! Быстро, я сказал!
.
- Последний вопрос, - поднялся кастрат, - где Елена?
.
- В лодке на Ниле, - выдохнул Амр и властным жестом призвал охрану.
.
«Я же не собирался этого говорить!»
.
А охрана все медлила.
.
- Уходи, монах, пока жив. Или я тебя лично зарублю.
***
Вестник из Клизмы, конечной точки Траянского канала, уже на выходе в море, далекий родич огромной семьи императора принес Ираклию самые худшие вести из возможных.
.
- Весь твой флот заперт в Мекканском море и стоит в заливе напротив канала.
.
Ираклий поджал губы. Это стало неизбежным, едва Зубайр перекрыл все протоки, ведущие в Нил.
.
- Твои солдаты и матросы голодают.
.
И это было ожидаемо. Взятые на время похода припасы подошли к концу, в сожженных, почти пустых крепостях курейшитов поживиться было нечем, а верблюжьи караваны Амра двигались в глубине Египта – не достать.
.
- Некоторые капитаны попытались прорваться к тебе по суше, но их отбросили назад крестьяне, - Зубайр там со всеми договорился.
.
Ираклий досадливо крякнул. Как только Амр объявил всеобщую долговую амнистию и полное освобождение от податей на три года – и для купцов, и для ремесленников, и для крестьян, египетских подданных как подменили. Назад в империю не желал никто. Это разрушало Византию быстрее, чем что-либо еще.
.
- Пресной воды тоже немного. Зубайр к источникам не подпускает. На днях вспыхнуло четыре матросских мятежа. Двух твоих капитанов убили.
.
- Зубайр этим уже воспользовался? – поднял глаза Ираклий.
.
- Да, - кивнул родич, - и очень успешно. Все знают, что тех, кто переходит к Амру, на три года освобождают от всех повинностей. И все считают, что ты, император, потерял Египет навсегда.
.
- Как? – опешил Ираклий. – Почему? Так быстро?
.
- Все смотрят на небо, - печально вздохнул родич, - а знамения против тебя…
.
Ираклий помрачнел. Комета так и нависала над землей, то уходя за горизонт, то снова появляясь, и эта огненная фигура с раскинутыми в стороны руками и как бы склоненной на грудь головой так и оставалась яростным укором человеку. И, что хуже всего, от нее нет-нет, да и чиркали в землю стремительные огненные «стрелы».
.
По счастью, кроме Антиохии, разрушений это пока не принесло. Да, как говорили очевидцы, там, куда эти «стрелы» вонзались, горели даже камни, но земля лишь на мгновение содрогалась – и все. Нил – главный кормилец всей Ойкумены – так и продолжал нести свои красные воды к морю – царственно и неспешно. И все-таки, люди боялись.
.
Все они считали, что виновной в несоблюдении заповедей Христовых была и оставалась именно власть – как ни крути. А уж когда солнце стало затмеваться серой пыльной мглой, а на землю полетел вулканический пепел, империя начала трескаться по всем швам. Ираклий буквально чуял это кожей. Объяснить простым неграмотным людям, что комета на все небо не обязательно – сам Спаситель, пришедший для Страшного Суда, а пепел – не предреченная пророками кара, а выбросы далекого, аж за морем Везувия, было нереально.
.
А потом пепла стало так много, что Солнце начало светить еще тусклее, чем когда-то светила Луна, а Луны и вовсе никто не видел. И понятно, что начались холода, и даже Ираклий растерялся: в Александрии, впервые за всю историю Византии, увидели настоящий лед.
.
Услышав об этом странном и зловещем явлении впервые, Ираклий не поверил. Сам сходил на берег и обомлел: море, на сколько хватало глаз, было полно серым от пыли крошевом. Он присел, выловил кусок, размял его в ладонях и долго смотрел, как диковинное, обычное лишь в гиперборейских странах явление тает в его руках. Но, вот беда, в море лед уже не таял.
.
В такой ситуации аравитянам даже не надо было что-то говорить: знамения сами говорили за себя, и предостережения пророка из рода курейшитов обретали особое значение.
.
- Как думаешь, насколько быстро наш флот перейдет под власть аравитян? – глухо проронил Ираклий прибывшего из Клизмы родича.
.
Он знал, что это неизбежно, и все-таки надеялся на невозможное.
.
- Ты же понимаешь, Ираклий, - смутился родич, - агитаторы за Амра есть на каждом судне, и число их растет…
.
- Сколько дней?!
.
- Да еще эта странная идея о двух природах во Христе. Люди считают, что ты продался заморским еретикам, а Спаситель…
.
- Сколько?!! – заорал Ираклий.
.
- Семь, от силы, десять дней.
.
Ираклий стиснул челюсти. Это означало, что через семь-десять дней, у Византии уже не будет военного флота, а последователи Мухаммада, напротив, будут вооружены до зубов. Абсолютно незаслуженно! Одним броском невидимых небесных «костей». Но вот беда, если смотреть со стороны, выходило так, что без вмешательства Небес не обошлось. Ибо кто как не империя протянула руки к чужому добру; кто, как не империя, забыла договор и начала морить голодом всегдашних соседей; и кто, как не империя, изобрела для Иисуса ту роль, которой он никогда не играл.
.
А за такое Бог, если он, конечно, есть, просто обязан был наказать – и жестоко.
***
Симон был в растерянности. Со слов Амра, Елена двинулась в путь с двумя сопровождающими рыбаками, - вождь аравитян оплатил им весь путь, – куда бы Елена ни пожелала.
.
«Но вот куда они тронулись?»
.
То, что ветер дул на юг, в верховья Нила, сильно усложняло задачу. Царица Цариц с равным успехом могла тронуться и вверх – по ветру, и вниз по течению, с опущенным парусом.
.
«Где ты, женщина? Что ты ищешь?»
.
Странным образом, Симон чувствовал, что Джабраил прав, и Елена может найтись так же легко и быстро, - как в свое время по одному неосторожному слову Симона загорелись небеса. Но для этого Симон должен был понимать, что происходит.
.
«И какие у тебя планы?» - задрал он подбородок вверх.
.
Небо, понятное дело, молчало.
.
- А поплыву-ка я вверх, - вслух подумал Симон и жестом позвал ожидающего неподалеку перевозчика – единственного уцелевшего после схода грязевой волны. – В Мемфис*.
.
*В данном случае, собственно, Мемфис.
.
Именно в Мемфисе в языческом храме служил еще один из уцелевших соратников, и был этот соратник неглуп и деятелен, - мог подсказать, и где лучше искать Елену, и какой ловушки можно ожидать от Того Который.
.
Однако все сразу пошло не так. Едва Симон отплыл от берега, на берегу появился Кифа, и вскоре небольшое рыбацкое судно вышло вслед Симону и начало держаться точно за ним – час за часом.
.
«Ну, вот и первая беда…» - констатировал Симон.
.
Если Джабраил был прав, а он всегда оказывался прав, Симон мог потопить это судно одним своим словом – так же просто, как зажег небо. И будь Симон лет на тридцать моложе, он попробовал бы это сделать непременно. Но теперь он склонен был помнить, что могут пострадать тысячи других ни в чем не повинных людей. И значит, в тысячах причинно-следственных цепочек он мгновенно станет крайним звеном, и станет виден Тому Который столь же ясно, как он сам видит парус на горизонте.
.
Хуже того, Симона все более глодала мысль, что он после зажженных небес и вошедшей в Александрию волны уже вовсе не так незаметен, как прежде, и что «хамелеоном», каким он был всегда, ему уже не быть. И все-таки более всего Симона терзало сказанное пятым и шестым и несказанное седьмым пророком.
.
Узнав, что пророчества придется исполнять, Симон задал пятый, совершенно очевидный вопрос:
.
- Зачем Отцу кровь Его Сына?
.
И получил стандартный церковный ответ:
.
- Отец и Сын едины.
.
Этот ответ не был ответом. Все познания Симона сводились к одному: единство палача и жертвы – гнусная ложь. Но, вот беда, Джабраил не лгал. Никогда.
.
- Значит, спасение возможно? – задал он шестой вопрос.
.
И снова Джабраил ответил ничем – пустым, ничего не объясняющим софизмом:
.
- Что внизу, то и наверху.
.
Это же говорил Гермес Трисмегист, вероятно, услышавший софизм от все того же Джабраила. Что ж, Гермес был уважаемый гностик, но широта толкования этого софизма делала его совершенно бесполезным.
.
И тогда Симон задал седьмой вопрос – седьмому отроку.
.
- А почему я? За что? Кто я такой, чтобы делать все это?
.
И архангел на вопрос не ответил – впервые за всю историю хождения человека в Иерусалим.
***
Евреи вкупе с аравитянами пытались вернуть Самнуд в руки Амра несколько раз и… отступили. С каждым днем Великий красный Поток разливался все шире, делая осаду попросту невозможной, и единственное, что успел сделать Амр, это укрепить соседний город Бусирис. А потом на судне главнокомандующего византийским флотом по не так давно расчищенному каналу приплыл Зубайр.
.
- Флот уже твой, - обнял его эфиоп, - какие приказания? Война?
.
- Нет, - мотнул головой Амр, - это неразумно. Сначала надо восстановить индийскую торговлю.
.
В тот же день прошедший очищенным каналом флот встал у Гелиополиса, и его начали грузить хлебом, а вскоре у ворот Троянской крепости толпились купцы – со всех краев Ойкумены. Ну, а вслед за купцами к Амру потянулись и посланники еще не взятых городов.
.
- Правда, что ты губернаторов и префектов на своих местах оставляешь? – первым делом интересовались они.
.
- А зачем их менять? – удивлялся Амр. – Люди их знают, верят им… ну, положим, поставлю я своего, и что мне это даст?
.
- А, правда, что ты на три года подати снимаешь?
.
- Это так, - кивал Амр. – Я слишком хорошо знаю, что такое голод, и я не хочу, чтобы это случилось и у вас, да еще по моей вине.
.
Как правило, этого хватало, и города переходили под руку Амра, даже не видя его в глаза. То, что аравитянин слово держит, в Египте знали все. И, в конце концов, когда в низовьях Нила появился лед, а в Эфиопии, как утверждали, выпал красный, горько-кислый* почему-то снег, Амра стали навещать и священники – из самых отдаленных областей.
.
*Скорее всего, это результат вулканических выбросов в атмосферу.
.
- Что ты скажешь о знамениях? – первым делом интересовались они.
.
- Только одно, - качал головой Амр, - хватит идолопоклонства. Аллах един, и только Он – истинная защита человеку. Я всем это говорю, особенно варварам. И многие из них уже начали это понимать.
.
Священники многозначительно переглядывались; они уже видели главное: Амр – именно то, что нужно.
.
- А верно люди говорят, что вы не отрицаете Иисуса? – принимались допытываться они.
.
- Верно, - кивал Амр.
.
- А почитаете ли вы деву Марию?
.
- Как же ее не почитать? – удивлялся Амр, - Мариам одна из самых достойных женщин, каких знают люди.
.
- И Христос для вас имеет только одну природу?
.
- А зачем ему две? – разводил руками Амр. – Я кого ни спрашивал, мне никто не смог объяснить. Считать, что Бог вошел в него, как в дом, - заблуждение. Вы сами это всем говорите. Думать, что Иисус – Тот Самый, что не нуждается не только в теле, но даже в имени, еще худшая ошибка. Иисус имел и то, и другое. Разве не так?
.
Священники потрясенно моргали. Аравитяне оказались к ним намного ближе, чем заумные константинопольские философы и еще более странные кастраты из далекого Урбса*. И многие, не видя у себя различий с учением Мухаммада, просто объявляли себя мусульманами и переходили под защиту Амра. Оставаться в руках начавшего войну с еретиками патриаршего престола, сейчас было, как никогда прежде, опасно.
.
*Урбс – оригинальное название Рима.
***
Ираклий действовал решительно и по возможности хладнокровно. И само собой он продолжал и продолжал собирать средства для строительства нового военного флота.
.
- У нас нет столько денег, - привычно упирались аристократы. – Мы на этой войне почти все потеряли.
.
- Я знаю, - кивал Ираклий, - но если Траянский канал не вернуть, вы потеряете не только индийскую торговлю, но и все остальное.
.
Уж это они были обязаны понимать.
.
- Но мы не можем собрать такую сумму так быстро.
.
- Что ж, и это похоже на правду, - говорил им Ираклий, - но если мы не построим новый флот до окончания паводка, Египет отойдет Амру. А без Египетского хлеба Византии просто не станет.
.
Зная, как долго до них будет доходить, что ситуация необратимо изменилась, Ираклий подключил к сбору средств и патриарха, и вот здесь стало ясно, что без принуждения в Церкви уже не обойтись.
.
- Меня просто не слушают, - пожаловался патриарх Пирр. – На Соборе подискутировать готовы, а вот деньги… сам знаешь, у нас каждый епископ – сам себе казначей и сам себе император.
.
- Что ж, - решил Ираклий, - будем вводить «Экстезис».
.
- Не примут… - засомневался патриарх.
.
- Значит, введем силой.
.
И дело пошло. В считанные недели, где уговорами, где принуждением, а где и военной силой люди патриарха привели привыкших к своеволию священников в повиновение, и в казну начали поступать первые деньги – довольно много. Но Ираклий уже видел – не хватает.
.
- Смотри сам, император, - выложил перед ним сводку казначей, - складских запасов у нас уже давно нет, и торговать просто нечем. А нет торговли, нет и денег.
.
- А что итальянские ростовщики? – морщился от ровных столбиков красноречивых цифр Ираклий, - не помогут? Можно и вдвое, и втрое вернуть – лишь бы дали…
.
- Они все завязаны с Венецией и Генуей, - горько усмехался казначей, - а ты для тамошних купцов – давно лишь помеха.
.
Ираклий и сам это понимал. По сведениям агентуры, во всех приморских эмпориях и экзархатах прямо сейчас обсуждали две проблемы: кандидатуру нового Папы, и как быстро удастся поставить на место аравитян, когда семья Ираклия падет. В том, что она падет, не сомневался никто.
.
- Тебя нужно уходить, Ираклий, - прямо сказала императору его последняя жена итальянка Мартина, - и как можно быстрее. Пусть престол займет кто-то, кого они готовы терпеть.
.
- Ты права, - соглашался и с ней Ираклий, - но вот вопрос: кого оставить вместо себя?
.
Когда-то он планировал принять сан и уйти, а преемником сделать своего сына Костаса. Наполовину грек, наполовину армянин, Костас устраивал внутри империи большую часть аристократов. Но вот вне империи… там шли совсем другие игры.
.
- Я бы нашего с тобой сына поставил. Все-таки, он по твоей линии итальянец.
.
- И думать забудь, - отрезала Мартина. – Он мал, значит, мне придется стать регентшей. А ты сам знаешь, к чему это приведет.
.
Ираклий покачал головой.
.
- Армяне не так глупы. Они тебя поддержат.
.
- Я не армян опасаюсь, - вздохнула Мартина, - с армянами я выросла, уж как-нибудь договориться бы смогла. А вот такие, как Теодор… эти своего шанса не упустят.
.
И это было правдой. Но вот времени до неизбежного столкновения с Амром оставалось все меньше, а денег все не хватало, и флот еле строился. А потом паводок завершился, и за неделю до рождества Ираклий узнал, что 12 декабря аравитяне – уже посуху – вошли в собственно Египет*.
.
*Античный Египет занимал только часть дельты Нила.
.
Да, он этого ждал, а потому сразу же собрал Сенат и потребовал для себя исключительных полномочий, - предварительные переговоры об этом он вел все последние месяцы. И Сенат, совершенно неожиданно, с небольшим, но достаточным перевесом голосов отказал.
.
- Вы хоть понимаете, что теперь ждет Византию? – поинтересовался Ираклий.
.
Лучшие аристократы империи молчали. А через два часа Ираклий узнал, почему потерял несколько жизненно важных голосов.
.
- Новый Папа избран, - отрапортовал спешно прибывший в Александрию агент.
.
- Без меня? – удивился Ираклий, - как это может быть?
.
- Его выдвинул экзарх Равенны, - протянул бумаги агент. – Да-да, Ираклий, это мятеж. И первым делом новый Папа громогласно отверг твой «Экстезис».
.
Император пролистал донесения и стиснул зубы. Будь его отец, экзарх всего Кархедона помоложе, он бы этого не допустил, но отец был стар и болен. Как запоздало сообщал секретарь Кархедонского Собора, вся итальянская делегация ночью бежала через море Африканское на Сицилию, а оттуда – на материк. И выбранный ею новый Папа – впервые за всю историю – кастратом не был.
.
- Значит, вы теперь мужчины?.. – пробормотал Ираклий. – Ну, что ж, мужчины, придется мне с вами все сначала проходить. По-мужски.
***
Симон осознал смысл четвертого ответа Джабраила внезапно.
.
- Отец и Сын едины, - сказал архангел.
.
Если понимать это буквально, Бога теперь не было – на все то время, пока он не получил нового воплощения – в Спасителе.
.
Нет, поначалу Симон лишь рассмеялся пришедшему в голову теософскому трюку, не чем больше он об этом думал, тем лучше понимал, что Джабраил сказал правду. Всевышний и впрямь, уже в силу своего всемогущества мог сделать, что угодно – даже уничтожить себя самого, пусть и на время.
.
Именно это, судя по всему, и происходило: брошенный на произвол судьбы мир катился в пропасть, а сила, безмерная сила Господа валялась на каждом углу и принадлежала каждому, кто осмеливался ее поднять. Пророки, фокусники, маги и колдуны – никогда прежде эта братия не имела столько сил и влияния. Но самым сильным из всех был двадцать восемь лет державший себя в жесточайшей аскезе Симон.
.
Стоило ему подумать, что неплохо бы перекусить, и тарелка сама скользила к нему по столу. Стоило подумать, что судно движется недостаточно быстро, как паруса ту же напонял свежий ветер. Ну, а когда Симон доплыл до Мемфиса, он уже знал: его сил достает не только двигать тарелки, а жалкие остатки сомнений, что небеса зажглись именно по его слову,бесследно рассосались.
.
Одна беда: ровно по силам возросли и страсти, и вот справиться с собой пока не удавалось. Прежде, где-нибудь в пещерном храме, Симон с легкостью мог отсидеть неделю, месяц, два и ни разу позволить душе даже всколыхнуться рябью. Видимо, потому, - понимал он теперь, - что тогда от него почти ничего не зависело. Но едва он ввязался в по-настоящему крупную игру, как все его олимпийское спокойствие полетело в тартарары – вместе с окружающим его миром.
.
Проявлялось это пренеприятно. Стоило Симону на миг разгневаться, и от огненной фигуры в небе ушла за горизонт огненная стрела, а через некоторое время землю ощутимо встряхнуло. Стоило Симону загрустить, и солнце мгновенно скрылось в туче серого пепла, и с тех пор почти не появлялось. И так изо дня в день.
.
Он прошел все возможные стадии – от направленной в небо ярости до ненависти к самому себе. И каждое движение его души мгновенно обрушивалось на землю – то огнем, то градом с голову ребенка. Пожалуй, если бы Симон не был уверен, что Бог сдался на волю мира, который создал, чтобы прийти в мир в теле человека, он бы подумал, что Тот слышит и видит все и отвечает ему той же монетой – один в один. Око – за око. Зуб – за зуб. Но он знал, что Господь сдался.
.
Понятно, что Симона одолевали и сомнения. Он не понимал, зачем Всевышнему – с его-то ситечком в ноздрях – переживать опыт человека самому. Родиться в теле нового Адама, чтобы быть распятым и принесенным в жертву самому себе, чтобы уже с небес принять эту жертву и простить – наконец-то…
.
«Зачем?»
.
Разве что, желая проконтролировать каждый шаг, чтобы пронырливые творения снова не смошенничали?
.
«Да, и станут ли лучше люди?»
.
Это был вопрос вопросов, и Симон все чаще и все острее завидовал Амру. Этот варвар искренне полагал, что все человеческое скотство происходит от невежества и загнанности народа. Последователь Абу Касима был яро убежден: дай человеку хотя бы один шанс, хотя бы короткую передышку, и вчерашнее тягловое быдло начнет тянуться к звездам.
.
«Счастливчик…»
.
Симон так не думал, весь его опыт говорил: число тянущихся к звездам всегда одно и то же и всегда крайне мало – от силы, один, два человека на племя. Нет, люди стремились к лучшему, как молодой бабуин мечтает когда-нибудь занять место старого, но на большее их воображения, как правило, не хватало.
.
А потом они пристали к одному из причалов Мемфиса, и Симон почти бегом добрался до храма, расспросил молодых монашков, а уж оттуда на одолженной повозке выехал в поле. Здесь как раз должен был начаться сев, и, разумеется, его соратник был здесь, посреди готового зачать урожай поля с острым каменным ножом в правой руке и орущим младенцем в левой. Под беспрерывный рев ожидающих своей участи и сиплый писк тех, кто уже обрел свою новую судьбу, Филоксен кастрировал первенцев. И земля жадно всасывала жертвенную кровь и благодарно принимала в жертвенные посадочные ямки маленькие, скрюченные кусочки детского мяса.
.
- Филоксен… - выдохнул Симон и сразу же увидел, что опоздал.
.
Свечение, то самое свечение вокруг тела и особенно вокруг головы Филоксена, всегда яркое и радужное, практически потухло. В глаза можно было не заглядывать.

***

57

http://s8.uploads.ru/RYu8G.jpg
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Кифа действовал предельно осторожно. Его судно давно уже держалось вне пределов видимости Симона, и все-таки монах чувствовал: Симон знает, что он рядом. Неясно, как и откуда, но знает. Совершенно так же Кифа чуял, что Симон знает, что делает, и нужна ему именно Елена.
.
«А может, он из той самой секты?»
.
Да, такой вывод напрашивался, но, скорее, Симон в силу своей продажности искал Елену не для себя. На фанатика этот златолюбивый амхарец похож не был.
.
«Для Ираклия?»
.
Такой вариант был еще более сомнителен. Ираклий ведь послал на поиски Елены Ахилла, а затем, когда Ахилл погиб, вверх по Нилу прошли несколько имперских судов, по очереди становящихся на прикол в каждом городе. И, само собой, искали они женщину-монашку сорока двух лет. Симону они были, скорее, конкурентами.
.
«Неужели для Амра?»
.
Кифа не мог сбрасывать со счетов тот факт, что Симон с Амром о чем-то говорили, и довольно долго. А, если учесть, что разговор этот состоялся почти сразу после исчезновения Елены… короче, здесь было чего опасаться. Кифа знал варваров и прекрасно понимал, что Амр, случись ему узнать ставки, своей выгоды не упустит и Елену присвоит. Чем это кончится в перспективе, не рисковал предположить даже весьма широкий кругозором Кифа.
.
И лишь одно шло у него, как надо: агентурная работа против империи, и здесь ему словно сам Господь помогал. Во-первых, в каждой эмпории, где останавливался Симон, что-то да происходило, - само собой пугающее. Затем туда же прибывали и люди Ираклия, вносившие еще большую сумятицу, и лишь затем появлялся Кифа. И первым делом он шел на базар.
.
- Траянский канал в руках аравитян, - говорил он чистую правду, - а недавно Амр вошел в Египет. Ираклий ничего не может сделать. Города сдаются один за другим.
.
- А что говорит патриарх? – сразу обступали его жители.
.
- Патриарх сейчас для Ираклия старается, - снова говорил чистую правду Кифа, - а Ираклию деньги нужны – на флот. И пока денег нет, а значит, ваш приход рано или поздно ограбят люди Патриарха.
.
Люди начинали галдеть, обсуждая эту опасную новость, а Кифа отправлялся далее – по следам Симона и солдат императора. Нет, пока никаких намеков на Елену не наблюдалось, и лишь в Мемфисе что-то определенно стряслось, а Симон наследил, и порядком. Как говорили очевидцы, некий амхарец, обманом взявший в местном языческом храме повозку, убил Филоксена прямо в поле.
.
- Он просто подошел и легонько толкнул его в грудь… - удивлялись очевидцы, - и наш Филоксен умер! Сразу! Никогда такого не видели…
.
Кифа понимающе кивал. Он тоже подобного не встречал, - пока не двинулся за Симоном след в след. И чего только, судя по рассказам, этот амхарец не делал! Одним только взглядом двигал по столу тарелки, превращал воду в крепчайшее вино, отчего весь кабак упивался в считанные мгновения, оборачивался вепрем, львом и волком, разрушал здания и даже сбрасывал на землю огненные стрелы повисшего в небе Спасителя.
.
«Ну, это уже придумано, - думал Кифа, - а вообще с тобой надо быть осторожнее. А там посмотрим, за кем последнее слово останется…»
.
Кифа был уверен: Елену разыщет именно он.
***
Любимый племянник первой жены пророка Хаким был вынужден принять предложение Али, первого зятя пророка, о переговорах вскоре после того, как в Аравию пошли суда с хлебом. Для еще недавно умиравших от голода аравитян такой подарок от Амра ибн аль Аса был несравним ни с чем.
.
- Дело плохо, - сразу перешел к делу Али. – Говорят, Амр уже вошел в Египет, и теперь он станет набирать влияние день ото дня.
.
В его глазах светилось острое беспокойство.
.
- Ты же знаешь, что халиф это запретил, - пожал плечами Хаким. – Поэтому вся эта война вне закона.
.
Али был достаточно умен, чтобы понять: что бы Амр во славу Аллаха ни сделал, ему не зачтется ничего.
.
- Халиф – пустое место, - покачал головой Али, - сегодня он халиф, а завтра – труп. А вот Амр… этот действительно опасен. В глазах простых аравитян он уже – благодетель.
.
- Он дважды посягал на жизнь пророка, - напомнил Хаким, - кому как не тебе* это помнить. Никто его не примет, как… возможного правителя.
.
*Хаким напоминает о случае, когда Али, рискуя жизнью, помог Мухаммаду спастись.
.
Конечно, он понимал: доля правды в словах Али есть. Курейшиты прекрасно осознавали, что зерно, которое они получают из рук Хакима, отправлено из Египта благодаря энергичным действиям Амра. Но сейчас зять пророка Али был еще опаснее, чем Амр, и входить с ним в союз Хаким не собирался.
.
А потом пришло письмо от халифа.
.
«Что я слышу? – писал халиф, - люди говорят, что ты, племянник вдовы Пророка спекулируешь чеками на бесплатное зерно для голодающих! Немедленно разузнай, откуда исходят слухи, и накажи виновных! Сейчас, когда Амр набирает силу, наши крепости разгромлены Ираклием, вдовы Мухаммада плетут интриги, а люди не знают, кому верить, такие слухи опаснее всего!»
.
Это Хаким и сам знал, но расчеты его казначеев были слишком красноречивы. Чтобы люди были сыты, хватило первых отправленных Амром – еще верблюжьих – караванов, а чтобы поддержать немногий уцелевший скот, вполне хватало пшеницы и овса, полученных с первым десятком судов. А все остальное… все остальное было чистой прибылью.
.
Понятно, что вдовы Мухаммада, прослышав, сколько всего ценного прислал Амр, забеспокоились и начали донимать халифа жалобами, - участвовать в дележе общей военной добычи хотели все. Но вот как раз этого допускать было нельзя: потомственный купец, Хаким слишком хорошо понимал: у кого деньги, у того и власть. А власть в Аравии могла принадлежать только курейшитам.
.
«И не только в Аравии…»
.
Разгром флотом Ираклия почти всех морских крепостей обоих находящихся за Проливом побережий* и всемирный голод давали курейшитам уникальный шанс – скупить за зерно дымящиеся останки портов вместе с бухтами и гаванями Индий – почти всех. Мешало одно: неумный Амр отправлял зерно не только курейшитам, но и всем единоверцам без исключения. А едва Хаким попытался как-то повлиять на события, появилась Аиша.
.
*Азии и Африки.
.
- Ты хочешь войны? – гневно тряхнула переплетенными с золотом косичками самая влиятельная вдова пророка.
.
Хаким принужденно улыбнулся.
.
- Тебе ли такое говорить, тетушка…
.
- Я тебе не тетушка, - обрезала его эфиопка, - и если ты попытаешься повторить трюк Ираклия с «приостановкой» поставок зерна, будешь иметь дело с Негусом. Ну? Что скажешь?
.
Хаким стиснул зубы и почувствовал, что краснеет.
.
- Если ты будешь морить голодом единоверцев, - покачала головой Аиша, - тебе даже здесь достойного места не занять, а не то, что на небесах.
.
- Да, никто давно не голодает… - пробормотал, опустив глаза, Хаким и понял, что Аиша не отступит: эта дура абсолютно не умела считать на три-четыре хода вперед.
.
А значит, отступить придется ему.
***
Ираклий буквально разрывался между сбором денег, строительством флота, подготовкой армии и постоянными переговорами с мелкими, не подчиненными патриарху церквями, однако ситуация все ухудшалась. Вслед за Везувием начали просыпаться и другие горные свищи земли, пепел так и падал, а холода стали такими злыми, что деревья начали умирать не только на побережье Египта, но и по всей пойме Великого Потока. Понятно, что число мятежей росло, а еще вчера преданные ему провинции внезапно отказывались выставлять солдат на войну с Амром.
.
«Прости, император, - откровенно написал ему один из ливийских префектов, - все мои легионы приводят крестьян в послушание. Можешь вызвать меня и казнить, и тогда ты потеряешь хорошего префекта. Но если новый префект, зная о моей судьбе, испугается и отправит ливийские легионы в Египет, империя потеряет еще и Ливию».
.
Понятно, что денег становилось все меньше, страхов – все больше, а разногласия меж христианами росли. Где-то убивали кастратов, а где-то, напротив, святых отцов прилюдно заставляли совокупляться с ослицами, после чего, отрезав им уды, голых, шатающихся от боли и потери крови на веревках таскали по улицам. Все понимали, что небо карает за грехи, но каждая деревня вкладывала в понятие «грех» что-то свое. И, конечно же, заморские раскольники этим разбродом пользовались – и успешно. А в тот день, когда Ираклий отдал-таки приказ спускать недостроенный флот на воду, вдруг оказалось, что лед в устье Нила такой толстый, что суда со стапелей просто не сойдут.
.
Сначала Ираклий этому не поверил. Да, ему докладывали, что мимо Константинополя проходила льдина толщиной порядка семнадцати локтей, но на Босфоре всегда было намного холоднее. Он съездил в доки, лично замерил толщину льда и убедился: его не обманывали. Местами лед достигал целого локтя. Ни на юг, вверх по Нилу – против Амра, ни на север – против мятежного Папы суда пробиться не могли. И в тот же день ему принесли донос на главного казначея империи Филагриуса.
.
Написавший донос аноним определенно находился где-то внутри казначейства, и две почти одинаковые бумаги были на удивление красноречивы: на одной – отчет главного казначея Ираклию, а на второй – реальное положение дел. И нижние, итоговые суммы не совпадали на миллионы и миллионы.
.
- Что скажете? – показал он донос Костасу и Мартине – самым близким к нему людям.
.
- Снять кожу с мерзавца, - мгновенно отреагировал сын, - ты посмотри, сколько он украл!
.
Ираклий кивнул; итоговые цифры и были сутью документа.
.
- Нельзя его трогать, - не согласилась императрица, - Филагриус слишком силен, а главное, такие дела не делаются в одиночку. При дворе может быть сговор.
.
Костас начал было возражать… и осекся. Потому что, если сговор и впрямь есть, арест Филагриуса лишь подстегнет события, а, возможно, даже переворот. Однако было видно: сдавать свои позиции Костас не намерен. Ираклий отметил эту борьбу взглядов Мартины и сына от первой жены и вмешался.
.
- Есть еще и третий вариант: сговора нет, а донос – целиком фальшив, - произнес он. – Представьте на мгновение, я убиваю одного из умнейших своих людей Филагриуса, теряю поддержку всех, кто его любит, а этот документ, как выяснится много позже – провокация наших врагов.
.
Костас и Мартина переглянулись. Могло быть и так.
.
- Займись проверкой, Костас, - протянул сыну бумаги Ираклий, - возможно, от этих бумаг зависит и твое будущее. Тайны из доноса не делай, это все равно бесполезно, однако с выводами не спеши. И вот почему…
.
Он вытащил еще один донос – на патриарха Пирра, ярого противника казначея Филагриуса.
.
- Займись этим делом, Мартина, - протянул он документы жене, - и учтите…
.
Он оглядел обоих.
.
- Эти доносы я получил почти одновременно, и, возможно, казначей и патриарх просто интригуют один против другого.
.
Костас и Мартина снова переглянулись, и в их взглядах уже не было прежней взаимной враждебности – только напряжение.
.
- Скорее всего, оба эти доноса отчасти правдивы, - печально улыбнулся Ираклий, - но, вот беда, они оба в любом случае направлены на подрыв нашей семьи. Будьте осторожны и… держитесь вместе.
.
У Ираклия не было иных преемников, чем жена и старший сын, и уж то, что в такой ситуации смена верховной власти неизбежна, он знал, а значит, его срок – не за горами.
***
Хаким сидел над картой Ойкумены все то время, когда не принимал грузов, не подписывал чеков на зерно, не считал денег и не подшивал долговых расписок ведущих купцов всех Индий. Судя по донесениям его агентов, да и самого Амра, перспективы были захватывающие!
.
К тому времени, когда аравитяне вошли в Египет, никаких сомнений в том, что Единый на их стороне, уже не оставалось – ни у кого. Едва Ираклий решал, что новый флот можно спускать, воды в Египте становились камнем. И в то же время, едва становилось ясно, что Амру не хватает людей, с верховий Нила спускалось очередное варварское племя, а то и сразу несколько.
.
«Варваров идет много, очень много, - писал один из его лучших агентов, - и все они очень голодны и напуганы. Амр все делает, как надо. Варварам дают еды, а затем объясняют, что их племенные боги – ничто перед мощью Единого и целыми племенами принимают в ислам. Они все обожают Амра и готовы занимать города и каналы по одному его слову…»
.
Хакиму эта фраза о преданности воинов Амру особенно не нравилась. Беда в том, что Амр остро жалел о той ночи, когда с яростными криками мчался по ночной, залитой лунным светом дороге за семьей Мухаммада. А значит, попроси какая-то вдова, например, Аиша, - Хаким поморщился, - Амра о чем-нибудь, и он соберет под своими знаменами всех, кого сможет. А мог он в положении владыки Египта… чем дальше, тем больше.
.
Порой Хаким даже не знал, благо или вред то, что этот воин не слишком умен. Сегодня, к примеру, все действия Амра диктовались только желанием спасти ровно столько душ, сколько возможно, прежде чем Единый решит, что с миром пора кончать, и отправит людей на суд своего сына Исы*. Нет, это устремление Амра было прекрасно! Но кто как не Хаким знал, что полоса везения никогда не бывает вечной, а уникальные достижения аравитян в Египте следует развивать немедленно!
.
*Ранние исламские представления об Иисусе мало отличаются от ранних христианских. Однако следует учитывать, сын божий в древней традиции совсем не обязательно – бог; чаще всего, это – опекаемый Отцом смертный.
.
Да, Амр занял Траянский канал и держал под контролем всю торговлю с Египтом. Однако низовья Нила принадлежали Византии, а потому и выход в северные страны удерживали христиане. Но вот если бы Амр взял хотя бы один из семи рукавов Нила, - Хаким даже зажмурился от переполняющих его чувств, - можно было обойтись и без посредничества империи. С индийским шелком и перцем и египетским зерном, абсолютно вся торговля в Ойкумене в считанные годы стала бы курейшитской!
.
Вот только Амр по-прежнему оставался неуправляем, и Хаким признал, что, хочешь, не хочешь, а ему придется изменять отношения с остальными членами огромной семьи Мухаммада. Вдов пророка Амр слушал.
.
- У меня в руках собирается все больше денег, о которых вы не знаете, - сказал он, едва вдовы и дети пророка собрались на очередной семейный совет, - то же самое, думаю, и у вас. А это ведет нас к расколу. Не пора ли нашему халифу установить общий для всех порядок? Чего он боится?
.
Члены огромной семьи, фактически, элита крупнейших племен Аравии зашумели. Об этом думали давно, а когда стало ясно, какие перспективы перед исламом открыл поход Амра, мысли об объединении стали всеобщи. Во-первых, Амр стал слишком силен, и его следовало поставить под контроль. Во-вторых, каждое племя подозревало соседнее в утаивании. Но главное, все понимали: установить власть наследия Мухаммада над миром уже возможно. А это лучше делать вместе. Слишком уж сильны соперники.
.
- Что ты предлагаешь? – ревниво поинтересовался Али.
.
Хаким достал заранее подготовленное соглашение.
.
- Мы должны все делать открыто, а главное честно!
.
Члены огромной семьи Мухаммада засмеялись. О честности племянника Хадиши здесь были наслышаны.
.
- Что значит «честно», Хаким?! Так же, как ты чеками на бесплатное зерно для наших голодающих торговал?!
.
- Говори яснее!
.
- Не юли!
.
- Вдовам Мухаммада по 10.000 частей, - начал читать Хаким.
.
Родичи переглянулись, и вокруг Хакима тут же воцарилась тишина – почти мертвая.
.
- Тремстам воинам сражавшимся у Бадра – по 5.000 частей… участникам подавления мятежа – по 3.000… ветеранам Сирии и Халдеи – по 2.000… воинам – по 500… детям вдов – по 10 частей…
.
Родичи оживленно загудели: распределение было сделано поразительно грамотно! Только так и следовало делить взятую у неверных добычу!
.
- Подожди, Хаким, - подала голос Аиша, - не спеши.
.
Хаким замер. Он ждал чего-то подобного от Аиши, и он был к этому готов.
.
- Слушаю тебя, тетушка… - вежливо улыбнулся он.
.
- Мухаммад сказал, что перед Единым все равны, - громко произнесла эфиопка. – Тебе, Хаким, я еще раз повторю: все!
.
Родичи пророка замерли. Аиша имела влияние, а главное, за ней стоял Негус, все еще державший половину индийской торговли.
.
- Почему воин должен получить меньше тебя? – язвительно поинтересовалась эфиопка, - ты-то за эту добычу не воевал!
.
Раздалось недовольное, но сдержанное гудение, и Хаким тут же успокаивающе поднял руку.
.
- Ты, как всегда, справедлива и добра, тетушка, - улыбнулся он, - но ведь первыми поддержали Мухаммада именно мы. В самое трудное время! Разве не справедливо вознаградить тех, кто был с Пророком рядом, за эту преданность? Тебя, меня, всех нас!
.
Родичи одобрительно загудели, но Хаким снова поднял руку и, перекрывая гудение, почти прокричал:
.
- Поэтому я и предлагаю Аише, как любимой жене Пророка, назначить дополнительные 2.000 частей! Мне кажется, это справедливо!
.
- Ублюдок… - выдавила эфиопка и, выдернув узкий кинжал, рванулась к нему. – Купить меня решил?!
.
Но уже по тому, как мгновенно кинулись к ней ее же собственные родичи, Хаким видел: он победил.
***
Когда Симон подплыл к Дендерам, его обладание своими душевными порывами стало налаживаться, и, скорее всего, поэтому он стал Ее чувствовать – почти, как собака – след. Точно так же он чувствовал и Кифу, но этот кастрат его почти не беспокоил, - куда как опаснее были суда Ираклия. Люди императора могли обойти его и отыскать Елену первыми просто из-за своей многочисленности. А Царица Цариц определенно была где-то здесь!
.
«Может быть, просто пожелать?» – все чаще вспоминал он обещание Джабраила.
.
Если верить словам архангела, он должен был найти Елену так же просто, как зажег небо. Просто пожелать – и все! Но едва Симон принимался раскладывать происшедшее тогда на составляющие, он начинал видеть: не все произошло так просто. Были два брата-убийцы, обострившие в Симоне все чувства и способности, было точное понимание цели. Если быть гностически дотошным, то повторения того уникального мгновения не могло быть в принципе!
.
А в Дендерах, едва он обошел город в первый раз и вернулся в гавань, к нему подошел Кифа.
.
- Мир тебе, Симон. Елену ищешь?
.
- Да, - мгновенно собрался в кулак Симон.
.
Кастрат улыбнулся.
.
- Я скажу тебе, где она, но сначала ответь мне на вопрос.
.
Симон стиснул челюсти.
.
- Спрашивай.
.
Кифа заметно заволновался.
.
- Люди говорят, что ты можешь тарелки по столу двигать. Это правда?
.
Симон молча ткнул пальцем вверх. Пальмовая ветка над ними хрустнула и с шорохом упала к ногам кастрата. Кифа побледнел.
.
- Но почему?!
.
Симон на мгновение ушел в себя.
.
- Я не знаю точно, Кифа, - сказал он ровно то, что думает, - но, похоже, дикари-людоеды правы, и слово равно делу.
.
Эта вера в магическое равенство слова и события была у диких настолько сильна, что не знающий всех правил чужак, например, купец мог потерять жизнь, просто неудачно употребив слово. В племени Аббаса так оно и было.
.
Кастрат нервно облизал губы.
.
- А как же Бог?
.
- Бог почему-то не вмешивается, - покачал головой Симон, - я не знаю, почему. Может, ушел из этой Вселенной, а может, упал в человеческое тело и даже забыл, кто он. Я не знаю…
.
Кифа опешил и, явно не зная, о чем еше можно спросить, выдавил:
.
- А человека ты так же можешь убить? Как эту ветку сломал?
.
Симон сосредоточился и увидел, что Кифа просто вспомнил о Филоксене. Но сам вопрос был пустой; ответ Кифу не интересовал.
.
- Верно. А теперь говори, где Елена.
.
Кастрат попытался отвести глаза… и не сумел.
.
- Ее забрали солдаты, - затрясся он от ужаса, - только что. Везут на командирском корабле.
***
Кифа думал, что знает, что делает, когда подошел к Симону. Сейчас, когда Елена была в руках офицеров императора, взять ее мог только амхарец. Но, увидев, как правы были говорящие о гностике всякую ересь, пожалел обо всем. Сначала Симон покраснел, затем его лицо пошло пятнами, а затем его прошиб пот. Он стекал со лба, катился по крыльям грубого амхарского носа, скапливался на подбородке, и ряса на груди Симона тут же отозвалась растущим в размерах мокрым пятнышком. А потом отозвалось небо. Кифа бы никогда не поверил бы, если бы не увидел этого сам. Вечная серая мгла за спиной амхарца стала еще гуще, на глазах образовала черные, действительно черные тучи, и на землю обрушились молнии – десятки молний!
.
- Господи, спаси и сохрани, - размашисто перекрестился Кифа.
.
Они били и били в землю – в правый берег Нила, прямо у кромки воды, в левый – у холма, в храм Анубиса – точно в брызнувший камнями центр кровли, в судно у причала, в толпу завизжавших и брызнувших в разные стороны паломников – буквально в полусотне шагов от них.
.
- Кто ты? – выдохнул Кифа.
.
Симон молчал – так, словно не видел и не слышал вокруг ничего. А затем вдруг моргнул и двинулся вперед, в сторону своего судна. Шагнул с края пристани, прошел около десятка шагов прямо по зеркалу воды, ухватился за борт и одним рывком забросил большое сильное тело на корабль. Ткнул рукой в направлении унесенной вперед Елены, и судно тут же тронулось, а Кифа бессильно осел на дощатый причал. Он слышал рассказы о таких чудесах неоднократно, но вот совершали их только языческие боги.
.
- Этого еще Церкви Христовой не хватало…
.
С Папы за глаза хватало и Мухаммада.
***
Первая попытка переворота случилась, когда варвары Амра заняли Кебриас – один из важнейших городов на сети Нильских каналов. Понятно, что мятеж провалился: большую часть планов заговорщиков Ираклий предвидел, а остальное рассказали агенты. Но вот казнить мятежников было немыслимо: в заговоре участвовали крупнейшие семьи империи и даже родичи жены Костаса – Грегории.
.
- Ты отдал врагу наши последние каналы и протоки, - прямо обвинил императора брат его снохи в момент ареста.
.
- Ты выставил на защиту империи всего два легиона, - возразил Ираклий, - все остальные ваши воины охраняли твою личную эмпорию.
.
Мятежник насупился, и было видно: виновным он себя не считает. Никто из них не счел источником всех бед империи себя самого – только Ираклия. Пришлось отправлять всех в ссылку: кого в Кархедон, кого – на острова лотофагов. А через два дня после мятежа в землю начали бить молнии – по всей Ойкумене. В считанные дни города охватили пожары: горел Константинополь, горел Кархедон, горели Александрия и Мемфис, горело все, что вообще может гореть, а иногда – и то, что гореть не может.
.
Молний было так много, что сам воздух стал другим – насыщенным запахом грозы, хотя и без грозы и вообще без единой капли дождя. А потом пошла волна знамений. То у гончара вся партия глиняной посуды покрывалась ветвистыми узорами*, то у солдат начинали светиться наконечники копий, а затем пали туманы, и жуткие предзнаменования в виде «крестов смерти» вошли в каждый дом.
.
*Археологи считают это явление на керамике следствием перемещения магнитного полюса земли. Судя по летописям, траектория движения полюса шла по территориям Франции, Италии, Туниса и далее на юг, через Африку.
.
Когда Ираклий впервые услышал об этом явлении, он просто не поверил. Однако уже на следующий день, выйдя из храма, обнаружил, что все его пурпурные одежды покрыты мелкими черными крестиками** – целиком!
.
**Природа явления неясна. Скорее всего, это капли конденсата вулканического аэрозоля, растекающися по волокнам ткани – крест-накрест. Воздействие кислоты на красители могло изменить их цвет. На химическую природу явления указывает и то, что часто цвет кретиков был иным, например, красным.
.
- Господи, помилуй! – с ужасом закрестилась Мартина, - на тебе метки смерти!
.
- Не волнуйся, это пустое, - глотнул Ираклий. – Ко мне смерть придет без оповещения.
.
Однако, вернувшись во дворец, он лично пронаблюдал за стиркой испорченной одежды, и тут же убедился, что молва права: крестики не отстирываются. А едва пришло известие о падении городов Тух, Саха и Дамсис, Ираклий понял, что пора признавать поражение – пусть даже и без боя.
.
- Я принял решение о выплате дани аравитянам, - объявил император на собранном в экстренном порядке Сенате. – Иначе Амр пойдет на Александрию.
.
- Ты в своем уме, отец? – не выдержал Костас.
.
Но более опытные сенаторы молчали. Они знали, что этот премудрый армянин, как всегда, прав.
.
- Решающий удар нанесем, когда растает лед, и можно будет спустить флот, - продолжил Ираклий. – А пока будем строить новые суда – как можно больше.
.
Сенаторы переглянулись и закивали. В прорезанной сотнями каналов дельте Нила флот давал важное тактическое преимущество – скорость перемещений и внезапность атак. Да, и речные крепости, перешедшие под руку Амра, штурмовать с поддержкой флота было удобнее. Ну, и с убежавшим за море Папой следовало… по-мужски поговорить.
.
- Надо на патриарха давить, - один за другим начали поддерживать его сенаторы.
.
- Очень уж медленно объединение церквей идет…
.
- А без денег церкви в этой войне не обойтись…
.
- Да, и казначея надо тряхнуть…
.
- Иначе не устоять.
.
А тем же вечером Ираклий узнал, что Елена уже в его руках.
.
«Взяли ее в Дендерах, - сообщал один из капитанов, - и по всем приметам это она. Сорок два года. Не очень красива. Не очень умна. Часто говорит и ведет себя, как ребенок. Того, что она именно та Елена, что сидела в твоем монастыре двадцать восемь лет, не отрицает. Просто молчит. Много плачет».
.
- Много плачет… - вслух повторил Ираклий.
.
Сердце стучало в его грудь, словно молот по наковальне, – размеренно и мощно. Он уже знал, что возьмет ее в жены, что бы там ни говорил патриарх, - слишком уж высоки были ставки.
.
«Что ж, через пару недель ее привезут, а там наступит март, и лед все равно уйдет… не может быть, чтобы это был конец света, - думал он, - а там я всех в чувство приведу, и уж Папу Иоанна – в числе первых…»
***
Уже через день запущенная Хакимом идея объединения начала работать против его собственного рода. Вдовы Мухаммада, а точнее, стоящие за ними племена, понимали, как опасны станут и без того влиятельные курейшиты, если войдут в силу на особых основаниях. А потому первым делом родичи Пророка понизили значение именно племени курейш.
.
- Вас не было с нами вплоть до падения Мекки, - прямо объяснили знатнейшим вождям побережья Мекканского моря, - а ислам – это дело веры, а не благородного рождения.
.
Сопротивляться этой линии следовало крайне осторожно – слишком уж опасно было рушить наметившееся согласие. Ну, и, конечно же, Аиша снова подняла вопрос об искажении духовного наследия ее мужа.
.
- Хафса* жалуется, что вы пытаетесь руководить работой Зейда ибн Табита**, - обвинила она Али и Хакима, - и даже вносите правки!
.
*Hafsa bint Umar – четвертая жена Мухаммада. Именно ей халиф доверил хранение записей слов Пророка, будущего Корана.
.
**Zeid ibn Thabit – ученый, на которго халиф возложил обязанность собрать и свести воедино все записи слов Мухаммада.
.
- Это не так, тетушка… - мягко попытался Хаким успокоить обеспокоенную принцессу, - а главное, лично вам наши тактичные замечания ничем повредить не могут.
.
- Они вредят исламу, - заволновалась Аиша, - почему вы, вопреки сказанному Мухаммадом, отдаете приоритет аравитянкам перед другими женщинами-мусульманками?
.
- Но это справедливо, - вмешался Али. – Аравитянка не может быть равна женщинам из варварских родов!
.
Эфиопка сокрушенно покачала головой.
.
- Девять из десяти наших воинов – вчерашние варвары. Для них равенство во всем – единственная правда жизни. Или вы хотите отнять у них веру в справедливость?
.
Али стушевался, и на помощь ему пришел многоопытный Хаким.
.
- Справедливость не такое простое дело, тетушка, - твердо произнес он. – Скажи мне, зачем варвару деньги? Он построит на них флот? Или издаст новые книги? Или подкупит казначея своего врага? Нет! Он их просто проест! А сегодня вся наша судьба и вся наша сила именно в деньгах!
.
- Это твоя сила – в деньгах, Хаким, - не согласилась эфиопка, - а сила ислама и вся наша судьба в руках обычных людей – воинов, крестьян и купцов. Отнимите у них веру в справедливость, и вы потеряете все.
.
И едва Хаким собрался с мыслями, чтобы возразить, его секретарь занес только что полученное письмо.
.
- Это то, о чем вы предупреждали особо, - тихо сказал секретарь. – Я не смел задерживать.
.
Хаким не без раздражения развернул папирусный листок и обмер. Это было донесение Амра. Ставящий превыше всего варварскую справедливость убийца пророков сообщал, что Византийская империя, пусть непрямо, устами городского собрания столицы Египта признала свое поражение в войне и готова начать переговоры о дани.
.
- Не может быть! – выдохнул Хаким.
.
- Что там? – заинтересовался Али.
.
- Византийцы согласны платить нам дань, - глотнул Хаким, - только бы мы не шли на Александрию.
.
Аиша удовлетворенно хмыкнула, и мужчины неловко отвели глаза. Принцесса опять оказалась права, ибо чтобы поставить гордую и могучую Византию на колени, Амру не понадобилось ни динара – только справедливость.
***
Амр принял первое александрийское посольство и подписал документы о порядке приема посольства и процедуре переговоров с огромным облегчением. Военная разведка давно донесла ему, что главный город Египта неприступен, а Менас в деталях объяснил, почему.
.
- Александрия окружена сложной системой водных заграждений, - развернул план города купец, - один канал Дракона чего стоит! Пресной воды там – целый Нил, а подкрепление для обороны они запросто могут получить морем. Еще никто не взял Александрию с суши. И тебе ее тоже не взять.
.
- Тогда почему Ираклий идет на перемирие? – заинтересованно заскользил взглядом по превосходно выполненному чертежу Амр. – Хочет передышки? Ждет, когда сойдет лед, чтобы ударить по перешедшим к нам городам флотом?
.
- Лишь отчасти, - покачал головой Менас. – Главный вопрос в такой большой войне – вера солдат и крестьян в справедливость. И эта вера в империи пошатнулась.
.
- Значит, он будет стремительно объединять и обновлять Церковь… - задумчиво произнес Амр.
.
- Скорее всего.
.
Что ж, противник поступал правильно. Амр и сам столкнулся с необходимостью не только укреплять веру в Единого, но и вводить какие-то общие правила, едва племена варваров начали в массовом порядке принимать ислам.
.
- Варвары вошли в уже сдавшийся город и вырезали всех мужчин, - как-то доложили ему.
.
Амр тут же выехал на место и увидел праздник. Пьяные, как объевшиеся забродивших плодов свиньи, увешанные ожерельями из отрезанных мужских уд, варвары танцевали на центральной площади.
.
- Иди-ка сюда, - подозвал Амр своего сотника, специально прикрепленного к племени.
.
Бледный, как сама смерть, сотник подошел.
.
- Город сдался добровольно? – сухо поинтересовался Амр. – Мне правильно доложили?
.
Сотник сдавленно выдавил нечто невнятное.
.
- Тогда что это? – мотнул голову в сторону танцующих воинов Амр.
.
- Это в-все в-вождь… - заикаясь, начал сотник. – З-зверь, а не…
.
Амр властно остановил его – одним жестом руки.
.
- Виновен ты, а не вождь. Именно ты должен был им все объяснить. А если не успел или не сумел объяснить, - остановить силой.
.
Сотник покачнулся. Он понимал, насколько жуткое наказание может его ждать – что по аравийским законам, что по египетским.
.
- Иди и разъясняй, - выдавил Амр. – А когда сделаешь то, что должен был сделать еще неделю назад, я отдам тебя правосудию этого города.
.
- Пощади… - осел на колени сотник. – Тут же одни вдовы остались…
.
- Вот и посмотришь им в глаза, - отрезал Амр.
.
Вопрос дисциплины и слаженных совместных действий вообще вставал все чаще. Уже первый штурм Мемфиса – важнейшего после Александрии порта – завершился полным провалом аравитян.
.
- В больших войнах личная отвага ничего не решает, - кропотливо разъяснил принявший ислам сириец-сотник. – Такие войны больше похожи на шахматы, чем на драку. У греков и армян есть целые книги, посвященные искусству войны.
.
- Мне помогает Единый, - нахмурился Амр. – Поэтому я непобедим.
.
Сириец скорбно покачал головой.
.
- Помощь Единого не означает, что тебе не надо ничему учиться, - проронил он, - и если ты потерял двести воинов, а простенькая крепость так и не пала, виновен именно ты, а не Аллах.
.
Амр тогда рассердился, ночью долго не мог заснуть, а утром снова пригласил сирийца и попросил рассказать, что там написано о войне у греков и армян. Варвары ведь все шли и шли; их можно было отправлять и на восток – вплоть до Константинополя, и на запад – вплоть до Карфагена. Но и там, и там их ждали высокие каменные стены, баллисты и отлично обученные своему ремеслу полководцы. А выглядеть в глазах Единого таким же, как тот сотник, которого он сам же отдал на суд вдов, Амр не хотел.
***
Симон погонял капитана и гребцов так яростно, словно виновны в происшедшем были именно они. Но ушедшее с Еленой на борту имперское судно было больше, и даже когда ветер кончился, шло намного быстрее – просто из-за числа гребцов. И Симон отставал и отставал: на день, на три, на пять дней пути…
.
Обиднее всего было то, что никогда прежде Симон не был таким сильным. Он знал: пожелай – и Нил вздыбится водами, захоти – и молния ударит прямо в центр давно исчезнувшего за горизонтом корабля. Но этого было нельзя: там, в рубке сидела Елена, - Симон чувствовал, как она плачет и ярится от острого нежелания возвращаться к прежней судьбе.
.
У Вавилона, расспросив местных жителей, Симон понял, что отстает уже дней на восемь. И там же стало ясно: не рискнувшие пробиваться в Александрию через хозяйничающих на Ниле аравитян моряки двинулись по суше – видимо, сразу в Константинополь.
.
Симон поступил так же. Переговорив с Амром, примкнул к первому же идущему на восток отряду варваров, и с этого дня мог не заботиться хотя бы о еде. Запасов бывшего имперского зернохранилища хватало, и провиантом Амр снабжал своих союзников щедро.
.
Разумеется, не все решал провиант. Первое, что увидели варвары, когда Египет завершился*, были трупы, множество трупов. Симон предупреждал вождя о том, что это будет, но ему не поверили.
.
*Синайский перешеек. Из-за отсутствия пресной воды практически непреодолимое препятствие.
.
- Я вам говорю, надо возвращаться к Нилу и брать воду, - снова подошел к вождю Симон. – Здесь даже с запасами воды едва половина мужчин проходит, а с вами женщины и дети. Всех потеряете.
.
- Всех? – не поверил вождь.
.
- Всех, - подтвердил Симон. – Оставьте женщин и детей здесь, иначе через семь-восемь дней вашего племени просто не будет.
.
Вождь окинул озабоченным взглядом трупы умерших от жажды и – одновременно – холода предшественников и кивнул.
.
- Хорошо. Я сделаю, как ты сказал.
.
Они вернулись, оставили женщин и детей рядом с гарнизоном мусульман, а всего через неделю вождь убедился, что чужак не лгал. Они еще не дошли, а вода уже кончилась. Не знающие нрава пустыни и смертельно уставшие тащить на себе по четыре-пять бурдюков варвары расходовали слишком уж много.
.
- Теперь начнутся смерти, - сухо констатировал Симон. – Если твои люди запаникуют, потеряешь половину, а зажмешь их в железный кулак, потеряешь всего треть.
.
- Железный кулак? – не понял вождь аллегории.
.
- Смотри, - вытянул Симон свой железный кинжал и показал, как легко он строгает медные ножны, - твоя воля должна быть такой же твердой и острой.
.
Вождь надолго задумался, а когда до него все-таки дошло, просиял.
.
- Я такого умного колдуна, как ты, еще не видел! Я буду твердым и острым, как этот нож!
.
И две трети варваров, как и обещал Симон, сумели дойти, – нет, не потому, что вождь был тверд, - просто затянутое пылью солнце еле светило. И воины бежали к первой на всем пути воде и падали в подернутую ледком по краю лужу, и когда подтянулись последние ряды, им пришлось вытаскивать первых из воды за руки и ноги – просто, чтобы увидеть, где здесь вода. И именно там Симон вдруг понял, что Елена уже встретилась с Ираклием. Это было такое же твердое знание, как то, что цвет неба над ним серый, а цвет солнца – темно-красный.
.
«И отцом Спасителя станет император Ираклий…» - подумал Симон.
.
Это усложняло задачу. Выкрасть законную жену императора, самую главную, абсолютную гарантию незыблемой вселенской власти, было еще сложнее, чем выкрасть монашку.
.
«Ну, хорошо, - вдруг подумал Симон, - а если мне это не удастся? Что потом?
.
Джабраил ведь не гарантировал Симону личного бессмертия, а Ираклий вполне мог иметь на Елену какие-то свои планы, к примеру, зачать с ней властителя всей Ойкумены. Но, вот незадача, Джабраил внятно сказал, что Елена родит именно Спасителя, а никак не владыку! А этот архангел не врал никогда.
.
«И что… сын Ираклия будет распят?»
.
Симону в это не верилось. Да, прецеденты были. Царь персов лично распял на дереве своего царственного сына Кроесуса, поднявшего мятеж среди евреев и по преданиям имевшего почти божественные права на власть в Ойкумене. Но Симон сомневался, что не снявший кожи ни с одного из своих врагов император Ираклий пойдет на жуткую казнь собственного сына.
.
Даже во имя Спасения.
***
Кифа шел за Симоном след в след. Останавливался, расспрашивал крестьян и варваров и так же безостановочно двигался дальше. Но вот думать о Елене он не мог; он думал только о том, что сказал Симон.
.
«Слово равно делу… дикари правы… слово равно делу!»
.
На первый взгляд, ничего нового в этих словах не было; так мог бы заявить любой колдун, снимающий с вас венец безбрачия или проклятие черного человека. Вот только Кифа слишком хорошо помнил, как, подчиняясь – даже не слову – взгляду Симона, били молнии, и сгущалась тьма.
.
Нет, Кифа вовсе не мечтал научиться, как и Симон, двигать тарелки по столу и убивать людей касанием руки. Ему уже хотелось большего.
.
«Слово равно делу…»
.
Потому что, если это так, то Писания равны Господу.
.
«Слово равно делу…»
.
Потому что, если это так, то Кифа, с искренней верой когда-то сказавший себе, что он значит не меньше, чем любой другой человек Церкви, действительно весит не меньше! А его мысли, его откровения о том, каким должно быть Слово Господне – и есть – озвученное через своего раба – само Слово Господне!
.
По спине пробежал озноб. Кифа уже чуял, какую колоссальную золотую жилу неосторожно вскрыл перед ним этот амхарец. Дерзай – и получишь! А все слова его давно уже мертвого учителя о смирении – ложь! Как и все его слова о левой щеке! Ложью было все!
.
Кифа облизал губы. Если использовать тезис Симона, что всякая мысль в пределе оборачивается своей противоположностью, то его учитель кончил ровно так, как и должен был кончить. Мнивший себя Спасителем грек обернулся мошенником. Так же, как Кифа – малый из малых – теперь становился по-настоящему велик!
.
«Слово равно делу…»
.
Выходило так, что теперь вовсе не надо проливать крови Нового Адама, Царя Царей. Достаточно рассказать о том, что эта кровь была пролита. И Слово станет реальностью, а Кифа – творцом этой реальности!
.
- Господи, помилуй! – поднял глаза в серое от пепла небо Кифа.
.
После разговора с Симоном у него складывалось ощущение – ясное и совершенно свежее – что амхарец прав, и Бог мог оставить этот мир, как хозяин оставляет свой дом, возможно, на время. Но это означало, что качество руководства этим домом теперь зависит от управляющего, а возможно, даже от эконома, а то и от ключника-кастрата. Смотря по тому, кто из них отважится взять на себя ответственность за все это хозяйское добро.
***
Тот день, на который Ираклий назначил отправку официального посольства империи к Амру, начался несколькими новостями. Сначала ему доложили, что в Константинополе снова пожар. Молнии и возникшие во множестве блуждающие огни поджигали города едва ли не каждый день. Затем он выслушал любопытный доклад гонца о чуде спасения некоего митраиста Нерона, владевшего небольшой эмпорией в Италии. Как утверждали очевидцы, молния ударила в золотую кружку, едва Нерон взял ее в руки. Кружка вмиг расплавилась и растеклась по столу, а вот пришлось ли стирать Нероновы штаны после этого «чуда», в донесении не сообщалось. Но, конечно же, самой важной, самой жуткой была весть о чуме.
.
- Варвары занесли? – первым делом поинтересовался Ираклий.
.
- Да, - кивнул секретарь. – Они уже мрут у наших границ… как мухи.
.
Ираклий подошел к окну и снова отметил, что солнце день ото дня становится ярче.
.
«Если это не случайность, - подумал он, - к марту-апрелю, льда не будет. А то и раньше».
.
- Есть ли заболевшие в рядах нашего противника?
.
- Есть, - кивнул секретарь, - так же, как у нас, в основном, среди варваров. Но это и плохо.
.
- Почему? – заинтересовался Ираклий.
.
- Амр отсылает принятых в ислам варваров к нам – в Ливию и на Константинополь. А значит, не пройдет и двух недель, и чума появится там, где ее раньше не было, и, прежде всего, на наших землях.
.
Ираклий кивнул, отослал секретаря готовить бумаги для посольства Амру, отправился завтракать, и в дверях столкнулся с двумя офицерами и немолодой женщиной между ними.
.
- Мы привезли ее, Ираклий, - отрапортовал один офицер.
.
Сердце император подпрыгнуло и замерло.
.
- Елена?
.
Женщина опустила глаза.
.
- Нет-нет, смотри на меня, - взял ее за руку Ираклий.
.
В последний раз он видел ее четырнадцатилетней обаятельной девчушкой с живыми искрящимися любопытством глазами. Теперь, это была немолодая и не слишком красивая женщина с грубыми чертами лица и влажным, страдальческим взглядом. Но, - Ираклий оценил это первым делом, - бедра широки, цвет лица здоровый. Родить наследника она могла.
.
- Передайте ее евнухам, - распорядился Ираклий, - они знают, что делать.
.
Елену повели, а Ираклий, стремясь быстрее закончить дела, наскоро, не отрываясь от чтения все время поступающих донесений, поел, и вдруг понял, что срок уже пришел.
.
- Врача, - сухо распорядился он. – Быстро!
.
Охранник выбежал, притащил врача, но Ираклий уже чувствовал: поздно. Да, ему дали противоядие, промыли желудок, снова дали противоядие и снова промыли желудок, и – снова противоядие, однако самочувствие неуклонно ухудшалось. Императора охватил жар и нестерпимая жажда, и уже к обеду тело начало раздуваться. Помочиться Ираклию не удавалось, даже с помощью врача.
.
- Я не знаю этого яда, Ираклий, - признал свое полное поражение врач. – Ты умрешь.
.
- Сколько у меня времени?
.
- Это похоже на водянку… - прищурился врач, - весьма необычную водянку. Я бы сказал, у тебя полсуток.
.
- Хорошо, - через силу выдохнул Ираклий. – Мне хватит.

***

58

http://s9.uploads.ru/p9PDq.jpg
Всех, с кем следовало поговорить, пропускали к императору по одному, и первым был Костас.
.
- Ты расследовал ситуацию с доносом? – хрипло спросил Ираклий.
.
- Да, - покраснел вспомнивший, как хотел снять с казначея кожу, сын, - все – ложь. Филагриус очень честный и разумный человек.
.
Ираклий слабо улыбнулся. На самом деле казначей был редкий пройда, но император знал, что его помощь Костасу еще понадобится. Поэтому он и назначил сына проверить Филагриуса. Вынужденный оправдываться казначей достаточно долго зависел от Костаса лично и, по донесениям, волей-неволей, а признал его главенство.
.
Почти то же Ираклий проделал, когда под предлогом проверки женских монастырей отдал патриарха Пирра в руки своей жены-итальянки Мартины. Разумеется, она оправдала неповинного по существу обвинения патриарха, и благодаря этому теперь у Мартины был весьма весомый союзник – не менее весомый, чем ее кастрированный брат в Италии.
.
- Но этого мало, - сказал он жене, когда пришел ее черед увидеть своего императора, - первым делом… ты и Костас… должны вернуть… из ссылки… изгнанных мной… аристократов.
.
- Зачем?.. – удивилась Мартина и тут же прикусила язык, - неужели все так плохо?
.
- Даже еще хуже, - выдавил Ираклий.
.
Вернув сосланных мятежников, Мартина и Костас приобретали статус благодетелей, и помилованные аристократы не имели права с этим не считаться. Таковы законы их родовой чести.
.
- Но если… они переступят… через честь, - тут же предупредил он жену, - если от них… будет угроза тебе… или нашим детям… даже не раздумывай – вызывай в столицу армянский легион. Тебе… они помогут.
.
Мартина заплакала, и Ираклий накрыл ее руку своей и, спасаясь от полыхающего в глазах огня, смежил веки.
.
Его жена никогда не была счастлива, и даже зачата императрица была насильно, во время переворота, едва ее мать Мария попала в руки Аникетаса, союзника Ираклия Старшего. Само собой, она была назначена в жены Ираклию – еще до рождения, так что ни о какой любви между Ираклием и Мартиной речи не шло. Но они всегда были союзниками – самыми преданными друг другу союзниками во всей империи. Так уж вышло.
.
- Держись, Мартина, - выдохнул Ираклий. – Уходи.
.
Часы, отпущенные императору судьбой, утекали. А люди все шли и шли – строго в том порядке, что определил он сам, и, конечно же, каждому говорилась только та часть правды, которая была необходима, чтобы сохранить то, что он создал. И лишь глубокой ночью, когда за резными дверьми исчез последний визитер, Ираклий подал секретарю слабый знак рукой.
.
- Ее…
.
И спустя время, достаточное, чтобы поужинать, из особой камеры при дворце привели Елену.
.
- Ближе… - тихо приказал Ираклий.
.
Елену подвели ближе, и тот испуг, что Ираклий увидел на ее лице, говорил ему о том, как он выглядит, лучше любого зеркала. Но Ираклий думал не о себе. Перед ним стоял, может быть, самый важный аргумент политического спора, самое грозное оружие. Если бы ее привезли хотя бы сегодня утром, он бы в обед уже обвенчался, а к этому времени, Елена наверняка бы зачала от него наследника. И этот наследник был бы самым родовитым царем во всей Ойкумене. Но теперь было слишком поздно. По злой иронии судьбы ее привезли в тот же час, что и отравили Ираклия. А отдавать такую колоссальную власть в руки Костаса стало бы верхом безумия. Император слишком хорошо знал своего сына.
.
- Убейте ее… - махнул Ираклий рукой и упал на подушку. Он очень устал.
***
Симон понял, что Елену хотят убить, когда подошел к стенам Константинополя. Он сел, сосредоточился и в следующий миг увидел, что все удалось: секретарь передал приказ об убийстве охране, та – тюремщику, а тюремщик понял устный приказ так, что его исполнит кто-то другой – специально придет и исполнит.
.
- Как много людей! – ужаснулся где-то рядом вождь варваров. – Неужели все они – мои единоверцы?
.
Симон поднялся с холодных камней и окинул долину взглядом. Варварских костров на заснеженном поле было и впрямь очень много. Повинуясь данному Амру в обмен на хлеб слову, они шли и шли, но штурмовать такие большие города не приходилось никому. Поэтому они просто становились племенами, растягивали кожаные и тряпичные навесы, разводили костры и начинали ждать того, кто придет и скажет, как полагается брать эти высоченные стены.
.
- Да, все они уверовали в Единого, - ответил вождю Симон и двинулся к Босфору, вслед за нарушителями данного Амру слова.
.
Нарушителей было много – в основном, те, кто поумней. Видя, что здесь, на заснеженном поле их ничего, кроме чумы и смерти не ждет, они пересекали узкий пролив и переходили на ту сторону. Многие знали из рассказов, что на той стороне тоже есть горы, поля и пастбища, какие-то люди и какая-то еда.
.
Симон подошел к воде и замер. Он бывал здесь трижды и помнил узкий морской пролив быстрым и теплым. Сегодня по нему с хрустом двигались ледяные глыбы – то серые, то голубые, а то и зеленые, – вероятно, из разных рек Понта Эвксинского. Лед он тоже помнил – видел в горах, почти такой же толщины.
.
«Сколько здесь? Локтей шесть-восемь?»
.
Никогда не видевшие ледохода варвары испуганно гомонили, возбужденно подбадривали друг друга, однако, наступать на этот ужас никто не решался. Симон огляделся. Он знал, что произойдет, когда они станут входить в маленькие города на той стороне: сначала резня, затем дележ еды и женщин, затем хмельные танцы на площадях, а в конце опять резня – теперь уже за передел власти внутри племен. Огромное богатство, само валящееся в руки, кружило головы всем – не только варварам.
.
В любой другой ситуации он бы не стал подавать пример и показывать, как это следует делать, но сегодня ставкой была Царица Цариц, и он вздохнул, глянул в небо и двинулся по скользкому, убегающему из-под ног льду. И – он еще не дошел до середины – варвары закричали, заголосили и, подвывая от ужаса, побежали вслед за ним.
***
Долгой дорогой в Константинополь Кифа признал главное: никто в Ойкумене не занимается главным – собственно Спасением. Папы и Патриархи думали только о власти и деньгах. Теософы устраивали кровавые побоища из-за мелких парадоксов и обходили молчанием чудовищные логические провалы в Писаниях. Аскеты тренировали собственные горячо любимые дух и тело, совершенно не заботясь об остальных. Ну, а люди, обычные люди с ужасом смотрели на оранжевое зарево над головами и ждали конца всему сущему.
.
- Ну, и кто тогда будет Спасать?
.
Даже пророки и праведники, вроде его собственного, забитого камнями учителя, не годились для этой цели, – ибо часто, слишком часто не умели спасти даже самих себя. И лишь Кифа – пожалуй, один-единственный человек во всей Ойкумене – мог теперь сформулировать предстоящую задачу.
.
Главное, было совершенно очевидно, почему Господа в последние столетия не видно и не слышно: Творец явно отпустил своих овец на вольное пастбище – до поры до времени. Ну, а поскольку овцы сами собой управлять не могут, он же учредил для них юридически полномочного управителя – Церковь.
.
Кифа улыбнулся. Церковь действительно напоминала ему солидную нотариальную контору, коей Владелец сего дома доверил свое имущество, своих рабов и своих овец и козлищ. Понятно, что когда-нибудь Хозяин вернется, и все овцы и козлища будут пересчитаны, а их судьба будет переопределена. А пока… пока выходило так, что Церковь не справляется.
.
Кифа поджал губы. Это был важнейший из сделанных им выводов. Несмотря на все усилия Церкви Христовой донести Божьи заповеди до самых дальних уголков Ойкумены, человек отчаянно нуждался в Спасении! И – Симон был прав – для Спасения заповеди определенно были бесполезны. Ибо не могли эти заповеди сделать козлищ овцами, а овец спасти от гнева Бога-Отца. Для Спасения нужна была живая кровь Искупителя.
***
Первый, кто пришел выразить Костасу соболезнование, - вопреки всякому протоколу – был Филагриус.
.
- Ваш отец уже, наверное, в раю, - склонил голову казначей, - и целует ноги Иисусу.
.
- Что случилось? – насторожился Костас.
.
Первой к нему должна была подойти его жена Грегория, затем – ее дядья, затем ее братья, затем ее сестры, затем племянники… ритуал был строго расписан.
.
- От вас утаили главное, - тихо произнес казначей. – Елену. И она сейчас прямо здесь, в Константинополе.
.
- Какую Елену? – не сразу сообразил Костас и вдруг вспомнил какой-то давний слух – его передавали шепотом, с риском потерять голову. – Что… ту самую?!!
.
Казначей безмолвно склонил голову еще ниже.
.
- И где она в точности? – глотнул Костас.
.
Если то, что говорили о Елене, правда, хотя бы наполовину, с Мартиной можно было уже не считаться.
.
- Я не знаю, где она теперь. Я знаю только, что ее приводили к вашему отцу перед его смертью.
.
«И почему отец ничего мне не сказал?»
.
Наиболее вероятной казалось версия, что Ираклий обделил Костаса и предназначил Елену старшему сыну Мартины. В такой ситуации Папа пойдет на мировую однозначно, уже потому, что рожденный от Елены Царь Царей будет на одну восьмую часть итальянец.
.
- Что еще скажешь? – заметил Костас многозначительный блеск в глазах Филагриуса.
.
- Деньги, - так же тихо произнес казначей, - у патриарха Пирра есть свободные деньги. И ваша матушка Мартина…
.
- Она мне не мать, - отрезал Костас.
.
- Мартина знает об этих деньгах. Там очень много: хватает и на флот, и на войну.
.
- Ты уверен? – собрался Костас в комок.
.
- Я казначей, - улыбнулся Филагриус, - я умею считать не только свои деньги, но и чужие. У патриарха очень много свободных денег.
.
Костас поджал губы. Он видел, что Филагриус втягивает его в конфликт со своим старым противником, но если все сказанное – правда, с деньгами Пирра и Еленой в качестве жены Костас мгновенно станет первым из первых.
***
О том, что Елену все-таки разыскали, Мартина узнала от патриарха Пирра.
.
- Мне не все известно, Мартина, - честно признал патриарх, - но, похоже, ее приводили к смертному одру Ираклия.
.
Елена нахмурилась.
.
- А она действительно так родовита?
.
- Да, Мартина. Более родовитой женщины в Ойкумене быть не может.
.
- Костас о ней знает?
.
Пирр лишь пожал плечами.
.
- Трудно сказать. Скорее, нет. Если бы знал, вышел бы шум, а пока в Константинополе тихо.
.
Мартина задумалась. Она бы не рискнула вводить такую женщину во власть, даже в качестве жены своего сына. Слишком родовита. На ее фоне держащие страну аристократы стали бы выглядеть мелкими самозванцами, и вся система управления Византией просто развалилась бы на кусочки.
.
Мартине вообще в последнее время казалось, что Ираклий прав, и власть – оружие обоюдоострое: думаешь, победил врага, а на самом деле, подрезал себе ноги. Так часто выходило в последнее время, а уж церковный раскол проходил именно так.
.
- Ее следует найти и убить.
.
- В моих монастырях ее нет, - покачал головой патриарх, - тебе хорошо бы переговорить со своими людьми во дворце.
.
- Благодарю тебя, - кивнула Мартина, но патриарх не уходил, - что-нибудь еще?
.
- Филагриус, - тихо произнес патриарх, - он попытается сделать переворот.
.
- Исключено, - отрезала она, - Ираклий предусмотрел в своем завещании каждую деталь.
.
Патриарх скорбно поджал губы.
.
- Ираклий не мог предусмотреть вливания такого количества денег, какое уже тратит на Костаса этот казначей. Я не могу этому помешать, я просто хочу, чтобы тебя не застали врасплох. Жди переворота.
.
Мартина хмыкнула. Она ждала. Слишком уж хорошо знала она своего пасынка.
***
Симон оказался в Константинополе только в конце назначенного Сенатом трехдневного траура. Осажденная столица не открывала ворот, а едва ему, подчиняясь наведенному приказу, пытались бросить сверху веревочную лестницу, жертву наваждения убивали те, кого Симон отсюда, снизу не видел. И когда он все-таки вошел, Ираклия уже хоронили в Церкви Святых Апостолов.
.
Симон затесался в толпу у храма, и достаточно быстро выяснил главное: о Елене все еще не знают. Народ говорил о завещании императора, о том, что престол поровну поделен меж двух сыновей императора от двух разных его жен – 28-летним Костасом и 15-летним Ираклонасом. Мартине, как говорили, назначена роль императрицы и матери обоих – в точном соответствии с законами.
.
«И в чьих руках Елена?»
.
Сколько он ни прислушивался к себе, а ответа не слышал, - так, словно о существовании Елены вообще никто не знал. Чтобы проверить эти свои ощущения, Симон даже пробился на ипподром, - там как раз происходило обсуждение судеб верховной власти.
.
- Где сыновья Ираклия?! – кричали с мраморных скамеек представители знатнейших родов. – Покажи их, Мартина!
.
- Ираклий доверил империю мне, - резонно возражала Мартина, - со мной и будете разговаривать. Что вы хотите спросить?
.
- Пусть приведут сыновей императора! – волновалось собрание.
.
Симон постарался успокоиться, настроился на Мартину и понял главное: она о Царице Цариц знает, и, более того, намерена ее убить.
.
- Хорошо, будь по-вашему, - согласилась Мартина.
.
Привели сыновей императора, и Симон тут же отметил, что о Елене знает и Костас. У него на Царицу Цариц были совсем иные, сугубо личные планы. Но главное, что почувствовал Симон, и Мартина, и Костас были в растерянности. Они оба опасались, что их планы в отношении Царицы Цариц неосуществимы.
.
«Неужели Елене удалось бежать?»
.
Симон сосредоточился, настроился на Елену, однако ни радости освобождения, ни даже волнения не обнаружил; Елена источала только страх и бессилие.
***
Когда Кифа сумел войти в Константинополь, там уже все разрешилось – да, так, что лучше не надо! Ираклий умер в жутких мучениях. Мартине оставили почетную роль регентши своего 15-летнего сына, а реальная власть была в руках Костаса. И понятно, что первым делом Кифа прибежал в представительство Папы.
.
- Кто сумел?! Как?! – не мог он поверить, что к осторожному Ираклию кто-то сумел столь близко подобраться.
.
- Наш… будем канонизировать, - засветился гордостью посол. – Язычники* с него кожу сняли.
.
*Любопытно, что конкурирующие христианские Церкви довольно часто называют одна другую в летописях именно язычниками, а не еретиками. Отсюда порой возникает путаница.
.
Кифа потрясенно покачал головой. Канонизация – самое малое, что заслуживал подобный герой. Теперь Византия буквально болталась на ниточке.
.
- А что армяне?
.
Посол удовлетворенно рассмеялся.
.
- Отодвинули армян… крепко отодвинули. Костасу сразу показали архивные документы о смерти его матери Епифании, и он совершенно взбеленился.
.
- Но ведь вина Ираклия в смерти Епифании никем не доказана, - прищурился Кифа. – Неужели он такой наивный?
.
В том, что царственную мать Костаса отравили, не сомневался никто. Добавляло интриги и то, что Епифанию умертвили, едва она родила Ираклию сына – залог его власти над греками. Но даже в Риме не были уверены, что это дело рук императора, уж скорее, тогдашнего патриарха…
.
Посол торжествующе улыбнулся.
.
- Костасу не нужны доказательства, Костасу нужна власть. Вот увидишь, этот балбес не только с армянами разругается, но еще и с грегорийцами…
.
Кифа с восхищением развел руками. Собственно, оставался только этот, самый последний шаг – поссорить Костаса с родичами собственной жены.
.
- С нами к руке императора пойдешь? – поинтересовался посол.
.
- Обязательно, - кивнул Кифа.
.
Он обязан был увидеть нового хозяина Ойкумены лично.
.
Впрочем, и на приеме все прошло как нельзя лучше. Послы, один за другим, почтительно приникли к руке Костаса и тут же от имени Папы выложили главное – фактически, ультиматум: еретический «Экстезис» отменить, а положения Кархедонского Собора о двух природах во Христе ввести повсеместно. Для Византии это означало гражданскую войну и полный развал с последующим разделом.
.
- Я приму пожелание Его Святейшества к сведению, - уклончиво пообещал Костас.
.
Большего от него и не требовалось, - все сразу же поняли, что продолжения линии Ираклия не будет. А дня через два Кифа ознакомился с первыми агентурными сведениями о Царице Цариц.
.
«Через два часа после смерти Ираклия патриарх Пирр и Мартина говорили о некой Елене, - сообщал агент, - Пирр клялся, что в его монастырях этой женщины нет».
.
«Костас и Филагриус говорили о женщине с именем Елена, - доложил второй агент, - говорили тихо, детали неизвестны…»
.
Судя по обстоятельствам обеих бесед, речь шла о той единственной Елене, о которой имело смысл говорить шепотом. А затем Кифа получил самое главное донесение.
.
«Симон в Константинополе, - докладывал третий агент, - замечен у хозяйственных пристроек дворца: возле кухни, возле прачечных и в конюшне…»
.
- Значит, возле хозяйственных пристроек… - пробормотал Кифа.
.
Ему доводилось слышать, что именно там находится несколько тайных помещений – ни с улицы не зайти, ни из дворца двери не отыскать. Однако Симона сложно было обмануть, и, скорее всего, чутье вывело этого то ли колдуна, то ли пророка ровно туда, куда следует.
***
Костас взялся за дело решительно и первым делом вытряс из Пирра все то золото, что оставил в руках церкви Ираклий. Да, пытать самого патриарха императору не позволили, но у Пирра была родня, на родню можно было надавить, и патриарх довольно быстро сдался. Однако этих денег на войну с Амром не хватало.
.
- Без конфискаций не обойтись, а при дворе наверняка есть заговорщики, - подсказал ему казначей, - надо всего лишь арестовать и допросить пять-шесть второстепенных фигур.
.
- Список готов? – сразу понял перспективность предложения император. – На кого они должны показания давать?
.
- Конечно, - кивнул Филагриус и протянул свиток.
.
Здесь были перечислены самые богатые семьи Константинополя: евреи, сирийцы и те, кого с некоторой натяжкой можно было назвать еретиками.
.
- С армянами пока лучше не связываться, - извиняющимся тоном пояснил Филагриус. – Слишком сильны.
.
- Сам знаю, - буркнул Костас.
.
Он тоже понимал, что сейчас лучше тряхнуть тех, кого не покрывает Церковь, и кто не имеет родственников среди военной аристократии. И уже той же ночью обезумевшие от пыток заговорщики дали показания на всех, кто значился в списках. А к утру казна Костаса выросла чуть ли не втрое.
.
- Ты обезумел! – ворвалась к нему, едва из-за горизонта встало кроваво-красное солнце, Мартина.
.
- О чем вы, мама? - издевательски улыбнулся Костас, - я всего лишь наказал мятежников.
.
Мартина покачала головой.
.
- Сегодня ночью ты потерял поддержку крупнейших еврейских и сирийских семей империи, а эта поддержка стоит намного больше, чем те деньги, что ты взял. Армяне тоже против тебя. На что ты надеешься?
.
«На Елену…» - подумал Костас.
.
Его люди перевернули все столичные монастыри, в поисках особых царских примет раздели и обыскали всех монашек, но толку не было. И, тем не менее, сведений о том, что еще недавно она была жива и находилась в Константинополе, становилось все больше.
.
- Я надеюсь только на себя, мама, - сказал он. – Все остальные – трусы или предатели.
.
- Ты разрушаешь все, что строил твой отец, - поджала губы Мартина, - это неумно.
.
- Мой отец ошибался более, чем кто-либо, - усмехнулся Костас, - он так и не понял, что, единственное, в чем нуждается империя, так это твердая рука. Как у Фоки.
.
Мартина резко развернулась и вышла, а Костас зло фыркнул и снова развернул недавно доставленное письмо патриарха Антиохии Северинуса. Это был ответ Церкви на вновь развернувшуюся дискуссию о двух природах Христа.
.
«Теперь ни один сын Римского императора не сядет на трон своего отца», - писал Северинус, и это не была угроза; это было терпеливое, как с ребенком, объяснение сути политики Папы Иоанна.
.
- Без тебя знаю! – скомкал письмо Костас.
.
То, что признание двух природ во Христе дает варварам повод заявить права своего потомства от императоров, ему объясняли многократно. В перспективе это вело к уничтожению всего императорского потомства и распаду империи. Но вот если бы ему удалось найти Елену… умолкли бы все. Вторая, от Елены, природа детей Костаса поставила бы их вне всякой конкуренции – навсегда.
.
«Где ты, жена моя?..»
***
Мартина не имела ни единого доказательства, но чуяла: Костас о Елене знает. И когда ей доложили, что Царица найдена, она первым делом спросила, почему та еще жива.
.
- Никто ничего не приказывал, - развел руками ее секретарь.
.
- Как не приказывал? – поразилась Мартина и тут же поняла, что это чистая правда. Она говорила об убийстве с патриархом Пирром, но Пирр был сослан Костасом, а второго приказа она так и не отдала. – Немедленно убить.
.
Секретарь поклонился, вышел, а когда она спустя час или более заинтересовалась, почему ей не доложили об исполнении, оказалось, что секретарь отправился выполнять какое-то иное, не менее важное поручение. Мартина немедленно послала за секретарем гонца, и тот исчез, а часа через два она узнала, что гонец поскользнулся и сломал ногу. А секретаря так и не было.
.
«Пойти самой?»
.
Внутри неприятно похолодело.
.
- Охрана, со мной, - подала она знак рослым гвардейцам-эфиопам, вытащила из шкатулки секретный план и, ориентируясь по описанию, двинулась по коридорам дворца. Вышла к подсобным помещениям и, окидывая недовольными взглядами шарахающуюся прислугу, вскоре оказалась в обнесенном стенами зданий со всех сторон дворе. Она здесь не была никогда.
.
«Кухня… - отмечала она, - затем прачечные… где-то здесь».
.
- Это что за дверь?
.
Гвардейцы переглянулись. Они не знали.
.
- Взломать.
.
Один из эфиопов поднял железную секиру и в три удара вырубил замок, а второй рванул дверь на себя. За ней оказался короткий кривой коридор и вторая дверь – точно такая же.
.
- Взломать, - сухо распорядилась Мартина.
.
Ей никогда не приходилось отдавать приказов об убийстве вот так, лично. Но она знала, что сделает это.
.
Дверь застонала под ударами секиры, почти рассыпалась, но и за ней оказался коридор – узкий, длинный и явно проходящий внутри примыкающей к императорским покоям стены.
.
«Вот так убийца и сумел подойти к Ираклию…» - поняла Мартина и поставила одного эфиопа впереди себя, а второго – позади. Быстро двинулась по коридору, а когда под ударами секиры рассыпалась и третья дверь, она увидела в свете факелов маленькую комнатку без окон и немолодую подслеповато моргающую женщину.
.
- Ты не слишком красива, - не могла не отметить Мартина. – Ты действительно – Елена?
.
Женщина приниженно заулыбалась.
.
«Били ее, что ли?»
.
Бить Царицу Цариц, Мать Матерей, фактически Еву всех людей – ничего более мерзкого Мартина представить не могла. Однако прямо сейчас она должна была сделать нечто куда как более мерзкое – приказать Ее убить. И язык уже не слушался. Императрица собралась духом, отвела глаза в сторону, вздохнула и – ничего! Она не могла этого приказать!
.
- Ну, вот, мама, ты все сама и сделала… - засмеялись позади нее.
.
Это был, конечно же, Костас.
***
Кифа приготовил все, и к тому времени, когда эфиопы Мартины взломали первую дверь, его люди стояли у каждого поварского котла и каждого бака с бельем. А потом появился Костас, и отряд охраны, пришедший вместе с императором, превосходил числом все, что мог представить Кифа, вчетверо.
.
- Сволочи продажные… - тихо ругнулся кастрат.
.
Он понимал, что произошло. Слишком уж многие из агентов привычно работали на двух-трех господ одновременно. Обычно это сходило с рук, но сегодня ставки были слишком высоки. Эта женщина была нужна всем. Так что, увидев здесь еще и Симона, Кифа даже не удивился, а лишь отошел в сторону и присел – так, на всякий случай.
.
- Здравствуй, Елена, - негромко произнес Симон, когда она вышла, - как ты?
.
И, странное дело, она услышала и мгновенно отыскала его взглядом среди замерших с черпаками и корзинами в руках агентов Кифы.
.
- Это ты? – одними губами через головы охраны спросила она.
.
- Да, - так же через головы отозвался он, - И я пришел за тобой.
.
  «Господи, пронеси!» - вжал Кифа голову в плечи. Он слишком хорошо запомнил, что вытворял Симон в Дендерах.
.
Дальнейшее напоминало сон – как это бывает во снах, безо всяких звуков. Симон шел сквозь охрану, как опытный, сильный и абсолютно не опоенный медведь шел бы сквозь безоружных мальчишек. Гвардейцы просто разлетались в стороны: кто с разбитым черепом, кто с вывернутой челюстью, кто с вырванным кадыком.
.
Кифа сжался в комок.
.
И тогда Симон взял ее за руку, что-то беззвучно сказал обмершим Костасу и Мартине, развернулся и пошел назад среди безмолвно корчащихся окровавленных воинов. И лишь когда они исчезли в воротах, на Кифу обрушилась приливная волна звуков, и это были крики невыносимого страдания.
.
«Господи, помилуй…»
***
Она узнала его сразу – так, словно этих двадцати восьми лет и не было.
.
- Ты постарел, Симон.
.
- Молчи, - попросил он и собрал все свои силы в один плотный вибрирующий комок.
.
Им еще предстояло пройти несколько ворот, затем – полную людей улицу, а затем еще и перевалить за городские стены.
.
- Ты где, Симон? – забеспокоилась Она. – Почему я тебя не вижу?
.
- Меня сейчас никто не видит, - отозвался Симон.
.
- Но ты есть?
.
- Да. Это наваждение. Я сниму его позже.
.
А потом Ее начало трясти – запоздало, и, в конце концов, у Нее отказали ноги, и Симон взял Царицу Цариц на руки.
.
- Не бойся. Все позади.
.
- Где ты был? – тихо заплакала она. – Двадцать восемь лет. Я так устала.
.
- Я искал тебя.
.
- А братья где? Они меня еще помнят?
.
Симон вздохнул. Их было двадцать восемь – точно по числу дней лунного месяца; самой Луной в окружении своих Дней должна была стать Она.
.
- Братья убиты. Но они тебя помнят и любят – даже сейчас.
.
Елена всхлипнула, обняла его за шею и затихла. Мимо них пробежали солдаты, и было их много, очень много.
.
- Закрыть ворота! – кричали сзади, - закрыть немедленно!
.
«Открыть ворота», - приказал Симон.
.
Ворота распахнулись. Он прошел.
.
- Я же сказал закрыть! К палачу захотел?!
.
- Но вы же приказывали открыть… все слышали…
.
Ворота дворца позади со скрипом затворились.
.
- Скажи, Симон, зачем все это? Чего они все от меня хотят? Неужели только меня?
.
Симон усмехнулся. Елена так и осталась четырнадцатилетней девочкой.
.
- Нет, Елена. Император хочет, чтобы твой сын был наполовину и его сыном, а мать-императрица именно этого и боится более всего.
.
Мимо снова побежали воины – предупредить, чтобы из города никого не выпускали.
.
- А ты? Чего от меня хочешь ты?
.
Симон вздохнул. Он уже подошел к городским воротам, за ними была воля.
.
- Мне лично ты не нужна. Но ты родишь Спасителя.
***
Чтобы вразумить граждан Александрии, Менасу пришлось ехать туда лично и разговаривать и с купцами, и со старшинами ремесленников.
.
- Почему вы медлите? – спрашивал он, - вы ждете, что Костас подобреет?
.
После чудовищной расправы над несколькими весьма богатыми и одновременно наиболее беззащитными семьями Константинополя доброты от Костаса никто не ждал, но надежда на то, что он одумается, еще жила.
.
- Разве он продолжает разумные поступки своего отца в отношении Церкви?
.
Отвечать было нечем. Костас запретил даже обсуждать компромиссный «Экстезис», а это грозило расколом и неизбежной резней.
.
- Или он отыскал какие-то новые средства для ведения войны?
.
Этого тоже не было. Лед сошел уже в начале марта, однако новый император так и не вышел в поход против Амра. Теперь уже не из-за отсутствия денег, а потому что потерял поддержку ведущих военно-аристократических родов империи.
.
- Или вы боитесь аравитян больше, чем этого безумца?
.
И этот вопрос был риторическим. Аравитяне держали слово, а это в столь переломный момент стоило многого. А затем Менас встретился и лично переговорил с патриархом Александрийским.
.
- Приближается время сбора урожая*, - напомнил Менас. – Сколько вы уже потеряли из-за тьмы и холодов?
.
*Сезон жатвы длится в Египте с середины марта по конец мая.
.
Патриарх насупился и промолчал. Две трети урожая сгнило на корню.
.
Менас развел руками.
.
- Если вы не примете условий Амра, он просто пошлет людей с факелами на ваши поля, и вы потеряете последнее, - констатировал он, - против огня человек бессилен.
.
Этот аргумент и оказался решающим, и к Амру наконец-то выслали настоящее посольство.
.
- Мы тебе платим, но ты на наши земли не входишь, - предложил оставшийся в Александрии за старшего Анастасий.
.
- Мы уже несколько раз это обсуждали, - улыбнулся Амр. – Сколько можно?
.
- Наших церковных дел не касаешься…
.
- Мне они неинтересны.
.
- Вашего гарнизона в Александрию не вводишь.
.
Аравитянин сокрушенно покачал головой.
.
- Мне важно одно: чтобы тех, кто платит мне дань, не обижали. Если вы так опасаетесь варваров, держите свой собственный гарнизон. Будет не хватать сил, я приду и помогу. А навязываться не стану.
.
Александрийцы переглянулись. Лучших условий предложить было невозможно.
.
- У меня одно требование, - улыбнулся Амр, - отдайте мне Родос. Вместе с крепостью.
.
Он знал, что деться им некуда, а он, получив Родос, наконец-то получал контроль над Нило-Индийской торговлей – полный.
***
Симон вышел из города с первой попытки. Спустился к Босфору, пересадил Елену за спину, переступая со льдины на льдину, перебрался на тот берег и вскоре понял, что мимо варваров идти нельзя. Чума уже вступила в свои права, и стоящие бок о бок племена торжественно, со всеми причитающимися, включая целование, почестями хоронили своих первых мертвых. Они еще не знали, что это за болезнь.
.
Он опустил успокоившуюся Царицу Цариц на заснеженную землю, крепко схватил за руку и повел вправо – к морю. И, как он и рассчитывал, море еще было охвачено льдом, и они могли пройти.
.
- Страшно! – повизгивала она, с восторгом глядя сквозь серо-зеленую толщу, - как стекло! Господь сделал воду стеклом!
.
- Да, - кивал он.
.
Именно поэтому он и двинулся в Египет напрямую, морем; уже зачумленные, а потому и опасные варвары боялись льда еще больше, чем Елена, и на лед не ступали. Одна беда, не прошло и полудня, как непривычная ходить Царица Цариц начала уставать, затем садиться – прямо на лед, и Симон снова посадил ее себе за спину.
.
- Ты сказал, я должна родить Спасителя, - после долгого молчания спросила Она из-за его спины, - а кто станет отцом?
.
Симон задумался. Если бы Елену по-прежнему следовало сделать главной Царицей Ойкумены, отцом должен был стать такой, как нынешний император. Почти абсолютная в своей знатности кровь Елены плюс почти абсолютная власть Костаса – это был бы лучший вариант. Но, чтобы родить Спасителя, император в качестве отца не требовался. Скорее, какой-нибудь жрец…
.
- Какой-нибудь жрец. Наверное.
.
Он как-то не думал над этим.
.
- Может быть, ты? – тревожно выдохнула в ухо ему Елена.
.
Симон удивился. Стать отцом Спасителя было почетно, но чтобы – самому?
.
- Я не знаю, Елена, - с сомнением проронил он.
.
«С другой стороны, почему бы и нет?»
.
Прямо сейчас он был сильнее любого жреца Ойкумены.
.
- Может быть, и я.
.
Елена хихикнула.
.
- Ты симпатичный. Я не против… а это не слишком больно?
.
Симон крякнул. Она так и осталась четырнадцатилетней – там, внутри. Но от женщин Ее изолировали еще раньше, и сколько лет Ей, как той, что осознает себя женщиной, он просто не знал.
.
- Я никогда не был женщиной, Елена. Я не знаю, каково это. Спросишь у кого-нибудь.
.
Елена притихла, затем начала напевать, затем снова притихла и вдруг поинтересовалась.
.
- Мой сын будет изваян в каждом храме? Как Анубис?
.
- Может быть… - кивнул Симон, - не это ведь главное.
.
- А что?
.
Симон задумался, да так и встал посреди ледяного поля.
.
- А что главное, Симон?
.
Симон молчал, снова переживая то, что, в общем-то, знал с самого начала, но к чему Елена не была готова совсем. Потому что главным в Спасителе было одно – его пролитая во искупление человечества от мести Всевышнего жертвенная кровь.
***
Когда Костас узнал, на каких условиях патриарх* и Анастасий подписали мир с аравитянами, он впал в бешенство.
.
*В христианских летописях послом Византии значится Абу Кир. Мусульманские дают послу имя Мукаукис.
.
- Как они посмели отдать Родос?! – метался он по тронному залу. – Как они посмели?!
.
Мартина некоторое время следила за пасынком, и, в конце концов, не выдержала.
.
- Костас, очнись! У тебя тысяч двадцать варваров у стен столицы стоит. Почему ты об этом не печалишься?
.
Император остановился, но было видно: все его мысли там – в Египте.
.
- Забудь о Родосе, - покачала головой Мартина. – Пока ты не найдешь общего языка с собственной Церковью, а будешь заглядывать в ж… Папе и таким, как мой братец, пока ты не откроешь глаза пошире, ты не вернешь ничего…
.
Костас тяжело осел на резной трон и закрыл лицо руками.
.
- Хуже того, Костас, - напомнила Мартина, - тебе уже сейчас надо решать, на каких условиях ты будешь сдавать Константинополь.
.
Император вскочил… и тут же осел обратно.
.
- Да, да, - и не думала останавливаться Мартина. – Послы Амра ждут второй день. И ты должен решить, что будешь делать, до наступления дня Воскресения Христова.
.
- Я буду драться… - процедил Костас.
.
Мартина развела руками.
.
- Как скажешь, император. Но позволь тебе напомнить, что ты испортил отношения со всеми. Тебя не уважают армяне, тебя ненавидят евреи и сирийцы, на тебя с брезгливостью смотрят даже твои родичи по матери.
.
- Грегория поможет, - насупился Костас.
.
- Да, родичи твоей жены тебе помогут, - согласилась Мартина, - но, подумай сам, сколько человек сумеют выставить грегорийцы? Двадцать тысяч сумеют?
.
Император яростно стукнул кулаком по резному подлокотнику.
.
- И что ты предлагаешь? Пойти на поводу у всех этих…
.
- Нет, - непреклонно покачала головой Мартина. – Тебе, как императору, уже ничем не помочь. Поздно. Слишком испачкано имя. Прими сан и передай власть моим сыновьям. А я постепенно верну то, что еще не поздно вернуть.
.
- Ни за что… - выдохнул Костас, - ни за что.
***
Кифа потерял Симона почти сразу. Нет, он знал, что этот не то колдун, не то пророк выйдет за стены так же легко, как взял Елену, однако он просто обязан был оставить какой-то след! И вот следа не было. Ни варвары, ни перепуганные жители окрестных деревень никого похожего на эту парочку не видели. Эти двое просто исчезли!
.
«Видимо, пошли морем…» - понял Кифа.
.
Идти морем было столь же логично, сколь и опасно. Да, чуму не подхватишь, однако и еды посреди бескрайнего ледяного поля нет. А, кроме того, в марте, впервые за восемь-девять последних месяцев серая мгла стала рассеиваться, солнце становилось все ярче, и лед просто начал таять.
.
Кифа промаялся три дня. Снаряжать погоню, не зная точно, в каком направлении двинулся Симон, было бессмысленно, а между тем центр политических событий резко переместился в Константинополь. И Кифа просто не имел права отойти от участия в происходящем.
.
Во-первых, Костас, как и ожидалось, сана не принял и власти сыновьям Мартины не передал. Напротив, первое, что он сделал, узнав о цене примирения с Амром, это обвинил патриарха в трусости и отправил в Александрию Мануила, одного из немногих еще преданных ему армянских полководцев с твердым приказом: дани Амру не давать.
.
Это было как раз то, что надо, а едва Амр двинулся на Александрию, из Генуи отплыл в Константинополь брат императрицы Мартины – кастрат Мартин. И вскоре Мартин – впервые за последние полтора десятка лет – свиделся со своей высокопоставленной сестрой. Кифа наблюдал за тем, как это происходило.
.
- Ты зачем приехал? – не спросила – обвинила императрица.
.
- Костас не справляется, - присел напротив нее брат, - у нас думают, что пора браться за дело тебе.
.
Императрица тоже присела. Она прекрасно понимала, что у Костаса вот-вот случится воспаление кишок или водянка. Неважно, одобряет она это или нет.
.
- Но ведь вас устраивает то, что Костас не справляется, - прищурилась она, - и потом, неужели ты думаешь, я приму ваш догмат о двух природах?
.
- Конечно, примешь, - кивнул кастрат, - ведь тогда, кто бы ни стал твоим следующим мужем, власть будет передаваться по тебе, а не по нему.
.
Императрица задумалась, а Кифа напрягся. Искушение было серьезным. Очень серьезным.
.
- Нет, - покачала головой Мартина, - потому что тогда первый же достаточно сильный полководец просто возьмет меня силой, а моих взрослых сыновей кастрирует.
.
- Это не так плохо, - невесело улыбнулся кастрат, - твоим сыновьям будет обеспечена хорошая духовная карьера. Как мне.
.
Мартину перекосило.
.
- И все будет, как до Ираклия?!
.
- Ираклий часто ошибался, - возразил ей брат.
.
- Но не в этом, - встала с трона Мартина. – Власть должна передаваться по мужчине. Иначе резни не остановить.
.
- Ты не сможешь нам помешать, - тоже поднялся Мартин.
.
- Скорее всего, - кивнула Мартина, - но уж Костаса я предупрежу.
.
Слышавший каждое слово Кифа поморщился. Он знал, что Мартина умеет стоять на своем до конца, но никогда бы не подумал, что она окажется такой безнадежной дурой.
.
А тем же вечером, вернувшись в снятый для него рядом с ипподромом дом, Кифа понял о Спасителе еще одну важную вещь. Это произошло не сразу; Кифа просто стоял у окна и смотрел, как жокей кормит с руки лежащую на боку, со спутанными ногами лошадь.
.
- Ешь, милая, ешь… Что, сладкий у меня сахарок?
.
Кифа усмехнулся; это была обычная дрессировка: сначала непокорную лошадь жестоко избивали и спутывали специально нанятые для этого чужие люди. Затем ей, спутанной по ногам, давали отлежаться – недолго, но достаточно, чтобы почувствовать себя несчастной и бесконечно одинокой. И лишь затем приходил ее новый хозяин. Он говорил дрожащей твари ласковые слова, гладил ее по холке, кормил с руки, а когда он распутывал ей ноги и позволял подняться, то становился для бедняги самым лучшим, самым важным существом на свете.
.
- Вот, - понял Кифа. – Вот каким должен стать Спаситель.
***
Узнав, что ждет ее даже еще не зачатого сына, Елена сползла с Симона и двинулась назад.
.
- Куда ты? – тронулся вслед Симон.
.
- Я не позволю убить своего сына! – развернулась она.
.
Симон покачал головой.
.
- Никто не собирается убивать твоего сына, Елена. Такие решения человек принимает сам и только сам.
.
Царица Цариц неловко, по-детски плюнула в его сторону и побежала прочь.
.
- Подожди, Елена! – двинулся он вслед. – Жертва не имеет силы, если принесена под малейшим принуждением! Это – основа основ!
.
- Я тебе не верю! – прокричала она и поскользнулась на уже начавшим обтаивать льду.
.
Симон подошел и помог ей подняться.
.
- Он сам будет решать, чему быть, а чему не быть, - отряхнул он ее от налипшей мокрой крошки. – Суди сама: кто посмеет убить Царя Царей? Да, к тому же и воплощенного Бога!
.
Царица замерла. Ее нимало не тронуло, что сын ее станет воплощенным Богом, ибо таких в Ойкумене было множество. Но Царь Царей…
.
- Ты меня не обманываешь? – подняла она влажный болезненный взгляд.
.
- Нет, - улыбнулся он. – Тебя ведь тоже нельзя ни к чему принудить. Только если ты сама захочешь зачать…
.
Царица Цариц на мгновение ушла в себя.
.
- И если я не захочу, у меня никто не родится, и моего сына не убьют?
.
- Именно так, - кивнул Симон. – Пойми, с этим не шутят.
.
Елена опустила голову и снова посмотрела на него.
.
- Но я очень хочу ребенка! Очень!
.
Симон развел руками.
.
- Значит, он у тебя будет.
.
- И я не хочу, чтобы он умирал!
.
- Все люди когда-нибудь умирают, - усмехнулся Симон, - я умру, ты умрешь, все умрут… Разница только в сроках.
.
Елена упрямо поджала губы. Всю жизнь просидевшая взаперти, она не хоронила никого, и все сказанное было для нее почти пустым звуком.
.
- Но Спаситель должен быть безгрешным. Выходит, моего сына кастрируют?
.
Симон тяжко вздохнул.
.
- Скорее всего.
.
- А когда? Во сколько лет это делают?
.
- Лучшее время – 8-10 лет. Не так опасно, а ребенок успевает привыкнуть к новой судьбе.
.
Понятно, что Елена расстроилась.
.
- Значит, у моего сына будет всего 8-10 лет нормальной жизни?
.
- В Ойкумене половину первенцев кастрируют, - попытался объяснить Симон, - поверь мне, это самая обычная практика.
.
Конечно же, он понимал, что для мужчины кастрация ненамного лучше смерти. По сути, каждый кастрат так и оставался обиженным на весь мир вечным ребенком. Спасителя спасало от этой судьбы одно: ему не придется мучаться все 40-50 лет отпущенного человеку срока.
.
- Подожди, - дернула его за рукав Царица Цариц. – Обещай мне две вещи.
.
- Смотря что…
.
- Отцом моего ребенка будешь ты.
.
Симон на мгновение задумался. Это его устраивало. Будущего Спасителя следовало обучать его будущей судьбе, а кто сделает это лучше отца?
.
- Хорошо.
.
- И еще: никто не убьет и не кастрирует моего ребенка! Никогда! Обещаешь?
.
Симон упрямо мотнул головой.
.
- Нет, Елена. Я не могу обещать то, что не в моей власти.
.
Елена снова, все с той же с детской порывистостью развернулась и двинулась прочь.
.
- Он может погибнуть случайно… - объяснил вслед Симон. – И так же случайно может стать кастратом. У мальчиков бывают и воспаления, и ушибы – просто по детской шалости…
.
- Не с моим сыном! – полуобернулась Елена, - я буду за ним следить! Он не станет инвалидом из-за детской шалости!
.
Симон застонал.
.
- Хорошо, Елена, будь по-твоему. Пойми главное: никто не сделает его кастратом и не принесет в жертву без его согласия. Вот это я обещаю твердо.
.
- Мой ребенок на это никогда не согласится! – повернулась к нему Елена. – Я сделаю все, чтобы он прожил долгую и по-настоящему счастливую жизнь!
.
Симон охотно кивнул. Он видел, что Елена сделает действительно все, и он знал: монашка не сумеет вырастить никого, кроме монаха. Для будущего Спасителя Елена была идеальной матерью.

***

59

http://s9.uploads.ru/XSuvR.jpg
Костас действительно не собирался сдаваться и делал все, чтобы люди, наконец, осознали: время компромиссов и половинчатых решений умерло вместе с его отцом Ираклием, и теперь они имеют дело с настоящим императором. Поэтому, едва урожай на александрийских землях был собран, Костас послал в Александрию лучшего из армянских воевод – Мануила. Тот, в свою очередь, внятно разъяснил послам от аравитян, что иметь дело с ним, с мужчиной, это совсем не то, что иметь дело с патриархом-кастратом. А потому дани больше не будет – никогда. Послы пожали плечами и уехали. Аравитяне признавали священное право мужчины драться, если он не желает платить.
.
А потом начались неприятности.
.
- Тебя отравят, - сказала ему Мартина.
.
- Это угроза? – изогнул бровь Костас.
.
- Я не смогла стать для тебя матерью, - покачала головой мачеха, - но и чужим ты мне никогда не был. Это предупреждение.
.
Костас понимающе кивнул.
.
- Ты снова предлагаешь мне уйти…
.
Императрица задумалась.
.
- Теперь уже не знаю, Костас. Поверь, я вовсе не жажду встать во главе империи, особенно сейчас. Иногда мне кажется, что мы оба – в клетке.
.
- И виноват в этом отец…
.
Мартина пожала плечами.
.
- Твой отец был неплохой и неглупый человек. Я не думаю, что кто-то сумел бы сделать для людей и страны больше, чем он.
.
Костас горько рассмеялся.
.
- Это и есть его главная ошибка, Мартина! Не надо ничего делать ни для людей, ни для страны! Никто этого не оценит! Надо поступать, как Фока.
.
- А как же Бог?
.
Костас не ответил. А уже на следующее утро он отдал приказание начать чистки среди предателей, и первыми кандидатами по совету Филагриуса снова стали евреи.
.
- Они сами выбрали свою судьбу, Костас, - сказал ему с вечера казначей, - как только Элефантина поддержала аравитян. Возьми с них все, что сможешь, и никто слова не скажет.
.
Костас мгновение поразмышлял и согласился. Если совсем уж честно, ему было все равно, с кого начинать: едва Амр двинулся на александрийские земли, Костаса предавали все: и евреи, и сирийцы, и армяне – крестьяне, купцы, губернаторы и даже воеводы.
***
Кифа набрасывал строку за строкой, лист за листом, но картина в голове стояла только одна: лошадь со спутанными ногами и знающий, кто его будет возить на своей спине до конца жизни, кормящий свою собственность с рук ее новый наездник.
.
«Именно таким будет Спаситель!»
.
Аналогия была абсолютной. Люди отбились от Господних рук точно так же, как эта своевольная лошадь! Так что более важной задачи, нежели заново приручить их, попросту не было. И вот оставленный нам в заповедях всепрощающий характер Всевышнего этому никак не способствовал. Люди своевольничали! И как!
.
Кифа покачал головой и продолжил стремительно покрывать папирус округлым бисером букв. Люди Ойкумены – что аравитяне, что евреи, что несториане – были возмутительно своевольны! Многие искренне считали, что соблюдения заповедей достаточно! Они и жили так, словно заповеди – это все! Ясно, что в результате в городах и селениях десятилетиями не происходило ни единого духовного подвига! Размеры церковных земель не превышали трети от общей пригодной к севу земли. Число посвященных Церкви Христовой первенцев увеличивалось лишь во время катаклизмов. А многие просто отказывались платить десятую часть своих доходов Церкви, так словно спасение их бессмертной души не стоило этих небольших, в общем, денег.
.
- Человек не склонен совершать духовных подвигов без понукания извне, - вслух произнес Кифа и немедленно это записал, - плеть, вот что движет…
.
Перо остановилось само собой. Кифа уже видел, в какую ловушку едва не угодил. Ибо изначальной целью его размышлений было как раз спасение от нависающей над человечеством оранжевой плети Господа.
.
- Человек должен совершать духовные подвиги без понукания. Сам.
***
Елена стала слабнуть уже на второй день пути, а потому ее с перерывами на сон – стоя – тащил на себе Симон. И, конечно же, когда последняя съеденная им пища окончательно растворилась внутри, стало чуть тяжелее. Это не было препятствием для движения: в лучшие годы Симону доводилось обходиться без пищи до сотни суток подряд, а воды, пусть и в виде вкраплений зеленоватого пресного льда здесь было достаточно.
.
Главное опасностью было теперь Солнце. Оно светило день ото дня все ярче, и одно время Симон даже брел в покрывшей лед морской воде по колено. А потом пошли трещины, и лед начал двигаться и щелкать – громко, пронзая звуком все ледяное поле до горизонта, а в тот день, когда он увидел синие холмы далекого берега, лед кончился. Впереди плескалось чистое море.
.
- Проснись, Елена, - негромко попросил он.
.
Царица Цариц пошевелилась. Все последние дни она отчаянно мерзла, а потому так и спала, всем телом прижавшись к его спине. Убедить ее в том, что двигаться намного теплее, а еда неважна, он так и не смог.
.
- Это Египет? – сонно спросила она.
.
- Скорее всего, да. Но льда больше нет. Я бы доплыл и вернулся с лодкой. Подождешь?
.
Елена прижалась к нему еще крепче.
.
- Нет. Не оставляй меня. Я всего лишь женщина. Я боюсь.
.
Симон прислушался. Она и впрямь чувствовала себя неважно: усталость, слабость, дурнота – все то, что происходит с тем, кто боится смерти. Они должны были научить ее преодолевать подобные вещи, но прибыл Ираклий с солдатами, и Елена угодила в монастырь, по сути, в тюрьму.
.
- Ты была очень способной девочкой, - сокрушенно вздохнул он и двинулся краем льда; возможно, где-то лед подходил к берегу ближе. – Ты ничего не боялась. Ты понимала новое даже быстрее, чем я.
.
Он снова, еще более сокрушенно вздохнул и умолк.
.
- А еще? Расскажи обо мне еще… - ожила Елена.
.
- Помнишь, как я водил тебя в Иерусалим?
.
- Там, где разноцветные лотосы?! – тихонечко взвизгнула Царица Цариц. – Под водой! Мне так понравилась!
.
- Верно, твой Иерусалим был подводным, - подтвердил Симон; он провел ее туда двенадцатью ступенями – в точности по Богослову. – Многие плачут на этом пути; некоторые – пугаются; кое-кто с полпути возвращается назад, а тебе понравилось – причем, сразу!
.
- Я и Джабраила помню, - заторопилась она, - он без лица!
.
- Верно, - рассмеялся Симон, - архангелам человеческое лицо без надобности. А ты помнишь, что он с тобой сделал?
.
Симон даже спиной ощутил, как она смутилась.
.
- Помню…
.
Симон тоже помнил. Неясно, почему, но Джабраил заменил ей все органы точно такими же, но сделанными из драгоценных камней. И сердце Царицы Цариц стало смарагдовым, мозг – аметистовым, а матка – из чистого, отдающего красноватым золота, наверное, единственная такая в мире. Симон и сейчас прозревал этот Дар Небес у нее внутри. Да, он знал, что разрежь Елену, и обнаружишь обычные человеческие органы, но он же видел: их свечение в мире истинном вовсе не равно человеческому. В мире истинном Елена сияла – вся, ни в чем не уступая, ни Мухаммаду, ни ему самому.
.
«Да… ты нам ровня…»
***
Хаким узнал о сдаче Родоса одним из первых. Теперь в руках курейшитов… нет, уже не только курейшитов… в руках мусульман была вся Нило-Индийская торговля. Таких денег Хаким никогда в руках даже не держал.
.
«Думаю, Александрия тоже будет нашей, к осени, - сообщал ему, как впрочем, и всем остальным, Амр, - взять силой ее немыслимо, но империя гниет и распадается изнутри. Я узнавал: внутри этого большого города наших союзников даже больше, чем противников. Ненамного, но больше…»
.
- Нет, слишком уж быстро все происходит, - постарался остудить собственный восторг Хаким, - здесь жди какого-нибудь подвоха.
.
«Костас совсем озверел, - писал далее Амр, - никто его не любит, и чтобы найти денег на войну, он повсюду ищет предателей. Когда находит, кого обвинить, пусть облыжно, убивает. Особенно достается евреям…»
.
- Что ж, узнаю Костаса… - пробормотал Хаким и замер, глядя в пространство.
.
Евреи очень помогли победному шествию ислама: Моисей и его добровольцы оказались на стороне Амра в самый рискованный момент. И в перспективе с евреями, как наиболее верными и важными союзниками, придется делиться… и основательно.
.
- А ведь Костас вовсе не глуп…
.
Для Хакима было бы лучше всего устранить становящихся ненужными союзников именно сейчас, когда империя уже практически пала, а евреи еще не вошли в силу…
.
«И как это сделать?»
.
Хаким взволнованно заходил из угла в угол. Обвинить евреев в предательстве, как сделал Костас, было невозможно: они и теперь бились бок о бок с мусульманами. Посеять слухи о том, что они ввязались в эту войну из корыстолюбия, сложно: элефантинцы встали рядом, когда о том, что весь Египет упадет в руки мусульман, даже не думали. Напротив, они пришли к Амру, когда весь его отряд был обречен на быструю и бесславную гибель.
.
«Поймать их на утаивании добычи?»
.
Утаиванием занимались все и повсеместно, - война есть война. Однако и это не годилось, Хаким имел все основания опасаться, что ему тут же припомнят спекуляцию чеками на зерно для голодающих. А главное, в таком деле следовало бить наповал и лучше, если чужими руками.
.
«Мухаммад?»
.
Если бы обнаружилось, что Мухаммад имел против евреев нечто достойное внимания, Хакима бы поддержали. Вожди обязаны были сообразить, как важно оттереть главного союзника именно сейчас, до того, как начнется подсчет и передел общей на всех сказочно большой египетской добычи. Но для этого было необходимо это найти у Мухаммада хотя бы два-три внятно выраженных послания…
***
Амр принял вернувшихся ни с чем посланцев за данью в зале приемов на сдавшемся ему недавно Родосе.
.
- Александрийцы отказываются платить, Амр, - прямо сказали послы. – Там у них новый воевода из армян – Мануил.
.
- А где Анастасий? – заинтересовался Амр.
.
- Костас его снял.
.
- А Теодор? Он же еще главнокомандующий?
.
- Да, - закивали послы, - но гарнизоном командует именно Мануил.
.
Амр расстелил карту и просмотрел путь от Вавилона до Александрии. Именно так ему предстояло идти – от города к городу.
.
- Значит, война…
.
Костас должен был понимать, что ему не удержать ни одного города – от Никеи до Карийуна*. Просто потому, что никто не относится к нему, новому императору, как достойному преемнику Ираклия. Да, и построенный Ираклием флот не был столь же эффективен, как и прежде. Амр мог выставить на каждое судно империи два своих – из сдавшегося Зубайру военного флота. Более того, именно Амр контролировал Родос – лучшую и важнейшую из военно-морских крепостей Ойкумены. И, тем не менее, Костас шел на конфликт.
.
*Крепость, прикрывавшая узкую косу, соединявщую Александрию с Египтом.
.
- Костас чего-то боится, - констатировал он и повернулся к Менасу, - чего он может столь сильно опасаться, чтобы начать войну таким неготовым?
.
- Смещения… - уверенно ответил купец, - Костас понимает, что империя трещит по швам. А война с тобой может обернуться и победой. Ты же выигрываешь? Вот и Костас на то же надеется.
.
Амр пожал плечами. Ему помогал Единый, а то, что вытворял византийский император, даже его собственные помощники считали изуверством.
.
А уже на следующий день пришло известие, что люди императора под предлогом борьбы с раскольниками и предателями начали убивать и грабить всех подряд – от евреев до монофизитов и несториан. Костас так и не смог отказаться от однажды начатого курса на поиск врагов и заговорщиков и теперь давил до конца.
.
- Выходим, - кивнул Амр Зубайру.
.
- Давно бы так… - расцвел огромный явно заскучавший эфиоп.
***
Кифа работал, не покладая рук. Сразу после завтрака и утренней прогулки по уже начавшему голодать Константинополю он садился за стол и начинал излагать то, что посылал ему Господь. И однажды озарение пришло.
.
- Совесть – вот единственный кнут, которым человек способен загнать сам себя до смерти, - немея от восторга, выложил он пером на папирус. – Поступок по совести вот единственное, в чем человек не станет обвинять никого, даже себя.
.
По спине пробежал озноб.
.
Даже если бы нашелся Агнец, могущий просить Отца за всех…
.
А такой Агнец уже мог быть рожден – той же Еленой.
.
Даже если бы этот Агнец был принесен в искупительную жертву…
.
А столь всеобщую жертву мог принести любой жрец любого храма любым способом.
.
Даже если бы Отец принял эту жертву и наконец-то удовлетворился…
.
А причин не принять ее попросту не было.
.
Этого было бы недостаточно.
.
Человек – суть всех проблем – оставался тем же: грешным, алчущим, жаждущим и своенравным. Кровавая жертва отлично спасала человечество от его Отца. И она совершенно не спасала потомство Адама от самого себя.
.
- И только совесть… - проронил Кифа и замер.
.
Если бы человек осознал, ЧЕМ пожертвовал Господь, пролив кровь собственного Сына…
.
Если бы человек представил, КАКОЙ ценой куплено его Спасение…
.
Если бы человек хоть на мгновение ощутил, НАСКОЛЬКО он виновен перед Агнцем…
.
Кифа прикрыл глаза. Жить с таким грузом столь же счастливо и беззаботно, как и прежде, стало бы невозможно. Он сам, несмотря на двадцать восемь прошедших лет, помнил, как убивали его учителя, до деталей. Нет, ему ничего не снилось: ни хруста, ни жутких криков забиваемого камнями грека, ни забрызганного кровью песка. Кифа просто помнил. Все.
.
- Если бы эти суки… - он всхлипнул и рывком отер сбежавшую по щеке слезу, - познали хоть сотую долю того, что познал я…
.
Человек стал бы иным.
.
И вот для этого было необходимо Слово. То самое, что равно делу.
***
Симон отыскал средство переправы дня через два. Во льду у самой воды виднелась вмерзшая лодка с четырьмя старыми уже начавшими разлагаться на весеннем солнце трупами.
.
- Не подходи, - попросил он Елену, опустил ее на лед и на некоторое время ушел в себя.
.
Трупы определенно были опасны, действительно опасны. В мире истинном значилось, что все четверо умерли около трех месяцев назад, однако дух чумы жил в телах до сих пор.
.
- Не подходи к ним! – крикнула Елена.
.
Она тоже почуяла опасность. Симон подал Царице успокаивающий знак и осторожно осел на колени против лодки. Сосредоточился и послал приказ: внятный и недвусмысленный.
.
Чума угрожающе заворчала. Ей некуда было переселяться.
.
Симон повторил приказ.
.
Чума злобно дыхнула в его лицо холодом и… подчинилась. Нет, страх был ей неведом, она просто уступала место хищнику куда как более крупному. Именно таким ей виделся в мире истинном Симон.
.
Он дождался мгновения, когда последняя искра жизни отлетит, перепроверил свои ощущения, подошел к лодке и принялся решительно отдирать примерзшие к доскам трупы и сбрасывать их в соленую воду. Убедился, что ни одного лишнего предмета, кроме весел, сломанной мачты и примерзшего к борту паруса, в лодке нет, и поманил Царицу Цариц.
.
- Помогай. Будем выламывать лодку изо льда.
.
Сейчас, когда солнце светило почти в полную силу, вокруг вмерзших в льдину бортов уже виднелась вода. Собственно, только поэтому часа через два они сумели выпихнуть лодку в море, а к закату вошли в бухту небольшого, приморского городка. И первое, что увидел Симон, были все те же трупы, – но не от чумы.
.
- Египет? – спросил он первого же встречного крестьянина.
.
- Ливия, - растерянно ответил тот. – Египет отсюда в двух днях пешком.
.
- А чья в городе власть?
.
- Костаса. Чья же еще? – удивился крестьянин. – У нас один император.
.
- Город воевал?
.
- Нет…
.
Симон непонимающе мотнул головой.
.
- А почему на улицах неубранные трупы?
.
- Несториане… - хмыкнул крестьянин. – Наши в городе предателей-еретиков и евреев бьют.
.
Симон задрал подбородок и тщательно осмотрел в небо. Комета в очередной раз уходила за горизонт, и виделась мелкой и слабой, однако, ощущение Вселенского конца уже не отпускало. Он искоса глянул на Елену.
.
«Успеет ли?»
.
Судя по тому, что в городе били не только чужих, но и своих, Господь настроился на завершение истории человека довольно серьезно. Елена могла просто не успеть зачать, выносить, родить и вырастить Спасителя.
***
Хаким говорил с пришедшим на прием поутру Зейдом практически до самого вечера, но философ и ученый как не понимал слов родного языка.
.
- Пойми, - снова и снова методично объяснял Хаким, - по сведениям купцов Костас богатеет и богатеет. Если так пойдет и дальше, Костас просто пригласит наемников: из Фракии, из Италии – отовсюду! И тогда Амру не устоять.
.
- Мухаммад не говорил того, что ты мне показал, - уперся ученый, - я записал его слова за всеми, кто знал Пророка при жизни…
.
- Глупец, - всплеснул руками Хаким, - еще немного, и Костас будет непобедим!
.
- Мухаммад не говорил этого, - насупился Зейд.
.
- Нам обязательно нужно последовать примеру Костаса, - нависал над ним Хаким, - иначе курейшиты никогда не станут здесь полноправными хозяевами!
.
- Мухаммад этого не говорил.
.
Хуже всего было то, что Хаким ничего не мог с ним сделать – ни снять кожу, ни рассечь пополам, на даже кастрировать. За кропотливым подвижничеством Зейда ревниво следили все родичи Мухаммада. Пришлось созывать совет.
.
- Вот, - бережно положил несколько исписанных разными почерками листков папируса Хаким, - это свидетельства достойных доверия людей о словах Мухаммада. Однако Зейд отказался признавать эти свидетельства как достоверные.
.
- И что там? – ревниво поинтересовался Али.
.
Хаким поднял один из листков.
.
- Посланник Аллаха сказал, - внятно, нараспев прочитал он, - не наступит последний час, пока мусульмане не сразятся с евреями и не убьют их...
.
- Ты с ума сошел! – выдохнула Сафия.
.
- Здесь так сказано, - развел руками Хаким, - а вот еще: пока камни и деревья, за которыми укрылись евреи, не скажут: раб Аллаха, здесь скрывается еврей, приди и убей его!
.
Родичи Пророка замерли. Все понимали, на что замахнулся племянник Хадиши.
.
- А ты не рано празднуешь победу, Хаким? – подал голос один из братьев Аиши. – Я вижу, что еврейская доля в общей добыче тебя гнетет, но Амр еще не занял Александрии, и наше положение неустойчиво…
.
- Так, я об этом и говорю! - с жаром кинулся объяснять Хаким, - еще немного, и Костас создаст на отнятые у своих евреев деньги армию, с которой ни Амру, ни кому другому не справиться!
.
- И ты предлагаешь нам проделать то же, что и Костас? – поинтересовался кто-то.
.
Хаким кивнул и потряс в воздухе заветным папирусным листком.
.
- Пророк сам указал нам на этот достойный выход. У меня есть свидетельства, что Мухаммад завещал нам вообще изгнать чужаков из Аравии!
.
Родичи Пророка зашептались. Владеть не только Проливом, но и всеми бухтами моря Мекканского – единолично, без тягостной необходимости учитывать права евреев, сирийцев, армян, греков и прочих соседей… это было заманчиво. Но брать на себя такой грех не хотелось никому.
.
- Откуда нам знать, что Мухаммад это говорил? – наконец-то выдохнул кто-то. – Почему мы услышали об этих словах только теперь?
.
- В том, что эти свидетельства появились именно сейчас, когда нам особенно необходимо единство, - с волнением произнес Хаким, - я вижу волю Единого.
.
- А я вижу перед собой клеветника, - подала голос все это время молчавшая по совету родичей Аиша.
.
Родичи Пророка замерли.
.
- Аллах свидетель, - поднялась Аиша, - мой муж никогда не поступался честью мужчины!
.
Мужчины загудели. Эта эфиопка все чаще их раздражала, а теперь фактически обвинила в готовности поступиться честью.
.
- Он не морил единоверцев голодом, как ты, Хаким! – с напором продолжила Аиша, - не предавал союзников, как уже готовы поступить здесь многие! И он никогда не призывал убивать «людей Книги»!
.
- Не слишком ли много ты говоришь, женщина?! – загудели вокруг.
.
- Ты забыла покорность!
.
Принцесса повернулась к родне.
.
- Аллах свидетель, я никогда и не была покорной – даже Мухаммаду, - покачала головой она, - но не было, и нет женщины, любящей Пророка больше, чем я. И я не позволю делать из наследия Мухаммада орудие вашей жадности!
***
Симон шел от селения к селению навстречу наступающим войскам Амра. Большей частью это были вчерашние варвары, только что принявшие ислам, но были здесь и сирийцы, и греки, и евреи – все, кто решил, что правда на стороне последователей Мухаммада. И, едва они входили в города, чиновники императора спешно бежали, начатая по приказу Костаса резня прекращалась, а горожане с изумлением понимали, что можно жить и по-другому.
.
И вот это терзало Симона более всего.
.
- Что тебя гнетет? – как-то спросила Елена.
.
Симон вздохнул.
.
- Я совершенно точно знаю, что Мир это Зло. На этом сходятся все, кто видит чуть дальше своего носа.
.
Елена не возражала. Ее личная жизнь была просто выброшена на помойку. Как тут возразишь?
.
- Однако Мир создан Творцом, и именно он – архитектор Зла, пронизывающего Ойкумену.
.
Елена понимающе кивнула; недаром она первые четырнадцать лет провела среди гностиков. Знала, о чем речь.
.
- То есть, именно Бог и есть главный Злотворец, - словно пытаясь убедить сам себя, завершил Симон.
.
- И что тебя смущает? – подняла брови Елена.
.
- Мухаммад, - честно признал Симон, - я никак не пойму, в чем здесь подвох. Там, куда приходят его люди, воцаряется справедливость. Неполная, часто варварская, но справедливость.
.
- Ну, и что? – развела руками Елена. – Просто Мухаммад – хороший человек…
.
- Не-ет!!! – заорал Симон. Нет! Нет! И нет! Мухаммад – пророк! А все пророки – Божье орудие!
.
Елена испуганно вжала голову в плечи, и Симон сбавил тон.
.
- Пойми, Елена… - скорбно вздохнул он, - Мухаммад не имеет права быть хорошим. Он должен быть орудием Творца. А Творец – есть Зло. Огромное Зло.
.
Елена подождала, скажет ли он что-нибудь еще, поняла, что не скажет, и все-таки спросила:
.
- А ты никогда не допускал, что ты можешь ошибаться? Что это все – ересь, а ты – еретик*…
.
*Ересь – точный перевод «ошибка»; еретик – «ошибающийся».
.
Симон развел руками. Он проверял все свои выводы тысячекратно, и, конечно же, он допускал, что мог в чем-то заблуждаться. А, судя по тому, что он видел в каждом городе, его ересь о Мухаммаде и Творце крылась в чем-то главном, в чем-то фундаментальном.
***
Кифа завершил свой парадоксальный труд в тот самый день, когда получил приказ отбыть в Александрию – вместе с императором Костасом, точнее, на судне его свиты. И вот главный вывод, который он сумел сделать, пугал даже его самого: человека следовало сделать виновным. Неизбывно.
.
Причем, категорически не следовало делать человека виновным перед Господом непосредственно. Изрядно уставшие от ярости Небес, люди давно не считали, что должны Отцу так много. Подспудно все были уверены, что если в прошлом и был какой-то грех, то Отец многократно за него поквитался – болезнями, катастрофами и даже самой этой жизнью. Человека следовало сделать виновным перед Агнцем. Перед тем, кто не стал бы причинять страданий ни единому живому существу. Перед тем, кто весь – Добро и Сердечность, Прощение и Приятие; перед тем, кто и есть – Спасение. Именно вина перед Ним способна была разбудить совесть, а более жестокого кнута Кифа не знал.
.
Ну, а пока он прибыл в Александрию и тут же погрузился в агентурную работу и уже видел: все идет ровно так, как надо. Костас поступал абсолютно логично: имитировал борьбу с врагами Церкви и заговорщиками, а тем временем, под шум погромов и церковных скандалов собирал в своих руках главное – денежные средства. Ну, а первым делом он принялся вывозить зерно из Александрийских зернохранилищ.
.
Понятно, что горожане заволновались, а купцы и, в первую очередь, прибывший в Александрию Менас запротестовали, но здесь императору помог многоопытный Кифа.
.
- Следует увеличить богатства евреев и еретиков, - посоветовал он.
.
- Как? – не понял Костас. – Зачем?
.
- Вы имеете право конфисковать их собственность, - пояснил Кифа, - никто не подвергает это ваше право сомнению.
.
Костас пожал плечами. Это его право и впрямь никто из настоящих, правильных христиан не оспаривал.
.
- Сделайте так, чтобы большая часть зерновых запасов на имперских складах по документам принадлежала именно еретикам и евреям, конфискуйте и вывозите столько, сколько вам надо.
.
- Подделать бумаги? – покраснел Костас.
.
- Да, - кивнул Кифа, - юридические архивы Мусейона в твоих руках, император. Внесите туда правки, и никто ничего никогда не докажет.
.
- Но меня спросят, а куда делось наше зерно? Как оно попало в учет евреям и еретикам?
.
- А вот это пусть они у евреев и еретиков и спрашивают.
.
Костас надолго замер, а потом расхохотался. Предложить купцам затребовать возмещения от людей, с которых давно сняли кожу, это и впрямь было весело.
.
Кифа же и показал, как это делается. Чем в более глубокий конфликт со своими купцами влезал Костас, тем сильнее он зависел от купцов Генуи и Венеции. Так что, на этом этапе конфликт следовало углублять.
.
- При сегодняшней политике империи, ваши договоры с купцами опасны, - квалифицированно и честно объясняли крупнейшим землевладельцам агенты Кифы, - если хотите сохранить свое состояние, немедленно расторгайте все юридические договоры.
.
- Как это? – не сразу понимали аристократы. – Почему? Зачем?
.
- Поймите, сегодня купец – просто купец, а завтра он – враг императора и заговорщик, особенно, если он еретик или еврей, - объясняли им существо дела, - ну, и где ваше зерно окажется?
.
- В казне императора… - потрясенно шмыгали носами аристократы.
.
И договоры тут же расторгались, многолетние связи рушились, а спустя каких-то две-три недели, Костас не знал о реальной ситуации в Египте почти ничего – учет рухнул вместе с торговыми связями.
.
Намечались нужные сдвиги и в стане аравитян. Едва отнятое у Ираклия зерно стало кончаться, Амр начал беречь провиант и уже не рисковал вербовать варваров целыми племенами. Это снижало его шансы закрепиться в Египте многократно. А уж когда Кифа узнал, что мусульмане скопировали политику Костаса и начали вытеснять купцов, не принявших ислам, стало ясно: развязка близка. В условиях затяжной войны только иноверцы и тащили на себе торговлю и налоги, а значит, в конечном счете, и бюджеты воюющих сторон.
.
Кифа изучил документы крайне внимательно, и вывод был однозначен: еще три-четыре месяца и оба вцепившихся друг другу в глотки врага рухнут, а на пустое пространство придут те, кто этого действительно достоин.
***
Халиф принимал Хакима не в лучшем расположении духа. Уже привыкшие к росту своего влияния родичи Пророка ожидали и роста своей доли в добыче: зерно сейчас продавалось – лучше не надо. Вот только зерна приходило из Египта все меньше и меньше. Ясно, что озабоченный халиф отправил Амру письмо со строгим наказом увеличить отсылаемую в Аравию долю военной добычи.
.
«Толчок в вымя рождает молоко, Амр, - любовно, отечески напоминал он, - не надо попустительствовать египтянам, нажимай на них еще и еще…»
.
Однако в ответ халиф получил совершенно недопустимый по степени непочтительности отказ.
.
«Ты говоришь, толчок извлекает молоко, так ведь я Египет выдоил дочиста, - заверял этот выскочка, - молоко страны прекратилось…»
.
Разумеется, это была бесстыдная ложь. Кто, как не халиф, знал, что выдоить дочиста – кого бы то ни было – невозможно. Человек слишком хитер, чтобы отдать действительно последнее, и уже то, что в Египте не было никого, имеющего против Амра, говорило само за себя.
.
«Я послал тебя в Египет не для того, чтобы он стал кормушкой для тебя и твоего рода», - в сердцах написал халиф, едва прочел ответ Амра и… нехотя смял папирусный листок. Случись меряться славой, и халифу тут же укажут, что он только и делал, что запрещал Амру входить в Египет. А значит, честь назревающего обращения богатейшей области Ойкумены в ислам навечно останется за этим выскочкой, сумасбродной Аишей, да обеспечившей военную поддержку двенадцати своих племен еврейкой Сафией…
.
В такой-то момент к нему и приехал Хаким.
.
- Мы же с тобой в основном договорились, - напомнил Хаким, - почему нет погромов?
.
Халиф поморщился. Среди родичей пророка не нашлось никого, кто бы не был к нему в претензии, и каждый требовал своего.
.
- Война еще не кончилась, Хаким, - встречно напомнил он. – А значит, нам еще нужна помощь дружественных нам евреев и христиан.
.
Хаким озабоченно покачал головой.
.
- А ты никогда не думал, что это и есть самое опасное? Что может быть хуже зависимости – особенно от друзей? Да, и могут ли быть друзья, когда дело касается Веры?
.
Халиф нахмурился. Хакиму не приходилось решать по-настоящему сложных вопросов. Этот стремительно разбогатевший на чужих победах племянник Хадиши так и остался по духу мелким и недальновидным купчишкой.
.
- Изгнание иноверцев из Аравии – это, прежде всего, расходы, - напомнил халиф. – А у нас нет лишних денег. И даже если изгнание тех же евреев нам удастся, их место надолго останется пустым. А значит, мы недоберем налогов и потерпим убытки.
.
- Давай сделаем так же, как Костас, - прямо предложил Хаким, - он же конфискует всю собственность у своих евреев! Что тебе с этих налогов? Надо брать по-крупному!
.
Халиф лишь покачал головой.
.
- Костасу проще: его опора – аристократы, люди цивилизованные, а наша опора – варварские племена. Если мы поступим, как он, варвары скажут, что ислам – такая же мерзость перед Аллахом, как и византийская церковь. Ты же знаешь, как важна для варваров справедливость. А нам еще нужны солдаты.
.
Хаким надолго задумался, и халиф осторожно высказал то, что более всего терзало его самого:
.
- Я о другом забочусь, Хаким. Подрастают дети Мухаммада. Абдаллаху уже пятнадцать, он уже практически мужчина…
.
Хаким замер. То, какие надежды подает сын Мухаммада от его любимой и наиболее влиятельной жены Аиши, тревожило многих. И дело было вовсе не в том, что он уже стреляет из лука, как мало кто еще. Дело было в неизбежной поддержке Абдаллаха Негусом эфиопским.
.
- Если Абдаллах начнет претендовать на положение главного… - так же тихо и осторожно продолжил халиф, - что скажут остальные дети Пророка? Как ты думаешь?
.
Племянник Хадиши молчал, и халиф хорошо знал, почему. Хаким занял свое сегодняшнее положение лишь потому, что дочь Пророка Фатима столь сильно горевала о смерти отца, что умерла через сорок дней – от воспаления кишок. Но одно дело Фатима, - ее смерть так и осталась чисто семейным, внутренним делом, и совсем другое – Абдаллах, сын Аиши и свой человек для самого Негуса.
.
- Не только в Абдаллахе дело, халиф, - наконец-то проронил Хаким, - каждый ребенок от каждой из жен Мухаммада несет в себе его кровь. И рано или поздно они станут выяснять, кто самый достойный. И нас в числе кандидатов не будет.
.
Халиф поджал губы. До введения Пророком новых законов такой вопрос решался просто: дети отходили в роды своих матерей, а союз племен распадался. В лучшем случае находился тот, кто убивал детей прежнего вождя и брал его вдов себе в жены. Но теперь власть и права передавались по отцу, и это меняло все. Теперь новым правителем должен был стать не новый муж вдов Мухаммада, а старший сын. И даже если Абдаллах заболеет и умрет, его место займет следующий.
***
Симон вез Елену из Ливии в Египет на ослице, которую получил в качестве платы за излечение жены трактирщика от кровотечений. Однако вместо того, чтобы вдумчиво готовиться к зачатию Спасителя, Елена только и делала, что спорила.
.
- Зачем Богу кровь моего сына?
.
- Твой сын и будет Богом, - кротко объяснял Симон.
.
- Это – софизм! – возмущалась она. – Отвечай по существу!
.
- Это выкуп.
.
- За что?
.
- За то, что Адам соблазнил Лилит, которую Господь создавал для себя.
.
- Творец не может ревновать, как мальчишка! – не соглашалась Царица Цариц.
.
Симон пожимал плечами.
.
- Он создал нас по образу и подобию своему. Ты видела человека, который не ревнует? Господь и сам говорит о Себе, как о ревнивом и мстительном.
.
Елена недовольно фыркала, но не сдавалась.
.
- И ты думаешь, Он простит людей, если мой сын отдаст Ему свою кровь? Это и впрямь возможно?
.
- Не знаю, Елена, - честно ответил Симон, - никто раньше не имел возможности искупить все человечество сразу. Твой сын – первый реальный шанс.
.
Он подумывал даже, что и неизбежная ритуальная дефлорация Елены – может получить побочный смысл. Все-таки Царица Цариц была реальной Матерью Мира, а значит, в какой-то степени – Евой. Символически совокупившись с главной женщиной всего человечества, Господь вполне мог счесть себя удовлетворенным, а нанесенную пронырливым Адамом обиду – отомщенной.
.
Елена на некоторое время притихала, начинала думать, а через пару стадий спор начинался вновь.
.
- А если мой сын не захочет этой судьбы?
.
- Никто не вправе его принудить, - вздохнул Симон и глянул в небо.
.
Это означало бы, что пророчества не сбудутся, а значит… эта оранжевая штука упадет. Комета, пусть меньшая в размерах, снова вышла из-за горизонта и снова почти не уступала в яркости Солнцу.
.
- А ведь ты недоговариваешь… - с подозрением проронила Царица Цариц. – Да, и мой сын сможет решать свою судьбу сам, лишь когда вырастет, а пока он ребенок, его судьбу решают родители.
.
«А ведь она права, - прикусил губу Симон, - надо же…»
.
Ему как-то не приходила мысль, что благодаря юридическому крючкотворству принцип добровольности можно и обойти, а Бога в виде кровавой жертвы Ему Самому можно распять еще ребенком.
.
«И каким же образом пророчества исполнятся?» - озадачился Симон и невольно глянул в небо. При той скорости, с какой развивался Апокалипсис, Спаситель просто не успевал вырасти до сознательного возраста.
.
- Что ты молчишь? – дернула его за рукав Елена, и Симон вздохнул.
.
- Ты права. Но судьбу ребенка в первую очередь решает мать, то есть ты.
.
Елена склонила голову, ушла в себя, а потом снова распрямилась.
.
- А если я погибну? Кто будет решать его судьбу?
.
Симон досадливо крякнул.
.
- Отец ребенка.
.
- То есть ты?
.
- Если ты выберешь меня в мужья, - да.
.
Елена натянула поводья, и ослица послушно встала.
.
- Скажи, Симон… только честно. Если перед тобой встанет выбор: жизнь нашего сына или жизнь всех людей Ойкумены, что ты выберешь?
.
Симон на мгновение опешил, но взял себя в руки и задумчиво покачал головой.
.
- Я не знаю, Елена. Люди большей частью ведут себя хуже скотов, и если честно, я не всегда уверен, что их следует спасать.
.
Мать будущего Спасителя внимательно слушала.
.
- А с другой стороны, - поморщился Симон, - им ведь никогда не давали шанса жить по-людски.
.
- Не увиливай, Симон, - требовательно посмотрела ему в глаза Царица Цариц, - что ты выберешь?
.
Симон вздохнул. До недавнего времени он собирался обойтись самым малым участием - организовать зачатие и дождаться рождения царственного ребенка. Симону часто приходилось видеть, как это делается, – считай, в каждом храме.
.
- Так, что ты выберешь?
.
Симон глянул в небо. Он участвовал в самых жутких ритуалах. Однако мысль о том, что ему придется способствовать распятию собственного сына, в голове не укладывалась. Да, найти людей, готовых за деньги прибить розовые ручонки безгрешного младенца к изготовленному из священного дерева кресту, было несложно, и все же…
.
- Не молчи.
.
Комета моргнула, и выпустила тонкую огненную стрелу – куда-то за горизонт.
.
- Если этого не сделать, - как очнулся он, - все младенцы Ойкумены сгорят живьем. Наш сын в том числе.
.
- Ты обманываешь, - покачала головой Царица Цариц. – Господь не способен на такую жестокость.
.
- Если ты думаешь, что в Содоме и Гоморре не было грудных младенцев… - горько усмехнулся Симон, – если ты думаешь, что в Антиохии…
.
- Хватит! – отрезала Елена. – Я все поняла! Чудовище именно ты, а не Господь!
.
Симон приготовился возразить, однако Царица Цариц еще не закончила.
.
- Я никогда не пойду на это сама и не позволю тебе, - внятно произнесла она. – Ты слышал?! Никогда!
***
Амр понял, что ему готовят замену, едва получил письмо от халифа. Нет, само письмо было сдержанным и даже сухим. Главную новость Амру рассказал гонец военной почты, - солдаты Амра обожали.
.
- Халиф вне себя, Амр, - прямо сказал гонец, - он всем говорит, что ты утаиваешь военную добычу для себя и для своего племени.
.
Амр скорбно поджал губы. Люди его племени брали города и ходили в шелках еще тогда, когда родня халифа зарабатывала на жизнь перевозкой дров. Иногда ему даже казалось, что халиф лишь потому получил свой пост от родичей Пророка, что все знали: этот будет кланяться им всю жизнь.
.
- А что вдовы Мухаммада? Что они думают?
.
- Вдовы Пророка не могут и не хотят идти против заветов Пророка. Они стараются быть покорны воле своих братьев и отцов.
.
Амр вспомнил ушедшую от него жену и вздохнул. Вдовы Мухаммада повели себя, как всегда, мудро: они понимали, что лишь отдав всю полноту власти мужчинам, можно остановить регулярное убийство девочек и такую же регулярную кастрацию мальчиков.
.
- И когда меня сменят?
.
- Я не знаю, Амр, - покачал головой гонец. – Я знаю одно: никто не верит, что мы возьмем Константинополь, Ливию и Ифрикайю. А многие считают тебя сумасшедшим.
.
Амр досадливо крякнул. Нет, он вовсе не собирался оспаривать решений тех, кто стоял неизмеримо выше него. Амра беспокоило другое: как только его сменят, джихад – безудержное движение справедливости вперед и вперед – захлебнется и остановится. А в преддверии скорого конце света, - он глянул на висящую над землей комету – каждая спасенная душа объективно значила больше, чем все сокровища Египта вместе взятые.
.
- И кто придет вместо меня?
.
Гонец пожал плечами.
.
- Трудно сказать. Об одном говорят все: Египет следует разделить на два наместничества.
.
«Одно – под контроль родни Али, второе – под контроль родни Хакима…» - сразу понял Амр; именно через этих двоих богатства Египта должны были отойти курейшитам, пусть и принявшими Единого позже всех.
.
Само по себе это его не трогало. Давно переживший большую часть человеческих страхов и страстей, Амр опасался лишь того, что слово истины, сказанное через Мухаммада, будет остановлено жадностью и личной трусостью тех, кто и ислам-то принял только по жадности и личной трусости.
.
- Выходим на Александрию, - кивнул он Зубайру, - и времени у нас в обрез.
***
Амр действовал в точном соответствии с тем, что узнал из книг о военном искусстве, - он давно уже знал, насколько прав был сириец. А потому, вместо того чтобы беспорядочно, по самую шею в воде штурмовать Никею, он сначала построил мост – из взятых Зубайром и поставленных борт о борт кораблей. Пехота по такому «мосту» перебралась на тот берег мгновенно, а уж когда плотники сколотили настилы, на тот берег переехали и воины побогаче – те, что имели мулов, верблюдов и лошадей.
.
- Все, Никея наша! – захохотал Зубайр.
.
- Еще нет, - покачал головой Амр.
.
Он-то знал, сколь многое еще предстоит сделать: подвезти баллисты, осушить каналы…
.
- Я тебе говорю, мы войдем без боя! – возразил Зубайр, - смотри, они уже побежали!
.
Амр хмыкнул, прищурился и увидел, что Зубайр прав. От осажденной речной крепости спешно отходили суда – судя по отличным парусам, те, что принадлежали элите города – губернатору, префектам и полководцам.
.
Амр глотнул и поднял глаза в небо.
.
- Аллах, Ты действительно велик.
.
Ему больше нечего было сказать. Единый снова явил свою волю – так же явно и непреклонно, как и всегда, и это означало, что и на этот раз ему не придется хоронить единоверцев. Лучшей награды Амр и не хотел.
***
Костас заболел, едва аравитяне двинулись в сторону Александрии. Мартина держала его голову на коленях, а его жена Грегория металась то за водой, то за смоченными в свежих отварах трав полотенцами. Но императору час от часу становилось только хуже: он кашлял, задыхался и все время сплевывал кровь.
.
- Я не знаю, что это за яд, - вскоре признал свое полное поражение врач, – выглядит, как обычная слабость легких, но очень уж быстро все происходит…
.
- Твои… родичи… постарались… Мартина… - прохрипел Костас.
.
- Да, - дрогнувшим голосом признала Мартина. – Больше некому.
.
- Императрицей станешь…
.
Мартина содрогнулась. Она уже видела, в какую волчью яму пытаются ее загнать.
.
- Да, стану…
.
Здесь все понимали, что никакого иного выбора у матери двух прямых наследников Ираклия нет.
.
- Как не вовремя… - прохрипел Костас. – Как некстати…
.
К этому времени он собрал столько денег, что хватало на всю военную компанию. А поскольку Александрию, величайшую столицу Ойкумены взять было нереально, Костас имел все шансы устоять.
.
- Как думаешь, мама… что будет?
.
Мартина прикусила губу и вытерла слезу рукавом. Он не называл ее мамой с девяти лет.
.
- Мятежи. Первым делом начнутся мятежи, Костас.
.
Костас надрывно закашлялся, долго не мог остановиться, и лишь когда из легких вышел крупный сгусток крови, смог выдавить первые слова.
.
- Вызывай армян, мама. Лучше ифригийских… отличные легионы…
.
- Я вызову, - глотнула Мартина.
.
- Пусть поставят… всю эту аристократическую сволочь… на карачки…
.
- Они поставят…
.
- Я не хочу умирать, мама!
.
И Мартина плакала и баюкала голову императора на коленях. Точно так же умирала и родная мать Костаса – в монастыре, под чутким присмотром тогдашнего патриарха. Точно так же умирала ее собственная мать – когда родила и стала ненужной Аникетасу. А затем наступила очередь Ираклия, теперь вот – Костаса, а вскоре, судя по всему, нечто подобное ждало и ее саму, и, - не дай Бог, - ее детей.
.
- Не умирай, Костас, - взмолилась она, - я тебя очень прошу, не умирай!
.
Он был последним звеном, которое отделяло ее от почти неизбежного будущего.

***

60

http://s9.uploads.ru/uxgJH.jpg
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
Симон и Елена подошли к Александрии, когда сезонный северный ветер по всему Египту прекратился, а мятеж, напротив, только начинался.
.
- Эта итальянка отравила своего пасынка, - открыто обвиняли Мартину священники – прямо на площадях.
.
- Мартина отменила обязательные подарки империи для Церкви Христовой, - поясняли, с чего это так взбесились святые отцы, немногие уцелевшие еретики.
.
- Императрица насильно постригла казначея в монахи, - указывали на истинную причину мятежей те, кто был поближе к купечеству, - а Филагриус это главный человек в империи. Его друзья такого своеволия Мартины не потерпят.
.
И, что интересно, императрицу ненавидели все. Армяне – из-за слухов о том, что Мартина отравила не только пасынка, но и мужа-армянина, греки – за то, что она на четверть итальянка, итальянцы – за то, что она на четверть армянка. Раскольники были в претензии за то, что она потребовала восстановления единства церквей, а в патриархии негодовали, что праведникам запретили преследовать еретиков. Мартина устами своего сына, нового юного императора Ираклонаса призвала всех византийцев любых вероисповеданий к единству и жестко запретила любые религиозные раздоры.
.
А уж когда пятнадцатилетний император под предлогом восстановления политики своего отца, а на деле по указанию Мартины, вернул патриарха Пирра из ссылки, полыхнуло по-настоящему. Все понимали, что это реальный шаг к восстановлению толерантности, и очень многих, давно привыкших – под предлогом войны – жить грабежом соседей, это уже не устраивало.
.
- Так, в Александрии сейчас делать нечего, - сообразил, куда все движется Симон, - будем отсиживаться в монастыре, пока мятежи и погромы не утихнут.
.
Елена содрогнулась. Она помнила, что такое погром, и неубранные трупы на улицах ее впечатлили глубоко. А едва он привез Елену в тот самый монастырь, где в настоятелях когда-то был его соратник Фома, мимо прошел армянский легион из Ифригии.
.
- Что происходит? Куда идут эти солдаты? – заинтересовалась Елена.
.
Просидевшая две три жизни за стенами монастырской тюрьмы и еще одну треть – среди таких, как Симон, она действительно понимала не все, и не сразу.
.
- Армяне идут мятеж гасить.
.
- Господи, как хорошо-то, - перекрестилась Елена, - что смерти прекратятся.
.
Симон оттопырил губу и промолчал. Царице Цариц вовсе необязательно было знать, что для начала армянским ветеранам придется пролить некоторое количество крови самих мятежников и погромщиков.
.
- Ну, что ты решила? – вернул он разговор в прежнее русло.
.
Елену как ударили.
.
- Я… я не знаю. Я боюсь.
.
- Все боятся, - покачал головой Симон и ткнул рукой в комету над головой, - ее видит весь Египет, а, возможно, и вся Ойкумена. И все знают, какой это ужас – огонь с небес…
.
Елена опустила голову. Она чувствовала свою вину за происходящее.
.
- Однако жизнь продолжается, - развел руками Симон. – Мужчины ложатся с женщинами, дети рождаются, иногда выживают, иногда умирают… кого-то хоронят или сжигают… или едят – уж, какой обычай…
.
Царица Цариц растерянно моргнула.
.
- Что ты хочешь сказать?
.
Симон улыбнулся.
.
- Знаешь, я многое могу. Иногда мне кажется, что я могу все. Но даже я не знаю, что принесет завтрашний день.
.
- Ты хочешь сказать… Конец Света может не наступить?
.
Симон пожал плечами.
.
- А что тебе – Конец Света? Тебе сорок два года, и ты – женщина. Хочешь жить – живи. В самом лучшем случае твой первенец останется с тобой. В самом худшем – у тебя будут еще дети.
.
Елена замерла.
.
- Да-да, - закивал Симон. – Ни в одном из городов, которые мы видели, нет семьи, не терявшей детей. А сейчас, во время чумы, некоторые семьи вымирают целиком. Но люди не сдаются.
.
Он на мгновение задумался.
.
- Иногда мне кажется, что человечество заслуживает спасения уже за свою стойкость. Войны, мятежи, погромы, а они рожают детей, пашут землю и… продолжают жить.
.
На ее смуглых щеках вспыхнул румянец, и Симон вдруг подумал, что Елена и сейчас, несмотря на грубые, немного варварские черты лица, все еще красива.
.
- Я хочу попробовать, Симон…
***
Мартина понимала, чем рискует, но иного пути ей просто не оставили. Собственно только поэтому первой и главной жертвой императрицы-матери стал казначей империи.
.
- Где деньги империи, Филагриус?
.
- Все вложено в армию, императрица, - почтительно склонился казначей.
.
- Не все, - покачала головой Мартина, - кое-что мне проверявший тебя Костас перед смертью рассказал.
.
Казначей побледнел и отвел глаза в сторону.
.
- Буду честна с тобой, Филагриус, - перешла к делу Мартина, - выбор у тебя есть, но этот выбор невелик, и это в любом случае монастырь.
.
- Как монастырь? – обомлел казначей, - ты же сказала, у меня есть какой-то выбор!
.
- Верно, - кивнул Мартина. – Уйти в монастырь без волос на голове или без уда в штанах.
.
Казначей медленно опустился на колени.
.
- У меня нет денег, - выдавил он. – Пощади.
.
- Нет, - мотнула головой Мартина, - никто не пощадит ни меня, ни моих детей, если наша семья потеряет власть. Мой выбор еще меньше твоего. Ты это знаешь.
.
Понятно, что деньги нашлись. На взятки своим крупнейшим полководцам и на откупные аравитянам их кое-как хватало. А едва Мартина передала деньги вызванному из ссылки отощавшему и какому-то одичавшему патриарху Пирру с поручением любой ценой добиться понимания с военной аристократией и мира с Амром, из Италии приехал ее братец.
.
- Зачем ты отдаешь свои последние деньги, Мартина? – болезненно поморщился кастрат. – Ты могла просто победить!
.
- Даже Костас не мог просто победить, - отрезала она, - лучшее, что он мог сделать, так это удержаться. Ошибки, совершенные им, фатальны. А меня любят еще меньше, чем моего пасынка. И ты это знаешь.
.
- Подожди… - выставил руку вперед брат, - я понимаю, Александрии Амру не взять, но ведь весь остальной Египет падет…
.
- Не весь, - возразила императрица и тут же умолкла. Ее брату вовсе необязательно было знать ее планы.
.
На самом деле, эти планы были просты и прагматичны: для начала не выпускать из рук урожайные земли близ Александрии и продолжать сохранять за собой Мемфис. Это позволяло удерживать индийскую торговлю с Генуей и Венецией за собой и продолжать получать прибыли на посредничестве двух крупнейших регионов Ойкумены.
.
- Тебя не удержать Египта, - покачал головой заморский посланец, - даже если Пирру удастся договориться с Амром.
.
Мартина поджала губы.
.
- Да-да, - кивнул брат, - Амр – пешка. Знаешь такую фигуру в шахматах? Ну, может быть, слон… завтра же халиф негласно прикажет ему нарушить договор с тобой, и он его нарушит. А ты останешься в дурах.
.
Мартина знала, что он прав, но обсуждать это не хотела.
.
- Так, на что ты надеешься?
.
Императрица встала с резного трона и подошла к окну. На самом деле она учитывала даже возможность потери всего Египта – целиком. Но если бы ей удалось и далее удерживать два маленьких пятнышка земли – два порта, Мемфис и Александрию, цены на зерно продолжала бы диктовать именно она. Это сделало бы аравитян обычными поставщиками зерна – без своего выхода к морям и без настоящей власти. И, поскольку, хороших царей не бывает, Амр узнал бы, что такое мятежи, уже на пятый-шестой год своего правления. Люди устали бы от аравитян точно так же, как сегодня они устали от армян.
.
Мартина вспомнила мужа и улыбнулась. Первым понял важность смены фаворитов и лидеров именно Ираклий.
.
- Люди устают от однообразия не меньше, чем от работы, - как-то сказал он ей, - поэтому я и позволяю Сенату своевольничать.
.
- Так ты сознательно это терпишь?! – поразилась тогда Мартина. – И ты всерьез думаешь, что это поможет тебе удерживать власть?!
.
Ираклий тогда твердо, уверенно кивнул.
.
- Только поэтому я и держусь двадцать восьмой год. Иногда я даже думаю, что и нас, императоров надо менять почаще: греки, армяне, сирийцы… главное, чтобы все были из одного круга… а хороших царей все равно ведь не бывает. Так пусть люди все время думают, что самый плохой правитель остался позади.
.
Мартина вздохнула, вернулась на трон, и брат проницательно заглянул ей в глаза.
.
- Я знаю, ты думаешь, у тебя останутся Александрия и Мемфис, и что Амру все равно не удержаться. И через пять-шесть лет мятежей твоя семья опять вернется в Египет.
.
- Это было бы неплохо, - согласилась Мартина.
.
Заморский посланец рассмеялся.
.
- Этого не будет, Мартина. Хочешь остаться у власти, соглашайся с требованиями Папы Римского. Другого способа нет.
.
- Папа Римский такой же мошенник, как и все вы, - отмахнулась императрица, - и ни ты, ни он, да, и вообще никто ничего гарантировать мне не может. Разве что Амр…
.
Императрица невесело рассмеялась.
.
- Странно, но у меня такое чувство, что он – на тысячи стадий вокруг – единственный из власть имеющих, кто еще помнит, что он мужчина.
.
Кастрата перекосило, и он недобро улыбнулся.
.
- Значит, ни примиряться с Папой, ни отрекаться от ереси ты пока не думаешь?
.
- Я не ссорилась с Папой, - покачала головой Мартина, - и я никогда не считала армянскую веру ересью. Я выросла в этой вере.
.
Кастрат нахмурился и сурово покачал головой.
.
- У нашего Спасителя две природы…
.
- Только у вашего! – с упором на «вашего» оборвала его Мартина. – И ни одна из этих природ не мужская!
.
Посланец растерянно хлопнул глазами.
.
- Он не нуждается…
.
- Нуждается, - убежденно произнесла императрица. – Это ты не нуждаешься ни в умении держать слово, ни в желании защищать людей, ни даже в самой мужской природе. Но что с педераста взять?
.
Мартин замер.
.
- Спаситель не может быть похож на тебя, - покачала головой императрица.
***
Патриарх Пирр и принц Константин прибыли с посольством на Родос, когда Никея уже пала, а войска аравитян шли от города к городу – на Александрию.
.
- Император Костас умер от слабости легких, - первым делом сообщили Амру послы, - теперь императором назначен Ираклонас – сын Ираклия и Мартины и законный наследник трона.
.
- Ему же только пятнадцать лет, - удивился Амр.
.
Он сразу вспомнил Абдаллаха, сына Мухаммада и Аиши. Из лука он и в четырнадцать стрелял точнее многих мужчин, но чтобы управлять страной требовалось нечто большее.
.
- Императрица Мартина приняла на себя обязанности регента, - пояснили послы. – Она и прислала нас к тебе.
.
Амр задумался. Он понимал, что политика Византии снова поменяется.
.
- Передайте Мартине мои искренние соболезнования из-за потери императора Костаса, - произнес он, - и… я вас слушаю.
.
Послы переглянулись, и слово взял патриарх.
.
- Мартина просит тебя, Амр, не принимать во внимание беззаконное попрание наших договоренностей полководцем Мануилом. Этот отказавший тебе в дани мерзкий армянин действовал на свой страх и риск и без разрешения императорской семьи.
.
- Мануил – настоящий мужчина, - улыбнулся Амр.
.
Он и сам входил в Египет на свой страх и риск и вопреки грозным письмам Хакима, халифа и Али.
.
- Мы привезли золото, - волнуясь, произнес патриарх, - здесь больше, чем стоила дань. Возьми, и забудем об этом ужасном недоразумении.
.
Амр хмыкнул, поднялся и подошел к окну. Последние новости из Аравии заставляли его торопиться. Случись ему потерять свое место главного полководца, и джихад захлебнется, а слово Мухаммада так и не перешагнет за пределы Аравии и Египта. А мир, - он окинул взглядом горизонт, - мир был так огромен!
.
- Подойди сюда, святой отец, - повернулся он к патриарху.
.
Пирр поднялся и подошел к окну.
.
- Скажи, святой отец, - кивнул Амр в сторону упавших во время землетрясения каменных столбов, - ты смог бы проглотить хотя бы одного такого идола?
.
Пирр удивленно поднял брови.
.
- Зачем спрашивать, Амр? Человек на такое неспособен. Ты сам это знаешь.
.
- Очень хорошо знаю, - кивнул Амр. – И точно так же хорошо люди Египта знают, что Амр держит слово. Вы предложили мир, и я согласился и слово держал. Вы нарушили мир, и я двинулся на Александрию и слово сдержу.
.
- Но ведь всегда можно… - начал Пирр.
.
Амр упреждающе поднял руку и тряхнул головой. Прямо сейчас происходило нечто невозможное – то, чего быть не должно. И это следовало внятно разъяснить.
.
- Подожди, святой отец, - попросил он. – Ты – первый священник Византии. Я – воин. И ты – совесть всей страны – предлагаешь мне поступиться воинской честью? Аллах свидетель, то, что сейчас происходит, еще менее возможно, чем проглотить этого каменного идола!
***
По приезду в только что замиренную армянскими легионами Александрию Мартин первым делом вызвал Кифу.
.
- Связь с казначеем Филагриусом налажена? – сурово поинтересовался он.
.
- Да, святой отец, - склонился монах. – Он уже передал мне деньги на подкуп войск, а я их уже раздал – строго по списку. В первую очередь, Валентину Аршакуни.
.
- Семья Аршакуни не чувствует себя обойденной?
.
- Аршакуни удовлетворены, - склонился еще ниже лучший агент Папы. – Валентин уже начал платить солдатам – понятно, что от своего имени.
.
Мартин возбужденно потер взмокшие ладони. Как только стало ясно, что воспитанная, как армянка, его сестра Мартина не уступит, ее судьба была предрешена. Одна трудность: Мартину могли свалить только сами армяне.
.
«Как там она сказала? Что взять с педераста?.. - стиснул челюсти Мартин. – Подстилка Ираклова! Тварь!»
.
- С Теодором говорил?
.
- Да, святой отец, - улыбнулся Кифа.
.
- Чему ты улыбаешься?! – взорвался Мартин.
.
- Полководец Теодор спит и видит, как бы счеты с армянами свести, - посерьезнел Кифа, - а семью Ираклия он ненавидит, словно кровных врагов.
.
Мартин тяжело выдохнул. Он знал, что Аршакуни законов родовой чести не переступят. Так что лучшего кандидата для самого жестокого удара по семье Ираклия, чем неумный и трусоватый Теодор, было просто не найти.
.
- А что в Александрийской патриархии? Кто станет новым патриархом, еще не обсуждали?
.
- Пока нет, - покачал головой Кифа, - но с главными людьми Церкви я разговаривал и уже привел их к мысли, что нужен человек потверже, например, Петр.
.
Мартин криво усмехнулся. Петр славился несгибаемой патриотической позицией и таким же негибким ограниченным умом. Лучшего кандидата, чтобы развалить то, что нуждается в постоянном компромиссе, просто не было.
.
- Молодец, Кифа… - с облегчением выдохнул он. – Ты отлично поработал.
.
- Это еще не все, - покачал головой агент.
.
Мартин насторожился. В тоне, каким это сказал Кифа, чуялось что-то жутковатое.
.
- Ну? Говори.
.
- Елена, - тихо, но внятно произнес Кифа. – Она здесь, неподалеку от Александрии. Практически у меня в руках.
.
По спине Мартина пронесся ледяной шквал, а пальцы онемели и отозвались множественным покалыванием.
.
- Открой окно! – хрипло скомандовал он и рухнул на скамью.
.
Сердце, проклятое сердце… оно все чаще сдавало – в самые важные, в самые ответственные мгновения.
.
Кифа бросился открывать окно, а когда Мартин подал знак, что может говорить, подошел ближе и склонился над не рискующим вставать хозяином.
.
- Ты уверен? – выдохнул Мартин.
.
- Более чем, - кивнул Кифа, – сейчас ее сопровождает некий Симон. Опаснейший тип…
.
- Симон? – хлопнул глазами Мартин. – Какой Симон? Уж, не амхарец ли?
.
- Амхарец… - подтвердил агент.
.
Мартин прикусил губу. Это была Елена – никаких сомнений. А амхарца он знал еще с тех времен, о которых запретил себе даже вспоминать. Тогда, двадцать восемь лет назад, Мартин был еще мужчиной.
.
- Симона убить при первом удобном случае! – приказал Мартин. – Елену доставить мне!
.
И вот тогда Кифа улыбнулся – нагло и требовательно.
.
- А как же – я? Папа выполнит данное слово?
.
- Какое? – насторожился Мартин.
.
- Он обещал за ее поимку все, что ни пожелает поймавший… разумеется, кроме тиары, - аккуратно напомнил монах.
.
Мартин прищурился.
.
- И чего ты хочешь?
.
Кифа столь смиренно склонил голову, что его тонзура нависла прямо над полулежащим Мартином, и выглядела она вызывающе непристойно.
.
- Я хочу войти в историю Церкви первым Папой Римским, святой отец…
.
- Кем-кем? – не понял Мартин.
.
- Основателем. Самым первым… разумеется, после Спасителя.
.
Мартин непонимающе моргнул и булькнул смехом.
.
- Каким таким основателем? Ты что, Писаний не читал? У Иисуса одних учеников было семьдесят два человека!
.
- Мне все равно, сколько у него было учеников, - упрямо поджал губы монах. - Я хочу стать любимым. И я хочу, чтобы все написанные мной поучения вошли в Святое Писание.
.
Мартин снова булькнул смехом и не выдержал – расхохотался, от души.
.
- Но зачем тебе это?! Какая польза? Проси епископат! Тебе дадут…
.
Монах побледнел и стиснул зубы.
.
- Мне не нужны сокровища земные. Я хочу, чтобы мое имя было столь же великим, как имя Спасителя, и всегда стояло рядом с Ним.
.
Похоже было, что он решил это для себя всерьез.
.
Мартин вздохнул, посерьезнел, не без труда сел, отдышался, встал и, опираясь на плечо Кифы, подошел к окну. Там бушевал невиданный для Египта ветер.
.
После того, как Мартин, уже познавший сладость любви, попросил о кастрации, для него сокровища земные тоже утратили сладость. Да, этот способ оказался лучшим, чтобы стать невидимкой для ищеек Ираклия и тогдашнего Папы. Мартина, знавшего о Царице Цариц почти все, ищейки просто перестали замечать. И хотя он быстро обнаружил, что достичь восторгов любви можно и с мужчиной, с тех самых пор ему каждую ночь снились только женщины… только они.
.
- Значит, Кифа, ты хочешь славы? – пробормотал он.
.
- Вселенской славы, - поправил его монах.
.
Мартин понимающе кивнул. С тех самых пор, он тоже думал только о славе, лишь о ней. Ибо ничем, кроме вселенских размеров славы, нельзя было затушить бушующего внутри него пламени позора – тоже вселенских размеров.
.
«Надо же… амхарец жив…»
.
По иронии судьбы Мартин – все последние годы – курировал поиски остатков секты, к которой когда-то принадлежал сам. Последний – Филоксен, по донесению Кифы, был уничтожен где-то рядом с Верхним Мемфисом. Ну, а с амхарца и с его товарища, как следовало из архивных записей, солдаты империи сняли кожу лет пятнадцать назад на Кипре.
.
«Неужели это ошибка?»
.
- Этот Симон… ты сказал, что он опасен. Насколько?
.
- Очень, - тихо отозвался Кифа. – Когда я видел его в последний раз, он делал такое, что не всякому пророку по плечу.
.
Мартин понимающе хмыкнул. Он хорошо помнил, как Досифей метнул заточенный посох в то место, где он, как и все остальные, видел Симона. Вот только амхарца там уже не оказалось.
.
- Ладно, - кивнул он, - хочешь быть самым любимым учеником Спасителя, будешь. Имя себе уже выбрал?
.
- Петр, - глотнул Кифа. – Я подписываю свои размышления и поучения именно так.
.
Мартин улыбнулся. Как и всякий кастрат, Кифа более всего мечтал стать мужчиной*, хотя бы в человеческой памяти.
.
*Петр – буквальный перевод – член, имя близкое к именам фаллических божеств Пер, Перун. «Камень» - еще одна из дефиниций имени Петр, происходит от ритуальных каменных фаллосов.
.
- Зачем тебе это, Кифа? – отечески взял он монаха за шею. – Мужчины проиграли, едва Адам предал Еву. Я тебе говорю, не пройдет и тридцати лет, и миром будем править мы, кастраты. И знаешь, почему?
.
- Почему? – глухо спросил агент.
.
«Как там сказала Мартина? – вдруг вспомнил Мартин. – Что взять с педераста?..»
.
- Потому что мы – и есть тот самый гностический Герм-Афродит из древних преданий: и мужчина, и женщина одновременно. Только мы понимаем и тех, и других. Только мы знаем все их тайные желания, - Мартин улыбнулся. – Они и подумать еще не решились, а мы уже знаем. Именно поэтому мы всегда на шаг впереди всех остальных.
.
Кифа опешил.
.
- Ты хочешь сказать, что миром будут править педерасты?
.
- Только так, - покровительственно похлопал своего лучшего агента по затылку Мартин, - только так.
***
Симон пробовал войти в Елену каждые два-три часа. И каждый раз это оканчивалось ничем.
.
- Может, попробуешь другого мужчину? – прямо предложил он.
.
- Нет, Симон, - обреченно покачала головой она. – Они пробовали. Часто. Никакого толку. А тебя я хотя бы не боюсь. Давай попытаемся еще – чуть попозже.
.
Но Симона уже одолевали сомнения. Он все сделал по правилам: погрузил Царицу Цариц в транс и аккуратно, слой за слоем снял все заклятия – вплоть до самого раннего. Затем аккуратно выкатал яйцом то, что Елена могла получить случайно – от первого встречного недоброжелателя. Так что, когда он просмотрел ее свечение в мире истинном, оно было ровно таким, как надо, и буквально излучало желание наконец-то зачать.
.
Дело было и не в нем. Симон никогда не страдал от недостатка мощи. Более того, чтобы держать свое тело в должной узде, он расчетливо обрек его на пожизненное полуголодное существование. Сейчас, когда он позволил себе и рыбу, и мясо, и вино, его тело реагировало на женщин даже лучше, чем надо: он хотел их всех! Но едва он ложился рядом с ней, все кончалось – как не было.
.
Симон опустился даже до того, что, памятуя о вечной правоте народа, сходил к местному жрецу и рассказал ему все как есть!
.
- Ты, значит, хочешь сделать Спасителя? – утер грязной ладонью зеленую соплю жрец.
.
- Да.
.
- Распинать агнца будешь? – заинтересовался жрец.
.
- Я об этом пока не думал.
.
- Меня позови, если надумаешь, - облизнул губы жрец, - лучше меня этого никто не сделает. И всего за двадцать монет.
.
- Ладно. – Симону было все равно, кто это сделает.
.
- Эти новые вообще в распятии агнцев ничего не смыслят, - ощерился довольный сделкой жрец, - а у меня все – по заветам матерей наших.
.
Симон слушал, но пока ответа на свой главный вопрос не находил.
.
- Предстанет перед Богом твой агнец, как растянутая на солнце шкурка – очень красиво будет, Всевышний за такую красоту все грехи тебе простит…
.
«Шкурка? - мелькнуло в голове у Симона, - нет, не то…»
.
- У меня зачать не выходит, святой отец, - объяснил он жрецу.
.
Тот задумался.
.
- Ты ей соль на язык клал?
.
- Нет.
.                                                             
- Уже ошибка, - самодовольно ощерился жрец и втянул в себя очередную зеленую соплю, - а красного быка храму посвящал?
.                                                                           
- Нет.
.
- И мяса нищим не раздавал? – вытаращил глаза эксперт.
.
- Не-ет… - протянул Симон.
.
Он уже чуял глубинную правоту жреца, а тот потрясенно и одновременно напоказ уже разводил руки в стороны.
.
- Ну, а если ты еще и невесту Божью в теплую шкуру не заворачивал…
.
- Все, святой отец, - упреждающе поднял руки Симон, - я все понял. Спасибо.
.
Елена была посвящена Богу с рождения. А потому обряд следовало исполнять в точности – до деталей.
***
Теодор уступал Амру город за городом, но вины своей в этом не видел. Во-первых, почти везде принялись проявлять недовольство армянские приходы. Подчиняться итальянке, отравившей мужа и сына, а теперь еще вздумавшей лишить Церковь остатков духовности, гайниты не желали.
.
Во-вторых, вот-вот должен был начаться разлив Нила, а вместе с ним и экспорт урожая – пусть и небольшого – по Траянскому каналу в Индию. И если прежде этот экспорт держали в своих руках аристократические семьи Византии, то теперь он был целиком в руках аравитян. И не торговать с ними для огромного количества купцов, извозчиков, грузчиков, матросов, лоцманов, капитанов, толмачей, охранников, писарей и счетоводов означало попросту голодать.
.
Ну, и, в-третьих, повсеместно ширились мятежи – теперь уже солдатские. Получившие свои две монеты солдаты с волнением обсуждали письмо ссыльного казначея Филагриуса, привезенное с островов его адъютантом Валентином Аршакуни. Казначей простыми и доходчивыми словами объяснял, что следующим шагом императрицы наверняка будет отравление детей Костаса – внуков Ираклия от первой жены. И, конечно же, пострадавший за правду казначей заклинал воинов немедленно войти в столицу и вырвать невинных младенцев из рук их зловещей бабушки.
.
Понятно, что в ситуации острого недоверия к империи, Теодор, как главный полководец Мартины почти ничего поделать не мог. Впрочем, он тоже получил письмо, в котором честно описывались и переговоры Амра с патриархом, и то, сколь жестоко покарал мятеж гайнитов некий ставленник Мартины, и то, что императрица уже получила требование освободить невинно пострадавшего Филагриуса, и за этим требованием стояли первые семьи империи. Ну, а главное, что объяснялось в письме: тратить силы на войну с Амром, когда можно перенаправить войска на главный источник зла – Мартину и ее выродков, никакого смысла нет.
.
Так что Теодор сдавал город за городом без малейших угрызений совести.
***
Мартина впервые увидела «свое» письмо, когда легионы уже бунтовали. В письме она просила Давида Матаргуема* взять ее в жены и помочь расправиться с детьми Костаса и Грегории.
.
*David Matarguem.
.
- Как думаешь, кто это сделал? – спросила она доставившего письмо патриарха.
.
- Все говорят, что самое заинтересованное лицо – вождь гуннов Кубратос.
.
Мартина на мгновение задумалась и отрицательно качнула головой.
.
- А ты что думаешь?
.
- Это не Кубратос, - тут же согласился с ее жестом Пирр. – Кубратос может свергнуть тебя, но он прекрасно понимает, что это ничего не значит, и придется договариваться со всеми остальными – и с сирийцами, и с греками, и с армянами, и с евреями. А это куда как сложнее, чем ввести войска гуннов в столицу.
.
- Но кто тогда?
.
- Твой брат, - без обиняков ответил патриарх. – Больше некому.
.
А вскоре Мартина получила еще одно письмо и смогла убедиться, что патриарх прав.
.
«Мне донесли, что Кубратос пытается поднять мятеж, - писал ей брат, - и, конечно же, хотя обвинения твоей персоны смехотворны, простые люди им поверят. А значит, в Кархедоне, да, и во всей Ифрикайе, начнутся мятежи…»
.
Мартина хмыкнула. Рука Венеции и Генуи виднелась вполне отчетливо. Более всего эти два крупнейших купеческих города севера ненавидели Кархедон, уже потому, что именно Кархедон держал Сицилию и Африканское море и брал пошлину за провоз товаров с запада на восток и обратно. А призыв «Карфаген должен быть разрушен!» стал настолько привычен, что даже не раздражал.
.
«Когда гунны войдут в Кархедон, а они войдут в него непременно, - писал далее Мартин, - можешь просить подмоги, – дам. Не задаром, конечно. Сама понимаешь, наши наемники без денег и шага не сделают…»
.
Мартина прикусила губу. Она знала, что Мартин прав. В условиях мятежа легионов, гунны в Кархедон войдут все равно. А значит, без помощи итальянских наемников ей не обойтись – больше просить было некого.
.
- А вы еще хуже, чем гунны… - вслух произнесла Мартина.
.
Она знала, что если нога подчиненного Папе итальянского солдата ступит на землю Кархедона, там будет разрушено и загублено все. Вообще все.
.
- И Сицилия отойдет Папе…
.
Это влекло за собой неизбежную утрату армянского влияния на северном побережье Ойкумены и начало безостановочного роста влияния итальянского. И, конечно же, Мартина, сама на четверть итальянка, знала: в этом наступлении итальянцев на армянские земли обвинят именно ее.
.
- Надо созывать Сенат и предлагать компромисс с Филагриусом, - сказала она Пирру, едва прочла письмо.
.
- Каким образом? – недовольно поморщился патриарх.
.
- Отзовем его из ссылки в обмен на прекращение армянских мятежей. Армян отправим в Кархедон – отбивать атаки гуннов и вышвыривать «помощников» из Италии, а сами тем временем будем оборонять Александрию от Амра.
.
- Красиво, - признал патриарх, - но бесполезно.
.
- Почему?
.
Патриарх задумался, видно, подбирал слова помягче.
.
- В Сенате не те люди, что думают о пользе и держат слово, Мартина, - с болью выдавил он, - а главное, им плевать на Византию.
.
- Неужели совсем плевать? – не поверила императрица.
.
Патриарх лишь молча кивнул.
***
Хаким получил письмо Аиши, как только до этой эфиопки дошли слухи о неизбежном смещении Амра.
.
«Вы противились этому походу, сколько могли, - напоминала принцесса, - и если бы не отвага Амра, все наши люди умерли бы от голода еще в прошлом году. Но Амр назад не повернул и прислал зерна столько, что даже ты, Хаким, сделал на торговле тем святым, чем нельзя торговать, целое состояние.
.
Вы боялись этой войны, как не может бояться мужчина, - язвительно обвиняла она, - и если бы Амр отступил, ваши бухты и гавани уже принадлежали бы Византии. Но Амр не отступил, и теперь сам византийский флот принадлежит нам.
.
Вы пытались остановить его, когда он принял в свои руки Траянский канал и отдал нам всю Нило-Индийскую торговлю. Но он не слышал ваших трусливых голосов и теперь взял весь Египет целиком.
.
Вы все время заставляете Амра выдавить из Египта больше зерна, чем необходимо нам и может дать эта земля. Но он не берет лишнего, и только поэтому египтяне поднимают мятежи против своих властителей, а ему открывают ворота без боя.
.
Вы гоните евреев и христиан из Аравии, забыв, что эти люди Книги жили с нами рядом всегда. А он всех берет под защиту, и только поэтому каждый христианин и каждый еврей Египта почитает Амра как старшего брата, а Мухаммада – как самого справедливого пророка Всевышнего.
.
Еще немного, и он возьмет Александрию и Мемфис, а принятые Амром в ислам наши новые братья уже идут на Кархедон и осаждают Константинополь. И это его заслуга, а не ваша. У вас вообще нет заслуг.
.
Вы все время напоминаете Амру о том, как он дважды пытался убить Пророка, но ведь именно вы, курейшиты, и посылали Амра убить Мухаммада. Между вами одна разница: Амр раскаялся и уверовал искренне, а вы – притворно.
.
Да, я утверждаю, что вы приняли ислам притворно! Вы все время прикрываетесь тем, что защищаете веру, но не вы, а именно Амр несет слова Мухаммада во все пределы Ойкумены. И все время – вопреки вашей воле.
.
Вы обвиняете меня, его, всех, кроме себя самих, в искажении слова Пророка, но – Аллах свидетель! – мой муж никогда не говорил тех мерзостей, какие вы ему приписываете.
.
Потому что Мухаммад был лев. А вы – шакалы, напялившие шкуру льва».
***
Симон почуял опасность мгновенно, - было что-то в воздухе, что он тут же опознал, как волю Кифы. Собственно, именно поэтому, а не из-за подошедших к Александрии войск аравитян, он и переместился – сначала в Карийун, а затем и в Александрию. И сразу же понял: все сделано верно: город вовсю праздновал восход Сотпеса* и начало разлива Нила.
.
* Сотпес – Сириус. Восходит 19 июля, с разливом Нила.
.
«Надо торопиться», - понял он и первым делом взял у ростовщика-генуэзца оставленные много лет назад деньги и за непомерную, поднятую голодом и ожиданием Конца Света, цену купил огромного красного быка.
.
- Хороший бык, - хвалили товар монахи, - специально для жертвы взращен.
.
- Доставьте в храм* Христа Спасителя, - сунул им еще с десяток монет Симон. – Жду через два часа. Мне понадобятся помощники.
.
*Жертвоприношения быков в храмах у изолированных от влияния крупных Церквей христианских народов и племен длились вплоть до XIX века.
.
Монахи удовлетворенно переглянулись.
.
- Мясо бедным семьям и нищим раздавать будем?
.
- Будем, - кивнул им Симон, - все будем…
.
Он знал, что монахи выручат с освященного мяса еще больше, чем от продажи быка, но это был уже их грех. Лично он обязан был сделать все строго по правилам.
.
- Зачем тебе жертвенный бык? – осторожно спросила уже начавшая понимать, насколько все серьезно, Елена.
.
- Ты посвящена Богу, - прямо ответил Симон, - а потому и зачать сможешь только от Него.
.
Царица Цариц побледнела.
.
- Ты уверен?
.
- Теперь – да, - кивнул Симон. – Но ты всегда можешь отказаться.
.
Елена опустила голову, немного помолчала и все-таки решилась.
.
- Я не буду отказываться от свершения своей судьбы.
.
В ее глазах стояли слезы.
***
Через час Симон договорился с настоятелем храма о скором изгнании всех прихожан и внеочередном проведении обряда – за совершенно немыслимые деньги, а еще через час монахи завели в храм быка, тут же, без спешки, но и не теряя времени, принесли его в жертву, слили освященную кровь в загодя приготовленные амфоры, сняли шкуру и перенесли шкуру поближе к алтарю и разделали мясо. А едва они, тяжело груженные жертвенным, вышли и закрыли за собой двери, Симон подтянул шкуру на священное место и кивнул Елене.
.
- Раздевайся.
.
Царица Цариц начала стягивать одежду, а он быстро развернул еще теплую шкуру, проследил, чтобы на теле Царицы Цариц не осталось ни единого лишнего предмета, и повел туда, куда во всем Египте женщин не водили уже двадцать восемь лет.
.
- Ложись.
.
Она легла, и Симон снова отметил, что она все еще прекрасна. Да, ее ноги и плечи были великоваты, бедра широковаты, а на некогда гладком и упругом теле появились обязательные в этом возрасте складки и складочки.
.
- Спокойно, - скомандовал он и быстро завернул ее в теплую, окровавленную шкуру. – Жди.
.
Отошел, стащил с себя рясу и подрясник, сорвал с шеи разлетевшиеся по каменному полу драгоценные бирюзовые четки и подошел к единственному, что оставалось от жертвенного быка. Голова Бога – из желтой, заляпанной кровью кости, с острыми чуть загнутыми внутрь рогами была просто огромна.
.
Симон с усилием поднял уже обрубленный монахами череп и с еще большим усилием водрузил на себя. Теперь все условия были соблюдены, и он – от имени Бога, коему Царица Цариц и была посвящена, - был вправе осуществить зачатие.
.
- Я иду.
.
Сила уже полыхала в нем рубиновым пламенем первой стены Иерусалима.
***
Мартина собрала Сенат вопреки желанию всех. Сенаторы понимали, что семья Ираклия уже обречена на отлучение от власти, и не желали слушать тех, кому никто в империи не подчинен. Однако императрица-мать приложила столько усилий, что отказаться было невозможно, и, конечно же, первым начал говорить Ираклонас.
.
- Я принял решение проявить милость и уже вызвал Филагриуса из ссылки, - громко, словами своей матери прочитал по бумажке пятнадцатилетний император.
.
Сенаторы молчали.
.
- Более того, видя, что святые отцы не слышат моих предостережений, - продолжил юноша, - и вносят в умы горожан сумятицу и страх, я уже отдал приказание о высылке из столицы всех духовных лиц следующих монастырей…
.
Император начал зачитывать список ненадежных монастырей, и сенаторы опешили. Монахи частенько принимали участие в мятежах, и то, что прямо сейчас делала Мартина, было очень верным шагом. Но такой отваги от нее не ожидали.
.
- Поскольку я так и не услышал ни от Боговдохновенных греков, ни от разумных евреев, ни от ученых сирийцев, ни даже от моих любимых армян ни одного предложения о войне с гуннами Кубратоса, я с болью в сердце принял предложение Папы Римского о вводе наемников-итальянцев в Кархедон.
.
Сенаторы охнули.
.
- Это невозможно!
.
- Мартина! Что это?! Что он говорит?!
.
Ираклонас с любопытством оглядел бушующий Сенат и, поняв, что его роль на сегодня исполнена, сел на трон и замер – с трогательной юношеской торжественностью.
.
- Я просила вас о помощи, - поднялась, чтобы ее лучше видели, императрица-мать, - и что я услышала в ответ?
.
- Только не наемники!
.
- Это же хуже, чем гунны!
.
Мартина подняла руку.
.
- Я еще раз спрашиваю вас: кто откликнулся на мой призыв? Есть такие?
.
Сенаторы недовольно заворчали и стихли. Мартина и впрямь разослала обращение всем вождям народов и племен – каждому лично.
.
- Вместо помощи появилось вот это письмо! – выдернула Мартина из стопки папируса желтый листок. – Якобы написанное мной! И вместо помощи я получила удар в спину!
.
Сенаторы окончательно замолкли и насуплено опустили глаза.
.
- Смотреть на меня! – закричала императрица. – Не смейте опускать глаз!
.
Сенаторы опешили. Так с ними разговаривал только Ираклий.
.
- Под стенами Константинополя варвары! – с напором продолжила императрица. – Если бы не чума в их становищах, они бы уже вошли в столицу. Но вам все равно. Вас интересуют только деньги, лишь то зерно, что еще осталось в Александрии!
.
- Это не так… - осмелился возразить кто-то.
.
- Да, это не так, - согласилась Мартина, - еще вас интересует, кто придет после меня.
.
По залу прошел недобрый смешок. Это уже было ближе к истине.
.
- И я вам отвечу, - уверенно кивнула императрица. – Хотите знать?
.
Сенаторы оживились.
.
- Ну, и… кто?
.
- Из вас – никто, – отрезала Мартина.
.
В зале воцарилась тишина.
.
- А кто же тогда? – спросил кто-то.
.
Мартина глянула в сторону сына и тот, немного замешкавшись, вытащил из рукава кусочек папируса.
.
- По многом размышлении, - прочитал император, - я принял решение, что дети моего брата Костаса должны разделить со мной честь и бремя императорской власти.
.
Сенат замер. Почти все полагали, что со смертью Костаса отношения Мартины и ее снохи Грегории безнадежно испорчены, и никто не думал, что императрица сумеет преодолеть это долгое противостояние внутри семьи.
.
- А почему грегорийцы? – задал риторический вопрос кто-то недовольный. – В империи много достойных родов.
.
Мартина сощурилась. Она уже видела, кто подал эту провокационную реплику.
.
- По отцу они вовсе не грегорийцы, - внятно ответила она. – По отцу они армяне и более того, они – царственная кровь Ираклия.
.
- Все знают, что за ними всегда будет стоять род их матери Грегории, - возразил сенатор. – А в империи много достойных родов…
.
Мартина поджала губы. Ясно, что сенатор намекал на себя.
.
- Верно, сенатор, даже ты тоже можешь стать императором… если свергнешь мою семью. Но, неужели ты думаешь, тебе позволят остаться на этом троне?
.
Она подалась вперед.
.
- Ты, умный, опытный человек, неужели ты думаешь, кто-нибудь из вас уцелеет, если верховная власть империи рухнет?
.
Сенатор побледнел. Вопрос был в точку.
.
- Поэтому я и говорю вам: хватит склок! Хватит фальшивок! Хватит споров и злобы! Пора спасать то, что еще не поздно спасти! Иначе падет не только Александрия; падет и Мемфис! И наступит день, когда наш Карфаген будет разрушен итальянцами, а в нашем Константинополе будут заправлять аравитяне!
.
Сенаторы на мгновение обмерли, затем кто-то хмыкнул, рассмеялся, его поддержали соседи, а вскоре весь зал безудержно хохотал.
***
Когда Симон развернул теплую, пахнущую кровью и животиной шкуру, а обнаженная, перепачканная свежей кровью Царица Цариц обняла его за шею, там, за стенами храма раскатисто пророкотал далекий гром. Он осторожно, так, чтобы с головы не свалился тяжелый коровий череп, взгромоздился сверху, провел рукой по скользкому от крови горячему бедру, и внутри живота стало горячо и зыбко, - как в первый раз.
.
- Я тебя сразу полюбила, - заплакала Елена, - как только увидела. Еще тогда…
.
Симон хотел что-нибудь ответить, но губы и подбородок тряслись.
.
- Т-ты…
.
И едва она закричала, он яростно сорвал с себя «божью голову», с ненавистью отшвырнул ее назад, к порогу и лишь тогда приник всем телом – так, как желал с самого начала. Бог уже получил оговоренную контрактом кровь девственницы, а все остальное Верховного Бабуина не касалось.
***
Кифа не обнаружил Симона в монастыре покойного Фомы, однако следы этой парочки он видел повсюду. А когда он сопоставил показания оставшихся при монастыре божьих слуг, стало ясно, что Симон бежал в Александрию.
.
- Хитер…
.
Найти человека в крупнейшем торговом городе Ойкумены было почти невозможно.
.
«Что ж, придется разослать агентов и выполнять остальные поручения…» - смирился он с временной потерей.
.
«Остальных поручений» тоже хватало, и все они были важны. Едва войска Амра выбили последние преданные семье Ираклия армянские легионы из Карийуна, Александрия оказалась в осаде. Понятно, что первым делом город четко разделился на две главные фракции: торгашей и вояк. Торгаши хотели мира и беспрепятственной торговли. Вояки мечтали перетерпеть временные неудобства, чтобы когда-нибудь нанести Амру ответный удар. Но главным было то, что обе фракции никак не связывали свое будущее с Мартиной и ее семьей. Это настроение люди Папы поддерживали, как могли, - всеми отпущенными средствами.
.
- Если не вывезти зерно из Александрии прямо сейчас, - говорили они купцам, - Мартина спохватится и все отберет. И лучше всего вывозить в Италию, там цены самые высокие…
.
И тут же подготавливались юридические документы, и зерно под видом второсортных товаров, разумеется, через взятки таможне, вывозилось из осажденного города.
.
- Купцы сдадут Александрию; никакого сомнения, - говорили те же люди главам военно-аристократических родов, - если терпеть примиренчество Мартины и не оттеснить их от управления городом, будет поздно…
.
И аристократы начинали решительно теснить купцов отовсюду. В результате все выходило, как надо: зерно вывозилось, а в управлении городом все больший вес приобретали военные. И так как именно аристократы представляли наибольшую опасность для Мартины, распад все более становился неизбежным. А однажды Кифу навестил очередной посланник от Мартина.
.
- Святой отец интересуется, что у тебя с этой женщиной, - первым делом сказал посланник.
.
- Пока ничего, но, думаю, она будет моей, - просто ответил Кифа.
.
Посланник окинул кастрата критическим взглядом, но от выражения недоумения удержался: ни отношения Кифы с женщинами, ни то, почему это столь интересует Мартина – такого же кастрата, его ни в малой степени не касалось.
.
- А какие прогнозы для Египта?
.
- К осени Египет падет, - уверенно констатировал Кифа.
.
Да, Александрия была неприступна, особенно сейчас, во время разлива Нила, однако то, как быстро рассыпалась египетская власть, внушало самые оптимистичные надежды.
.
- А когда в Египет войдем мы? – спросил посланник. – Что Мартин должен говорить Папе?
.
- Мы войдем сюда нескоро, - покачал головой Кифа. – Сначала аравитяне должны вернуть подати и начать злоупотреблять властью. Думаю, Папе придется ждать, как минимум, пять-шесть лет.
.
Посланец аккуратно все записал, и лишь тогда передал Кифе очередное, довольно неожиданное задание:
.
- Мартин хочет, чтобы ты организовал вывоз архивов Мусейона в Рим.
.
- Архивы Мусейона? – поднял брови Кифа, - но зачем они ему?
.
Посланник понимающе кивнул и достал желтый папирусный листок.
.
- Отец Мартин сказал мне, что ты должен понять.
.
Кифа развернул записку.
.
«Ты подал мне интересную мысль, Кифа, - писал Мартин, - но чтобы ты стал тем, кем ты хочешь, а все мы в будущем выглядели так, как все мы хотим, архивы империи должны быть у нас».
.
Кифу свернул записку и уставился в окно.
.
Он уже понимал размах мысли Мартина, ибо, едва еретическая Византия, а вслед за ней и власть временщиков-аравитян, падут, Папе придется решать, как поступить с памятью – с тем, что останется лишь на папирусной бумаге. Потому что дикий, кровожадный и тупой, как все варвары, Амр ибн аль-Ас не имеет права войти в историю таким, каким его видят сегодняшние египтяне. Злобная отравительница Мартина не должна выглядеть ни заботливой матерью для всех детей своего мужа, ни рачительной продолжательницей его дела. А уж армяне… этих, пусть и недолго, но правивших всей Ойкуменой еретиков следовало навеки отправить туда, где им и место, – на самые задворки истории. А может быть, и еще дальше.
.
Вот только для этого собранные в Александрийском Мусейоне архивы следовало вывезти в Италию – любой ценой.
***
Когда закричал Симон, цветные витражи храма лопнули и осыпали их, словно брызги падающего со скалы потока. И сразу же потухли все до единой свечи. Ворвавшийся в пустые оконные проемы ветер царствовал теперь в храме безраздельно. И лишь спустя бесконечно долгое время Елена произнесла первое слово.
.
- Симон?
.
-?
.
- Это у всех так?
.
Он с усилием сполз со скользкого пышного тела, повернул ее к себе и обнял.
.
- Не знаю… кажется, нет.
.
Ветер скользил по его спине приятными прохладными волнами.
.
- Мне страшно… - тихо произнесла она, - и сладко… и снова страшно. Почему так?
.
Симон отодвинулся и заглянул ей в глаза. Он чувствовал то же самое.
.
- Ты – Царица Цариц… а я… я даже не знаю, кто я.
.
- Ты – мой Бог, - провела рукой по его бритому татуированному черепу Елена.
.
Симон улыбнулся и вдруг понял, что впервые не услышал в себе протеста на само это слово.
.
- Да, будет так.
***
Когда войска Амра отбросили Теодора от Карийуна и осадили Александрию, стало ясно: и Менас, и все остальные, твердившие о неприступности города, были стократно правы. Едва первые смельчаки бросились вперед – так, проявить удаль, навстречу им полетели выпущенные из множества баллист камни.
.
- Двадцать восемь человек, - мрачно отчитался о потерях Зубайр.
.
- Отходим и становимся лагерем, - распорядился Амр.
.
А уже вечером перебежчики сообщили Амру, что в Александрии резня. Он попытался выяснить, кто кого режет, перебежчики принялись объяснять, и Амр совершенно запутался. И даже когда, спустя много дней, пришло письмо от Менаса, не прояснилось почти ничего.
.
«Префект Аркадии Филиадес, брат патриарха Грегория и патриарх Кир давно уже за мир с тобой – на любых условиях, - писал Менас, - но между собой они не ладят. Я пытался их свести – не вышло. Впрочем, хорошо уже то, что Филиадес денег на ведение войны не дает. При этом его брат – мой давний и ярый враг. Филиадеса он поддерживает, но со мной не соглашается ни в чем».
.
Амр растерянно почесал затылок, перевел дыхание и продолжил читать.
.
«Ну, а Теодора интересует не война с тобой, а возможность поквитаться с семьей Ираклия, и он активно ищет сторонников среди тех святых отцов, что стоят в оппозиции патриарху Грегорию и патриарху Киру. Понятно, расклад сил осложняется родственными связями патриарха Грегория с Филиадесом…»
.
Амр тряхнул головой и начал письмо сначала, затем опять – сначала… и опять! И вскоре был вынужден признать: или он и впрямь дикий, необразованный варвар, или судьбу Александрии может решить только Аллах. Он, обычный человек в этой паутине взаимной ненависти разобраться был не в состоянии.
***
Когда они покинули уже начавшую остывать шкуру, за пустыми темными окнами храма вовсю бушевала гроза.
.
- Как в детстве! – рассмеялась Елена.
.
Она еще помнила времена, когда дождь в Египте не был редкостью.
.
Симон улыбнулся, взял ее за руку, подвел к купели и тщательно, не оставляя ни единого пятнышка, омыл ее всю – с головы до ног.
.
- Щекотно… - смеялась Царица Цариц, - подожди, я сама…
.
Но он не позволял ей сделать самой ни движения. Не потому, что двадцать восемь лет в ее окружении не было ни единой женщины и ни единого мужчины – только кастраты. Просто в такой важный момент Симон не имел права рисковать ничем.
.
- Я лучше знаю, девочка, - только и говорил он.
.
А потом он протянул ей загодя приготовленные новые, никем даже не примеренные одежды, переоделся сам и несколько раз ударил в храмовые двери изнутри.
.
- Шкуру и череп – в Нил, - сурово распорядился он открывшему дверь священнику. – Старую одежду – сжечь.
.
- Да, господин, - склонился еще ниже настоятель храма.
.
Он получил достаточно золотых монет, чтобы не строить из себя самого святого человека во всей столице. А главное, до времени, когда именно в этом, главном храме Александрии встретятся самые сильные люди столицы, оставалось около двух часов. Чтобы навести порядок, этого хватало.
***
Теодор прибыл на совещание последним, сразу после патриарха Кира. Все остальные члены совета были менее значительны, а потому постарались не опаздывать.
.
- Я зачитаю предложенные нам условия еще раз, - предложил патриарх, - на мой взгляд, они вполне приемлемы…
.
Он принялся читать, но эти условия и так уже все знали: дань по два динара с каждого взрослого мужчины; александрийский гарнизон убирается из города морем, а те, что рискнут идти сушей, мимо аравийских войск, платят дань, как все прочие. Плюс, Амр заявил, что не собирается ни вмешивается во внутренние дела Церквей, ни изгонять евреев, как это, по слухам, начали делать в Аравии.
.
- Ну, это не совсем правда… - подал реплику Теодор. – Амр уже вмешался в дела нашей Церкви…
.
Однако его сарказма не одобрили. Здесь все знали, что вместе с войском Амра в Египет вернулся прежний, опальный, прятавшийся много лет в горных эфиопских монастырях и очень уважаемый патриарх Бенджамин, а значит, перевороту внутри Церкви все одно быть. Однако формально, Амр был ни при чем. Ну, и он соглашался взять заложников – как гарантию соблюдения слова византийцами – 150 военных чинов и 50 высокородных мирян.
.
- Ну, что, начнем с Менаса, - предложил патриарх. – Что решили купцы?
.
Самый главный купец Египта встал. Он давно обсудил условия с остальными купцами, и теперь лишь доносил их общее решение.
.
- Город сдать, - отозвался Менас. – Условия Амра просты, понятны и, как всегда, честны.
.
Теодор скрипнул зубами, но счел за лучшее не оспаривать мнения торгашей, а напротив, поддержать.
.
- Город сдать, - вопреки протоколу, вторым поднялся он. – Амру мы шею все равно сломаем. Сейчас главное – расправиться с предателями в императорском дворце.
.
Члены временного совета скорбно замерли. Здесь почти никто не симпатизировал Мартине, но и принца Теодора никто не уважал.
.
- Кто еще скажет? – смутился нарушением регламента патриарх.
.
- Сдать, - поднялся Филиадес.
.
- Сдать, - вторил ему Евдокиан.
.
- Сдать… сдать… сдать…
.
Да, многие совершенно не желали подчиняться этому варвару, однако в такой ситуации лучше всего было придерживаться обычной византийской политики: обещать, бог знает, что, и разорвать договор точно в тот момент времени, когда нужда в нем отпала, а силы империи достаточно выросли.

***

Быстрый ответ

Напишите ваше сообщение и нажмите «Отправить»



Вы здесь » Новейшая доктрина » Духом единым ... » Поп-Германия отказывается от угля, Европа — от газа