Из этой Романии (или Македонии), а не из итальянского Рима вышел и мифический Александр Македонский, первый завоеватель Греции, Малой Азии, Месопотамии и Египта, т. е. всей той области, которая после присоединения к ней Италии, Галлии, Испании и Туниса, стала называться, в отличие от них, Восточной (и, очевидно, первоначальной) Романской империей. А доминирующее значение Македонии было так велико, что и потом, уже после отпадения всего Востока благодаря развитию магометанства, в Византии царствовала с 867 до 1056 год «македонская» династия, основанная романско-македонским кавалеристом Василием. Да и после нее, когда анатолийские турки уже завоевали Балканский полуостров, резиденция турецких императоров от 1360 по 1453 год была в том же Адрианополе, в котором, как показывает самое его имя, жил и император Адриан и, очевидно, по тем же самым стратегическим соображениям, совершенно понятным при первом взгляде на географическую карту земного шара. Потом, когда постройка больших морских судов сделала невозможным помещение флота в мелководной Марице, столица была  перенесена в Константинополь, т. е. в тот же пункт, соединяющий Европу и Азию, в котором за тысячу лет до того времени и Диоклетиан, родившийся тоже на Балканском полуострове, в Далмации, был провозглашен своими легионами 17 сентября 428 года верховным главой Романской (т. е. Румынской) империи.
.
Не в отдаленном итальянском Риме это было, а на Босфоре, в Халкедоне, северное предместье которого было потом переименовано в Константинополь. Это было в наилучшем стратегическом пункте древнего культурного мира. Там и провозглашен был императором Диоклетиан, а отдаленный Лациум, поворотившийся спиной ко всему Востоку мог узнать об этом только через несколько недель, и если бы захотел противиться, то все равно ничего не мог бы сделать.
.
Кроме того, скажете сами: что представляла собою Турецкая империя после 1362 года, когда султан Мурад, завоевавший Фракию (т. е. ту же Македонию) и перенесший свою резиденцию в Адрианополь, заставил сербов в болгар платить себе дань? Что представляла собой его империя, особенно с 1453 года, когда султан Магомет II, после того как его предшественники покорили Боснию, Герцеговину, Албанию, Валахию, Македонию и Фессалию, перенес свою столицу в Константинополь на Золотой Рог?
.
Четыреста лет существовала эта турецкая империя Мурада и Магомета II, и, откинув ее исламитскую веру, сравните только ее географические границы с границами Восточной Римской империи времен знаменитого Феодосия II и Юстиниана I, начавшего тоже не в Риме, а здесь же в Константинополе «Римское право». Посмотрите на исторических картах, и вы сами увидите, что это та же самая Романская империя, только далматская династия Диоклетиана сменилась здесь анатолийской династией Мурада, да трижды переменилась в ней господствующая религия: арианство было побеждено сначала православием, а потом православие магометанством, которое, как я покажу далее, является лишь ответвлением арианства.
.
Отсюда были родом различные цари этой Балканской империи, а как их звали по именам — это почти совершенно безразлично для хода истории, которым управляли, как и везде, не боги а не отдельные личности, а прежде всего геофизические факторы.
.
Читатель видит теперь, какова была вплоть до наших дней притягательная сила этого замечательного геофизического центра на прибрежьях Мраморного моря. Это он (а не боги) дважды создавал тут одинаковую по своим границам преобладающе огромную империю.
.
Создаст ли он ее еще и в будущем? Это покажет оно само, а мы можем только сказать, что недаром все русские и другие империалисты стремились получить его в свои руки.
.
А что же сделал итальянский Рим на промежутке времени, охватывающем не многим более полутора тысяч лет, в продолжении которого наши исторические памятники подтверждаются астрономическим вычислением времени часто указываемых в них небесных событий? Об этом я подробно расскажу в последних отделах настоящей пятой книги моего культурно-исторического исследования, а теперь для ясности лишь резюмирую их содержание. Вот это резюме:
.
Никогда на протяжении всего своего времени Рим не был резиденцией светской власти так называемых «римских императоров», а разве только местом их пилигримств, на поклонение всегда малосильному в военном смысле наместнику бога на земле, подобно отдаленной Мекке для мусульманского Востока. И такая роль была очень прилична его географической области, близ которой происходили таинственные и ужасные для древнего мира сейсмические явления: стране, где грохочущий Везувий неожиданно погребал под своим пеплом целые города, а Сольфатаро Флегрейских полей считался входом в подземное царство; стране, на морском пути в которую лежали Сцилла и Харибда и дымились Этна и Стромболи.
.
В этой геофизической особенности и было все значение Римской области на всем протяжении ясного зрения современной рациональной истории, смотрящей в глубь веков, а далее начинаются одни миражи. Даже и тотчас после окончательного отделение запада Европы от эллино-сирийско-егииетского Востока в 395 году, резиденцией западной светской власти стала Равенна на берегах Адриатического моря, куда, а не в неудобный Рим, и переселился жить «западно-римский» император Гонорий, отделившись от своего брата восточно-романского Аркадня, в Равенне, а не в Риме, находятся и древнейшие памятники итальянского зодчества. Таковы ее постройки наиболее архаического вида: собор с баптистериями, относимый к V веку, церковь св. Виталия, относимая к VI веку, базилика Аполлинария и т. д. Но и Равенна не могла долго служить географическим центром обширного западно-европейского государства, и потому вся западная часть Средиземной империи Диоклетиана быстро распалась на клочья с самостоятельными, национальными центрами, из которых один из важнейших должен был естественно появиться в устьях реки По (Венецианская область), другое в бассейне Роны, а третий на берегах Гвадалквивира, на Иберийском полуострове. Самый же Рим мог оставаться лишь великим религиозным пунктом, и если он стал теперь административным центром объединенной Италии, то исключительно потому, что изобретенье железнодорожных сообщений разрушило естественные преграды страны и необычно сократило расстояния. Без этого же обстоятельства итальянским королям неизбежно пришлось бы перенести свою резиденцию в Милан.
.
Итак, для верного понимания древней истории мы, прежде всего, должны освободить себя от привитой нам с детства идеи, что Римская империя вышла из итальянского Рима, или что Рим когда-нибудь имел какое-либо влияние на ее административную жизнь, и мог назначать и смещать «своим сенатом» ее военных властелинов, пребывавших со своими армиями за тридевять земель от него в тридесятом царстве, которые только посмеялись бы над распоряжениями «зазнавшихся провинциалов». Даже в сильнейший разгар суеверий, когда перепуганные пророчествами короли ползали на коленах перед великими римскими понтифексами и даже признавали их светскую власть над собою, она была только номинальна, так как у средневековых понтифексов или у сменивших их со времени Гильдебрапда в XI веке пап не было возможности в своем отдалении от главных стратегических центров быстро в своевременно распоряжаться своими армиями, да и короли ходили на покаянье в своих грехах даже не в Рим, а в Каноссу в Реджио-нелль-Эмилиа в Средней части Италии.
.
Тем менее могла исходить из итальянского Рима какая-либо правящая власть в дохристианский период.
.
Все географические, геологические и геофизические особенности бассейна Средиземного моря единогласно показывают, что объединение этого бассейна могло произойти только из Балканской Романии через Босфор на юг и восток, и через Отринтский пролив на запад, когда кораблестроение достигло такой степени, что можно было проезжать из Корфу в Отринто без большого риска. Древний румынский язык был родственен латинскому, но значительно изменился впоследствии под влиянием славянских наречий и разделяется теперь на дакайско-романский, служащий литературным, на истро-романский и на македонско-романский. Он стал возрождаться в литературе только с XVIII вена, а перед тем литературным языком был греческий. И я особенно отмечаю тот факт, что средневековое название византийцев, как они сами себя называли, было не греки, и не эллины, а, ромаи (ρωμαίοι), откуда и название всего их царства было Ρώμη (Roma), а в русской произношении Рим.
.
В соответствии с нашей теорией о происхождении империи Диоклетиана из Румынии и от ромаев (балканцев) находится, повторяю, и легенда об Александре Македонском, сыне румынского царя Филиппа II, Он — говорят нам — был выбран на престол амфиктионами, т. е. сенатом священного города Дельф, овладел всей Элладой, но был убит Павзанием во время войны против персов в 336 г. «до Рождества Христова». Ему наследовал его сын Александр Македонской, ученик Аристотеля. Переправившись со своей конницей через Дарданеллы, он, — говорят нам, — проскакал, как впоследствии Пизарро во Америке, через всю Малую Азию и Сирию и Египет, все завоевывая превосходством своего, вероятно, железного или еще медного оружия и невиданными еще в этих странах верховыми лошадьми. Он основал в устьях Нила Александрию, но не остался в ней, а пошел в Месопотамию и в Персию, дошел, — говорят нам, — до реки Сыр-Дарья близ Аральского моря и женился там на дочери местного царя Роксане. Возвратившись в Румынию, он ввел и на своей родине восточные обряды, чем, будто бы, вызвал неудовольствие населения. Потом, в 327 году до начала нашей эры, он, будто бы, пошел в Индию, но должен был вернуться оттуда из-за неудовольствия своих солдат таким отдаленным походом по пустыням Белуджистана. Он умер — говорят нам — в «Вавилоне» в июне 323 г. и тоже до «Рождества Христова».
.
Но мы вычислила уже, что «Рождество Христово» приходилось около 333 года нашей европейской гражданско-календарной эры, и отсюда выходит, что Александр Великий, царствовавший 12 лет, властвовал над всей Эллино-сирийско-египетской империей, т. е. над тем, что мы называем Восточной Романской империей, с 5 года до начала нашей гражданской эры, по 7 год после нее, а потому приходим к предположению, что наша гражданская эра есть, может быть, эра Александрийская, идущая от основания этого города (ab Urbe condita).
.
Это и была бы древнейшая хронологическая дата «Романской (Римской) истории», если мы не захотим отожествлять Александра Македонского с Александром Севером.
.
Египетские Птолемеи с этой точки зрения перемещаются в I, II и III века нашей эры, а все египетские династии до них оказываются многократными переносками с тех же самых романских наследников богопризванного Диоклетиана при вариациях их прозвищ и деятельности. Ведь даже знаменитые египетские пирамиды имеют себе псевдо-классических аналогов (рис. 62) в Европе.

Рис. 62. Так называемой гробницы Кая Цестия (Cajo Cestio) на Остийской дороге около старинных ворот (Porta Fregimina) в итальянском Риме, называемых в народе воротами Св. Павла.

Рис. 63. Так называемые «гробницы фараонов» в Египте. По единству их стиля с гробницей Кая Цестия можно ли заключить и о единстве эпохи и погребального ритуала?

Рис. 67. Историческое сновидение.
Сон Брута после убиения им Юлия Цезаря (из книги Феллье: Жизнь знаменитых римлян).

Рис. 68. Историческое сновидение:
Похищение сабинянок. Картина Жака Давида (1748—1825).

Рис. 70. Историческое сновидение.
Тиберий - Клавдий и Агриппина Младшая в представлении Рубенса
(картинная галерея в Риме).

Рис. 71. Историческое сновидение.
Отдых девы Марии с младенцем Иисусом и ее фиктивным мужем Иосифом при ее бегстве в Миц-Рим.

Рис. 76. Историческая галлюцинация.
Картина Поленова: Забава древнеримского кесаря.

Рис. 77. Историческое сновидение.
Священница богини Весты в древнем Риме» весталка (картина Кауфмана).

Рис. 78. Историческое сновидение.
Октавиан Август в латах (по изображению, считающемуся античным).
В предшествовавших книгах «Христа» я уже не раз указывал мимоходом на позднее происхождение книг, приписываемых этому автору, и на то, что их написал Поджио Браччнолини в XV веке нашей эры. Но в виду той важности для истории «классического Рима», которую приписывают Тациту, поговорю и здесь подробнее.
.
Публий Корнелий Тапит, — говорят нам авторы Эпохи Возрождения, — родился около 55 года «после Рождества Христова» при Черном императоре (Нероне), был другом Плиния Младшего и умер при Адриатическом императоре (Адриане) около 120 года после того же пресловутого «Рождества Христова», которое относят обыкновенно к промежутку от 2 до 5 года перед началом нашей эры (а по моим вычислениям реальный основатель христианства родился около 333 года нашей эры).
.
Тацит первый ввел в историю моральные поучения для пользы будущих исторических деятелей, а слог его чисто беллетристический или публицистический.
.
В своем «Жизнеописании Агриколы»1 он сообщает между прочим сведения о населении Британских островов и о нравах, римского общества «при императоре Домициане», причем манера рассказа та же самая, что у Салюстия.
.
В небольшом сочинении «О происхождении, местопребывании и нравах германского народа»2 он приводит совсем анахроническую для того времена параллель между слабостью (!) тогдашних римлян и силою германцев. Он радуется лишь тому, что германские государства разрознены, и предвидит возможность образования из них могучей пан-германской, империи, что, конечно, могло быть сделано лишь после ее осуществления при: Отгоне Великом.
.
Но главным трудом Тацита считаются две его книги:
.
1. «Летописи» (Annales), содержащие историю Римской империи при Тиверии, Калигуле, Клавдии и Нероне, давно вызывавшие сомнение в подлинности и, как их продолжение.
.
2. «Истории» (Historiae),охватывающие смутное время Гальбы,  Оттона и Вителлия до вступления во власть Веспасиана.
.
По своим убеждениям он сторонник аристократической республики в том виде, в каком она существовала в итальянских городах XIII—XV веков.
.
Насколько же достоверны его сочинения?
.
Отдельные несообразности и анахронизмы в его рассказах и даже размышлениях замечали уже и Вольтер и Амедей Тьери и наш Пушкин, — но только с конца XIX века начали появляться серьезные исторические труды, совсем отвергающие подлинность его книг.
.
Так, английский историк Росс написал в 1878 году обстоятельную книгу: «Тацит и Поджио Браччиолини»,3 где он доказывал самым убедительным образом, что «Летописи» Тацита сочинены Поджио. Эту же точку зрения поддержал и Гошар (Hochard) в 1890 году в своей книге «О подлинности Летописей и Истории Тацита», и со времени выхода его книги этот вопрос можно считать решенным окончательно.
.
1 De vita et moribus Julii Agricolae, 46 главок.
2 De Origine, Situ, Moribus ac populis Germ norum.
3 Ross: Tacitus and Bracciolini. The Annals, forged ia the XV centuri. 1878 (Тацит и Браччиолини. «Летописи», подделааные в XV веке).
Основою таких выводов являются:
.
1) полная невозможность напасать многое, входящее в «Летописи» и в «Историю» Тацита ранее Эпохи Возрождения;
.
2) литературные приемы этих книг и их язык настолько тождественны с приемами и языком Поджио, что уже одно это обстоятельство должно наводить на подозрение;
.
3) типичная для XV века любовь к непристойностям, которая, — прибавлю от себя, — заставляет меня относить к тому же времени и Петрония (найденного тоже Поджио) и Ювенала, и Марциана и много других классиков, и, наконец,
.
4) крайняя подозрительность условий, при которых Поджио впервые «открыл Тацита», совершенно неизвестного в средние века.
.
Не имея места делать здесь подробное изложение результатов новейшей критики по отношению к Тациту, я ограничусь лишь кратким резюме этих работ, прибавив к нему выдержки из книги А, Амфитеатрова «Зверь из Бездны», которые я проверил лично по Гошару и нашел изложение Амфитеатрова очень удачным, хотя он все-таки не хочет отказаться от мысли о существовании Тацита, как историка, в древности.
.
И это тем лучше для меня, так как нельзя будет обвинить мое изложение в тенденциозности.
.
Поджио Браччиолини, — говорит автор «Зверя из Бездны», как он называет по Апокалипсису Римскую империю, — родился в 1380 году в Терра Нуова, маленьком городке близ Флоренции, и уже в раннем возрасте прослыл юношею незауряд образованным и острого ума. Служебную карьеру свою он начал при кардинале Бари, но вскоре мы видим его при дворе папы Бонифация IX в звании кописта (scriptor pontificus). Понемногу он возвысился до звания секретаря при одном из чиновников-редакторов. На обязанности его лежало выправлять официальные документы — корреспонденцию, грамоты и резолюции, исходящие от имени папы. Он сопровождал папу Иоанна XXIII на Констанцский собор 1414 г., и когда тот был низложен (1415) этим собором, Поджио лишился должности и, так сказать, повис в воздухе.
.
Некоторое время спустя, он поступил на службу к Генри Бофору, брату короля Генриха IV, епископу и впоследствии кардиналу. Но, обманувшись в своих расчетах на богатые прибыли, он уже в 1422 году снова во Флоренции, и затем в Риме, где папа Мартин V, преемник Иоанна XXIII, возвратил ему старую должность секретаря при святейшем престоле. Латинскому языку он учился у Джовани Мальпагини, равеннского друга Петрарки, а греческому — у Хризолора (Chrisoloras, ум. в 1415). Знал он и еврейский язык. Древности он изучал с таким пылким пристрастием, что его почти невозможно было застать иначе как за латинскою или греческою книгою или за отметками из нее. Это был настоящий глотатель библиотек, и в конце жизни Поджио написал, уже под своим именем, ряд веселых (и непристойных) рассказов под заголовком «Facetiae» (1450 г.), а также не особенно достоверную историю Флоренции и ряд других, рассказов и памфлетов. Позднейшая Французская критика поставила его на один уровень с лучшими авторами Эпохи Возрождения.
.
Как высоко его ценили, доказывают его гонорары. За посвящение «Киропедии» Альфонсу Арагонскому Поджио получил 600 золотых, т. е. около 7200 франков, а по тогдашней цепе денег это был огромный капитал. Литература выдвинула его в ряды государственных деятелей, и жизнь свою он окончил на высоте большого и властного поста — канцлером Флорентийской республики, так что первую половину итальянского XV века многие находили возможным называть «веком Поджио».
.
Таковы светлые стороны деятельности этого замечательнейшего человека. Посмотрим теневые.
.
Поджио имел отвратительный характер, который перессорил его со всеми литературными знаменитостями его эпохи — Ауриспою, Гуарино, Виссарионом, а в особенности с Филельфо и Валлою.
.
В Констанце, в Лондоне, и всюду, он живет широкою жизнью гуляки: большой любитель непристойных картин, рассказов и стихов, а в старосте и сам их усердный и разнузданный сочинитель, в чем жестоко попрекает его Валла. Широкий образ жизни стоил Поджио Браччиолини очень дорого и, смолоду превосходя его средства, заставлял его вечно нуждаться в деньгах.
.
Источником добавочных доходов явились для него розыски, приготовление и редакторство списков античных авторов по «подлинным» манускриптам. В XV веке, когда все с жадностью стремились в розыскам возвеличиваемых не в меру древностей, это была очень доходная статья. При содействии Флорентийского ученого, книгоиздателя и книгопродавца Никколо Никколи (1363—1437), который в то время был царем литературного рывка, Поджио Браччиолини устроил нечто в роде постоянной студии по обработке античной литературы и привлек к делу целый ряд сотрудников и контрагентов, очень образованных и способных, но сплошь с темными пятнами на репутациях: тут были и Чинчо Римлянин, и Бартоломео, и Монтепульчано, и Пьетро Ламбортески...
.
Первые свои «находки» Поджио Браччиолини и Бартоломео ди Монтепульчано сделали в эпоху Констанцского собора, когда низложение Иоанна XXIII поставило их, как упраздненных папских секретарей, в самое критическое положение. В забытой сырой башне Сен-Галленского монастыря, «в которой заключенный не выжил бы и трек дней», они, по их словам, нашли кучу древних манускриптов: сочинения Квинтилиана, Валерия Флакка, Аскоаия Педиана, Нония Марцелла, Проба и других, которые и представили издателям. Это сделало не только сенсацию, но прямо-таки литературную эпоху: все стали искать в старых башнях древних манускриптов, и сами лично, и через других, обещая за находки древних авторов большие деньги, и нет никакого сомнения, что Никколи, которому досталась из этих сокровищниц львиная доля, хорошо нажил и мечтал нажить еще. Так Поджио доставил Никколи и «Буколики» Кальпурния и несколько глав Петрония (из своих прежних сочинений!).
.
Манускрипт, выходивший из мастерской Поджио, ценился очень высоко, и он выпускал их много, В письмах своих он то и дело требует от Никколи бумагу, пергамент, переплетный приклад, и, если издатель запаздывает доставкою, Поджио плачется, что ему приходится даром кормить своих мастеров из-за неаккуратного хода работы. Разумеется, писцы его вырабатывали по преимуществу ходовой, второстепенный товар, в котором ценна была только редакция Поджио. Любительские экземпляры хозяин готовил сам, и какую цену брал он за них можно судить по такому примеру. Продан Альфонсу Арагонскому собственную копию Тита Ливия, Поджио на вырученные деньги купил себе виллу во Флоренции. С герцога д'Эсте он взял сто дукатов (1200 франков) за письма св. Иеронима, да и то с великим неудовольствием, видимо вынужденный безденежьем, или тем, что работа залежалась, потому что отцы церкви в век Возрождения шли с рук не так бойко, как языческие философы. Клиентами Поджио были Медичи, Сфорца. д'Эсте, многие аристократические фамилии Англии, бургунский герцогский дом, кардиналы Орсини, Колонна, крупные богачи, как Бартоломео ди Бардио, и университеты, которые в ту пору, по щедрости просвещенных правителей, начали обзаводиться библиотеками, и усиленно расширяли свои старые книгохранилища. Поджио зарабатывал очень большие деньги и оставил своим детям огромное состояние, которое те чрезвычайно быстро расточили. Но нет никакого сомнения, что жил он — по крайней мере очень долго, лет до сорока — шире своих постоянных доходов и часто, чтобы выручить себя из долгов, нуждался в каком-либо экстренном большом куше, который должен был добывать тоже экстренными средствами. А в выборе последних Поджио не умел быть разборчивым.
.
Таков человек, который «нашел» не только множество упомянутых, здесь классических авторов, но и историка Тацита. Посмотрим теперь как он нашел его.
.
Основные рукописи двух Тацитовых сочинений «Летописи» и «Истории», известные под именем Первого и Второго Медицейского Списка, находятся теперь во Флоренции в книгохранилище Bibliotheca Laurentiana.
.
Поджио Браччиолини и его тесть Буондельмонти были в числе директоров-устроителей этого книгохранилища. «Второй» Медицейский Список древнее первого, если не по происхождению, то по опубликованию, лет на 80. На первой его странице значится:
.
Cornelius Tacitus et Opera Apuleii. Conventus Sancti Marci de Florentia. De hereditate Niccolai Niccoli Florentissimi, viri doctissimi. (Корнелий Тацит и сочинения Апулея, из книг монастыря св. Марка во Флоренции. По наследству от Николая Никколи флорентийского доблестного гражданина и ученейшего мужа.)
.
В этом списке из Тацита заключается только шесть последних книг «Летописи» и пять первых книг «Истории». В этих своих частях он является прототипом для всех остальных копий, имеющих претензии па древность: Фернезского списка из Ватикана, Буда-Пештского, Вальфенбюттельского и др. Первое печатное издание Тацита, выпущенное в Венеции Джованни Спирою или братом его Ванделином около 1470 года, печатано с этого «второго» Медицейского списка, или — по преданию — с точной его копии, хранившейся в Венеции, в библиотеке при соборе св. Марка. Но оттуда он «исчез», т. е. никогда там и не был.
.
«Первый» же Медицейский список был найден и приобретен папою Львом X через 80 лет после «второго» и немедленно напечатан им (1515) в Риме, под наблюдением Филиппа Береальда Младшего и под названием:
.
Cornelii Taciti historiaruin libri quinque nuper in Germania inventi. (Пять книг историй Корнелия Тацита, недавно найденные в Германии.)
.
Этот Медицейский список и предшествовавший (неправильно называемый «вторым») дают полную сводку всего, что дошло до нас из исторических сочинений Тацита. Язык, манера изложения, тон и все литературные достоинства и недостатки обнаруживают их несомненное единство и доказывают, что перед нами труд одного автора. Существенною разницею между ними является только почерк их. «Второй список» выполнен так называемым ломбардским письмом, а «первый» каролинским (рис. 69).

Рис. 69. Образчики почерков, которыми написаны рукописи двух книг, приписываемых Тациту. Вверху — ломбарский, внизу — каролинский.
.
О том, что будто Тацита знали и читали давно, мы имеем сведения: от его подложного современника Плиния Младшего; от его подложного врага — христианского апологета Тертуллиана, относимого к III веку; от Флавия Веписка; от Блаженного Иеронима, относимого к IV веку; от Павла Орезия, Сидония и Аполлинария, относимых к V веку, и от Кассиодора, относимого историками к VI веку... Но рукописи их «были открыты» тоже в одну эпоху с вышеприведенными книгами Тацита, так что доказывают собою лишь то, что и они подложны. Затем имя Тацита — говорят нам— «исчезает из памяти цивилизованного мира» на много веков.
.
Хотя Флавий Вениск и рассказывает, как сам император гордился происхождением от Тацита и как повелел он, чтобы списки произведений его великого предка имелись во всех публичных библиотеках империи, но литература не сохранила нам ни малейших следов тогдашнего Тацитова авторства. Латинские грамматики конца Римской империи, Сервий Присциен и Ноний Марцелл, усердные цитаторы и исчислители имен своей литературы, не упоманают о Таците и, очевидно, о нем не знают.
.
Но вдруг, в IX веке (пятьсот лет спустя) имя Тацита странно всплывает в хронике Фрекульфа, епископа в Лизьё, а в XI веке в «Polycraticon'е», памфлете Иоанна Салисбирийского против королевской власти. Однако, по замечанию Гошара, оба эти упоминания совсем общего характера и не говорят о Таците ничего типичного, так что нет никакой надобности предполагать, будто в библиотеках Фрекульфа или Иоанна Салюсбирийского имелись какие бы то ни было сочинения Тацита.
.
Итак, на всем протяжении средних веков, ни в трудах, ни в переписке ученых ни разу не мелькнул намек на какую-либо сохранившуюся рукопись Тацита, хотя очень часто один просит для прочтения, другой для переписки, сочинения Саллюстия, Светония, Цицерона, Квинтиллиана, Макробия и других латинских авторов. Таким образом, кто бы ни был автором Тацитовых сочинений, но приходится согласиться с Россом и Гошаром в их утверждении, что в конце XIV и начале XV века о Таците никто из образованных людей не имел ни малейшего понятия. Верили в его безвестное величие и, конечно, мечтали: «ах, если бы найти!». Мечтали идеалисты, мечтали и практики. Была потребность завершить находки римской литературы Тацитом, каждый книгопродавец понимал, что найти Тацита значит нажить капитал. И вот спрос родил предложение. Тацит нашелся.
.
В ноябре 1425 года Поджио из Рима уведомил Никколи во Флоренции, что «некий монах мой приятель», предлагает партию древних рукописей, которые надо получить в Нюренберге, и в числе их «несколько произведений Тацита».
.
Никколи живо заинтересовался и немедленно изъявил согласие на сделку, но, к его удивлению и беспокойству, получение им предложенной ему редкости затягивается сперва на два месяца, потом на восемь и т. д. Поджио явно тянет дело под разными отговорками, а в мае 1427 года Никколи узнает, что его приятель ведет переговоры о рукописи Тацита так же и с Козьмою Медичи. На его запрос Поджио даст довольно запутанный ответ, из которого ясно только одно, что в эту пору книги Тацита у него не было, а имелся, будто бы, каталог одного немецкого монастыря в Герсфельде (впервые тут он назвал и местность), в котором, среди других важных рукописей: — Иммиана Марцеллина, первой декады Тита Ливия, речей Цицерона — имеется и том Корнелия Тацита.
.
Герсфельд — это городок в Гессепе, на Фульде, и тамошнее аббатство, кажется, было объединено с Фульдскпм общим управлением. Монаху, — говорит тут Поджио, — «нужны деньги», и сам немилосердно путается: монах — его друг, но, будучи в Риме, почему-то не побывал у него, и надо добиться найти его окольным путем. Книги же находятся далеко, в Герсфельде, а получить их надо в Нюренберге и т. д. В заключение Поджио сперва забывает послать Никколи обещанный Герсфельдский каталог, а когда раздраженный издатель вытребовал каталог к себе, то в нем никакого Тацита не оказалось. В такой странной волоките недоразумений, имеющих весь вид искусственности, проходят и 1427 и 1428 годы. Наконец, 26 февраля 1429 года — значит 3½ года спустя после того как началась эта переписка, — Поджио извещает Никколи, что таинственный «герсфельдский монах» опять прибыл в Рим, но без книги. Поджио уверяет, что он сделал монаху жестокую сцену, и тот, испугавшись, сейчас же отправился в Германию за Тацитом. «Я уверен, что скоро мы получим рукопись, так как монах не может обойтись без моей протекции по делам своего монастыря».
.
На этом и прекращается переписка между Поджио и Никколи о герсфельдском Таците, что объясняется их свиданием летом 1429 года в Тоскане. Растянувшись чуть не на пять лет «открытие» Поджио огласилось раньше, чем был доставлен им Тацит, и вокруг него роились странные слухи. Последними Никколи очень волновался, а Поджио отвечал: «Я знаю все песни, которые поются на этот счет и откуда они берется, так вот же, когда прибудет Тацит, я нарочно возьму, да и припрячу его хорошенько от всех посторонних». Казалось бы, — справедливо Замечает Гошар — самою естественною защитою рукописи от дурных слухов было показать ее всему ученому свету, объяснив все секреты ее происхождения. А Поджио, наоборот, опять только обещает, явно хитрит и играет в темную.
.
Неизвестно, тотчас ли Поджио и Никколи опубликовали копии с книги Тацита, которыми осчастливил их таинственный монах, если только был какой-нибудь такой монах. Но это, наконец, свершилось. «Ломбардский» список появился в ряде копий и в распоряжении Поджио, судя по его письмам, есть еще какой-то древний Тацит, писанный античными (Каролинскими) буквами. Даты писем повидимому сочинены Поджио, чтобы утвердить репутацию подлинности за его ломбардским списком, тотчас же пошедшим в путь по разным княжеским библиотекам, и чтоб подготовить дорогу второму списку, написанному каролинским почерком.
.
История переставила их очередь: «первый» список Поджио сделался Вторым Медицейским, а «второй» сделался Первым Медицейским, как доказывает Гошар.
.
Изучая историю происхождения «второго» списка Тацита, т. е. I Медицейского списка, написанного каролинским письмом, нельзя не заметить, что и тут повторяется легенда, окружившая только что разобранный намп список Никколи. Опять на сцене недоступный северный монастырь, опять какие-то таинственные неназываемые монахи. Какой-то немецкий инок приносит папе Льву X начальные пять глав Тацитовых «Летописей». Папа в восторге, назначает будто бы инока издателем этого сочинения. Инок отказывается, говоря, что он малограмотен. Словом, встает из мертвых легенда о поставщике предшествовавшего Медицейского Списка — герсфельдском монахе, — только перенесенная теперь в Корвей. Посредником торга легенда называет в ту пору собирателя налогов в пользу священного престола, впоследствии архиепископа Миланского. Однако Арчимбольди не обмолвился об этом обстоятельстве ни одним словом, хотя Лев X — якобы через его руки — заплатил за рукопись 500 цехинов, т. е. 6 000 франков, по тогдашней цепе денег — целое состояние. Эти вечные таинственные монахи, без имени, без места происхождения и жительства, представляются для Гошара продолжателями фальсификационной системы, пущенной в ход Поджио. Их никто не видит в не знает, но сегодня один из них приносит из Швеции или Дании потерянною декаду Тита Ливия, завтра другой из Корвеи или Фульды таинственный монах несет Тацита и т. д. И всегда почему-то с далекого, трудно достижимого севера, и всегда как раз является с тем самым товаром, которого недостает книжному рынку.
.
Переходя к содержанию книг Тацита, Гошар выставляет, ряд соображений, по которым оба эти сочинения, единственно нам известные, не могут принадлежать перу древнего автора.
.
Вот некоторые из его соображений. Тацит слабо знает историю римского законодательства. Говоря о расширении Клавдием римского поморья, он замечает, что раньше это сделали только Сулла и Август — и забывает... Юлия Цезаря. Он очень плохо знает географию древне-римского государства (путешествие Германика, театр войны Корбудопа и т. п.) и даже его границу, которою он отодвигает для своих дней только до Красного моря. В затруднении перед этою загадкою текста, классики хотели видеть в Красном море — Персидский залив, а в обмолвке Тацита намек на поход Траяна, проникшего со своими войсками до Кармании. Любопытно, что именно этим местом «Летописи» ученые определяли год ее выхода в свет (после 115 года).
.
В эпизоде гибели Агриппины, предполагаемый Тацит не знает морского дела. Точно так же слаб он и в военном деле, что очень странно для государственного человека в античном Риме, где по классическим представлениям прежде всего воспитывали в гражданине солдата, но вполне естественно для ученого XV века: Поджио был человек кабинетный и менее всего воин. Военного дела он не изучал даже теоретически, и судил о войне по соображениям штатского человека, да по наслышке. Гошар и объясняет этим смутность и расплывчивость большинства военных сцен у Тацита.
.
Громадный список противоречий Тацита приводит также Гастон Буассье, что, однако, не смущает его относительно достоверности произведений предполагаемого древне-римского историка.
.
Репутацию подлинности Тацита значительно поддержала в свое время находка в Лионе (в 1528 году) бронзовых досок с отрывками речи Клавдия в пользу гражданского равноправия галлов, тожественными с такого же речью этого государя в «Летописях» Тацита. Но Гошар убедительно доказывает, что автор Тацита никогда не видел лионских бронзовых досок. И, наоборот, автор лионских досок уже знал Тацита, и в таком случае, текст их — такая же искусственная амплификация соответствующего места в «Анналах», как сами «Анналы» — свободная амплификация Светения, Диона-Кассия, Плутарха и др. По мнению Гошара, бронзовые лионские доски есть ловкая подделка XV века. Исчислив множество ошибок, которых не мог сделать римлянин первого века, Гошар отмечает и те из них, которые обличают в авторе человека с мировоззрением и традициями XV века. Когда Тацит говорит о Лондоне, как городе, уже знаменитом богатою и оживленною торговлею, это, конечно, слова не римлянина первого века, но впечатления самого Поджио Браччиолини, который именно в Лондоне и набрел на идею «найти Тацита». Говоря о парфянских неурядицах в правление Клавдия, мнимый Тацит заставляет Мегердата взять «Ниневию, древнейшую столицу Ассирии»... А между тем, в то время даже развалины ее не были известны (etiam periere runae). Откуда же могла такая странная обмолвка вскочить в текст Тацитовых «Анналов»? Ее подсказало, конечно, христианское воображение автора, напитанное Библией и отцами церкви. А так как у Аммиана Марцеллина, которого Поджио знал великолепно, упоминается Нинос, или Нинис, как бы одноименный с Ниневией, то автору показалось соблазнительным повторить одинокое и ошибочное упоминание блаженного Иеронима, будто в его время на месте предполагаемых руин Ниневии снова начала развиваться жизнь. Тот же христианский, а не римский взгляд заставляет лже-Тацита видеть в обряде обрезания мальчиков исключительно иудейский обычай, установленный с целью выделить евреев из среды других народов (ut diversitate noseantur).
.
Все предшествовавшие соображения даны Гошаром для того, чтобы доказать, что «наш» Тацит — подложный Тацит, и что Поджио Браччиолини годился в подложные Тациты. Замечательно, что в этот период своей жизни Поджио, так вообще плодовитый, не пишет почти ничего оригинального. За исключением трактата «О скупости», его философские работы все позднейшего происхождения, также как и «История Флоренции», труд его старости, исполненный, когда он был уже на верху своего величия, канцлером Флорентийской республики. А в молодости он безконечно систематически и односторонне учится, видимо, дрессируя себя для какой-то ответственной работы по римской истории. Никколи едва успевает посылать ему то Аммиана Марцеллина, то Плутарха, то Географию Птолемея и т. д.
.
Во всеоружии такой подготовки и закидывает он в 1425 году удочку насчет Тацита. Что это была только проба, ясно из волокиты, которая началась после того как Никколи схватил крючок, и дело растянулось на четыре года. Поджио пообещал издателю труд, который рассчитывал быстро кончить, но работа оказалась сложнее, серьезнее и кропотливее, чем он ожидал. И вот, пришлось ему хитрить, вывертываться, выдумывать оттяжки с месяца на месяца, а в конце-концов, вероятно, все-таки признаться во всем Никполи. Ведь тот знал же своего хитроумного друга насквозь, да и был посвящен уже в таинственный заказ Ламбертески. Поэтому Гошар думает, что начал свой подлог Поджио один, но он никак не мог провести Никколи, и книгоиздатель стал его пособником.
.
В виду множества доказательств, хотя и сплошь косвенных, чрез экзегезу, Гошару удается поколебать доверие читателя к подлинности Тацита в одной из двух его книг. Но ведь их две. Их первичные рукописи резко разнятся почерками и форматом и найдены на расстоянии добрых 60 лет. Если в обоих сочинениях несомненно выдержан тон и язык одного автора, то, конечно, допустив авторство Поджио Браччиолини для «Второго» Медицейского списка, мы открываем этой гипотезе дверь и в Первый список. Только почему же Поджио не нашел нужным подделать Тацита сразу, одного типа экземплярами? Гошар отвечает:
.
— Потому что, найдя два манускрипта, разного формата и почерка, как бы отрывки из двух рукописей разных веков, Поджио хотел замести следы своего подлога и сбить с толка ученую критику.
.
А почему же он не выпустил при своей жизни и первых книг «Летописи»?
.
Гошар отвечает:
.
— Потому что в 30-х годах он пошел в гору и перестал нуждаться в промышленности такого сомнительного типа. Его уже прославили и обогатили произведения, подписанные его собственным именем. Он стал особою. А «находок древних авторов» он за 80 лет своей жизни сделал так много, что можно было, наконец, и воздержаться. Он «открыл» полного Квинтилиона, трактаты Цицерона «De legibus» и «De finibus», и семь его речей: сочинения Лукреция, Петрония, Плавта, Тертулиана, некоторые произведения Аммиана Марцеллина, Кальпурния Сикула и т. д.
.
Действительно, предположение Гошара, что Поджио насытился к концу жизни своей апокрифической литературой и начал писать исключительно под своим именем, очень правдоподобно.
.
«С молоду, — говорит Амфитеатров, — когда жмет писателя нужда и он пробивает себе дорогу, научная мистификация меньше тревожит его совесть. А у старого заслуженного ученого, уже не нуждающегося ни в новом шуме вокруг его имени, ни в деньгах и живущего наукой для науки, у мыслителя, успокоенного жизнию, вряд ли поднимется рука на подобное дело, если оно не будет вызвано какими-либо высшими соображениями, хотя бы например, пламенным патриотизмом, который вдохновлял чеха Вячеслава Ганку тоже «найти» Краледворскую рукопись, или малоросса Срезневского, когда он «нашел» Казацкую думку о Самко Мушкете. Общее же правило состоит в том, что литературные мистификаторы, точно также как все подражатели и стилизаторы, бывают молоды. Макферсон (1738—1796) «открыл» поэзию Оссиана 22 лет от роду, Четтертон (1752—1770) подделал баллады  Роулэя на семнадцатом году своей жизни».
.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ.
.
Такова многозначительная история появления в XV веке сочинений Тацита, но в эту же эпоху (еще ранее Поджио) был открыт и Тит Ливии. Один его экземпляр будто бы нашли на Гионе, одном из Гебридских островов, в монастыре Святого Коломбана, где погребались шотландские короли. Эта рукопись была благоразумно увезена туда, — рассказывал издателям предлагавший им ее в продажу, — шотландским королем Фергусом, еще при разгроме Рима Аларихом и лежала там, тщательно скрытая монахами от всего мира в продолжении почти тысячелетия из страха перед возможностью ее похищения — кем вы думаете? — датскими безграмотными морскими разбойниками!
.
Но вот наступил XV век с его страстными стремлениями к «древней литературе», которая воображалась тогда много мудрее и талантливее новой, так как старая точка зрения состояла в том, что будто бы человек был самым ученым и талантливым в начале своего существования и с тех пор постепенно вырождался. Это была гипотеза всеобщего декаданса, диаметрально противоположная современной эволюционной теории, и потому понятно, что она, как ложная, могла быть обосновываема только системой апокрифов и подлогов, которая и расцвела в XV—XVI веках роскошным цветом бесчисленных фальсификаций.
.
Но эта система не могла держаться в строгой тайне, так как возвеличенные в смысле древних знаменитостей современные авторы не могли, по временам, не похвастаться в дружеской компании, что гремящая повсюду книга есть на самом деле дитя их собственного таланта.
.
В этом и заключалась причина недоверия современников к постоянно «находимым» тогда рукописям, и причина тех «песен», которые, по словам Поджио, пелись насчет его Тацита и, повидимому, настолько громко, что «вторая» его рукопись, написанная, конечно, тем же Поджио, увидела свет только через 80 лет после первой, когда «песни» дедов о первой рукописи были уже забыты внуками.
.
То же самое недоверие встретило и рукопись Тита Ливия, найденную, будто бы, на Гебридских островах. Она была предложена в библиотеку Французского короля Франсуа I, но библиотекарь заподозрил ее подлинность, и король отказался ее купить. Само собой понятно, что такого рода обстоятельства, сопровождающие находку в Эпоху Возрождения всех без исключения древних классических авторов, приводят к подозрению, что никакой классической эпохи в древности никогда не существовало, и вся европейская изящная, научная и историческая литература развивалась по тому же естественному закону непрерывной эволюционной преемственности без периодов гибели и без периодов возрождения по образцу древней птицы Феникса «из собственного пепла», а наоборот, также преемственно от поколения к поколенью, как и остальная жизнь человечества.
.
Но птица Феникс — миф, в каком бы смысле вы ее ни понимали, и ничем, кроме мифа, такая птица не может быть, потому что «все живое из яйца» и никогда не превращается снова в яйцо.
.
Нас стараются уверить, будто античную культуру разбили не то варвары, не то христиане или исламиты, которые были такими же варварами. Я и не подумаю отрицать, что они были варварами с нашей современной точки зрения и что по отношению к современной свободной науке все древние авторитарные религии являются барьерами, через которые надо с трудом перескочить для того, чтобы целесообразно продолжать научные исследования. Но чем далее я углублялся в предмет своего настоящего труда, тем более убеждался, что в начале своего появления на свет ни одна религия не была барьером, а в своей идеологии являлась высшим проявлением философской мысли своего времени.
.
Библейская идея о сотворении мира в шесть дней наделала много зла, когда появилась система Коперника, но до нее она одна давала удовлетворение человеческой потребности ответить на вопрос: как произошло все на свете?
.
Нам указывают на исламитских и на христианских демагогов, будто бы сжегших перед средними веками лучшие библиотеки древности, а я задаю вопрос: да существовали ли действительно и сами эти библиотеки?
.
По отношению к исламитству мы знаем, что первые халифы не только не были врагами, но покровителями наук и литературы. Стоит только вспомнить всем известного Гарун-аль-Рашида. Были ли врагами наук и литературы первые христианские императоры Византии? Стоит только вспомнить Юстиниана. Нам говорят о падении итальянского Рима, но мы не можем сказать, что Теодорих Великий, основав свою столицу в начале VI века в Равенне, сжег в нем какие-либо книгохранилища.
.
Я не сомневаюсь, конечно, что и христианская, и исламитская религия первоначально развились и окрепли путем демагогии, и что это сопровождалось ограблением зажиточных классов населения, от которых не были в состоянии удержать толпу своих диких прозелитов ее идейные руководители. Но восставшие рабы всегда хватали золотые и серебряные вещи, богатую мебель и одежду своих и чужих господ, а не книги, с которыми они не знали, что делать.
.
Конечно, временное исчезновение с общественной арены культурных классов при религиозных революциях неизбежно вызывало и временную приостановку развития изящных искусств и высшего умственного творчества, но эта приостановка не могла быть более, чем на несколько десятков лет, в продолжение которых основные законы жизни выделяли из детей бывших грабителей, сделавшихся теперь благодаря самому факту грабежа зажиточными, новую интеллигенцию, преемственно продолжавшую культурную работу прежней, погибшей: это основной закон устойчивости всякого человеческого общества. Да и приостановка эволюции не была попятным движением, а только остановкой движения вперед, и притом она имела свойство локализироваться в определенном этническом бассейне, не перебрасываясь в остальные, высшие по культуре.
.
Как потоки воды имеют свойство течь с вершин гор в долины, а затем в низовья, так и религиозные и идейные течения, а с ними и все культурные общественные приобретения только тогда получают быстрое распространение по всему человечеству, когда они начинаются на верхах культурной жизни данного времени в ее крупнейших центрах и из них направляются в периферии, а не наоборот. Это ясно видно на всем протяжении нового времени и той части средних веков, относительно которой мы имеем достоверные документы.
.
И, вот, нам говорят, что в древности было наоборот... Но это так же странно для современного ума, воспитанного на естествознании, как и утверждение, что в те времена реки текли время-от-времени из низин на вершины гор. Евангельские бедные рыбаки, как и современные рыболовы или даже китоловы, не могли учить уму разуму высших представителей современной им науки и культуры, но эти высшие представители могли всегда пользоваться ими для совершения переворота, когда окостеневшие пережитки старого мировоззрения или строя становились для них препятствием.
.
Так было и в момент возникновения христианства и исламитства в начале средних веков. А «Эпоха Возрождения» была на деле — «Эпоха Зарождения», но по условиям религиозной жизни своего времени и других причин, это «зарождение» выразилось в очень оригинальной форме — в апокрифе, т. е. систематическом приписывании своих собственных произведений мифическим лицам древности. Все это я уже достаточно показывал в третьем томе «Христа», делая вывод, что и самый латинский язык, на котором написаны классические произведения, есть эллинизированный итальянский и что этот «латинский язык» никогда не существовал, как естественный разговорный язык, ни в какой стране.

Рис. 81. Историческое сновидение.
Герма греческой поэтессы Сапфо, «десятой музы», родившейся на острове Лесбосе в Митиленах около 500 года до начала нашей эры и изобретшей сапфический стих (образчик скульптуры времен латинизированной Греции XIII—XV веков нашей эры, считаемый за древнее античное изваяние).

Рис. 82. Историческое сновидение.
Асклепий (Ασκλεπιος—Эскулап), сын Аполлона и  Корониды, отец врачей, ученик Центавра Хироиа, воскрешавший из мертвых. Убит молниею Зевсом, по жалобе Плутона и причислен к богам. (Образчик скульптуры времен латинизированной Греции XIII—XV веков, считаемый за древнее античное произведение.)

Рис. 83. Историческое сновидение.
.
Античный бюст греческого философа Сократа, жившего будто бы еще за 470 лет  до начала нашей эры в Афинах.
.
«Если из Фенея идти на запад, т. е. на закат Солнца, то левая дорога ведет в город Нонакрис и к водам реки Стикса. Нонакрис в древности был аркадским укреплением и получил свое название от имени жены Ликаона. При мне оставались от него только развалины, да и те не совсем видны. Недалеко от этих развалин находится высокий обрыв скалы, такой высоты, какой я еще не видал. Из этого обрыва капает вода, которую греки называют «водой Стикса».
«Поэт Гезиод в своей поэме «Богорождение» (Феогония), — если только она принадлежит Гезиоду! — говорит, что Стикс (т. е. Заклейменная река) была дочь Океана и жена богатыря Землепотрясателя». То же самое пишет и поэт Лин.10 Я читал его стихи и нахожу их положительно подложными. Но и критянин Настойчивый (Епименид) говорит, что Стикс была дочь Океана, только сожительница не Землепотрясателя (Палланта), а некоего Огнебросателя (Пиранта), от которого родила Ехидну, не сгорающую в огне.
«Гомер, — продолжает автор, — особенно часто употреблял имя Стикса.
— Да будут мне свидетелями эта земля и широкое небо, и каплющие воды Стикса, — находим мы у него.
.
«Очевидно, Гомер говорит это так, как если бы сам видел здешнюю каплющую воду Стикса. При исчислении соратников Гунея он указывает, что воды реки «Залог Возмездия» (Титарисия) текут из Стикса, а дальше утверждает, что и в аде есть воды Стикса. Так у него афинская Пречистая дева,11 напоминая богу-Отцу, что лишь чрез нее Геркулес выполнил подвиги, назначенные ему «Богонашедшим» (Еврисфеем), говорит:
Если бы я это наперед знала своим вещим сердцем, когда «Богонашедший» посылал его к крепко запертый дверям Ада, чтобы из мрачной преисподней вывел Адова Пса,12 то не спасся бы он от ужасных волн Стикса.
.
«Та вода, которая каплет со скалы, что при Нонакрисе, льется на другую высокую скалу, затем исчезает под нею и впадает в реку Могучую (Кратиду). Она имеет такое свойство, что приносит смерть выпившему ее воды человеку и всякому живущему существу. Говорят, что когда, однажды, козы напились ее воды, то все подохли. Впоследствии замечены были и другие особенности этой реки. Всякий стеклянный сосуд, фарфоровый и даже каменный, и всякая глиняная вещь разрывается от воды Стикса, а роговые и костяные предметы, железо, медь, свинец, олово, серебро и янтарь, бывают разъедены ею. То же самое случается и с золотом, хотя лесбосская поэтесса (рис. 81) и говорит, что золото не покрывает никакая ржавчина, и хотя это подтверждается и самим золотом.
10 Т. е. рыбак, от λινεύς — удящий рыбу; имя Гезиод значит певец Изиды, река Стикс значит Заклейменная, а греческое Паллант (откуда и Паллантино в Италии) я произвожу от πάλλω — колеблю, сотрясаю, в данном случае: землетрясу.
11 Атенайя — по-гречески.
12 Отмечу, что эта легенда сильно напоминает Ориона, спускающегося под горизонт, чтобы вывести оттуда на рассвете созвездие Большого Пса, причем Стиксом окажется в этом случае созвездие реки Эридана.
«Однако самым простым вещам бог иногда дает силу и славу предметов отличных. Уксус, например, растворяет жемчуг, а козья кровь, размягчает даже алмаз — самый твердый камень. Таким же образом и вода Стикса бессильна распустить конское копыто. Если в копыто налить этой воды, то она держится в нем и нисколько не разъедает его. Говорят, что и Александр, сын Филиппа, был отравлен водой Стикса, но так ли это, я не знаю».
Таковы типические средневековые представления в «путешествии Павзания по Греции», рисующие, как мы видим, именно ту Грецию, какая была во время мозаики Феодальных латинских государств, возникшей в XIII веке нашей эры на Востоке, а не легендарную Элладу аркадских пастушков. Даже в книге о самой Аркадии, он говорит совсем не аркадское:13
.
«У евреев, в Салиме, в том самом городе, который до основания был разрушен римским императором, находится гробница некоей еврейки Елены (очевидно, Прекрасной Елены, так как по-еврейски нет такого имени). Двери этой гробницы, также как и прочие ее части, сделаны из камня, и однажды в год, — в один и тот же день и в одну и тот же пору, — посредством известного механизма раскрываются сами собою и затем, через некоторое время, опять закрываются на год. А если бы кто захотел сам это сделать, то скорее мог бы разбить, чем раскрыть ее гробницу»
13 Кн. VIII, § 16. 5.
Эту Елену, по словам автора, считают, в довершение остальных неожиданностей, за жену «Ассирийского даря», современницу императора Клавдия, щедро одарившую «иерусалимский» храм, которого тогда, как мы уже знаем, еще и не было в Палестинском Эль-Кудсе.
.
Чтобы определить время жизни «Утолителя Тоски», пользовались между прочим и тем, что в своей книге 14 он говорит об Антонине Благочестивом. Но он соединяет его (можете себе представить!) с изгнавшем мавров из Европы, бывшим в XV веке нашей эры!
.
Прочитайте только следующее место:
.
«Говорят, что некто Добрый человек (по-гречески Евандр) был сын Гермия и нимфы, дочери Ладона. Посланный на выселение с войском из паллантийских аркадян, он, около реки Тибра, основал город Паллантий, который потом составил часть Рима, и только впоследствии из его имени выпало одно л и одно н и он стал называться Палатином. Это-то (?) и было причиной милостей императора Адриана к Паллантию. Он много благодетельствовал паллантийцам, не был виновником ни одной войны по собственной воле и начинавших ее строго наказывал. Таким образом, когда начали войну мавры, многочисленнейшее и независимое кочевое ливийское племя, еще более воинственное, чем украинцы (скифы), так как живут не в повозках, а всегда на лошадях, — и сами, и их жены, — Антонин выгнал их совершенно из страны (из Испании!) и заставил бежать в крайние пределы Ливии, к горе Атланту и к приатлантическим жителям. Точно также он отнял большую часть земли от британских пиратов (бригантов), которые с оружием в руках нападали на принадлежавшую Риму Генуэзскую область. А когда страшное землетрясение опустошило ликийские и карийские города Кос и Родос, император Антонин не жалел издержек и усердия на восстановление их. О щедрости, с которой он помогал нуждавшимся грекам и варварам, и о его громадных сооружениях в Элладе, Ионии, Карфагене и Сирии, писали уже другие с достаточной подробностью. Но он оставил по себе еще вот какую память. По закону, те греки, которые считались латинскими гражданами, не имели права передавать свое имущество детям, если их дети жили в греческих городах, а должны были передавать чужим или в царскую казну. Император Антонин отменил этот закон и позволил грекам передавать наследство детям, потому что руководствовался более человеколюбием, чем исполнением закона, полезного только для обогащения казны. Римляне назвали его благочестивым за его особенную религиозность, а по моему мнению, он был достоин носить даже имя и Кира Старшего, которого назвали отцом (Кир по-гречески значит господь, властелин).
«Преемником на свое царство Антонин оставил соименного ему сына Антонина Второго. Этот Антонин укротил своим оружием германцев, начавших с ним войну и притеснения, хотя они были самое воинственное и многочисленное варварское племя в Европе, а также укротил он и племя сарматов» (поляков).
14 Кн. VIII. 43. 2.

Рис. 86. Историческое сновидение.
Прогулка среди статуй в счастливой Греции. Картина Альма-Тадема.

Рис. 87, Историческое сновидение.
Разборка драгоценных украшений в счастливой древней Греции. Картина Альма-Тадема.

Рис. 88. Историческое сновидение.
Вечерний разговор в счастливой древней Греции. Картина Бакаловича.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ.
РЕАЛЬНОЕ НАЧАЛО ГОРОДА РИМА.

Рис. 92. Руины храма Богини Мудрости (Minerva Medica), где, «предполагают (cosi creduto)», была найдена знаменитая статуя этой богини.
ВСТУПЛЕНИЕ.

Рис. 93. Мавзолей в Равенне, считающийся за гробницу Теодориха Готского (ум. 526 г.), основателя Остготского королевства в Италии.
.
Когда одному из знаменитых естествоиспытателей XIX века задали вопрос, каким образом он, будучи чистым реалистом и эволюционистом, не допускающим никаких чудес в природе, ходит каждое воскресенье в церковь, где все полно противоположного настроения, он ответил:
.
— Когда я вхожу в церковь, я забываю о своем ученом кабинете, а когда вхожу в него забываю о церкви.
.
Но если это разделение религии и науки и было еще целесообразно для ученого XIX века, то оно фактически невозможно теперь, особенно для историка. История научной мысли человечества в древности не может быть рассматриваема вне ее связи с тогдашними религиозными представлениями, и наоборот: развитие религиозных представлений не может быть излагаемо вне его связи с историей тогдашних наук. Оба эти процесса все время переплетались друг с другом, как две веревки в одном канате, влекущем человечество все вперед и вперед.
.
Плотина между храмом и университетом, этими двумя кораблями психической жизни человечества, плывшими когда-то рядом в голубую даль того же самого безбрежного моря, начала строиться лишь со времени вынужденного католической церковью отречения Галилея от созданного Коперником учения об обращении Земли вокруг Солнца и сожжения Джордано Бруно живым на костре за отказ отречься от этого представления. Плотина эта все надстраивалась и удлинялась до сих пор, но далее продолжать ее уже физически невозможно, и она должна быть разобрана теперь, хотя бы это и грозило катастрофическим наводнением и крушением того корабля, который благодаря ей оказался плывущим на много низшем уровне.
.
Без уничтожения этой плотины, которая и сама начала прорываться стихийно по всем направлениям, невозможно дальнейшее развитие ни реальной научной мысли, ни реального религиозного чувства, как одного из проявлений сознания своего единства с окружающей природой, бесконечной вселенной.
.
И все стремление современного ученого должно быть направлено лишь к тому, чтобы придать предстоящей, и все равно неизбежной катастрофе, или, вернее, революции в области религиозного чувства, наименее бедственный характер.
.
С этим настроенном я и приступаю теперь в изложению реальной истории великого религиозного центра Западной Европы и всего католического мира—его «Вечного Города», Рима, к которому, по словам средневековых пилигримов, ведут все дороги.
ГЛАВА I.
НА ГРАНИЦЕ МЕЖДУ ФАНТАЗИЕЙ И РЕАЛЬНОСТЬЮ.
.
В отделе «Исторические размышления» я уже достаточно указывал на то, что итальянский город Рим благодаря своему географическому положению никогда не мог быть центром могучей империи, а только центром западно-европейской интеллектуальной жизни, и это же покажет нам сейчас наглядно вся его средневековая история.
.
Желая как-нибудь перейти через бездонную пропасть между волшебной сказкой о древнем могучем Риме и реальным итальянским Римом, возникшим в средние века и существующим до настоящего времени, один из обстоятельнейших его историков — Фердинанд Грегоровиус 1 строит между обоими следующий воздушный мост:
.
«С того времени, — говорит он,2— как государство готов пало, античный строй Италии и Рима пришел в полное уничтожение. Законы, памятники и даже исторические воспоминания, — все было предано забвению. Храмы обратились в развалины; небольшую часть прежнего императорского дворца занимал византийский герцог (dux), какой-нибудь евнух двора греческого императора или полуазиатский военачальник с секретарями, слугами и стражей. Величественные форумы цезарей и римского народа отошли в область предания. Театры и огромный (Circus maximus) завалились мусором и заросли травой; необъятные термы императорских времен, не снабжаемые водою и уже не служившие больше своему назначению, походили на разоренные и покинутые города, повсюду обросшие плюшем.
«Мы не в состоянии перенестись в душу римлян времен Нарзеса, византийского полководца, изгнавшего готов из Италии в 554 году нашей эры и пережить те чувства, которые испытывал этот римлянин, когда он блуждал по умиравшему Риму и видел, как разрушаются или уже лежат в развалинах прославившиеся на весь мир памятники древности, бесчисленные храмы, арки, театры, колонны и статуи. Сколько бы мы ни пытались воссоздать картину того опустошения, которому подвергся Рим вслед за катастрофой, постигшей его в промежуток от 541 по 552 год при остготском завоевателе Тотилле, составивший для него целую эпоху, и затем в первое время господства византийцев, когда римский народ, ничтожный числом, погибающий от голода и чумы, теснимый ломбардцами, как бы затерялся на громадном пространстве города цезарей, — мы не в силах воспроизвести эту картину во всем ее ужасающем мраке.
«Как насекомое превращается в куколку, так Рим удивительным образом обратился в монастырь. Метрополия всего мира стала городом духовных лиц. Священники и монахи начали без устали строить в этом городе церкви и монастыри, и подчинили все его существование своей власти. Гражданское же население города, лишенное всякого политического значения, глубоко павшее, совершенно утратившее всякую нравственную силу, как бы погрузилось в вековой сон, который длился до тех пор, пока, наконец, в XIII столетии голос великого римского понтифекса Бонифация IV не призвал римский народ к новой деятельности» .
1 Ferdinand Gregorovius; Geschichte der Stadt Rom im Mittelalter 1859 —1813. Есть русский перевод.
2 Ф. Грегоровиус, т. II, гл. I.
Неправда ли, читатель, как все это поэтично? Совсем как из «Метаморфоз» Овидия или из «Тысячи и одной ночи» известной фантазерки Шехерезады!.. Пришел, — говорят нам,—некий немец Тотилла в 541 году нашей эры, и в его одиннадцатилетнее скромное царствование могучий и великий более тысячи лет римский народ вдруг стал «ничтожным и по числу и по характеру» и «удивительным образом» обратился в монастырь, «погрузился в вековой сон», пока могучий голос верховного жреца бога Громовержца, Pontifex Maximus'а Бонифация «не призвал римский народ к новой деятельности» и не «возобновил преданные забвению законы и памятники», и не вспомнил, неизвестно путем какого своего умственного напряжения, забытые всеми исторические воспоминания».
.
Такова сила выдающихся личностей! — воскликнем мы. — По одному мановению их руки, — как единогласно свидетельствуют все древние авторы, — рушатся города и вновь вырастают на своих развалинах...
.
«Встанет на горы — горы дрожат!
«Ляжет на воды — воды кипят!
«Града ль коснется — град упадет.
«Башни рукою за облак кидает!»
Все это мы уже видели в нашем прежнем изложении на примере могучей Спарты, обратившейся внезапно в скромную деревушку Спарти, и на примере месопотамских огромнейших городов — Вавилона и Ниневии, — обратившихся вдруг в небольшие развалины в Куюнджике близ Багдада, и в Кандигире на южном течении Евфрата. А всего более мы видели это на примере «Палестинского Иерусалима», помещающегося в современном турецком городишке Эль-Кудсе, и несколько раз возникавшего и исчезавшего с поверхности земли, то по мановению итальянской царской руки, то по слову самого бога-Громовержца, творца земли и семи небес над нею.
.
Так что же удивительного в том, что совершенно такой же, или даже еще более пышный рассказ читаем мы и о столице всемирной христианской церкви? Ведь она же резиденция наместников Христовых на земле, долженствующих непрерывно сидеть на своих тронах, в тройных тиарах, вплоть до второго пришествия Христова и всеобщего воскресения когда-либо и где-либо живших на земле людей, начиная от полуобезьян-антропопитеков ледникового периода и кончая современными безбожниками всех социалистических партий... Ведь с первого взгляда видно, что местом, куда они должны будут собраться для страшного суда над собою, не может быть город, незаметно возникший лишь в пятом веке подальше от Везувия взамен засыпанных прежних «Иерусалимов» — Геркуланума и Помпеи. Необходимо для такого города пышное, хотя бы и языческое прошлое, и вот, часть тех государственных событий, центром которых по топографическим, металлургическим и мореходным условиям могла быть только Ромея, как и до сих пор называется по-гречески Балканский полуостров, была перенесена в Италию с передвижением в прошлые века, сначала на 300, а потом еще и на тысячу лет, вследствие чего и возникли легенды сначала о могучем Риме Юлия Цезаря, а потом о таком же Риме знаменитых близнецов Ромула и Рема. А для перехода от этого мифического «Железного Рима» к единственному реальному, художественному и католическому Риму, как новому религиозному центру прежних поклонников бога-Громовержца на Везувии, обратившихся в христиан, был создан тот искусственно-решетчатый, изящно-литературный воздушный мост, который я только что привел по Грегоровиусу. Но читатель сам видит, что для религиозного центра христианских пилигримов (если ареной деятельности человека, давшего повод к возникновению легенд о Христе, действительно были окрестности Везувия) Рим приспособлен самой природой, как город на безопасном расстоянии от огнедышащей горы и на прямом пути к ней с континента, а для центра мировой империи он был никуда не годен ни по топографическим, ни по металлургическим, ни по мореходным условиям своего места.
.
Проследим же его реальную историю, руководясь, главным образом, Грегоровиусом, как лучшим историком средневекового , Рима.
.
Начало возвышения Рима, как религиозного центра, автор относит к полулегендарному псевдо-папе, а на деле еще Верховному римскому жрецу (pontifex maximus'у) Бенедикту I (574—578 гг.) основателю католического ученого духовенства, биографию которого, не чуждаясь и введенных в нес бесов, он приводит по католическим Житиям святых, хотя это источник очень позднего времени — канун книгопечатной эпохи.
.
Но прежде чем дать характеристику Бенедикта, мне и здесь приходится устранить одно важное недоразумение, обычное у современных читателей. Почти все думают, что католическое духовенство с древнейших времен было монашеским, как теперь, а между тем это — глубокое заблуждение. Обязательное безбрачие западного духовенства было введено только накануне крестовым походов великим римским понтифексом Григорием VII (1073—1085), который, вероятно, с целью объединения латинской церкви с греческою, впервые приказал именовать себя и своих преемников (а также задним числом и предшественников) не римским титулом pontifex maximus, т, е. великие первосвященник, как мы видим у классических писателей, считающихся языческими, а греческим словом папа (πάππας), т. е. отец, откуда а русское слово: поп.
.
Вот почему и я для избежания ложных ассоциаций идей у читателя разделяю всю преемственность римского первосвященства на три периода:
.
  I — легендарная эпоха римских «наблюдателей» (епископов по-гречески);
.
II — эпоха светских великих римских понтифексов;
.
III — эпоха клерикальных великих римских понтифексов;
.
IV —эпоха коронованных римских великих понтифексов и
.
V — эпоха римских пап. начавшаяся только с 1073 года нашей эры.
.
А для наглядности я даю здесь в виде понтификальной преемственности хронологические вехи всей римской истории.
.
Но в виду неувязок между привитыми нам представлениями о древней католической церкви и ее реальным тогдашним состоянием, я изложу прежде всего по Е. Трубецкому, каково было реальное духовенство в Западной Европе в средние века.
.
Давно ли, прежде всего, у католиков введено безбрачие духовенства и их зависимость исключительно от Рима? Оказывается, что только к концу XI века нашей эры.
.
В Италии, Германии, Франции, Англии и Испании вплоть до XI века священники, диаконы и церковнослужители, как правило, были еще женаты, и епископы тоже жили в явном браке.3 У писателей X и XI веков мы сплошь и рядом читаем, что тот или другой священник или епископ Западной Европы наделил приданым из церковного имущества своих дочерей или обогатил им своих сыновей. Назначаются священники по совещанию с приходом или без него королевской властью, и это называется светской инвеститурой. Лишь только после нее совершается епискополиа—возложение рук, представляющее простое утверждение королевского назначения. То же и с аббатами монастырей такими же женатыми лицами.
.
3 Б. Трубецкой: Религиозно-общественный идеал папы Григория,VII.
Невольно поднимается вопрос: да были ли безбрачны и тогдашние монахи, в тех случаях, когда они не были иноками, т. е. евнухами, как его слово пишется по-гречески (έυνου̃χος)? Ведь слово монах никак нельзя производить исключительно от слова одинокий (греческое монос), потому что в сама монастырская община была типичным коллективом, как противоположность одиночеству или пустынножительству отшельников, которые единственно и могли называться монахами в современном смысле слова. А монастырь, по-гречески мон-астерион, заключает в себе, кроме мон, еще и главный корень астерион, т. е. созвездие, в знак того, что там епископы (т. е. наблюдатели) специально наблюдали течение небесных светил.
.
Можно думать, что слово монастырь происходит от еврейского מנה (МНЕ-МОНА)—исчислять, определять и אסתּר (АСТР—звезда), т. е. значит звездочет. Аналогично с этим звучит и латинское названое монастыря monasterium от moneo — наставляю, подсказываю и aster — звезда, а также и греческое монастерион (μοναστηριον), откуда происходит мон-астрия (μον-αστρια), по нашему — монахиня, и мон-астер (μον-αστήρ), по нашему — монах. В том, что и в греческом названии основной корень слова есть астер — звезда, не может быть сомнения, а приставка μον есть лишь возможная ассимиляция с греческим словом монас (отшельник), вследствие того, что наблюдатели неба по ночам естественно являлись временными отшельниками.
.
В предшествовавших книгах «Христа» я уже не раз указывал на опасность употребления в научной литературе слов-хамелеонов, как я называю слова не вполне определенного смысла, или, еще более, слов меняющих свой смысл от времени и от местности, в которой они употреблялись. Огромное большинство споров и недоразумений происходят от различной апперцепции их смысла у различных индивидумов. Это все равно, как если бы люди говорили на разных языках.
.
— C'est pour qui? — спросил француз-гувернер в старинном помещечьем доме одного портного.
— Шапка, а не портки! — ответил тот.
— C'est pour vous? — повторил француз.
— Самого тебя порву! — возразил ему, рассердившись, портной.
И не раз, слушая горячие прения представителей различных фракций на политических собраниях, приходил мне в голову этот, еще в детстве слышанный мною анекдот.
.
Как много употребляем мы ежедневно слов, значения которых не понимаем ясно или понимаем односторонне! Мы говорим соловей и невольно представляем себе по окончании слова птичку исключительно мужского пола; мы говорим: сойка — и нам представляется птичка исключительно женского пола... Весь мир, благодаря словесным окончаниям, принимает для нас, особенно в поэзии, сексуальный характер. В аллегорической сказке мы женим левкой на маргаритке, а не маргаритку на розе. И вот выходит в результате, что в тех случаях, когда на разных языках то или другое слово имеет разно-половые окончания, многие стихотворения или сказки оказываются непереводимыми. Только англичане из всех европейских народов освободили свой язык от половых окончаний и потому распоряжаются своими словами в поэзии и в художественной аллегорической прозе свободнее, чем мы.
.
Во многих случаях мы, как загипнотизированные, употребляем привычные нам с детства слова, совершенно не подозревая, что не имеем об обозначаемых ими предметах никакого представления.
.
Вот хоть тот же «соловей». Вы думаете, будто знаете, что обозначает это слово? А я вам скажу, если вы не зоолог и не видали эту птичку в клетке, то не узнаете ее, если я вам принесу ее и покажу... Вот кукушка... какое представление вы имеете о ней? Только то, что она кукует, но это представление, как вы сами согласитесь, крайне односторонне. В обоих этих случаях вы знаете хоть голоса, а вот, например, сойка, чижик, или целый ряд других животных и растений, названия которых для нас простые звуки, а вы их употребляете с детства совершенно как попугаи, не зная сами, что они обозначают, и даже не интересуясь узнать.
.
Я встречал, например, в своей юности учителей истории средних учебных заведений, которые так привыкли употреблять название местностей, близ которых происходили какие-либо замечательные события, вроде Марафона, Рубикона и т. д., что им даже и в голову не приходило посмотреть, где находятся эти места на географической карте, и подумать, подходят ли физические особенности их к описываемому событию? Я не говорю уже о древних героях, вроде Юлия Цезаря, Александра Македонского и т. д., о действительном характере и личностях которых мы всегда имеем лишь фантастические представления, различные у каждого произносящего их имена, как нечто знакомое, но у всех нас возникают при этом безусловно неправильные и различные друг от друга представления.
.
Мы все ходим наполовину загипнотизированные.
.
Такие искажения и апперцепции необходимо иметь в виду, особенно при изучении древней и средневековой истории народов и государств, но еще более надо быть осторожным с теми словами-хамелеонами, которые с течением веков изменили свой смысл.
.
К таким хамелеонам принадлежат в особенности слова: бог, церковь, монастырь.
.
Бог трансформировался из простого представления о богатыре, церковь трансформировалась из цирка, а монастырь из первичной обсерватории для наблюдения небесных светил, как показывает и самое его название мон-астрр (μοναστηριόν, monasterium). Здесь мон, как я уже говорил, — последующая трансформация еврейского мани (или мэне), сохранившегося в надписи Мани-Факел-Фарес,4 которую в пророчестве «Даниил» начертила огненная рука во время пира Вальтасара. А слово астэр — небесное светило — всем известно и сохранилось у нас в словах: астрология, астрономия, астрофизика и т. д., а по-еврейски в имени Эсфирь (Эстер) — звезда.
.
4 Или по новому произношению Мэне-мене Текел у Парсин — Измеритель измерил: Весы и Персей.
Отсюда ясно, что слово монастырь в буквальном переводе значит звездомер, т. е. место, где занимались измерением звезд.
.
Где и при каких условиях такое первоначально астрологическое учреждение перешло впервые в то монашеское, какое мы имеем теперь,—это еще требует своего розыска. Одно только ясно,. что подобное превращение не могло случиться ранее средних веков нашей эры. А потому, чтобы и у меня не вышло с моим читателем того же недоразумения, как в приведенном мною разговоре у француза-гувернера с портным, я буду эти учреждения, пока дело идет о средних веках, называть не монастырями, а по первичному произношению их имен — монастерионами, и их обитателей не монахами, а монастерианцами и монастерианками, не предполагая заранее в их жизни ни обязательного безбрачия, ни обязательных ежедневных богослужений, похожих на современные.
.
Древние монастэрионы уже но одному корню своего имени—астэр—более напоминают храмы Астарте — богине звезд, чем убежища современных монахов, хотя и возможно, что их первичные обитатели-мужчины предпочитали безбрачие. Ведь в старые времена женщины считались по самой своей натуре неспособными к занятиям тогдашними науками, вроде алхимии, магии, математики, медицины и теологической философии вместе с изучением греческого и еврейского языков, а потому и самая грамотность, как средство для этого, при отсутствии беллетристики, казалась для них ни на что не нужною. Да и мужчины из привилегированных слоев стремились тогда, главным образом, к военной службе. Канцелярий не было, все совершалось на словах, хотя это и вело к полному произволу власти, преемники которой не были связаны решениями своих предшественников, а для торговых: людей нужны были только несколько числовых знаков, да счеты, и в крайнем случае при сложных: торговых операциях знакомство с азбукой. В тогдашние науки, — в эти астрологию, алхимию, медицину, магию, математику и теологическую философию вместе с необходимыми для них греческим и еврейским языками, — могли охотно погружаться только исключительные умы или люди, потерпевшие тяжкие семейные утраты и стремившиеся к жизни вдали от лиц другого пола, который возбуждал у них печальные воспоминания о погибшем прошлом или, в случае обманутых ожиданий, горечь и недоверие.
.
Не ожидая для себя более ничего желанного на земле, такой человек обращался к небу, стараясь постичь его тайны. Если он был богат, то отдавал свою землю и имение под этот звездомер-монастерион, где и занимался остаток жизни перечисленными мною науками, пригласив к себе всех желающих обучаться им. Никакого обета вечного безбрачия, конечно, не требовалось, но оно выходило фактически, вследствие несовместимости тогдашней семейной жизни с еженощными астрологическими занятиями и таинственными лабораториями. Никакого обета вечной жизни в этом учреждении тоже, конечно, не требовалось, и кого увлекали вновь в свет какие-либо влечения, тот свободно уходил, как уходили и с тогдашней военной службы, которая была тоже еще исключительно добровольческой или наемной на срок, в на которую стремились тоже, главным образом, лица еще не связанные семьей.
.
Возможно, что и самые колокольни в наших церквах первоначально возникли как башни для более удобного наблюдения восхода и захода светил над отдаленным горизонтом поверх заслонявших его неровностей, а также и как гномоны для измерения движения этих же светил по тени башенной вершины, и только потом, когда богослужебные мистерии, как естественный результат заблудившегося в супра-натурализме первичного человеческого мышления, стали вытеснять первичную наблюдательную и исследовательскую цель, на них были привешаны колокола для созыва публики.
.
Такому представлению о происхождении древних монастерионов и их первичной научной цели соответствует и их средневековое состояние, где они действительно были убежищами науки. Ведь даже вплоть до XX века во Франции девочки привилегированных сословий воспитывались почти исключительно в монастырях, не становясь от этого монашенками.
.
Такому же представлению, вплоть до церковной революции Григория Гильдебранда, соответствуют и тогдашние монастерианские ордена темплиеров, францисканцев и т. д. Слово орден, происходит от латинского «ordo» и значит строй, а члены этих строев даже и не жили в монастерионах, т. е. могли быть уже семейными, или в любое время сделаться такими, сохраняя к своему коллективу лишь определенные обязательства, как запасные в военной службе, и получая от всего учреждения защиту и помощь в случае нужды, как это было, например, у масонов, где безбрачие никогда не практиковалось.
.
И если мы преступим к изучению средневекового «монашества» с этой точки зрения,5 то многое необъяснимое до сих пор в старинных сообщениях сразу становится для нас совершенно естественным и понятным.
.
5 Отмечу, что даже и теперь слово «монах» не может быть производимо от греческого «монос» — один, если он живет не отшельником в пустыне, а в монастыре членом общины, т. е. в полной противоположности с одиночеством.
Таким образом лингвистические следы прямо приводят нас к заключению, что монастыри были первично школами астрологии, а не сборищами евнухов. Католическая церковь представляет собою даже и в XI веке несвязное собрание отдельных местных церквей и, следовательно, еще не стала всемирной католической. Церковные писатели XI века жалуются на то, что вследствие светского назначения (инвеституры) женатые священники раболепствуют перед могущественными мирянами, превращаются в придворных, ведут светский образ жизни. Они весело живут при царских дворцах и исполняют поручения своих государей, не имеющие ровно ничего общего с церковным служением. Но отсюда ясно, что средневековое духовенство была не иерархическая организация, а отдельные светские люди.
.
Читая первоисточники средневековой истории Римской церкви, а не их позднейшую тенденциозную обработку католическим духовенством после XII века нашей эры, мы с удивлением видим, что в римской церкви во время этого ее семейного периода не было даже и пап, а лишь верховные римские первосвященники, называвшиеся, как у классических писателей, великими понтифексами (pontifex maximus), а греческое слово папа (πάππας), т. е. отец, не применялось. Первый, кто велел так называть себя и своих преемников (а также дал повод называть этим именем и предшественников), был великий римский понтифекс Григорий Гидьдебранд, в конце XI века, которого церковные историки называют Григорием VII. Да и монашеское духовенство введено только тем же Григорием Гильдебрандом (1073—1085 г.) накануне крестовых походов. В его борьбе против брака духовенства, против симонии (т. е. передачи храмов детям по примеру «Симона» или их перепродажи) и против светской инвеституры проходит красной нитью один общий мотив: духовенство должно порвать с родственными связями, местными интересами, местными мирскими владыками для того, чтобы стать всецело и исключительно «иерархией апостола Симона-Петра»... Но отсюда ясно, что католическая церковь, как организация духовенства, появилась лишь в XI веке нашей эры.
.
Григорий Гильдебранд в ряде посланий настаивает также и на том, будто даже и Испания «издревле принадлежала св. Петру», и потому испанские принцы могут владеть землями, завоеванными там у исламитов, лишь в качестве вассалов «папы». Гильдебранд скорее готов примириться с владычеством неверующих в Испании, чем допустить какое-либо нарушение этих «прав апостола Петра» со стороны христиан... Но из этого ясно, что в Испании вплоть до конца крестовых походов было какое-то свое национальное, не римско-католическое духовенство...
.
Национальные различия в богослужении представляются ему еретическими; национальный испанский обряд для него «толедское суеверие». Только латинский язык — католический, а все прочие — языки еретиков. Он настаивает на повсеместном введении латинского обряда, чтобы римская церковь «питала вверенных ей сынов не различными сосцами и не различным молоком, дабы, согласно апостолу (1, Кор. 1,10), она была едина и не было между нами расколов»... Но отсюда ясно, что и латинский язык в богослужении введен, как обязательный, только в XI веке...
.
Еще перед вступлением на престол Григория VII кардинал Дамиани, высказываясь за упразднение семейного быта клира, хотел устроить жизнь духовенства на коммунистических началах. Духовные лица, состоящие при одной епископской церкви, должны, по его мнению, составлять каноническое общежитие, т. е. спать в общем помещении, делить общую трапезу и, не имея ничего своего, совместно пользоваться доходами с церковного имущества... Но отсюда ясно, что монастырской общины еще не было до него, и она была введена им лишь с трудом.
.
Вследствие сопротивления женатых духовных лиц, римский понтификат оказался вынужденным прибегнуть к содействию меча. Благодаря влиянию того же Гильденбранда (тогда езде не папы Григория) вождь патаров (т. е. патеров-отцов) Эрлембальд во главе беднейшей массы населения стал избивать и грабить женатых и симонийных священников Милана. Покровительствуемое апостольским престолом, движение этих патеров-отцов, нарочно переделанных потом в «патаров», сопровождалось все время насилиями, грабежами и всякого рода надругательствами над женатыми священниками. Когда Григорий вступил на «апостольский престол», он продолжал насаждать реформу такими же способами и в Германии при помощи герцогов и других крупных вассалов германского короля... Но отсюда ясно, что до тех пор служители культа не назывались на Западе даже патерами.
.
Сторонники империи, защищая светскую инвеституру, ссылаются на святительский характер царской власти. В силу , своего помазания — говорили они — король не есть простой мирянин. С его саном связывается особый пророческий дар, которого не лишены даже цари-язычники; ему сообщается свыше способность угадывать волю Провидения; в силу присущего ему дара святого духа, он может распознавать и назначать на вакантные кафедры только угодных богу избранников. А из среды всех царей выделяется князь над князьями — император Священной римской империи, — глава всей вселенной, источник всякого закона и власти на земле. Он — непосредственный представитель «Христа» на земле. Если другим царям принадлежит власть над теми или другими местными церквами, то император призван владычествовать и над самим Римским понтификальным престолом, т. е. над вершиной вселенской иерархии. А писатели империалисты прямо рассматривают право императора замещать римскую кафедру, как частное проявление его власти над церковью вообще. Это — лишь разновидность инвеституры, хотя назначение римских епископов и не сопровождается вручением им посоха и кольца. В этой теории Священной римской империи, провозглашенной писателями-империалистами той эпохи, выразился идеал, к которому в действительности стремились императоры. Генрих III назначил одного за другим четырех великих понтифексов на апостольский престол; а Генрих IV дважды низложил Григория, и в Бриксене, на соборе германских и итальянских епископов, возвел на его место антипапу Виберта (Климента III). Так спор об инвеституре приобрел лишь тогда свою остроту.
.
Если император отстаивает против папы целость и единство империи, то и папы, в которых превратились великие римские понтифексы со времени Григория Гильдебранда, сражаются за самое существо понтификальной теократии... Но отсюда ясно, что духовенство вышло из состояния простых царских чиновников, вроде светских учителей, только после Генриха IV.
.
Иерархия земная в учении Григория строится по образу и подобию небесной, ангельской иерархии. В послании к трем французским архиепископам, написанном в 1079 году, он объясняет, что весь строй вселенной покоится на иерархических началах. В лестнице существ каждая тварь различается от другой своим чином, причем низшие ступени должны подчиняться высшим. Даже чины небесного воинства — ангелы, архангелы, херувимы и серафимы, как говорит сам Христос, не равны между собою по степени значения и власти, и тем не менее в ангельском обществе господствует мир и согласие. Все эти ангелы, располагаясь в стройном порядке иерархической лестницы, составляют единую курию, единое царство небесного царя. Такой же порядок должен господствовать и в церкви — этом земном отражении «божеского царства». Здесь также должна существовать иерархическая лестница чинов — епископов, архиепископов и патриархов, — которая должна находить себе завершение в едином начальнике — папе-отце... Но отсюда ясно, что иерархии этой еще не существовало до XI века, иначе Григорию не стоило бы и повторять всем известные зады.
.
Через апостола Петра его преемник, римский первосвященник становится видимым центром действия благодати на земле. Действия его, как должностного лица, это — действия самого верховного апостола. Жизнь и деятельность каждого папы-отца в глазах Григория приобретает характер необходимости. Как он, так и другие писатели его направления, видят в отдельных папах (умышленно распространяя это новое имя и на предшествовавших римских великих понтифексов) — избранников благодати апостола Петра, действующей с неодолимой силой. Св. Петр — говорят они — заранее предвидит и избирает своих преемников и руководит их действиями задолго до их возведения на апостольский престол. После посвящения в великие римские понтифексы над каждым римским священником совершается то же чудо, как и над верховным апостолом: его немощное человеческое естество превращается в твердую скалу, в несокрушимый камень веры. Отсюда вытекает вера в непогрешимость «папы»... И отсюда же ясно, что такого представления о римском главе церкви не было до него.
.
По смыслу этой умышленно или неумышленно подложной теории Григория Гильдебранда церковь строится на двойственном основании: на благодати св. Петра и на заслугах св. Петра. «Вместо Христа его верховный апостол становится орудием спасения людей, — говорит Е. Трубецкой. — Христос управляет церковью не сам непосредственно, а лишь через этого верховного апостола. В качестве вселенского пастыря «папа» говорит и действует как «викарий св. Петра». Его именем он обещает людям рай или ад, земные или небесные награды и наказания, отнимает царство у одних и отдает другим, «связывает и разрешает»; через св. Петра совершается вообще все то, что творится «благодатью» на земле. В том изображении римской понтификальной теократии, какое дает нам Григорий, мифическая фигура Петра наполняет собою весь первый план и лишь за ним на втором плане виднеется в облаках неясный облик евангельского «Спасителя».
.
Так поздно сорганизовалась католическая церковь в ее современном виде!
.
Проследим же с этой новой точки зрения историю города Рима, как исключительно клерикальной столицы, которая физически не могла быть центром мощного военного государства. Но ранее чем это сделать, я прилагаю здесь тот официальный перечень римских великих первосвященников, который до XII века составлен исключительно почти по «Liber Papalis», написанной не ранее XII века нашей эры и которым пользуются без достаточной критической обработки все историки католической церкви. Весь первый период — до Мелхиада (т. е. царственного, 311 г.) — тут чистый миф; второй — понтификальный период — мало надежен, но заслуживает серьезного разбора, и только пятый — панский период с 1073 года не возбуждает сомнений.

IV ПЕРИОД: ВЕРОЯТНО ТОЧНЫЕ ВЕХИ.
Эпоха коронованных римских великих понтифексов (Pontifici Maximi).
.
Первый из великих римских понтифексов, надевший на себя тиару, был Николай, называемый позднейшими авторами Николаем Первым. Относительно того, что он был первым этого имени, повидимому, нет причин сомневаться, а относительно Александров, Пиев, Феликсов, Бонифациев, Целестинов, первые представители которых имеются в легендарном периоде, можно с уверенностью сказать, что «нумерация» их преувеличена. С этого периода начинаются претензии римского понтифекса на главенство.

V ПЕРИОД: ДОСТОВЕРНЫЕ ВЕХИ.
Эпоха римских пап.
(От 1073 до 1823 года.)
.
Только с этого момента (как увидим далее) началось евангельское христианство и христианская идеология.
.
Только Григорий VII установил безбрачие латинского духовенства и вместо средневекового латинского названия «великий понтифекс» (pontifex maximus) приказал именовать себя и своих преемников греческим словом папа (πάππας)— отец.


Таковы хронологические вехи реальной истории города Рима, неразрывно связанной с историей римкого понтификата и затем вплоть до объединения Италии в средине XIX века — с историей римского папства. Я помещаю их здесь, чтобы читатель мог ориентироваться но ним при чтении последующего изложения.
ЧАСТЬ V. РЕАЛЬНОЕ НАЧАЛО ГОРОДА РИМА.
Глава III. Первые годы великих римских лонтифексов (pontifici maximi). Возникновение культа Небесной Девы (Мадонны) среди ужасов чумы 590 года.
http://www.doverchiv.narod.ru/morozov/5-05-03.htm

Рис. 96. Дальнейшее развитие культа Небесной Девы.
Картина Мурильо (1617—1862 г.): «Зачатие Девы Марии» в связи с новорожденной Луной (Мадрид, Прадо).


Рис. 97. Окончательное развитие культа Небесной Девы.
Картина Нестерова: Богоматерь.

ГЛАВА IV.
РИМСКИЕ ЖРЕЦЫ И ХРАМЫ VII ВЕКА НАШЕЙ ЭРЫ.
.
Христианское мировоззрение VII века было несколько иным, чем мы привыкли думать.
.
Вот, например, в Ватикане имеется (под № 1665) поэма Аратора (смерть которого относят к 560 году) об апостоле Петре, в которой сообщается, что она «была прочтена автором публике в базилике св. Петра в 544 году». А в этой поэме Олимп замещает христианский рай и господь-бог именуется просто Громовержцем. Да и ирландский монастерионец, Колумбан (ум. 615 г.) изображает Христа действующим вместе с данаями и с Пигмалионом, в компании с Гектором и с Ахиллесом.1
.
О смеси язычества с христианством во времена Карла Великого уже достаточно говорил и Пипер в своей «Мифологии и символике христианского искусства».2
.
1 S. Columbani: Poёmata. Epist. ad Fedolium (Max. Bibl. XII, стр. 34).
2 Piper: Mythologie und Symbolik der Christlichen Kunst. I. 139.
После Григория Великого в Риме были еще два великие понтифекса — Сабиниан и Бонифаций III, оба меньше года и тоже по назначению византийских императоров, а затем наиболее продолжительный срок был великим римским понтифексом Бонифаций IV (608—615 гг.), при котором появился Пантеон (рис. 99).
.
Что мы знаем о времени постройки Пантеона в Риме? Разберем прежде всего документы.
.
1. В 1866 году, «в местности Dia Dea, по дороге в Порто, была найдена доска, на которой какие-то арвальсвие братья (fratres arvales) нацарапали, что они собирались в Пантеоне (in Pantheo). С обычной поспешностью любителей старины признали эту доску за древнейшее упоминание о Пантеоне и отнесли ко времени Нерона. По смыслу надписи они заключили, что Пантеон уже и в то время служил для богослужения.3 Но мы инеем полное право лишь улыбнуться при ссылке на такие «древние документы 1866 года». Сама Dia Dea (т. е. божественная богиня) была скорее всего католическая мадонна, а «арвальские братья» не римская жреческая коллегия, а арвальские монахи.
.
2. Апокрифический Плиний в своей «Естественной истории» говорит, что Пантеон был сделан Агриппой богу Всевышнему.4 По нашей хронологии Агриппа был полководец Константина I, с которым отожествляется Октавиан Август, а потому и храм можно было бы отнести к IV веку нашей эры; если бы можно было положиться на эту книгу, открытую лишь в Эпоху Возрождения.
.
3. Абсолютно апокрифический Дион Кассий 5 говорит:
.
«Пантеон получил такое название, потому что его купол похож на небо». Но по своему слогу и сюжетам Дион писал еще позднее Плиния.
.
4. Самое раннее изображение Пантеона принадлежит концу XV или началу XVI века. Это рисунок Guiliano da Santa Gallo, современника Рафаэля.6
.
3 De Rossi (BulleL 1866, № 4).
4 Pantheon Jovi Ultori ab Agrippa factum (Plinius, Historia Naturalis, 36, 24).
5 Dio Cassias, LIII, 24, I.
6 Passavaut: Raphaёl von Urbino, I, 322.

Рис. 99. Внутренний вид церкви Santa Maria ad Martires, называемая Ротондой и считаемая классиками за Пантеон Агриппы.
.
Вот и все первоисточники о Пантеоне, заслуживающие упоминания. Все остальное лишь догадки очень поздних, даже современных нам авторов.
.
Теперь посмотрим мифы об этом здании. Нам говорят, что Пантеон еще в языческие времена был построен для Кибельской Божьей Матери,7 причем Кибелой называлась будто бы одна из фригийских гор. Но этот языческий храм, — говорят нам, — стоял заброшенным много веков до великого римского понтифекса Бонифация IV (608—615 гг.), который «на его руинах» вновь устроил храм Божьей Матери, во уже христианской. «И вот под сводами этого (теперь уже Бонифациевого Пантеона) — говорит Фердинанд Грегоровиус,8—впервые зазвучало gloria in excelsis (слава в вышних богу), и римляне могли видеть, как перепуганные бесы спасались через отверстие в куполе: их было столько же, сколько было языческих богов на руинах бывшего тут языческого Пантеона».
.
7 Κυβήλη латинское Cybele, с титулом Божьей Матери (Кибельская богородица).
8 Ф. Грегоровиус: История города Рима в средние века, т. II,. стр. 93 русского перевода 1903 года.
Итак, во всяком случае, тот Пантеон, который мы теперь имеем в Риме построен не Агриппою в I веке до начала пашей эры, а великим римским понтифексом Бонифацием IV между 608 и 615 годами нашей эры. А как же отнесли это здание к I веку до начала нашей эры?
.
«В XII веке, —продолжает Грегоровиус,— стало известно (очевидно, из апокрифического Диона Кассия), что Пантеон был построен Агриппою (63—12 гг.), полководцем Октавиана Августа», и таким образом существовал уже за 600 лет до Бонифация. А то обстоятельство, что он и в VII веке оказался посвященным той же «богородице», приводится автором в связь с аналогичными повествованиями латинистов Эпохи Возрождения и о других христианских сооружениях.
.
Так, у них говорится, например, будто и храм Косьмы и Дамиана был воздвигнут много ранее их Ромулу и Рему; будто церковь святой Сабины была построена не ей, а еще ранее ее Диане; будто храм Георгия Победоносца есть храм Марса. Но не проще ли допустить, что тут лишь разные названия тех же самых предметов? А это тем более правдоподобно, что и Октавиан Август списан с императора Константина I.
.
Латинские Жития святых (Martirologium Romanum) говорят, что освящение Пантеона было 13 мая, а о годе показания расходятся. Одни относят его к 604, другие к 606, третьи к 609 и к 610 годам 9 (при Сатурне и Юпитере в Водолее).
.
В этот день при выходе Овна из лучей утренней зари происходит и теперь празднование освящения Пантеона, официально называемого уже Santa Maria Rotonda, а праздник «всех святых» справляется 1 ноября (при Солнце над созвездием Жертвенника), что, вероятно, установлено не ранее как Григорием IV (827—844 гг.).10
.
9 Siegbert: Chronic,дает 609 год; Annales monaster. дают 609 год; Marianus Scotus дает 610год; Ado Wienn дает 604 год; Hcrm. Contractus дает 609 год (Jaffé: Reg. Pontif.изд., стр. 220).
10 Грегоровиус, т. II, стр. 94 русск. изд.
Интересно, что в XIII веке каждый новый римский сенатор давал папе клятву охранять эту церковь, вместе с замком Ангела и базиликой св. Петра. А по своей архитектуре и сравнительно небольшой величине Пантеон, действительно, может быть отнесен к VII веку нашей эры.
.
Отбросив апокрифическую литературу о «предбогородичной Кибельской богородице», которой его будто бы когда-то посвятили, — мы можем признать вполне правдоподобным, что этот храм был построен около 609 года при великом римском понтифексе Бонифации IV. Но мы имеем полное право сомневаться в том, чтобы церковная служба в то время была такая же, как с XI века нашей эры, когда началась эпоха католических пап, первым из которых, повторяю, был Григорий VII (1073—1085 гг.). Да и самая тогдашняя римская религия была, вероятно, ближе к митраизму (откуда слово митрополит), так что и возглас: «Слава в вышних богу», от которого бросились бежать черти, мы можем счесть постольку же требующим доказательств, поскольку и существование самих чертей. Все это скорее выдумки, созданные воображением теологов для того, чтобы объяснить традиционно сохранившееся за храмом Santa Maria Rotonda название Пантеон, т. е. храм всем богам, тогда как по церковным соображениям нового времени верховный жрец Бонифаций IV, причисленный в XIII веке к папам, уже не должен был, в качестве такового, признавать никаких богов и полубогов, кроме бога отца, бога сына и бога святого духа, при разжаловании остальных в святые и в ангелы различных чинов.
.
После смерти Бонифация IV в 615 году, византийский император Гераклий утвердит великим римским понтифексом Деодата (Богупреданного).
.
«Латинский народ в то время,—говорит Ф. Григоровиус,11— окреп благодаря воздействию на него церкви, и начинал враждебно относиться к владычеству греков, время-от-времени восставая против них, да и сами византийские наместники в Италии стали стремиться к самостоятельности». А с нашей точки зрения религия была тут не причем. Западная Европа начала крепнуть благодаря развитию в ней разработки железа. Пока главными орудиями производства была медь — главные рудники которой были на Кипре — восток Средиземного моря естественно властвовал. Но вот, началась выделка железа в Богемии и на Гарце (где как раз в V веке начали обильно добывать серебро, медь и железо), и центр культурной жизни, благодаря топорам, пилам: и плугам, естественно перенесся в Среднюю Европу. Римская церковь явилась только выразительницей этих культурных достижений и, базируясь на несогласиях в догматах, тоже вступила в великую борьбу с греческим государственным началом борьбу, имевшую огромные последствия для всего Запада.
.
11 Том II, стр. 95.
Деодат умер 8 ноября 618 года, по всей вероятности, от чумы, и прежде чем был посвящен его преемник, неаполитанец Бонифаций V, в Равенне вспыхнуло, вслед за первым, и второе восстание против власти византийских цезарей. На этот раз во главе его был сам итальянский экзарх Элевтерий. Византийский цезарь был занят войнами с персами и аварами, и это навело честолюбивого евнуха на мысль воспользоваться таким благоприятным моментом, чтобы стать независимым. Он провозгласил себя цезарем Италии и двинулся к Риму, чтобы узаконить здесь свое узурпаторство. Но собственные же войска убили его в Кастелль-Лучеоли и отослали его голову в Константинополь. Это было в 619 году, а в декабре того же года свершена была ординация Бонифация V, о котором мы тоже не имеем никаких сведений, кроме числа лет его правления. Повидимому, он умер в октябре 625 года. Да и вообще история Рима в первую половину VII века покрыта глубоким мраком. Единственным ее первоисточником является «Книга понтифексов». Ни о герцоге его, ни о коменданте (magister militum), ни о префекте не упоминается нигде, и мы напрасно будем искать каких-либо следов от римской гражданской жизни и городского общинного устройства того времени.
.
Обыкновенно о смерти римского великого понтифекса извещали экзарха через архипресвитера, архидиакона и примицерия нотариусов, причем посылалась униженная просьба об утверждении нового выбора не только к нему, но и к архиепископу и к судьям Равенны, служившей и теперь, как ранее, столицей Италии, чтобы и они умоляли экзарха утвердить выбор.
.
Политическое ничтожество итальянского Рима в его захолустьи, несмотря на вереницы пилигримов с континента, и всесильная власть Равеннского экзарха в Италии VII века с его главенством над церковью, так несомненно доказываются униженными формами этих прошений, что не стоит и искать других подтверждений.
.
У меня нет места рассказывать о деятельности следовавшего за тем римского великого понтифекса Гонория (625—628 г.), о его мире с христианами монофелитами (одновольцами), которых отожествляют с маронитами, существовавшими в Сирии до XIX вена, и с арианами — ломбардцами. Я отмечу только снова и снова, что христианский первосвященник Арий и библейский Арон одно и то же лицо, а потому и тогдашняя борьба римской церкви с арианами сводится на борьбу сторонников Василия Великого со сторонниками Ария-Арона, или, выражаясь евангельской терминологией, на борьбу Христа с фарисеями.
.
По нашим исследованиям, изложенным в первой и второй книгах «Христа», это была еще эпоха развития библейского мессианства и очень возможно, что тогдашние ариане, подвергались еще обряду обрезания и потому ничем существенным не отличались от израэлитов и измаэлитов, а католики, как выражается библейская книга «Царей», «признавая своего бога-Громовержца, поклонялись и богам других народов».
.
Историки церкви нам говорят о больших постройках  Гонория, произведенных благодаря тому, что в его казнохранилище скопилось слишком много приношений пилигримов и сборов с церковных имуществ и их необходимо было на что-нибудь истратить. В логичности такого вывода, конечно, нет сомнения: все роскошные постройки есть лишь естественная кристаллизация большого количества предварительных сбережений человеческого труда, собранного насильственно или под предлогом спасения души в виде груд золота или кредитных знаков, которые нелепо было хранить бесполезно в подвалах, а проесть или пропить было нельзя благодаря ничтожной емкости человеческих желудков, не превышающей двух литров вместимости у самых рослых людей. Только на большие постройки и можно было употребить большие сбережения.
.
Так должно было происходить и происходило всегда, а наличность больших денежных сбережений и больших доходов с пилигримов и территориальных владений вполне правдоподобна для римского понтификата VII века.
.
С экономической точки зрения неправдоподобны только гипнотизирующие нас до сих пор сообщения апокрифов Эпохи Возрождения, будто почти все современные римские храмы заменяют бывшие на этих местах еще лучшие языческие, появившиеся на зло Марксу и Энгельсу еще до начала нашей эры. Все это резко противоречит не только учению о трудовой и прибавочной ценности, но и современной физической энергетике с ее килограммо-метрами работы, и материальной культуре, учащей, что без специальных орудий нельзя обтесывать камни. Вот почему, если нам говорят, например, что современный храм св. Адриана построен великим понтифексом Гонорием в XII веке из развалин знаменитого римского сената, то мы скорее можем поверить, что тут в средние века просто молились императору Адриану, лишь в XII веке превращенному из обоготворенных царей в их мученика.
.
Аналогичное мы можем сказать и о церкви св. Лаврентия in Miranda (т. е. Увенчанного лаврами на удивление), заменивший будто бы храм, посвященный Антонину Пию и его легкомысленной супруге Фаустине; и о храме святой Марии в аду (Santa Maria in inferno), заменившем будто бы бывший издревле тут храм Весты 12 с помещением для монашенок-весталок; и о церкви Косьмы и Дамиана, заменившей будто бы храм Ромулу и Рему.
.
12 Т. е. Покрытой Девы, от итальянского vesta—одеяние, покров (отсюда же французское vêtu), вероятно, потому, что она изображалась в чадре или под вуалью; в русской церкви есть даже праздник: покров пресвятой богородицы. Или это от еврейского ВШТ — огонь.
Невольно приходит в голову: не были ли все эти храмы построены римскими понтифексами VII века действительно самим Антонину и Фаустине, Ромулу и Рему, Адриану и Диане, причисленным тогда к богам (т. е. святым)? Нельзя ли предположить, что только потом, после разжалования старых богов в папский период, начавшийся, как мы видели, лишь с 1073 года нашей эры при Григории VII, переименованы они в св. Косьму и Дамиапа и так далее, с перебросом многобожного культа предшествовавших римских понтифексов за начало нашей эры?
.
С точки зрения истории религиозной эволюции на берегах Средиземного моря это самое правдоподобное решение вопроса.
.
О латинском языке того времени (если он не много позднейшее искусственное произведение) может служить надпись в базилике св. Агнессы (т. е. Овечки-Рахили) вне города, за Porta Nomentana, приписывающаяся первосвященнику Гонорию (625—638 гг.):
.
Aurea concisis surgit pictura metallis
.
Et complexa simul clauditur ipsa dies.
.
Fontibus et niveis credas aurora subire,
.
Correptas nubes roribus arva rigáns.
.
Vel qualem inter sidera lucem proferet Iris
.
Purpureusque pavo ipse colore nitons.
.
Qui potuit noctis, vel lucis reddere finem,
.
Martyrum e bustis hinc reppulit illo chaos.
.
Sursum versa nutu, quod cunctis cernitur usque
.
Praesul Honorius haec vota dicata dedit.
.
Vestibus et factis signantur illius ora,
.
Excitat aspectu lucida corda gerens.13
.
(Золотое изваяние из резного металла
.
Возвышается и улавливает в себе сияние дня.
.
Ты мог бы подумать, что это Аврора поднялась из белых волн
.
И ветерок несет кудрявое облако, орошающее нивы.
.
Так возгорается среди звезд блестящая Ирида,
.
Так сверкает яркими красками пурпурный павлин...
.
Повелевший ночи окончиться и дню настать
.
Прогнал мрак от этой мученической могилы.
.
Устреми взгляд свой наверх, как все приходящие могут.
.
Этот обещанный дар принесен Гонорием.
.
Его образ ты можешь узнать по его облачению и по сделанному им,
.
Его светлая душа пробуждает радость в сердце зрителя.)
.
13 Gruter, 1172, 4.
В одном месте «Книги понтифексов» упоминается, что Гонорий устроил мельницы возле городской стены, у «водопровода Траяна», проводившего воду из Сабатинского озера.14 Так как мельницы на Яннкуле ни в каком случае не могли действовать без воды, которую доставлял именно этот водопровод, такое указание может привести к предположению, что и самый водопровод Траяна был построен ни в каком случае не ранее, как Велизарием (544 — 549 гг.).
.
14 Вот соответствующее место «Книги понтифексов»: Et ibi constituit molam in loco Trajani juxta murum civitatis, et formam, quae dicit aquam a loco Sabbatino, et sub se formam, quae conducit aquam ad Tiberim (Vita Honorii  в «Liber Pontificalis».
Гонорий I умер в 638 году и погребен в базилике св. Петра. Естественно появляется вопрос: не приписываются ли некоторые постройки этих поздних римских великих понтифексов Гонориев императору Гонорию?
.
После Гонория I некоторое время были незаметные Северин, Иоанн IV, Феодор, Мартин, Евгений, и, наконец, Виталиан, при котором посетил Рим византийский цезарь Константин (4-й).
.
Сами того не подозревая, историки этого события яркими чертами рисуют тогдашнее провинциальное положение Рима, так противоречащее экстравагантным представлениям об его классическом прошлом.
.
«Можно себе представить, — восклицает Грегоровиус,15— какое волнение овладело давно покинутым (?) городом, когда в нем появился сам император-повелитель! Прибытие в Рим византийского монарха, который все еще по праву именовал себя императором римлян, было здесь великим событием. «Книга понтифексов» приводит церемониал его встречи, в высокой степени замечательный уже по одному тому, что он совпадает с обычаями, которые соблюдались во все средние века при приеме германских императоров. Папа, духовенство и представители Рима, с крестами, хоругвями и свечами, встретили Константина за городом, у шестого верстового камня. Торжественное вступление императора в Рим происходило в среду 5-го июля 663 года. В ближайшую субботу император проследовал к церкви Santa Maria Maggiore и в ней сделал приношение. В воскресенье он отправился в торжественной процессии, сопровождаемый войсками, в базилику св. Петра, был встречен на пути духовенством и затем великим понтифексом, который и ввел его в базилику.
«Жалкое положение Виталиана и его смирение перед Константином, — продолжает наивно автор, — невольно вызывают сожаление. Нужно было пройти целому ряду столетий, чтобы это зрелище понтификального унижения сменилось сценой в Каноссе. Вид императора, который своим посещением города выражал только снисхождение к его обитателям, и вид греческих царедворцев, смотревших на римлян с полным презрением, должны были вызывать горькие воспоминания (?) и в самих римлянах, видевших повсюду вокруг себя только нищету. И мы считаем очень правдоподобным, что именно по этому поводу раздался потом трогательный голос, оплакивавший унижение Рима в X веке.
«О Рим! —писал кто-то,— ты погибаешь! Свободные граждане твои обрабатывают поля пелазгов. Тобою владеют рабы рабов, народ, собранный с самых отдаленных концов земли! Константинополь процветает и зовется новым Римом, а твои, о, древний Рим, укрепления и стены превращаются в развалины! Древний поэт предсказал тебе все это в своей песне, и если бы милость Петра и Павла не охраняли тебя, то ты давно погиб бы в несчастиях. Жестокие и отвратительные евнухи надели на тебя ярмо, а некогда ты так ярко сверкал славою благородных людей». 16
15 История города Рима, т. II, стр. 127.
16 Латинский подлинник этой элегии Muratori извлек из Moben Codex, относя его к X веку.
Желая объяснить, почему в средневековом Риме не оказалось никаких статуй древних императоров, историки утверждают, что их всех, кроме конной статуи Марка Аврелия, увез в Константинополь этот самый Константин. Но, увы! И в средневековом Константинополе их не оказалось, а что касается до будто бы оставленной этим императором на память конной статуи Марка Аврелия, то «невежественный народ и в особенности духовенство средних веков» называли ее именем самого Константина. Таким образом, оказывается, что она скорее всего и была сделана в Риме в память посещения его Константином IV после 663 года, но потом, в виду ее несоответствия с его дурной репутацией была апокрифирована сначала Константину Великому за 350 лет назад, а потом еще и за 550 лет Марку Аврелию Антонину Философу.
.
А если мне скажут, что нельзя же, наконец, считать за апокриф или выдумку всякое старинное сообщение, несогласное с моей теорией непрерывной эволюционной преемственности человеческой культуры, то я отвечу, что дело здесь идет не об одной этой теории, но и о несогласии наших древних осведомителей со здравым смыслом, как с основой всякого научного исследования.
.
Вот, нам говорят, например, что еще за 1 000 лет «до Рождества Христова» жил на берегу реки Нила Моисей. Ему привезли из озера несколько возов листьев тамошнего растения, папируса, он склеил их неизвестно каким клеем в длинные полосы, вроде современных полотен и положил их за неимением столов на землю. Потом он взял в правую руку, за неимением карандашей и перьев, заостренную палочку и, обмакивая ее в разведенную водою сажу, написал под диктовку бога Громовержца историю всего, что было до него от сотворения мира, и что было при нем. Затем он описал, наконец, даже и собственную свою смерть и похороны и рассказал как его оплакивал народ (См. Второзаконие Моисея, 34, 5—12).
.
Прошло около 2 000 лет и книги его все время чудесно переписывались тысячи раз без изменений, чудесно были переведены семьюдесятью переводчиками на греческий, потом, Иеронимом, на латинский язык. Святой дух не позволил при этом переводчикам сделать ни единой ошибки, и целую тысячу лет никто не разрешал себе их толковать, а как только окончилась эта тысяча, вдруг появился целый короб толкователей и дополнителей — талмудистов, не оставивших без обширных комментарий ни одной буквы. Четыре евангелиста на берегу Шериат Эль-Кебире, получившем у христиан не принадлежащее ему название Иордана, тоже получили несколько возов папируса из Египта, склеили их в полотнища и, лежа на песке Геннисаретского озера, написали на них (часто теми же самыми фразами и тоже палочкой, обмакнутой в разведенную водою сажу, и вырисовывая отдельно каждую букву) четыре Евангелия, Апокалипсис, книгу своих деяний и ряд писем единоверцам тоже под диктовку святого духа. И вот христианская религия, возникнув во всем своем объеме сразу, остается неизменной почти две тысячи лет. Святые отцы Никейского собора резюмируют ее в навеки неизменном «Символе веры», как веру в бога отца, бога сына и бога святого духа, троицы единосущной и нераздельной, и с тех пор от «папы» Милостивого (Климента), отца католической церкви, умершего в 102 году нашей эры и до современного нам римского папы, все остается неизменным.
.
Оставим тут в стороне мою эволюционную теорию религий и просто спросим: согласно ли все это со здравым смыслом, и с историей материальной культуры? Вы сами ответите, что нет. А если нет, то и моя попытка показать детально возможность рационального происхождения современного религиозного мировоззрения, не может быть опровергаема простой ссылкой на документ гадательного времени и гадательного происхождения.
.
Возражением мне может быть лишь несомненный документ, вроде геркуланумского или помпейского, а в некоторых случаях вроде надписи в катакомбах или на стенах египетских храмов. Но именно они-то и говорят за мою теорию, после их астрономического хронологирования. За нее же говорят и такие факты, как только что приведенный рассказ о ватиканской конной бронзовой статуе. Во всех современных книгах вы найдете ее под именем статуи Марка Аврелия из второго века нашей эры», неизвестно по чьему определению, а, покопавшись в первоисточниках, вы вдруг узнаете, что «невежественный народ и в особенности духовенство» называли ее «статуей цезаря Константина», и что «она называлась таким именем в продолжение всех средних веков».17
.
Даже название этого Константина «Великим, Благочестивым, Счастливым и Триумфатором» (D. N. Constantino Maximo, Pio, Felici ac Triumphatori) ничего не доказывает, так как это льстивое послесловие прилагалось не к одному Константину I, а и ко всем византийским царям, вроде того, как в Русской империи за обедней вспоминали каждого «благочестивейшего, самодержавнейшего, великого государя нашего, императора»...
.
Здесь я должен снова сделать серьезное предупреждение: не всякая монета, где под грубым очерком общечеловеческого профиля написано CONS. MAG. означает Константина I, а не Константина IX, современника крестовых походов, и не всякий памятник древности, относимый теперь, например, к Траяну, принадлежит первому веку нашей эры. Траян (т. е. троянский), это какое-то нарицательное имя, создавшее в средние века массу легенд в средней Европе. Оно упоминается даже в старорусском «Слове о полку Иго реве»,18 которое не может быть раньше XII века, так как сам Игорь считается плененным половцами (турками) в 1185 году, и в ней правильно описывается солнечное затмение 1 мая 1185 года, а рукопись, сгоревшая в Москве в 1812 году была, как говорят сами историки, не ранее XV века.
.
Каким же образом это легендарное лицо, жившее в эпоху крестовых походов, могло бы быть отголоском тысячу лет назад сошедшего в могилу в Риме цезаря Марка Ульпиция, неизвестно почему получившего прозвище «Троянского» (Траяна)?19
.
17 Vincenzo Tizzani: La Status equestre di Marco Aurelio. Roma, 1880.
18 Веселовский: «Легенды о Трояне. Журнал Ми-ва Народного Просвещения. 1880, № 7.
19 Слово Траян созвучно только с итальянским traino (Французским traîne) — свита и может быть переведено: свитский, La roba trainata — платье со шлейфом.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ.
КЛЕРИКАЛЬНО-ПОНТИФИКАЛЬНЫЙ РИМ
СРЕДНИХ ВЕКОВ.

Рис. 101. Вид с реки Тибра на мост св. Ангела в Риме и на «башню Адриана», считаемую за построенную легендарным римским императором Адрианом (пеевдо-138 г.), но скорее всего воздвигнутую великим понтифексом Андрианом II (857—872 гг.) или Адрианом I (472—495) для защиты от наступавших ломбардцев.
.
ГЛАВА I.
РАЗВИТИЕ КЛЕРИКАЛИЗМА В РИМЕ.

Рис. 102. Средневековые писцы.
.
Мы видам из предшествовавшего, что начало клерикализму в Риме положила борьба нескольких партий, имевших фактическую возможность выставить своих кандидатов на выборную должность великого римского понтифекса в половине VIII века.
.
Духовенство одержало в ней победу над разделившимся светским населением, и обеспечило за собою такое право навсегда своим соборным решением. Это событие имеет настолько важное значение, что с него мы должны начать новую эру: церковь здесь впервые формально отделилась от мыслителей и ученых, не принадлежащих к духовенству, и от светского влияния на развитие своей идеологии. Только с этого момента наука и католическая религия пошли каждая своим путем, хотя изолироваться окончательно они еще долго не могли и даже не имели причины Резкие противоречия между ними возникли только со времени Коперника, хотя и он был посвящен еще в духовное звание.
.
После смерти Стефана, сделавшего переворот, римским понтифексом был выбран духовенством 9 февраля 772 года Адриан из знатного рода, дворец которого стоял на Via Lata у Santo Marco. Дядя Адриана, Теодат, имел сан консула и герцога (dux) и был, кроме того, примицерием потариев. Еще мальчиком Адриан потерял отца, и мать отдала сироту на воспитание причту церкви св. Марка, к приходу которой принадлежал ее дом. Отличавшийся своим происхождением, красотою и умом, Адриан быстро прошел первые ступени церковной иерархии. При Стефане он был посвящен в диаконы и после его смерти единогласно провозглашен великим римским понтифексом.
.
При нем и Карл Великий приехал на Пасху в Рим. Пасхальное паломничество сюда к могилам святых казалось верующим того времени лучшим средством попасть в рай, и уже в течение двух столетий пилигримы стекались в Рим на это время. Поездка короля франков Карла Великого при Адриане была началом паломничества в Рим и позднейших германских королей. Встреча, оказанная могущественному заступнику Рима, впервые вступавшему в город, была блестящая. По распоряжению понтифекса, Карла приветствовали в 24 милях от города судьи и отряды милиции, и проводили его до города. У подошвы Монте-Карло его приветствовали дети, держа в руках пальмовые и оливковые ветви, и множество народа толпилось но сторонам дороги с торжественными криками:
.
— Да здравствует король франков, заступник церкви!
.
Увидев такую встречу, Карл сошел с коня и, окруженный своею свитой, смиренно проследовал пешком в базилику Петра в страстную субботу. Понтифекс ожидал гостя, стоя среди духовенства на ступенях портика, а вся площадь перед базиликой была усеяна народом. На самой нижней ступени Карл опустился на колени и затем, оставаясь на коленях и благоговейно целуя каждую ступень, поднялся к верховному первосвященнику. Такова была форма, которой потом следовали самые могущественные государи, приближаясь к римскому святилищу. Карл и Адриан заключили друг друга в объятия и направились в базилику, причем король шел с правой стороны, держа Адриана за правую руку. «Его поместили в одном из епископских домов, так как, — наивно, но правильно прибавляет Грегоровиус,— о дворцах древних цезарей тогда не было в речи».
.
В 774 году Карл взял Павию и стал называться королем франков и ломбардцев, патрицием Рима. Так кончилось ломбардское арианство. При Адриане были устроены и водопроводы, приписываемые древним римским императорам. Только «постройку» эту называют «возобновлением», как и в других случаях средневековых сооружений, оказавшихся упомянутыми у апокрифических древних авторов. Реальная же история говорит нам следующее.
.
«В течение двух столетий постоянно возраставший Рим страдал от недостатка воды и Адриан, как новый Моисей, утолил жажду своего народа. Чтобы наполнить водою источник у святого Петра и бассейн, служивший для омовения паломников, являвшихся сюда на Пасху, приходилось с большим трудом доставлять воду в сосудах».
«И вот,— продолжает историк средневекового Рима Грегоровиус,—водопровод Trajanа был снова восстановлен Адрианом, так как предполагают, что он был разрушен воинственным народом Айстульфа».1
1 Т. II. стр. 327.
Я обращаю здесь внимание читателя на курьезное совпадение имен: понтифекс Адриан возобновил водопровод Траяна, а по классикам — император Адриан был наследником императора Траяна. Страсть к строительству, владевшая этим понтифексом и его ближайшими преемниками, наложила печать величия на первый период светского владычества римских верховных первосвященников.
.
В атриуме храма Петра Адриан возобновил главную лестницу и портик по обеим ее сторонам. Колокольню Стефана II он украсил большими бронзовыми дверями. Пол перед исповедальней, на всем пространстве от бронзовых перил до гроба апостола, был выстлан листами чистого серебра, которые весили 150 Фунтов. Самая исповедальня была отделана внутри листами золота, на которых были изображены события из священной истории, и алтарь над исповедальней был покрыт золотом чеканной работы. В надписи его говорится о Христе следующее:
.
«Он происходил из рода и священников, и царей, и поэтому предоставляет управлять миром и тем и другим одновременно. Овец он дал пасти Петру, верному пастырю, и затем доверил их Адриану. В своем городе Христос вручает римское знамя, слугам, которых избирает по своему усмотрению. Карл, великий король, получил это знамя со славою из благословляющей его руки св. Петра. На благо его и для торжества его власти, папа (анахронизм) принес этот дар, сделав посвящение по принятому обычаю».
У гроба апостола стояли серебряные изображения святых. Адриан заменил их другими из литого золота. Они представляли Спасителя, Деву Марию, и апостолов Петра, Павла и Андрея. Все убранство базилики было сделано заново и отличалось ослепительной роскошью. По праздникам между колоннами у стен развешивались ковры, окрашенные пурпуром и отделанные золотом. В Рождество, на Пасхе, в праздник Петра и Павла и в годовщину посвящения великого понтифекса зажигался колоссальных размеров светильник. Он имел форму креста, прикрепленного к обитой серебром поперечной балке триумфальной арки, и спускался над исповедальней. Когда зажигались все 1 370 огней этого светильника, он действительно мог быть назван великим Фаросом.
.
Сотни мастеров, занятые исполнением заказов, работала тогда на золоте и серебре, готовили изделия из эмали и лазури, делали мозаичные изображения. Они грубо, но все-таки не без некоторого вдохновения, расписывали стены и высекали скульптурные вещи из мрамора. От времен Адриана сохранилось наставление, в котором излагается, как следует окрашивать мозаику, как золотить железо, как писать золотом, как изготовлять эмаль, медную лазурь и кадмий, и как можно пользоваться в изделиях некоторыми минералами. Это замечательное руководство написано варварской латынью и говорит до некоторой степени за самобытность искусств в Италии того времени, хотя бы само руководство даже и было только переводом с греческого.
.
Такова была естественная и неизбежная прелюдия к последующему классическому искусству Фидия и Праксителя, противоестественно отодвигаемых в глубокую древность.
.
Только употреблявшиеся тогда во множестве роскошные ковры с вытканными на них изображениями разных событий были восточного происхождения. Многочисленные названия, которыми обозначались тогда ковры (vela), все греческие, и часто давались по имени родины этих изделий: Александрии, Тира, Византии и Родоса. То же самое следует сказать и о белых, пурпурово-красных и голубых облачениях, украшенных драгоценными камнями и затканных изображениями тех или других событий, или о фигурах святых и животных, вроде орлов, львов, грифов, павлинов и единорогов. Названия священных сосудов точно также доказывают восточное происхождение этих вещей. «Великие римские понтифексы и наблюдатели (епископы) , обнаруживают перед нами в своем облачении все фантастическое одеяние иудейских «первосвященников», а в церквах мы находим блеск всех священных приношений, которыми был переполнен сказочный храм Соломона». 2
.
2  Грегоровиус. Там же. Т. II. стр. 338.
Музыка процветала в Риме, но муза поэзии еще молчала. Обычай христианских надгробных надписей — эпитафий привел вскоре к созданию особого рода поэзии, самой печальной из всех, и это была единственная поэзия, которая тогда существовала в Риме. Авторами таких стихотворений были римские священники, хотя и не всегда.
.
Карл Великий, изучавший науки под руководством Алкуина, а грамматику, к которой относились также метрика и поэзия, у Петра Пизанского, — любил писать стихами к своим друзьям. Такие письма он посылал, между прочим, и Адриану, который не забывал воздавать им хвалу.
.
«Я получил, — пишет он Карлу, — превосходные, блещущие красою, сладостные стихи вашего королевского, пресветлого и богом благословенного гения. Перечел каждый стих в отдельности и, объятый восторгом, проникся их мощью и выразительностью».
Адриан также отвечал иногда стихами, из которых немногие дошли до нас. Они написаны акростихом и по своей выразительности и метрике не ниже своего времени.
.
Какова была тогдашняя латынь? Письма понтифексов к каролингам, на которые ссылаются, как на первоисточники, служат достаточной ее характеристикой. В них не видно ни грамматики, ни логики; письма Стефана III в особенности отличаются набором слов. Неспособность изложить ясно мысль так же велика в этих письмах, как и варварство оборотов речи.
.
Нам говорят, что это была средневековая порча первоначального классического языка итальянцев, который стал возрождаться вновь в эпоху гуманизма в Западной Европе. А по эволюционным соображениям это был, наоборот, зародыш классического языка лредпечатного времени и первых веков книгопечатной эры. Всякий документ, который по совершенству своего языка не соответствует эволюционной теории, должен считаться апокрифом, а никак не возражением против нее, тем более, что реальные документы действительно раннего времени, например, надписи, находимые при раскопках Помпеи, вполне подтверждают нашу точку зрения. Этим разъясняется и обычнее недоразумение историков.
.
«Латинский язык — говорит, например, Грегоровиус,3— должен был бы сохраниться в Риме дольше, чем где-нибудь, так как Рим был родиной этого языка, и при том не подвергался враждебным вторжениям, которые сопровождались бы массовыми поселениями в нем германцев. Не существует также никаких указаний на то, чтобы в то время для римлян переводились с латинского на общепринятый язык проповеди священников и акты нотариусов, как это практиковалось в Галлии. А между тем «римлянин времен Тацита» также мало понял бы язык своего народа в описываемую эпоху, как мало понял бы Карл Великий немецкий язык нашего времени. Но логические законы языка древних римлян —оканчивает он печально— были «отвергнуты» их средневековыми потомками и, с падением языческой религии и древнего государственного устройства, древняя латынь, язык героев и государственных мужей, мало-по-малу перестала струиться живительным потоком».
3 Т. II, стр. 345 русского перевода.
Так говорят и все другие сторонники старой хронологии: «потомки отвергли язык своих героев-дедов». Но только может-ли быть что-нибудь подобное с точки зрения современной науки об условных рефлексах? Ведь устойчивость языка только тем и объясняется, что весь он построен не на вольном договоре-говорунов, а на условных рефлексах, возникающих еще в неразумном младенчестве и потому держащихся чрезвычайно прочно. Приходится сказать, что никакого отвержения классической латыни не было и не могло быть, и что умственная жизнь в Италии в средние века шла не вспять, а все вперед и вперед, сак и следовало ожидать по общим законам эволюции человеческих обществ, по которой катастрофически лопаются, как кожица у гусениц перед их метаморфозой в бабочек, только слишком отжившие общественные оболочки, чтобы дать место новым, лучшим.
.
Постараемся же выяснить, в каких гражданских условиях находился город Рим в VIII веке.
.
Мы уже отметили деление римского народа на три классам духовных, военных и граждан низшего сословия, или по обновленной терминологии: клир, знать и податной народ. Духовенство и знать иногда сливаются в понятии о судьях (Judices)4 и оптиматах. Вооруженные граждане образуют войско-милицию, главою которой являются отмеченные знатным происхождением римляне. Изложить взаимные соотношения этих трех больших классов, которыми сначала избирался великий понтифекс является, трудной задачей, и эта трудность возрастает до крайности еще оттого, что духовное и светское начала постоянно переходили тогда друг в друга.
.
4 Я обращаю внимание на созвучие латинского judex — (первоначально judicus) — судья и judaicus — иудейский.
Во времена готов римская церковь, как и всякое другое епископство, ведала только свои собственные дела, строго разграниченные от городских дел. Город же, сохраняя свое муниципальное устройство и самоуправление, по прежнему управлялся сенатом, старинными должностными лицами и префектом. Затем в городах Италии, завоеванных ломбардцами, древнее муниципальное устройство видоизменялось под влиянием германских; начал, и только в Равеннском экзархате и в римском герцогстве, где ломбардцы не были властелинами, «законы Юстиниана» продолжали действовать.
.
Во время византийского владычества, во главе всех гражданских дел стояли назначавшиеся экзархом герцоги (duces) и судьи (judices), но и по отношению к этому периоду приходится сетовать на отсутствие сведений о городском устройстве. Новые наступательные движения сторонников Аронова закона (ариан), ломбардцев вызвали к жизни воинскую оборонительную организацию, в которой знать и граждане были соединены друг с другом. Присматриваясь к римским титулам должностных лиц той эпохи, мы большею частью видим, что это были duces, magistri militum, трибуны и иногда comites и chartularii. Благодаря своей отдаленности византийское правительство предоставило церкви платить войску жалованье, а непрекращавшаяся борьба понтификата с иконоборством византийских императоров все укрепляла национальный дух этого войска, В первые моменты иконоборчества, которое с нашей точки зрения тожественно с иудаизмом, т. е. богоборством библейской книги «Цари», этот национальный дух и положил начало светской власти великих римских понтифексов. Римская милиция обнимала собою только имущественные классы, рабочие и плебеи не входили в ее состав. Начальниками ее были, как я уже говорил, знатные римляне, они носили титулы герцогов и трибунов, и эти титулы вскоре затем стали передаваться по наследству.
.
Распределенная по округам и разделенная на полки (numeri), милиция, кроме собственно воинской организации, обладала и чисто гражданскою, которая мало-по-малу легла в основу гражданского устройства самого города. Эта организация исходила из цехов (scholae) —такого же института, как и у клссиков. Каждый цех имел свой храм, свое кладбище и своих патронов из числа святых, так как, по словам классиков, у каждой коллегии «древних римлян» были свои особые божества. Припомним, что установление их приписывается еще Нуме Помпилию, а при республике насчитывают восемь цехов: collegia fabri aerarii, figuli, tibicines, aurifices, fabri tignarii, tinctores, sutores и fullones.
.
Среди этих цехов, образованных из граждан, стояли обособленно цеха чужестранцев (scholae peregrinorum), имевшие важное значение в жизни города, так как благодаря именно этим цехам город получал свой космополитический характер и средства.
.
Самою древней из всех существовавших в Риме колонии чужестранцев была община иудеев, положение которой в течение многих веков остается невыясненным. Со времени Теодориха, упрочившего ее, об ней долгое время не упоминается ни одним словом, что и понятно, так как эта религия называлась тогда арианством, и только в XII веке получает название еврейской,5 т. е. иберийской, маврской религии. А греческий цех, напротив, упоминается много раз.
.
5 Mabillon: Ordo roman. XII.
Четыре чужестранных колонии: саксы, франки, ломбардцы и фризы имели свои пристанища в Ватикане. Самой древней была колония англосаксов, учрежденная королем Иной, пришедшим в Рим в 727 году. Задачей этого учреждения было обучение английских принцев и английского духовенства. Наплыв в Рим германских паломников с каждым годом становился все больше; люди севера шли туда через моря, реки и горы, по диким вражеским землям, подвергаясь самым тяжким испытаниям. Чтобы обеспечить существование своей школы, Ина установил уплату в ее пользу одного динария с каждого дома своего государства Уестсекса. Оффа Мерсийский, явившийся в Рим в 794 году, расширил эту колонию, и на поддержание ее так же установил в своей стране сбор динария Св. Петра. Такие добровольные приношения верующих королей с течением времени превратились в тягостный налог на их подданных, которым в продолжение веков облагался каждый их христианский дом, особенно в северных страпах. На эти-то деньги и могли строиться те огромные сооружения, которые мы приписываем классической древности.
.
С какого времени появился в Риме сенат? — «Мы отметили его, — говорит Григоровпус,6— в первый раз в послании римского народа к Пипину, написанном вслед за избранием Павла I в великие понтифексы в 757 году. В нем сами римляне подписываются именем сената по классической формуле senatus populus que romanus. Могущественные знатные роды, занимавшие первые должности в церкви, в войске, и в городском управлении, и облеченные титулами герцога (dux), графа (comes), трибуна и консула, являлись теперь вполне определившеюся аристократиею Рима и носили имя сенаторов.
.
6 Т. II, стр. 365 русского перевода.
Упоминание о консулах часто встречается в римских первоисточниках VII века и еще более в документах последующих столетий. Знатные люди украшали себя этим титулом, обычно прибавляя к нему еще eminentissimus. Дети наследовали его, вероятно, также, как сан герцога (вождя), а в одном документе этот титул оказывается распространенным даже на всю римскую знать. Сан консула нередко встречается, как в Риме, так и в Неаполе, в сочетании с титулом герцога, а потом он стал настолько распространен, что в IX веке оказался присвоенным каждому должностному лицу, — особенно судебного ведомства. И мы встречаем таких консулов, как, например, consul et tabellio, consul et magister censi, consul ex memorialis, а в IX веке даже consul et negotiator.
.
В византийскую эпоху высшие судебные и административные посты замещались распоряжением экзарха. Он назначал герцога, который являлся начальником войска и правителем Рима я герцогства, и затем судей (judices, т. е. иудеи), на которых возлагалось «управление городом», хотя под этим именем следует понимать и собственно судей.
.
Лишь с того времени, — говорят нам, — как должность римского герцога, существовавшая еще в 743 году оказалась упраздненной, великие римские понтифексы стали считать самих себя правителями города. Поэтому мы и находим в Риме не одного герцога, а многих, и эти должностные лица (несколько раз упоминаемые в VIII веке) являются часто, хотя и не всегда, и в роли администраторов города. Вообще говора, со времени Пипина гражданское управление Рима выполнялось судьями и должностными лицами, которые стояли по отношению к великому понтифексу в таком же подчинении, в каком они находились раньше по отношению к экзарху, заступавшему место византийского императора. Но мы еще раз заметим, что Рим и тогда продолжал существовать, как самоуправляющаяся республика.
.
Муниципальный строй Рима был военно-олигархическим.
.
В силу преобладания военной организации правители городов и укрепленных замков носили по преимуществу те титулы, которые первоначально служили для обозначения воинских чипов, т. е. duces, tribuni и иногда comites. Эти наименования не были, однако, устойчивыми; для понтификальных правительственных чинов мы находим еще общее название actores и им обозначаются даже франкские графы. Во время господства греков и ломбардцев правителями больших городов были герцоги, и мы встречаем их еще в VIII веке в Венеции, Неаполе, Фермо, Озимо, Анконе и Ферраре, не говоря уже о Сполетто и Беневенте. Сан герцога (dux, т. е. вождь) встречается не менее часто, чем сан консула, в особенности после VIII века.
.
Титул «трибун» с добавлением: Великолепный (Magnificus) упоминается несколько раз в документах провинциальных городов. Так мы встречаем трибунов в Алатри и в Ананьи. В Риме трибуны всегда сохраняли свое значение военачальников, но в VII веке они посылались иногда в Равенну и в качестве представителей войска. Мы видели, что уже со середины VIII века Римскому герцогству давалось название Respublica Romana, или Respublica Romanorum, и таким образом оно как бы признается основою Западной империи.
.
Римская область и теперь делится Тибром на две большие половины: на Тусцию по правой его стороне и на Кампанью по левой. Обе половины простирались до моря, начиная от устья реки Марты и, через устье реки Астуры, до мыса Цирцеи. На северо-востоке лежала третья часть Римской области, включая в себе отчасти Умбрию и Табину. Таким образом общими границами Римской республики были море, остальная Тусция и герцогства Беневенте и Сполетто.
.
Пробыв 23 года верховным понтифексом, Адриан I умер на Рождестве, 795 года. Освободившись от византийского империализма, церковь и при нем не могла существовать самостоятельно в Риме благодаря его отдалению от центров материальной культуры, и должна была вступить в союз с государством, которое создавалось на западе Европы и главою которого был король франков.
.
Преемник Адриана, принявший имя Льва (третий по счету), был римлянином по происхождению, воспитывался с детства в Латеране и достиг в церковной иерархии высших ступеней. Выборы его производились клерикалами свободно, но королю были посланы избирательные акты, и в этой форме признавалось его право как патриция выразить свое согласие или несогласие. К своей просьбе об утверждении новый великий понтифекс приложил, как почетный дар, ключи от гроба Петра и затем, как совершенно особый символ, знамя города Рима. В то же время Лев предложил Карлу прислать в Рим кого-нибудь из франкских вельмож, который привел бы римский народ к присяге на верность королю. Таким образом здесь мы имеем неопровержимое доказательство тому, что Лев признавал короля франков верховным главою Рима. В своем ответе Льву Карл (совершенно как Иуда Маккавей)7 пишет римлянам:
.
7 Отмечу, что Иуда Маккавеи по-еврейски значит Богосдавец Молот, а родоначальник династии Каролингов (751—843) был Карл Марчелл, т. е. Король Молот. По-еврейски эту династию тоже пришлось бы назвать Маккавеями.
«Мы уполномочили Ангильберта на все, что казалось для нас желательным и для вас нужным, дабы вы, с обоюдного согласия, выяснили, что вами считается необходимым для возвеличения святой Господней церкви, для возвышения вашего собственного сана и для укрепления нашего патрициата. Заключив священный договор с вашим предшественником, я желаю также и с вами вступить в ненарушимый союз верности и любви. Да сподоблюсь я апостольского благословения вашего святейшества и да послужит с помощью божией наше благочестие на защиту престола римской церкви. Во имя божественной любви мы должны защищать святую церковь Христа от ее внешних врагов, язычников и неверных, оружием, а от внутренних врагов — соблюдением католической веры. Вам, святейший отец, надлежит, как Моисею, воздеть руки к небу и поддержать наших рыцарей, дабы христианство, через ваше заступничество и под руководством бога, повсюду и всегда одерживало победу над врагами его святого имени, и это имя прославлялось бы во всем мире».
Летописцы сообщают нам, кроме того, что в 800 году Карлу были поднесены подобные же символы и из палестинского Иерусалима. Первосвященник этого города будто бы отправил к Карлу двух монахов с Масличной горы и из монастыря св. Саввы. Явившись к королю, они поднесли ему, в знак ниспосланного ему благословения, ключи от гроба Господня и знамя. Но мы видим, что это одна и та же легенда, а потому и Иерусалим в VIII веке еще отожествляется с Римом.
.
От лица Карла Ангильберт привел римлян к присяге, и Лев признал, что и Рим, и он сам, должны повиноваться Карлу, как светскому верховному главе.
.
Мы видим, что властное положение, занятое Карлом в Риме и на Западе, и идеи того времени, привели к тому, что императорская власть там прочно установилась. Долгим эволюционным процессом были созданы в Западной Европе две власти, которым отныне предстояло править европейским миром: в Риме — духовная власть, которою была объединена церковная организация всех провинций Запада, а по другую сторону Альп, в германских странах была создана франкская монархия, власть которой простиралась до самого Рима, и ее могущественный глава был уже близок к объединению большей части Запада в одно государство. Представителей той и другой власти связывали одни и те же интересы, вызывавшие необходимость взаимной поддержки в стремление дать вновь возникшему общественному порядку прочные формы.
.
В базилике святое: Сусанны, — говорят нам, — сам Лев приказал изобразить себя и Карла. По концам ряда лиц, состоявшего из девяти фигур, и как бы на горных вершинах, были изображены: фигура Льва III без бороды, с обстриженными по монастерионски волосами, державшая в руке изображение храма, и Карл, как патриций, одетый в римскую тунику и поверх ее в длинный плащ, богато отделанный по краям, а из под плаща виднелись ножны меча. Голову Карла украшали берет и сверх него корона; ноги, по классическому и тогдашнему римскому обычаю, были обуты в башмаки с завязками (tibialia), доходившими до колен.
.
Таким образом изображению короля было дано место в римской церкви наряду со святыми и апостолами, подобно тому как в VI веке равеннцы поместили изображение Юстиниана и его жены в абсиде церкви святого Виталия.
.
Между 796 и 799 годами Лев III прибавил к триклиниям Латеранского дворца еще одну великолепную трапезную, которую он назвал triclinium majus. Эта трапезная была облицована мрамором и украшена рельефами; колонны из порфира и белого мрамора поддерживали ее потолок. В настоящее время сохраняется только позднейший снимок с мозаик главной из трех ее трибун. В центре помещен Христос, стоящий на вершине горы, с которой бегут четыре потока, в левой руке его раскрытая книга с начертанными на ней словами: «Мир вам!». Подняв правую руку, он проповедует ученикам, которые стоят до обе стороны, держа свои одежды, перекинутыми через руки в знак того, что они готовы идти проповедывать его учение, О том же говорит и надпись:
.
«И так идите, научите все народы, крестя их во имя Отца в Сына и святого Духа; и вот, я с вами во все дни до окончания века».
Другая надпись на арке гласит:
.
«Слава в Вышних Богу, на земле мир, в человецех благоволение».
Мы видим здесь впервые слова Евангелия, если эти надписи не внесены позднее.
.
Справа и слева от этой картины изображены две сцены, воспроизводящие союз духовной и светской властей и их божественное происхождение: с одной стороны изображены великий римский понтифекс Сильвестр и Константин Великий, а с другой — Лев III и Карл Великий.
.
В более ранние века римский верховный понтифекс именовался на мозаиках только «епископом и слугою Христа», но уже с конца VIII века ему, подобно императорам, был присвоен титул dominus (господин), которого еще, однако, не чеканили на монетах. Но, несмотря на эту пышность, географические условия попрежнему не давали Риму возможности стать столицей большой империи. Ее центр должен был всегда опираться на другой, более удобный в стратегическом и материально-культурном отношении пункт. Ранее на Константинополь, теперь на Ахен.
.
Одно случайное событие должно было послужить еще новым поводом к созданию священной Римской империи. Вот как живописно повествует о нем Грегоровиус.8
.
8 Грегоровиус, т. II, стр. 404.
«В течение VIII века в Роме создалось клерикально-аристократическое правление, так как наибольшим влиянием пользовались там proceres и judices de clero. Семь придворных министров ведали все дела, и в течение почти целого столетия самым влиятельным человеком в Риме наряду с понтифексом был примицерий нотариусов. Род великого понтифекса Адриана, один из самых выдающихся среди знати, стал благодаря ему еще более могущественным. Ближайшие родственники Адриана принимали участие во всех наиболее важных государственных делах и занимали высшие должности. Дядя Адриана, Теодат, именовался консулом и герцогом и был примицерием церкви; племянники Феодор и Пасхалий имели огромное влияние в Риме. Пасхалий был возведен Адрианом в сан примицерия, и сохранил за собою эту должность и по смерти Адриана. Племянник верховного первосвященника, управлявшего Римом со славою 23 года и наделявшего свою родню всеми высокими почестями, не мог не относиться враждебно к тому обстоятельству, что власть находится теперь в руках Льва III, постороннего ему лица. Эти неприязненные чувства Пасхалия имели отголосок во всей его родне и в клиентах, креатурах Адриана, и во многих оптиматах (латинское название аристократов), как духовного, так и военного звания.
.
К личной вражде непотов, лишенных новым понтифексом влияния, которым они до него пользовались, присоединялось еще нежелание римлян признать его верховную власть. Этот протест среди римлян начался с самого момента возникновения светской власти римских понтифексов в был причиною целого ряда революционных движений, продолжавшихся до нашего времени. Во всей истории человечества мы действительно не встречаем ни одной такой упорной борьбы во имя одного и того же неизменного начала, как эта борьба римлян и итальянцев, направленная против светской власти римских верховных жрецов, царство которых должно было быть не от мира сего.
.
Пасхалий вместе с сакелларием Кампулом (невидимому, это был его родной брат) составили заговор с целью лишить Льва III власти и захватить ее в свои руки. На 25 апреля, в праздник св. Марка была назначена большая процессия, происходившая каждый год в этот день. Она направлялась от Латерана к Santo Lorenzo in Lucina, и здесь встречал ее народ и произносилась общая молитва. Лев III по обыкновению следовал верхом на лошади в сопровождении своего двора, и когда он выступил из Латерана, Пасхалий занял в процессии свое место. Он ехал впереди, а Кампул позади его. Остальные заговорщики ожидали процессию у монастыря св. Сильвестра in Capite и здесь, обнажав мечи, напали на нее.
.
Процессия была разогнана, разъяренные оптиматы сбросили Льва с лошади на землю, сорвали с него облачение и приказали греческим монахам поместить его в келью и держать под стражей. Ночью он был заточен в монастырь святого Эразма на Целие и священники рассказывают, что там господь по молитвам апостола Петра вернул ему отрезанный у него нападавшими язык и выколотые глаза, а затем до Пасхалия неожиданно дошла ужасная для него весть, что Лев бежал. Камерарий Альбин и другие лица, остававшиеся верными Льву III, освободили его из заключения. Они спустили его с монастерионской стены по веревке и затем отвели в базилику св. Петра. Винихис, герцог Сполетский, узнав о событиях в Риме, поспешил туда с отрядом солдат и увел Льва III невредимым в Сполетто.
.
Лев поспешил к своему защитнику Карлу и застал его в Падерборне, близ Липпегама на Рейне.
.
Встреча этих двух людей была событием, которое имело всемирно-историческое значение. Поэт IX века, повидимому, Ангильберт, изобразив, в своей поэме о Карле Великом Ахен, как «второй Рим» и воздав хвалу двору короля, подымается в описании его до высоты классического стиля. Королю, погруженному в сон, является чей-то образ, вид которого внушает ему глубокое сострадание и ужас. Это великий римский понтифекс Лев с вырванными у него языком и глазами. Король посылает в Рим трех послов узнать о его судьбе, и затем описываются происходившие там события, бегство папы и приезд его в Падерборн. Лев появляется в сопровождении короля Пипина, вышедшего ему навстречу с десятью тысячами воинов, а Карл ожидает его среди своего войска. Вступив в лагерь, великий римский понтифекс дает всем благословение, войско три раза совершает коленопреклонение, и глубоко растроганный монарх заключает пострадавшего беглеца в свои объятия. Обоих их приветствуют толпы воинов потрясающими воздух кликами, и толпы паладинов, победителей сарацинов Испании, аваров Истра и саксов Германии. Бряцание оружия смешивается с гимнами священников. Карл ведет понтифекса в собор, и после торжественной обедни начинается пир, на котором, по словам поэта, в кубках Бахуса пенилось сладостное фалернское вино.
.
Пусть читатель не удивляется смешению христианских и «языческих» понятий в этой поэме. Таково было христианство того времени. Алкуин, например, пишет (Ep. IX): mitis et aetherio clementer Christus Olimpo; Ангильберт и Теодульф, как во времена Аратора, часто называют бога Громовержцем (tonans). Поэты Карла давали себе имена Homerus, Corydon, Flaccus, Candidas, как будто они были членами Аркадской академии. Самого Карла звали Давидом.
.
Карл решил применить свою верховную власть со всем строгим беспристрастием. Он приехал в Рим, оправдал Льва III и осудил его врагов на изгнание во Францию; таким изгнанием было заменено применявшееся прежде изгнание в Византию.
.
Триста двадцать четыре года прошли с того времени, когда послы римского сената явились к императору Зенону (474—491) и вручили ему регалии, чувствуя невозможность политического существования самостоятельно, и благодаря этому наступил период, когда византийские императоры правили Италией, как провинцией. Германцы и другие народы разрушили эту империю, но они же и восстановила ее. Греческие императоры на Востоке могли держать Запад под своею властью лишь до тех. нор, пока германские земли были страною варваров, еще не знавших рудного дела. Но эта власть уже не могла быть удержана, когда материальная культура средней Европы поднялась и возникло могущественное франкское государство. Теперь Запад уже предъявлял свои притязания на права империи. При таких условиях Лев III в своем неблагоприятном стратегическом положении неизбежно должен был содействовать своей моральной силой переходу власти к западной династии.
.
Решение римской знати и народа, без сомнения, предшествовало коронованию, и Карл был возведен в сан римского императора теми же тремя избирательными корпорациями, которые принимали участие а в избрании великих римских понтифексов.
.
Франкские летописцы говорят, что Карл стал императором по избранию римского народа, или ссылаются на общее собрание обеих соединенных наций, причем перечисляют участников., в таком порядке: великий римский понтифекс, все собрание духовных лиц, епископов и аббатов, сенат франков, все собрание знатных римских людей и весь прочий христианский народ.
.
Лев, как бы движимый самим богом, возложил на голову короля золотую корону, и народ уже подготовленный и понимавший то, что происходит перед ним, приветствовал нового римского императора кликами, которыми приветствовали византийских кесарей:
.
— «Благочестивейшему Августу Карлу, венчанному богом, великому, миролюбивому императору римлян, жизнь и победа!»
Это приветствие было повторено дважды. Лев одел Карла в императорскую мантию и, опустившись на колена, преклонился пред главою Римской империи. За торжеством коронования следовала обедня и, по окончании ее, Карл и Пипин сделали церквам приготовленные раньше приношения: базилике Петра—серебряный стол с драгоценною золотою утварью, базилике Павла — тоже, латеранской базилике — золотой крест, украшенный драгоценными камнями, и церкви Santa Maria Maggiore не менее дорогие приношения.
.
Так сложил с себя Карл сан патриция и стал с той поры называться императором и августом. Наряду с великим римским понтифексом и римлянами, в избрании принимали участие также франки и другие германцы, представителями которых являлись существовавшие в Риме корпорации (scholae) чужестранцев. Избирательное право, первоначально принадлежавшее исключительно сенату и народу утратило теперь свое значение, так как основу имперской власти составляла уже германская нация. Карл предполагал, как гласила молва, вступить в брак с византийской императрицей Ириной, чтобы и Восток и Запад перешли под власть новой династии и получилась возможность сохранить всемирное единство, как империи, так и церкви. Но эти надежды были только несбыточной мечтой.
.
Новая императорская власть не распространилась на Восток «Оскорбленные греки — говорит Грегоровиус9— отнеслись к ней, как к узурпации, и лишь печалились о том, что великий франкский меч разрубил связь, существовавшую между Римом и Византией, и прекрасная дочь отторгнута навсегда от своей убеленной сединами древности матери. Отныне глубокая пропасть легла между Востоком и Западом. Церковные и государственные установления, наука, искусство, нравы, уклад жизни и даже воспоминания, — все это оказалось совершенно иным на Востоке и на Западе, Греческая Романская империя превратилась в Восточную и просуществовала со славою еще шесть мучительных для нее столетий, а священная Римская империя Карла Великого своим существованием внесла в жизнь западных народов непредвиденно богатое содержание.
«В возникшем вновь государстве живыми носителями политических начал уже были германцы и, кроме того, само государство смелым решением было выдвинуто за пределы исключительно государственных основоначал: оно было мотивировано божественным соизволением и вскоре получило внешность ленного владения, дарованного богом. Новая власть имела теократический характер. Уже не светские законы, а установления церкви являлись связью, соединявшей западные народы, главами которых были единый император в стратегическом центре и единый верховный первосвященник в Риме, как религиозном центре. Образованность, культ, нравственные законы, священство, латинский язык, праздники, календарь, — словом, все то, что составляло в средине века общее достояние народов, исходило теперь из церкви. Идея всемирной республики, которою могло быть объединено все человечество, получила в церкви свое видимое выражение. Император являлся верховным главою и ее охранителем. Ему, светскому наместнику Христа, надлежало приумножить церковь и блюсти в ней порядок. К народам и государствам, которые были объединены империей и признавали — добровольно или в силу принуждения — гражданскую власть императора, последний стоял отныне в тех же самых отношениях, в каких стоял римский понтифекс к местным церквам и митрополитам, пока централизация церкви еще не была окончательно достигнута. В ближайшее время после Карла Великого императорская власть была основана скорее на, общей всем народам религиозной догме и имела значение интернационального авторитета».
9 Том и, стр. 422.
Так говорят нам латинские сказания, относя смерть Карла Великого к 814 году. А если мы обратимся к испано-мавританским, то увидим, что и по ним в это же самое время жила совершенно такая же знаменитость, которую они по своему называют Гарун аль-Рашидом, т. е. Ароном Справедливым, и относят его смерть к 809 году, всего на 5 лет ранее, а место жительства относят даже слишком далеко: в Багдад, на реку Тигр. И Карл Великой, и Арон Великий — говорят нам — одновременно покровительствовали наукам и литературе, пышно развивавшимся при них в двух отдаленных странах, ничем не связанных друг с другом, и одновременно же оба «омрачили конец своей жизни подозрительностью и казнями». О Карле сложились целые циклы франкских легенд, а о Гаруне одновременно же целые циклы испано-мавританских (потому что так называемый «арабский языки Корана и вообще «арабское литературы» совсем не известен коренному населению Аравии, Сирии и Месопотамии, и процветал, как научно-литературный в средние века главным образом у испанских мавров). И, в довершение всего, Карл Великий был также императором самих испано-мавританских халифатов!
.
Все это не может не навести на мысль, что оба были одно и то же лицо в двух разноязычных апперцепциях.10
.
10 Отмечу, что и самое слово Парис (т. е. Перс) есть лишь иное произношение слова Париж (Paris по-французски), а потому и франки, получив имя парижане (parisiens) от своей столицы, могли быть смешаны не искусными в географии последующими толкователями (не имевшими еще географических карт) с персиянами (persiens).
Подобно тому как до сих пор я показывал апокрифичность всей латинской классической литературы, так в следующих томах буду показывать апокрифичность (и европейское происхождение) и всей, так называемой, средневековой «арабской» литературы, даже и самого Корана.
Но возвратимся к нашему предмету.
.
«Мистическому пониманию реального мира в средние века, на которое мы теперь смотрим, как на софистическую игру символами, весь мир, — так же, как и человек, — представлялся сочетанием души и тела»... «Верховный римский первосвященник представлялся наместником Христа во всех вопросах божественного и вечного значения, император был таким же заместителем в делах преходящих и земных»...
Я нарочно взял эти две характеристики средневековья из Грегоровиуса,11 так как совершенно согласен с ними, и описанный здесь процесс возникновения Священной Римской империи стоит в самой тесной связи с моими хронологическими определениями. В первой книге «Христа» я уже показывал, что в ту эпоху лишь возникало евангельское христианство, да и то не на Западе, а лишь в Византии.
.
11 Т. II, кн. 4, гл. VII.
Общее развитие религиозной мысли с новой точки зрения, рисуется так. Начиная с конца IV века, когда в 395 году прогремел своими грозными предсказаниями Апокалипсис, возникла на библейском наречии арабского языка пророческая литература. Она дала типический мессианский отпечаток религиозному настроению, возбужденному тогдашним оживлением сейсмической деятельности, на всех прибрежьях Средиземного моря. Ее приписывали гневу бога громовержца и потрясателя земли за дурное поведение людей в этих странах, и теология южной Европы выработала представление о грядущем мессии, одновременно как о вознаградителе добродетели и как о карателе зла.
.
Ни арианство, ни иудаизм, ни ислам, ни христианство еще не оформились и не обособились в то время, и иудеи езде отожествлялись с судьями (judices).
.
Ужасная чума, охватившая все прибрежья Средиземного моря в самом конце VI века (около 590 года) и прекратившаяся в сентябре, когда Солнце вступило в созвездие Девы, привела сначала к культу Девы, родившей бога Спасителя (в символе вышедшего из нее Солнца), а потом и к культу ее сына, того же апокалиптического Иисуса, но уже не как простого судьи живых и мертвых, а как целителя-полубога. Отдельные легенды о его медицинских чудесах, развивавшиеся в следующем столетии были собраны сначала евангелистом Марком, родившимся в половине VII века и умершим по церковной традиции в 725 году, и идеологически освещены Иоанном Дамасским, жившим по той же традиции в следующем поколении VII века (676—777гг.).
.
Около этого же времени жил и Иероним Блаженный, переведший — говорят нам —Библию на латинский язык, если время его жизни (330—419 гг.) мы будем считать не по современному счету «от Р. X.», которого тогда еще не было, а по эре Диоклетиана, причем для жизни Иеронима получится промежуток между 614 и 703 годами нашей эры. А Карл Великий был императором Священной Римской империи от 800 по 814 год. Таким образом, основание Священной Римской империи Льва III и Карла Великого в 800 году нашей эры является с нашей точки зрения первым признанием христианства государственной религией в Западной Европе. До этого же времени была лишь смесь апокалиптического мессианства библейских пророков с языческим 12 многобожием, отразившаяся в находимых и теперь памятниках митраизма.
.
12 Напомним, что язы́ками, назывались в древности чужие народы (έ́θνικοί по-гречески).

ГЛАВА III.
ПРИБАВОЧНЫЕ ЦЕННОСТИ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ТРУДА, СНОСИМЫЕ ПИЛИГРИМАМИ В РИМ, ПРОДОЛЖАЮТ В НЕМ КРИСТАЛЛИЗОВАТЬСЯ.
.
Едва римляне узнали, что Карл умер, как они снова дали волю ненависти к гражданской власти понтифекса.
.
Приверженцы Кампула и Пасхалия (которые томились в изгнании уже 14 лет) составили заговор против своего верховного первосвященника. Заговор этот, однако, был открыт. Не долго думая, Лев приказал казнить виновных в «государственной измене», но весть об их казни вызвала негодование даже и в благочестивом наследнике Карла.
.
В Рим был послан для расследования король Италии, и Лев поспешил представить верховному главе Рима свои объяснения. Однако раздражение в Риме было очень велико, и в том же 815 году враги Льва снова восстали против него. Понтификальные фермы, как прежние, так и вновь выстроенные Львом, были сожжены. Римская знать вооружила колонистов и рабов, привлекла к восстанию провинциальные города и грозила вторгнуться в Рим, чтобы принудить великого понтифекса вернуть имущество, конфискованное им у казненных и объявленное собственностью понтификальной казны. Чтобы подавить возмущение римской знати, Бернгард послал в Рим герцога Винигаса из Сполетго. Тот привел свое войско в Рим, но уже 11-го нюня 816 года римский понтифекс умер.
.
Своими постройками Лев III сделал для города еще более, чем Адриан. В этот второй период замечательных сооружений при каролингах церковный Рим совершенно преобразился.
.
Мы имеем полное право не верить догадкам любителей классической древности будто для этих построек пользовались уже готовыми колоннами и орнаментами «древних римских зданий», и что будто бы «новое созидалось тогда только из древнего» и что «эпоха каролингов, в которую очень много церквей было великолепно реставрировано, не оставила после себя ни одного самостоятельного, великого сооружения в Риме».1 Ведь этим лишь хотят объяснить небытие не бывшего!
.
«За исключением нескольких изображений на стекле и миниатюр в рукописях—говорит историк Рима в средние века2— мозаика была, повидимому, главным образом, в ходу, и можно с уверенностью (??) сказать, что под часто встречающимся выражением живопись (pictura) следует понимать именно это искусство. Литье из бронзы, серебра и золота усердно практиковалось, и этим способом изготовлялось бесчисленное множество статуй. Умели также серебрить и накладывать чернь. До нас не дошла ни одна из статуй того времени, но едва ли возможно сомневаться, что в церквах уже употреблялись фигуры святых».
1 Грегоровиус, т. III, ст. 23.
2 Там же, т. III, стр. 23.
А читатель уже видит, что с точки зрения новой хронологии, переводящей все классические древности в средневековые произведения, эта пустота является совершенно искусственной. Из предшествовавших томов этого самого исследования, читатель мог видеть, что евангельское христианство только нарождалось в момент основания так называемой Западной Римской империи Карлом Великим около 800 года нашей эры, так как первый из евангелистов, Марк Афинский, умер лишь за 75 лет до того времени, второй — Иоанн Дамаскин умер лишь за 25 лет, а Евангелий Луки и Матвея еще не появлялось.3 Название великого римского понтифекса Льва III, о котором мы здесь говорим, папой совершенно неуместно, так как и он, и все его предшественники назывались лишь pontifici maximi, как у классиков, и были более похожи на библейских первосвященников вроде, упоминаемого в Евангелии, Захария с его женой Елизаветой, чем на позднейших монашествующих пап.
.
3 «Христос», т. I, часть IV.
По истечении всего 10 дней после смерти Льва, великим римским понтифексом был избран, помимо императора, знатный римлянин, диакон Стефан, сын Марина. Вновь избранный, поспешил, однако, засвидетельствовать свою преданность верховному властителю: он привел римлян к присяге императору и отправил к нему послов с извинением, что посвящение произошло так поспешно.
.
Я не буду говорить здесь о будто бы «исчезнувших» документах в архивах Ватикана, на которые ссылаются историки того времени. К их числу относится и грамота Людовика Благочестивого в 817 году, как такой акт, который утверждал за римским понтификальным престолом обширнейшие владения и наделял его и другими важными правами.
.
Этой грамотой Людовик Благочестивый признавал будто бы, что понтификальной власти подчинены не только Рим и дюкат, и все то, что было даровано и подтверждено Пипином и Карлом, но еще и патримонии Калабрии и Неаполя, а также острова Корсика, Сардиния и Сицилия, и, наконец, что римлянам принадлежит право полной свободы в выборе верховного понтифекса и посвящения его без предварительного согласия на то императора. Таким измышлениям противоречит реальная история, которою фактически доказывается суверенитет императора над Римом. Она же свидетельствует, что в ту эпоху Калабрия, Неаполь, Сицилия и Сардиния была во власти греков, и что византийские правители были в мире с западным императором, так как провинции были разграничены между обеими сторонами по договору.
.
Точно также и право свободного избрания и посвящения в великие римские понтифексы без согласия императора опровергается знаменитым актом, относимым ко времени Евгения II.
.
В Риме сохранились еще и теперь некоторые выдающиеся памятники одного из следующих великих римских понтифексов, Пасхалия, имя которого наводит на мысль о декретировании пасхалий католической церковью. Мозаичные изображения его находятся в трех построенных (псевдо-возобновленных) им церквах: Цецилии в Транстеверине, Праксиды па Эсквилине и Марии in Dominica на Целие. Позднейшая легенда приписала Цецилии изобретение орга́на, а одна из самых лучших картин гениального Рафаэля воспроизводит ее в облике, напоминающем музу.

Рис. 104. Картина Дольчи (1616—1686 г.).
Святая Цецилия из Сицилии, апокрифическая изобразительница католической церковной музыки будто бы еще во II веке нашей эры.
.
Постройка храма Цецилии была не малым делом того времени. Эта большая базилика, по образцу базилики св. Агнесы, вмела внутри хоры с двойным рядом колонн. Перед церковью был расположен просторный атриум. Крыша поддерживается четырьмя ионическими колоннами и двумя столбами с коринфскими капителями с каждой стороны. А фриз украшен грубой мозаикой в виде медальонов, расположенных над каждой колонной и над каждым столбом, изображающих трех святых, останки которых погребены были Пасхалием в исповедальне. На стенах притвора, построенного еще в XIII веке, представлены: погребение этой девы Урбаном и явление ее Пасхалию. Великий понтифекс изображен погруженным в дремоту, и перед ним стоит фигура девушки.
.
Значит ионические и коринфские колонны строились в Риме и при Пасхалии...
.
Второй повой постройкой Пасхалия была базилика св. Пракседы на Эсквилине. Стройные колонны из гранита с коринфскими капителями делят церковь на три корабля, но без хор. Приподнятый пресвитерий оканчивается абсидой, на которой, также как и на триумфальной арке, сохранилась украшающая их древняя мозаика. Верхнюю стену арки занимает картина, на которой изображено множество лиц, в том числе: святые в их венцах, Христос, возносящийся среди ангелов над Иерусалимом и держащий земной шар, и люди, стремящиеся в этот охраняемый ангелами город.
.
Последняя из его крупных построек древняя диакония S. Maria in Dominica (по-гречески Кириака) стоит на Целие. Теперь она называется della Navicella, так как на ней поставлена тогдашняя модель «древнего корабля», принесенного в дар Мадонне по обету. Этой церкви Пасхалий также дал ее теперешнюю форму базилики с тремя кораблями. Главный корабль отделен с каждой стороны девятью колоннами из гранита совершенно античной конструкции, как и предшествовавшие, что привело классиков, презрительно относившихся к архитектуре средних веков к выводу, что все эти колонны сделаны еще задолго до того, в «классические времена» и утащены из развалин «древних храмов». К сожалению, мозаика абсиды пострадала во время реставрации церкви. Изображена здесь дева с младенцем, сидящая на престоле, по бокам ее ангелы и коленопреклоненный Пасхалий, который обеими руками прикасается к правой ноге «богоматери». С земли подымаются яркие цветы.
.
Каково было законодательство того времени? Лотарь требовал, чтобы знатные люди, так же, как простой народ, объявляли на основаниях какого права каждый из них лично желает быть судим, потому что разделение личных прав было отличительной чертой средних веков, когда общественный строй покоился на различии частных вольностей, за которыми, как за окопами, спасались от произвола отдельные лица и цехи. Даже германцы, решались заявлять перед римскими трибунами об особом праве. Благодаря смешению национальностей являлись и перебежчики права. Так жены переходили к закону, признаваемому их мужьями, вдовы возвращались к праву своих родителей. В качестве клиентов, отдельные лица из числа франков и ломбардцев заявляли о своем желании следовать Юстинианову закону, и тогда они были торжественно провозглашаемы римскими гражданами.
.
Конституция Лотаря тогда являлась основой светского положения великого римского понтифекса и его отношений к императору, получившему, согласно этой конституции, значение верховной судебной инстанции в церковном государстве. И когда римляне, так же, как и понтифекс, принесли присягу конституции, Лотарь покинул город и вернулся к отцу, довольному  успешной миссией своего сына.
.
В это же время юная монархия Карла Великого, вследствие раздоров между членами его быстро погибающей династии, становилась непрочной. На юге исламиты из Испании, Африки и Крита все более и более надвигались на Средиземное море. В 813 году они захватили Чивитту Веккию, Лампадузу и Искию, высадились на Корсике и Сардинии и стали совершать свои наезды в воды Сицилии.
.
С покорением ими Сицилии пал: оплот, который ограждал Италию от исламитов. С той поры ее южные провинции стали ареной кровавой борьбы. Весть о том, что прекрасный остров и недалекий от Рима Палермо сделан столицей исламитского государства, должна была возбудить в великом римском понтифексе опасения и за самый Рим. Со стороны моря город был доступен врагу.
.
И вот папа Григорий IV строит крепость Остию... А как же примирить эту постройку с рассказами классиков, что Остия была крепостью Рима еще в дохристианские времена? Очень просто. Великий римский понтифекс Григорий около 840 года построил — говорят нам — свой новый город из материалов старого, и потому «все древние памятники его были уничтожены, до основания, крепкие стены окружили новый город и на их башнях были поставлены метательные машины»... «Сначала назвали этот город Григориополисом, но, это громоздкое имя не  удержалось и превратилось обратно в Остию».
.
Но это все одни тенденциозные догадки...
.
А факт остается тот, что Остия, защищающая с моря слабый всегда в военном отношении Рим, построена только в IX веке нашей эры... Остия — это переименованный впоследствии Грегориополис, и всякое упоминание о ней у классиков есть анахронизм.
ГЛАВА IV.
РАСПРОСТРАНЕНИЕ ТРУПОПОКЛОНСТВА В ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЕ В НАЧАЛЕ IX ВЕКА.
.
Преемником Пасхалия был Евгений.
.
Преемником Евгения — Валентин I, а преемником Валентина — Григорий IV, при котором появилась во всем христианском мире страсть к .мощам, поддерживаемая корыстью священников, и она достигла, наконец, степени полного неистовства. Бесчисленные пилигримы, покидая священный город, всегда уносили с собой какой-нибудь «священный предмет». Кладбищенским или катакомбным сторожам приходилось проводить целые ночи в тревоге, как будто в ожидании нападения гиен на тамошние засохшие трупы. Отовсюду прокрадывались к ним воры, прибегавшие ко всяким хитростям, чтобы достигнуть своей цели. Но и сами воры часто оказывались обманутыми. Священники, смеясь в душе, подделывали святых, и снабжали их какими-угодно надписями.1
.
1 Truncasti vivos crudeli; vulnere sanctos: vendere nunc horum mortua membra soles (Эпиграмма на Рим в Codex Vdalrici, XX.)
Так в 827 году были похищены франками и увезены в Суассон поддельные тела Марцеллина и Петра; в 840 году священник из Реймса, похитив тело неизвестной женщины, стал выдавать его за остатки матери Константина. Чтобы избежать подозрения в подлоге, прилагались все старания, чтобы похищенные сушеные трупы совершали чудеса на всем своем пути на новое место.
.
Таковы наши первые действительно исторические сведения о развитии трупопоклонства в христианской Европе. Было ли это в связи с египетским мумиепоклонством? Повидимому — да, так как с точки зрения новой хронологии мумифицирование трупов в Египте началось еще в IV веке нашей эры, и приоритет в этом, хитроумном деле во всяком случае остается за страной пирамид. Но ученики, как и всегда бывает в реальной жизни, далеко превзошли своих учителей.
.
Сами великие римские понтифексы давали согласие на перенесение римских сушеных трупов в другие страны, чтобы поддерживать там свое влияние. Когда такие мумии, положенные на разукрашенную колесницу, вывозились из города, их торжественно сопровождала на некоторое расстояние толпа римских служителей культа с факелами в руках и с пением молитв. И повсюду, где показывалась колесница, навстречу ей стремился народ, моливший об исцелениях своих больных. Прибытие такого трупа на место, в какой-нибудь город Германии, Франции или Англии, праздновалось несколько дней.
.
Но сушеные трупы мужчин, женщин и даже детей вывозились тогда не из одного Рима, а также и с Востока и тоже нередко под видом похищения.
.
Так в 828 году венецианским купцам, после целого ряда приключений, удалось утащить из Александрии поддельное тело апостола Марка и привезти его в своё город, патроном которого с той поры и стал этот труп. В 840 году были перевезены в Европу мощи и другого апостола; то было тело Варфоломея, доставленное в Беневент с острова Липари, на который оно приплыло будто бы в мраморном саркофаге из Индии. Но в этом же году исламиты захватили Липари и выбросили из могилы мумию святого. Какой-то отшельник собрал потом ее куски и принес их снова в Беневент.
.
Эта погоня за мумиями едва ли где-нибудь была в такой степени фанатической, как при дворе последних ломбардских властителей Италии. Подобно тому вак в XV и XVI веках папы и светские правители со страстью собирали приписываемые древности рукописи и произведения изящных искусств, так в IX веке Сикард рассылал своих агентов по всем островам и берегам разыскивать и собирать для него не только целые засохшие тела, но и их кости, черепа, и другие остатки. Все эти находки складывались в церкви Беневента, так что она превратилась в музей священных ископаемых.
.
В тесной связи с культом мертвых тел стояло большое движение в Рим пилигримов, уже странствовавших в то время по всему Западу, как и в последующие века.
.
Люди того и другого пола, всех возрастов и состояний принимали участие в этих паломничествах. Императоры, князья, епископы совершали путь, как нищие; дети, юноши, знатные дамы и ветхие старцы шли босые с посохами в руках. Такие путешествия имели, однако, и хорошую сторону. Они внесли в западно-европейское человечество романтический дух и породили и нем стремление к неизведанному как к реальному, так и к сверхъестественному. На Западе движения пилигримов были вызваны прежде всего Римом, привлекавшим их в свои стены воображаемыми чудесами. Эти странствования в Рим не прекратились даже и тогда, когда все провинции империи были уже вполне обеспечены собственными мумиями, и ближайшая потребность в них могла быть удовлетворена на месте. Суеверное убеждение в том, что совершивший паломничество в Рим таинственно получал ключ к открытию дверей рая, создавалось почти два века. Побуждая в паломничеству, епископы поддерживали это суеверие.
.
«Несметные толпы пилигримов, —говорит Грегоровиус,2— переходили через Альпы или плыли на кораблях, направляясь отовсюду к Риму. Но в этих странствованиях набожный пилигрим был обречен на слишком частое и близкое соприкосновение с наглым пороком и обманом, и потому, идя по пути к спасению, нередко находил не спасение, а гибель. Развращающее сообщество людей, совершенно оторванных от семейных связей, всякого рода приключения и искушения на пути, соблазны роскошных городов юга — все это вело в тому, что множество девушек, вдов и монахинь, покинув родную страну ради того, чтобы помолиться о своем спасении у гроба св. Петра, оставались в Италии и отдавались здесь распутной жизни.
«Каждый день в ворота Рима входили новые пилигримы. Одни из них производили на зрителя впечатление истинно-благочестивых людей, другие поражали своим диким видом. Уголовный кодекс средних веков представляет поразительное смешение самого грубого варварства и евангельской кротости. В один день по решению священного собрания государственному преступнику полагалось подвергнуться ослеплению или проехать по городу на осле, пораженном паршею, а на другой день убийце отца или матери вручался священником паспорт пилигрима, чтобы искупить в Риме молитвою свое злодеяние.
«В Рим, как в великое место убежища грешников, стекались виновники всевозможных преступлений. Одни, как кающиеся индусы, имели на себе цепи; у других, полуобнаженных, на шее или на плече был надет закованный железный обруч. То были убийцы своих родителей, братьев или детей, совершавшие путешествие в Рим в таком виде по приказанию того или другого епископа. С воплем бросались они на землю у подножия священных гробниц, бичевали свое тело, выкрикивали молитвы и приходили в религиозный экстаз. Некоторым удавалось при этом разбивать свои оковы о мрамор гробницы мученика, и они считали себя избавленными от них.
«Благодаря тому, что свидетельство, выдававшееся преступнику, обеспечивало ему материальное существование на всем его пути и в самом Риме, нередко под маской самого ужасного злодея скрывался простой мошенник, искавший веселых приключений и наживы. С фальшивым свидетельством он переходил из страны в страну, возбуждая к себе сострадание доверчивых людей, и кормился в аббатствах и пристанищах для пилигримов. Другие изображали из себя бесноватых, бегали по городам, проделывая всякие чудовищные телодвижения, и повергались на землю перед образами святых в монастырях. А когда якобы от взгляда на эти образы или от прикосновения к ним, такие мнимые больные выздоравливали, обрадованные монастерианцы щедро одаряли их. Получив подарки, мнимый больной уходил и повторял свою игру где-нибудь в другом месте».3
2 Ф. Грегоровиус: История города Рима в средние века, кн. 5, гл.  II.
3 Ф. Грегоровиус, кн. 5, гл. II.
Григорию IV приписывали установление для всего Запада праздника Всех Святых. Празднование это было связано, повидимому, с окончанием постройки Пантеона и назначено на 1 ноября, а потом уже создалась легенда, что это здание было еще за несколько веков до того построено «Священным» (Августом по-латыни), как называли себя и все великие римские понтифексы», включая и Григория IV. Все они были «Августы», как и все цари, хотя еще и не в превосходной степени, как в императорской России.
.
Другая великая заслуга Григория IV перед Римом заключается в том, что он создал Траяну (Trajana), или саббатинский водопровод, который будто бы уже был однажды восстановлен, из воображаемых древних руин Адрианом I, но затем опять разрушился.
.
Григорий IV умер, по словам церковного историка, 15 января 844 года.
.
«Первые из квиритов» (т. е. духовенство и знать), как начинает выражаться, согласно римским приличиям, «Понтификальная книга», избрали в великие понтифексы Сергия, кардинала церкви Мартина и Сильвестра, народ же стал на сторону честолюбивого диакона Иоанна и, с оружием в руках, привел его в Латеран. Восстание плебеев было подавлено патрициями, и Сергий II был посвящен.
.
После Сергия, при котором Кампанья была захвачена исламитами, был избран Лев, кардинал церкви Quattro Coronati, римлянин ломбардского происхождения. Христианский город еще не освободился от боязни исламитов и потому настойчиво требовал скорейшего посвящения избранного им великого понтифекса, и Лев IV был посвящен до получения согласия императора.
.
Волнения в Риме возросли еще больше, когда произошло землетрясение, и пожар обратил саксонский квартал в груду пепла. Укрепляя стены и окружая шанцами поврежденный квартал св. Петра, римляне вдобавок узнали, что из Сардинии готовится к выступлению большой исламитский флот. Это было в 849 году.
.
Амальфи, Гаэта, Неаполь, бывшие уже в ту пору цветущими торговыми городами, почти независимыми от Византин, соединили по настоятельному приглашению великого римского понтифекса свои галеры, заключили союз и расположили свои суда перед портом. Причастив воинов в базилике Sancta Aurea, Лев вернулся в город, а на следующий день перед Остией уже показался исламитский флот. Неаполитанцы поплыли ему навстречу, но внезапно поднявшаяся буря прекратила возгоревшуюся было битву. Множество мавров потерпело кораблекрушение у Тиренских островов и было здесь убито, а другие были взяты в плен римскими военачальниками.
.
Блеск нескольких основанных Львом IV городов затмил возведенные им в Риме постройки, а между тем и в этом отношении он проявил большую энергию. Главный алтарь церкви Петра был выложен при нем золотыми досками с укрепленными в них драгоценными камнями и эмалевыми изображениями самого Льва и Лотаря. Одна из золотых досок на алтаре весила 216 фунтов. Серебряное вызолоченное распятие, украшенное гиацинтами и бриллиантами, весило 70 фунтов; в кресте из литого золота, осыпанном жемчугом, смарагдами и опалами, было около 1000 фунтов веса.
.
Интересно, что sella stercoraria (седалище испражнений), как называлось кресло, на котором сидел великий римский понтифекс принимая свой сан, ведется тоже с периода римского епископата, т. е. задолго до того времени, как римские поптифексы стали называться папами и вести безбрачный образ жизни. Цензиус 4 так объясняет это странное название:  quae sedes dicitur stercoraria... ut vere dicatur: suscitat de pulvere egenum, et de stercore erigit pauperem, ut sedeat cum principibus et solium gloriae teneat (седалище, именовавшееся стулом испражнений... Если передают правильно, оно означает: бог поднимает нуждающегося из пыли, извлекает бедняка из помета для того, чтобы был со знатнейшими, и владел тропом славы). Но это лишь объяснение, факт же тот, что, принимая свой сан, избранный великим римским понтифексом садился в капелле св. Сильвестра в Латеране по очереди на два порфировых кресла с большими круглыми отверстиями.
.
На одном он принимал ключи базилики, на другом отдавал их приору (Mabil. Iter. Ital. I, 57), и этот странный обычай сохранялся до конца XV века. Такое седалище из красного мрамора стоит до сих пор в ватиканском музее. «Я прочел о нем, — говорит Грегоровпус,5— в христианских надписях Ватикана: stercoriae filiae (испражнения девушки).»
.
4  Mabil. Museo Italiano, II, 211 (Грегоровиус, кн. 5, гл. III, примеч. 47).
5 Стр. 101 русск. перев., гл. III.
Так откристаллизовывались, прибавочные ценности человеческого труда, непрерывным потоком стекавшиеся в этот город религиозно прославившийся в IX веке.
.
Теперь он получил полную возможность сделать свои большие постройки, приписываемые классической древности, а до этого потока пилигримских приношений он не мог быть и не был в своих Понтийских болотах ничем кроме глухого провинциального городка без всяких перспектив дальнейшего развития.

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ.
КОРОНОВАННЫЙ РИМ
НАКАНУНЕ ЭПОХИ ГУМАНИЗМА И РАСПРОСТРАНЕНИЯ ЕВАНГЕЛИЙ.

Риг. 106. Вид старинного моста Ponte Molle, «восстановленного» царствующим понтифексом Пием VII (regnante pontifice) в промежуток от 1800 по 1823 год. Для «восстановления» этого моста он сделал ворота посреди башни в форме триумфальной арки.
.
ГЛАВА I.
ВЕЛИКИЙ ПОНТИФЕКС НИКОЛАЙ НАДЕВАЕТ ПЕРВЫЙ НА ГОЛОВУ ТИАРУ. — ХАРАКТЕРИСТИКА ЕГО ВРЕМЕНИ. «LIBER PONTIFICALIS».

Когда после ранней смерти Джованны было приступлено к избранию нового великого понтифекса, в Риме возникли крупные волнения. Большинство римлян наметило Бенедикта, кардинала церкви св. Каликста, и он, в торжественной процессии, был отведен в Латеран. Духовенство и знать подписали избирательный декрет, чтобы затем, «согласно древнему обычаю», представить его на утверждение императору. Но в то время как правоверный Бенедикт оставался в Латеране, его соперник иконоборец Анастасий проник в базилику св. Петра, сжег ее образа и изрубил топором статуи Христа и девы Марии. Он поспешил со своими друзьями в Латеран, приказал разломать двери во дворец и сел на понтификальный престол, между тем как Бенедикт, окруженный преданным ему духовенством, сидел на другом троне в понтификальной базилике. По приказанию Анастасия, епископ Роман Баньорейский и толпа вооруженных людей проникли в церковь, стащили Бенедикта с престола, сорвали с него понтификальное одеяние и подвергли поруганию, после чего он был отдан под надзор нескольких иконоборческих кардиналов. Все это происходило 21 сентября 855 года. Но на другой день сторонники Бенедикта, ободренные сочувствием народа, собрались в базилике Aemiliana и здесь, несмотря на угрозы имперских графов, с оружием в руках ворвавшихся в пресвитерий церкви, заявили, что они не согласны признать иконоборца великим римским понтифексом. Во вторник состоялось новое собрание в Латеране, и народ единогласно высказался за Бенедикта. Послы императора уступили и Анастасий был с позором изгнан из Латерана, а Бенедикт, освобожденный из-под стражи, посажен на лошадь Льва IV и в торжественной процессии отведен в церковь Santa Maria Maggiore. Он «восстановил» будто бы разрушенную исламитами гробницу св. Павла, а на самом деле, конечно, сам устроил ее для привлечения новых пилигримов.
.
После него вступил на понтификальный престол диакон Николай, принадлежавший к знатному роду, и 24 апреля принял посвящение в базилике св. Петра в присутствии императора. В первый же год по избрании он присоединил к сабе Равенну. Архиепископ этого города восточник Иоанн обходился с мирянами, и духовными как местный государь и конфисковал имения многих. Николай же привлек к себе жителей Равенны, вернув им их имения. Как было не обратиться после этого лицом от восточных служителей культа к западным?
.
Более трудною оказалась борьба за Константинополь, которая началась в это же время, и окончилась полным отделением Рима от греческой империи.
.
Будучи крайне озабочен успехами исламитства в Сицилии и южной Италии, Николай в то же время был вовлечен в распрю и с императорским домом. Поводом к раздорам послужили похождения некоторых знатных женщин. Так, Юдифь, дочь Карла Лысого и вдова Этельвольфа, вышла замуж за своего пасынка — Этельбальда. Этот брак еще не был сочтен в Риме безнравственным, а когда она, по смерти пасынка, возвратившись во Францию, увлекла графа Балдуина к тому, чтобы он ее похитил, король Карл приказал отлучить графа от церкви. Влюбленные обратились к посредничеству великого римского потифекса, и он примирил с ними отца. В это же время Ингильтруда, дочь графа Мактифрида и жена графа Бозо, покинула своего мужа и, переходя из объятий одного возлюбленного в объятия других, мало печалилась об отлучении, которому предал ее великий римский жрец. Затем брат императора, Лотарь Лотарингский, ради своей возлюбленной Вальдрады прогнал от себя свою жену Теутбергу, и понтификальные легаты в Меце признали, что Вальдрада стала законной женой Лотаря. Николай кассировал их постановления, и это привело Людовика в ярость.
.
Собрав войско, он двинулся на Рим в сопровождении своей жены Унгельберги. Солдаты Людовика набросились на духовенство, стали наносить ему побои, сорвали хоругви и поломали крест св. Елены, в котором, по верованию того времени, был вделан кусок подлинного креста. Великий понтифекс тайно переплыл на челноке через Тибр, бежал в базилику Петра и здесь провел два дня и две ночи без пищи и питья. Но ему помог случай: император вдруг заболел лихорадкой, покинул город в отправился в Равенну к архиепископу Иоанну, а Николай вслед затем умер.
.
Понтифексом Николаем были «восстановлены» (т. е. на деле построены) два водопровода: так называемые Точия и Трайана, или Сабатпна, из которых последний снабжал водою Леонину и назывался там не Траяновым водопроводом, а водопроводом св. Петра. А если он был «восстановлен» уже Григорием IV, то, надо предполагать, что с тех пор этот водопровод был испорчен, или Николай улучшил в нем направление и распределение воды. Он был другом свободных искусств и дал сыну возможность ознакомиться с ними. В это же время император Лотарь в 825 году приказал учредить 9 центральных школ: одну в Павии, где впоследствии его школа стала знаменитым университетом (учреждение которого, неосновательно, приписывается Карлу Великому), и другие школы: в Иврее, Турине, Кремоне, Флоренции, Фермо (для герцогства Сполетского), Вероне, Виченце и Форуме Юлия. Такое вполне определенное указание на прежнее отсутствие школ доказывает, что обучение в Италии до того времени находилось в плачевном состоянии. О высших учебных учреждениях не было и помину, а то, что обозначалось именем «доктрины», обнимало собою только начатки кое-каких светских познаний.
.
В Риме до этого времени еще не было ни одного ученого, ни одной школы, которые пользовались бы какой-нибудь известностью. Правда, с того времени, как бенедиктинцы поселились в городе, там существовали клерикальные школы и, между прочим, древняя латеранская, которая была учреждена теми же бенедиктинцами и дала образование многим понтифексам. Но этих школ нельзя было даже и сравнивать с существовавшими тогда в Германии и Франции, как, например, со школой в Фульде, в С. Галлене, Туре, Корвее, или в Ломбардии, в Павии. Рим не блистал именами таких выдающихся людей, как Иоанн Скот, Рабан Мавр, Агобард Лионский, шотландец Дунгал в Павии и Луи Ферьерский. Значит не только в стратегическом, но даже и в умственном отношении географическое положение Рима еще не было тогда благоприятным.
.
Из всех светских наук могло быть уделяемо в Раме некоторое внимание разве только юриспруденции.
.
Некоторые его церкви и монастыри —говорят нам— были снабжены библиотеками. Латеранская библиотека существовала по-прежнему и почтенный титул «библиотекаря» удержался и потом. В понтификальном архиве, — говорят нам, — будто бы сохранялось тогда множество церковных актов и писем великих римских первосвященников, но «они исчезли бесследно в XII и XIII веках». Нам говорят затем, что аббатство Центула или с. Рикьера в Галлий, где некогда был аббатом Ангильберт, славилось в 831 году тем, что обладало 256 рукописями, среди которых будто бы были Acthieus de mundi descriptione, история Гомера, включая Диктиса и Дареса Фригийских, весь Иосиф, Плиний младший, Филон, басни Авиена, Виргилий, а из грамматиков, на которых будто бы в ту эпоху было больше всего спроса —говорят нам,— имелись Цицерон, Донат, Присциан Лонгин и Проспер. Но древность этого самого сведения не заслуживает доверия, и, кроме того, прямо отвергается другими последователями, например, Андре, который говорит:  il n'y avait pas dans toute la France un Térence, un Cicéron, un Quintillien.
.
Да и в римских отчетах ничего не говорится о светских рукописях. В жизнеописаниях понтифексов встречаются упоминания только об Евангелиях, антифонарпях и мессалах, потому что существовало обыкновение обзаводиться ими и в церквах. Для того чтобы написать пергаментный список и разрисовать его, требовалось много утомительного труда и искусства, гораздо больше, чем для того чтобы отлить подсвечник или вазу и вызолотить их, и рукописи считались драгоценностью. Великие римские понтифексы приносили их в дар церквам и они перечисляются наравне со светильниками и дароносицами. Эпитафия архидиакона Пацифика Веронского (1546) так прославляет его bis ceutenos terque senos codices fererat. Надпись у св. Климента в Риме гласит, что пресвитер этой церкви, Георг, принес ей в дар как вдовью лепту, рукописи (А 743):Veteris novique testamentorum denique libros, Octateuchum, Begum, Psalterium ac Prophetarium, Salomonem, Esdram, Storiarum Ilico Plenos. Эти рукописи тогда скорее рисовались, чем писались, то кисточкой, то пером, частью римским полууставом, маюскулом, или минускулом, частью мудреными ломбардскими буквами и затем, местами, еще украшались миниатюрами. Первая миниатюра обыкновенно изображала самого писца или аббата-заказчика, а то и обоих вместе, державших в руке список и приносивших его в дар какому-нибудь святому. Сложное очертание букв уже само по себе затрудняло писание и заставляло прибегать к вырисовыванию. Кроме того, чрезвычайно искусные заглавные буквы списка разукрашивались еще золотом и красками. О той любви, тщательности и искусстве, с какими все это проделывалось, свидетельствует знаменитый каролингский список Библии, который относится теперь, хотя и без веских доказательств, к XI веку и хранится в монастыре св. Павла.
.
«Как у древних дорийцев, египтян и этруссков, — говорит Грегоровиус, сам не замечая хронологических последствий этого сопоставления,1— дух IX и последующих веков преисполнен таинственности, загадочности и символизма, и об этом ясно свидетельствует характер картин и письма, употребление монограмм на документах и монетах, и любовь к арабескам. В особенности на монетах отразился облик общественной жизни той эпохи: надписи и изображения на понтификальных монетах этого времени имеют ужасный вид. Так, монеты Льва III имеют па лицевой стороне надпись: S. PETRVS, по середине LEO PA (papa), на обороте CARLVS, по середине IPA (imperator). Дипарип Пасхалия имеют на одной стороне надпись: LVDOVVIKVS IMP, в середине ROMA, на другой стороне SES PETRVS, по середине монограмма PSCAL. Такой же характер носят монеты и последующих понтифексов. Они всегда не одни, а с именем императора (монета, которую приписывают Стефану IV, сомнительна).
«Если бы Аноним Салернский, —продолжает Грегоровиус,2— посетил Рим при Николае I, то ему, конечно, никогда не удалось бы найти здесь многочисленную группу 32 философов, которых он насчитал в 870 году в цветущем Беневенте. Эрхемперт, продолжатель истории ломбардцев, пришел бы в ужас от невежества римских монахов и кардиналов, если бы ему случилось быть тогда в Риме. А отлученный от церкви Николаем I греческий патриарх Фотий, по свои знаниям, показался бы тогда в Риме совершенным чудом. Исламиты, которые будто бы разграбили сокровища св. Петра и св. Павла, могли с гордостью указать на свои университеты, на своих философов, теологов, грамматиков, астрономов и математиков, прославивших город Севилью, Александрию и «Багдад». В Константинополе, великом мировом городе теологов и софистов, грамматиков и ученых, нашелся свой могущественный меценат, тот самый кесарь Варда, который низверг патриарха Игнатия. Константинопольские государи Лев Философ и его сын, Константин Порфирородный, были великими ревнителями наук, а Фотий имел в своей знаменитой «библиотеке» извлечения из 280 авторов, составлявшие лишь малую часть всего им прочитанного. Византийцы относились с презрением к римлянам.
1 Грегоровиус, т. III, стр. 124 русский перевод.
2 Грегоровиус, кн. 5, гл. V.
«Император Михаил, в одном из своих писем к понтифексу Николаю I, издевается над латынью римлян и называет ее языком «варваров» и «скифов». Однако великий римский первосвященник отвечал ему вполне «классической латынью», хотя основания, на которых он состроил защиту своего языка, были заимствованы исключительно из христианской литературы и выводились из того, что на кресте литеры I.N.R.I. были будто бы латинскими. Но как бы то ни было, уже тогда всеми сознавалось, что латинский язык есть всемирный христианский язык. И более всего в создании латинского языка и наук совершенствовались те самые народы Германии и Галлии, которых римлне не не переставали называть варварами. У римлян не оказывалось таланта даже на то, чтобы сложить, хотя бы варварскими стихами, какую-нибудь надпись для мозаик в церквах, на городских воротах и на надгробных памятниках. А в это же время франкские летописцы, вроде Эрмольда Нигеллуса, писали свои истории латинскими стихами.
Но именно в ту эпоху, —говорят нам,— римский понтификат ревностно принялся за составление своей хроники. Необходимость в ней чувствовалась, очевидно, уже тогда, так как создалось множество подобного рода сборников и в основу всех их были положены перечни римских епископов, их письма или регесты и другие акты. Кроме того, была составлена Агнеллем — правда, варварская, но тем не менее ценная, — история архиепископов Равенны, а диаконом Иоанном — жизнеописание епископов Неаполя. Сложилось мнение, что в эту же самую эпох у была собрана и проредактирована знаменитая «Liber Pontificalis»3 Анастасием Библиотекарем, с именем которого неосновательно связывается вообще вся эта книга (хотя лишь со временем Панвия, как показал аббат Duchesne в Etude sur le Liber Pontificalis. p. 2).
.
3 «Liber Pontificalis» издана аббатом Duchesne в 1884 году с прекрасными комментариями. Она есть у нас в академической библиотеке.
Этот Анастасий жил при Николае I и Иоанне VIII. Но достоверно неизвестно, принадлежат ли ему биографии даже тех великих римских понтифексов, которые были его современниками. Жизнеописания их, в форме календарных отметок и перечисления годов правления и деяний, велись, говорят нам, будто бы уже со II и III веков «от Рождества Христова», которое, как мы уже видели само было в IV веке от «церковного Рождества Христова». Самыми древними перечнями римских епископов считаются греческие перечни Егезиппа и Иринея, напрасно приписываемые II веку «от Рождества Христова». За ним следует перечень Евсевия в его «Хронике» и в «Истории церкви»; затем идут латинские перечни у Августина и Оптата, и «Catologus Liberianus», относимый к 354 году от того же «Рождества Христова».
.
Из такого же материала, еще более разросшегося, возникли и официальные жизнеописания римских понтифексов. Самые полные из них относят к эпохе каролингов, но они представляют собою лишь нескладную смесь заметок о постройках, о пожертвованиях и о действительно исторических событиях. Дурной стиль этих жизнеописаний не имеет ничего общего с языком римской канцелярии, который в регестах Николая I и Иоанна VIII пленяет своим изяществом, ясностью и силой. А если бы не существовало этих нескладных жизнеописаний или мы признали бы их ненадежность, то мы должны были бы сказать, что нам неизвестны многие века существования средневекового римского понтификата и самого города Рима.
.
С биографией Николая I «Книга римских понтифексов» прерывается. Приложение к ней в виде добавления жития Адриана II и Стефана VI приписываются библиотекарю Гуиллельму.
.
Представление о римской духовной и светской монархии нашло в Николае свое олицетворение. Утверждают, что он первый из римских понтифексов короновался тиарой, но она была увенчана тройною коровой уже при его преемниках. Это утверждают Novaes, Pagi и другие, ссылаясь на coronatur denique Понтификальной книги. И действительно Сергий III (904) изображен на монетах еще в митре. Увенчанная обручем тиара вполне восточного характера называлась Regnum или Phrygium. Поэтому Иннокентий III и сказал:
.
«In signum spiritualium contulit Mitram, io signurn temporalium dedit mihi Coronam, Mitram quoque pro sacerdotio, Coronam pro regno (в знак духовной власти бог преподнес мне митру, в знак светской власти он дал мне корону; митру для священнодействия, корону для царствования).
«Римские понтифексы редко носили — писал этот папа — тиару и почти всегда митру», но на сколько можно верить его словам? Да и точно ли эти слова не апокриф? Ведь древних «папских корон» нигде не оказалось хотя бы одной; сама» древняя принадлежала лишь Юлию II (1503 года).
.
Мнимый дар Константина I сослужил хорошую службу светским притязаниям римских. понтифексов, но более важное значение имела для них лже-исидоровские декреталии. Эта замечательная выдумка заключалась в том, что было сочинено множество писем и декретов, будто бы писанных древними римскими понтифексами. Все эти письма и декреты были помещены в собрании «соборных» актов, и автором их был объявлен знаменитый Исидор Севильский. Собрание это появилось в средине IX века, и Николай I был первым понтифексом, который воспользовался вымышленными письмами и декретами, как кодексом своих прав. Благодаря своему вымыслу римская церковь наделилась такими привилегиями, которые делали ее вполне независимой, от государства. Ставя королевскую власть гораздо ниже понтификальной и по достоинству ниже даже епископской, эти вымышленные акты в то же время возносили великого римского понтифекса на такую высоту и над епископами, что на него уже не могли распространяться постановления местных, соборов. Верховным судьей над всеми митрополитами и епископами признавался верховный римский понтифекс, и его велениям должны были всецело подчиняться духовные чины, а из под власти короля они совершенно освобождались. За великим римским понтифексом признавалась диктатура в церковном мире. Николай I нашел в них самое подходящее оружие для борьбы с королями и местными соборами и одержал победу и над теми, и над другими. А император, который хорошо видел опасность, угрожавшую его политическому началу, не мог сделать ничего другого, как только оставаться пассивным зрителем победы своего верховного жреца.
.
Таково было реальное начало города Рима. Мы видим, что оно не имеет ничего сходного с волшебной сказкой о нем Почтенного Ливийца (Тита Ливия по-гречески). А насколько могла послужить для создания такой сказки о «древнем могучем Риме» дальнейшая история этого города и как могла создаться его классическая литература в Эпоху Возрождения, я поговорю в следующих главах.
ГЛАВА II.
КОРОНОВАННЫЕ ФЕОДАЛЫ-ЖРЕЦЫ И КОРОЛИ-ИМПЕРАТОРЫ ЗАПАДНОЙ РИМСКОЙ ИМПЕРИИ КОНЦА IX ВЕКА.
.
После смерти Николая в 867 году выбор римлян остановился на Андриане, кардинале церкви св. Марка. Он был из рода Стефана IV и Сергея II. Находившиеся в городе императорские послы уже не были приглашены на избирательное собрание.
.
В то время император Людовик находился в Южной Италии. Еще раньше он обратился ко всем итальянским вассалам с воззванием, в котором призывал их напасть на исламитов в Бари, и намеревался теперь начать свой поход на них из Лукании. В 871 году ему наконец удалось занять Бари и взять в плен местного султана. Участие греков в этом важном предприятии было ничтожно, и победа Людовика разожгла в них зависть. Император Василий прислал Людовику презрительное письмо, в котором, между прочим, отказывал ему в титуле базилевса и насмешливо называл его «riga». Я привожу часть ответа этого риги, не ручаясь за его подлинность, чтобы выявить представления той эпохи о Римской империи и показать, что святость императорского сана, по собственному признанию Западного императора, если оно не подлог, уже ставилась тогда в прямую зависимость от помазания рукою великого римского понтифекса. Вот что, — говорят нам, — написал Западный император Восточному.
.
«Мы получили власть от нашего деда, но не узурпацией, как ты полагаешь, а волею бога, решением церкви и понтифекса, через возложение его рук на нас и через помазание. Ты говоришь, будто бы мы должны называться императорами франков, а не римлян, но ты должен звать, что если бы мы не были римскими императорами, то мы не могли бы быть и императорами франков. И это имя и этот сан мы получили от римлян, среди которых впервые засияло это величие, а с ними к нам перешли и божественное управление римским народом и городом, защита и возвеличение матери всех церквей, давшей роду наших предков сначала королевскую власть, а затем и императорскую. «Государи франков назывались сначала королями, а императорами только те из них, над которыми уже после было совершено миропомазание. Так наш прадед Карл Великий первый из нашего племени и рода был помазан папою (анахронизм), и в силу дарованной ему тем благодати был провозглашен императором и помазанником божиим, между тем как другие нередко достигали императорского сана помимо божественного воздействия и посредничества папы (анахронизм), будучи избраны только сенатом и народом». «Были и такие, которые даже не избирались, а возводились на императорский престол солдатами или овладевали императорским скипетром Рима другими способами. Но если ты осуждаешь действия римского папы, то порицай уж и Самуила, который, отвергнув Саула, помазанного раньше им самим, нашел нужным помазать на царство Давида».
Мне не удалось иметь в руках латинского подлинника этого письма, но если в нем, действительно, употреблено слово папа, вместо pontifex, то оно представляет апокриф. В то время римские первосвященники назывались еще pontifici maximi, как у классиков, и довольствовались митрой, как восточные митрополиты вплоть до понтифекса Николая, впервые надевшего тиару, но еще не тройную. Во всяком случае письмо это, повидимому, удачно выражает государственную идеологию и того времени.
.
Еще новое обстоятельство способствовало престижу понтификальной власти. Победитель исламитов направился в Беневент, а разрозненное войско его занялось покорением возмутившихся городов. Вассал Людовика Адальгис, опасаясь его гнева за то, что он уже не раз оскорблял императора своим неповиновением, решил овладеть им. Нападение было сделано в августе, во дворце самого Адальгиса. Три дня продолжалась борьба, кончившаяся тем, что император, его жена и все франки были взяты в плен. Адальгис продержал их в заточении больше месяца, а затем взял с Людовика клятвенное обещание, что он никогда не вступит с войском в Беневентское герцогство и никогда не станет мстить за совершенное над ним насилие. Императорская власть была, таким образом, унижена и оскорблена собственным вассалом империи. Весть об этом разнеслась повсюду, и стихотворцы — говорят нам — распевали по улицам латинскую песню о плене императора, и это, по мнению историков, показывает, что итальянский lingua volgare в 871 году еще не был языком поэтов:
.
Audite omues fines terrae horrore cum tristitia
.
Quale scelus fuit factum Benevento Civitas,
.
Ludhuicum comprenderunt sancto, pio Augusto.
.
Beneventani se ad unarunt ad uaum consilium,
.
Adalferio loquebatur, et picebant Principi:
.
Si nos eum vivum demittemus, certe nos perihimus
.
Scelus magnum praeparavit in istam provinciam:
.
Regnum nostrum nobis tollit: nos habet pro nihilum
.
Plures mala nobis fecit. Rectum est, ut inoriad,
.
etc.
.
(Слушайте все концы земли с ужасом и печалью
.
Какое преступление совершилось в Беневетском графстве:
.
Захватили вдруг Людовика в святом месяце Августе.
.
Собралися беневенцы на одно собрание,
.
Говорил им Адальферий, соглашались знатные:
.
Если мы его отпустим, то погибнем сами мы.
.
Он большое злодеяние приготовил в области,
.
Он лишит нас царской власти, за ничто считает нас,
.
Много зла вам сделает, пусть умрет скорее он,
.
и т. д.)
.
Здесь, конечно, мы видим, не итальянский, а латинский язык, но это доказывает только, что песню сочинил не народный певец, а тогдашний интеллигент, вроде того, который написал и знаменитую студенческую песню:
.
Gaudeamus igitur
.
Juvenes dum sumus.
.
Post jucundam juventutem,
.
Post malestern senectutem,
.
Nos habebit humus ...
.
(Будем веселы, друзья!
.
Разве юность дремлет?
.
После юности веселой,
.
После старости тяжелой
.
Нас земля приемлет!)
.
Горя желанием отомстить за нанесенную ему обиду, Людовик пробыл и Рим в 872 году на Духов день. Встреченный со всеми почестями в Латеране, император заявил великому понтифексу о своем желании быть освобожденным от клятвы, вынужденной у него в Беневенте, и это желание было исполнено собранием духовенства и знатных лиц.
.
Римский сенат, заседавший в базилике Латерана, объявил Адальгиса врагом республики и приговорил его к изгнанию. Летописец (915 г.) сообщает, что Адальгис бежал в Корсику, и что император поручил вести войну с ним своей жене. А все клерикалы втайне торжествовали, видя ослабление императорской власти.
.
Когда Андриан II умер и в великие римские понтифексы был посвящен 14 декабря 872 года еще более выдающийся римлянин, Иоанн VIII, скончался император Людовик II, последний из Каролингов, которому был присущ деятельный ум. С этого момента империя утратила значение в религиозно возвышавшемся Риме, а Италия впала в то промежуточное положение, которое вследствие ее географического положения, делало ее яблоком раздора между Австрией и Францией.
.
Кроме дочери Эрменгарды, Людовик не имел наследников. Его дядя Карл Лысый, французский король, в противоположность своим предшественникам, не наследовал отцу на престоле и не был избран имперским сеймом. Поэтому он должен был унизиться до заискивания у знатных римских лиц и просить их признать его кандидатом на императорскую корону, а понтифекс Иоанн III имел смелость назвать его публично римским императором своего собственного производства.
.
Так конституция Карла Великого и Лотаря потеряли свое значение для Италии.
.
Избрание Карла Лысого явилось поворотным пунктом в ее истории. В этом избрании сказалось, с одной стороны, могущество римского понтификата, его епископов и итальянских вельмож, а с другой стороны — итальянское национальное чувство, уже сложившееся в северной Италии. Король возложил управление итальянскими делами на герцога Бозона, на сестре которого, Рахильде, он женился, а сам направился во Францию, где он также должен был провозгласить себя императором. Имперский сейм происходил в июле. Карл явился туда в роскошном византийском одеянии и, как вассал, получил от легатов римского понтифекса золотой скипетр.
.
А в Риме между тем наступила анархия. Той императорской власти, которая оберегала его, уже не существовало больше, и победа понтификата над империей стала вместе с тем и тяжким поражением для города Рима, по прежнему органически бессильного в военном отношении, благодаря своему стратегически неудобному положению, и теперь, и в древности.
.
Знатные лица Рима составляли великолепную семью. В числе их были генералы милиции, министры двора, номенклатор Григорий, его зять Георгий, его дочь Константина, секундицерий Стефан и военный магистр Сергий. Чтобы жениться на Константине, Георгий убил свою жену, племянницу Бенедикта III, и благодаря влиянию своего тестя и подкупу судей остался свободен от всякого наказания. Сергий, племянник великого понтифекса Николая I, следуя примеру короля Лотаря, также прогнал от себя жену и вступил в открытую связь с своей франконской возлюбленной Вальвизандулой. Но после избрания императора и возвращения в Рим великого понтифекса все эти люди сначала ограбили Латеран и другие церкви, а затем отворили ночью ворота св. Панкратия и побежали искать убежища в Сполетском герцогстве. Ни на что большее не был способен Рим.
.
19 апреля 876 года был созван собор в Пантеоне, и Иоанн VIII, по прочтении обвинений, объявил, что он отлучает от церкви бежавших римлян и в том числе епископа Формоза, если, они не вернутся к назначенному времени. Но никто из бежавших не приехал назад, и, взамен их, только исламиты (в 876 г.) проникли в Римскую область и несколько раз появлялись у ворот Рима, снова доказывая его органическое бессилье.
.
«Города, крепости и села уничтожены вместе с их жителями, — взмолился великий римский понтифекс императору. — Епископы разогнаны, в стенах Рима ищут приюта остатки совершенно беззащитного народа. За стенами города все разорено и обращено в пустыню, и — да спасет нас от этого Бог! — нам остается только погибнуть. Вся Кампанья лишена своего населения, мы, и монасторионы, и другие благочестивые учреждения, и сам римский сенат, оставлены без средств к существованию. Окрестности города опустошены до такой степени, что в них нельзя уже найти ни одной живой души, ни взрослого человека, ни ребенка».
Но несмотря, на эту мольбу Карл не пришел, да и беда, повидимому, была не так уж велика. «Религия не была преградой для сношений и даже союза между исламитами в южно-итальянскими государями, — пишет по этому поводу Грегороввус.1—Уже при Людовике II эти государи, ради своих интересов, пользовались услугами неверующих, и император громко жаловался, что Неаполь стал вторым Палермо и второю Африкой. Вступать в соглашение с исламитами побуждали итальянских государей одинаково и торговые интересы, и желание найти союзника в борьбе между собою и с императорами востока и запада. Кроме того, этим государям были известны .замыслы римской церкви, которая мечтала о приобретении патримоний в Неаполе и Калабрии, заявляла притязания на Беневенто и Капую и, пользуясь смутой, господствовавшей в Италии, приобретала в ней земли».
1 Т. III. стр. 154. Рус. перевод.
И вот исламиты уговорили Неаполь, Гаэту, Амальфи и Салерно присоединиться к ним против церковного государства. Единственный энергичным противником их был теперь понтифекс Иоанн. Он вооружил римские суда, и свет впервые увидел, правда, небольшой, но все-таки римский понтификальный флот.
.
Эти военные корабли, как и при Велизарие, назывались драмонами; они имели обыкновенно в длину 170 футов, были снабжены каждый двумя башнями, родной возле носа, другой у кормы, и военными машинами для метания, зажигания и абордажа. Как в классических описаниях, они приводились в движение ста веслами, которыми гребли галерные рабы, тогда как морские солдаты помещались в середине корабля и в башнях.
.
Иоанн вышел со своим флотом в море. У мыса Цирцен он настиг исламитов, отбил у них 18 кораблей, освободили 600 своих единоверцев, обращенных в рабство, и уничтожил большое число неприятелей. Это был первый случай, когда великий понтифекс выступал в борьбу, как адмирал. Это был первый реальный случай морской победы римлян, но он же стал и последним.
.
Уже весною 878 года наступили события, которые принудили Иоанна даже бежать во Францию и расстроили его планы относительно нижней Италии.
.
Призванные епископом Афанасием, как союзники против Рима и греков, исламиты подошли к Неаполю и разместились у Везувия. В 881 году они уже окончательно укрепились здесь и заняли Агрополис близ Пестума. Призванные гаэтанским герцогом Доцибилом, искавшим у них помощи против понтификата, они расположились сначала лагерем около Итри, а затем основались на правом берегу Гарильяпо.
.
Иоанн VIII был последним выдающимся римским понтифексом, так как с его смертью надолго погас тот блеск, которого в первый раз достиг понтификат как светское государство со времени, основания его при каролингах.
.
После Иоанна VIII избран был Мартин I, заклятый враг греческого патриарха Фотия. Затем в начале 884 года, когда он умер, на понтификальный римский престол вступил Андриан III, сторонник национальной независимости Италии, но и он умер летом 855 года, и тогда опять находим мы у летописцев сообщения, мало-вяжущиеся с теми представлениями, которые нам внушили новейшие клерикальные историки о «Средневековом папстве» (тогда как в то время не было еще в употреблении и слова папа).
.
После Андриана III в верховные римские первосвященники, — говорят нам, — единогласно был избран Стефан и отведен в Латеран, где нашел все дворцовые казнохранилища опустошенными, «так как уже с давнего времени существовал обычай, чтобы по смерти каждого римского понтифекса, его слуги и народ врывались в его покои и производили грабеж не только в них, во и в самом дворце, похищал все, что там было: золото, серебро, дорогие ткани и драгоценные камни, и этот грабеж был воспрещен только на римском соборе 904 года». А до этого времени аналогичный грабеж происходил и повсюду, когда умирали епископы. Вот как описывает их обыденную жизнь Ратериус Прелоквиус: «Епископы жили в роскошных покоях, блестяще украшенных золотом, пурпуром и бархатом, ели подобно государям с золотой посуды и угощались вином из богатых кубков и выделанных для этой цели рогов. Как на пиру раджей они тешили себя зрелищем красивых танцовщиц и услаждали свой слух музыкальными симфониями. Покоясь вместе со своими наложницами (т. е. скорее всего с настоящими женами, потому что безбрачие католического духовенства было введено много позднее) на шелковых подушках, в кроватях, искусно отделанных золотом, они предоставляли заботиться о своем дворе вассалам, колонам и рабам, и затем играли в кости, охотились и стреляли из лука. Служили они обедню со шпорами на ногах и с кинжалом у пояса, но охотно покидали и алтарь и свою кафедру, чтобы сесть на коня с богато убранной золотом сбруей, с саксонским седлом, и ехать на соколиную охоту. Свои путешествия епископы совершали в сопровождении целой толпы прихвостней, сидя в повозках, запряженных лошадьми, и повозки эти были так роскошны, что сесть в них не постыдился бы сам король».2
.
Но если такова была жизнь католических епископов в провинции, то какова же была обстановка самих их верховных понтифексов в столице? Да и точно ли грабеж их имущества после смерти был общим правилом, а не исключением?
.
«Согласно обычаю, — говорит Грегоровиус,3— каждый римский понтифекс должен был немедленно после своего посвящения наградить духовенство, монастерии и корпорации денежными подарками, а бедным раздавать хлеб и мясо. Поэтому вместе со смертью его в Риме наступало двойное ликование: и грабился дворец умершего понтифекса, и получались подарки от нового».
2 Ratherius Praeloquius, V, VI. p. 143. Edit. Ballerint. (Грегоровиус кн. 5, гл. VI, прим. 30.)
3 Грегорояиус, кн. 5, гл. VI.
Но ведь это опять простое соображение, основанное на предположении, что все великие понтифексы средних веков избирались исключительно из богатых магнатов...
ГЛАВА III.
ГОСПОДСТВО ЖЕНЩИН В ПОНТИФИКАЛЬНОМ РИМЕ В КОНЦЕ IX И В НАЧАЛЕ X ВЕКА.
.
Стефан V умер в сентябре 891 года, и после него кардинал и епископ Формоз из Порто занял престол Петра в сентябре 891 года.
.
«В это время —говорит опять Грегоровиус1— Рим окутался глубоким мраком, и среди него едва пробивается слабый свет летописей, освещающих ту эпоху. Перед нами бурным вихрем проносятся ужасающие сцены, действующими лицами которых являются бароны, совершающие насилия и называющие себя консулами и сенаторами; появляются и исчезают то грубые, то несчастные великие понтифексы, принадлежащие к той же среде баронов; красивые, необузданные женщины и призрачные императоры, вступающие друг с другом в борьбу и затем бесследно исчезающие».
1 Том III, стр. 190.
Бонифаций VI был возведен после Формоза римлянами на престол Петра насильственно и через 15 дней умер. Сполетская национальная партия объявила великим римским понтифексом Стефана VI, сына римского пресвитера Иоанна, и этот новый духовный глава Рима, разжигаемый врагами Формоза, в которым и сам принадлежал, подверг уже умершего Формоза, как своего заклятого врага, торжественному суду. Покойник должен был явиться на суд собора лично.
.
Его труп, вынутый из могилы, в которой он пролежал уже несколько месяцев, был облачен в понтификальное одеяние и посажен на трон в зале собрания. Поднялся адвокат Стефана и, обратившись к мертвецу, прочел ему обвинение. Живой понтифекс, сидя на другом троне, стал допрашивать мертвого:
.
— Как ты смел поддаться честолюбию и завладеть апостольским престолом, когда раньше ты был только епископом Порто?
.
Мертвец, конечно, ничего ему не ответил. А назначенный ему защитник сказал слабую речь, насколько позволял ему говорить смертельный страх. Покойник был осужден. Собор подписал декрет о его низложении и объявил его отлученным от церкви. Присутствовавшие сорвали с него понтификальное одеяние, отрубили ему три пальца правой руки, которыми он совершал благословление, вытащили труп из зала, поволокли по улицам и, при гогочущем вое сбежавшейся толпы, бросили в Тибр.
.
Злой рок настиг, однако, и самого Стефана уже осенью того же 897 года.
.
Он был схвачен, заключен в тюрьму и там удавлен.
.
И около этого времени поднялись со своих становищ в Паннонии многочисленные орды мадьяров. В августе 899 года они проникли в верхнюю Италию и 24-го сентября под Брентой разбили войско Беренгара.
.
Рим был охвачен смутой партийных раздоров. Императорская рука уже более не сдерживала их. Великие римские понтифексы вступали на престол Петра среди бури волнений и очень быстро низвергались с престола.
.
В течение восьми лет их было избрано и низвергнуто восемь, и это ярко свидетельствует до каких ужасных размеров достигла в Риме партийная борьба. Мало-по-малу из этого хаоса стал выдвигаться то тот, то другой знатный римский род и, наконец, одному из них удалось захватить власть в свои руки.
.
Реальная история римского сената и городской знати (патрициев) начинается только с этого, а не с до-христианского  времени.
.
Главою достигшей господства римской аристократической фамилии был тогда Теофплакт, всесильная жена которого, Теодора, была покровительницей Сергия III, получившего благодаря ей сан римского понтифекса в январе 904 года.
.
Церковные историографы, и во главе их Бароний, говорят о Сергие III как о чудовище. Его участие в процессе, возбужденном против Формоза, насильственное занятие им понтификального трона и его любовные отношения к римлянке Мароспи, дочери Теодоры, о которых сообщает Лиутпранд, дали основание для такого приговора церковников, хотя во спасение своей души он и заказал монахиням петь ежедневно по сто раз: «господи помилуй!»
.
Но даже и самые ортодоксальные историки утверждают, что Сергий «восстановил» (т. е. попросту построил) много храмов, считаемых древне-римскими. Существуют документы, которые удостоверяют, что Латеранская базилика была отстроена Сергием. «За все семь лет этого ужасного времени, —фантазируют старинные историки, не желающие признать всю базилику произведением того времени,— она лежала грудой развалин, и римляне не переставали рыться в них, разыскивая имевшиеся в ней ценные пожертвования». «В это-то время, — догадываются они,— и исчезли те произведения древне-христианского искусства, которые были принесены в дар этой базилике Константином I и составляли, главным образом, славу Латерана. Точно также был украден (и до сих пор не найден!) и золотой крест Велизария».
.
А реальный факт, помимо этих догадок и фантазий, сводится лишь на то, что спокойствие, которым пользовался город под тираническим управлением партии Сергия III, и обильные дары пилигримов дали ему материальную возможность построить Латеранскую базилику, в он не даром в последующие века приобрел славу строителя этого здания, которое затем мало-по-малу наполнилось подложными историческими памятниками и простояло почти 400 лет, пока не было уничтожено пожаром. В 911 году он умер и за ним последовали в могилы: Анастасий II, управлявший не более двух лет, и преемник Анастасия Ландо, деятельность которого тоже окутана непроницаемым мраком. Ландо, сын ломбардского графа, имевшего богатые поместья в Сабине, умер через 6 месяцев, весной 914 года, и на престол Петра вступил замечательный человек, Иоанн X, который сумел с редким искусством продержаться на этом престоле целых четырнадцать лет.
.
По словам Лиутпранда, архиепископ равеннский часто посылал его как пресвитера в Рим по делам церкви, и здесь Иоанн стал любовником уже известной нам знатной римлянки Теодоры, супруги герцога и консула Теофилакта, из высшей римской знати. Сделавшись вскоре затем епископом Болоньи, он будто бы по смерти архиепископа Равенны занял его место, а отсюда был призван Теодорой в Рим и благодаря ей возведен в сан великого римского понтифекса.
.
Имя Теофилакта также, как и Теодоры, часто встречается в тогдашней Италии, где греки господствовали раньше. Но имея в виду лишь одно это имя, мы еще не можем заключить, что предки Теофилакта были действительно греческого происхождения. Византийские имена стали обычными в Риме уже столетие тому назад. В X веке мы находим их во многих дипломах, где имена Доротея, Стефаиия, Анастасия, Теодора, встречаются также часто, как и имена Теодор, Анастасий, Димитрий, Сергий, Стсфан и Константин. В X веке это было модой, господствовавшей среди аристократии Рима. Да и там, где встречаются латинские имена, мы находим еще не классических Сципионов, Цезарей или Мариев, а просто Бенедикта, Льва или Григория, что уже одно показывает на позднейшее происхождение классической литературы.
.
И вот, в начале X века Теофилаят приобретает большую власть. В 901 году о нем упоминается вместе с другими знатными людьми, и он, еще не имея классического имени, имеет уже классический титул «консула и сенатора римлян». Могущественным влиянием на город пользовалась на ряду с Теофилактом и его жена Теодора.
.
«Мы не можем, конечно, привести фактических доказательств тому, что римляне в ту эпоху ежегодно избирали консулов и ставили их во главе своего муниципалитета, — говорит сам Грегоровиус,2— но все же нельзя сомневаться в том, что со времени падения империи каролингов в городе произошел внутренний переворот. Городское управление перешло в руки светских людей, а прелаты были отодвинуты на второй план. Освободившись из-под ига императорской власти и принимая участие, как соправительница во всех политических делах, аристократия принудила своих великих понтифексов признать за нею более значительные вольности. «Консул римлян» избирался из среды знати как самый старший, утверждался понтифексом и, в качестве патриция, ставился во главе судебных установлений и городского управления. Будучи Consul Romanorum, этот глава аристократов уже тогда назывался, кроме того, еще и Senator Romanorum.
В таких именно условиях мы и находим в то время Теофилакта, и уже одно это его высокое положение объясняет могущество Теодоры, называвшей себя «Senatrix». Она была душою той большой группы, которую составляла родственная между собою знать, а дочери ее, Маросия (т. е. Маруся)3 и Теодора, унаследовали от нее ее обольстительную прелесть и ее могущественное влияние. Еще о Сергие III шла молва, что «Маруся» дарила его своей любовью и родила ему ребенка, который впоследствии был римским понтифексом Иоанном XI, и эта же самая римлянка ввела в семью Теофилакта человека случайного происхождения и родила от него ребенка, ставшего первым светским государем Рима.
.
2 Грегоровиус, кн. 6, гл. I.
3 Marosia — ласкательная вариация слова Maria, вероятно, под славянский влиянием.
Альберик был новым человеком в городе, и раньше его с таким германским именем никто еще в Риме не выдвигался вперед. Он вступил в любовную связь с «Марусей», женился на ней и с этого момента наступала для Рама новая эпоха, в которую значение имели не столько мужья, сколько их жены. Тот факт, что женщины в течение некоторого времени распоряжались поптификальной короной и имели большую власть над Римом, не может быть отрицаем, а объяснить его трудно чем-либо другим, как развившимся тогда культом Мадонны.
.
Подумайте сами. За все время VII, VIII и IX веков мы не встречаем ни одной римской женщины, личность которой могла бы внушить к себе хотя бы некоторый интерес, и это не должно казаться странным. В период торжества грубой силы женщина не могла играть существенное и явной роли в обществе, и потому, если в начале X века на сцену неожиданно выступили некоторые знатные женщины, отличавшиеся своей красотой, влиянием и необычной судьбою, то это уже свидетельствовало, что прежние семейные и общественные условия подверглись некоторым изменениям.
.
Ослепительный блеск всестороннего образования, которое мы видим потом у Лукреции Борджиа, дочери одного из позднейших римских понтифексов был еще чужд, конечно, Теодоре и Марусе X века; по мы едва ли найдем здесь больше вольности нравов, чем в эпоху Екатерины в России и маркизы Помпадур во Франции, отличавшихся утонченным образованием.
.
Получив сан римского понтифекса по милости Теодоры и консула Теофилакта, Иоанн X тем не менее не оказался просто услужливым царедворцем, а стал первым государственным человеком своего времени.
.
Именно в это время гарильянские исламиты 4 стали слова наводить на Рим трепет. Позади Тиволи, на одной из горных скал, до сих пор возвышается замок Сарацинеско, обитатели которого отличались еще в XIX веке древним одеянием и своими особыми нравами. Свое название он получил от исламитов IX века, сделавших из этого замка укрепленное место.5
.
4 Garigliano — в Кампании к северу от Неаполя.
5 Nibbi (Annal. III, 6) указывает, что еще до сих пор здесь встречаются еврейско-арабские имела: Mastorre, Argante, Morgante, Merant, Manasse, Morgutte и т. д. Другое Сарацинеско, некогда бывшее мавританским замком, существует до сих пор в диоцезе Монте-Касино (Грегоровиус, кн. 6, гл. 1, прим. 35).
По другую сторону тех же гор, среди величественной и дикой природы Сабины, стоит замок Цицилианя, который во времена Иоанна X был также укрепленным местом исламитов. И вот, когда направлявшиеся в Рим с севера путешественники спускались с Альп, им преграждали дальнейший путь испанские мавры, с 891 года прочно основавшиеся во Фраксинете; когда же им удавалось откупиться здесь, они, следуя по дорогам из Нарни, Риэти и Непи, снова попадали в руки исламитов. Таким образом уже ни один пилигрим не мог более попасть в Рим, сохранив все свои приношения, и такое положение дел продолжалось в течение тридцати лет.
.
В этом отчаянном положении Иоанн X решил восстановить императорскую власть.
.
Верхняя Италия была тогда под скипетром Беренгара и на нем, как некогда на Ламберте, были сосредоточены надежды национальной партии.
.
Получив приглашение римского понтифекса через послов, Беренгард направился в Рим. Неизвестный придворный поэт описал, как очевидец, торжественный въезд и коронование этого государя. Но в его стихотворении есть один существенный недостаток: написанное звучным гекзаметром и украшенное цветами поэзии Вергилия и Стадия, оно было «открыто» и опубликовано лишь в 1663 году Адрианом-Валерием в Париже и потому не имеет значения подлинника. Поэт отмечает, что копья, которыми была вооружена милиция, были украшены изображениями диких животных, орлов, львов, волков и голов драконов. Присутствовали при встрече и корпорации (Scholae). Поэт влагает в уста греков хвалебный «Дедалов гимн», а другие цехи у него приветствуют Беренгара каждые на своем родном языке. Особо отмечены явившиеся высказать свою преданность двое знатных молодых людей, одетых в белые одежды: брат райского понтифекса и сын консула Теофилакта. Собравшаяся толпа была так велика, что Беренгар мог лишь с трудом приблизиться к понтифексу. Коронование с торжеством произошло в первых числах декабря 915 года и понтификальный чтец прочел манифест нового императора, подтверждавший владения римских служителей культа. В заключение торжества император в базилике св. Петра сделал подарки духовенству, знати и народу.
.
Последствием коронования Беренгара был поход против исламитов. В распоряжение понтифекса были предоставлены войска из Тосканы, находившиеся под командой маркграфа Адальберта, в отряды из Сполетто и из Камерина, предводительствуемые Альбериком. Даже византийский император протянул в этом деле руку помощи императору римлян. Весной 916 года, его полководец Пицингли привез герцогам Гаеты и Неаполя звание патрициев, убедил этих друзей исламитов вступить с ним в лигу и расположил свой флот при устье Гарильяно. Исламиты были вытеснены из Сабины и принуждены отступить к Гарильяно. В июне 916 года началась его осада. В течение двух месяцев защищались исламиты, но затем, потеряв всякую надежду на подкрепление из Сицилии, ночью подожгли свой лагерь и бросились прокладывать себе дорогу в горы, но были при этом почти все убиты или взяты в плен. Как триумфатор вернулся Иоанн X в Рим. А император Беренгар погиб в том же 924 году в Вероне от руки убийцы, и с той поры императорская корона была навсегда утрачена итальянским народом, как и следовало ожидать при захолустном положении Рима. А господство женщин в Италии продолжалось. Ирменгарда, вдова Адальберта, марк-графа Иврейского, своею красотою умела привлечь к себе ломбардскую знать: епископы, графы и короли покорно склонялись к ее ногам. Успев завлечь в свои сети самого Рудольфа Бургундского, новая Цирцея сняла с его головы ломбардскую корону, чтобы возложить ее на своего сводного брата Гуго.
.
Со всеми этими планами совпадали и интересы римского понтифекса. Он был очень стеснен в Риме партией «Маруси», унаследовавшей приверженцев и могущество своих, уже умерших, родителей. В 926 году в Павии Гуго был провозглашен королем Италии, но Иоанн обманулся в результатах своих переговоров. Власть «Маруси» была в это время еще более велика, чем когда-либо. Как только она узнала, что Гуго предстоит сделаться королём Италии, она решила искать опоры в его могущественном сводном брате маркграфе Тусцийском Гвидо, и предложила ему свою руку. Гвидо не пренебрег рукою богатой римской senatrix и по возвращении его в Рим, несчастный понтифекс мог стать только жертвой своих врагов. Наемники Гвидо схватили его и, по приказанию «Маруси», заключили в замок св. Ангела. Римский plebs был рад каждому падению понтифекса и поддержал революцию. Через Теодору получил Иоанн X понтификальную корону, а дочь ее «Маруся» лишила его и короны и жизни.
.
За Иоанном X следовали два незначительные понтифекса, креатуры «Маруси», которая стала теперь всемогущей. Третий великий римский понтифекс, юный Иоанн XI, был сыном этой римлянки, которая приказывала титуловать себя патрицианкой. Отцом его считался Сергий III, но это не вполне достоверно. В ту пору, второй муж «Маруси», Гвидо Тусцийский, возведенный, конечно, римлянами в сан патриция, уже умер, и его марк-графство перешло к его брату Ламберту. «Маруся», едва овдовев, решила вступить в третий брак и остановила свои помыслы на Гуго, короле Италии.
.
Торжество их бракосочетания происходило в Риме в укрепленном замке св. Ангела. В эту эпоху «классическая история» замка св. Ангела была еще неизвестна, в течение столетий он служил крепостью и был самым укрепленным местом в городе.
.
«И замечательно, — говорит Грегоровиус,6— что Лиутпранд, видевший лично мавзолей Адриана, называет замок просто крепостью, не упоминая имени императора Адриана. Точно также не называет Лиутпранд замка и «домом Теодориха»,— именем, под которым мавзолей, упоминается у современного Лиутпранду франкского летописца. Казалось Лиутпранду следовало бы при изложении событий того времени описать замок, как это сделал «апокрифист» Прокопий, говоря о штурме готов. Но старина, — продолжает Грегоровиус,7— была уже забыта людьми, и только вот что мог сказать Лиутпранд:
«При входе в город стоит укрепление изумительной красоты и прочности. Перед воротами его через Тибр перекинут великолепный мост, по которому проходят с дозволения крепостной стражи, направляющиеся в Ром и выходящие из него. Самая крепость, умалчивая обо всем другом, настолько высока, что построенная наверху ее церковь в честь архистратига Михаила называется церковью св. Ангела в Небесах».
6 Грегоровиус, книга 6, гл. II.
7 Т. III, стр. 244.
Гуго был введен в замок св. Ангела, где состоялось бракосочетание, которое совершал, вероятно, родной сын «Маруси» Иоанн XI. Но неожиданный переворот в Риме сделал невозможным коронование Гуго в императоры. Имея в своих руках замок и будучи уверен в своем близком и полном торжестве, он стал обходиться презрительно с знатными римскими людьми и смертельно оскорбил своего юного пасынка Альберика, относившегося враждебно к браку своей матери. Подзадоренный им народ схватился за оружие и бросился брать приступом замок св. Ангела, где находились Гуго и «Маруся». Испуганный король спустился ночью по веревке со степы города и бежал в Ломбардию, потеряв таким образом и жену и императорскую корону. Альберик был провозглашен римским государем и первым его делом было заключить свою мать в тюрьму, а своего брата, понтифекса Иоанна XI отдать под стражу в Латеране.
.
С этого момента Рим стал республикою знатных. Религиозная столица мира на некоторое время вступила в ряд небольших итальянских республик, какими были Венеция, Неаполь и Беневент. Рам сделался свободным светским государством, и его понтифексу предоставлялась одна духовная власть, как это и было раньше.
.
«Новому главе, — говорит Грегоровиус, за которым я почти дословно следую в изложении фактической части, — не было официально присвоено звание римского консула или патриция, как по привычке его называли современники. Сан патриция хотя и обозначал тогда тоже всю светскую и судебную власть в Риме, но он был связан с представлением о заместительстве императора, соответственно тому, чем некогда был сан экзарха. Таким образом тут подразумевалось существование стоявшей над ним верховной власти. А теперь было нежелательно признавать ничью верховную власть, и потому Альберику был дан титул princeps atque omnium romanorum senator, и подпись его на актах, соответственно стилю того времени была: «мы, Альберик, милостью божией смиренный государь и сенатор всех римлян». Из двух санов: государь и сенатор был новым для Рима только первый, служивший удостоверением независимости города и самостоятельности образованного им государства. Этот же титул государя (princeps) присвоил себе и Арихис Беневентский, когда после падения Павии он объявил себя независимым государем.
Так как королевская власть была различаема от понтификальной, то, под титулом princeps, подразумевалась светская власть в противоположность духовной, которая сохранялась за понтифексом, и этот титул ставился гораздо выше титула senator, что видно из дипломов и хроник, в которых иногда не упоминается последний. Его также нет и на римских монетах Альберика. Муниципальный сан «сенатор римлян» был введен еще Теофилактом, но теперь прибавкой слова «всех» значение его было повышено, и Альберик был таким образом признан главою знати и народа».8
8 Грегоровиус, История города Рима в средние века, кн. 6, гл, II.
В VIII веке нет еще никаких упоминаний о деятельности римского сената, да и при каролингах его существование ничем не обнаруживается, а у историков IX—X веков и в документах этих столетий название сената встречается очень часто. Значит и все «классические писатели», упоминающие о «римском сенате» писали не ранее IX—X веков. С той поры как была создана Священная римская империя, явились титулы: император и август (часто смешиваемый с Октавианом Августом) и стало отмечаться пост-консульство императоров. Слово сенат было настолько употребительно в IX—X веках, что встречается даже в актах одного собора, на котором было постановлено, что римский великий понтифекс избирается всем духовенством, по предложению «сената и народа». Таков был акт собора Иоанна IX в 898 году: constituendus pontifex eligatur expetente Senatu et Populo. (Тот, кому надлежит быть понтифексом, выбирается по желанию сената и народа.) Такова же и петиция Равеннского собора в том же году: si quis romanus cujuscumque sit ordinis, sive de clero, sive de Senatu. (Если он римлянин какого-либо званая из духовенства или из сената.)
.
«Но мнение тех историков, — продолжает Грегоровиус, — которые на основании такого употребления якобы древнего наименования думают, что сенат продолжал существовать и до X века, не выдерживает серьезной критики. Сенат не мог существовать без сенаторов, т. е. отдельных сочленов, которым было бы присвоено такое отличительное наименование. А мы находим в бесчисленных актах той эпохи, также как в актах предшествовавшего времени, подписи римлян, как консулов и герцогов (dux), но не находим ни одной такой, в которой римлянин был бы назван «сенатором». Теофилакт был первым римлянином, назвавшем себя «сенатор римлян», а прибавка к этому слова «всех» свидетельствует, что ни о каком организованном сенате не могло быть тогда и речи. Точно также нельзя допустить, что титул сенатора, принятый Альбериком, был равнозначущ с титулом «сеньор». Мы думаем, что титул сенатора в этом случае определял гражданскую власть Альберика. Возложив на него пожизненное консульство римляне отметили более широкие полномочия Альберика в пределах новой римской республики саном сенатора «всех римлян». Не следует также упускать из виду и того обстоятельства, что и в позднейшее время в Риме нередко был только один сенатор. Кроме того, этот титул оказывается наследственным только в семье Альберика, но ни в какой другой, так как и женщинам его семьи — его тетке, младшей сестре «Маруси», Теодоре и ее дочерям, тоже «Марусе» и Стефании, был также присвоен полный титул senatrix omnium romanorum. Таким образом, пять женщин в Риме назывались сенаторшами, тогда как в то же самое время ни один римлянин не имел сана сенатора, за исключением Альберика и затем его потомка Григория Тускуланского».
В это время в Риме были только духовенство, знать и народ, а образованного среднего общественного класса не существовало.
.
«Мы, — говорит Грегоровиус9—тщательно искали в документах того времени каких-либо следов жизни римских граждан и лишь кое-где нашли указание на существование занятий и ремесел с такими обозначениями, как lanista, opifex, candicator, sutor, negotiator. У шерстобитов, золотых дел мастеров, кузнецов, ремесленников и купцов еще не пробуждалась мысль, что и они также имеют право на участие в управлении городом. Только при избрании понтифекса подавали они свой голос — аккламацией, да собирались по общественным делам в заседании цехов, происходивших под председательством старшин. Все эти люди находились в зависимости от знати также, как и колоны или арендаторы, существовавшие в качестве клиентов, под ее же покровительством.
9 Грегоровиус, т. VI, глава II.
Чтобы укрепить свое положение, Альберик необходимо должен был сосредоточить свое внимание на организации военных сил. Городскую милицию он привлек на свою сторону тем, что взял на себя верховное начальство над нею и уплату ей жалованья, и вместе с тем она была реорганизована. Возможно, что при Альберике же город был разделен впервые па 12 псевдоклассических округов, и в каждом из них был учрежден полк милиции со своим начальником в виду интриг враждебных ему служителей культа.
.
Дипломы Альберика также, как это делалось и раньше, помечены годом соответственного понтификата; но на монетах при Альберике уже чеканится его имя, как прежде чеканилась имя императора. Судебные разбирательства обыкновенно происходили в Латеране или в Ватикане в присутствии понтифекса, императора или их уполномоченного, но с той поры как светская власть была отнята у понтифекса Альбериком, высшая судебная инстанция была перенесена на «римского princeps'а». Как и раньше, суд теперь происходил в различных местах, но характерною чертой для нового порядка вещей было то, что Альберик сделал местом судебного разбирательства также и свой собственный дворец.
.
В то же время стали развиваться и монастерианские ордена. А каково было тогдашнее монастерианство, мы узнаем из следующего рассказа Грегоровиуса, который я привожу буквально.
.
«Монастерион Фарфа был выстроен аббатом Роффредом, который в 936 году был убит двумя своими монахами, Кампо в Гильдебрандом. Кампо, знатный сабинянин, поступил в монастерион еще будучи юным. Он обучался у аббата грамматике и медицине и свое основательное знакомство с последнею доказал отравлением своего учителя. Получив затем от короля сан аббата, Кампо вместе с аббатом Гильдебрандом вел очень светскую жизнь. И Кампо, и Гильдебранд, хотя и были настоящими «монастерианцами», имели по жене. У Кампо, женатого на Луизе, было семь дочерей и три сына, и всех их он обеспечил по-княжески. Он раздавал монастерионские имения в аренду своим приверженцам и воинам, и вел себя в Сабане как государь.
«Таким же точно образом хозяйничал и Гильдебранд в Фермо. Раз он устроил большое пиршество в своей резиденции Санта Виктория, где присутствовали его сыновья, дочери и много рыцарей, но когда все пировавшие были пьяны, в замке произошел пожар и истребил его сокровища. Примеру аббатов следовали и монастерианцы; каждый имел жену и был с нею повенчан в церкви. Монастерианцы не жали в монастериопах, а размещались в виллах, и являлись в Фарфу только по воскресеньям, чтобы приветствовать друг друга». 10
10  Грегоровиус, кн. 6, гл. II.
Таково было «монашество» даже и в X веке! Аббаты имели тогда законных жен и детей, т. е. совсем не были монахами, в это необходимо принять, как корректив, ко внушенным нам представлениям о тогдашней жизни духовенства на Западе.
.
Вот почему я и называю их здесь не монахами, а монастернанцами, их первичным названием.
.
В июле 939 года Лев VII умер, и его место заступил римлянин Стефан VII. Об его управлении история почти ничего не говорит, так как при Альберике римские понтифексы только подписывали свои имена на буллах. Альберик успешно боролся с Гуго, который не переставал добиваться императорской короны. Уже в 931 году Гуго объявил своего юного сына Лотаря соправителем и королем Италии. В 938 году в расчете укрепить свое положение он женился на Берте, вдове Рудольфа II Бургундского, а на дочери его Адельгейде, ставшей впоследствии знаменитой, женил сына. Но 22-го ноября 910 года юный король Лотарь внезапно умер в Турине, а 15 декабря Беренгар Иврийский возложил на себя ломбардскую корону, причем велел также короновать и своего сына Адельберга. Таким образом в Италии снова оказались два национальных короля, имевшие в далекой перспективе императорскую корону. Так как красивая жена его предшественника на троне Италии внушала Беренгару опасение, то он 20 апреля 951 года заключил Адельгейду в тюрьму, сначала в Комо, а затем в башню на Гардском озере. Но смелая женщина бежала в Реджио и вместо того, чтобы стремиться к установлению в своей стране национального правительства, снова призвала в Италию чужеземца. Уже блиставший своими воинскими подвигами король Оттон двинулся с войском из Германии, предложив свою руку Адельгейде. Брак состоялся в конце 951 года в Павии, и юная королева Ломбардии, отдавшаяся в сильные руки Оттона, явилась символом покорившейся ему Италии.
.
В таком положении были дела верхней Италии, когда «государь и сенатор всех римлян» покинул арену истории. Альберик умер в Риме в 954 году в цвете своих сил, но династия его не угасла с ним и с его сыном Октавианом, но разрослась многими ветвями и в XI веке во второй раз приобрела власть над Римом в лице герцогов Тускуланских.
.
До нас не дошли римские монеты времени Октавиана, но несомненно, что он также чеканил их со своим именем и титулом, и потому является вопрос, не ему ли принадлежат монеты, приписываемые Октавиану-Августу, т. е. Августейшему, как титуловался и средневековый Октавиан?
.
Осенью 955 года, когда понтифекс Агапит II умер, этот юный государь римлян принял его звание. Кроме летописца соракцского, ни один из историков не упоминает о том. чтобы Октавиан получил какое-нибудь духовное образование. Ставши римским понтифексом, он сменил свое императорское имя на имя Иоанна XII, и с той поры перемена прежнего имени при возведении в понтификальный сан стала правилом. Однако склонность Иоанна быть светским властителем значительно превышала готовность его нести духовные обязанности. Вскоре он утратил всякую рассудительность. Его Латеранский дворец обратился в место веселья и, подобно библейскому царю Соломону, он завел себе гарем.11 Вместо церкви он раз совершил посвящение в диаконы в конюшне, вернувшись с пиршества, на котором воздавал хвалу древним богам. Политику отца, в которой прочность власти достигалась ограничением ее известными пределами, Иоанн как римский понтифекс продолжать не мог, и увидел себя, наконец, вынужденным для сохранения своих светских владений, призвать на помощь короля Оттона.
.
11 Deligebat collectio feminarum (Vitae paparum, Muratori. Ill, 2, 327).

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ.
ЦЕРКОВНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ В РИМЕ

Рис. 109. Вид средневекового римского форума, обычно называемого в народе «Коровье поле» (Campo vaccino), с руинами старинных дворцов и храмов.
.
ГЛАВА I.
ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ РИМСКОГО ПОНТИФИКАТА.
ПОНТИФИКАЛЬНОЕ МНОГОЖЕНСТВО.
.
И вот наступил новый период для города Рима, а с ним и для римского понтификата.
.
В истории его XI век был одним из самых замечательных. И в самом Риме, и в областях, примыкавших к городу, по-прежнему были только могущественные представители знатных фамилий, ленные вассалы понтификата. Они похищали у понтифексов, по прежнему семейных лиц, со всеми правами князей (principes), их власть и затем оспаривали ее друг у друга. В качестве патрициев, они господствовали над Римом в первую половину XI века, назначали его великих понтифексов из своей среды и сделали их престол родовым достоянием. Но затем последовала замечательная революция, под знаменем, очевидно, только тогда появившихся латинских переводов Евангелий, и римская курия с изумительной быстротой достигла всемирного могущества.
.
Началу такого переворота существенным образом содействовали Евангелия, служившие знаменами, и давшие демагогическую идеологию, но корнями его были, как и всегда, социально-экономические условия, в которых находился Рим. Это были между прочим и материальные притеснения, которым подвергала римская знать понтификат и этим обусловливала необходимость для него постоянной и бдительной обороны. И вот понтификат приложил все свои силы к тому, чтобы свергнуть с себя иго патрициев. Великие понтифексы и все остальное духовенство, еще не отделившееся от обычных штатных ученых, — утверждали служители культа, — должны назначаться не магнатами и не королями, избрание их должно происходить автономно при участии только собственных коллег.
.
Этот «великий спор из-за инвеституры», как его называют историки, определил весь ход истории города Рима во вторую половину XI века. Только с этого момента представители католического духовенства и образовали то, что называется теперь церковью, в отличие от государства. А прежде это было одно из министерств еще не отделившееся от министерства народного просвещения.
.
Со смертью Оттона III Италия освободилась от своего короли, а Рим — от своего императора. Северная Италия немедленно возложила ломбардскую корону на туземного князя и уже 15 Февраля 1002 г. в Павии был провозглашен королем могущественный вельможа, иврейский маркграф Ардуин, которого Оттон III осудил на изгнание. А римляне возложила диадему патриция на Иоанна, сына знаменитого Кресцентия, и с той поры он в течение десяти лет правил городом как государь. Оба были противники автономии духовенства.
.
«Покинутый всеми, оплакивал в Латеране свое одиночество, престарелый понтифекс, Сильвестр, и единственным утешением для него было только его любимые пергаменты». Он умер через год, 12 мая 1003 г., и смерть его была, вероятно, насильственной. И только последовавшее затем поражение Ардуина, коронование Генриха и ожидание его похода в Рим возродила силы клерикальной партии.
.
На расстоянии 15 миль от Рима до сих пор еще возвышаются над Фраскати мрачные развалины средневекового Тускула. Предание приписывает основание его Телегону, сыну Одиссея в Цирцеи. Легенда говорит, что правитель Тускула, Мамилий Октавий, дал у себя приют своему тестю, последнему Тарквинию, в затем сам пал в битве при Регильском озере. Современные чичероне и теперь показывают место, где будто бы стояли академия Цицерона и его вилла, в которой он писал свои Tusculanae Disputationes. А более реальные первоисточники говорят только, что в X веке Тускуланский муниципалитет был почти неприступным, и тот, кто владел Тускуланским замком, имел в своих руках всю Латинскую область и часть Кампаньи.
.
После смерти Иоанна Кресцентия в 1012 году партия его избрала великим понтифексом римлянина Григория, но кандидат тускуланской партии Феофилакт, сын Григория Тускуланского» проник в Рим вместе со своими братьями, и обе партии вступили в бой из-за обладания тиарой и за власть над городом. Прогнав Григория и заняв Латеран силою, Феофилакт, не бывший еще ни разу духовным лицом, принял сан великого понтифекса под именем Бенедикта VII в мае 1012 года. А изгнанный им Григорий, чтобы восстановить свои права, поспешил обратиться за помощью к германскому королю. Но туда же прибыли и послы Бенедикта, который, желая обеспечить за собою понтификальный престол, также позаботился привлечь на свою сторону короля, внушавшего ему опасения.
.
Предоставив Григория его собственной участи, хотя он, может быть, и был избран согласно каноническим правилам, император Генрих разрешил тускуланскому графу остаться великим римским понтифексом, а Кресцентии были изгнаны.
.
Генрих и его жена Кунигунда приехали в Рим. Они там были встречены корпорациями (shcolae) и окружены 12 сенаторами, у шести из которых бороды были сбриты, а у других шести — отпущены, и у всех сенаторов были в руках посохи. Коронование нового императора понтифексом состоялось 14 февраля 1014 года в базилике Петра, согласно установленному ритуалу, и торжественная церемония была закончена пиршеством в Латеране. Обе стороны могли быть довольны: Генрих вернул своему народу империю, а Бенедикт получил надежду что церковное государство будет восстановлено.
.
Италии как единого государства и в это время еще не было. В Латинской области господствовали тускуланские графы; в Кампанье — владельцы Cessano или Segni, предпочтительно перед другими называвшиеся графами Кампаньи; в Сабине — Кресцентии; Тусция была под властью графов Галерийских; а владения Берарда и Одеризия, происходивших из франкского рода, уже простирались от Марсийской области до Субиано.
.
Знать и тогда еще удерживала свои права на избрание императора точно так же, как и на избрание понтифекса, и потому коронование Генриха состоялось по соглашению со знатью. А главой Римской республики, сенатором всех римлян, Бенедикт VIII сделал своего брата Романа. Титулы консула и герцога (т. е, по первичному значению вождя dux), считаемые древними, расцвели как раз только тогда в Риме и на италийской территории.
.
Противниками понтификальной римской церкви были только исламиты южной Италии и островов (называемые сарацинами). В 1016 году Бенедикт VIII сам повел войско против них, и благодаря ему их глава Могегид был изгнан из Сардинии и остров вскоре стал пизанской колонией, что было вполне естественно, так как и Пиза, и Генуя, долго остававшиеся в сумраке младенческого состояния, благодаря развитию мореходства положили в XI веке начало блестящей эпохе городских республик северной Италии. А понтификату стала грозить новая опасность. Не признающие его «православные» (так называемые греки) успели снова овладеть Калабрией и Апулией и уже готовились вступить в Камнанью. Казалось, что владычество православных в Апулии было обеспечено, так как ломбардские государи признали себя вассалами византийского императора. Неподалеку от Беневента православные построили укрепленный, город и назвали его Троей, которая впервые появляется здесь в реальной истории. Опасность быть присоединенным силою к восточной церкви грозила даже Беневенту. Достигнуть до Рима греки могли теперь одном смелым переходом, но их генерал промедлил, остановившись в Гарильяно, а в декабре Генрих, выступив против него из Аугсбурга, уже был в Вероне. Греческие и ломбардские крепости, и в числе их Троя, которую осаждал сам император, сдались летом того же года. Генрих вернулся в Германию.
.
По своей энергии понтифекс Бенедикт оказался человеком выше обычного уровня. Им впервые были изданы соборные декреты, которыми воспрещались браки духовных лиц, т.е. .лиц уже носящих сан священника, как это существует и теперь в греко-русской церкви, почему желающие посвящения в такой сан спешат предварительно жениться, так как после этого их уже нельзя разводить на основании текста: «что бог соединил, человек да не разлучает». Благодаря тому же установился и обычай закреплять приходы за дочерьми священников. Тот же понтифекс воспретил и покупку духовных должностей.1  Но его декреты были бессильны.
.
1 Например, на соборе в Павии в 1018 или 1022 г. (Mansi, XIX, 323; Monumenta Germanica, Leges,11. 582). Легенда о том, что сожительство священников с женщинами было осуждено уже на Никейском соборе, конечно, апокрифична, так как на Востоке они все время были женаты. Но и на постановление Бенедикта VIII никто не обратил внимания, как мы очень хорошо увидим далее.
Когда в июне 1025 года Бенедикт VIII умер, понтификальный престол остался в руках его семьи. Брат его Роман, бывший до того сенатором всех римлян, смело завладел этим престолом, добившись избрания частью подкупом, частью силой. Весною 1024 года он был коронован под именем Иоанна XIX, причем, по видимому, сохранил за собою и сан сенатора.
.
Император Генрих II умер 13 июля 1024 года, и коронация Конрада, его преемника, и его жены Гизелы была совершена с большим торжеством Иоанном XIX в 1027 году в базилике Петра, в присутствии Рудольфа Ш, короля бургундского, и Канута, короля Англии и Дании.
.
Бесхитростным памятником пребывания в Риме этого Канута является его послание к английскому народу. Канут с восторгом провинциала извещает своих подданных, что он был на поклонении у всех святынь Рима и чувствует себя тем более счастливым, что св. Петр, как ему поведали о том мудрые люди, получил от господа власть вязать и разрешать, почему и важно всем иметь заступника перед господом в лице хранителя ключей царствия небесного. С детской гордостью описывает он почет, который был оказан ему блестящим собранием государей, толпившихся вокруг великого понтифекса и императора и прибывших из земель, которые тянутся от горы Гаргапа и до Тусцийского моря, и затем сообшает, что англичане и датчане, как паломники, так и купцы, посещая Рим, отныне не будут уже платить пошлин.
.
Так действовала пышность понтификального Рима на скромных еще тогда царей отдаленных европейских стран!
.
Ежегодно избиравшиеся римские консулы, ничем не отличавшиеся от описываемых классиками, все более и более крепли именно в это время.
.
По смерти Иоанна XIX в январе 1033 года, римский консул Альберик не замедлил принять меры к тому, чтобы обеспечить за своим домом как светскую, так и высшую духовную власть, и вот в начале 1033 года его сын Феофилакт, 12 лет от роду, вступил беспрепятственно в обладание Латераном под именем Бенедикта IX.
.
Всех ортодоксальных историков естественно удивляет, как мог быть объявлен великим понтифексом двенадцатилетний мальчик, в дополнение к бывшей уже перед этим лонтифицине-девушке Джованне (855—888). Но это удивление уместно только со старой точки зрения, относящих Евангелия к первым векам нашей эры и творящих римских понтифексов до Григория Гильдебранда (1073—1085 г.) по образу и подобию современных римских пап. А с нашей точки зрения тут нет ничего удивительного, так как закона, запрещавшего женщинам быть служительницами культа (loi salique), до несчастной смерти Джованны от родов во время религиозной процессии, еще не было, да и римские понтифексы до Гильдебранда были более похожи на «классических pontifex maximus'ов» с потомственными правами, чем на современных, избираемых кардиналами пап, и это подтверждается и всем дальнейшим поведением Бенедикта IX.
.
Как только он почувствовал в себе наступление физической зрелости, он официально завел себе гарем по образцу Давида и Соломона, но только без затворничества своих жен. «Мы, —говорит Грегоровиус,— лишь смутно знаем о заговоре римских капитанов, давших клятву задушить его в день праздника апостолов, но в этот день произошло солнечное затмение».
.
По современному вычислению оно шло полной фазой около полудня близ Парижа и близ Венеции и Черное море 29 июня 1033 года и было видимо, как частное, в Риме после полудня. Возможно, что оно навело на заговорщиков страх и помешало им привести их намерение в исполнение, или сам заговор был придуман для объяснение этого затмения Солнца, но, во всяком случае, Бенедикт IX продолжал счастливо жить и богослужить со всеми своими женами, хотя узаконенное многоженство в Италии, повидимому, и вышло тогда уже из моды среди христиан. Тогда же начались аграрные недоразумения. Мелкие вассалы (valvassores) восстали против своих феодалов — герцогов, графов, епископов, и аббатов, требуя установления более прочного порядка землевладения. К восставшим присоединились те владельцы, имений, которые оставались вне феодальных отношений и которым со стороны епископов постоянно грозила утрата независимости. Свободные люди и вассальные рыцари, поднявшиеся против миланского архиепископа Гериберта, заключили между собою так называемый ломбардский союз. Суду императора Конрада Гериберт отказался подчиниться и был вместе с тремя другими епископами заключен им в тюрьму без суда. Зимою 1037 года Конрад направился в южную Италию. Обратив примкнувшую к восстанию Парму, как повидииому, гиперболически, выражаются, историки, «в груду пепла», он пошел затем на Перуджу. Он отпраздновал Пасху 1038 года вместе с понтифексом в Спелло, 13 мая вступил в Капую и отдал это герцогство Салернскому герцогу Ваймару, а город Аверсу в ленное владение норманну Райнульфу. Город Аверса явился таким образом началом норманнского государства в южной Италии, но в войске Конрада появилась чума и он был принужден уже летом двинуться обратно, унося с собою заразу. Он вернулся в Германию и умер здесь 4 июня 1039 года.
.
Прощло несколько лет, и в Италию вступил новый германский король, Генрих III. Великий понтифекс Бенедикт IX жил в это время по-прежнему спокойно в Латеранском дворце со всем множеством своих жен «как турецкий султан». Но вдруг, случившееся в это время землетрясение было объяснено христианскими мистиками, уже размножившимися к тому времени, как наказание народа за его многоженство и вызвало панику. Римляне отреклись от Бенедикта и провозгласили великим понтифексом сабинского епископа Иоанна, получившего имя Сильвестра III.
.
События, сопровождавшие это новое избрание, тоже мало соответствуют нашим современным представлениям о безбрачии римских понтифексов в средние века. Они противоречат даже представлениям и об их единоженстве, и более соответствуют библейскому и исламитскому семейному быту духовенства. Нам говорят, что Джирардо де Саксо, хитрый и могущественный римлянин, сначала обещал Бенедикту IX «выдать за него замуж и свою дочь», но затем отказался исполнить свое обещание. Чтобы получить ее руку, влюбленный великий понтифекс был готов на все, и когда Джирардо объявил ему, что он отдаст ему свою дочь в том только случае, если он откажется от тиары (может быть дававшей ему право на многоженство), то Бенедикт согласился и на это, и сам сложил с себя свой сан, но, однако, и после этого не получил себе в жены дочери Джирардо.
.
Ортодоксальные историки, повторяю, становятся в тупик перед этим историческим фактом, отвергнуть который нет никакой возможности. Накануне введения безбрачия католического духовенства во главе его стоял великий римский понтифекс, имевший много лет форменный гарем, ни мало не стыдясь и не отрицая его! Как мог он это сделать, если до него в продолжение тысячелетия ничего подобного не было? Тут есть отчего стать в тупик, но надо же, наконец, выйти из столбняка и осмыслить то, что мы знаем. А осмыслить это можно только одним способом: многоженство было настолько нормальный явлением среди средневековых римских понтифексов, что о нем даже и не упоминалось в их жизнеописаниях, как не упоминается и о том, что они каждый день обедали или время от времени выходили на прогулку. А о многоженстве Бенедикта заговорили лишь потому, что в его время оно уже вышло из обычая в остальном высшем обществе и надо было его прекратить и у главы культа, который, конечно, последний согласился бы на такое уменьшение своих привилегий. Эта реформа шла, очевидно, снизу вверх, так как непривилегированные граждане всегда жили фактически в единоженстве из-за естественной равночисленности мужчин и женщин, и обычная незнатная молодежь, конечно, завидовала гаремщикам, отнимавшим у нее лучших невест.
.
И вообще надо сказать прямо, что все такие неосмысленности в истории средневекового римского понтификата исчезают лишь при следующих допущениях:
.
1. До реформы Григория Гильдебранда в XI веке, не существовало даже и титула «папа», а были только великие римские понтифексы (pontifex maximus'ы), жившие как в классических описаниях.
.
2. У римских понтифексов, как и у князей, не было салического закона, запрещающего женщине занимать понтификальный престол (особенно при культе Мадонны), так как одинаково неправдоподобно и отвергать понтифицину Джованну, как реальную личность, и признавать ее лишь в виде переодетой в мужчину обманщицы. Это позднейшие уловки, чтобы подделаться к новейшей идеологии обновленного Гильдебрандом католицизма, апокрифированного вспять и на средние века. Джованна сидела на понтификальном троне также естественно, как Елизавета на английском, Екатерина на русском и Ирина на греческом.
.
3. Римским понтифексам не было воспрещено многоженство, и оно практиковалось, как правило, вплоть до Бенедикта IX, т. е. до половины XI века нашей эры, да и все западно-европейское духовенство было светское и семейное, как правило. Оно, как и понтифексы, не занималось одною теологиею в новейшем смысле этого слова. Да и самая теология представляла в средние века лишь философское объединение всех тогдашних, еще мистических знании, и объектами изучения были, главным образом, магия, алхимия, астрология (почему и замки служителей культа назывались монастерионами, т. е. звездомерами, только со времена крестовых походов выродившись в современные монастыри, благодаря отделению религии от науки). Изучалась и практиковалась усердно и медицина, как между прочим видно и из рассказов об этом самом понтифексе-многоженце Бенедикте IX.
.
«В суеверном народе, —говорит Грегоровиус,— рассказывали будто он уходил в леса и там вступал в договоры с чертями, будто женщин он привлекал к себе чарами и будто в Латеранском дворце были магические книги, при помощи которых он производил заклинания над демонами».2
2 См. Benno: Vita Gildebrandi, стр. 82. По его словам, Бенедикта познакомил с магией амальфийский архиепископ Лаврентий, учителем которого был Сильвестр II. От них же научился магии и Григорий VII. Мы видим и здесь то же самое, что в вопросе о салическом законе понтификата и о многоженстве; об ученых занятиях понтифексов и наблюдателей; (епископов по-гречески) хроникеры не упоминают по той простой причине, что до XI века это и была их прямая профессия.
Но вот, когда отрекшиеся Бенедикт не получил себе девушки, для которой он это сделал, в нем явилось желание отомстить Джирардо за его коварный образ действий. Многочисленная партия Бенедикта еще держала замок св. Ангела в своих руках, и, спустя всего 49 дней, его заместитель Сильвестр III был ими прогнан, и в марте 1043 года Бенедикт снова занял понтификальный престол, между тем как Сильвестр III, укрывшись в одном из сабинских замков, продолжал именовать себя тоже великим понтифексом. Потом он продал «за 1500 Фунтов» свой сан Иоанну Грациану, богатому протопресвитеру церкви св. Иоанна у Латинских ворот, и, таким образом, Грациан, он же Григорий VI, занял понтификальный престол прямо за деньги» без всякого избрания.
.
И это опять очень характерный факт для беспристрастного выяснения вопроса о том, что такое представляла собою тогдашняя римская церковь.
.
Прослыв в свое время за идиота, Григорий VI в действительности был, вероятно, не глупым человеком. Он пробыл анти-понтифексом почта два года, а в это время понтифекс Бенедикт IX жил и в Тускуле, и в Риме. Он продолжал, — говорит Грегоровиус, — свое многоженство, а понтификальное духовенство проводило время в вакханалиях. Анархия в Риме дошла, по рассказам, до того, что в городе в одно и то же время имели резиденцию три понтифекса: один в базилике св.. Петра, другой — в Латеране и третий — в церкви Santa Maria Maggiore.
.
Светские римляне решили, наконец, возложить свои надежды на кайзера-цезаря Германии; архидиакон Петр созвал собор, на котором было постановлено просить Генриха прибыть в Рим а спасти понтификат от разрушения. В сентябре 1046 года сопровождаемый большим войском Генрих III проследовал из Аугсбурга по Бреннерской дороге в Верону. Собор епископов и римского духовенства был созван им в Сутри незадолго до Рождества 1046 года и на него были приглашены все три папы, но явились только двое: Григорий и Сильвестр III, а Бенедикт не приехал. После собора Генрих с епископами и маркграфом Бонифацием направился в РИМ, который не затворил перед ним своих ворот, так как Бенедикт IX был в Тускуле, а братья Бенедикта не решались оказать цезарю (по-немецки: кайзеру) какое-либо сопротивление.
.
Созванный им 23 декабря в базилике Петра собор объявил низложенными всех трех понтифексов, так как у Генриха, еще до его коронование, уже имелся человек, которому предстояло возложить на себя тиару. По Генрих поступил дипломатично.
.
— Римские сеньоры, — сказал он будто бы на втором заседании собора 24 декабря, — как ни безумно поступали вы до сих пор, но я все-таки, согласно древнему обычаю, сохраняю за вами свободу в выборе; провозгласите на этом собрании того, кого вы хотите.
.
— Когда ваше цезарское величество присутствует здесь, — отвечали будто бы римляне, — нам не подобает заниматься выборами; а когда вы отсутствуете, ваше место заступает патриций. Мы признаем, что были безумны, избирая понтифексами идиотов. Отныне, под сенью вашей цезарской власти, римская республика познает благодетельное действие законов и украсится добрыми нравами, а церковь найдет своего защитника.
.
Кайзер-цезарь предложил собранию епископа бамберского, и тот стал великим понтифексом на Рождестве 1046 года под именем Климента II. Он немедленно короновал Генриха и его жену императорской короной.
.
Подходя к Риму, —говорит Грегоровиус,3— в сопровождении своей жены и свиты, император-избранник, как и другие короновавшиеся цари, остановился у небольшого моста на «Нероновом (т. е. в переводе: Черном) поле» и здесь прежде всего дал римлянам клятву в том, что права и обычаи города будут всегда им охраняться. Затем, в день коронования, он вступил в Рим через Porta Castelli у замка св. Ангела и здесь снова произнес свою клятву. Духовенство и римские корпорации встретили его у церкви Santa Maria Transpontia, в том легендарном месте, которое называлось Terebinthus Neroni.
3 Т. IV, стр. 48.
Сенаторы шли по сторонам короля, впереди префект города нес обнаженный меч, а камерарии короля раздавали народу деньги. У паперти король сошел с лошади и, сопровождаемый свитою, поднялся на площадку, где его ожидал великий понтифекс, окруженный высшим духовенством. Кайзер исцеловал у него ногу, и дал клятву быть верным защитником церкви, после чего понтифекс поцеловал короля и объявил его сыном церкви. Затем они оба при торжественном пении вошли в церковь Santa Maria in Turri возле базилики Петра, и тут Генрих формально был провозглашен императором, главою базилики. После того, предшествуемый латеранским пфальцграфом и примицерием-судьей, Генрих подошел к серебряным дверям собора и помолился перед ними, причем епископ албанский прочитал первую молитву. В самой базилике Петра кайзер должен был участвовать в бесчисленном множестве различных мистических обрядов. Неподалеку от входа стоял rota porphiretica, т. е. вделанный в пол круглый порфировый (вероятно, первоначально метеоритный) камень (отчего и название: храм Камня Посланника, апостола Петра по-гречески). Около него и кайзер и понтифекс стали на колени. Будущий император произнес символ веры, и вслед за тем кардинал-епископ Порто встал на середину камня и произнес вторую молитву.
.
«При всех таких коронованиях, —говорит Грегоровиус,— кайзера одевали в новые одежды; в ризнице понтифекс провозглашал его клериком; его облачали в тунику, далматику, священническую ризу, митру и сандалии и, наконец, вели к алтарю св. Маврикия; сюда же направлялась в королева, после таких же, но менее утомительных церемонии. Здесь епископ остийский совершал помазание правой руки и затылка кайзера и произносил третью молитву. Торжественность всех этих церемоний, их мистический характер, тяжеловесная пышность, монотонное пение молитв в стенах древнего собора, — все это должно было производить потрясающее впечатление на того, кто короновался. Великий римский понтифекс сначала надевал на палец помазаннику золотое кольцо в знак того, что его правление должно быть проникнуто верою, твердостью и могуществом. Таким же символом служил меч, которым понтифекс при соответствующих возгласах опоясывал короля. А после всего этого он возлагал на голову кайзера (по-латыни цезаря) корону, а церковь оглашалась звуками «Gloria» и кликами: «Да здравствует император»!
«Император снимал с себя имперские знаки и, как инодиакон, служил вместе с понтифексом обедню; по окончании ее, пфальцграф снимал с ног императора сандалии и надевал ему красные императорские сапоги со шпорами св. Маврикия. Затем вся процессия, вместе с понтифексом, выходила из церкви и, при звоне колоколов, среди разукрашенных городских зданий направлялась по так называемой триумфальной дороге пировать в Латеране».
Генрих по окончании такой церемонии присоединил к сану императора еще и римский патрициат, и так же, как некогда Карл Великий, именовался в своих документах патрицием. А я еще прибавлю к этому: замените только здесь немецкое слово кайзер, не его случайным переводом у нас король (т. е. Карл), а его латинским произношением цезарь, и вся эта история получает самый настоящий классический колорит, как и вся история «Священной Римской империи» Карла Великого.
.
Поддерживаемый Генрихом, Климент II в январе 1047 года созвал первый собор, направленный против «симонии»; затем в конце того же месяца он отправился сопровождать Генриха в южную Италию. На пути через Лациум император смирил нескольких капитанов, но не подчинил своей власти тускуланских графов. В Германию он вернулся через Римини и Равенну еще раннею весною, захватив с собою в качестве государственного заложника бывшего понтифекса Григория VI, так как пребывание его в Риме могло послужить причиною новых беспорядков. Климент же вернулся в Рим. Еще не изгладившееся впечатление могущества германско-римского императора обеспечивало ему спокойное положение, но это было только на короткое время. Римляне покорились императорской власти, но они по-прежнему относились к ней, как к ненавистному игу, и даже самому могущественному властителю никогда не удавалось поработить этот город, не живя в нем и не оставляя в нем гарнизона.
.
Римляне снова обратили свои взоры на Бенедикта IX, который, оставаясь со своими женами в Тускуле, следил за переворотом в Риме, где у него были свои агенты, и выжидал лишь случая, когда у него явится возможность снова овладеть понтификатом. И вот 9 октября 1047 года германский понтифекс внезапно умер в монастыре св. Фомы близ Пезаро, и вслед за тем Бенедикт со всем своим гаремом явился в Рим и снова занял понтификальный престол.
.
Генрих приказал избрать анти-понтифексом Поннона, епископа бриксенского. Его послы снова изгнали Бенедикта IX из Рима и анти-понтифекс вступил на престол 17 июля 1048 года под именем Дамаса II. А Бенедикт IX уехал в свой замок Тускул, пробыв последний раз в священном сане 8 месяцев и 9 дней, и затем, пресытившись жизнью, удалился в монастерион Grotta Ferrata, и после своей смерти, как Давид, был признан святым.4
.
4 Плячентини в своей книге «De Sepulcro Benedicti IX» (1747 г.) утверждает, что гробница, найденная в Grotta Ferrata, принадлежит атому понтифексу. В самом монастыре многое говорит о древности и напоминает эту эпоху. Над дверями древнее изречение:
Οίκου Θεου̃ μελλόντες
είσβαίνειν πύλην
έξω γένοισθε τη̃ς μέθης
τω̃ν φροντίδων
ΐν΄ έυμενω̃ς έυροιτε τον
κριτήν έσω.
    А это, — говорит сам Грегоровиус (VII, 2), — показывает, что греческий язык был в употреблении в Италии и тогда. И он подтверждает это еще и тем, что в 1153 г. аббат этого монастыря подписывает один римский документ; εγω νικολαως ηγουμενος Κρηπτα Φερατ υπεγραφψα.
А новый германский понтифекс покинул город, едва успев показаться римлянам. Страдая от палящего зноя и, может быть, опасаясь за свою жизнь, Дамас поселился в Палестрине, классическом «Пренесте». Будучи церковным леном, этот город еще оставался под властью потомков Бенедикта и Стефании. Но 9 августа 1048 года, всего лишь 23 дня спустя после посвящения, его постигла неожиданная смерть. Бруно, близкий родственник императора Конрада, вступил на понтификальный престол и, сам не зная того, положил начало новому периоду в существовании Рима. В феврале 1049 года новый понтифекс вошел в Рим в сопровождении лишь небольшой свиты и шел по городу босой, смиренно читая молитвы. Но среди лиц, составлявших его небольшую свиту, был замечательный человек, Гильдебранд, капеллан изгнанного понтифекса Григория VI. Еще будучи во Франции, Бруно приблизил к себе Гильдебранда, и по его настоянию, как рассказывают, надел на себя теперь одежду паломника и объявил, что он займет святой престол только тогда, когда будет избран по каноническим правилам. И вот, вступив в Рим без шума и незаметно, вместе с новым понтифексом, Гильдебранд явился в вечном городе творческой силой, которая внесла в понтификат совершенно новую организацию, ту самую, которую и видим мы теперь.
.
Римляне встретили паломника-чужестранца процессией у ворот города. В многочисленном собрании, созванном в базилике Петра, Бруно объявил римлянам, что император назначил его понтифексом, но что сам он решил вернуться в свое епископство, если этот сан не будет возложен на него духовенством и народом. Его избрание, конечно, было только одною формальностью, но принцип, провозглашенный им, привлек к нему народ и обеспечил ему спокойное существование в Риме.
ГЛАВА II.
НОВЫЕ ВЕЯНИЯ.
.
Под именем Льва IX он вступил на престол «Камня» 12 февраля и церковь немедленно же почувствовала, что на нее повеяло новое струей строгих реформ. Он созывал соборы, чтобы бороться с симонией (т. е. главным образом с наследственностью, превращенною потом в «продажность» приходов) и внебрачным сожительством духовенства. А каково было это внебрачное сожительство тогдашних священнослужителей достаточно заглянуть в книгу «,Gomorrhianus» Петра Дамиани, где он перечисляет грехи современного ему духовенства.1
.
1 См. его «Liber Gomorrhianus, de diversitate peccantiam contra naturam» («Книга Гоморрианская о различных противоестественных грехах») с посвящением понтифексу Льву IX и с его ответственным благодарственным письмом. Один из дальнейших понтифексов, Александр II, наложил даже запрещение на эту книгу. Безнравственность римского духовенства достигала таких размеров, что потом каждый епископ перед посвящением подвергался допросу, не виновен ли он в одном из четырех преступлений, которые я лучше оставлю без перевода: arsenochila q. e. masculo; pro ancilla dei sacrata; pro quatuor pedes et pro muliere viro alio conjuncta (Ordo Romus VIII; Mabillon: Mus. Ital. II, 86. Грегоровиус VII, 2, прим. 40).
Во времена «патрициев» или «сенаторов всех римлян» (да, вероятно, и ранее того) все церковные должности, от чина псаломщика до сана кардинала-епископа, предоставлялись тому, кто давал за них больше денег, пока, наконец, даже и понтификальный сан не сделался также источником ежегодной ренты. Созвав свой первый собор в апреле 1049 года, Лев IX пришел к заключению, что римские церкви должны остаться совсем без пастырей, если только он будет проводить в жизнь свои реформы, но тем не менее многие особенно безнравственные в половом отношении епископы и клерики были все-таки низложены им. За Львом стоял Гильдебранд, его иподиакон и аббат монастериона (я сохраняю греческое название, чтоб отличать это учреждение от современных монастырей), занимавший с той поры при шести папах пост всемогущего министра.
.
Борьба за обновление церкви и постоянные разъезды для того между Италией и Германией, лишили Льва IX возможности уделять внимание политическому положению церковного государства. При Бенедикте IX (да, вероятно, и все время до него) в Латеране был распутный дом, и Лев IX превратил его впервые в современый монастырь. Но даже и такой аскетический человек, как он, не мог пренебречь светскими интересами.
.
В 1050 году император утвердил его регентом Беневенто, уступив понтификату этот город взамен епископства Бамберского, которое было принесено в дар римской церкви Генрихом II, В 1051 году Лев IX сделал попытку оградить это свое приобретение от притязаний норманнов. В феврале 1053 года ему удалось привезти с собой из-за Альп германских наемников и толпу искателей приключений. Но он был разбит нормандцами 2 и взят ими в плен. Раздавались голоса, утверждавшие, что его постигла «кара господня». —«Пастырю, —говорили многие, начитавшиеся распространившихся теперь на Западе Евангелий,— подобает вести борьбу только духовным оружием, а вооружаться железным мечем ради мирских интересов ему не приличествует. Христос заповедывал своим ученикам не вести войну с народами, подобно светским государям, а бороться с греховностью людей проповедью христианского учения».
.
2 По географическим соображениям латинских норманнов приходится считать французскими нормандцами.
И это рассуждение само показывает, что браконенавистническое Евангелие скопца Матвея появилось на латинском языке незадолго до XI века: ведь никому из предшествовавших понтифексов не запрещалось вести войны и жить в супружестве.
.
С рыцарской любезностью и практической предусмотрительностью победители препроводили своих пленных в Беневент. Больной и удрученный горем понтифекс вступил в город пять дней спустя после сражения.
.
12 марта 1054 года граф Гумфрид проводил его в Капую и оттуда 3 апреля Лев вернулся в Рим, не с триумфом, как некогда Иоанн X после битвы при Гарильяно, а как человек, существование которого было разбито. Для него уже не оставалось ничего радостного на свете, и он умер 19 апреля 1054 года, еще не имея и 50 лет от роду.
.
В этом же году, —говорят нам,— греческая церковь перестала считать римского понтифекса своим единоверцем. Разделение христианской церкви на Восточную и Западную историки относят к 1054 году, но плохо и неубедительно мотивируют его причины. Не был ли этот раздел в связи с большим усилением вулканической деятельности Везувия между 1036 и 1049 годом, когда потоки лавы доходили до самого моря, а комета 1049 года прошла через голову Овна и пугала всех в продолжение 114 дней своей видимости? 3 И не были ли эти же грозные явления, объясненные гневом бога-отца на испорченные правы западного духовенства, причиной и начавшейся затем реформы понтификальной церкви?
.
3 Христос, кн. II, гл. II.
Генрих III умер 5 октября 1056 года, имея всего 39 лет от роду, и им закончен был ряд мощных императоров франкского рода, выдвинувших Германию на вершину ее тогдашнего всемирного могущества. Умирая, он оставлял после себя только жену-правительницу Агнессу и цезаря-ребенка; ближайшим советником императрицы предстояло быть понтифексу, потому что император, умирая, оставил на его попечение и свою империю и своего наследника. Именем императора римский понтифекс правил теперь всеми землями короны, но вскоре умер.
.
Так рушилась единственная опора имперской власти в Италии. Со смертью последнего понтифекса — ставленника императора — в регентство слабой женщины можно было отважиться на попытку произвести избрание и независимо от императорской власти.
.
Римляне немедленно пожелали иметь понтифексом кардинала Фридриха, человека княжеского происхождения, выдающегося ума и твердого характера. Сгорая от нетерпения, духовенство, знать и народ устремились 2 августа в Палатин. Могущественный кардинал был отведен в церковь S. Pietro ad Vincula, и здесь поспешно провозглашен великим понтифексом под именем Стефана IX.
.
Этот период времени был замечателен. Евангельское учение Матвея и Луки, как вода, просачивалось с низов неудержимо, благодаря своей демагогической сущности. «В то время, — говорит Грегоровиус (VII, 3), — епископы предавались языческим оргиям, а в кельях, устроенных в непроходимых горах, монахи-анахореты лежали распростертыми в благоговейном экстазе, отрекшись от мира», и —прибавим от себя— читая благовествования Иоанна, Марка, Луки и, особенно, скопца-демагога Матвея. Но эти тысячи отшельников были только нижними ступенями пирамиды, а более одаренные натуры, подымаясь выше, приобретали влияние в широких общественных кругах и вели богатых и знатных людей к тому, что они отдавали римской церкви и свою душу, и свое состояние. Одному и тому же веку принадлежат и Доминик ди Сора, и Петр Дамиани. Последний отличался выдающимися способностями. Не будучи творцом монашества, он представлял собою великую силу, которую дает мистический энтузиазм. Он родился в Равенне в 1007 году. Детство его было несчастно, он принужден был пасти свиней, пока не был взят на воспитание своими родными. Посвятив себя изучению грамматики, он стал затем ученым человеком и был уже учителем в Равенне, но, подчиняясь своему меланхолическому темпераменту, не переставал стремиться к уединению. Решив сделаться отшельником, он поселился, наконец, в ските, основанном Ромуальдом возле Губбио.
.
Подобно этому Ромуальду и Петр учредил скит, собрал учеников и затем стал рассылать их в провинции как проповедников евангельской жизни. Слава его распространилась по всей Италии. Дамиани, как и все энтузиасты, не обладал сильным умом. Он отличался большою простотой, и воображение его было загромождено мистическими образами Евангелии, Апокалипсиса и библейских пророков. Но именно все это и давало ему власть над народными массами. Человеку с такими талантами, глубоко проникнутому религиозным энтузиазмом, нельзя было оставаться затворником, и понтифекс Стефан IX принудил его переселиться в Рим. Однако отшельник не помирился с жизнью среди кардиналов и знати. Строгий анахорет имел достаточно оснований жаловаться на кардиналов, которые с соколами в руках охотились в Кампанье и увлекались, как солдаты, игрою в кости, высмеивая отшельника, когда он запрещал им даже невинную игру в шахматы.
.
Получив приглашение перейти в Остию, Дамиани стал служить церкви в качестве апостола безбрачия и народного оратора по текстам заповедей: «блаженны нищие духом, ибо они утешатся» и «легче верблюду пройти через игольные уши, чем богатому войти в царствие небесное».
.
Но смерть Стефана IX дала возможность знати, как городской, так и территориальной, снова выдвинуть вперед свои интересы, и 5 апреля она самовольно возвела на папский престол, под именем Бенедикта X, Иоанна Минция, кардинала-епископа Веллетри.
.
Утратив всякое влияние, но предав всю знать предварительно анафеме, демагоги, с Петром Дамиани во главе, искали спасения в бегстве. Чтобы уладить спор, грозивший серьезными осложнениями, императрица Агнесса в апреле отправила во Флоренцию Гильдебранда, как своего уполномоченного, и между ним, Готфридом и Беатрисой, на соборе в Сиене, состоялось соглашение, в силу которого великим понтифексом был избран 18 декабря флорентийский епископ Гергард. Римская знать отправила в Германию посольство с заявлением, что римляне всегда будут верны присяге, данной ими некогда Генриху III. Бенедикт бежал в замок Пассарано, занятый сыном префекта Кресцентия, и оттуда, спустя некоторое время, к графу галерийскому. Бургундец Гергард был беспрепятственно возведен на понтификальный престол под именем Николая IV. Он созвал (в апреле 1059 года) свой первый собор из 113 епископов, почти все одних итальянцев, и на нем снова были осуждены браки духовенства после принятия сана и продажа церковных должностей и, наконец, был издав закон о порядке избрания великого понтифекса.
.
Этим знаменитым декретом, автором которого был Гильдебранд, коллегия римских кардиналов возводилась на степень церковного сената, из среды которого только и должны быть избираемы понтифексы. Декретом устанавливалось, что понтифекс избирается исключительно римскими кардиналами, и народ только присоединяется к этому избранию. Таким образом и вышло, что в то время, когда городская знать предъявляла претензию представлять собою по-прежнему римский сенат, понтифекс противопоставил консулам и сенаторам коллегию кардиналов, и уже Дамиани со времени его избирательного декрета приравнивал семь кардиналов-епископов Латерана к древне-римскому сенату. Охваченная на половину — монархическим и на половину демагогическим духом, церковь все более и более принимала форму политического организованного установления. Народ был устранен от выборов своего великого понтифекса, и назначение верховного епископа обратилось в привилегию небольшого числа высших священников, живших в Риме. Чтобы оградить избрание понтифекса от классовых движений в Риме, было установлено, что избрание не должно происходить непременно в Риме, — и что великий римский понтифекс может избираться, с соблюдением канонических правил, даже не полным числом кардиналов в каком угодно месте. Избираемый мог даже не принадлежать к римской церкви.
.
В то время кардиналы еще не носили пурпура, но постепенно стали делить с понтифексом его светскую власть, и еще более гордые, чем прежние сенаторы, предъявляли притязания на положение государей по рождению. И вот, в виду опасностей, которыми грозили церкви германские патриции и римская знать, понтифексы возложили все свои надежды на тех самых нормандцев-завоевателей (т. е. по географическим соображениям не иначе, как северян-французов из Нормандии), с которых еще не было снято ими даже отлучение от церкви.
.
Со времени своей победы над Львом IX эти «нормандцы» успели сделать много приобретений; под их властью находились почти вся Апулия и Калабрия. В 1058 году Ричард Аверсский отнял знаменитую Капую у Ландульфа, последнего ломбардского государя этого города, и вскоре затем Роберт Гюискар покорил крепкую Трою. И обе стороны, искавшие друг у друга поддержки, сблизились. В 1059 году Николай III созвал собор в Мельфи, и все завоевания, сделанные нормандцами, были признаны, за исключением Беневента, состоящими в их владении, как лены святого престола. Ричард был признан государем Капуи, Гюискар—графом и герцогом Апулии и Калабрии. Ему же была обещана и Сицилия на случай, если он отнимет ее у исламитов и греков. Как вассалы, нормандцы принесли присягу понтифексу и обязались ежегодно уплачивать дань. Они поклялись, что будут охранять владения церкви и поддерживать тех понтифексов, которые будут избраны по канонический установлениям лучшими кардиналами.
.
Таким образом избирательный декрет Николая II был поставлен под вооруженную защиту завоевателей южной Италии и признан прежде всего их государями, а римская знать, не колеблясь, перешла на сторону германского двора, раздраженного и избирательным декретом, и самовольной отдачей нормандцам земель в ленное владение. Интересы обеих сторон слились в общей борьбе с новым понтификатом, который в отличие от прежнего, до-монашеского, вскоре стал называться папством. И вот Рим на целые века разделился на партию императорскую и партию папскую, на гвельфов и гибеллинов, и их борьба между собою дала начало легендам о древней будто бы борьбе горациев, т. е. холмцев (баронов), и куриациев, т. е. церковников (от курия — церковное управление).
.
27 июля 1061 года Николай II умер во Флоренции, и крушение прежнего понтификата стало неизбежным. Враги реформы, тесно сплотившись, решили отомстить нормандцам за их поход, во время которого было разрушено несколько замков, принадлежащих знати, отменить избирательный декрет, и восстановить патрициат. Они отправили к юному кайзеру-цезарю знаки патрициата: зеленую хламиду, митру, кольцо и диадему.
.
Волнения, вызванные реформою понтификальной церкви, нигде не достигали таких размеров, как в Милане. Этот богатый, торговый город своим пышным блеском превосходил тогда все другие города, а в политическом отношении затмил на некоторое время даже и Рим. Настоящей социальной борьбы в Риме еще не было, между тем как в Милане уже создались и сильный класс горожан, и республиканский строй. Декреты, вводившие реформу, вызвали особенно большое негодование именно в миланской аристократии, где церковные места занимались знатью, и огромное большинство священников, как впрочем и везде при старом понтификате, имело жен. Но демократический класс народа, наоборот, горячо стоял за реформу брачного состояния духовенства, соединяя это с его демократизацией и, вероятно, с прекращением наследственной передачи храмов по женской линии, сохранившейся в России вплоть до половины XIX века, что, вероятно, и называлось симонией.
.
Ведь нельзя же не отметить, что самое название симония производится церковными авторами от Симона Волхва, двойника и тени Симона Петра во всех его похождениях, и я уже показывал в первом томе «Христа», что Симон Волхв и Симон Камень только две переплетшиеся впоследствии друг с другом апперцепции того же самого основателя римской церкви. Вероятно, римский понтификат и все остальные храмы закреплялись в то время за дочерьми прежних их служителей и беспорядки происходили тогда, когда не оказывалось у них дочерей, и приход продавался с аукциона или по протекции светских властелинов, как это и было до последнего времени на Востоке Европы.
.
Преемник Гериберта в Милане, Гвидон Велатский, занявший место архиепископа в 1045 году, ненавистный для партии реформистов, как императорская креатура, сосредоточил вокруг себя всех приверженцев старых порядков. Партия реформы, которой было дано название патаров, от слова «патер» — отец, или «папа» по-гречески, нашла своих руководителей в лице некоторых магнатов. Во главе народа стали один за другим братья Ландфульд и Эрлембальд, происходившие из знатной фамилии Котта. На ряду с ними, как проповедник, выступил также евангельский фанатик диакон Ариальд. Эти люди завязали с Гильдебрандом самые тесные сношения, благодаря чему и Милан, также как и Рим, распался на две партии, из которых одна держала сторону императора и прежнего женатого духовенства, другая настойчиво требовала самой строгой реформы.
.
Римские приверженцы реформы послали к германскому двору кардинала Стефана, но он не был принят при дворе и вернулся в Рим, не достигнув никаких результатов. Гильдебранд смело решил порвать все связи с германским двором, и 1 октября 1061 года созвал кардиналов, которыми, согласно новому избирательному закону, был избран в великие понтифексы Ансельм, епископ луккский, под именем Александра II и при помощи войска Ричарда капуанского. Проникнуть в Латеран Ансельму удалось, однако, только ночью, окольным путем, и после серьезной битвы со сторонниками императора. Германские же епископы и некоторые из ломбардцев, руководимые Вибертом, собрались в Базеле и здесь объявили десятилетнего кайзера-цезаря Генриха патрицием. Затем, признав декрет Николая II и избрание Александра II незаконными и отменив их, собор совместно с римскими делегатами 28 октября избрал великим понтифексом веронца Кадала, пармского епископа.
.
Так снова появились два враждебные друг другу понтифекса: один — в Риме, другой — по ту сторону Альп, готовый оружием изгнать своего противника из Латерана. И редко доводилось миру видеть зрелище, подобное предстоявшей борьбе, в которой противными сторонами были уже не партии, а две мировые силы: римская церковь и германско-римская империя — и два течения: старое, понтификальное (pontifici maximi), и новое, папальное (pappi). И, вот, тут то впервые выступает на серьезную историческую арену псевдо-классический Circus Maximus, как арена, вполне благоустроенная для религиозных совещаний в XI веке нашей эры.
.
«Этот древний театр, —говорит Грегоровиус, сам не замечая физической невозможности своего утверждения,— в котором устраивались тысячу лет назад (!) самые пышные римские игры, снова ожил в 1062 году». «Когда окруженный кардиналами и своими сторонниками, великий понтифекс Александр появился на гипподроме, толпа встретила его шумным негодованием, и ликующий Бенцо обратился к нему с громовой речью. Назвав Александра вероломным изменником цезарскому двору, которому он был обязан луккским епископством, наглым самозванцем, ворвавшимся в Рим с помощью нормандского оружия, Бенцо именем кайзера-цезаря потребовал от Александра, чтобы он оставил «престол Камня» и пал к ногам Генриха с мольбою о прощении. Речь Бенцо вызвала бурные одобрения толпы; а когда Александр ответил, что он подчинился избранию, сохраняя верность цезарю, в что отправит к нему посольство, раздались дикие негодующие вопли. Александр и его партия покинули собрание, а Бенцо, сопровождаемый своими сторонниками, вернулся «во дворец Октавиана».
На следующий день, он снова созвал императорскую партию и сам описывает это «заседание сената», как «пышное собрание». Он приводит (совершенно в духе Тита Ливия) речи некоторых из присутствовавших на заседании, называя их отцами (patres).
.
Они занимали места соответственно своему рангу. Магистр Николай изложил, каким способом Гильдебранд возвел Ансельма в сан понтифекса; затем из Капитолия было отправлено к стороннику старого культа Кадалу посольство, которое должно было предложить ему немедленно же занять понтификальный престол. Сам Бенцо остался в Риме, чтобы не утратить влияния на римлян, которые, по его словам, были более изменчивы, чем Протей.
.
Кадал, или Гонорий II, направился в Рим, и, достигнув его, западно-европейские староверы расположились лагерем на Monte Mario. Когда переговоры, которые вел уполномоченный новатора Александра, Лев-де-Бенедикто, не привели ни к каким результатам, новаторы напали на своих противников. Битва была жестокой и кровавой; староверу Кадалу удалось одержать победу, и 14 апреля он проник в Леонину. На Нероновом (т. е. по значению просто: Черном) поле лежали сотни убитых; много римлян потонуло в реке. В городе раздавались стенания, а победители ликовали, поздравляя себя с победой.
.
Но вдруг через пять дней после того было получено известие, что защитник обновленцев Готфрид выступил в поход. Встревоженный этою вестью, Кадал покинул «Черное поле», переправился через Тибр у замка Flaminium и стал лагерем у Тускула. Готфрид подошел к Мильвийскому мосту и потребовал, чтобы противники заключили перемирие. Он продиктовал им договор, в силу которого оба понтифекса должны были вернуться в свои епископства, а Готфрид — отправиться к германскому двору, которому, по договору, предстояло решить спор между старой и новой церковью. Партия Гильдебранда одержала там полную победу; герцогу Готфриду дан был сан имперского посла в Риме и было поручено сопровождать обновленческого понтифекса Александра II из Лукки обратно в Рим. В январе 1063 года соединенные войска Готфрида и нормандцев заняли Рим, Сабину и Кампаныо. Графские замки за приверженность к старой, умирающей, по все еще не мертвой римской церкви, были частью осаждены, частью разрушены ими. Но тем не менее эти войска не были достаточно сильны для того, чтобы изгнать из Иоаннополиса и Леонины сторонников светской жизни духовенства, и Александру II приходилось довольствоваться обладанием Рима без его пригородов и, оставаясь в Латеране, чувствовать себя в постоянной опасности.
.
Хотя германцы отказались от старовера Кадала, но римляне по-прежнему стояли за него и настойчиво просили императрицу вернуть им «их понтифекса Гонория».
.
В 1063 году между латинскими мертвой и живой церквями снова возгорелась гражданская война. Оба понтифекса — один в Латеране, другой в замке св. Ангела, — служили мессы, издавали буллы и декреты и предавали друг друга анафеме. Старовер Кадал, которого обновленцы называли «разоритель церкви, нарушитель апостольского благочестия, враг человечества, корень греха, вестник диавола, апостол антихриста, стрела, пущенная с лука сатаны, жезл Ассура,4 губитель всякой непорочности, навоз своего века, пища ада, гнусный пресмыкающийся червь»,— сидел в «мавзолее Адриана», а обновленец Александр, или Азинандр, т. е. человек-осел, как называли его приверженцы умирающей церкви, принимал у себя в Латеране «новоиспеченных» патеров, издавал декреты против брачной жизни духовенства и разводил повсюду «крапиву и змей», — как говорили староверы.
.
4 Я напоминаю читателям мой вывод, что библейский Ассур означает Германию (см. «Христос», кн. II).
Я привожу подлинные выражения из писем Дамиани к Ганно (Ep. VI, lib. III) и к королю (Ep. III, lib. VIII) о Кадале:
.
Serpens lubricus. coluber torluosus, slercus hominum, latrina criminum, sentina vitioium, aborainatio coeli naufragium castitatis etc. etc. («Гнусный змей, извивающаяся гадюка, человеческое г-вно, отхожее место преступлений, клоака пороков, ужас неба, кораблекрушение непорочности») и т. д. и т. д.
А Бенцо говорит об Александре хорошими классическими стихами:
.
Sed prandelli Asinander, asinus haereticus
Congregavit patarians ex viis et sepibus,
Et replevit totam terrain urticis et vepribus.
(На пирушку Азинандер, еретический осел,
По дорогам и заборам собирал своих «отцов»,
И крапивой и змеями переполнил он весь мир.)
Между тем вновь прибывший отряд норманцев-новаторов осадил Porta Appia и базилику св. Павла. Защитник «мертвой церкви» Бенцо написал от имени римлян Генриху и Альберту жалостные письма, в которых напоминал им о славных римских походах их предков Оттона, Конрада и Генриха. «Апостолы Петр и Павел, — писал он, — первый крестом, второй мечем, отняли у язычников Рим, эту твердыню вашей Римской империи, и отдали его грекам, галлам, затем лангобардам и, наконец, на вечные времена вам, германцам. Но вы, государственные советники германской империи, вместо того, чтобы, подобно отцам вашим, держать в своей власти Италию, уступили ее нормандцам, и у вас, германцев, сложилась даже такая странная молитва:
.
Ab omni bono libera nos Domine,
Ab arce imperii libera nos Domine
Ab Apulia et Calabria libera nos Domine,
A Benevente Capua libera nos Domine, etc.
(От всего хорошего, Господи, избавь нас.
От Твердыни империи избавь нас,
От Апулии и Калабрии избавь нас,
От Беневента и Капуи избавь нас.
От Салерно и АмальФИ избавь нас,
От Неаполя и Кампании избавь нас,
От Прекрасной Сицилии избавь нас,
От Корсики и Сардин избавь нас.)
Вестшш, доставивший это письмо, привез в ответ одно пустое обещание.
.
Протомившись больше года в «мавзолее Адриана» и в заключение еще ограбленный своим защитником Ченчием, старовер Кадал бежал оттуда. 31 мая 1064 года он был низложен, а обновленец Александр II объявлен законным понтифексом.
.
Цель «живой церкви» была достигнута. С признанием Александра II слабые попытки германского регентства удержать за собою патрициат окончились неудачей.
.
Воспрещение духовенству брачного сожительства, которое таким образом было введено на Западе лишь в XI веке нашей эры и только апокрифировано на средние века, явилось для христианского мира настоящим социальным переворотом. «Многочисленное духовенство. — говорит Грегоровиус (кн. 7, гл. IV), — с упразднением его общественно-гражданской связи отрывалось от общечеловеческой почвы и преобразовывалось в воинство, состоявшее из монахов. Римские великий понтифекс — отныне монах — провозглашал анафему епископам и священникам, оказывавшим ему сопротивление, и мало-по-малу они сдавались».
.
Это был как раз тот период, когда на Западе, по нашим вычислениям (см. т. I), уже распространились демагогические Евангелия Матвея и Луки. Такой кипучей жизни в Латеране, как наступила теперь, еще никогда там не было. «В папский» дворец являлись послы от всего христианского мира. Епископы и государи, и люди, пользовавшиеся большою известностью и занимавшие высокое положение, спешили сюда, чтобы принять участие в соборах. Клерикальный Рим был поднят до степени всемирного города, а военное могущество его, несмотря на такую славу, все-таки было равно нулю, так как ничем иным оно никогда и не могло быть по его географическому положению и почвенным условиям его окрестностей.
.
С этого времени римская знать уже не дерзала добиваться понтификата, быстро преобразовывавшегося в папство. Кресцентии в тускуланские графы были усмирены. Готфрид и его жена охраняли обновленческий Рим с севера; нормандские вассалы служили оплотом ему с юга, и римские понтифексы, отныне монахи, приказали именовать себя по-гречески папами (πάππας), а подчиненных себе священников по-латыни патерами (pater), что в переводе значит одно и то же: отец.
.
Обновитель римского понтификата, Гильдебранд, мог без помехи преследовать свои планы. В 1067 году его честолюбие было удовлетворено появлением в Риме императрицы Агнессы в виде кающейся паломницы. Беседы с монахами на новые еще тогда опростительные темы евангельской «нагорной проповеди», впервые появившейся у евангелиста Матвея, нарушили душевный покой матери Генриха и она решила сменить свою корону на монашеский убор. Одетая в холщевое платье, с молитвенником в руках, императрица вступила в Рим, сидя на дрянной лошади, и пала ниц у гроба апостола Петра, обливаясь слезами. Благочестивый кардинал Дамиани, ободряя государыню евангельскими же утешениями, написал ей несколько посланий, сохранившихся и до настоящего времени. В них он воспроизводит перед Агнессой трагические образцы императоров, которые своею преходящей властью и ужасной кончиной как бы свидетельствуют о непостоянстве всякого земного величия, и затем напоминает ей ее собственного мужа, который сошел в могилу, будучи еще в цвете лет.
.
В это же самое время и в Милане сильно разгорелась борьба за введение безбрачия духовенства. «Могущественный Эрлембальд Котт, —говорит тот же Грегоровиус (кн. II, гл. IV),— один из самых выдающихся людей своего времени, чувствовал непримиримую ненависть к староверским женолюбивым священникам, «опозорившим его брачное ложе». Совершив паломничество в палестинский Иерусалим, он сначала хотел принять монашеский сан, но затем решил послужить обновленческой церкви с оружием в руках. Он объявил себя синьором Милана и, удерживая его под своей властью несколько лет, продолжал вести непримиримую борьбу со староверческой знатью и ее легкобрачным духовенством и, конечно, не без причин.
.
Будучи в дружественных отношениях с Александром II, который был также миланцем, Эрлембальд и Ариальд постоянно ездили в Рим для того, чтобы условиться в общем плане действий. В 1066 году обновленческий понтифекс Александр II принял Эрлембальда в заседании всей констистории в Риме и, провозгласив его «рыцарем церкви», вручил ему белое знамя с красным крестом.
.
Борьба за реформу старо-понтификальной церкви, происходившая в правление Александра II, сопровождалась крайнею тревогой: «Со времени иконоборства христианская церковь, —говорит Грегоровиус [VII, 44),— не переживала такой бурной эпохи. Александр II был в постоянных разъездах, в особенности часто он посещал Тоскану и затем свое прежнее епископство Лукку, от которого, для доходов, он не отказался и тогда, когда вступил на понтификальный престол. Хотя партия староверов-нобилей была усмирена, тем не менее спокойствие Рима не было еще обеспечено, и потому обновленец Александр охотно уезжал из него каждый раз, как только была к тому возможность.
.
Светская власть реформаторов была еще ограничена до крайности. По отношению к графам Кампаньи они были совершенно бессильны. При каролингах римские великие понтифексы имели своих ректоров, консулов и герцогов и назначали их в качестве судей, военачальников и фискальных чиновников в самые отдаленные города и даже в Пентаполис и Романью. А теперь при реформе они не имели еще никакой власти даже в местностях, граничивших в Римом. Церковное государство времен каролингов распалось; графы, бывшие некогда чиновниками культа и его арендаторами, теперь считали города своею наследственною собственностью и назначали в них своих виконтов. То, что еще сохранялось от старого церковного государства, как то: Лациум, часть Сабины и римская Тусция, принадлежало церкви только по имени, а в действительности все эти провинции распадались на множество отдельных, небольших баронств.
.
В самом Риме знатные фамилии так же не признавали светской власти реформированного духовенства. Муниципальная и судебная власть, в их обычных формах, были в ведении знати или сената. Должность префекта получила такое важное значение, какого прежде она никогда не имела, нобили горячо оспаривали ее друг у друга и замещение ее обыкновенно сопровождалось большими беспорядками в Риме.
.
Римлянин Ченчи продолжал вести борьбу с реформаторами старинного семейного быта духовенства даже и после низложения Кадала. Не добившись префектуры, он построил башню у моста Адриана и, преградив ею доступ в город, приставил к ней сторожей, которые взимали со всех проходивших по монете. Из этого хорошо видно, что власть обновленцев в Риме была еще ничтожной.
.
Гильдебранд употреблял все усилия к тому, чтобы передать префектуру города в руки сторонника реформы, и он наметил агитатором некоего Цинги, который, по словам староверов, был подобием дьявола, а по словам новаторов — был святой. Цинги публично произносил в базилике «св. Камня» пламенные евангельские проповеди, призывая людей к покаянию. И все это пока уживалось: и старовер Ченчи, который, владея своею башней у моста Адриана, собирал подати с идущих в реформированный и храм, и Цинти, который в базилике св. Петра призывал богатых к раздаче своего имущества бедным. И в это же время, как всегда в критические моральные моменты истории, в Италии выдвинулись в защиту Христа замечательные женщины. Мы уже отметила появление здесь, в более ранние века, Феодоры и Маруси, Берты и Ирменгарды, которые, стоя во главе партий, участвовали в решении моральных судеб Италии и Рима. И вот в середине XI века снова появляются женщины, имевшие огромное влияние на ход событий своего времени. Наряду с Беатрисой и Матильдой, уже давно обратила на себя общее внимание своим энтузиазмом и могуществом Адельгейда, маркграфиня Сузы в Пьемонта.

ГЛАВА III.
В ЧЕМ ЗАКЛЮЧАЛИСЬ ПРИЧИНЫ УНИЧТОЖЕНИЯ БРАЧНОЙ ЖИЗНИ ДЛЯ СЛУЖИТЕЛЕЙ РИМСКО-КАТОЛИЧЕСКОЙ ЦЕРКВИ?
.
Все это так, но почему же автор не прослеживает тех причин, которые должны были вызвать этот «дух монашества и цезаризма» в западно-европейской церкви именно в то время? Ведь, если бы сам Григорий Гильдебранд не был выразителем уже назревших потребностей в самом тогдашнем обществе, то единственным результатом его повеления о немедленном прекращении женатыми до того времени западно-европейскими священниками их супружеской жизни было бы лишь то, что их жены выцарапали бы реформатору глаза, а мужья засадили бы его в сумасшедший дом. Значит были какие-то существенные причины, не только позволявшие Григорию Гильдебранду сделать такой смелый шаг, но и довести до осуществления такую идею, котоая не только не вызывалась естественными потребностями человека, но прямо была противоестественной. Нельзя же в самом деле объяснить это только тем, что сам апостол Петр, предполагаемый основатель римского понтификата, как раз наоборот, имел жену и детей, да и апостол Павел декретировал «от святого духа» что «епископ должен быть обязательно мужем только одной жены?» Ведь именно благодаря этому священники восточной церкви и до сих пор женаты. Так как же вышло, что на Западе в конце XI века было, наоборот, запрещено женатым людям быть священниками?
.
В первой книге этого исследования я уже достаточно показал, что послания от имени апостола Павла носят очень поздний характер, не ранее VIII века нашей эры, так как по самому своему содержанию они написаны автором уже властвующей, а не гонимой церкви, и если бы они могли быть приписаны кому-нибудь из известных в истории церкви епископов, то никак не ранее, чем константинопольскому верховному епископу Павлу IV, вступившему на свой престол в 780 году, одновременно с воцарением Ирины, установившей (а не восстановившей) на Востоке поклонение живописным изображениям богов и полубогов (т. е. святых), после того как умер ее предшественник Лев IV, Статуелом (Иконоклас по-гречески).
.
Да в почему же во всяком случае в конце VIII века, при женщине во главе государства, раздался на греческом востоке епископский призыв, чтобы священники были мужьями только одной жены? Очевидно потому, что до тех пор они жили во многоженстве, а многоженство стало уже выходить из обычая и особенно было неприятно женщине-императрице. Но и тут мы еще не знаем, исчезло ли оно в Византии вскоре после упомянутого послания Павла. А почему же на Западе в XI веке Григорий Гильдебранд вместо одной жены совсем запрещает западным священникам супружескую жизнь, и почему ему удается этого достигнуть?
.
Здесь у нас не может быть другого выхода, как допустить, что до того времени западные прелаты жили не только во многоженстве, но и в официальной храмовой проституции, которая приводила к распространению венерических болезней (хотя имя богини Венеры и значит в переводе просто: Почитаемая, и есть, как-будто одно из множества прозвищ девы Марии). Я отлично понимаю, как все это не сходится с внушенными нам представлениями о жизни средневекового духовенства в Риме, но тем не менее и за это имеются веские факты. Разве мы не знаем, например, что средневековые феодалы на западе, не смотря на то, что были женаты, имели право провести еще первую ночь со всякой девушкой, выходящей замуж в их владениях, так что нежелающая невеста должна была принести им за себя известный выкуп? А ведь мы только что видели, что западноевропейские епископы и прелаты были тоже феодалами, да и евангельские сказания утверждают, будто бы Христос (легендарен, он, или нет) был снисходителен к «блудницам», и некоторые из них, как Мария Магдалина, Сусанна, и другие, причислены к святым.
.
После того как я показал в III книге «Христа», да и здесь, что вся классическая история — апокриф, приходится признать, что и вакханалии возникли уже в христианский период и что сказание о Вакхе, изобретателе виноделия, есть лишь одна из многих побочных легенд о том же евангельском Христе, завещавшем пить вино в свое воспоминание на тайной вечери. Кроме того, является вопрос, почему же и когда в западноевропейской церкви было нарушено такое определенное «завещание Христа» и вместо хлеба и вина стали давать причащающимся одни облатки?
.
Припомним только, как крепко население держится за религиозные ритуалы. Когда московский патриарх Никон приказал верующим креститься тремя пальцами, а не двумя, как установилось в Московии до него, и мотивировал это тем, что православный бог не в двух, а в трех лицах, разве большая часть священников и паствы не отхлынула от него из-за этого пустяшного изменения обычая? Разве сразу признали и предложенную Никоном перемену орфографии в имени Христа, хотя Никон и говорил совершенно правильно, что оно по-гречески пишется Иисус, а не Исус. Отсюда ясно до очевидности, что даже и маленькие изменения и установленном ритуале удается быстро и усиленно проводить лишь тогда, если они почему-либо болезненно отражаются на целой массе населения. Затея Никона не имела за собой этого оправдания и потому, как ни была она пустяшна и хорошо обоснована, но вызвала раскол православной церкви, который удалось преодолеть лишь в несколько столетий, когда само православие уже настолько ослабело, что стало достоянием лишь одной полуграмотной части населения.
.
Так почему же, повторяю, не вызвало раскола в западной церкви ни запрещение давать причащающимся вино, в противность завещанию «самого Христа», ни запрещение супружеской жизни духовенству в противность повелению «самого святого духа, через апостола Павла», чтоб епископ обязательно был мужем одной и только одной жены?
.
С этно-психологической точки зрения это могло произойти лишь потому, что завещание от имени «Христа» (кто бы он ни был и когда бы ни жил) пить вино в его воспоминание обратилось к концу средних веков в храмовые вакханалии, при которых опьяненные священники в храмах предъявляли свои божественные права на всякую женщину и девушку, которая им приглядывалась. В этом случае лингвистические следы служат лучшими документами, чем всегда апперцепционные исторические сообщения. А что же они нам указывают? У средневековых: христиан, по сообщениям самих историков, религии входили в ритуал ночные собрания, называвшиеся агапами, т. е. влюбленными ночами. И как ни стараются теологи объяснить, что эти христианские «вечери любви» были посвящены одним дружеским излияниям, но само исконное значение слова агапа обнаруживает совсем другое. Для обыкновенной бескорыстной любви по-гречески всегда употребляется слово филия (φιλία) — братская любовь, откуда происходит и наше выражение славянофил, украинофил, филолог, философ и множество других. А слово агапа (άγάπη) употребляется исключительно для эротической любви, и оно сохранилось в именах Агапий, Агапия, — возлюбленный и возлюбленная. Ведь никто вместо филолог не скажет агаполог, потому что это было бы смешно, но также неправильно понимать и старинные христианские агапы иначе как в смысле «влюбленных ночей».
.
Понятно, что все это с первобытной точки зрения не представляло даже ничего и предосудительного. Ведь вся наша современная инстинктивная мораль выработалась лишь как условный общественный рефлекс, возникший из целесообразности. Когда Ливингстон во время своего путешествия в XIX веке во внутреннюю Африку сказал раз проворовавшемуся негру:
.
— Подумай и скажи: хорошо ли воровать?
.
Тот подумал и ответил с полным убеждением:
.
— Хорошо, если я украду у кого-нибудь, но плохо, если украдут у меня.
.
Ливингстон был так поражен первобытной логичностью этого ответа, что сначала не знал, что ему возразить, а между тем и действительно никакой другой морали не могло быть у его собеседника, жившего в своем первобытном строе общества. Разве не чувствует то же самое и всякая ворона в своем гнезде, и разве грудной ребенок не тянет свою ручку ко всему, что видит вблизи, а захватив, отдает ли другим добровольно?
.
Но вот обворованные стали мстить за воровство, и тот же самый негр мог бы прибавить к своему размышлению еще новое.
.
— Хорошо, если я украду и не попадусь обокраденным мною, но плохо, если они меня поймают и побьют.
.
И лишь потом, когда с развитием государственности наказание за воровство стало общим правилом, страх перед ним заглушил у культурного человека первобытное удовольствие получить без труда желаемые чужие предметы, и выражение «не хорошо воровать» стало употребляться без всякой мотивировки, а лишь по выработавшемуся благодаря многочисленным наказаниям предков чувству отвращения к опасному поступку, вызывающему общее осуждение, и появился стыд за него перед собою и перед окружающими. Но и теперь стыд воровства еще не является прирожденным, и не будет таким, пока это, уже общее у европейцев в наше время, чувство не выработает в сперматозоиде мужчины или в ядрышке женского яичка свой наследственный ген, вызывающий чувство стыда за воровство как прирожденное чувство, вроде нашего прирожденного отвращения к вонючим предметам. А до тех пор оно будет исчезать всякий раз, когда почему-либо прекратятся в общество его первичные причины: наказание или общественное осуждение, которое особенно важно.
.
Для доказательства справедливости этого утверждения, возьмем, например, войну. Спросите современного ординарного человека в Европе, и большинство ответит также, как тот негр: «хорошо воевать, если победа будет наша, и плохо, если нас побьют». Но вот и здесь условия вооружения и тактики стали приводить уже к тому, что индивидуальный грабеж убитых убившими стал невозможен, и взамен такой привлекательной индивидуальной приманки воякам стали рисоваться в перспективе лишь поломанные члены. И в результате таких новых условий ведения войны личная воинственность сейчас же стала исчезать, и в настоящее время поддерживается лишь триумфальными встречами победителей, а сама война мотивируется различными причинами не личного характера.
.
Из этих двух примеров мы ясно видим, что наша современная мораль появилась и развилась у нас не потому, что в библейской книге Левит какой-то автор написал: «люби ближнего, как самого себя», и не потому, что это же повторил евангельский Христос, а очень продолжительным и сложным эволюционным путем. И сама такая заповедь была на деле лишь резюмировкой того, что выработала до нее уже общественная жизнь. Эта заповедь не причина, а следствие, это цветок на уже развившемся растении, а не его корень, который скрыт глубоко в земле вместе с нашими умершими предками.
.
С такой же точки зрения мы должны рассматривать и современную междуполовую мораль.

Рис. 111. Реальные учителя современной половой морали. Гонококки — микробы перелоя.

Рис. 112. Реальные учителя современной половой морали. Спирохеты — микробы сифилиса.
— Хорошо ли ходить на вакханалии в честь «Почитаемой» (Венеры по-латыни)? — спросили бы вы вашиах отдаленных предков в Западной Европе.
.
— Очень хорошо! — ответили бы они все, за исключением девушек, боящихся стать беременными, ранее чем найдут себе помощника для воспитания детей. И вы ничем не смогли бы разубедить их и заставить отказаться от хождения в храмы на «влюбленные ночи». Но вот появились микробы-гонококки (рис. 111), и с этих храмовых агап стали возвращаться с гнойными воспалениями в мочевых каналах, названными в медицине гонорреями, и мучиться с ними по месяцам... И на только что предложенный вопрос вам стали бы давать другой ответ:
.
«Очень не хорошо! Почитаемая (Венера по-латыни) накажет отвратительной болезнью!»
.
В это только время и получилась бы возможность с успехом проповедывать пожизненное единобрачие светских и полное безбрачие духовных членов общества, как главных виновников «вечерей любви».
.
Мы видим отсюда, что публичный дом отделился от церкви не так уже давно, как мы привыкли думать, и заповедь Моисея: «не прелюбодействуй!», напрасно относимая «к 1496 году до Рождества Христова», была не причиной, а только формулировкой того, что уже сделали «после Рождества Христова» микробы венерических болезней и что укрепила сама полезность супружеской верности для обеспеченности существования женщин и детей и для продолжения человеческого рода на земле. Самый факт установления безбрачия католического духовенства со времени Григория Гильдебранда, как вещи по своей сущности противоестественной, показывает, что духовенство до него характеризовалось совершенно противоположными неестественностями, как это мы уже видели в дошедших до нас характеристиках предшествовавшего реформе понтификального духовенства, а успех декрета Григория Гильдебранда и уничтожение причастного вина при богослужениях показывает, что гонококки к его времени уже достаточно расплодились. К этому же заключению приводит и одновременное уничтожение полигамии у части исламитов, ставших с этого момента одноженцами (евреями). Да и самый обряд обрезанья был лишь воображаемым средством избавиться от венерических болезней без отказа от вакханалий, вероятно, изобретенным еще при Арии от какой-нибудь другой венерической болезни.
.
Мы не найдем, конечно, у тогдашних историков, которые притом же все были клерикалы, объяснения реальных причин так называемой религиозной революции Григория Гильдебранда. Они старались представить всегда своих родоначальников не такими, какими они действительно были, а такими, какими им хотелось бы их иметь, и если проговаривались, как мы видели не раз в этом кратком изложении, то рисовали дело не как правило, а как исключение. Все отрицательное, что оставалось от предков в памяти, клерикалы Эпохи Возрождения всего удобнее сваливали, как и теперь делают все узкие сектанты и политиканы, на своих религиозных или общественных противников. Но истинно серьезный исследователь должен всегда стоять выше документа, который исследует, и выше автора, иначе он никогда не выйдет из роли простого и бесполезного копииста. А в крупных исторических переворотах он должен всегда искать причины не в личностях, которых судьба или случайность поставила верховными руководителями движения, но руководиться тем, что корни всяких общественных движений уходят, как в почву, в предшествовавшие им поколенья. А в данном случае мы не можем не остановиться на гипотезе, что «влюбленные ночи» держались в христианской церкви, как правило, вплоть до XI века нашей эры и были прекращены не единоличной волей Григория Гильдебранда, а непомерно расплодившимися от них в Европе гонокоами, благодаря чему проституция при храмах удержалась почти до наших дней только в Индии, где венерическим болезням, повидимому, не благоприятствовал жаркий климат.
.
Но этот вопрос еще настолько не разработан, что я должен мотивировать свое мнение несколько подробнее.